Иогель Михаил Константинович - Между вечностью и минутой

gn="justify">   - Да вѣдь вамъ некогда, ужъ предоставьте его лучше мнѣ.

   - Вамъ? Шутя, или сер³озно?

   - Есть, Андрей Петровичъ, въ жизни вещи, къ которымъ я никогда не позволялъ и не позволю себѣ относиться шутя.

   Бояриновъ опять смутился.

   - До вечера! оправилъ его Новосвѣтовъ, завертываясь въ шубу.

   - Няня, что такое значитъ фанатикъ? спрашивалъ уже, между тѣмъ, въ дѣтской Вася.

   - Фонарикъ! ненаглядный мой.

   - Нѣтъ няня, не фонарикъ, а фанатикъ?

   - Фанатикъ? недоумѣло повторила Алена Никоновна. Этого уже не знаю.... Знать книжка какая-нибудь.... А вотъ фонарики, дорогой мой, такъ это вотъ, что на улицѣ горятъ, разъяснила Алена Никоновна и крайне довольная, что вышла изъ затруднительнаго положен³я, громко чмокнула Васю, "въ самыя, самыя значитъ, что ни на-есть розовыя губки".

   Нельзя было точнѣе опредѣлить настроен³е Васи, какъ опредѣлилъ Новосвѣтовъ, назвавъ его маленькимъ фанатикомъ.

   Крайне чутк³й и впечатлительный отъ природы, онъ, непрерывно переходя отъ отчаян³я къ надеждѣ, отъ усиленнаго напряжен³я всѣхъ духовныхъ и физическихъ его силъ до совершеннаго изнеможен³я, постоянно находился въ томъ лихорадочно-возбужденномъ состоян³и, которое развивало его воображен³е въ прямой ущербъ и здравому пониман³ю вещей, и столь необходимому въ эти годы физическому развит³ю. И такъ, уже съ колыбели жизнь сказалась страхомъ и страдан³емъ за больную мать въ младенческомъ его сердцѣ, а тутъ еще у изголовья изнемогающей матери поднимается сухощавая, какъ-бы восковая фигура Алены Никоновны, всегда мрачной, и суровой, съ ея суевѣр³емъ, бабой-Ягой и другими мрачными образами сказочнаго м³ра.

   И вотъ ни у себѣ дома, ни въ гостяхъ у бабушки, среди кузинъ сверстницъ, ни въ саду въ кружкѣ сотоварищей. не могъ онъ отрѣшиться отъ угнетавшихъ его впечатлѣн³й.

   Всегда сдержанный и молчаливый, не по дѣтски печальный, онъ оживлялся лишь на нѣсколько минутъ, и затѣмъ, еще глубже прячась въ самого себя, уходилъ отъ игръ, издали, застѣнчиво всматриваясь въ веселыя лица играющихъ и оставаясь чуждымъ и ихъ младенческимъ забавамъ, и беззаботному ихъ смѣху. "И почему это такъ?... Почему имъ такъ весело, а ему такъ скучно? Почему всѣ так³е счастливые?... И бабушка, и тетушка, и сестры, а мама моя такая несчастная"? и опять слеза непрошенная застилала ему глаза.

   - Э, полно Вася, что ты точно иглу проглотилъ?!.. смѣясь говорила ему, веселая, разбитная дѣвочка, кузинка Наташа, стараясь втянуть его въ общ³я игры.

   - Пусти.... Пусти, съ какимъ-то необъяснимымъ страхомъ возражалъ Вася, вырываясь. И опять страннымъ казалось ему, почему его никто не понимаетъ, почему только у него одного такъ болитъ, такъ стонетъ сердце. Почему?... Почему?... "Такъ Богу угодно"! "Такъ Богу угодно"? "Да гдѣ же этотъ Богъ"? задается Вася. "Вездѣ, отвѣчаетъ Алена Никоновна..... И въ помыслахъ, и въ словахъ, и въ дѣян³яхъ нашихъ".

   И вотъ Вася боится, боится шалить, боится говорить, боится думать даже... И не было лишен³я, не было жертвы, которую бы не принесъ онъ, лишь бы удовлетворить требован³ямъ этой невидимой, но всегда грозной и вездѣсущей силы, лишь бы умилостивить Бога, лишь бы спасти маму и папу, и себя самого отъ этихъ нескончаемыхъ страдан³й.- Скажи ему Алена Никоновна, чтобы онъ молился, молился до устали, до изнеможен³я, и онъ бы сталь молиться и пять, и шесть часовъ, молиться до обморока.... Между нимъ и Богомъ одна, посредница - Алена Никоновна. Она лишь знаетъ, ей одной лишь извѣстно, что грѣшно и что надлежитъ, что доблестно и что порочно. Не было суевѣр³я, хотя бы самаго дикаго, самаго несообразнаго, которое-бы со словъ Алены Никоновны не представлялось ему истиною. И онъ принималъ эту истину тепло, съ вѣрою, всѣмъ сердцемъ, дѣлая ее неотъемлемымъ достоян³емъ своего младенческаго м³росозерцан³я.... Зм³й Горыновичъ не былъ для него олицетворен³емъ понят³я злодѣя того времени, а былъ дѣйствительнымъ, живымъ Зм³емъ Горыновичемъ, со всѣмъ множествомъ его смертоносныхъ, кровь холодившихъ головъ и жалъ, точно также, какъ Баба-Яга, Koстяная Нога, всегда была жива, всегда могла явиться и поразить невзгодами, новыми бѣдств³ями и его, и папу, и бѣдную маму.

