Иогель Михаил Константинович - Между вечностью и минутой

ъ какой-то туманъ.... Только блѣдная, какъ самой себя тѣнь, дрожала, мелькала она въ этомъ туманѣ, съ ея синѣющими какимъ-то особеннымъ, лихорадочнымъ блескомъ глазами.... Баронъ оперся похолодѣлою, дрожащею рукою о край дубоваго стола, съ трудомъ держась на ногахъ.

   - Наталья Алексѣевна, вы готовы? подъ окномъ окликнулъ князь.

   - Вамъ дурно, баронъ?

   - Нѣтъ, нѣтъ, овладѣвая собою, чуть слышно, какъ мраморъ, блѣдный, отозвался онъ.

   - Наталья Алексѣевна!

   - Иду, иду, князь! и, мелькомъ взглянувъ на барона, она спѣшно оставила залъ....

   Дрожащею, все еще холодною, рукою медленно провелъ баронъ по глазамъ.... Послышался стукъ отъѣзжающаго кабр³олета.... Баронъ вздрогнулъ, выпрямился, еще разъ вздохнулъ, провелъ опять рукою по глазамъ, коснулся лба и, какъ-то болѣзненно нервно усмѣхнувшись, тусклымъ взглядомъ обвелъ залъ. Все въ немъ попрежнему, все, только онъ не прежн³й, только онъ не тотъ, что былъ еще за нѣсколько минутъ назадъ, когда съ восторгомъ не отводя глазъ отъ нея, тихо любовался ею. Вотъ и столъ.... тотъ самый, у котораго еще вчера сама первая сказала, что любитъ его.... Да, сказала!... Онъ это слышалъ, онъ это понялъ!... Ему казалось, что онъ видитъ ее.... Вотъ блѣдный овалъ склоненной головы, высоко вздымающаяся грудь, нервно вздрагивающ³я губы.... и опять журчитъ, журчитъ ея тих³й, радост³ю, свѣтомъ проникающ³й голосъ.... Во всей фигурѣ, въ лицѣ выражается живое, порывистое, трепетное къ нему чувство.... Ея рука въ его рукѣ, онъ чувствуетъ ея горячее дыхан³е. И вдругъ онъ слышитъ: "Я прошу васъ забыть!... забыть разъ навсегда вчерашн³й вечеръ!" - Не сонъ ли это?

   Тикъ-такъ, тикъ-такъ, тикъ-такъ, рѣзко отбивалъ маятникъ. Въ сильной груди барона, то тревожно билось, точно въ лихорадкѣ, то замирало, ныло, стонало, нервною судорогою охваченное сердце.... "Вамъ дурно?" Вспомнилъ баронъ послѣдн³я слова Наташи и, разсмѣявшись глухимъ, порывистымъ смѣхомъ, крѣпко стиснувъ горячую, какъ огонь, голову руками, нервными, бѣглыми шагами вышелъ изъ зала....

  

  

   По узкой, проселочной, мѣстами травою зеленѣющей дорогѣ и легко, и плавно катился кабр³олетъ.... Жнива на лѣво, жннва на право.... Высоко надъ жнивою, точно въ морѣ свѣта, въ тихомъ, ровномъ, необъятномъ с³ян³и тонула луна.... Холодна, какъ смерть.... величественна, и спокойна. Померкли звѣзды, поблѣднѣло небо лазоревое.... Не такъ ли теперь въ душѣ Долина померкли ярк³я формы былыхъ увлечен³й, поблѣднѣлъ и самый обликъ нѣжно-любимой имъ сестры Людмилы предъ тихимъ, радостнымъ сознан³емъ любви къ нему Загорской.... И повсюду, во всемъ, въ самой нѣгѣ дремлющей красавицы-природы предощущалъ онъ ее, одну ее.... Предощущалъ, хранилъ и нѣжилъ, и лелѣялъ, какъ свѣтлую улыбку счастья, какъ гордость и отраду всей жизни.... Боясь не только словомъ, вздохомъ даже прервать сладостныя минуты затишья, любовался онъ ею.... Круче и круче натягивалъ возжи Ретивой, все оживленнѣй, все быстрѣй несъ онъ легк³й кабр³олетъ....

   - Ахъ, какъ онъ мчится.

   - Позвольте возжи мнѣ, Наталья Алексѣевна, онъ утомилъ васъ.

   - Сдержите, Александръ Петровичъ.... Такой чудный вечеръ.... Такъ хотѣлось бы проѣхать шагомъ, хоть съ версту, а онъ все рвется и рвется, какъ съумасшедш³й, сдвинувъ брови, пожаловалась она.

   - Теперь Орликъ перестанетъ дуться на васъ, Наталья Алексѣевна, переводя Ретиваго съ размашистой рыси въ крупный, мѣрный шагъ, тихо замѣтилъ князь.

   - Отчего?

   - Почувствуетъ, что онъ на столько-же вашъ, на сколько мой.

   - Нѣтъ, не хочу!... Это ужъ поздно.... Когда я хотѣла, онъ не хотѣлъ, а теперь пусть останется вашимъ, только вашимъ.

   - Будто вы ужъ такая мстительная?!..

   - Вовсе нѣтъ!... Я только уважаю себя, и потому не допускаю и никогда не допущу по отношен³ю во мнѣ ни колебан³й, ни сомнѣн³й.

   - Да, быть можетъ, онъ, какъ я, не въ васъ сомнѣвался, а въ себѣ.

   - Нѣтъ, большая разница. Онъ, отвертываясь отъ меня, пришелъ въ умилен³е отъ корки хлѣба, а вы вмѣстѣ со мною отрицали и жизнь, и счастье, и даже самую надежду на счастье.... И притомъ....

   - Что притомъ?

   - И притомъ онъ всегда у меня будетъ спицею въ глазу.

   - Это почему?

   - А потому, что вы его будете выставлять мнѣ, какъ образецъ нравственности, потому что я никогда не буду такъ нравственна, какъ онъ.... А я не выношу ни превосходства, ни совершенствъ.

   - Какъ такъ?

   - Да такъ, именно такъ! Вѣдь онъ же отвертывался отъ всѣхъ, кромѣ васъ, а я буду улыбаться всѣмъ, улыбающимся мнѣ.

   - Ужъ будто всѣмъ? медленно отозвался Долинъ.

