Иогель Михаил Константинович - Между вечностью и минутой

ь голова, проводя рукою по глазамъ, проговорилъ Вас

   - Э, пустое!... Выпьемъ еще?

   - Да нѣтъ.... Боюсь.

   - Да полрюмки.

   Налили.

   - Знаешь, за что выпьемъ?

   - За что?

   - Да за Эльвиру.

   - Что за охота?

   - Да что ты это, братецъ, совсѣмъ дитя! Да у нея одни глаза чего стоятъ! А плечи-то, плечи!... Так³я полныя, закругленныя, аппетитныя. Ножка, ручка.... Грудь точно изъ стали вылита.... Прелесть, прелесть! восторгался Шилковъ.

   - Н-ну! потянулся Вася, чокаясь съ нимъ рюмкою. Онъ замѣтно блѣднѣлъ.

   - Туда, гдѣ все весельемъ дышетъ, гдѣ....

   - А знаешь? перебилъ Шилковъ.

   - Что?

   - Поѣдемъ въ самомъ дѣлѣ туда? Вѣдь у тебя деньги есть?

   - Есть!

   - А много?

   - Около 25.

   - Оно немножко маловато.... Ну, да куда ни шло!... У меня тоже есть.... Такъ поѣдемъ?

   - Ѣдемъ!... Саша?

   - Что?

   - А какъ же Андреичъ?

   - Да что же Андреичъ?

   - А замѣтитъ?

   - Ну вотъ еще, очень нужно!... Старый дуракъ.

   Вася громко расхохотался.

   - Да ты молчи только, не говори ни слова.... Вотъ и все!

   Черезъ нѣсколько минутъ Шилковъ осторожно спускался съ лѣстницы рука объ руку съ Васею.

  

  

   Звонили уже къ заутренѣ. Кто-то тихо стукнулъ въ дверь дѣвичьей. Горничная Александры Игнатьевны, молоденькая, черноволосая, бойкая Маша, полуподнявшись на вровати, чутко прислушалась.... Тихо.... Только изъ-за двери сосѣдней комнаты слабо доносился мѣрный, тяжелый храпъ Алены Никоновны. Маша опять припала головой къ подушкѣ.... Стукъ повторился.... Теперь ясно.... Накинувъ шерстяной платокъ, она быстро подошла къ двери.

   - Кто тамъ?

   - Я.

   - Да кто я?

   - Вася.

   - Ахъ, баринъ!... Да откуда жъ это вы такъ поздно?

   - Мамаша дома?

   - Нѣтъ еще, нѣту!

   - Ты не говори, Маша, что я такъ поздно, - и, мигомъ сбросивъ пальто и калоши, Вася безъ малѣйшаго шороха поднялся по лѣстницѣ. Онъ даже не взглянулъ на Машу: такъ совѣстно было ему ея.

  

  

   Вѣсть о бракосочетан³и Вѣры Павловны Нелидовой съ отставнымъ генералъ-ма³оромъ Петромъ Игнатьевичемъ Коваленко быстро разнеслась въ совершенно независимыхъ другъ отъ друга кружкахъ, Долиныхъ и Щебринскихъ, и въ каждомъ возымѣла свои послѣдств³я, впрочемъ, въ первомъ весьма незначительныя. Эта вѣсть вызвала лишь легкую досаду въ княжнѣ Софьѣ Гордѣевой, пресерьезно упрекнувшей себя въ томъ, что ранѣе не замѣтила Коваленко, человѣка съ положен³емъ и, какъ говорятъ, съ большими средствами, слѣдовательно, человѣка, несравненно больше отвѣчавшаго ей, княжнѣ Гордѣевой, чѣмъ какой-то Нелидовой, существу, по ея представлен³ямъ, безъ рода и имени. Что-же касается до втораго кружка, то тамъ эта внезапная и громкая вѣсть многихъ даже взволновала. Въ числѣ легко потрясенныхъ состояла и Марья Кондратьевна. Она до того поразилась, что въ одинъ мигъ сняла очки и такъ широко открыла глаза на сообщившую ей объ этомъ Наталью Игнатьевну, что та даже испугалась.

   - Вотъ видишь, мать моя, а ты сиди!... Вотъ такъ и просидишь весь вѣкъ въ дѣвкахъ.... А все оттого, что только и знаешь, что облизываешься, да амурничаешь съ Жужу, - и она разсердилась не на шутку, какъ будто Наталья Игнатьевна и въ самомъ дѣлѣ виновата была въ томъ, что Коваленко собрался жениться на Вѣрѣ Павловнѣ.

   - Да помилуйте, маменька, вѣдь она молода, а мнѣ лѣтъ-то чуть не больше, чѣмъ самому Коваленко.

   - Ну вотъ!... Дура была, дура и есть!... Молода, да стрикулистка, такъ рожна ли въ ней?... А ты дѣвица хотя и въ лѣтахъ, но за то съ положен³емъ. Вѣдь твой отецъ не прохвостъ какой былъ, а помѣщикъ, надворный совѣтникъ! расходилась Марья Кондратьевна и такъ ударила пальцемъ по табакеркѣ, что она вылетѣла изъ рукъ и запрыгала по ковру.

   Однако Марья Кондратьевна, изливъ всю свою желчь на Наталью Игнатьевну, призадумалась и даже не могла понять теперь, какъ это она, Марья Кондратьевна, не смотря на весь ея умъ и свѣтск³й тактъ, упустила, такъ-таки совсѣмъ упустила изъ виду возможность такого казуса, и какъ-бы совсѣмъ забыла о существован³и Вѣры Павловны. "На жъ ты, поди жъ ты.... Генеральша, а?!.. Кто могъ бы думать?! А все жъ таки.... прилич³е, вѣжливость, и притомъ, вѣдь, что же?... Вѣдь она дѣвушка не глупая, честная...." и Марья Кондратьевна рѣшилась на слѣдующ³й же день сама, первая, поѣхать къ Вѣрѣ Павловнѣ, потому, молъ, резонту, что она выходитъ замужъ за Коваленко, а Коваленко всегда былъ другомъ ихъ дома.