   Вымышленные герои и героини народной фантаз³и, этой непосредственной воспитательницы Алены Никоновны, ихъ успѣхи и поражен³я, ихъ старан³я и радости составляли дѣйствительную жизнь Васи, тогда какъ дѣйствительная жизнь представлялась ему туманнымъ, отдаленнымъ призракомъ. Но этотъ сказочный м³ръ Алены Никоновны не былъ простымъ вымысломъ. Онъ имѣлъ свою основу въ былинахъ историческаго прошлаго отечественной народности, свои вѣрован³я въ ея православ³и, свою силу и доблесть въ дружеской поддержкѣ сыновъ единой, великой, православной семьи, свою душу въ нравахъ и обычаяхъ народныхъ, словомъ, ея сказки, согрѣтыя горячею вѣрою, оживленныя любов³ю къ родному народу и его завѣтнымъ стремлен³ямъ, олицетворяли русскаго человѣка отъ колыбели его истор³и и до настоящихъ дней во всемъ освѣщен³и его выносливой натуры, на столько же безпечной въ неподвижномъ покоѣ, на сколько отважной и устойчивой въ борьбѣ среди лишен³й, тяжкихъ испытан³й и невзгодъ его историческихъ судебъ,

   Онъ не зналъ еще этого человѣка, ни разу не столкнулся съ нимъ лицомъ въ лицу, не могъ и не пытался составить самое представлен³е о немъ, но уже, такъ сказать, чувствовалъ его въ себѣ, любилъ его задушевное, простое, и сжатое, и сильное слово и удаль въ немъ безконечную, и даже его безпечное "авось".... Таково было настроен³е Васи въ его девять лѣтъ.

  

  

   Прошло нѣсколько мѣсяцевъ. 28 Мая... Верстахъ въ 15-ти, 16-ти отъ Москвы, опираясь на рѣзныя съ позолотою чугунныя перила сквознаго балкона какъ бы выточеннаго изъ дерева дома, въ древне-русскомъ стилѣ, нѣсколько дамъ направляли свои бинокли на зеленѣющ³й холмъ противуположнаго берега рѣки Сѣтуни, отдѣляющей ихъ имѣн³е отъ помѣстья ближайшаго сосѣда и новаго владѣльца сельца Андреяновки, Андрея Петровича Бояринова.

   Было знойно... Ни единаго облачка на свѣтло-голубомъ горизонтѣ, ни малѣйшаго шелеста, никакой бесѣды среди стройно-величавыхъ, гордыхъ въ своемъ покоѣ, липъ, елокъ и сосенъ, охватывавшихъ своими вѣтвями боковыя части этого дома, и терявш³еся за нимъ и вокругъ него, среди густой зелени, домики и павильоны.... Чѣмъ дальше отступало солнце, тѣмъ легче охватывалъ глазъ, тѣмъ свободнѣе и глубже проникалъ онъ въ открывавшееся передъ нимъ пространство мѣстности въ высшей степени оживленной, какъ бы волновавшейся во всемъ разнообраз³и переходовъ отъ зеленаго ковра ближайшаго берега рѣки до утопавшихъ въ глубокой дали лѣсовъ, и робко таившихся, отъ солнечнаго зноя, въ зелени садовъ своихъ, крестьянскихъ хатъ и хатенокъ. Но во всемъ этомъ пространствѣ и не смотря на все его разнообраз³е, особенно рѣзко и опредѣлительно выступалъ холмъ Андреяновской усадьбы. Теряясь въ долинѣ рѣки Сѣтуни по зеленѣющему ковру, отчетливо вырисовывалась торная, узкая дорожка. То извиваясь, какъ змѣйка, то выпрямляясь, подобно бѣлой лентѣ, подымалась она все выше и выше, по направлен³ю небольшаго, какъ видно только что отстроеннаго, усадебнаго домика. По этой-то дорожкѣ теперь непрерывно мелькали экипажи. Не смотря на всю близость разстоян³я, глазъ не могъ проникнуть во внутрь этого домика, какъ на смѣхъ обращеннаго, всѣми своими пятью фронтовыми окнами къ балкону заинтригованныхъ дамъ, и любопытство ихъ съ каждою минутою раздражалось все больше и больше. Но, вотъ дверь на правую террасу широко распахнулась и группа мальчиковъ и дѣвочекъ, спустившись съ лѣстницы, разсыпалась по зеленому газону площадки сада.... Видно, того только и дожидались дѣвки съ парнями. Не прошло и минуты, какъ крутой, отвѣсный склонъ широкой дорожки на скорую руку среди порослей березъ и сосны разбитаго сада, дорожки, соединявшей усадебный домикъ съ берегомъ Сѣтуни, запестрѣлъ разноцвѣтными ихъ нарядами, лентами, ленточками, сарафанами, кумачевыми красными рубахами....

   Лѣвая и правая террасы, газонъ и дорожки оживились родными и друзьями Бояриновыхъ.

   - Вася, Вася! крикнулъ Андрей Петровичъ.

   - Я тутъ, папа, звонко отвѣтилъ онъ, выскакивая изъ-за кустарника въ сопровожден³и шумной толпы мальчиковъ и дѣвочекъ... Наташа, съ трудомъ переводя духъ ближе всѣхъ бѣжала къ нему. Глаза Васи блистали радостью, лице горѣло яркимъ румянцемъ.

   Поселяне подходили все ближе и ближе... Вотъ они уже почти у газона....

   Андрей Петровичъ, взявъ за руку Васю, встрѣтилъ ихъ.

   - Вотъ мой сынъ, а вашъ баринъ... Любите и жалуйте, обратился онъ въ нимъ слегка дрогнувшимъ голосомъ.

   Барчукъ, барчукъ! перешептывались дѣвушки... Зазвенѣли рюмки на подносахъ, то сталкиваясь, то разбѣгаясь, какъ бы чокаясь другъ съ дружкой...

   - Челомъ тебѣ бьемъ, баринъ, тебѣ и матушкѣ, барынѣ, Александрѣ Игнатьевнѣ, и барчуку нашему, Васил³ю Андреевичу... Прими хлѣбъ съ солью на здоровье и многихъ лѣтъ веселье, привѣтствовалъ межъ тѣмъ высок³й, статный, лысый, сѣдобородый, староста Максимъ, выступая изъ среды крестьянъ.

