Иогель Михаил Константинович - Между вечностью и минутой

етъ дать испытать подсудимой и слабой доли тѣхъ нравственныхъ страдан³й, тѣхъ физическихъ мукъ, что вынесъ покойный, сгорая медленнымъ огнемъ ею въ него подъ личиною лобвя, подъ видомъ помощи влитой отравы!

   Прокуроръ замолкъ, съ трудомъ переводя духъ и, тихо отступавъ отъ кафедры, блѣдный, утомленный, медленно опустился въ кресло. Мертвая тишина царила въ залѣ. Точно онѣмѣла, скованная ужасомъ, толпа. Глубоко потупивъ голову, тихо плакала подсудимая.

   - Господа судьи, едва слышно началъ блѣдный защитникъ. Я не стану отрицать ни факта, ни обстановки преступлен³я, ни даже степени преступности подсудимой, я только попрошу васъ обратить вниман³е на ту сильнѣйшую часть обвинительной рѣчи, въ которой господинъ прокуроръ призналъ Казницкаго роковымъ человѣкомъ въ жизни покойнаго. Такъ-ли это, господа судьи?!.. Не скорѣе-ли Казницк³й роковой человѣкъ въ судьбѣ самой подсудимой! Не онъ-ли втолкнулъ ее въ этотъ несчастный бракъ, не ради-ли его ея корысть, не ему-ли въ жертву принесла она: и дѣвич³й стыдъ, и семью, и совѣсть!?.. Не онъ-ли опьянилъ ее страстью, навелъ на самое уб³йство?! Не онъ-ли, наконецъ, первый бѣжалъ отъ нея въ несчаст³и!?.. Будьте же великодушны, будьте справедливы, господа судьи и, карая подсудимую, какъ преступиицу, примиритесь въ вашей совѣсти съ нею, какъ человѣкомъ!

   Глух³я, судорожныя рыдан³я покрыли его голосъ.

   Опять поднялся прокуроръ. Онъ былъ все также блѣденъ, но, повидимому, совершенно спокоенъ. Онъ взглянулъ на подсудимую, но въ этомъ взглядѣ не было и тѣии прежняго раздражен³я. Онъ какъ будто примирился съ нею за эти минуты, примирился, какъ каждый изъ насъ примиряется съ врагомъ обезсиленнымъ, уничтоженнымъ: онъ теперь смотрѣлъ на нее скорѣе, какъ на недужнаго друга, чѣмъ на врага, скорѣе готовъ былъ спасти ее, помочь ей подняться изъ-подъ гнета давившаго обвинен³я, чѣмъ подавить ее еще глубже.

   - Я кончилъ свое дѣло, господа судьи!... Я все разъяснилъ, я указалъ вамъ и на обдуманность, и на рѣшительность преступной воли подсудимой.... Спало съ души моей тяжкое бремя, и онъ вздохнулъ, и не одинъ вздохъ слился въ эту минуту съ его вздохомъ. Вздохнула и княгиня. Она еще не понимала, что хотѣлъ онъ сказать, но она уже предощущала въ немъ: во всей его фигурѣ, въ его спокойномъ голосѣ, въ его влажномъ взглядѣ что-то теплое, живое, что соединяло его въ эту минуту, и съ толпой, и съ подсудимой, что побуждало его въ одно и то же время и требовать наказан³я ей, какъ преступницѣ, и сострадать по ней, какъ рабынѣ независимыхъ отъ воли услов³й.