   Мясоѣдиха до того раздражилась на Вѣру Павловну, что чуть-чуть не спустила съ языка цѣлый градъ нецензурныхъ словъ, но тутъ же и одумалась.... Всхлипнула, умилилась и даже нашла, что домъ генеральши Коваленко будетъ весьма приличнымъ домомъ для ея "милочекъ" и что она во что бы то ни стало добьется приглашен³я на свадьбу.

   Что до Елены Александровны, то ее положительно оглушила эта вѣсть, до того оглушила, что она не вышла къ обѣду, а за чаемъ, на вопросы матери, точно ужаленная, раздражительно вскрикнула: "Ну и кому же могло придти въ голову, что эта ходячая теор³я чистаго разума женится когда-нибудь?"

   Княжна Елена, едва узнала, въ десятомъ часу вечера, какъ счастливая, радостная, пр³ѣхала поздравить Вѣру Павловну. Вѣра Павловна была тронута до слезъ.

   - Я сирота, княжна! Отношен³я мои къ Наташѣ далеко не тѣ, что были. На меня некому порадоваться, а вы.... вы, княжна, точно благословили меня за покойную мать мою? горячо ее цѣлуя, высказалась она.

   Теперь даже и княжна Софья ничего не находила противъ сближен³я сестры съ Вѣрою Павловною.

   Вася, точно сквозь сонъ, обрадовался за Вѣру Павловну и тутъ же какъ будто и забылъ, что она выходитъ за Коваленко.

   Петръ Игнатьевичъ очень сухо отнесся ко всѣмъ, кромѣ княжны Елены, къ ихъ поздравлен³ямъ и пылкимъ пожелан³ямъ, до того сухо, что Вѣра Павловна даже замѣтила ему.

   - Да чего жъ бы вы, матушка, хотѣли, чтобъ я распинался передъ этими лжесвидѣтельницами?

   - Какъ лжесвидѣтельницами?

   - И, конечно, лжесвидѣтельницы!... Развѣ я, по разуму, могу допустить хотя на одну минуту мысль, что онѣ дѣйствительно испытываютъ съ вамъ хотя и сотую долю тѣхъ добрыхъ чувствъ, въ которыхъ одна на перебой другой такъ присягаютъ вамъ теперь?

   Въ день Красной Горки, въ приходѣ Спаса-Пески, что на Арбатѣ, Вѣра Павловна навсегда соединила свою руку съ рукою Коваленко. Не мног³е присутствовали въ церкви. Вася былъ шаферомъ Вѣры Павловны. Въ числѣ приглашенныхъ были: Бояриновы, Марья Кондратьевна, Наталья Игнатьевна, княжна Гордѣева-Узлова съ братомъ Михаиломъ, да нѣсколько пожилыхъ людей, въ дружбу которыхъ вѣрилъ Петръ Игнатьевичъ, какъ въ самого себя.

   Ближайшими въ Вѣрѣ Павловнѣ по ея желан³ю и на самомъ видномъ мѣстѣ стояли во все время обряда голубо-глазая сиротка съ Андреевою смуглянкою. Обѣ въ бѣлыхъ, легкихъ, праздничныхъ платьицахъ, обѣ съ одинаково равнымъ изумлен³емъ на ихъ младенческихъ лицахъ. Онѣ то жались друтъ къ другу, то лихорадочно перебѣгали глазенками съ Вѣры Павловны на Коваленко, съ Коваленко на стоящую подлѣ нихъ княжну. Священникъ громко предложилъ новобрачнымъ поцѣловаться. Вѣра Павловна смѣшалась, поникла, покраснѣла.

   - Такъ искони вѣковъ!... Такъ по разуму, матушка, пробормоталъ въ свою очередь сконфуженный Петръ Игнатьевичъ и, быстро склонившись, тихо поцѣловалъ Вѣру Павловну въ ея разгорѣвш³яся губы.

   - Циво они цаюются? изо всей силы дернувъ за рукавъ голубоглазую, во весь голосъ крикнула смулянка. Вѣра Павловна невольно улыбнулась, быстро обняла ее, поцѣловала. Она какъ будто чувствовала въ нихъ залогъ своего счаст³я.... Посыпались поздравлен³я, пожелан³я. Громк³й, веселый говоръ смѣнилъ собой затишье торжественныхъ минутъ благословлен³я Церкви.

  

  

   Вѣра Павловна была счастлива, съ Петромъ Игнатьевичемъ, такъ счастлива, какъ не могла даже и предполагать. Съ каждымъ новымъ днемъ она обнаруживала все новыя и новыя стороны въ его характерѣ, въ его взглядахъ, и все глубже, все сознательнѣе привязывалась къ нему. Она не могла теперь, безъ улыбки затаенной радости, слѣдить за тою, въ высшей степени своеобразною строгостью къ самому себѣ, съ которою онъ различалъ въ отношен³яхъ и къ ней, и къ окружающему то, что хочетъ, отъ того, что можетъ, и то, что можетъ, отъ того, что долженъ. И никогда, рѣшительно никогда не давалъ себѣ поблажки въ томъ, что хотѣлъ бы и могъ бы, но по разуму не долженъ!

   - Угадайте, матушка, чего хочу я? сидя рука объ руку съ нею въ кабинетѣ, на трет³й день свадьбы, обратился онъ, и такъ внимательно, нѣсколько даже волнуясь, посмотрѣлъ при этомъ на ея маленькую, довѣрчиво, спокойно лежавшую подлѣ него руку.

   - Право не знаю, Петръ Игнатьевичъ!

   - Ну, а какъ бы вы думали? приставалъ онъ. Вѣра Павловна внимательно посмотрѣла на него, а потомъ невольно на руку.

   - И кто жъ вамъ мѣшаетъ? и, чуть вспыхнувъ, она усмѣхнулась.

   - Кто?... Разумъ!

   - Это какъ? и теперь уже разскѣялась, громко, весело.

   - Вотъ и смѣйтесь, матушка, а оно такъ!... Ибо только умѣренное пользован³е благами природы рождаетъ истинное наслажден³е.... И еслы бы я часто позволялъ себѣ эту роскошь жизни, то она утратила бы для меня и прелесть новизны, и чистоту, и силу наслажден³я, какъ отраднѣйшей, рѣдкой, награды за лучш³е въ течен³е дня моего поступки. Правда, матушка?