   - Всѣмъ, рѣшительно всѣмъ, горячо повторила Наташа.

   - Да вѣдь если такъ часто улыбаться, то даже ваша улыбка потеряетъ свою цѣну, свое обоятельное значен³е, Наталья Алексѣевна. Тихо возразилъ онъ.

   - Для того развѣ, на кого никогда не имѣла вл³ян³я! вспыхнувъ, перебила она, и въ тотъ же мигъ отвела отъ князя взглядъ, какъ будто ей даже непр³ятно было теперь его видѣть....

   - Вы сердитесь, Наталья Алексѣевна? и такъ екнуло, сжаюсь въ немъ сердце, такъ стало холодно въ груди, точно между нимъ и ею снова пролегла ненавистная пропасть.

   - Я бы попросила васъ, князь, разъ навсегда, исключить изъ нашего разговорнаго лексикона слово - сердиться! Сердятся только старыя бабы, да раздраженныя жизн³ю ханжи.

   - И я.... Какъ вчера на васъ и сегодня на самого себя.

   - Ну, такъ вы ханжа! улыбнувшись, уже мягче проговорила она.

   Привлечетъ или оттолкнетъ, выгодно ей или нѣтъ, а все жъ таки сдѣлаетъ такъ, какъ чувствуетъ, и честно, смѣло, съ открытыми глазами, прямо въ лице скажетъ то, что думаетъ!... подумалъ князь и не только прим³рился съ нею, не только простилъ ей ея вспышку, но еще глубже, еще живѣе почувствовалъ сколько пряноты и нравственной силы было въ ней....

   - Князь, вы замѣтили поляну, чрезъ которую мы выѣхали сюда, на эту узкую, одноколейную дорогу?

   - Замѣтилъ, а что?

   - Не изумила ли она васъ своимъ просторомъ?... Какая ширь, сколько свѣта въ ней, сколько дорогъ отъ вся!... И не сама ли я повернула на эту узкую, одноколейную дорожку?! Посмотрите, посмотрите, князь!... Жнива на лѣво, жнива на право!... Нѣтъ ни того свѣта, ни той шири, ни того простора, ни даже поворота отъ разъ взятаго направлен³я!... Тоже и со мною.... Еще сегодня утромъ не всѣ ли дороги были передо мною, и не была ли я и въ выборѣ ихъ свободна, и въ дѣйств³яхъ моихъ независима, какъ итица, какъ сама надъ собою единственная власть? Но не меньше же теперъ, вечеромъ, люблю я свободу, чѣмъ любила ее утромъ, и никогда, никогда бы ни за каж³я блага не протянула бы я вамъ руки, никогда бы ради васъ не предпочла избитой и узкой дорожки десяткамъ, сотнямъ невѣдомыхѣ дорогъ, во всемъ разнообраз³и все новыхъ смѣнъ, картинъ, пейзажей, впечатлѣн³й, если бы на нее, эту узкую дорожку, не повлекла меня моя же свобода, если бъ въ васъ самихъ не почувствовала я опору ей, ея силѣ, ея росту! Да, больше жизни люблю я свободу, и до тѣхъ поръ могу любить и васъ, и все, пока и вы, и все остальное, что внѣ васъ, отвѣчаетъ ей, а не борется съ нею!... Хотите быть истиннымъ другомъ мнѣ, князь, хотите всегда быть тѣмъ для меня, тѣмъ, что именно люблю, что полюбила я въ васъ; будьте другомъ вѣрнымъ, искреннимъ моей свободы!... Ничѣмъ, никогда не оскорбляйте ее во мнѣ, и всю жизнь буду благословлять я этотъ день.... Не неволя, свобода выбрала васъ, князь! Свободу храните, свободу любите во мнѣ.... Только свободная любитъ!... Дайте же, дайте крѣпкое слово мнѣ, князь, и чтить, и любить во мнѣ свободу мою!

   Точно въ волнахъ, то поднимался, росъ, то будто обезсиленный энерг³ею чувства, стихалъ ея голосъ до едва слышнаго полушопота.... То холодною, то горячею струями пробѣгалъ онъ въ Долинѣ.... этотъ страстный, нервный полушопотъ.... Все короче, все порывистѣе дышалъ онъ, и съ каждымъ мигомъ все сильнѣе и сильнѣе влекло его къ ней. Что это съ нею?... Что?... Что за особенная къ нему и отъ него къ мой тяга?! И сила, и немочь, и требован³я, и мольба, и надежда, и угроза въ ней! Отъ слова къ слову содрогался князь, голова горѣла какъ въ огнѣ.... Замолкло, порвалось порывистое слово.... Замеръ голосъ.- Что-то, восторженное блестѣло въ устремленныхъ на него ея глазахъ.... Непонятною прелестью звучали въ немъ послѣдн³я слова ея: "Дайте же, дайте крѣпкое слово мнѣ, князь, и чтить, и любить во мнѣ свободу мою!" Протянутая имъ рука встрѣтилась, сомкнулась съ ея рукою. Онъ быстро поднесъ ее, и трепетную и нѣжную, къ своимъ, какъ огонь, горячимъ губамъ.... Наташа всѣмъ станомъ силонилась къ нему.... ея волоса касались его лба, его волосъ.... Нервная зыбь прошла по немъ.... все спутала, все смѣшала, затемнила въ глазахъ, замерла на сердцѣ сладостною щемью. Тою же рукою охватилъ онъ ея гибк³й, стройный станъ. Она слегка откянулась, вздрогнула, поблѣднѣла, полуоткрыла свои тонк³я, нервныя губы, и вся - страсть, вся трепетъ - слилась съ нимъ въ знойномъ поцѣлуѣ.... Ужъ не вѣчность ли эта минута? - не всегда ли такъ, безъ словъ, въ глубинѣ безотчетнаго наслажден³я, будетъ онъ благословлять предвѣчнаго, не всегда ли такъ безъ мысли, въ ней, въ одной въ ней, будетъ видѣть и м³ръ, и цѣль существован³я, и счаст³е, и утѣшен³е за испытанныя страдан³я?!..