   - На здоровье, да на веселье! загалдѣли крестьяне почтительно склоняясь.

   - Спасибо братцы! Пейте-жъ, веселитесь, чѣмъ больше выпьете, тѣмъ и намъ веселья больше будетъ, громко отозвался Андрей Петровичъ. Алена Никоновна, ну-ка тряхни стариной! крикнулъ онъ.

   - Эй вы, братцы, други почтенные, все кумовья, да родичи близк³е, и вы дѣвицы красныя, молодцы разудалыя, вы чего стоите рты порозинувши!.. Вы возьмите по чарочкѣ зелена вина, выпьемъ за здоровье, да за веселье, какъ во первыхъ, матушки барыни, Александры Игнатьевны, да во-вторыхъ батюшки барина, Андрея Петровича, да и въ третьихъ за красное солнышко наше, Васил³я Андреевича!

   Быстро опустѣли рюмки... Толпа выдвинулась, оживилась.

   - Заходили чарочки по столику, разбѣжалися по рученькамъ, завела Алена Никоновна, подбоченясь лѣвою рукою, и залпомъ выпивая свою чарку...

  

   Ей жги, жги, жги, говори,

   Ей жги, жги, говори!

  

   весело подхватилъ хоръ.

   - Согрѣшила окаянная... Вы простите, мои кровные! Выходите молодицы, выходите молодцы, ловко выводя носками, наступала она на толпу.

   Толпа зашевелилась, раздвинулась... Вышелъ парень, въ кумачевой рубахѣ, въ черныхъ плисовыхъ шароварахъ, плисовой поддевкѣ... Никитка, старостинъ сынъ... Онъ снялъ свою круглую съ павлиновыми перьями шапочку, низко поклонился и, загнувъ еще лише, на самый бекрень, ловко ударилъ по струнамъ балалайки.

  

   Выходите, дѣвки красны,

   Выходите, молодцы...

   На зеленый лужокъ,

   Въ игры разныя играть....

   Въ игры разныя играть.

  

   подхватилъ хоръ, то ударяя въ бубны, то позвякивая ими высоко надъ головами....

  

   Мы потѣшимъ молодца,

   Да боярскаго сынка...

   Пѣснью звонкою,

   Пѣснью громкою,

   Пѣснью звонкою,

   Пѣснью громкою.

  

   подхватилъ хоръ:.

  

   Пѣснью громкою,

   Да молодецкою...

  

  

   Дзинь, дзинь, дзинь.... Бумъ, бумъ, бумъ, отдавалось на балконѣ.

   - Ахъ, какъ весело! вскрикнула дѣвочка лѣтъ 11-ти, радостно ударяя въ ладоши. Завитые въ локоны, свѣтло-русые волосы, разбѣжавшись по спинѣ и плечамъ дѣвочки, какъ бы ласкали ея продолговатое, оживленное личико. Больш³е, голубые глазки, бойко перебѣгали съ лица на лицо разсѣявшейся по газону группы дѣтей. Младенчески беззаботная улыбка такъ и замерла. оживленная и радостная, на полуоткрытыхъ, ярко алыхъ губкахъ.

   - Мама, пусти меня туда, къ нимъ, къ этимъ дѣтямъ, какъ бы говорила ея стройная, тонкая, изящно одѣтая фигурка, слегка перегнувшись черезъ перила.

   - А что! хочется? спросила ее дама среднихъ лѣтъ, маленькаго роста, горбатая, но съ лицомъ оживленнымъ въ высшей степени выразительными голубыми глазами.

   - Хочется, мама!... отвѣтила дѣвочка, отбросивъ за плечи разметавш³яся кудри, и раскраснѣвшись пуще прежняго.

   Стоявш³й все эти время за нею, молча и безучастно, средняго роста брюнетъ въ генеральскомъ мундирѣ, осторожно взялъ ее за тал³ю и, слегка приподнявъ, поцѣловалъ въ полуоткрытыя губки разгорѣвшагося отъ удовольств³я личика.

   - Огонь ты у меня будешь, огонь! проговорилъ онъ, тихо проводя рукою по шелковистымъ кудрямъ ея.

   - А ты, Соня, ты желала-бъ тамъ быть? обратился онъ къ дѣвушкѣ лѣтъ 16-ти-17-ти, ни разу еще не оторвавшей своего бинокля отъ усадебнаго домика.

   - Я? протяжно проговорила она, широко раскрывъ свои прекрасные, черные глаза...

   - И когда вы это перестанете, смѣшить меня странностью своихъ предположен³й... Mon cher pёre?.. Точно мнѣ восемь лѣтъ, добавила она, усмѣхнувшись.

   - Будто вы такая сер³озная... положительная, отводя бинокль, обратилась къ ней владѣлица помѣстья, баронесса Роденъ, женщина лѣтъ 50-ти, высокая, полная, съ веселою улыбкою, съ маленькими, бойкими, сѣрыми глазами.

   - Положительная или нѣтъ, но я все-жъ-таки не нахожу ничего забавнаго, ничего интереснаго въ этихъ сельскихъ картинахъ.... Въ нихъ есть что-то мѣщанское! добавила она тихо, и тонк³я губы ея красиваго рта сложились въ презрительную усмѣшку, ярче словъ выразившую ея мысль.

   - Какъ это что-то мѣщанское? медленно спросила озадаченная баронесса.

   - Конечно, горячо перебила дѣвушка. И этотъ убог³й домикъ, сирый и одинок³й, въ его пять окошечекъ, сплюснутый въ одну линейку, какъ залежаѣш³йся калачъ.... И это недоступное моему понят³ю сл³ян³е.... Посмотрите, посмотрите, оживленно подхватила она, указывая биноклемъ на газонъ.... Тутъ и ихъ владѣльцевъ, скороспѣлыхъ баръ, дѣти, тутъ и крестьянское отрепье.... Смѣсь, сбродъ.... закончила она, вспыхнувъ отъ подбородка до ушей, какъ будто во всемъ этомъ видѣла себѣ что-то чужое, враждебное.