   - Правда-то правда, но мнѣ все жъ таки кажется, что сужден³е о томъ, стоите или не стоите вы этой награды, разумнѣе было бы предеставить мнѣ самой!... Если стоите, - такъ!... Не стоите, - сама не дамъ.

   - Ну, а сегодня, какъ по вашему, стою, матушка?

   - Стоите!

   - Это почему?

   - Да хотя бы за то, что вамъ такъ не хотѣлось утромъ оставить меня, а вы все жъ таки превозмогли вашу личную склонность и отправились хлопотать по дѣламъ пр³юта.

   - Правда, правда, матушка! вспомнилъ, оживился Петръ Игнатьевичъ и, самъ сознавъ теперь, что дѣйствительно стоить, быстро склонившись къ рукѣ, медленно, тихо поцѣловалъ ее.

   Дня черезъ два послѣдовало новое объяснен³е, еще ярче освѣтившее характеръ отношен³й, поставленныхъ Петромъ Игнатьевичемъ къ Вѣрѣ Павловнѣ, еще глубже проникнувшее ее отраднымъ, живымъ сознан³емъ и его любви, и его къ ней уважен³я. Вечерѣло. Опять сидѣли въ кабинетѣ. Дѣвочки, по обыкновен³ю, весело играли у ихъ ногъ на коврѣ. Петръ Игнатьевичъ провелъ правую руку за талью Вѣры Павловны и такъ спокойно, радостно посмотрѣлъ ей въ глаза, какъ всегда смотрѣлъ, когда желалъ поцѣловать ее. Вѣра Павловна догадалась и всѣмъ станомъ подалась къ нему. Петръ Игнатьевичъ вдругъ отшатнулся, отвелъ руку.

   - Почему? чуть слышно спросила она, видно не сознавъ движен³я.

   - Терпѣть не могу соглядатаевъ моего настроен³я! и онъ указалъ глазами на дѣвочекъ.

   - Ну, такъ можно ихъ удалить въ задъ.

   - Зачѣмъ?... Нѣтъ!... Мы для нихъ, а не онѣ для насъ.... И притомъ.... совсѣмъ тихо добавилъ онъ.

   - Что притомъ?

   - Притомъ.... я знаю, что вамъ пр³ятно, чтобъ онѣ были съ нами въ это время.

   Вѣра Павловна не выдержала и сама поцѣловала его.

   Такъ изо дня въ день тихо, радостно, свѣтло текла жизнь Вѣры Павловны съ Петромъ Игнатьевичемъ. Счаст³е молодитъ людей. Петръ Игнатьевичъ точно помолодѣлъ по крайней мѣрѣ на десятокъ лѣтъ: такъ и оживленъ, и бодръ былъ онъ теперь всегда. Вѣра Павловна даже нѣсколько пополнѣла. Яркимъ, здоровымъ румянцемъ рдѣлось ея лицо.... Рѣдко кто бывалъ у нихъ, но за то княжна заѣзжала почти каждый день. Ее все манило въ этомъ домѣ: и живая дружба къ ней Вѣры Павловны, и совѣты по разуму Петра Игнатьевича, и ихъ общее, радушное отношен³е къ нуждающемуся человѣку, и всегда улыбавш³яся ей веселыя лица дѣвочекъ-сиротокъ. Дѣвочки сами полюбили княжну. Онѣ звали ее "насею низною" и съ особеннымъ удовольств³емъ кушали "мямъ-мямъ" у нея на колѣняхъ. Вася только всего разъ былъ у нихъ послѣ свадьбы. Даже мало было слышно объ немъ. Съ отъѣзда княгини онъ какъ-то въ высшей степени странно велъ себя. Какъ будто ему даже тяжело было встрѣчаться съ Вѣрою Павловною и съ Коваленко и съ княжною. Это обстоятельство чуть ли не глубже тревожило и волновало княжну, чѣмъ Вѣру Павловну: что-то смутно говорило ей, что въ его настоящемъ образѣ жизни виновата не одна княгиня.... Онѣ обѣ повимали, что Вася дурно велъ себя, до того дурно, что ему даже совѣстно было встрѣчаться съ ними, смотрѣть имъ въ глаза, но, не смотря на все желан³е, онѣ не могли бы составить себѣ и самаго представлен³я о той жизни, какую велъ теперь онъ, благодаря Долиной и Шилкову.

  

  