  

  

   Давно погасили въ гостинной лампу. Коваленко уже видѣлъ второй сонъ. Мясоѣдовъ, собираясь на разсвѣтѣ уѣхать съ княземъ, укладывалъ вещи. Марья Кондратьевна, все въ томъ же тяжкомъ раздумьѣ, что не бывать Наташѣ ни княгиней, ни губернаторшей, покряхтывая, взбиралась на пуховики, когда Наталья Алексѣевна, простившись съ княземъ у дверей флигеля, тихо направилась къ дому.

   - Наталья Алексѣевна!

   Она вздрогнула, оглянулась. За нею стоялъ баронъ. Онъ выросъ точно изъ земли, такъ неслышно, незамѣтно подкрался къ ней. Онъ былъ блѣденъ, его глаза горѣли какимъ то страннымъ, точно фосфорическимъ свѣтомъ. Ей такъ живо вспоминалась вчерашняя ночь.

   - Что съ вами?! Зачѣмъ вы здѣсь опять, баронъ?... И въ эту пору?...

   - Бога ради, не смотрите на меня так;ь сурово, Наталья Алексѣевна. Дайте мнѣ хотя десять минуть! Вѣдь никогда уже больше, быть можетъ, не увижу васъ, и онъ вспыхнулъ, его голосъ дрогнулъ, порвался.- Пойдемте въ садъ!... Здѣсь могутъ насъ подслушать, съ трудомъ преодолѣвая волнен³е, добавилъ онъ.

   - Я право затрудняюсь, баронъ, что можно сказать послѣ того, что я уже сказала.

   - Неужели это такъ трудно вамъ, Наталья Алексѣевна?!

   Она пожала плечами и, подобравъ шлейфъ правою рукою, быстро, безъ малѣйшаго шороха, прошла подъ темный сводъ входной аллеи сада.

   - Я васъ слушаю и, пр³остановившись у изгиба главной аллеи, она сосредоточила на немъ холодный, какъ бы на всегда утративш³й и блескъ, и жизнь взглядъ.

   - Вспомните, Наталья Алексѣевна, вспомните, хотя на одинъ мигъ нашъ послѣдн³й балъ въ собран³и. Много разъ доводилось мнѣ слышать, что нѣкоторыя встрѣчи называютъ роковыми! Было время я игралъ жизнью, было время не вѣрилъ въ любовь, не вѣрилъ, потому что самъ тогда еще ни разу не любилъ.... Было такое время.... Не такъ давно было!... Не вѣрилъ, смѣялся надъ чувствомъ, игралъ имъ.

   - То есть не имъ, а любившими васъ играли вы, какъ вчера, и она отвернулась.

   - Нравилось - бралъ, не нравилось, не стѣснялся, отталкивалъ.... Тогда эти росказни о роковыхъ встрѣчахъ казались мнѣ и смѣшными, и жалкими бреднями больнаго воображен³я.... Но, моя встрѣча съ вами, моя встрѣча съ вами въ собран³и, тихо вздохнувъ, повторилъ онъ, была именно роковою встрѣчею.... Помню, какъ сейчасъ, помню также отчетливо, ясно, какъ вотъ теперь вижу васъ передъ собою.... Помню и ваше бѣлое, легкое, какъ воздухъ, точно живыми цвѣтами затканное платье, и вѣеръ въ рукахъ, и черную, скромную бархотку, и вашъ, то холодный, какъ теперъ, то жизнью, страстью блещущ³й взглядѣ.... И розу, эту чудную вашу розу, что такъ робко таилась въ волосахъ.... И съ этого вечера, съ этого перваго, роковаго въ моей жизни вечера, и на балу, и въ оперѣ, и на маневрахъ, и въ театрѣ, словомъ, вездѣ, даже во снѣ, какъ на яву, преслѣдовала она меня, эта ваша чудная и теперь, какъ тогда, во мнѣ безсмертная роза.

   - Хотите я вамъ найду ее и подарю? и она усмѣхнулась.

   - Еще вчера, Наталья Алексѣевна, вы высказали, что признаете меня человѣкомъ, не имѣющимъ ни только правилъ, но даже и сердца.... Быть можетъ, вамъ, на этотъ выводъ, дало право мое прошлое.... Я горячо раскаиваюсь въ немъ, этомъ, по вашему, безсердечномъ прошломъ, я также никогда не прощу себѣ вчерашней ночи, но у кого-же въ 20 съ чѣмъ-нибудь лѣтъ не кружилась, не кружится голова.... А развѣ я виноватъ, что молодъ, развѣ виноватъ, что общая легкость нравовъ женщинъ Петербурга лишила ихъ самой возможности повл³ять на меня, и что до встрѣчи съ вами мнѣ показалось бы не только странною, дикою даже самая мысль о подобной вамъ.... Но, что бы ни было, какъ бы вы ни смотрѣли на меня, въ чемъ бы ни обвиняли, все-жъ таки никогда ни надъ одною женщиною, не позволялъ я себѣ смѣяться.... Я отходилъ, я забывалъ, но никогда не смѣялся, никогда не глумился.... Нѣтъ!... Нѣтъ надо мною этого грѣха.

   Онъ говорилъ сдержанно, тихо, спокойно. Онъ, какъ будто, боялся взглянуть на нее; ни на одинъ мигъ его блуждающ³й взглядъ не остановился на ней.

   - Я не смѣюсь, нѣтъ.... Вамъ показалось, вы слишкомъ раздражены теверь, баронъ. Я только шуткою пыталась разсѣять ваше непонятно напряженное состоян³е.

   - Непонятно напряженное состоян³е и, поникнувъ, онъ желчно усмѣхнулся. Весьма, весьма даже понятное.... Припомните только вчерашн³й вечеръ, припомните, чѣмъ были вы для меня, припомните, какимъ восторгомъ, какою глубокою, живою радостью откликнулся я на вашъ слабый намекъ; сопоставьте этотъ вчерашн³й день съ сегодняшнимъ, съ вашимъ вниман³емъ къ князю и совершенно равнодушнымъ, даже.... небрѣжнымъ, именно небрежнымъ отношен³емъ ко мнѣ, и вы поймете, что теперь со мною.... Никогда не былъ, никогда не буду ничьею игрушкой, сильно дрогнувшимъ голосомъ, добавилъ онъ.

   Все глубже и глубже волновалась ея грудь, съ каждымъ мигомъ блѣднѣе становилась она.