   Баронесса порывисто замигала.

   - А что ты скажешь, Софья, горячо вступился генералъ, если этотъ сбродъ, эти люди въ отрепьяхъ, черезъ два, много три года, будутъ такими же свободными собственниками, какъ и мы, ихъ настоящ³е владѣльцы.

   - Громки бубны за горами.... Это будетъ, когда насъ не будетъ, порѣшила Софья и, гордо откинувъ голову, какъ бы еще выше поднялась надъ этой толпой, этими крестьянскими отрепьями. И между тѣмъ, такъ говоря, она не отрывала бинокля, съ любопытствомъ наблюдая картину мѣщанскаго удовольств³я скороспѣлыхъ баръ. Но даже она, эта гордая Софья, думается мнѣ, оживилась бы иными мыслями, инымъ настроен³емъ, если-бъ могла перенестись въ этотъ отрадный м³рокъ, гдѣ въ тѣ часы люди были счастливы, какъ дѣти.

   Андрей Петровичъ Бояриновъ праздновалъ полное осуществлен³е завѣтной мечты своей - быть владѣльцемъ своего плодоноснаго клочка земли, съ чистымъ воздухомъ, съ ширью и раздольемъ въ лугахъ, рощахъ и лѣсахъ. Онъ праздновалъ кромѣ того выздоровлен³е, столь счастливый исходъ канувшихъ въ вѣчность страдан³й, дорогой ему Лины и день рожден³и мальчуги Васи....

   Праздникъ былъ въ полномъ разгарѣ. Изъ глубины сада доносились охриплые голоса черезъ чуръ разгулявшихся крестьянъ. Хороводъ разсѣялся; дѣвушки, разсыпавшись по газону, щелкали орѣхи, кусали пряники и перебрасывались шуточками съ отдыхавшими на другой сторонѣ парнями. Дѣти то по одиночкѣ, то попарно, то цѣлыми группами суетились, перерѣзая садъ и впрямь, и вкось, не зная и зачѣмъ, и для чего.

   - Ребята, казачка! крикнулъ Новосвѣтовъ. И изъ-подъ привычныхъ, бѣглыхъ пальцевъ дворовыхъ музыкантовъ Новосвѣтова, то разсыпаясь мелкою дробью, то замирая, какъ-бы въ изнеможен³и, поструились звуки столъ дорогаго, столь близкаго сердцу народнаго танца.

   Все зашевелилось, забѣгало, задвигалось.

   - Сюда, ненаглядный мой, сюда, настаивала Алена Никоновна....

   - Постой, няня, постой.... Коля, Наташа, Вася, Миша.... Да гдѣ-жъ вы?... Подите скорѣе, а то ничего не увидите.... Вотъ как³е зѣваки! волновался онъ.

   - Здѣсь, здѣсь! отвѣчали они въ разноголосицу, ловко проскальзывая чрезъ ряды сгустившейся толпы.

   - Раздайтесь, ребята, раздайтесь! крикнулъ кто-то въ толпѣ.- Никитка идетъ!

   Никитка, какъ видно, былъ завзятый запѣвало и плясунъ, и, въ этомъ отношен³и, ему всѣ единодушно высказывали предпочтен³е... Онъ повелъ глазами, пр³осанился, подбоченился....

   - Что-жъ, Марфушка, выступай, задорно подмигивая, обратился онъ въ толпу.

   Толпа зашевелилась, и полная, широкоплечая, краснощекая дѣвушка вылетѣла, какъ бомба, въ самый центръ хоровода.

   - Ха, ха, ха!... загрохотали забавники.

   - Ишь озорники.... Не стану! оскорбилась Марфуша, и Никитка снова стоялъ одинъ.

   - Эвно!... Что-жъ это за порядки! Доколь-же эфто такъ стоять будемъ?

   - Аннушку, Аннушку! крикнули въ толпѣ.

   - Она молодица.... Ей и надоть! вторили друг³е, и изъ толпы вышла средняго роста стройная женщина лѣтъ 18 или 19.

   Темно-синяя шелковая косынка крѣпко, держала свѣтло-русую косу, разобранную проборомъ отъ лба къ затылку; бѣлая, легкая рубаха, по концамъ рукавовъ, по борту у шеи и вдоль груди изукрашеная разноцвѣтными коймами, повязанная кушакомъ по тал³и, отлично вырисовывала ея статную, развитую фигуру.... Больш³е темно-кар³е глаза, густыя пушистыя брови, подвижныя ноздри задорно вздернутаго носика, сообщали ей тѣ преимущества, благодаря которымъ она пользовалась славою первой красавицы въ околодкѣ.....

   То замирая, то разсыпаясь бойкою дробью, струились звуки казачка.

   Никитка ждалъ.... А Аннушка какъ будто и забыла, какъ будто приросла къ своему мѣсту.... И глаза всѣхъ сосредоточились на ней. Далеко, какъ нельзя быть дальше, казалось, были и ея мысли, и ея чувства отъ веселыхъ, кровь и нервы волнующихъ, звуковъ разудалой плясовой.... Ни кровинки въ лицѣ поникшей головы.... Но, вотъ, она какъ будто надумалась, шелохнулась, подбоченилась и, сверкнувъ вызывающе блестящими глазами на Никитку, изъ-подъ густыхъ бровей, медленно, то легко склоняясь на правую руку, и обѣгая взорами лѣвую часть толпы, то перегибаясь всѣмъ станомъ на лѣвую, выступила по борту хоровода. Никитка приподнялся на носки, выпрямился, встряхнулъ свѣтло-русыми кудрями и, заложивъ ладонь правой руки за затылокъ, подбоченившись лѣвою, лихо пошелъ навстрѣчу Аннушкѣ. Вася лихорадочно слѣдилъ за обоими, и ему казалось, что это не быль танецъ, но какой-то поединокъ, въ которомъ Аннушка и Никитка, во чтобы то ни стало хотятъ порѣшить другъ съ другомъ. Но вотъ они встрѣтились.... Аннушка развела руками, подняла ихъ вѣнкомъ надъ головою и, взявъ прямую въ центрѣ хоровода, чуть-чуть колеблясь изъ стороны въ сторону, бойко отошла на противоположный конецъ круга.