   Мелькали дни за днями, проходили недѣли за недѣлями, а у Васи все сильнѣе и сильнѣе кружилась голова, все по прежнему, даже болѣе прежняго, уклонялся онъ и отъ дома Коваленко, и отъ княжны. И теперь уже не столько стыдно за себя, нестолько опасен³е упрека за свой образъ жизни сдерживали его отъ самой попытки сближен³я съ ними, сколько положительное отсутств³е какого бы то ни было общаго съ нимъ интереса въ самомъ складѣ ихъ жизни. У него сложилась своя жизнь, Шилковскаго пошиба, свои взгляды и отношен³я, его же пошиба. Новыя связи, новыя соприкосновен³я, интриги, интрижки, - словомъ, цѣлый рядъ чувственно, и только чувственно волновавшихъ его явлен³й. - Съ нѣмки Эльвиры онъ перешелъ на француженку Бланшъ, съ нея на польку Владиславу.... Княгиня отошла.... Она перестала томить его, преслѣдовать и днемъ, и ночью.... Поблѣднѣла и такъ улыбавшаяся его воображен³ю княжна съ ея горячимъ сочувств³емъ, съ молитвой за него, со святою ладонкой въ протянутой къ нему рукѣ.... Какъ будто навсегда отжилъ въ немъ м³ръ дѣтскихъ грезъ, м³ръ юности, мечтан³й.... Потускнѣлъ и Новосвѣтовъ съ его яркимъ понят³емъ о совѣсти. Да и на что были ему теперь всѣ эти образы и воспоминан³я? Развѣ, отдавшись весь грубымъ, чувственнымъ наслажден³ямъ, не поставилъ онъ преграды между собою и не только своимъ прошлымъ, во и всей окружавшей его жизнью и всѣми людьми, съ которыми у него была внутренняя, нравственная связь, а не одно случайное соединен³е во имя внѣшнихъ цѣлей, какъ съ Шилковымъ? Какъ бы сквозь сонъ смотрѣлъ онъ въ глаза окружающему, не хотѣлъ ничего видѣть, ничѣмъ интересоваться, кромѣ волновавшихъ его ближайшихъ ощущен³й.... Но, такъ ли это было?... Дѣйствительно ли и навсегда-ли заглохли въ его душѣ внушенные ему младенчествомъ и юностью идеалы?!.. Навсегда ли замолкли вызванныя въ немъ еще столь недавно Новосвѣтовымъ и Вѣрою Павловною мысли.... барономъ - скорбь, Наташею - насмѣшка, княжною - свѣтлая надежда, упреками отца - укоры совѣсти?... Неужели навсегда забылъ онъ Руслана въ его устойчивой, правдивой, мощной любви къ Людмилѣ, - скорбь свою надъ порывистымъ, такъ несчастно погибнувшемъ Рогдаемъ?... Неужели навсегда пересталъ себя чувствовать въ нихъ, этихъ свѣтлыхъ идеалахъ творца - ген³я, какъ и ихъ въ себѣ?... Неужели на всю жизнь взгляды Шилкова стали его взглядами, чувственная сфера Шилкова - его сферою?!.. По крайней мѣрѣ, такъ поняла его Вѣра Павловна, когда мѣсяца черезъ три послѣ отъѣзда княгини случайно повстрѣчалась съ нимъ на Пречистенскомъ бульварѣ. На всѣ вопросы и воспоминан³я она получила въ отвѣтъ: "Да!... я теперь занимаюсь.... занимаюсь лихорадочно!... Но вовсе не потому, чтобы предполагалъ, что знан³е можетъ открыть мнѣ какую-нибудь особенную жизнь, можетъ дать что-нибудь свое противъ того, что я имѣю, а лишь по тому, что дастъ мнѣ дипломъ, мѣсто, положен³е, словомъ, непремѣнныя услов³я успѣха".

   - Въ чемъ успѣха? иронически улыбаясь, спросила Вѣра Павловна.- Въ женщинахъ? какъ бы въ скобвахъ добавила она.

   - А вотъ именно! горячо высказался Вася.

   Онъ какъ будто даже обидѣлся на Вѣру Павловну за такое обращен³е въ нему.

   - Да развѣ женщины - все? продолжала допрашивать она.

   - Почти все.

   - А куда же дѣвались, Вася, ваши мечты, ваши идеалы, ваша склонность жить въ другихъ и ради другихъ, ваша способность воспринимать ихъ горе также живо, какъ и свое собственное?!..

   - Мечты, идеалы! усмѣхнувшись, перебилъ онъ. Это все бредъ младенческаго воображен³я, Вѣра Павловна!... Это все ерунда!... Тогда я былъ ребенкомъ и понималь жизнь по дѣтски!

   Вѣра Павловна поняла и ужаснулась. Она поняла, что изъ Васи точно также не выйдетъ ничего, какъ не вышло уже изъ Наташаъи, - кромѣ пылкихъ, нервныхъ, дюжинныхъ людей минуты, тѣхъ самыхъ, что изо дня въ день безсознательно губятъ себя, губятъ окружающихъ.

  

  

   Экзамены кончились. Вася еле-еле переплелся въ седьмой классъ. Тѣ товарищи, что по способностямъ, по успѣху стояли неизмѣримо ниже его, теперь подняли надъ нимъ головы. Андрей Петровичъ, видимо, былъ огорченъ, но онъ и не упрекнулъ даже. Это обстоятельство еще глубже заставило почувствовать Васю его вину передъ нимъ и онъ раскаялся, онъ далъ себѣ слова впередъ никогда, ни ради какого бы то ни было увлечен³я, не забыватъ своего дома.