   - Нѣтъ!... Вы не играли, Наталья Алексѣевна, вдругъ вспыхнувъ, и горячо, и оживленно снова обратился онъ. Вы не глумились, вы не можете, вы не въ состоян³и глумиться надъ чувствомъ.... Если-бъ это было такъ, если-бъ вы способны были смѣяться надъ чувствомъ, не полюбилъ бы я васъ такъ, не преклонился бы такъ живо, такъ глубоко, такъ искренно передъ вашимъ надо мною превосходствомъ.... Все, что только есть во мнѣ правдиваго, честнаго, святаго, все отозвалось вамъ, все слилось въ одну съ вами жизнь.... Нѣтъ, нѣтъ!... Или будь проклята и самая минута, въ которую встрѣтился я съ вами.

   - Припомните, баронъ, и ея руки примѣтно задрожали въ складкахъ чернаго платья.

   - Припомните, еще тише, повторила она. Борьба-игра - вашъ удѣлъ.... И сколько прелести, сколько грац³и, сколько интереса въ ней, этой борьбѣ-игрѣ, восторгались вы!... Я приняла, я выиграла.... вотъ и все!

   - Такъ это все была игра?! и баронъ расхохотался порывисто, громко.

   И холодомъ, и безотчетнымъ страхомъ сжался въ ней этотъ странный, глухой хохотъ, - дик³й, желчный смѣхъ надъ самимъ собою, надъ своимъ положеньемъ, надъ прошлымъ, надъ будущимъ....

   - Ужъ поздно, баронъ, съ трудомъ скрывая въ голосѣ внутреннюю, нестерпимую дрожь, напомнила она.

   - Это все шутка, это все была игра, лихорадочно проговорилъ онъ и, мгновенно поднявшись, опять во весь ростъ остановился предъ нею. Все была шутка! Шутка, что бродилъ я за вами въ собраньи, какъ ваша тѣнь; шутка, что на вашихъ вечерахъ, терпѣливо сносилъ, то насмѣшку, то небрежное, какъ-бы умышленное ваше ко мнѣ невниманье, и все надѣялся, все вѣрилъ; шутка вчера, когда сами же сказали, что любите меня.... Пусть!... Пусть - шутка!... Не молить васъ, не унижаться передъ вами пришелъ я сюда.... Нѣтъ?!.. Я пришелъ за честнымъ, яснымъ, опредѣленнымъ отвѣтомъ. И онъ замолкъ, вздохнулъ.

   Не поднимая глазъ на него, все упорнѣе молчала она.

   - Можете ли вы бьггь моею женою?

   - А княжна Шелихова, баронъ?!.. А вчерашняя ночь? вновь сосредоточивъ на его лицѣ холодный взглядъ, отрывисто отвѣтила она. И я дала уже слово Долину.

   Точно выросъ теперь баронъ, выросъ и помертвѣлъ. Болѣзненною, судорожною усмѣшкою исказилось его блѣдное лице. Но это было дѣломъ мига.... Опять будто спокоенъ; только въ глазахъ, устремленныхъ на нее, глазъ въ глазъ съ ея глазами, холодъ, совершенный холодъ, будто все вымерло въ немъ.

   - Мнѣ остается пожелать вамъ, Наталья Алексѣевна, вамъ, будущей княгинѣ Долиной, вспоминать почаще барона Бернсдорфъ, человѣка безъ правилъ и безъ сердца! сухо отчетливо, точно врѣзая каждое слово въ нее, высказался онъ, и, медленно протянувъ руку, слегка пожавъ ей, ея холодную, какъ ледъ, быстро скрылся подъ темнымъ, густымъ сводомъ выходной аллеи.... Что-то умерло, что-то покончилось.

   Непонятный холодъ овладѣлъ ею, занылъ, сжался въ груди, нестерпимою дрожью пронизалъ отъ плечъ до пятъ. Она вздрогнула, выпрямилась, и, наложивъ руку на пылавш³й лобъ, глубоко вздохнувъ, торопливо робко оставила аллею.

  

  

  

   Княгиня Наталья Алексѣевна Долина очень любила черный цвѣтъ. Она предпочитала его всѣмъ остальнымъ цвѣтамъ, преимущественно носила и даже на третьемъ мѣсяцѣ свадьбы, отправляясь въ легкой, щегольской коляскѣ прокатиться по Невскому и смежнымъ улицамъ, надѣла черное бархатное платье, черную бархатную соболемъ опушенную накидку и черную, точно сотканную изъ волнъ шантильи и бархата, шляпку со скромною, робко терявшеюся въ ней чайною розою.... Стоялъ ярк³й, солнечный, свѣж³й день послѣднихъ чиселъ октября мѣсяца. Точно заигрывая другъ съ другомъ, легко, весело несли коляску по Большой Морской рослые, сильные вороные кони. Всѣ, и какъ будто одинъ на перебой другому, спѣшили воспользоваться послѣ двухдневнаго ненастья первымъ, случайно выпавшимъ, хорошимъ денькомъ.... У княгини даяе закружилась голова, когда она выѣхала на Невск³й, такъ запестрѣлъ онъ передъ нею формами, нарядами всѣхъ покроевъ и цвѣтовъ; такъ одинъ за другимъ, и справа, и слѣва замелькали экипажи.... Суетятся, торопятся, обгоняютъ другъ друга.... Точно въ лихорадкѣ!... Невск³й!... Какое магическое слово въ ушахъ москвича, никогда не бывавшаго въ Петербургѣ.... А вѣдь княгиня ѣхала по Невскому впервые въ жизни.... И какъ не пыталась она сохранить хладнокров³е или хотя-бы скрыть свое волнен³е подъ маскою совершеннаго равнодуш³я, не интересующагося ни простотою и изяществомъ туалетовъ, ни блескомъ магазиновъ, ни всѣмъ разнообраз³емъ смѣнъ этого кипучаго круговорота движен³й, все сильнѣй и сильнѣй рдѣлась кровь въ лицѣ, все съ большею лихорадочностью, все съ большимъ иитересомъ останавливался ея оживленный, блестящ³й удовольств³емъ взглядъ, то надъ тѣмъ, то надъ другимъ мелькающимъ явленьемъ.

