Иогель Михаил Константинович - Между вечностью и минутой

   Тревожная ночь выпала на долю Александры Игнатьевны.

   Слабо мерцалъ огонекъ въ разноцвѣтной у образницы лампадѣ. Поникнувъ сѣдою головою, съ красными отъ слезъ главами, стояла у изголовья Васи смущенная Алена Никоновна. Александра Игнатьевна, казалось, сердцемъ считая удары сердца въ груди Васи, зорко слѣдила за малѣйшею перемѣною въ немъ. Что же такое съ нимъ, съ этимъ страннымъ ребенкомъ, еще столь недавно здоровымъ, радостнымъ, веселымъ? Что повергло его въ эту лихорадочную дремоту, что зажгло въ немъ кровь такими яркими пятнами на лицѣ, что воспалило голову, что заставило такъ сильно биться пульсъ въ его раскинутыхъ рукахъ? Чѣмъ больше думала она, тѣмъ больше волновалась: Нѣтъ, причины не находила и намека.... "Ужъ не съ глазу-ли?" и ей живо представилась старуха Мясоѣдова, умиленно, со слезами на ея кошачьихъ глазахъ, смотрящая на Васю и съ приторной нѣжностью повторяющая: "У, какой милый, пригож³й!..."

   - Алена Никоновна, ужъ не сглазила-ли его эта отвратительная старушенка Мясоѣдова, чуть слышнымъ шопотомъ спросила Александра Игнатьевна.

   - Сглазила, матушка барыня, сглазила.... Вотъ не сойдти мнѣ съ эфтаго мѣста, если не сглазила.... Нагдысь тоже, какъ была у насъ, ужъ цаловала, цаловала, миловала, миловала, а къ вечеру-то опять былъ жарокъ.... Умыла на утрось съ уголька.... На томъ все и покончилось.

   Вася вдругъ метнулся, глухо простоналъ, рука приподнялась и тутъ-же, будто онѣмѣвъ, пала на грудь.

   Александра Игнатьевна содрогнулась. Алена Никоновна, быстро склонившись надъ кроваткой, осѣнила его крестнымъ знамен³емъ.

   - Сглазила, сглазила толсторожая, сглазила, видѣли, матушка барыня, какъ плесканулся, точно рыбка въ водѣ.... Такъ завсегды бываетъ съ глазу. Дайкась спрысну.

   - И что ты, няня, развѣ можно!?.. Еще испугаешь, слабо возразила Александра Игнатьевна.

   - И что вы это, матушка барыня.... Грѣхъ какой!... Да развѣ святое вредитъ.

   - Нѣтъ ужъ пожалуйста.... Не позволю теперь.

   - Ну на утрось, проговорила Алена Никоновна голосомъ, въ которомъ звучали и укоръ и досада на Александру Игнатьевну, за ея невѣр³е и сожалѣн³е, что такъ бы, молъ, вотъ взяла-бъ, да и вспрыснула-бы. Александра Игнатьевна тихо поднесла руку къ полуоткрытымъ губамъ опять дрогнувшаго Васи.... Дыхан³е было горячо, будто ожгло ей руку. "Ухъ, какой сильный жаръ", проговорила она, и спять взволновалась, опять задумалась. "Ни съ то-то, ни съ сего.... Вотъ такъ себѣ, здорово живешь" и теперь ей стало досадно, что вмѣсто того, чтобъ быть съ нимъ, засѣла играть въ карты и даже ни разу не вышла посмотрѣть на него. "Но что же было дѣлать, когда такъ упорно не шло"?!

   - Пики, душенька, слышится ей опять сладеньк³й голосокъ Мясоѣдовой.- "И когда вы устанете играть", проворчала Наталья Игнатьевна.... А тутъ, какъ разъ прикупъ.... Тузъ, король, дама трефъ.... Тузъ, король самъ пятъ червей.... И вдругъ двѣ пики въ талонѣ.... Ну какъ еще не купить.... Однако все же таки не могу понять, какъ могла проиграть эту игру. И Александра Игнатьевна даже повернулась на стулѣ, такъ непр³ятно ей было вспомнить эти двѣ пики въ талонѣ.

   - Мама, мама... рѣзко вскрикнулъ Вася.

   - Что, голубчикъ, что? встрепенулась Александра Игнатьевна.

   - Господи помилуй, Господи помилуй, крестя кровать, простонала Алена Никоновна.

   И опять все тихо.

   - Ахъ какъ.... Ната, Ната, проглатывая ша, шепталъ онъ.

   - Что онъ бредитъ.... совсѣмъ теряясь, проговорила Александра Игнатьевна.

   - Бредитъ, матушка барыня, бредить, утвердила Алена Никоновна.

   - Боже мой, Боже.... Что я буду дѣлать... Ужъ не послать-ли за Новосвѣтовымъ?... И Андрей Петровичъ, какъ на-смѣхъ, не ѣдетъ такъ долго.

   Александра Игнатьевна опять склонилась надъ кроватью. Теперь дыхан³е было ровнѣе, сонъ казался глубже. Въ передней раздался звонокъ. Александра Игнатьевна чутко вслушалась. Въ гостинной отчетливо раздались шаги Андрея Петровича.

   - Что такое съ нимъ? Вѣдь онъ по утру былъ совершенно здоровъ? входя въ дѣтскую, шопотомъ сказалъ онъ.

   - Да, а теперь вотъ, сильный жарокъ, даже какъ будто бредитъ. Я хотѣла уже послать за Алексѣемъ Михайловичемъ.... Да надѣюсь обойдется.

   Онъ коснулся головы - горяча.... Потрогалъ пульсъ.... тревоженъ....

   - Да отъ чего, что бы это такое?

   - Я думаю не съ глазу-ль, Андрей!

   - Фу, глупости как³я! даже вспылилъ Андрей Петровичъ.

   - Посмотримъ что завтра... Надо пораньше послать за Алексѣемъ Михайловичемъ. Пойдемъ спать.

   - Пойдемъ.... Ты что сдѣлалъ сегодня?

   - Такая досада.... Представь себѣ, въ 10 часовъ былъ въ выигрышѣ около 40 рублей, кончилъ тѣмъ, что проигралъ 42.... Проклятые 8 червей подкузмили. Ну да наверстаю, вздохнувъ, утѣшился онъ.