   Уѣхали въ деревню. Отецъ цѣлые дни занятъ то хозяйствомъ, то музыкою, мать - пасьянсами. Никого сосѣдей. Одинъ, совершенно одинъ!... Ему такъ улыбалась мысль, что княжна Елена будетъ жить со своими родителями, по обыкновен³ю, у баронессы Роденъ, но.... они уѣхали въ свое тульское имѣн³е.... Скучно!... Говорить не съ кѣмъ, читать нечего, а искусственно возбужденная передъ экзаменами дѣятельность мозга теперь все настоятельнѣе требовала себѣ новой пищи, новой заботы.... Порывался въ Москву, - не пускаютъ. И вотъ, волею - неволею еть настоящаго перешелъ къ прошлому. Опять проснулись, опять поднялись образы сказочнаго м³ра, опять заговорили его сердцу. Поднялся Гоголь съ его безсмертною мыслью, что Афанас³й Ивановичъ, Пульхер³я Ивановна, Иванъ Ивановичъ и Иванъ Никифоровичъ съ ихъ ссорою изъ-за слова "гусакъ" были хорош³е, очень даже хорош³е люди, и только благодаря своему неразвит³ю, своей безполезности ничего не снискали себѣ на землѣ, кромѣ сожалѣн³я!... Да что же такое онъ-то, Вася?... Чѣмъ онъ выше этихъ столь добровольно предавшихъ себя утробѣ своей людей?? Что онъ сдѣлаетъ?... Что онъ можетъ?... Чѣмъ выше Неволиныхъ, Мясоѣдовыхъ, Шилковыхъ и другихъ подобныхъ имъ, этимъ отжившимъ, стараго времени людямъ, ничего, никогда не преслѣдовавшимъ и не преслѣдующихъ. кромѣ цѣлей своихъ животныхъ, чисто животныхъ побужден³й, ничего не вызывающихъ, кромѣ грустной насмѣшки надъ собою?! И ему вспомнилось, какъ мечталъ онъ быть доблестнымъ Рогдаемъ, честью, гордостью- Чего?... Ну семьи, ну общества, ну отечества, наконецъ!... Честью, гордостью?! переповторилъ въ немъ кто-то, и такъ зло разсмѣялся надъ нимъ. Ты - гордость?! Ты - горе твоихъ родителей, позоръ твоихъ друзей!... Да развѣ ты смѣлъ, развѣ ты могъ смотрѣть имъ въ глаза?!.. Развѣ ты не оскорбилъ, не осмѣялъ той святой ладонки, что княжна надѣла на тебя? и ему такъ живо вспомнилась Эльвира. Разорванъ до тал³и лифъ, разметалась коса, въ красныхъ пятнахъ лицо, туманъ въ глазахъ.... "Это шьто?" и, поднявъ съ груди его ладонку, она громко разсмѣялась. "Это?" и онъ сконфузился, онъ покраснѣлъ, онъ не смѣлъ даже сознаться ей, что это такое, и быстро, точно что воруя, спряталъ ладонку въ карманъ.... нервный холодъ пробѣжалъ по немъ: вѣдь, онъ такъ виноватъ былъ передъ княжною! Все чаще и чаще задумывался онъ надъ собою, надъ будущемъ своимъ.... Его что-то страшило въ немъ, въ этомъ будущемъ, ни то Эльвира, ни то Шилковъ, ни то нѣмая угроза Новосвѣтова. "Я знаю, что вы не сподличаете, Вася, но я не поручусь и мѣднымъ грошемъ, что если будете жить сердцемъ и только сердцемъ, то не погибнете смертью Рогдая". То что-то улыбалось, ни то русая дѣвочка, ни то княгиня въ ея послѣднемъ поцѣлуѣ. "И чего это княжна такъ съ перваго вечера расположилась къ нему?... Вѣдь, она ни съ кѣмъ и не говорила за ужиномъ, кромѣ него...." точно сквозь сонъ вспомивалъ онъ.- "И потомъ эта ладонка?... Эти слезы?... Это горе надъ его горемъ?... Чего?!.. Или Вѣра Павловна, да и сама княгиня.... Развѣ она не назвала его тогда, передъ баломъ, и болишимъ, и славнымъ?!.. Не поцѣловала?!.. Не вспыхнула такимъ полнымъ, яркимъ румянцемъ?!.. Значитъ.... значитъ, въ немъ дѣйствительно есть что-то, что ставитъ его неизмѣримо выше въ ихъ глазахъ, выше этихъ Шилковыхъ, Гирѣевскихъ, Мясоѣдовыхъ и другихъ, имъ подобныхъ, и такимъ гордымъ чувствомъ оживилась его грудь, такъ закружилась голова.... И все выше и выше поднимался онъ, становясь то опять Русланомъ, то снова Рогдаемъ. Да!... И онъ поднимется, онъ оправдаетъ, онъ не обманетъ ихъ собою! Какая-то лихорадка овладѣла имъ. Онъ убѣдилъ отца, что искренно хочетъ трудиться надъ собою. Поѣхалъ въ Москву.... Онъ все хотѣлъ забрать у Коваленко и все прочитать разомъ. Но, по его совѣту, ограничился лишь истор³ей Соловьева: это ближе всего отвѣчало его настроен³ю. Онъ такъ любилъ истор³ю отечественной народности, такъ интересовало его теперь знать, были ли эти историческ³е великаны - люди, такими людьми, какъ онъ, или жиъе онъ никогда не сможетъ достигнуть ихъ роста, ихъ силы. Читалъ нервно, жадно; читалъ за столомъ во время обѣда, за чаемъ подъ открытымъ небомъ, на кровати до разсвѣта, а иногда и до солнечнаго восхода.

   Въ исходѣ лѣта, за нѣсколько дней до отъѣзда изъ Андреяновки въ Москву, онъ пошелъ изъ дома къ свою любимую изъ густой акац³и бесѣдку. Солнце садилось. Разлетались птички по гнѣздамъ. Ароматомъ вѣяло въ цвѣтнинахъ, съ прибрежья Сѣтуни неслась прохлада. Лѣнь овладѣла имъ. Лѣнь читать, лѣнь говорить, лѣнь всматриваться даже. Она связала ему руки, ноги, и такимъ непонятнымъ, и сладостнымъ, и тоскующимъ чувствомъ залегла въ груди. Съ трудомъ дошелъ онъ до скамьи, закурилъ, задумался.... То изъ истор³и факты, ими навѣянныя мысли, то изъ прошлаго воспоминан³я.... Но, нѣтъ!... Нѣтъ ни живыхъ лицъ, ни отчетл³выхъ представлен³й.... Как³я-то тѣни, прозрачныя, неосязаемыя.... Какъ будто онъ, вспоминая, думалъ вовсе не потому, что хотѣлъ обо всемъ этомъ и вспоминать, и думать, а лишь искусственно вызывалъ ихъ въ себѣ.... Шилковъ!... А за нимъ такъ отчетливо, такъ ясно стройная фигура блондинки Бланшъ.... И такъ замерло сердце, съ такою неотразжмою силою потянуло его къ ней....

   Съ этого дня онъ лихорадочно заспѣшилъ въ Москву.

  

  

   Опять Москва. Опять въ тѣни и княжна, и Вѣра Павловна. Опять то лихорадочныя занят³я, хотя и гораздо болѣе успѣшныя, чѣмъ въ минувшемъ году, то Бланшъ, Шилковъ, балы, маскарады. То борьба со всѣмъ этимъ, раскаян³е, и честныя слова и клятвы, то новый порывъ и цѣлый рядъ новыхъ глупостей отъ него. Вася изнемогалъ физически, упадалъ нравственно. Экзамены окончательно изнурили его, но онъ поступилъ въ университетъ.

  

  

   Наступившимъ лѣтомъ вся семья Гордѣевыхъ жила у Роденъ. Узнавъ объ этомъ еще въ Москвѣ, Васил³й Андреевичъ съ каждымъ днемъ все настойчивѣе торопилъ своихъ въ деревню. Ему улыбалась возможность сближен³я съ княжною: бесѣды съ нею, воспоминан³я, горяч³е споры, прогулки.

   Черезъ нѣсколько дней послѣ пр³ѣзда въ деревню, въ послѣднихъ числахъ мая, гуляя въ рощѣ отца, смежной съ рощею имѣн³я баронессы Роденъ, онъ раздумывалъ съ чувствомъ затаенной радости на сердцѣ о возможной встрѣчѣ съ нею. Но не смотря на свои каждодневныя прогулки, онъ еще не видѣлъ ее, и это уже начинало его смущать, тревожить, все болѣе и болѣе волновать все одной и тою же мыслью, что вотъ такъ пройдеть и все лѣто, а онъ все жъ таки не увидитъ ее.