   - Два м³ра въ нашей природѣ, господа судьи, два м³ра въ каждомъ изъ насъ!... М³ръ чувственныхъ волнен³й.... страстей, порывовъ, злодѣян³й не всегда-ли рука объ руку съ м³ромъ совѣсти въ насъ??!. Первый осязаемъ и нагляденъ, второй неуловимъ, какъ воздухъ.... И не настолько-ли же первый грубъ, пошлъ, отвратителенъ, низокъ, на сколько второй правдивъ и прекрасенъ!?.. Мы его не видимъ, но не его-ли исповѣдуемъ?... Мы глумимся надъ нимъ въ преступлен³яхъ; но не отъ него-ли, съ ужасомъ бросивъ ножъ у трупа, бѣжитъ, спасается преступникъ отъ воображаемой погони!? И не жалокъ-ли, не смѣшонъ-ли онъ въ эти минуты? Гдѣ можетъ укрыться, гдѣ спастись, когда въ немъ самомъ и судъ, и наказан³е!? Непонятно, странно было бы для меня, господа судьи, если бъ ваша совѣсть смутилась предположен³емъ, что въ вашихъ рукахъ удѣлъ Орловской? Нѣтъ! вы только случайная форма, внѣшнее выражен³е совѣсти, которая преслѣдуетъ, грозитъ, угнетаетъ и мучитъ ее съ момента совершеннаго ею преступлен³я!... Кто отринетъ въ подсудимой натуру впечатлительную, натуру развитую, натуру на столько же способную къ наслажден³ю, на сколько и къ страдан³ю, и тѣмъ хуже для нея, тѣмъ глубже, тѣмъ живѣе страдала она и будетъ страдать въ тщетной борьбѣ съ сознан³емъ своей преступности! Нѣтъ, господа судьи, не вамъ шутить правосуд³емъ, не вамъ играть судьбой людей, не вамъ играть ихъ честью, жизнью, не вамъ забыть, что отъ пощады до малодуш³я, какъ отъ великаго до смѣшнаго одинъ только шагъ!

   - Будьте же великодушны, будьте справедливы, и хотя ради тѣхъ страдан³й, что несла, несетъ, какъ женщина, пощадите въ ней человѣка! сказала вамъ защита. Да, именно!... Будьте великодушны, будьте справедливы, господа судьи, и ради страдан³й, что испытываетъ теперь ея молодая, развитая жизнь, ради тѣхъ нравственныхъ пытокъ, что несла, несетъ, какъ преступница, какъ уб³йца, придите на помощь къ ней и вашимъ неумолимымъ, какъ самъ законъ, приговоромъ, откройте ей возможность тамъ, подъ холоднымъ небомъ Сибири, среди трудовъ, лишен³й и нужды примириться съ совѣст³ю своею!... Она молода, полна энерг³и, силъ!... Совѣсть можетъ убить ее разомъ, трудъ иногда.... И спокойно, и безропотно вынесетъ она свой удѣлъ, - заслуженную преступлен³емъ кару и, чрезъ посредство этой кары примирившись съ совѣст³ю своею, благословитъ васъ, облегчившихъ ея нравственныя страдан³я, станетъ тамъ, среди поселянъ, но уже не какъ преступница, а какъ опора нравственности, какъ опора долга!... Сколькихъ удержитъ, сколькихъ спасетъ! Укажите мнѣ страну, гдѣ солнце не свѣтитъ, укажите мнѣ страну, гдѣ въ сердцахъ людей нѣтъ правды, и кто-жъ помѣшаетъ ей даже тамъ, въ Сибири, если примиренная совѣсть допуститъ, стать авторитетомъ и ума, и нравственной силы!!

   Оживилась, дрогнула воодушевленная толпа. Дружные апплодиссменты покрыли его порвавш³йся голосъ. Улыбнулись ему молодыя, женск³я лица. Улыбнулась и княгиня. Ея лицо горѣло, какъ въ огнѣ. На глазахъ были слезы. Подсудимая рыдала. Кто-то судорожно вторилъ ей вдали зала. На второй скамьѣ, закрывъ лицо платкомъ, тихо плакала Камилина. Звонокъ, второй.... Стихла толпа.

   - Подсудимая, вамъ по закону, принадлежитъ послѣднее слово. Что скажете вы въ свое оправдан³е? обратился предсѣдатель. Онъ какъ будто опасался, что у него не хватитъ силъ, не хватитъ голоса на этотъ послѣдн³й къ ней вопросъ, и такъ учащенно, такъ нервно замигали при этомъ его добродушныхъ, сѣрыхъ глазъ, непослушныя вѣки.

   Она молчала. Она какъ будто и не слышала его.

   - Подсудимая! Что можете сказать суду въ свое оправдан³е?