   - Вотъ и мнѣ тоже 8 червей, оживилась Александра Игнатьевна. Представь себѣ.... Тузъ, король, дама трефъ, тузъ, король самъ пятъ червей, ничего не купила и проиграла.

   - На три козыря?

   - Да, на три козыря, безъ одной, 90 копѣекъ проиграла. Да я вообще не люблю игратъ съ Мясоѣдовой, тамъ везетъ ей всегда.

   - Такъ и не играй.

   - Завтра звала, будто пожаловалась Александра Игнатьевна.

   - И ты поѣдешь?

   - Поѣду.

   - Вотъ охота.... Терпѣть не могу эту бабу; всѣхъ любитъ, за всѣхъ молится, а въ сущности больше, чѣмъ мы, грѣшные, любитъ только саму себя.

   - Я бы не поѣхала.... Да нельзя.... Другой разъ позовешь не пр³ѣдетъ.... И зѣвай цѣлый вечеръ.

   - Да какъ же Вася-то?

   - Что ты Андрей, я надѣюсь, онъ поправится.

   - Ну какъ знаешь, сладко потягиваясь, согласился Бояриновъ.

  

  

   Въ 9 часовъ утра наступившаго дня, сѣрый конь Новосвѣтова, какъ вкопанный, остановился у дверей Бояриновыхъ. Видно часто приходилось ему рыть снѣгъ нетерпѣливою ногою у этого многоэтажнаго дома.

   - Господа встали?

   Баринъ всталъ-съ, а барыня еще почиваютъ.

   - А Васил³й Андреевичъ?

   - Встали-съ! Уже и чай откушали.

   - Такъ стало здоровъ?

   - Никакъ нѣтъ-съ.... Няня говорила, что голова у нихъ болитъ и глаза оченно красны..... Самъ видѣлъ.- Прикажите доложить-съ?

   - Скажите барину, что я у Васил³я Андреевича, и, сбросивъ шубу на руки лакея, Алексѣй Михайловичъ темнымъ корридоромъ прямо изъ передней направился въ комнату Васи.... Сидя спиной съ двери, онъ что-то внимательно читалъ въ книгѣ дѣтскихъ разсказовъ.... Подлѣ Алена Никоновна вязала свой нескончаемый чулокъ. Перебѣгая со спицы на спицу, все выше и выше по тканямъ чулка, опережали другъ друга ея костлявые, морщинистые пальцы.

   - Здравствуй, Вася....

   - Ахъ, Алексѣй Михайловичъ!... здравствуйте, милый, милый Алексѣй Михайловичъ, нервно пожимая его широкую ладонь обѣими руками, радовался Вася.... и густымъ румянцемъ покрылось лицо его.

   Новосвѣтовъ внимательно взглянулъ на него.- Подъ глазами красныя полосы, въ зрачкахъ кровянились чуть чуть примѣтныя синеватыя змѣйки.

   Обрадовалась и Алена Никоновна.

   - Батюшка, Алексѣй Михайловичъ! говорила она, вставая и откланиваясь. Смиловался надъ нами Господь!... А ужъ вчерась-то не накажи Господи, какъ разболѣлся и сегодня все на головку жалится.

   - О нѣтъ, няня, я здоровъ.

   - Какъ здоровъ.... Ишь глазки-то точно у кролика.

   - Это такъ, Алексѣй Михайловичъ, такъ, я право здоровъ, совсѣмъ здоровъ, настаивалъ Вася.

   - Да я и вижу, что ты совершенно здоровъ, Вася, успокоилъ его Новосвѣтовъ.

   - И что вы это, батюшка, Алексѣй Михайловичъ, куды-жъ здоровъ. Всю ноченьку, какъ въ огнѣ горѣлъ. Всплесканется.... Да какъ застонетъ.... Жалобно, жалобно, ажно за сердце схватитъ. Барыня всю ноченьку надъ нимъ проплакала.

   - Мама? испуганно вскрикнулъ Вася.

   - Да, маменька, удостовѣрила Алена Никоновна.

   - Бѣдная мама, и онъ вспыхнулъ, такъ стало жаль ему ее. Какой я глупый, добавилъ онъ чуть слышно.

   - Полно голубчикъ, это нянѣ такъ приснилось.

   - Что вы это, батюшка, меня больно за дуру считаете.... Еще благодарен³е Господу не совсѣмъ изъ ума выжила, обидчиво перебила Алена Никоновна.

   - Вы бы лучше оставили насъ Алена Никоновна, мнѣ съ Васею и поговорить, и заняться нужно, насколько смогъ мягко предложилъ Новосвѣтовъ.

   - Слушаюсь, слушаюсь, батюшка, Алексѣй Михайловичъ... Ужъ не въ первой вамъ прогонять меня старую. Видно заслужила. И на томъ спасибо вамъ, батюшка, уплетаясь изъ комнаты, ворчала Алена Никоновна.

   Вася быстро схватилъ Новосвѣтова за руку.

   - Алексѣй Михайловичъ! Позвольте ей остаться, чуть слышно проговорилъ онъ.

   - Няня.... Да, вы оставайтесь, крикнулъ ей вслѣдъ Новосвѣтовъ, но Васи уже не было.- Онъ пустился за нею въ погоню.

   - Няня, няня, не сердись, милуня!... Дай поцѣлую, и, охвативъ обѣими руками морщинистую шею старухи, онъ поцѣловалъ ее въ правую щеку, потомъ въ лѣвую, въ лобъ, въ глаза....

   - И полно-сь, мой ненаглядный, полно-сь, пригож³й, тихо его устраняя, чуть слышно отозвалась разстроганная до слезъ старуха. Сердце-то у тебя, родимый, что брыл³янтъ свѣтозарный....

   Алена Никоновна какъ будто скрала у Новосвѣтова его собственную о Васѣ мысль въ эту минуту. Онъ отвернулся. Ему было совѣстно теперь взглянуть прямо въ глаза Васи. Онъ какъ будто боялся въ нихъ укора себѣ за обиду нѣжно-любимой няни. Что за чуткость сердца, какая утонченность воспр³ят³я..... Бѣдный ребенокъ! и можно-ль быть спокойнымъ за него, можно-ль мечтать о счастьи съ такимъ сердцемъ? Сколько разъ самые близк³е, даже самые расположенные къ нему люди, безъ намѣрен³я необдуманнымъ словомъ, какъ кинжаломъ пронзятъ его, это бѣдное, прежде радости страдан³е познавшее сердце, и подъ, вл³ян³емъ этихъ мыслей Алексѣй Михайловичъ съ грустью остановилъ свой глубоко сосредоточенный взглядъ на Васѣ.