   Вечерѣло. Онъ шелъ по рощѣ, между сосенъ, всего въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ окраины рощи. Съ береговъ Сѣтуни несло прохладой. Направо зеленая открытая лужайка прибрежья. Вдали золотая крыша, выточенная изъ дерева, терема дома баронессы, бѣлое здан³е церкви надъ черною крышею капеллы; павильоны, домики, бесѣдки, обвитые со всѣхъ сторонъ густою зеленью. Прямо крутой спускъ съ извилистою, узкою тропою, вѣдущею черезъ оврагъ, въ другую рощу. Солнце, какъ-бы утомленное дневнымъ зноемъ, оставивъ Сѣтунь, луга, садъ, жниву и поляны, скользило еще по вершинамъ деревьевъ своими послѣдними прощальными лучаии.... "До завтра, до завтра" какъ-бы радостно говорило оно Васѣ изъ глубины безоблачнаго синяго неба. "До завтра!... А если это завтра точно также ничего не дастъ, какъ и вчера, какъ и это скучное сегодня?" уже отчаявшись, тоскливо думалъ онъ, все упорнѣе и упорнѣе всматриваясь въ просвѣтъ аллеи Роденскихъ старожиловъ-дубовъ.... Въ глубинѣ рощи затрещали сучья. Онъ вздрогнулъ, пр³остановился, чутко вслушался.- Все ближе и ближе, все отчетливѣе.... Было ясно, что сучья трещали, ломаясь подъ мѣрнымъ шагомъ лошади.... Вотъ мелькнуло что-то бѣлое, синее.... Бѣлый статный конь, амазонка.- Все чаще, все трепетнѣе билось въ груди охваченное радостнымъ волнен³емъ сердце.- "Кто же, кто можетъ быть это, какъ не княжна?" - Вотъ повернула, выѣхала на дорогу. Тихимъ шагомъ прямо на него шла лошадь.- "Да, это она, княжна Елена, несомнѣнно она!" Все также гибка, стройна; все также узки плечи все также нѣженъ, слабъ румянецъ ея овальнаго лица. Ни то тоска, ни то глубокое раздумье въ общемъ выражен³и. Слегка склонившись надъ холкою сѣдла, опустивъ поводъ, она какъ будто забыла, что она на лошади, и вся вся ушла въ себя, въ свое... ни то прошлое, ни то будущее.

   - Княжна! радостно, робко окликнулъ онъ.

   Княжна вздрогнула, схватилась за поводъ, всмотрѣлась въ Васю.

   - Боже мой, Вася! и ея лицо въ тотъ же мигъ загорѣлось густымъ живымъ румянцемъ. Откуда вы здѣсь?... Вотъ не ожидала!

   - Это оттого, что вы сами не знаете, гдѣ вы, - съ улыбкою, пожимая торопливо протянутую ему руку, весело отозвался онъ.

   - То-есть какъ не знаю?.... Въ имѣн³и баронесы Роденъ.

   - Нѣтъ, - въ рощѣ отца моего.

   - Какъ? Да развѣ это уже ваша земля?

   - Да.

   - Такъ вы здѣсь и живете, и пробудете все лѣто?

   - До конца августа, и такъ досадовалъ, что... и онъ смѣшался, не докончилъ.

   - Что - что? весело прибавила княжна.

   - Что васъ не было прошлымъ лѣтомъ.

   - Странно!

   - Что странно?

   - Да если бы вы хотѣли....

   - То былъ бы у васъ, оживленно перебилъ ее Васил³й Андреевичъ.

   - Или, по крайней мѣрѣ, у Коваленко... Я тамъ бывала почти какдый день... Кто жъ вамъ велѣлъ такъ упорно прятаться?

   - А кто велѣлъ прятаться отъ Бога Адаму, когда онъ укралъ яблоко съ запрещеннаго дерева? внимательно смотря на стремя, тихо проговорилъ Бояриновъ.

   - Совѣсть, серьезно отвѣтила княжна.

   - Ну, вотъ видите!

   - А!... Такъ вы ее почувствовали?

   - Почувствовалъ... и...

   - И раскаялись?

   - Расеаялся, и передъ собою, и передъ своими, и въ особенности... передъ вами.

   - Да передо мною-то въ чемъ? нанизывая на пальцы лѣвой руки поводъ, медленно проговорила княжна.

   - Передъ вами, княжна, больше, чѣмъ передъ кѣмъ-нибудь... ваше участ³е... ладонка, а я даже...

   - Даже и не пр³ѣхали, чуть слышно добавила она и опять вспыхнула и еще ниже склонилась надъ поводомъ. Бояринова кольнуло что-то острое. Онъ никогда не думалъ, чтобъ княжна приняла такъ горячо въ сердцу его ребяческую неловкость.

   - Но, княжна... мнѣ было бы совѣстно смотрѣть на васъ... я такъ дурно.... такъ дурно поступалъ! съ трудомъ одолѣлъ онъ.

   - Словомъ.... вы меня боялись, какъ прегрѣшивш³й Адамъ - Бога... Ну, а теперь боитесь? мелькомъ глянувъ на стоявшаго все еще у стремени, въ конецъ смущеннаго Бояринова, она безпечно разсмѣялась. И такъ весело, звонко пробѣжалъ этотъ смѣхъ тамъ, гдѣ-то, вдали, за дубровой...

   - Какая вы милая, княжна!

   - Какъ вы смѣете, и тихо сблизивъ брови, княжна поникла, зардѣлась...

   - Ну, простите, княжна!... Право нечаянно!.. А все оттого, что я всегда такъ думалъ и думаю объ васъ... По крайней мѣрѣ по отношен³ю ко мнѣ вы именно такая... Не сердитесь? и онъ робко протянулъ ей руку.

   - Богъ проститъ! княжна улыбнулась и такъ тихо сжала ему руку въ отвѣтъ на его пожат³е.

   - Вы часто гуляете здѣсь, Васил³й... А вотъ я и до сихъ поръ не знаю какъ васъ по батюшкѣ.

   - Андреевичъ.

   - Ну такъ да!.. Что это я васъ спросила?