   Она встала, отвела платокъ отъ глазъ. Ея лицо пылало отъ слезъ, ея челюсти конвульсивно подергивались, ея губы, сух³я, блѣдныя, были судорожно стиснуты. И страшенъ, и жалокъ былъ ея видъ. Ея умоляющ³й взглядъ въ упоръ остановился надъ защитникомъ. "О, ради всего, что свято, пощадите, перестаньте мучить меня", поняла княгиня "да и кто жъ поможетъ, кто теперь спасетъ, кто отъ терзающей совѣсти станетъ мнѣ защитой?"

   - Подсудимая ничего не желаетъ сказать, господа судьи! проговорилъ защитникъ, и точно потонулъ его голосъ въ ея спазматическихъ, отрывочныхъ рыдан³яхъ.

   - Судъ удаляется для совѣщан³я. Задвигались тяжелыя кресла. Дрогнула и еще глубже стихла толла. Еще громче, еще судорожнѣе зарыдала подсудимая.

   - Выведите ее на воздухъ, дайте холодной воды! приблизившись къ рѣшеткѣ, отрывочно приказалъ Бояриновъ жандармамъ и, быстро отвернувшись, подошелъ къ выходу.

   Оживилась, загудѣла толпа. Улыбки, лесть, пожат³я, поклоны. Всѣ, какъ одинъ, спѣшили выразить ему свое изумлен³е. Туть и багровая отъ зависти, отъ злости Сытова, тутъ и блѣдный, взбѣшенный Чириковъ. Но, что ему до нихъ? Онъ ихъ не видѣлъ, не замѣчалъ. Не то-ли они въ этой толпѣ, что недѣлимыя капли въ морѣ? Толпа ихъ увлекла, толпа за одно съ собою заставила преклониться передъ нимъ, и онъ былъ гордъ сознан³емъ своей непобѣдимой надъ толпою силы. Онъ каждому нашелъ что отвѣтить, каждому пожалъ руку. У него не было и не могло быть враговъ въ эту минуту. Всѣ ему дороги, всѣ близки, какъ братья, какъ сестры одной съ нимъ, однимъ чувствомъ, одною мыслью оживленной семьи. Онъ былъ одимъ. Имъ нѣтъ числа. Но не онъ-ли во всѣхъ, какъ каждый въ немъ: въ его честномъ, святомъ дѣлѣ, дѣлѣ охраны ихъ благоденств³я, чести, жизни, ихъ общихъ съ нимъ опасен³й, вѣрован³й, надеждъ? Княгиню окружали: баронъ Дорфъ, полковникъ Лосевъ, баронесса Ридрихсъ, княгиня Плетнева, генеральша Лисицына съ дочерьми: Marie и Зизи, Сытова, Чириковъ, словомъ, за весьма ничтожными исключен³ями, весь губернск³й beau monde. Всѣ чего-то торопились, лихорадочно пробивались впередъ, наперерывъ другъ другу спѣшили наговорить княгинѣ, по поводу рѣчи Бояринова, какъ можно больше теплыхъ словъ, но больше всѣхъ хлопотала баронесса Ридрихсъ.

   - О, mon Dieu, это ужасно! И это женщина! Перестаньте, mesdames, какая она женщина?! Она никогда не была женщиной, торопливо перебирая мясистыми губами, спѣшила она. Она все, что хотите! Она змѣя, она драконъ, но ужъ никакъ не жешц³³на!

   - Но, какъ онъ говоритъ, какъ говоритъ, mesdames! томно закатывая глазки, слегка въ носъ запѣла Лисицына. Ахъ, какъ говоритъ! А главное, вѣдь вотъ ужъ кончилъ, совсѣмъ кончилъ, и опять, опять, откуда только берется.

   - Но я все-таки не могу понять, maman, что это онъ вдругъ сталъ за нее заступаться? Развѣ она стоитъ? горячо вмѣшалась Зизи.

   - Ахъ, tu es bette, ma chère, вполголоса перебила Marie.

   - Не всѣмъ же быть такими умницами! вспыхнувъ, окрысилась Зизи.

   - Finissez donc, mes chères amies, осадила генеральша.