   - Пойдемте-жъ, Алексѣй Михайловичъ.

   - А, пойдемъ, дорогой мой, пойдемъ, протягивая руку Васѣ, очнулся Новосвѣтовъ. Не одинъ же онъ будетъ въ самомъ дѣлѣ, какъ я былъ и остался одинъ, задумался онъ опять, проходя изъ дѣтской въ залъ темнымъ корридоромъ рука объ руку съ Васей....

   - Алексѣй Михайловичъ.... Добраго утра! обрадовался ему Андрей Петровичъ.- Ну что? Какъ находите Васю?

   - Ничего! молодецъ молодцомъ! Васъ какъ Богъ носитъ, Андрей Петровичъ?

   - Вчера проигрался.... Ну да вздоръ.....Еще наверстаю.

   Андрей Петровичъ торопливо посмотрѣлъ на часы.

   - До свидан³я, Алексѣй Михайловичъ.... Будь умникъ Вася! обратился онъ и, на ходу поцѣловавъ его, исчезъ за дверью.

   - Къ вамъ, въ кабинетъ можно? крякнулъ ему вслѣдъ Новосвѣтовъ.

   - Ахъ, сдѣлайте одолжен³е.

   - Терпѣть не могу пр³емныхъ комнатъ, входя въ кабинетъ, обратился Новосвѣтовъ къ Васѣ. Въ нихъ все какъ будто по казенной надобности.... Стулья въ шеренгу, кресло противъ кресла. Передъ столомъ диванъ, а надъ диваномъ зеркало.... И все это тамъ равнодушно, такъ чопорно смотритъ, какъ будто смѣется и надъ серьезной мыслею, и надъ веселымъ смѣхомъ.

   - Я самъ не люблю этихъ комнатъ, Алексѣй Михайловичъ. Да и какъ скучно въ нихъ!... По вечерамъ тамъ темно.... Вчера я заглянулъ туда и даже испугался.

   - Пугаться-то чего же?

   - Да татъ и самъ не знаю.... Алексѣй Михайловичъ?

   - Что, голубчикѣ?

   - Что сонъ - это правда?

   - То-есть какъ это - правда?

   - То-есть все то, что видишь во снѣ, то тамъ и бываетъ? робко проговорилъ онъ.

   - Полно! какъ тебѣ не стыдно спрашивать такой вздоръ, Вася? Если бы сны говорили намъ впередъ, то мы бы всегда могли знать, что будетъ и черезъ годѣ и черезъ два, а вотъ мы даже не знаемъ, что будетъ съ нами черезъ минуту.

   - А какъ же это, когда видишь, то какъ будто бы все такъ и есть?

   - Такъ кажется, милый.

   Вася задумчиво покачалъ головою.

   - А что? Развѣ ты видѣлъ какой нибудь сонъ?

   - Видѣлъ, чуть слышно откликнулся онъ и, содрогнувшись, закрывъ лицо руками.

   - Что-жъ ты видѣлъ? Разскажи!

   - Да я не съумѣю, Алексѣй Михайловичъ.

   - Ну попытайся.... разскажи, какъ можешь.

   - Это было ночью, началъ Вася, нервно потирая рука объ руку. Началъ и остановился.

   - Ну!

   - Такъ страшно!... Даже и вспомнить страшно, чуть слышно проговорилъ онъ.

   - Фи, Вася, да не будь же такою бабою.... Ну можно-ли даже сновъ бояться!?

   - Это было нѣчто, опять началъ Вася свой разсказъ. Въ саду у бабушки въ деревнѣ.... Вотъ какъ сейчасъ вижу... Домъ тети Наташи, окно на верху, на столѣ свѣчка.... Я одинъ на террасѣ.... Темно такъ, что не видно ни лавочекъ, ни цвѣтовъ.... А цвѣты тамъ так³е были хорош³е, розовые, красные, всяк³е...

   Вася опять пр³остановился.... Алексѣй Михайловичъ, опустивъ глаза, сдѣлалъ видъ, что не замѣтилъ этой пр³остановки.

   - Вдругъ шорохъ, продолжалъ Вася, и его голосъ примѣтно дрогнулъ, и на лавочкѣ, подъ самымъ окномъ вся бѣлая, вся, вся бѣлая Наташа!... только волоса черные.... Я сначала было испугался, а потомъ подумалъ, что это на ней вѣрно бѣлыя кофта и юбка, и сбѣжалъ къ ней.... Смотрю.... Да, она! такая скучная, какъ всегда бываетъ, когда поссорится съ кѣмъ-нибудь или когда обидитъ ее тетя Юля.... Мнѣ ее стало такъ жаль, такъ жаль.... Я и спрашиваю: Наташа, что съ тобою? А она вдругъ какъ захохочетъ, да такъ, что мнѣ даже страшно стало.... Никогда еще я не слышалъ, чтобъ она такъ хохотала.... Я хотѣлъ поймать ее за руку.... Она отъ меня.... Я за нею, она отъ меня.... Она въ рощу, я въ рощу... Наташи больше не видно.... Вдругъ стало темно, темно.... Только слышу, какъ сух³я сучья трещатъ подъ ногами.... А остановиться все таки не могу.... Будто несетъ меня кто-то.... и слыщу, какъ за мною гонятся, хотятъ остановить меня.... Вотъ съ одной стороны, съ другой, со всѣхъ сторонъ.... Такъ жутко, жутко.... Въ ушахъ свиститъ вѣтеръ.... А я все бѣгу, да бѣгу.... И чего, чего только мнѣ тутъ не чудилось.... И змѣй-то Горыновичъ и баба-Яга Костяная нога и гады, и дик³е звѣри страшною тучей за мной.- Вася увлекся... Глаза оживились, лицо покрылось густымъ румянцемъ. Онъ крѣпко сжалъ рукою колѣно Алексѣя Михайловича, и, порывисто вздохнувъ, продолжалъ.- Не помню я дальше, что было со мною, не помню, какъ попалъ я въ волны какой-то рѣчки.... Я поплылъ. Да, я поплылъ за нею.... На противоположномъ берегу стояла она.... Опять вся въ бѣломъ.... Глаза горѣли, какъ звѣзды небесныя... Я сталъ тонуть.... Вода душила, тянула ко дну. А Наташа такъ близко, близко, у сама-то берега. Наташа! Наташа, спаси меня!... Ахъ, какъ надоѣдъ ты мнѣ, Вася, отвѣтила она, едва слышно, сильно дрогнувшимъ голосомъ, досказалъ онъ;... поникъ, на рѣсницахъ набѣжали слезы.