   Аг.... аг.... аг.... ага.... играла музыка. Аннушка слегка приподняла переднюю часть сарафана, чуть-чуть повела правымъ плечомъ, потомъ лѣвымъ и, содрогнувшись отъ плечъ до пятъ, какъ бы играя носками вытянутыхъ, маленькихъ ножекъ, бойко встрѣтилась съ изумленнымъ Никиткой..... Встрѣтилась, вспыхнула, тряхнула плечами, и еще лише отступивъ, замерла на прежнемъ мѣстѣ.

   Аг.... ага.... ага.... ага.... играла музыка. Аннушка выступила правымъ носкомъ, выступила лѣвымъ и, описавъ въ воздухѣ рукою полукругъ, какъ-бы застыла на мѣстѣ, въ своемъ полупоклонѣ. Не замѣтивъ этой пр³остановки, Никитка мелкой дробью разсыпался навстрѣчу. Аннушка тихо усмѣхнулась.

   - Ха, ха, ха!... подхватила толпа.

   Никитка пр³остановился и, сообразивъ свою неловкость, растерянно отступилъ на прежнее мѣсто.

   - Браво, браво! неслось отовсюду.

   - А! что брать, взялъ?! острили парни.

   Никитка отчаянно тряхнулъ кудрями и разсмѣявшись, снова подбоченился.

   Теперь Аннушка горѣла, глаза ея сверкали, подвижныя ноздри красиваго носика трепетно вздрагивали....

   - Охъ!.. Охъ!... Охъ! весело, будто бы задыхаясь, оттягивалъ голосомъ Никитка, молодецки подступая къ ней на каблукахъ.

   - Ужъ ты молодецъ и по-о-одожди, подожди, дожди, дожди, дожди, дожди.... подъ тактъ, вздрагивая плечами то какъ-бы сжимая, то раздавая ихъ во всю ширь, запѣла Аннушка въ отвѣтъ и, лукаво подмигнувъ Никиткѣ лѣвою бровью, легко переступая съ носка на носокъ, опять пошла бортомъ хоровода.

   - Ох-та, ох-та, ох-та, подпѣвала она въ тактъ, какъ-бы поддразнивая Никитку.

   - Отъ, шельма, отъ! раздавались въ толпѣ восторженные клики.

   Несмолкаемое браво гремѣло съ террасы. Вася забылся. Голову ему кружило, сердце громко стучало въ груди, какъ будто танцовали ни только Никитка съ Аннушкой, а всѣ, всѣ, и этотъ хороводъ и эта толпа, и самый усадебный домикъ, и онъ самъ, Вася, главнымъ образомъ и лише всѣхъ.

   - Ахъ - ахъ - ахъ! тихо подпѣвалъ онъ то Никиткѣ, то Аннушкѣ.

   - Не помню, Андрей Петровичъ, чтобы когда нибудь былъ я въ такомъ отрадномъ настроен³и духа, обратился Новосвѣтовъ къ Бояринову.

   - Это потому, Алексѣй Михайловичъ, что вы чувствуете, сознаете себя творцомъ нашего счастья, а въ так³я минуты человѣкъ любитъ всѣхъ и все, даже самые враги его представляются ему милыми шалунами, и Бояриновъ крѣпко пожалъ руку Новосвѣтова. Его глаза заволоклись слезою.

   - Пойдемъ въ Александрѣ Игнатьевнѣ, чуть слышно отозвался Новосвѣтовъ.

   - Къ Александрѣ Игнатьевнѣ, раздалось въ ушахъ Васи.

   - Ахъ, мама.... спохватился онъ и что-то кольнуло его въ сердце. "Какой я гадк³й", подумалось ему, и онъ подбѣжалъ къ террасѣ, за нимъ и его кузины....

   - Держите, держите его! кричала Надя, весело играя въ воздухѣ своими золотисто-русыми кудрями.

   Александра Игнатьевна сидѣла въ глубокомъ вольтеровскомъ креслѣ, въ томъ самомъ, въ уголкѣ котораго, робко прижавшись, пролилъ онъ, ея Котикъ, такъ много слезъ по ней, своей страдалицѣ, мамѣ. Свѣтло-синее фаневое платье легко обхватывало ея похудалыя, узк³я плечи, пышная, темно-русая коса, едва держась на шпилькахъ, казалась больше самой головы, глаза какъ будто стали меньше, лице округлилось и слегка зарумянилось. Лишь дѣтски маленькая, испещренная синими жилками рука, рѣзче всего напоминала о пережитыхъ ею, еще столь недавно, страдан³яхъ.

   - Мама.... Весело? спросилъ Вася, подбѣгая къ креслу.

   - Когда тебѣ весело, то и мнѣ весело.... милый! тихо добавила она и приблизивъ къ себѣ его волнистую головку, поцѣловала въ пылавш³й лобъ.

   - А мнѣ-то какъ весело, мама. Ахъ, какъ весело! И какъ я люблю всѣхъ, всѣхъ, мама.... И тебя, и папу, и его, указывая на Новосвѣтова, и ихъ, и всѣхъ, и всѣхъ. А все отъ того, что ты здорова, мама.... Мама, позволь поцѣлую? и не дожидая разрѣшен³я, Вася, звонко поцѣловалъ мать.