   - Но, maman, точно ты сама не слышала, что онъ за нее заступался. Ты еще меня толкнула.

   - Да вотъ это мѣсто, moi-même, я непонимаю, созналась генеральша.

   По лицу княгини отчетливо скользнула тонкая, ироническая усмѣшка. Она бы разогнала ихъ всѣхъ, она бы воспретила имъ разъ навсегда окружать ее и, между тѣмъ, она должна была на нихъ смотрѣть, ихъ слушать, имъ улыбаться! Ахъ, Боже мой, какъ это тяжело!

   - Вы не совсѣмъ такъ поняли, ваше превосходительство, скрывъ улыбку, мягко вмѣшался Дорфъ. Онъ вовсе ея не оправдывалъ, тѣмъ болѣе, не заступался, онъ, напротивъ того, утверждалъ, что даже совѣсть самой подсудимой требуетъ ей строжайшаго навазан³я.

   - Вотъ видишь, Зизи? вслухъ обрадовалась Marie.

   - Superbe, superbe! вздыхая, точно захлебываясь наслажден³емъ, восторгалась между тѣмъ Плетнева.

   - Какъ вы полагаете, баронъ, кончится это сегодня? и, досадливо сжавъ зонтикъ въ рукѣ, княгиня нетерпѣливо выступила на нѣсколько шаговъ.

   - Вася!

   Бояриновъ оглянулся. За нимъ стояла блѣдная княгиня. Она была взволнована, она порывисто дышала. Она мелькомъ взглянула на него и, чуть внятно прошептавъ: въ шесть часовъ будь у меня, скрылась въ толпѣ.

  

  

   Счастливый пережитыми впечатлѣн³ями, гордый собою, возвратился изъ суда Васил³й Андреевичъ.

   Онъ засталъ Градынскую.

   Во время обѣда весело было Еленѣ Павловнѣ смотрѣть на него, до такой степени онъ былъ оживленъ, шутилъ, острилъ, описывая улыбки-гримасы Сытовой, Чирикова, Чижевскаго, взбѣшенныхъ его успѣхомъ.

   Лакей подалъ Еленѣ Павловнѣ блюдо съ воздушнымъ пирогомъ.

   - Куда ты, Лена, столько? Вѣдь я не волкъ.

   - Кушай, кушай! Ты любишь, продолжая накладывать, оправдывалась она.

   - Да будетъ же, будетъ!

   - Нѣтъ, вотъ еще, вотъ эту корочку! Видишь, какая поджаристая, прелесть, и она, торопливо отстранивъ его руку, сбросила ему на тарелку всю верхушку.

   - Владислава Францовна, можетъ быть, вы любите? Возьмите, пожалуйста!

   - Вася! строго перебила Елена Павловна, и ея брови сжались.

   Дружный смѣхъ Владиславы Францовны и Бояринова покрылъ ея голосъ.

   - Владислава Францовна не разсердится. Она знаетъ, что пирогъ для тебя. Иванъ, поставь блюдо это Нерону, да прикажи закладывать Виктор³ю.

   - Ты куда, Лена?

   - Кататься.... И ты, и Владислава Францовна.

   - Только не я!

   - Это почему? вспыхнувъ, точно отъ укола, горячо перебила Елена Павловна. Градынская изумленно взглянула на него.

   - Далъ слово!

   - Кому?... Княгинѣ?... И голосъ Елены Павловны дрогнулъ.

   - Да! поникая надъ тарелкою и какъ бы проглатывая вмѣстѣ съ ложкою сливокъ это отрывочное "да", отвѣтилъ Васил³й Андреевичъ.

   - Нѣтъ! Ты не сдѣлаешь этого, Вася!... Ты не поѣдешь къ ней!... Ты пожалѣешь меня! Вѣдь ты былъ у нея вчера, можешь быть завтра, а сегодня ты съ нами, съ нами, Вася! Мнѣ было такъ весело, меня такъ радовала эта прогулка! Вѣдь я же все, все дѣлаю, что тебѣ пр³ятно, зачѣмъ же ты такъ часто отказываешь мнѣ? Пошли ей сказать, что тебѣ нездоровится, что ты не можешь! Да, пошлешь, вѣдь пошлешь? волнуясь, перебивая слово словомъ, лихорадочно высказалась она и, перегнувшись чрезъ край стола, сжавъ его руку, нервно поцѣловала его своими, какъ огонь горячими губами.