   - И гдѣ-жъ онѣ, эти львицы?... въ особенности интриговало княгиню, и съ каждою новою коляскою, съ каждою новою женскою фигурою все порывистѣе билось сердце въ ея взволнованной груди. Эти львицы - женщины, передъ которыми такъ низко присѣдаютъ, вниман³е которыхъ такъ высоко цѣнятъ бароны Бернсдорфы и подобные имъ люди?... Гдѣ онѣ, гдѣ эти высш³я существа на землѣ? Да вотъ онѣ, вотъ!... Вотъ цѣлою вереницею въ коляскахъ другъ за другомъ.... Вотъ одна вотъ другая, третья, десятая, двадцатая.... Все надутыя, чопорныя лица.... И не моргнутъ, не только что не взглянутъ!... Точно живыя статуи!... Холодныя, неподвижныя.... На всѣхъ, рѣшительно на всѣхъ одинъ и тотъ же отпечатокъ спокойной, гордой увѣренности въ себѣ и своемъ превосходствѣ.... И какъ это глупо! досадливо подумала княгиня. И чѣмъ, чѣмъ онѣ важничаютъ, точно, и въ самомъ дѣлѣ, уже нѣтъ на землѣ никого и ничего выше ихъ?! Развѣ не онѣ, не эти же самыя львицы толпою гонялись за барономъ и развѣ баронъ не забылъ ихъ, не забылъ даже, что онѣ и существуютъ, изъ-за одной улыбки, изъ-за одного ласковаго ея слова?! Можно себѣ представить какъ бы онѣ злились, какъ бы краснѣли и блѣднѣли, если-бъ баронъ тутъ же, въ ихъ гнѣздѣ, на ихъ глазахъ, предпочелъ бы ее имъ, всѣмъ имъ, до единой.... Ахъ, если-бъ! - и княгиня даже вспыхнула такъ глубоко, такъ живо отозвалось въ ней это: Ахъ, если-бъ! Какъ жаль, что князь не служитъ въ Петербургѣ, что онъ даже еще и не губернаторъ. Легкое облачко чуть-чуть примѣтно скользнуло по ея лицу.... Почти колесо о колесо на легкой эгоисткѣ обогналъ коляску конногвардеецъ. Княгиня выирямилась, всмотрѣлась Какое поразительное сходство! "Вы сдѣлали меня человѣкомъ, Наталья Алексѣевна!... До встрѣчи съ вами я былъ только барономъ", вспоминались ей слова Бернсдорфа. И какъ хорошъ!... Какъ хорошъ былъ онъ въ тѣ минуты!... Сколько чувства дрогнуло въ немъ.... Въ голосѣ, во взглядѣ, во всей его стройной, красивой фигурѣ! Княгиня тихо вздохнула и, какъ бы ища барона, встрѣчи съ нимъ, стала внимательно всматриваться въ мелькавш³я и пѣшкомъ, и въ экипажахъ лица.- "Гдѣ онъ?... Что съ нимъ!... Неужели не знаетъ, не знаетъ, не догадывается даже, что я здѣсь.... А можетъ быть, забылъ?!.. Забылъ и передъ ними же теперь, этими высшими существами своими, смѣется надъ нею, скромною, Щебринскою барышнею-крестьянкою! О, нѣтъ, нѣтъ! вся волнуясь, сама съ собою не согласилась она. Онъ не можеть посмѣяться надо мною, не смѣясь надъ самимъ собою.... Вѣдь онъ, дѣйствительно, любилъ и навѣрно попрежнему, если не болѣе прежняго, любитъ меня.... Вѣдь мы всегда любимъ чужое больше, чѣмъ свое!... И неужели князь никогда не будетъ служить въ Петрбурги?... Ахъ, если-бъ.... И тогда.... о тогда эти тарлатановыя львицы узнають меня, скромную, Щебринскую барышню-крестьянку! и княгиня рѣзкимъ движен³емъ правой руки, запахнувъ накидку, гордо откинула голову. Въ виду Казанскаго собора много съѣхалось каретъ, колясокъ, эгоигстокъ.... Теперь нельзя было подвигаться даже и шагомъ. Колясва княгини остановилась какъ разъ противъ дома Ольхиныхъ....

   - Да ты возьми влѣво! раздался за княгинею знакомый голосъ....

   - Николай! оживленно, радостно воскликнула она.

   - А, Наташа, ты какими судьбами? соскакивая съ эгоистки, весело отозвался Загорск³й.

   - Съ мужемъ!

   - На долго?

   - Нѣтъ, на нѣсколько дней.

   - Давно пр³ѣхали?

   - Вчера.

   - Ахъ, вотъ разсѣявность, вѣдь я еще и не поздравилъ тебя, Наташа.

   - Да, хорошъ, нечего сказать?... Не только не соблаговолилъ пр³ѣхать на свадьбу, да даже и не поздравилъ ни телеграммой, ни письмомъ.

   - Ну, ужъ прости!... Я чувствую, что виноватъ.... Но я столько пережилъ за это время волнен³й, что сама бы ты, если-бъ знала, не обвиняла меня.

   - Ну а теперь тоже волнуешься или свободенъ, хотя на нѣсколько десятковъ минутъ?

   - На нѣсколько десятковъ да, но не болѣе.

   - Ну такъ садись ко мнѣ и поѣдемъ, я познакомлю тебя съ мужемъ.... Онъ у меня такой славный, добрый, и тебя уже нѣсколько знаетъ.

   - То есть какъ это уже знаетъ? садясь подлѣ княгини, обратился Загорск³й.

   - Я ему разсказывала о твоей пылкой любви къ Вѣрѣ Павловнѣ.

   - А развѣ это было? вспыхнувъ, тихо проговорилъ онъ.

   - А еще бы, даже очень.... Вѣдь она тобою итересовалась.... Право.... Только ты еще былъ такой глупый... Все только краснѣлъ, да улыбался.

   Коляска выѣхала, опять крупною рысью понесли ее вороные.

   - Домой! приказала княгиня.

   - Ты гдѣ остановилась?

   - То есть мы, а не я? улыбаясь, перебила княгиня. Ты все забываешь, что я уже не Наташа.

   - Да это правда, ты такъ поспѣшила сдѣлаться княгиней Долиной.

   - Что за тонъ?

   - Да такъ, и Загорск³й поникъ, вздохнулъ.

   - То есть какъ это такъ?! Развѣ у тебя князь въ немилости?

   - Нѣтъ не то, чтобы въ немилости, но мнѣ, насколько я слышалъ, болѣе по сердцу былъ другой.