   Ярк³й румянецъ покрылъ щеки Александры Игнатьевны.

   - Бѣдный мальчикъ!... Онъ по правдѣ, какъ будто только родился сегодня. До сихъ поръ его сердце, благодаря мнѣ, гадкой, не знало радости! обратилась Александра Игнатьевна въ Новосвѣтову, слегка дрогнувшимъ голосомъ. Все вы и все вамъ, взволнованно добавила она.

   - Полноте, Александра Игнатьевна.... Все отъ причины причинъ.... Не родился, а возродился и пусть вся его жизнь будетъ свѣтла, какъ свѣтелъ сегодняшн³й день!

   - Да! жизнь хороша кому въ ней судьба - мать, а не мачиха! вдумчиво, какъ бы соображая будущее сына, проговорила Бояринова.

  

   Какъ пошелъ молодецъ,

   Какъ пошелъ удалецъ

   Вдоль улицѣ въ конецъ!

  

   запѣвалъ опять неутомимый Никитка, выступая теперь въ хороводѣ передъ Марфушкой.

  

   Вдоль улицѣ въ конецъ!

  

   подхватывалъ хоръ.

  

  

   Еще долго Андреяновск³й холмъ среди мрака ночи красовался и игралъ своими разноцвѣтными огнями, долго гремѣла въ немъ музыка, долго въ усадебномъ домикѣ веселился Вася съ кузинками своими, долго и громко раздавались въ тишинѣ ночной звонк³е бубны... Уже всѣ заснули въ усадьбѣ баронессы Роденъ, лишь русая дѣвочка, затаивши дыхан³е у открытаго окна, въ легкой, какъ воздухѣ, рубашечкѣ, все еще чутко прислушивалась къ отдаленному гулу.... Дзинъ, дзинъ, дзинъ.... Бумъ, бумъ, бумъ, изрѣдка доносилось до нея.... Вотъ       и бубны стихли, а бѣлая маленькая фигурка, чуть-чуть примѣтная, все еще дрожала, какъ тѣнь, на рѣзномъ подоконникѣ....

   Странная, видно, была она дѣвочка... И зачѣмъ такъ трепетно билось сердце въ ея неразвитой груди? Куда струились младенческ³я мысли?...- Къ холму-ли Андреяновскому, или къ той звѣздочкѣ, что такъ ярко горѣла на высокомъ горизонтѣ?...

   - Ужъ ты молодецъ и по-о-одожди, подожди, дожди, дожди, дожди, жди, жди, жди, раздавалось еще въ ушахъ сладко засыпавшаго Васи.

  

  

   Вася, возвратившись во второй половинѣ августа въ Москву, чувствовалъ себя далеко не такимъ, какимъ былъ онъ отъѣзжая. И отецъ и мать, Алена Никоновна радовались на него. - Онъ пр³ободрился, повеселѣлъ, сталъ внимательнѣе всматриваться въ окружающ³я его явлен³я. Его маленьк³й м³рокъ значительно расширился и освѣтился. Въ немъ нашла себѣ любовь игривая, всегда оживленная кузинка Наташа. Въ немъ нашли себѣ младенческ³й, радушный пр³емъ и Аннушка, и Никитка, и самый хороводъ, и вся эта привольная, радостная, деревенская обстановка. Онъ теперь не скучалъ одинъ, какъ прежде. Оставаясь одинъ, онъ уходилъ въ свою "милую, милую деревню", и снова раздавались, какъ бы въ немъ самомъ, звонк³е бубны; снова Никитка и Аннушка стояли въ поединкѣ лицомъ другъ къ другу; снова гремѣло съ террасъ оживленное громкое "браво"; снова улыбалась ему, снова заигрывала съ нимъ шаловливая Наташа. И онъ опять смотрѣлъ такъ долго, долго въ ея глубок³е, темно-син³е глаза; опять, смѣясь, игралъ рукой въ ея шелковистыхъ вьющихся темно-каштановыхъ кудряхъ; опять чувствовалъ въ своей рукѣ ея горячую, нѣжную ручку; опять болталъ-съ нею... и весело, легко становилось на сердцѣ при этихъ воспоминан³яхъ. Онъ видѣлъ ее еще только вчера, увидитъ въ слѣдующее воскресенье, а тамъ, тамъ.... 22 октября, мелькало ему и, торопливо вытянувъ изъ ридикюля свое маленькое портмонэ, онъ съ новымъ удовольств³емъ и чуть-ли ни въ сотый разъ пересчитывалъ приготовленные ей на подарки рублевики... Онъ вообще любилъ дарить и, когда ему было еще не болѣе трехъ, четырехъ лѣтъ, съ особеннымъ удовольств³емъ, переѣзжая на своемъ деревянномъ конѣ изъ спальни матери въ дѣтскую и изъ дѣтской опять въ спальню, привозилъ ей въ даръ свои игрушки, платки, словомъ все, что только попадало ему подъ руку.... Если же Александра Игнатьевна, соскучившись необходимостью улыбаться ему при каждомъ новомъ подаркѣ, переставала обращать на нихъ вниман³е, то онъ огорчался и, бросивъ коня, уходилъ въ свой кабинетъ, то есть забивался въ самую глубь огромнаго, вольтеровскаго кресла, гдѣ и пребывалъ надутый и печальный до той поры, пока она сама не приходила къ нему исправить свою невольную ошибку.

   21 октября, часовъ въ 12 утра, въ передней Новосвѣтовыхъ раздался громк³й звонокъ.

   - Это ты, Вася! крикнулъ Алексѣй Михайловичъ изъ глубины кабинета.

   - Я, я.... Алексѣй Михайловичъ, и если-бъ вы только знали, какъ радъ, что засталъ васъ дома, вы такъ, такъ мнѣ нужны! начавъ въ залѣ, скороговоркой досказалъ онъ уже въ кабинетѣ.