   - Какой ты ребенокъ, Лена! Ну какъ же я напишу ей, что нездоровъ и въ то же время поѣду съ вами?

   - Ну, не поѣдемъ! Велика важность! Останемся дома - такъ хорошо, хорошо проведемъ съ тобою вечеръ!

   - Нѣтъ, не могу, Лена! Не давши слово крѣпись, а давши держись!

   - Вася! Милый! Ну, я прошу тебя, прошу!... еще крѣпче сжавъ его руку, не спуская глазъ съ его лица, вся нѣжная, горячая ласка, вся мольба, все еще пыталась склонить она его.

   - Какъ это скучно, Лена! избѣгая ея взгляда, досадливо отвѣтилъ онъ.

   - Ну, я прошу тебя послѣдн³й разъ! и, въ ея голосѣ, уже слышались слезы.

   - Нѣтъ и нѣтъ! и, отстранивъ ея руку, онъ быстро всталъ, отбросилъ салфетку. Еще ярче вспыхнула Елена Павловна. Быстро, быстро опустила голову надъ столомъ. Что-то судорожное скользнуло по лицу. Дрогнулъ подбородокъ, сжались губы, на рѣсницахъ набѣжали слезы. Она встала, вышла.

   - Въ тебѣ нѣтъ сердца, Васил³й! Вспыльчиво проговорила Градынская.

   - Ну, ужъ, не знаю, чѣмъ меньше, чѣмъ у васъ, къ вашему Казим³ровичу, усмѣхнувшись, отвѣтилъ Бояриновъ и, взявъ шляпу, быстро вышелъ изъ залы.

   Градынская поблѣднѣла. Ненавистью, гнѣвомъ сказался ему вслѣдъ взглядъ ея блеснувшихъ глазъ.

  

  

   Если бъ теперь, въ эту именно минуту, когда Васил³й Андреевичъ, такъ лихорадочно торопливо, какъ бы боясь, что его остановятъ, возвратятъ, сходилъ съ своей лѣстницы, кто-либо спросилъ бы его: изъ-за чего онъ такъ рѣзко оттолкнулъ отъ себя жену, изъ-за чего такъ оскорбилъ Градынскую, онъ бы отвѣтилъ, что естественно развитому искать развитаго, что отрадна ему восторженная бесѣда княгини, на столько же отрадна, на сколько не въ силахъ онъ больше терпѣливо выносить слезъ жены, кривлян³й Градынской. И онъ былъ бы искрененъ. Онъ отвѣтилъ бы именно то, что думадъ. Но такъ-ли было въ дѣйствительности? Не обманывалъ-ли онъ самого себя, какъ обманывается каждый изъ насъ, желая, если не быть, то по крайней мѣрѣ казаться другимъ, себѣ самому, лучшимъ, чѣмъ онъ есть? Вотъ почему такъ слабъ, такъ близорукъ человѣкъ, какъ судья надъ самимъ собою. Вотъ почему и Васил³й Андреевичъ, обвиняя жену въ недоразвитости, въ вялости, въ мелочности наклонностей, Градынскую въ чувственности и крайней несдержанности, видѣлъ въ себѣ самомъ человѣка въ высшей степени развитыхъ стремлен³й, такого человѣка, котораго никогда не понять имъ!

   Близость къ княгинѣ была мечтою его дѣтскихъ грезъ; безотчетное стремлен³е овладѣть ея любовью составляло душу его юности вотъ почему и теперь, болѣе даже чѣмъ когда либо, кружилась у него голова, при самой мысли о возможности обращен³я мечты въ дѣйствительность вотъ почему ея недовольство жизнью, повидимому, печалившее его, въ глубинѣ души только радовало и, подавая хотя еще очень слабую надежду, побуждало его все лихорадочнѣе идти къ ней на встрѣчу. Вотъ почему, отъѣхавъ отъ дома Бернольди, онъ тотчасъ же забылъ жену и Градынскую и, не замѣчая даже встрѣчныхъ поклоновъ, былъ весь - одна мысль, что значило то волнен³е, какимъ сказалась княгиня на его блестящую рѣчь.