   - То есть баронъ? тихо спросила княгиня.

   - Да, вздохнувъ, подтвердилъ Загорск³й.

   Коляска остановилась у гостинницы Демутъ.

   - Можешь уѣхать часа на два, обратилась княгиня къ извощику и, соскочивъ съ подножки прежде, чѣмъ Загорск³й успѣлъ протянуть ей руку, весело, легко поднялась по обставленной цвѣтами лѣстницѣ на площадку бель-этажа.... Николай едва поспѣвалъ за нею.

   - Князя еще нѣтъ? съ площадки спросила она швейцара.

   - Никакъ нѣтъ-съ, Ваше С³ятельство! выпрямляясь, доложилъ швейцаръ.

   - Le voila, и быстро открывъ дверь въ роскошно мёблировавную палеваго цвѣта гостинную, она движен³емъ руки пригласила Загорскаго.

   - Однако!... Нельзя сказать, чтобы эта обстановка была только достаточная, съ видимымъ удовольств³емъ осматриваясь, замѣтилъ Загорск³й.

   - А ты какъ бы думалъ?! и чуть-чуть сощурившись на него, княгиня улыбнулась.- Она, видимо, осталась довольна впечатлен³емъ, произведеннымъ на него роскошью ихъ временнаго помѣщен³я....

   - Ну что жъ ты стоишь?... Ахъ, какой смѣшной.... Снимай перчатки, садись, кури, разсказывай о своихъ волнен³яхъ.... Если-бъ ты зналъ, какъ это меня интересуетъ.... Твои волнен³я!... Давно ли кажется еще не зналъ, что дѣлать съ своими руками и ногами, и вдругъ озабоченъ и взолнованъ.

   - Хорошо - давно ли?! Да вѣдь этому уже болѣе двухъ лѣтъ, Наташа.

   - Ну, разсказывай, я вся - вниманье, и, обѣими руками поправивъ тяжелую косу, княгиня уютно помѣстилась въ уголъ палевой, рѣзнаго орѣха, козетки....

   - Помнишь, Николай, какъ ты все хотѣлъ, да ни какъ не рѣшался поцѣловаться со мною въ день моего семнадцатилѣт³я.... И если-бъ не Вѣра Павловна, то такъ бы и остался при желан³и! и княгиня улыбнувшись, остановила на его лицѣ насмѣшливый взглядъ.

   - Еще бы!

   - Да ты и теперь кажется не далеко ушелъ.

   - Ты все попрежнему шалунья, Наташа.

   - И слава Богу.... Если-бъ ты зналъ, какъ хорошо мнѣ топерь живется.... И свободно, и весело.

   - А что Вѣра Павловна?

   - Ахъ, твоя любовь, а моя соперница.

   - Ну полно же шалить Наташа, меня серьезно интересуетъ, что съ нею.... Она такая добрая.

   - Ея обстановка настолько же измѣнилась къ худшему, насколько моя къ лучшему. Ей бабушка отказала. Ко мнѣ она поѣхать не хотѣла, да и это было бы стѣснительно.... Я едва убѣдила ее принять отъ меня на первое время 200 рублей, а то бы ей нечего было ѣсть теперь.... Мнѣ очень жалъ ее, и княгиня опять взохнула.

   - И какъ это бабушкѣ-то не стыдно. Вѣдь не объѣла бы она ее, горячо перебилъ Загорск³й.

   - Ну, положимъ, она сама бы не осталась. Вѣдь ты нѣсколько знаешь ея самолюб³е, княгиня поникла, и чуть примѣтною тѣнью скользнули по лицу ея послѣдн³я воспоминанья.- А тяжело, должно быть, ей, бѣдной. Нужда! Одинокость! съ тономъ сочувств³я сказалъ Загорск³й.... Да!... много въ жизни тяжелаго! и, глубоко вздохнувъ, сблизивъ брови, какъ бы отъ нестерпимой внутренней боли, онъ опустилъ голову, задумался.

   - А что такое? оживленно спросила княгиня.

   - Да развѣ ты не знаешь, какую потерю понесли мы?

   - Какую потерю и кто кто - мы?.. Рѣшительно не понимаю.

   - Мы.... Я разумѣю всѣ товарищи, весь полкъ въ лицѣ барона Бернсдорфъ.

   - Да развѣ онъ умеръ?! и княгиня вспыхнула, и въ тотъ же мигъ поблѣднѣла.

   - Да онъ, именно онъ, въ его 26-лѣтъ.... И какъ любили его, какъ всѣ мы любили его.... Мног³е товарищи при отпѣван³и рыдали такъ, какъ могутъ только рыдать женщины и дѣти! Ни по комъ въ полку не запомнятъ такой сюрби!... Миръ праху его! содрогнувшись отъ плечъ до пятъ, тихо добавилъ Загорск³й.

   "Миръ праху его, миръ праху его, миръ праху его", все съ большею и большею силой дрожали, шумѣли, точно вихремъ носились въ княгинѣ страшныя слова. "Вспоминайте почаще въ жизни вашей, Наталья Алексѣевна, человѣка безъ сердца и безъ правилъ", и какъ живой, и въ тоже время блѣдный, какъ смерть, опять во весь ростъ поднялся предъ ней баронъ.... Княгиня громко разсмѣялась....

   - Что съ тобою, Наташа? быстро подходя къ ней, очнулся Загорск³й. Княгиня смѣялась все громче и громче.... А баронъ все тутъ, совсѣмъ возлѣ, между ею и Загорскимъ, блѣдный, взволнованный и все смотритъ и смотритъ на нее своимъ холоднымъ, стальнымъ взглядомъ. И все лихорадочнѣе, все судорожнѣе становился смѣхъ.... Грудь, плечи, словомъ, всю ее надрывалъ онъ теперь. Загорск³й чувствовалъ, какъ съ каждымъ новымъ взрывомъ все холоднѣй и холоднѣй становилось ему самому.

   - Выпей же, выпей скорѣй воды, Наташа.... Бога ради! подавая стаканъ, умолялъ онъ.... Но вотъ вдругъ стихъ, порвался, замеръ смѣхъ въ груди. Княгиня съ трудомъ вздохнула, встала, выпрямилась, дрожащею ружою приняла стаканъ и, выпивъ одинъ за другимъ нѣсколько глотковъ, вздохнувъ свободнѣй, опять опустилась на козетку.... Ни слезинки.... Точно окаменѣла она теперь во взглядѣ широко открытыхъ на Загорскаго глазъ.... Не то что-то хотѣла узнать, не то просто безъ цѣли и смысла смотрѣла на него. Все болѣе и болѣе терялся Загорск³й. Княгиня опять взяла ставанъ.... Выпила еще нѣсколько глотковъ.