   - Часто ли я гуляю здѣсь.

   - А верхомъ ѣздите?

   - Рѣдко.

   - Будемте со мною.

   - Будемте.

   - Да отчего вы къ намъ-то никакъ не соберетесь?!.. Вѣдь это даже гадко!... И какъ же я буду съ вами ѣздить, когда васъ не знаютъ ни отецъ, ни мать?!

   - Если позволите, хотя завтра.

   - Пр³ѣзжайте обѣдать!... Верхомъ. А потомъ поѣдемъ кататься.

   - Да какъ же сразу обѣдать, княжна?

   - Ну ужъ что до кухни, то это мое дѣло! и, весело разсмѣявшись, княжна протянула ему свою маленькую, бѣлую, какъ снѣгъ, замшевою перчаткою обтянутую руку.

   - До свидан³я.

   - Вы не боитесь одна ѣздить?

   - О нѣтъ!... Я всегда одна!

   Княжна улыбнулась, выпрямилась, подобрала поводъ, еще разъ посмотрѣла на Бояринова, еще разъ кивнула ему, и разомъ поднявъ своего рослаго, воронаго коня въ галопъ, плавно понеслась по отлогому спуску оврага... Уже давно скрылась изъ глазъ, не слышно было даже и конскаго топота, а Бояриновъ все еще стоялъ на томъ же мѣстѣ, все еще смотрѣлъ ей вслѣдъ, все какъ будто надѣялся, что вотъ-вотъ опять мелькнетъ изъ-за куста или пригорка ея тонкая, еще не вполнѣ развившаяся въ плечахъ, стройная фигура... "Милая!" вздохнувъ, подумалъ онъ.- "Какъ вы смѣете?" отчетливо ясно прошептала квяжна... И такъ поникла ея валомъ взбитыхъ пепельно-русыхъ волосъ головка; такимъ и нѣжнымъ, и густымъ румянцемъ зардѣлось лицо... "Милая!" еще глубже вздохнувъ, еще разъ взглянувъ ей въ слѣдъ, онъ медленно пошелъ въ глубину рощи.

   Ему не спалось въ наступившую ночь... То какъ въ туманѣ поднимался балъ Долиныхъ, то Вѣра Павловна, княжна и онъ... Письмо къ Наташѣ, это странное, не совсѣмъ понятное ему теперь письмо... То... И опять, опять голосъ княжны... "Я буду молиться за васъ... Богъ услышитъ, Богь поможетъ, Богь спасетъ!..." Малиновая комната.... Дивная, русая дѣвочка въ ней.... И эта дивная, русая дѣвочка - княжна!... И онъ увидитъ ее завтра.... Онъ будетъ видаться почти каждый день, кататься съ нею, говорить обо всемъ.... Онъ оправдается, онъ станетъ лучше, какъ сталъ уже и теперь.... Она его пойметъ, она ему поможетъ побороть въ себѣ эти дик³е порывы, подниметъ до той высоты, на какой онъ можетъ, на какой онъ долженъ стоять!... И тогда, тогда.... Тутъ мысль порвалась, точно потонула въ глубинѣ наполнявшаго его грудь радостнаго чувства и такъ трепетно билось взволнованное княжною сердце.

   На слѣдующ³й день, возвратившись отъ Гордѣевыхъ-Узловихъ, часовъ въ 11 вечера, Васил³й Андреевичъ до разсвѣта просилѣлъ въ своей любимой бесѣдкѣ. Онъ какъ будто второй разъ переживалъ проведенные имъ съ княжною часы. И такъ отчетливо, полно, ясно проноесились въ немъ стройные, мелодичные звуки то какъ бы безпредметно-тоскующей въ нихъ, то опять и оживленной и безпечной княжны! Съ этого дня они видались уже почти каждый день. Бояринова, какъ роднаго, полюбили и князь, и княгиня. "Мы всегда вамъ рады!" все чаще и чаще теперь повторяли они ему. "Пр³ѣзжайте завтра къ обѣду." И ему улыбалась мысль, что онъ опять увидитъ ее, опять будетъ съ нею говорить, опять услышитъ ея игру. Его лихорадочно тянуло быть съ нею, смотрѣть на нее. Его любила и старая бонна княжны, Матильда Карловна. Она нерѣдко, чуть ли не въ равной степени, любуясь ими, съ улыбкою провожала ихъ на прогулку. Или въ ненастные, сырые вечера, зорко всматриваясь въ выражен³е лица Бояринова, безъ словъ, задумчиво просиживавшаго цѣлые часы подлѣ игравшей княжны, вся - искреннее желан³е и любви, и счаст³я имъ, шептала надъ чулкомъ.

   Княжна Софья смотрѣла на Бояринова, какъ на мальчика, но и она даже ничего особеннаго не имѣла противъ него, хотя и относилась, какъ обыкновенно ко всѣмъ, холодно, нѣсколько съ высока. Но что ему за дѣло до этой гордячки, княжны Софьи? И все дольше, и дольше оставался онъ съ княжной Еленой на единѣ. Съ каждымъ днемъ становились оживленнѣе ихъ разговоры: то описывалъ онъ ей прошлое, то засматривалъ въ будущее, высказывая относительно его смѣлыя, гордыя надежды.... Онъ былъ съ нею вполнѣ искрененъ. Онъ говорилъ ей всю правду, прямо, открыто, ничего не скрывая. Это все было такъ ново княжнѣ, но она же сама позволяла ему говорить все, все.... И она не прерывала, она слушала все, что онъ говорилъ, слушала чутко, нервно, только иногда краснѣла, низко склоняла голову. И въ тѣ минуты онъ не видѣлъ ее, онъ не смѣлъ смотрѣть ей въ глаза, но онъ чувствовалъ ея смущен³е, ея то нѣмой укоръ, то трепетъ, обрывался въ своемъ разсказѣ, вздыхалъ.

   И какъ хорошо бывало ему тогда. Княжна съ каждымъ днемъ оживлялась, веселѣла, все чаще и чаще улыбалась.... И княгиня, и Матильда Карловна отъ всего сердца радовались этой перемѣнѣ въ ней. Она какъ будто впервые въ жизни дышала полною грудью.... Какъ одинъ день прошли три счастливые мѣсяца.