   - Полно, голубчикъ! Чему-жъ тутъ такъ огорчаться.... Навѣрно поссорился за что-нибудь вчера съ кузиной Наташей? сказалъ Новосвѣтовъ.

   Но Вася еще ниже поникнулъ головой. У него дрогнулъ подбородокъ, нервно задвигались челюсти и слезы, одна другой крупнѣй, покатились по лицу.

   - Полно, милый, полно Вася! Ну что-жъ тутъ такаго, чтобы такъ могло печалить тебя? Вчера поссорился, завтра помиришься!

   - О, никогда, никогда! дрожа точно въ лихорадкѣ, горячо перебилъ Вася. Я такъ долго ждалъ, такъ радовался.... Я изъ-за нея обидѣлъ моихъ бѣдныхъ, добрыхъ кузинокъ, и вдругъ она же.... О, нѣтъ, нѣтъ, я никогда не стану больше надоѣдать ей.... и слезы не дали ему кончить. Онѣ опять закипѣли въ груди, сжали горло, дождемъ брызнули изъ глазъ. Алексѣй Михайловичъ вспомнилъ Васю: какимъ онъ былъ третьяго дня, его лихорадочное нетерпѣнье, его восторгъ надъ бонбоньеркой, его радость при мысли объ улыбкѣ удовольств³я Наташи и такъ сжалось сердце въ немъ самомъ подъ вл³ян³емъ этаго живаго, глубокаго младенческаго горя. Но онъ подавилъ въ себѣ вздохъ, и, принужденно улыбаясь, опять сталъ успокоивать его, все еще надѣясь, если не разсѣять, то, по крайней мѣрѣ, хотя нѣсколько подавить въ немъ гнетущее чувство разочарован³я въ расположен³и къ нему столь любимой имъ кузинки.

   - Да если бъ даже!... Неужели ты, Вася, больше всѣхъ на свѣтѣ любишь Наташу?... Неужели тебѣ изъ-за нея не жаль огорчать и мать, и отца, и твою добрую няню, и всѣхъ твоихъ кузинокъ и меня, твоего вѣрнаго друга?!...

   Вася дрогнулъ, точно отъ укола, соскочилъ со стула, сквозь слезы посмотрѣлъ ему въ глаза, улыбнулся и, обвивъ его шею руками, припавъ на грудь, опять заплакалъ.

  

  

   Вася рѣшительно отшатнулся отъ кузинки своей Наташи и лишь только черезъ нѣсколько дней удалось, наконецъ, Новосвѣтову узнать отъ него, что именно послужило поводомъ къ этому, столь неожиданному и странному раздору. Наташа приняла бонбоньерку съ восторгомъ. Долго любовалась ею, нѣсколько разъ поблагодарила его. Оживленно и радостно промелькнули для него часы ея привѣтливыхъ къ нему улыбокъ, игривыхъ шутокъ, смѣха. Но къ обѣду пр³ѣхалъ дальн³й родственникъ ихъ бабушки, Марьи Кондратьевны Щебринской, Толь Бернсдорфъ, мальчикъ лѣтъ 14, красивый, стройный пажъ, и Наташа не только забыла бонбоньерку, но даже и его, Васю. Онъ нѣсколько разъ подходилъ къ ней, заговаривалъ; но она или дѣлала видъ, что не замѣчаетъ его, или еще начинала подтрунивать. Толь тоже сталъ смѣяться надъ нимъ. "Мнѣ стало обидно", со слезами на глазахъ говорилъ Вася. "Я отошелъ къ кузинкамъ, и уже больше не подходилъ къ Наташѣ. Но часу въ 12 вечера, не задолго передъ ужиномъ, она поссорилась за что-то съ Толей и ушла на верхъ. Я за нею. Я засталъ ее въ слезахъ надъ моею бонбоньеркой. У меня такъ, такъ заболѣло сердце, такъ стало жаль бѣдную Наташу. Что бы я далъ въ эту минуту побить этого противнаго Тольку.- Милая, милая, что съ тобою?- Ахъ, отстань! какъ надоѣлъ ты мнѣ, Вася! и, стукнувъ на меня каблукомъ объ полъ, она ушла въ другую комнату.... Послѣ этого я уже не помню.... ничего, ничего не помню, что было со мною", глухимъ голосомъ, чуть слышно договорилъ онъ.

   Алексѣй Михайловичъ, не смотря на все свое участ³е къ Васѣ, не смотри на весь свой страхъ за него, не предусмотрѣлъ и десятой доли тѣхъ послѣдств³й, как³я имѣла для его будущности эта, повидимому, совершенно ничтожная драма его почти еще младенческой жизни.

   Онъ измѣнился совершенно. Опять заскучалъ, опять обособился, замкнулся, опять чрезъ какой-то туманъ сталъ смотрѣть въ глаза окружающему.

   Александра Игнатьевна встревоженная, раздосадованная на Наташу за своего бѣднаго Котика, въ слѣдующее-же воскресенье, въ присутств³и своей матери, Марьи Кондратьевны и сестры, рѣзко упрекнула ее въ столь черной къ нему неблагодарности. Наташа вспылила, выбросила бонбоньерку и, обозвавъ Васю "мелюзгой, нюней", стала избѣгать даже сходить внизъ, когда онъ бывалъ у нихъ. И Вася пересталъ бывать. Онъ теперь сидѣлъ все дома и дома.