   - Ахъ какъ ты испугала меня, Наташа, что это съ тобою?

   - Право не знаю.... ужасно глупо, слабо отозвалась она. Вѣдь мы были больш³е друзья съ ба...рономъ, съ трудомъ осилила княгиня. Отъ чего онъ умеръ?

   - Отъ раны, почти въ самое сердце.

   - Значитъ онъ дрался.

   - Да.

   - Ахъ, Боже!... Да говори же, Николай!... Все, все, что ты знаешь.... о послѣднихъ минутахъ.

   - Это была странная дуэль, и Загорск³й, пр³остановившись, тяжело вздохнулъ. Онъ дрался съ какимъ-то статскимх, и вызвалъ его, будто бы, за то, что онъ позволилъ себѣ гдѣ-го назвать шалопаемъ одного изъ товарищей.... Но, какъ фамил³я дома, такъ и самая личность этого барина неизвѣстны и по настоящую минуту. Притомъ онъ дрался превосходно, а тутъ даже и не задѣлъ, не только что не ранилъ своего противника, не смотря на крайнюю близость разстоян³я.... Странно, очень странно!... Носился и даже теперь носится слухъ, что эта была вовсе не дуэль, а напротивъ дружеская услуга подъ видомъ дуэли.... И этотъ слухъ имѣетъ основан³е въ тѣхъ отрывочныхъ, неясныхъ словахъ, что онъ произносилъ въ бреду предсмертной агон³и.

   - Что жъ говорилъ онъ въ бреду? съ трудомъ, едва слышно, спросила княгиня.

   - Право это такъ тяжело, Наташа, вспомнить.

   - Я хочу знать, Николай, тихо настояла она.

   - Сначала онъ видѣлъ какого-то тирольца. "Я не живъ; пока живъ этотъ тиролецъ.... И какъ тиролецъ съ очками на самомъ кончикѣ носа можетъ значить больше барона Бернсдорфа! И какъ онъ смѣлъ сказать про него, барона Бернсдорфа, своей тиролькѣ, что онъ, Бернсдорфъ, можетъ быть и золото, но не все то золото, что блеститъ", сильно волнуясь, говорилъ онъ.... Потомъ, онъ видѣлъ себя въ какомъ-то саду, гдѣ все кружилось и смѣялось надъ нимъ.... Онъ нѣсколько разъ возвращался къ этой мысли, и каждый разъ раздражался все сильнѣе и сильнѣе, пока окончательно не порывался его голосъ въ словахъ, что это не садъ, а могила потомка знаменитыхъ Бернсдорфъ и что это не тиролецъ, а низк³й палачъ, прогнанный имъ за пьянство его же деньщикъ.... Потомъ, что онъ чувствуетъ, что онъ задыхается, и что онъ очень радъ, что онъ задыхается, потому что онъ никому не нуженъ на землѣ, кромѣ своего деньщика, и что онъ, всегда мечтавш³й быть честью и славою своего рода, сталъ его позоромъ, ибо у него нѣтъ и никогда не было ни сердца, ни правилъ.... Наташа, вотъ ты опять.

   - Ахъ нѣтъ, нѣтъ, Николай, Бога ради! вся снова дрожа, какъ въ лихорадкѣ, не сводя съ него оживленнаго, блестящаго взгляда, умоляла княгиня. Если-бъ ты зналъ, если-бъ ты зналъ, Николай, какъ каждое слово этого человѣка дорого теперь мнѣ.... Все, рѣшитильно все, все вспомни, голубчикъ, чуть слышно прошептала она, слабо сжимая его руку дрожащими пальцами своей холодной, какъ ледъ, руки....

   У Загорскаго навердулись слезы, такъ жаль ему было теперь и барона, и еще больше, въ эти минуты, саму Наташу....

   - Да я совсѣмъ забылъ тебѣ сказать, медленно вздохнувъ, оживился онъ, что эта тиролька, о которой онъ упрминалъ такъ часто, представлялась ему, то тиролькой, то розой, и что онъ все блуждалъ дикимъ взглядомъ надъ кроватью, будто искалъ ее, эту, не то тирольку, не то розу.... Потомъ онъ слабо поднималъ нѣсколько разъ руку, силясь словить въ воздухѣ что-то, что все время бреда носилось надъ нимъ.... Должно быть, ему представлялась роза.... Только онъ все шепталъ, шепталъ даже въ судорогахъ предсмертной агон³и, что видитъ ее, все видитъ надъ собою эту розу, что вотъ, вотъ она мелькаетъ то тамъ, то сямъ, то улыбается ему, зоветъ къ себѣ, то опять отлетаетъ и изъ дали смѣется надъ нимъ.... Онъ страшенъ былъ въ эти минуты.... Такъ конвульсивно содрагался, такъ дико смотрѣлъ вокругъ! и Загорск³й быстро всталъ....

   Закрывъ лице обѣими руками, тихо плавала княгиня.... Но не легче!... Нѣтъ, не легче отъ этихъ запоздалыхъ слезъ было въ гробу раннею смерт³ю почившему барону....

  

  

   Нѣтъ изъ чувствъ тоскливѣе чувства одиночества.

   Я разумѣю одиночество въ широкомъ смыслѣ этого слова, и скорѣе, и болѣе нравственное, чѣмъ физическое одиночество.

   Никогда не признавалъ и никогда не признаю я Наталью Игнатьевну Щебринскую одинокою лишь только потому, что она родилась дѣвою и осталась ею же до сѣдыхъ волосъ. Все жъ таки она не одинока. У вся есть мать, есть сестры, есть цѣлый обширный кругъ родныхъ, есть свой кровъ, есть своя отъ колыбели привычная обставовка.

   Точно также не согласенъ я съ Марьею Кондратьевною, что одинокъ былъ Коваленко лишь потому, что не сообщилъ онъ своей фамил³и никакой Марьѣ Ивановнѣ....