   Августъ мѣсяцъ близился къ исходу. По временамъ дулъ рѣзк³й вѣтеръ. Садовники не успѣвали сметать съ дорожевъ цѣлые вороха желтыхъ листьевъ. Князь все настойчивѣе убѣждалъ, что пора уже и въ Москву. Не нынче завтра княгиня должна была рѣшиться уѣхать. И съ каждымъ часомъ все грустнѣе становилось княжнѣ. Отчего-то такъ сжималось у нея сердце при мысли объ отъѣздѣ, какъ будто здѣсь, въ этомъ саду, въ этомъ веселомъ усадебномъ домѣ баронессы Роденъ, она разъ навсегда должна была похоронить луш³я минуты своей жизни. Опредѣлили, наконецъ, и день отъѣзда . Оставалось всего какихъ-нибудь 50 часовъ провести въ деревнѣ. Княжна даже поплакала въ этотъ день. Часа за полтора до обѣда пр³ѣхалъ Бояриновъ, но и онъ не могъ развеселить ее.

   - Что съ вами, княжна? Вы тоскуете? проходя съ нею по ея любимой липовой аллеѣ и внимательно всматриваясь въ грустное выражен³е ея лица, тихо спросилъ Васил³й Андреевичъ.

   - Жаль! коротко отвѣтила княжна и такъ крѣпко стиснула вѣтку въ рукѣ.

   - Чего жаль?

   - Все жаль.... и этотъ садъ, и эту аллею, и ту бесѣдку, и воронаго, и птич³й дворъ, и наши прогулки.... Все, все жаль! лихорадочно-бѣгло высказалась она.

   Бояриновъ вспыхнулъ, быстро отвернулся. Ему показалось, что на ея рѣсницахъ дрогнули слезы.

   - И ему было такъ хорошо здѣсь! движен³емъ головы указавъ на бѣжавшаго въ нѣсколькихъ шагахъ передъ ними и старательно расшвыривавшаго носомъ желтый листъ Нерона, едва слышно проговорила она.- Онъ такъ рѣзвился въ саду, по полямъ, а тамъ ему опять будетъ скучно: все въ комнатѣ, да въ комнатѣ!

   Неронъ точно понялъ, что княжна жалѣла его, пр³остановился, фыркнулъ, ласково посмотрѣлъ ей въ глаза и завилялъ своимъ упругимъ, короткимъ хвостомъ.

   - И васъ! чуть слышно добавила она.

   - Да меня-то что же, княжна?... Развѣ я не тѣмъ же останусь въ Москвѣ, чѣмъ былъ здѣсь?

   - Нѣтъ, не тѣмъ!... Совсѣмъ не тѣмъ!... Шилковъ!...Эльвира!... Разныя еще тамъ!

   Нервный холодъ пронизалъ Бояринова. Онъ быстро поднялъ глаза на княжну. По лицу ея одна за другой сбѣгали слезы.

   - Боже мой, Боже!... Княжна!... Да что съ вами?... Да какъ могло вамъ придти въ голову, что я когда-либо измѣнюсь къ вамъ, что я когда-либо предпочту вамъ кого бы то ни было?!.. Да вы развѣ не спасли меня отъ гибели? Развѣ не ваша улыбка теперь для меня высочайшая награда? Развѣ вся моя жизнь не мечта.... не мечта счаст³я съ вами?

   Княжна вспыхнула, поникла и протянула ему руку. Онъ взялъ ея руку, поднесъ къ губамъ, осыпалъ поцѣлуями.

   - Полноте, полно! и, сквозь слезы ему улыбаясь, она тихо отдернула руку.

  

  

   И свѣтлою, и радостною представлялась Васил³ю Андреевичу жизнь въ Москвѣ. Ему не только было стыдно за себя въ своемъ ближайшемъ прошломъ, но онъ даже не могъ понять теперь, что заставило его такъ глубоко пасть, такъ пошло и безнравственнл проводить свое время, какъ онъ провелъ эти двѣ зимы; то рука обь руку съ Шилковымъ среди разныхъ Эльвиръ, Бланшъ и Владиславъ, то въ кружкѣ тарлатановыхъ, паркетныхъ барышень.... Но развѣ онъ тогда, въ эти зимы, имѣль понят³е объ истинной радости, о счаст³и, о своемъ настоящемъ настроен³и, въ которомъ такъ глубоко, такъ живо вѣруется и въ Бога, и въ высокое назначен³е человѣка. Нѣтъ пора, пора это кончить! Онъ скажетъ свое твердое "прощай" и Шилкову, и Эльвирамъ, и баламъ, и маскарадамъ. Утромъ - аудитор³я, вечеромъ - у Гордѣевыхъ, а въ свободные часы станетъ читать, развивать себя, чтобы на дѣлѣ оправдать вѣру, въ свои способности, чтобы въ дѣйствительности доказать княжнѣ, что онъ не фразами бросалъ въ нее, что онъ можетъ достигнуть соотвѣтствующей ему нравственной высоты.... Но что такое соотвѣтствующая ему нравственная высота?... Вѣра въ Бога, сознан³е своего долга, борьба во имя его, какъ говоритъ Коваленко. Но почему княжна, такъ глубоко, такъ живо вѣруя, ни разу не опредѣлила ему ни побужден³й, ни основъ своей вѣры, а лишь твердила, твердитъ, что вѣруетъ и вѣчно будетъ вѣровать?... Какъ это странно!... Развѣ нельзя вѣровать сознательно, развѣ нельзя доказать непреложность вѣры по разуму?... Или неужели по разуму человѣкъ - только временное, случайвое явлен³е?... Неужели онъ родится для того, чтобы умереть и умираетъ, чтобы разъ навсегда забыть о своемъ существован³и?... Къ чему же тогда всѣ эти громк³я слова: вѣра, надежда, молитва, вѣчность?! Вѣдь слово же не само собою родится, вѣдь оно только выражен³е понят³я и чувства, а понимать и чувствовать мы можемъ лишь то, что въ природѣ?... Такъ не лжетъ же намъ и сама природа?... Мы можемъ отчетливо представить себѣ, съ какимъ волнен³емъ, съ какою жаждою знан³й вошелъ въ первый разъ Васи