   - Ну, здравствуй-же... Вѣдь вотъ eгоза... Входитъ и не здоровается!

   - Ахъ здравствуйте! протягивая застывшую руку, спохватился Вася. Прежде всего.... началъ онъ, важно откинувъ свою волнистую головку.

   - Прежде всего надо оттерѣть тебѣ руки, вѣдь онѣ совсѣмъ окоченѣли, преребилъ его Новосвѣтовъ, оттирая широкой ладонью обѣ руки Васи.

   - Чаю не хочешь-ли?

   - Нѣтъ, нѣтъ, Алексѣй Михайловичъ, некогда!

   - А что, должно быть морозъ не свой братъ! а?

   - У!.... Такъ и щипетъ, но за, то солнце такое, яркое, яркое....

   - И ты такой румяный, румяный.... весело перебилъ Новосвѣтовъ.

   - Ну такъ слушайте, Алексѣй Михайловичъ, не отрывая рукъ, началъ онъ съ оттѣнкомъ той же важности. Во первыхъ мама и папа безпокоятся, - здоровы ли вы и почему такъ долго не были, а во вторыхъ.... и Вася, сдвинувъ плечи, даже зажмурился отъ удовольств³я, которое предвкушалъ въ этомъ "во вторыхъ". Во вторыхъ, повторилъ онъ многозначительно, у меня до васъ просьба.... большая.... большая.... и секретъ!

   - Даже секретъ?!

   - Даже секретъ! утвердилъ Варя и внимательно осмотрѣлся.

   - Чего же ты ищешь?

   - Я смотрю, что бы кто не подслушалъ.... Ну слушайте же.... понизивъ голосъ до шопота, продолжалъ онъ: завтра рожден³е кузинки Наташи.... Маца мнѣ подарила одинъ рубль, папа тоже одинъ рубль и бабушка давно, давно еще въ именины 2 рубля.... Теперь я хочу купить Наташѣ корзинку съ конфектами.... хорошую!... Но такъ, чтобъ никто не зналъ, кромѣ папы, мамы и васъ... У мамы голова болитъ, папы дома нѣтъ, вотъ я и пришелъ просить, чтобы вы поѣхали со мною.... Да!.. Алексѣй Михайловичъ, да милый!?

   - А если нѣтъ?

   - Нѣтъ, Алексѣй Михайловичъ, пожалуйста!

   - Ну хорошо.... Когда же, сейчасъ?

   - Сейчасъ, Алексѣй Михайловичъ, сейчасъ.

   Человѣкъ внесъ и поставилъ на столъ двѣ чашки кофе.

   - Вотъ выпьемъ кофе и доѣдемъ.

   - А вы еще не кушали, Алексѣй Михайловичъ?

   - Нѣтъ, голубчикъ!

   - А если мы опоздаемъ?

   - Чего?

   - Да купить!

   - Полно, мой другъ, это можно хотя и вечеромъ, а вотъ, чтобы тебѣ не долго казалось, ты и самъ выкушай.

   Вася попробовалъ.

   - Что же ты?

   - Нѣтъ, не хочется.

   - Да вѣдь ты-же не будешь сытъ корзинкой.

   - Пока не куплю, не могу ни пить, ни ѣсть! Алексѣй Михайловичъ, вдругъ принимая серьезный видъ, обратился онъ: Какъ вы думаете?

   - Что, голубчикъ? спросилъ Новосвѣтовъ, прожевывая булку.

   - Отчего это меня, вотъ сейчасъ, какъ я шелъ къ вамъ такъ больно, больно ударило кускомъ снѣга, вотъ сюда, прямо въ ухо.... Я такъ испугался!

   - Да откуда, сверху?

   - Да, сверху.

   - Галка лапой спихнула! Это часто бываетъ.

   - Галка! почти вскрикнулъ изумленный Вася.

   - Да, галка! удостовѣрилъ Новосвѣтовъ.

   - Да чего это она? и онъ задумался.

   - Кто? проглатывая кофе, переспросилъ Новосвѣтовъ.

   - Да галка-то?

   - Галка-то.... Какъ чего?... А ты развѣ думаешь, что она непремѣнно хотѣла попасть въ тебя!... Ничуть.... Ты только проходилъ въ то время, какъ она, желая удержаться на крышѣ, оперлась о кусокъ снѣга, кусокъ сорвался, а она скользнула, испугалась, каркнула и улетѣла.

   - Каркнула, каркнула! - оживленно подхватилъ Вася.

   - Ну вотъ видишь.

   - А я-то глупый, весело, какъ бы сбросивъ съ себя какое-то бремя, перебилъ Вася, - думалъ, что это Богъ ударилъ меня за Надю.

   - Какъ за Надю? въ свою очередь изумился Новосвѣтовъ.

   - Да, за Надю.... Надя больше меня балуетъ, чѣмъ Наташа, а я подарилъ ей въ день рожден³я коробку въ два рубля, а Наташѣ скопилъ четыре, разъяснилъ онъ и, опустивъ глаза, зарумянился.

   - Это не хорошо!... Надо быть справедливымъ, а Богъ тутъ не при чемъ!

   - Да вѣдь Богъ во всемъ.

   - Богъ далъ намъ свободу и не вмѣшивается въ наши дѣла. А во всемъ, это значитъ въ правилахъ.

   - Какъ это въ правилахъ?

   - А вотъ, напримѣръ, нельзя выходить на морозъ въ той одеждѣ, въ которой ты въ комнатѣ, и вотъ если ты теперь выйдешь въ рубашечкѣ, то простудишься; у тебя заболитъ голова или зубки, потому что ты нарушилъ установленное Богомъ правило.... Понялъ?

   - Понялъ! вслухъ, медленно сообразилъ Вася.

   - Ну поѣдемъ!