   Нѣтъ! они не были одиноки, они не могли даже составитъ себѣ и слабаго представлен³я о тѣхъ страданьяхъ, что должна была выносить изо дня въ день, лишенная крова и родныхъ, и друзей, отъ восемнадцати лѣтъ одинокая Вѣра Павловна....

   Чѣмъ оживленнѣе натура, чѣмъ разнообразвѣе въ своихъ стремлен³яхъ, тѣмъ труднѣе ей найдти отвѣтъ на волнующ³е ихъ сердце вопросы, тѣмъ осторожнѣе, тѣмъ строже она въ выборѣ друзей своихъ. Пять лѣть прожила Вѣра Павловна въ домѣ Щебринскихъ и ни съ кѣмъ, рѣшительно ни съ кѣмъ не сошлась, кромѣ Наташи. Только Наташа оживляла, радовала eя, только къ ней одной чувствовала она себя близкой, и настолько близкой, что будущее Наташи, надежды на ея счастье, нераздѣльно слились съ личностью Вѣры Павловны. Она, какъ бы, жила въ Наташѣ и навсегда отказалась отъ личнаго счастья.... Въ продолжен³и пяти лѣтъ Вѣра Павловна ни разу и не подумала о томъ что, придетъ время, когда Наташа, рѣзвая, оживленная, остроумная, то вспыльчивая, то безпредѣльно любящая станетъ ей чужою, совсѣмъ чужою Наташею.... Навсегда отойдетъ отъ нея.... Забудетъ, какъ будто никогда и ничего общаго не было между ними!... Въ княгинѣ Далиной вмѣстѣ съ Наташею Вѣра Павловна похоронила самую цѣль, самый смыслъ своего блѣднаго существован³я... Даже въ тѣ минуты, когда, заляваясь слезами, оставляла Вѣра Павловна домъ Щебринскихъ, она еще не вполнѣ отчетливо чувствовала свою потерю, не вполнѣ ясно сознавала всю безысходность своего новаго положен³я.

   Мала, душна, мрачна двухъ-оконная комната гостинницы.... Не слышно въ ней оживленнаго, пылкаго слова Наташи, не веселитъ, не радуеть ее Наташинъ рѣзвый, серебристый смѣхъ....

   Нѣтъ ни Загорскаго, ни Васи.... И они, какъ будто, никогда не существовали для нея!... Черенъ потолокъ, грязенъ полъ.... Досчатая кровать подъ бѣлымъ, какъ снѣгъ, покрываломъ.... Маленьк³й у изголовья столикъ.... его она за рубль купила, чтобы хоть онъ, нѣмой, слѣпой свидѣтель ея тоскливаго горя, одинокихъ ея слезъ, и ночью, какъ ложится, и днемъ, какъ открываетъ глаза, напоминалъ ей большую, свѣтлую, радостную, общую съ Наташею спальню, еще столь недавно и близкаго, и дорогаго.... теперь чужаго, совсѣмъ чужаго ей дома Щебринскихъ.... Около кровати комодъ.... Въ стеклѣ его рамы, какъ разъ посерединѣ, бѣлое пятво.... Потертый, на ручкахъ засаленный, шерстяной, зеленой обивки, старый диванъ.... Столъ противъ.... Весь лакъ давно ужъ слѣзъ съ него.... Стулъ, да два кресла.... у праваго, что стоитъ спинкою къ окну, подломлена передняя, лѣвая ножка. Вотъ и весь ея внѣшн³й м³рокъ. Да и то чужое, и то не ея, и этимъ лишь только пользуется до той минуты, пока не вынетъ изъ потертаго портмоне послѣдняго гроша изъ тѣхъ 200-тъ рублей, что, сострадая, сунула ей въ руку, при прощаньи, княгиня Долина.... Долго не вѣрила, долго боролась она съ мыслею, что Наташа, ей чужая Наташа, что Щебринскихъ домъ - чужой ей домъ, что нѣтъ теперь для нея на свѣтѣ ни единаго человѣка, котораго бы могла она назвать своимъ человѣкомъ?... Чужая, лишняя, совсѣмъ лишняя, больше лишняя, чѣмъ это безногое кресло, что изо дня въ день, точно спица въ глазу, стояло передъ нею....

   Нѣтъ изъ чувствъ чувства тоскливѣе одиночества и она не выдержала, слегла.... Только Коваленко одинъ все чаще и чаще навѣщалъ ее, одинокую, больную.

   Наступилъ одинъ изъ томительно-долгихъ вечеровъ второй половины октября мѣсяца. Какъ-то особенно рано стемнѣло въ этотъ день. Снѣжная вьюга, жалобно завывая, съ визгомъ, со стономъ крутилась по Арбату.... Темно и холодно, и пусто въ грязномъ, закоптѣломъ корридорѣ гостинницы Гунибъ.... Тускло, медленно разгоралась на столѣ передъ диваномъ Вѣры Павловны одинокая свѣча;

   "Свѣча, даже свѣча больше имѣетъ значен³я въ жизни Наташи, чѣмъ я", думала Вѣра Павловна, смотря на мерцающ³й, то ярко вспыхивающ³й, то снова блѣднѣющ³й огонекъ свѣчи.- "Ты, свѣча, ты ей всегда нужна, и безъ твоего свѣта она не можетъ ничего!... Я же для нея ничто, рѣшительно ничто!... Она, можетъ, и вспомнитъ меня, но меня развѣ только за тѣмъ, чтобъ протянуть мнѣ руку милосерд³я, а въ ея желан³яхъ, въ ея надеждахъ я ничто, совершенно ничто и никогда уже не буду что-нибудь значить!... И какъ это все смѣшно, право, ужасно смѣшно!... Ну приходило ли мнѣ когда-нибудь въ голову прежде, что свѣча несравненно больше значитъ въ жизни Наташи, чѣмъ я!... Да, если-бъ и пришло, я-бъ тогда подумала, что схожу съ ума!... Или Коваленко.... Мнѣ было худо, онъ бывалъ почти каждый день. Потому что по разуму онъ могъ и долженъ былъ мнѣ помочь, опять таки п_о_мочь!... Мнѣ лучше.... И вотъ въ течен³и цѣлыхъ пяти дней онъ не нашелъ для меня и одной свободной минуты!... А почему?... Все потому, что онъ былъ мнѣ нуженъ, а я ему не нужна!... Ему все равно, живу я