   Андрей Петровичъ былъ озабоченъ дѣлами службы, хлопоталъ по имѣн³ю. Въ 9 часовъ онъ вставалъ, молча и спѣшно цѣловалъ Васю въ голову, пилъ чай и уходилъ на службу. Въ 3 возвращался обѣдать. За столомъ говорить вредно, не о чемъ, да и чѣмъ можетъ онъ занять ребенка, или что этотъ послѣдн³й можетъ сообщить ему интереснаго. Послѣ обѣда Андрей Петровичъ отдыхалъ, Александра Игнатьевна, лукаво прищурившись, въ свою очередь, находила, что и ей не мѣшало-бъ призадуматься. Послѣ отдохновен³я, заботливо отсыпавъ двѣ ложки чаю и отсчитавъ нѣсколько кусковъ сахару для Васи и няни, Александра Игнатьевна, вполнѣ довольная памятью о сынѣ, уѣзжала въ Марьѣ Кондратьевнѣ или княгинѣ Елизаветѣ Петровнѣ, или какой другой сосѣдкѣ дамѣ съыграть пyличку въ преферансъ, а Андрей Петровичъ уже спѣшилъ въ клубъ или театръ. Да о чемъ же, въ самомъ дѣлѣ, и задумываться надъ нимъ, Васею, въ его возрастѣ, чего еще отъ него хотѣть, или что наблюдать въ немъ, совершенномъ ребенкѣ. "Не сидѣть же мнѣ надъ нимъ, какъ курицѣ надъ яйцами", отвѣчала Александра Игнатьевна Андрею Петровичу, если ему случайно приходило на умъ замѣтить ей, что Вася ужъ большой мальчикъ и что не мѣшало бы ей побольше обращать на него свое вниман³е.- "Одѣтъ, обуть, накормленъ, въ комнатѣ и сухо, и тепло, въ кроваткѣ мягко".

   Васѣ минуло одиннадцать лѣтъ. Благодаря вниман³ю къ нему Алексѣя Михайловича Новосвѣтова, онъ хорошо читалъ, писалъ безъ особо грубыхъ ошибокъ по-русски и по-французски, зналъ четыре правила ариѳметики, ветх³й и новый завѣты, даже въ сжатомъ конспектѣ древнюю истор³ю. Живыя способности Васи радовали Новосвѣтова; но въ часы занят³й всецѣло преданный ихъ предмету, Алексѣй Михайловичъ, въ свою очередь, далекъ былъ отъ сознан³я дѣйствительнаго настроен³я Васи, отъ волнен³й и желан³й, наполнявшихъ его младенческ³й м³рокъ.

   Съ 11 лѣтъ, кругъ занят³й его значительно расширился. - Теперь никто безъ гимназ³и и университета не можетъ выдти въ люди, сообщилъ однажды Андрей Петровичъ женѣ и на другой же день Васѣ взяли учителя нѣмецкаго и французскаго языковъ и другихъ предметовъ. Утро незамѣтно мелькало въ его жизни. Напившись чаю, онъ весело принимался за уроки, быстро усвоивалъ ихъ; съ краскою волнен³я въ лицѣ, боясь за ошибку, отвѣчалъ Новосвѣтову или своему учителю, и еще съ большимъ оживлен³емъ подъ ихъ руководствомъ шелъ впередъ. Но едва кончался обѣдъ, Вася начиналъ скучать и скукѣ его, казалось, не будетъ конца. Алена Никоновна въ эту пору дня была по прежнему его вѣрнымъ и единственнымъ товарищемъ. Ее безпокоила, томила эта скука; но, не смотря на всѣ старан³я, бѣдная, всѣмъ сердцемъ преданная старуха, ничѣмъ не могла развлечь ребенка.... Въ домѣ мертвая тишина. Ни голоса поднять, ни пробѣжать.

   - Маменька съ папенькой отдыхать изволятъ. - Дай Богъ здоровья, отъ времени до времени прошамкаетъ Алена Никоновна, съ любовью подбирая лоскутокъ къ лоскутку, пожалованные матушкою барынею, ситцевые обрѣзки. - Вотъ на одно, вотъ на другое.

   Но Васю не радуетъ, не забавляетъ это одѣяло изъ разноцвѣтныхъ лоскутковъ.... Оно даже надоѣло ему, онъ и не смотритъ, а отойдетъ, бывало, къ окну, сядетъ, запрокинетъ курчавую головку на раскрытую ладонь, запрокинетъ и задумается такъ глубоко, глубоко.

   - Чаво это ты, Вася, опять уткнулся? окликнетъ Алена Никоновна. Вотъ подитка-сь, посмотри.... как³е хорош³е лоскутки-то маменька мнѣ пожаловала.

   - Скучно, отвѣтитъ Вася и даже не взглянетъ на няню.

   - Ну такъ въ садъ пойдемъ.

   - Пойдемъ, няня,

   Пойдутъ. Въ саду мальчики бойко перебрасываясь снѣжками, играютъ въ казаки-разбойники.

   - Вася, Вася! кричатъ отовсюду. Вася какъ будто оживится, приметъ участ³е, а Алена Никоновна сядетъ себѣ на лавочку, смотритъ да радуется, какъ отъ движенья и снѣжковъ разрумянится онъ. Но не пройдетъ и 15 минутъ, а Вася ужъ опять подлѣ и равнодушно смотритъ на шумную, веселую, неутомимую толпу шалуновъ-сверстниковъ, и не манитъ и не тянетъ его къ ней больше.

   - Что ты опять, родимый, пр³унылъ, закручинился?

   - Надоѣло, пойдемъ домой!

   - Пойдемъ! Папаша съ мамашей, я чай, встали, утѣшаетъ Алена Никоновна.

   Оказывается дѣйствительно встали; но не надолго остается Вася въ ихъ обществѣ.

   - Мама, ты дома сегодня? спросить Ваяя.

   - Нѣтъ, милый, у Анны Николаевны.

   - А вернешься поздно?

   - Поздно, ты не жди.... Я не люблю, когда ты долго не почиваешь.... Это вредно.

   Не пройдетъ получаса, а ужъ мамы опять нѣтъ, какъ будто и не было. Темно въ просторныхъ комнатахъ.... Лишь въ дѣтской, то ярко вспыхнетъ, то затлится фитиль нагорѣлой сальной свѣчи.... А няня то опять копошится съ лоскутками своими излюбленными, то карты возьметъ раскинетъ, улыбнется, призадумается. Видно, она пытаетъ судьбу свою горемычную. Скучно Васѣ.... Соскочитъ, къ двери подбѣжитъ, откроетъ, взглянетъ въ гостинную.... Темно въ ней, въ этой просторной, пустой комнатѣ.... Лишь блѣдною полосою, скользя по паркету, пробѣгаетъ слабый свѣтъ уличнаго фонаря.