   - Ѣдемъ, ѣдемъ, соскакивая со стула, подхватилъ Вася, и между тѣмъ нельзя было не замѣтить, что       между нимъ и корзинкою, еще нѣсколько минутъ тому назадъ наполнявшею всего его, стало что-то, отнявшее у него право на цѣлостное обладан³е оживленною и въ высшей степени впечатлительною природою мальчика....

   - И онъ вовсе не живетъ однимъ сердцемъ, думалось Новосвѣтову, когда, садясь въ свои щегольск³я сани, онъ окутывалъ ноги Васи теплымъ пледомъ....

  

  

   Тревожно провелъ Вася наступающую ночь. Вотъ задаетъ, какъ будто, крѣпко и на долго, но вдругъ застонетъ, поднимется на колѣна, заглянетъ подъ салфетку, которой прикрылъ онъ бонбоньерку и, убѣдившись, что она стоитъ на прежнемъ мѣстѣ, опять прильнетъ пылающею головою къ холодному концу подушки.... А тутъ Наташа радостная, оживленная.... То смотритъ на него своими черными, глубокими глазами, смотритъ и какъ будто смѣется надъ нимъ, то потянетъ къ себѣ за руку, своею теплою, нѣжною, какъ бархатъ, рукою.... Притянетъ, поцѣлуетъ.... Такъ сладко, сладко... Поцѣлуетъ, оттолкнетъ, и опять засмѣется. "Да неужели, да, въ самомъ дѣлѣ!... Ха, ха, ха", раздается въ его ушахъ, ея звонк³й, серебристый смѣхъ, и снова дрогнетъ, слова проснется....

   Рано поднялся Вася въ день рожден³я кузинки Наташи. Еще Алена Никоновна не успѣла и лба перекрестить; "отъ сна возставши" - а онъ уже шелохнулся въ кровати и, быстро поднявшись, весело заглянулъ въ окружавш³й полумракъ ранняго, зимняго утра....

   - Няня, который часъ?

   - И что ты это, радость моя, чаво всполошился еще и пѣтухи-то не пропѣли.... Спи, голубчикъ мой, почивай! Чаво такую рань дѣлать будешь?

   - Нѣтъ, няня, пора! и не слушая дальнѣйшихъ возражен³й, онъ, тихо вздрагивая знобомъ ранняго пробужден³я, сталъ спѣшно обуваться.... Совсѣмъ одѣтый, съ бонбоньеркой въ рукахъ, въ 10 часовъ уже нетерпѣливо ожидалъ пробужденья матери.

   - Мама, мама, пора, опоздаемъ! рѣшительно настаивалъ онъ.

   Александра Игнатьевна сладко потянулась.

   - Пора же, мама, ты забыла.... Сегодня рожденье кузинки Наташи, мы опоздаемъ.

   - Который же часъ?

   - Да уже скоро 11, мама.

   - Одиннадцать?... Подыми сторы, милый.

   - Няня, иди скорѣй! Мама встала... торопилъ онъ уже у порога дѣтской.

   - Ахъ, сайга, сайга, ужъ разбудилъ, и маменьки-то покоя не даешь! ворчала она.

   - Вася, поди сюда! кликнула Александра Игнатьевна.

   - У, да какой ты сегодня прелестный, точно въ самомъ дѣлѣ женихъ кузинки Наташи!

   Вася дѣйствительно былъ очень милъ въ это утро. Больш³е глаза его с³яли блескомъ лихорадочнаго оживлен³я; яркимъ румянцемъ горѣло лицо; алѣли самыя уши. Зачесаные назадъ темно-каштановые волосы, какъ бы ласкали, нѣжили, его волнующуюся радостными думами головку... Александра Игнатьевна нѣжно поцѣловала его.

   - Вася, что это у тебя так³я горяч³я губы.... Ужъ не жаръ-ли?

   - Нѣтъ, мама, нѣтъ, я совсѣмъ здоровъ.... Это такъ! испугался онъ.

   - А дай-ка руку, и рука холодна, какъ ледъ.

   - Это такъ, мама, такъ, право такъ! засуетился Вася, почти со слезами на глазахъ.

   - Алена Никоновна, хорошо онъ спалъ?

   - Хорошо, матушка барыня, какъ завсегда.

   - Да что же это у него, какъ будто жарокъ маленьк³й?

   - Жаромъ!... И что вы это матушка барыня... Тьфу, тьфу, тьфу.... крестясь, отплевывалась Алена Никоновна. Господи помилуй.... Какой жарокъ, матушка!... Это такъ въ немъ, кровь горитъ.... Горячъ ужъ оченно значитъ. Сегоднись, съ самаго утра, еще и пѣтухи-то какъ слѣдуетъ не пропѣли, а ужъ онъ заегозилъ!... Ужъ и егозилъ, егозилъ, егозилъ, егозилъ, точно въ день Христовъ.... Сапоги себѣ чиститъ, рубашечку тоже самъ, то въ коробку эфту самую заглянетъ, то въ залъ побѣжитъ, и меня-то старую съ толку сбилъ, съ ногъ окрутилъ.... Подай ему то, подай ему эфто, не то сѣтовала, не то подтрунивала, Алена Никоновна. Да онъ завсегды такой! порѣшила она.

   - Онъ завсегда такой! какъ-то особенно громко и вѣско отозвалось въ Александрѣ Игнатьевнѣ, и страшно ей вдругъ стало, и жаль своего Васю.... Страшно за него, страшно за это непрерывно возбужденное настроен³е, за ту чуткость, за ту порывистость, съ которыми онъ воспринималъ и горе, и радость, и всякое новое впечатлѣн³е.... Но.... что-жъ она могла сдѣлать съ этимъ?... Вѣдь нельзя же переродить его. Вѣдь это уже отъ Бога!.... И, сладко потянувшись при новой мысли о вечерней пулькѣ, она весело приказала подать себѣ чашку чаю....