   - Не ходи туда, Вася.... бузюка, предостережетъ Алена Никоновна. Вася дверь закроетъ, отскочитъ, такъ чего-то жутко ему станетъ и опять, какъ въ младенческ³е годы, зажмется онъ въ уголокъ своего просторнаго кресла, въ тотъ самый уголокъ, что изъ часа въ часъ былъ безмолвнымъ свидѣтелемъ его горячихъ по матери-страдалицѣ слезъ.... А тогда ома, мама, хоть и больна была, а все онъ ее видѣлъ_> все, бывало, чаще его приласкаетъ, приголубитъ... Теперь же нѣтъ, вовсе нѣтъ.... ее, мамы и папы нѣтъ.... Все будто дремлетъ, все мертво вокругъ. - Няня, да брось ты свои скучныя карты.... хоть разскажи мнѣ опять какую-нибудь сказочку.

   И начнетъ няня.... Чѣмъ дальше въ лѣсъ, тѣмъ больше дровъ. Говоритъ, увлекается.... Но не тотъ ужъ Вася, что былъ въ младенческ³е годы. Не оживляются ужъ больше глаза, не играетъ взволнованная кровь на спокойномъ лицѣ, не вздрагиваетъ, не замираетъ сердце. "Шелъ долго-ли.... коротко-ли шелъ.... Стоитъ передъ нимъ избушка на курьихъ ножкахъ.... Ей, ты, избушка, избушка, лицевой стороной стань передо мной, какъ листъ передъ травой"... И знаетъ ужъ Вася напередъ, что избушка перевернется, что въ ней, въ этой избушкѣ, за прялкою сидитъ костлявая, сѣдая Баба-яга костяная нога.... Знаетъ, что поможетъ она ему, князю молодому, въ скорбяхъ его превеликихъ.... Всю сказку отъ начала до конца, слово въ слово, самъ знаетъ, и не изумляетъ его больше, не страшитъ, не радуетъ сказка старая. Проходили мѣсяцы за мѣсяцами, а Вася все скучалъ и скучалъ и эта ни чѣмъ необъяснимая тоска стала оказывать видимое вл³ян³е на его здоровье. Онъ похудѣлъ, поблѣднѣлъ, сталъ въ высшей степени нервенъ. Новосвѣтовъ безпокоился все болѣе и болѣе, но не смотря на самое зоркое наблюден³е надъ нимъ, на разспросы, не могъ добраться до причины. Вася ничего не скрывалъ, ни въ чемъ не таился. Онъ просто самъ не понималъ своего настроен³я. Ему чего-то хотѣлось, чего-то недоставало, а чего? Вотъ этого-то именно онъ и не зналъ. Какъ-то, въ одинъ изъ долгихъ, зимнихъ вечеровъ, Алексѣй Михайловичъ совершенно неожиданно заѣхалъ съ Бояриновымъ. Андрея Петровича и Александры Игнатьевны, по обыкновен³ю, не было дома. Проходя черезъ залъ, онъ уже заслышалъ громк³й голосъ Васи.- Онъ не то читалъ вслухъ, не то что-то кому-то горячо, доказывалъ, не то декламировалъ. Алексѣй Михайловичъ, ускоривъ шагъ, вошелъ.

  

   "Онъ вдоль Днѣпровскихъ береговъ

   Искалъ соперника слѣдовъ;

   Нашелъ, настигъ, но прежня сила

   Питомцу битвы измѣнила",

  

   стоя спиною въ дверямъ восторженно декламировалъ Вася.

  

   "И Руси древн³й удалецъ

   Въ пустынѣ свой нашелъ конецъ".

  

   И голосъ его дрогнулъ, порвался, замеръ точно потонулъ въ глубинѣ безотчетной скорби надъ погибнувшимъ Рогдаемъ.

   - Вася! тихо окликнулъ Новосвѣтовъ.

   Вася вздрогнулъ, быстро оглянулся.

   - Алексѣй Михайловичъ!... голубчикъ, и, радостно, бросившись на встрѣчу, онъ обнялъ его, горячо поцѣловалъ.

   - Что, братъ!... Видно Пушкинъ-то писалъ лучше насъ съ тобою!

   - Ахъ, и не говорите! Прелесть, прелесть, что такое. Какъ читаешь, то вдругъ станетъ и холодно, и страшно, а то опять такъ свѣтло, такъ радостно. И онъ былъ блѣденъ. Его глаза лихорадочно блестѣли.- Если бы у меня было много такихъ книгъ, я бы день и ночь просиживалъ надъ ними. Вѣдь они живые, совсѣмъ живые: Русланъ, Рогдай, Людмила, Форлафъ. Я ихъ чувствую, я ихъ вижу....

   - А хочешь, я тебѣ буду много, много доставлять такихъ книгъ?

   - Что вы, Алексѣй Михайловичъ, милый!

   - Ужъ вѣрно! Только дай мнѣ слово, что ты по прежнему будешь хорошо заниматься, а читать только по вечерамъ.

   - О, еще-бы, Алексѣй Михайловичъ, да я еще лучше буду заниматься.

   Усадивъ Новосвѣтова въ свое историческое вольтеровское кресло, Вася, радостный, нервно оживленный, пустился въ мечты о своемъ лучшемъ, свѣтломъ будущемъ.- Алексѣй Михайловичъ увлекся самъ. Онъ теперь въ немъ, какъ бы второй разъ переживалъ свою собственную, безвозвратно утраченную юность.

   Алексѣй Михайловичъ понялъ, наконецъ, чего такъ безотчетно, такъ лихорадочно-тоскливо искалъ себѣ Вася. - Волнен³я. - Опять.... опять тѣхъ сильныхъ и глубокихъ ощущен³й, что въ свои младенческ³е годы изо дня въ день переживалъ онъ у изголовья умирающей матери, подъ обаян³емъ волшебныхъ тѣней суевѣрной фантаз³и Алены Никоновны! Этотъ м³ръ это манилъ, ему улыбался, его привлекалъ къ себѣ, какъ нѣчто чудесное, необъяснимое, то полное ужаса, скорби, слезъ, то полное жизни, полное свѣта, и радостное и счастливое.... И могла-ль при такомъ настроен³и удовлетворить его эта повседневная, тихая и однообразная обстановка? Онъ тосковалъ въ ней, онъ стремился бѣжать отъ нея.

   Вася росъ, крѣпъ, развивался и съ каждымъ новымъ днемъ свѣтлѣлъ его внутренн³й м³рокъ, съ каждымъ вновь прочитаннымъ произведен³емъ, все новые и новые образы населяли его фантаз³ю. Они въ немъ жили и онъ ихъ чувствовалъ, видѣлъ, съ ними говорилъ, себя самого воображалъ то тѣмъ, то другимъ изъ нихъ. Страдалъ ихъ горемъ, волновался. Всѣми силами души своей боролся противъ зла, противъ обмана и такъ легко, такъ радостно становилось у него на сердцѣ, когда счастьемъ улыбалась жизнь его образамъ.

   Афанас³й Ивановичъ и Пульхер³я Ивановна были первыми его друзьями. Онъ зачастую бесѣдовалъ съ ними и всяк³й разъ съ одинаковымъ участ³емъ вздыхалъ надъ такъ внезапно осиротѣвшимъ, убитымъ горемъ старикомъ. Онъ ихъ любилъ всѣмъ сердцемъ и если бы они дѣйствительно были живы, какъ жили въ немъ, онъ бы каждый день бывалъ у нихъ, хотя на нѣсколько минутъ, и такъ грустно становилось ему при мысли, что ихъ ужъ нѣтъ и никогда не будетъ. - "А хорош³е были, славные, добрые, честные", думалъ: онъ и ему казалось, что они опять живы и зовутъ его на вареники подъ сметаной.

   Къ Ивану Ивановичу и Ивану Никифоровичу онъ относился равнодушнѣе и даже смѣялся надъ ними, и, какъ скоро вспоминалъ ихъ ссору изъ за слова: "гусакъ", то они снова стояли передъ нимъ и онъ невольно возмущался ихъ распрею изъ-за столь "незначущаго" слова.

   "Ради чего тѣ жили, изъ-за чего эти спорили?!" съ грустью раздумывалъ онъ и такъ охотно уходилъ въ тѣ минуты на вечера на хутора, или же въ степи казачьи. Во весь ростъ поднимался передъ нимъ грозный Тарасъ Бульба и, содрагаясь отъ плечъ до пятъ, онъ невольно покланялся въ немъ мощному типу былыхъ временъ.... Но вотъ блѣднѣлъ Тарасъ Бульба и открывался новый м³ръ!... М³ръ лихорадочный, порывистый, страстный.... М³ръ чаръ, м³ръ гармон³и, м³ръ нѣги, м³ръ чудныхъ картинъ, м³ръ чарующихъ, дивныхъ звуковъ.... Рогдай, Русланъ, Людмила.... и черноокая грузинка, и плѣненная княжна... Онъ забывался, онъ горѣлъ, и опять.... опять, какъ живая, передъ нимъ стройная, гибкая Наташа.... Шелковистыя кудри ласкаютъ ей, своими пышными волнами, и грудь, и плечи, далеко ниже тал³и вьются по спинѣ.... и то смотритъ она на него изъ-подъ долгихъ рѣсницъ темно-синими глазами, то зоветъ его къ себѣ, то лукавитъ, смѣется надъ нимъ. И снова то страхомъ, то надеждой бился въ его пятнадцатилѣтнемъ сердцѣ этотъ загадочный, полный чарующей нѣги, взглядъ.

  

  

   Наступило 22-е октября 186. года, - день семнадцатилѣт³я Наташи. Съ 6 часовъ всполошилась усердная дворня Марьи Кондратьевны Щебринской.... Лакеи натирали полы, оправляли драпировку, снимали чехлы, сметали пыль. Дворецк³й, коренастый, лысый, Семенъ, съ маленькими, точно щелки, свѣтло-сѣрыми, плутовскими глазками, рука объ руку съ своей достоуважаемою супругою, Агафьею Максимовною, убиралъ чайный столъ. Востроглазая, худенькая, миловидная Лиза, любимица Наташи, старательно и даже съ нѣкоторою нѣжностью выправляла складки легкаго, какъ воздухъ, бѣлаго платья ея яркой звѣздочки, боярышни Натальи Алексѣевны. По всему было видно, что боярышня Наталья Алексѣевна всему дому законъ. Не долго наслаждалась семейнымъ счастьемъ ея мать, Марья Игнатьевна Щебринская, со своимъ, на столько же ограниченнымъ, на сколько богатымъ, мужемъ, отставнымъ генералъ-лейтенантомъ Алексѣемъ Петровичемъ Загорскимъ.... Избалованная и капризная до крайности, настойчивая и въ послѣдней степени раздражительная, она на 7 мѣсяцѣ супружества не стѣснилась мѣтко и звонко коснуться лица отставнаго генералъ-лейтенанта своею прелестною бѣлою, какъ снѣгъ, и нѣжною, какъ бархатъ, ручкою, за его, какъ оправдывалась впослѣдств³и передъ матерью, черезъ чуръ грубую выходку животной ревности, и затѣмъ, давъ ему съ своей стороны полную отставку, заняла комфортабельное помѣщен³е въ домѣ матери, Марьи Кондратьевны Щебринской. На 10-мъ мѣсяцѣ у Марьи Игнатьевны родилась дочь Наталья. Всецѣло преданная свѣту и его интригамъ, она нашла самымъ умѣстнымъ и не совсѣмъ безвыгоднымъ, со всею дочернею нѣжностью, поручить ее ласкающему и всегда бдительному уходу своей матери, Марьѣ Кондратьевнѣ.

   Марья Кондратьевна прослезилась.

   - Вѣдь 18 васъ, Машурочка, на свѣтъ Бож³й вывела.... И твою, 19-ю, авось, Господь поможетъ на ножки поставить.... Генералъ-то твой хотя бы порадоваться пр³ѣхалъ!... Козелъ, право, козелъ, да еще дик³й!... добродушно сердилась она.

   А генералъ пр³ѣхалъ и ни одна слеза сбѣжала по морщинистымъ щекамъ изъ погашенныхъ временемъ, да послѣднимъ горемъ, глазъ на отвислые сѣдые усы. - "Вамъ поручаю", чуть слышно отнесся онъ къ Марьѣ Кондратьевнѣ и, поцѣловавъ у ней руку, благословилъ Наташу, скорыми шагами вышелъ изъ дѣтской, чтобы никогда больше не возвращаться въ нее, никогда не видѣть въ Наташѣ живаго безотраднаго напоминан³я своего, на столько же сладостнаго, мимолетнаго, на сколько обманчиваго, счастья.

   Веселымъ, игривымъ, безпечнымъ ребенкомъ росла Наташа. Какъ измѣнчивая южная природа, то радуетъ она бывало и бабушку, и тетокъ, и кузинъ сверстницъ своимъ серебристымъ, раскатистымъ смѣхомъ, то вдругъ за обѣдомъ, или чайнымъ столомъ, ни съ того, ни съ сего надуетъ свои розовыя губки: "хасю, стобы тетя Натася на фольтеплянахъ иглала".- Что ты, Наташокъ, теперь не время, защищается Наталья Игнатьевна.- "Теперь хасю!" повторяетъ Наташа, вспыхивая. - "Ну, Наташа, сыграй!.. Охота тебѣ раздражать ребенка!" упрекаетъ Марья Кондратьевна; Наташа чувствуетъ свою силу и еще болѣе крѣпнетъ въ своемъ капризѣ. "Хасю, хасю!" повторяетъ она уже настойчиво и нервно, и тетушка Наталья Игнатьевна, волей-неволей, отправляется "иглать на фольтепьянахъ"....

   На 6-мъ году жизни Наташи Марья Игнатьевна Загорская, подкошенная раннею смертью, навсегда покинула паркетъ, оставивъ въ наслѣдство дочери роскошный гардеробъ, массу цѣнныхъ бездѣлушекъ и раззоренное имѣн³е.... Съ этой поры любовь всѣхъ въ домѣ къ Наташѣ, усиливаясь состраданьемъ къ ней, ея сиротству, симпат³ями къ памяти покойной матери, доходитъ до обожан³я и день ея семнадцатилѣт³я, конечно, долженъ былъ быть днемъ радостнымъ, свѣтлымъ, днемъ, на всегда памятнымъ Марьѣ Кондратьевнѣ, ея роднымъ и друзьямъ....

   Черная стрѣлка огромныхъ, стародавнихъ, стѣнныхъ часовъ стояла уже на половинѣ одиннадцатаго, когда въ залъ мягкою, неслышною поступью вошла воспитательница Наташи, - Вѣра Павловна Нелидова. Судя по широтѣ плечъ вполнѣ законченнаго, развитаго стана, по едва примѣтнымъ складкамъ слегка подтянутой подъ глазами тонко-прозрачной кожи, ей нельзя было дать менѣе 22-хъ, 23-хъ лѣтъ. Свѣтло-сѣраго, шерстянаго репса платье свободно обхватывало довольно тонкую тал³ю ея средней по росту фигуры. Свѣтло-русая, роскошная, зачесанная безъ пробора вверхъ, коса, точно готовая разсыпаться, пышнымъ валомъ лежала на головѣ. Ни серегъ, ни броши, ни браслета, словомъ никакого украшен³я.

   Подойдя въ окну, она разсѣянно заглянула во дворъ и въ тотъ-же мигъ глубок³й взглядъ ея темно-сѣрыхъ глазъ принялъ сосредоточенно-вдумчивое выражен³е. Ее, видимо, что-то волновало, и чѣмъ глубже вдумывалась въ себя, въ свое прошлое, въ свое настоящее, тѣмъ ближе сходились тонк³я брови ея умѣренно-полнаго, оживленнаго нѣжнымъ румянцемъ лица.... Вотъ какъ-то поникла, вздохнула и, чутко прислушавшись, внимательно осмотрѣвшись, осторожно достала изъ кармана смятый снизу до верха исписанный мелкимъ почеркомъ листокъ бумаги. Опять осмотрѣлась, выправила, пробѣжала послѣдн³я его строки и нервно скомкавъ, еще торопливѣе засунула въ карманъ. Холодная, презрительная усмѣшка передернула теперь ея судорожно-сжавш³яся губы.... Изъ гостинной донесся легк³й шорохъ. Вѣра Павловна оглянулась. Портьера слегка отдѣлилась отъ косяка дверей гостиной и въ тотъ же мигъ опять упала на косякъ.

   - Кто тамъ? - отвѣта не было.

   Вѣра Павловна быстро подошла, отдернула портьеру.

   - Это вы Nicolas!... Чего-жъ вы прячетесь?!

   - Я не прячусь, Вѣра Павловна.... Я прогуливаюсь, смущенно продолжая отступать въ глубину гостинной, едва слышно отозвался красный по самыя уши, стройный и красивый юноша подпрапорщикъ.

   - Прогуливаетесь?! Странно! по новому методу спиной впередъ, сквозь смѣхъ, уже видимо забавляясь его смущеньемъ, пытала она.- И давно изволите?

   - Давно, и онъ не смѣлъ теперь взглянуть ей въ глаза.

   - Не ужели вы подсматривали? слегка вспыхнувъ, уже серьезно спросила Вѣра Павловна.

   - О, нѣтъ, нѣтъ, Вѣра Павловна!... Клянусь честью, что нѣтъ! это было такъ, случайно.

   - Ну, pardon. Только пожалуйста, чтобы подобные случаи не повторялись, сухо проговорила она. - Ну и довольно объ этомъ! Вы гдѣ были вчера вечеромъ, Nicolas? уже мягче спросила она.

   - У Толи Бернсдорфъ, Вѣра Павловна, глубока вздохнувъ, точно сбросивъ съ себя пудовики, охотно отозвался подпрапорщикъ.

   - Какъ, развѣ онъ въ Москвѣ?

   - Онъ уже дня три здѣсь.

   - А у насъ сегодня будетъ?

   - Хотѣлъ!... Непремѣнно даже.

   Вѣра Павловна была, видимо, недовольна этимъ сообщен³емъ. Ея брови сошлись. По лицу скользнула только чуть прим