  

  

   Между тѣмъ, княгиня, возвратившись домой и, подъ предлогомъ головной боли, отказавшись отъ обѣда съ княземъ, переживала въ высшей степени странное и тяжелое состоян³е. Послѣдств³емъ пылкой, обвинительной рѣчи Бояринова поднялась въ ней вся ея прошлая жизнь и, взглянувъ на нее съ однимъ лишь укоромъ, съ каждою новою минутою, съ каждымъ новымъ воспоминан³емъ все сильнѣе раздражала ее противъ самой себя, противъ князя, противъ всего окружающаго. Она опять была въ судѣ, опять видѣла судей, опять не смѣла взглянуть на подсудимую, опять обдавали ее то холодомъ, то жаромъ страстные звуки могучей обвинительной рѣчи, и снова казалось ей, что Бояриновъ обвиняетъ не Орловскую, а ее самое, за себя, за барона, за князя, за дѣтей, за все, за все, что только когда либо окружало, когда либо любило ее. О, это ужасно, ужасно!

   Бояриновъ вошелъ въ будуаръ и, взглянувъ на княгиню, невольно отступ лъ отъ нея, столько раздражен³я сказалось въ встрѣтившемъ его холодномъ взглядѣ, такъ мертвенно блѣдна была она.

   - Что съ тобою, Наташа?

   - Ахъ, оставь меня въ покоѣ! сжавъ брови, вспыхнувъ, раздражительно вскрикнула княгиня и въ тотъ же мигъ изъ-подъ ея руки раздался рѣзк³й звонокъ.

   - Ты больна?

   Княгиня не отвѣтила. Только еще рѣзче позвонила. Вошла Лиза.

   - Гдѣ ты пропадаешь? Сколько разъ говорила, чтобы ты не смѣла отлучаться, когда я дома. Прикажи подавать карету.

   - Ты уѣзжаешь?

   - И ты со мною! Въ Надгорное. Верстъ десять отсюда.

   - Но, вѣдь это будетъ очень долго, Наташа! А, между тѣмъ, я обѣщалъ женѣ....

   - Ахъ, какъ это скучно! нетерпѣливо перебила княгиня и вдругъ быстро взглянула на него. Если ты еще когда либо позволишь себѣ опять напомнить мнѣ о ней, то повѣрь, я не стану больше искать твоего общества, и, рѣзко отвернувшись, она вышла изъ будуара.

   Въ ея движен³яхъ было что-то лихорадочное, порывистое. Васил³ю Андреевичу казалось, что она сама себя раздражала въ этомъ настроен³и. Онъ терялся все болѣе и болѣе.

   У подъѣзда уже стояла дорожная карета четвернею вятокъ.

   - Въ Надгорное, Максимъ! приказада княгиня. Васил³й Андреевичъ, опасаясь самымъ прикосновен³емъ потревожить ее, осторожно сѣлъ возлѣ.

   Замелькали дома, сады, прохож³е, проѣзж³е. Все веселѣе, все быстрѣе несли карету задорныя вятки. Уже виднѣлись бураго камня шмуруг³я стѣны построеннаго корридоромъ турецкаго моста, соединявшаго обрывистую скалу города съ болѣе пологимъ берегомъ предмѣстья, называемаго Новосельцы. Дальше, въ разсыпную, то остроконечныя, уродливыя вершины грубаго, дикаго мрамора горъ и предгор³й, то разбросанныя тамъ и сямъ зеленаго граба незначительныя группы.

   Княгиня была совершенно чужда окружающему. Ея брови то вдругъ сжимались, то выравнивались, слетало на мигъ тревожное раздумье, и она жадно, съ видимымъ удовольств³емъ, вдыхала освѣжавшую ей грудь прохладу.

   - Ваше с³ятельство, осаживая лошадей, пробасилъ Максимъ. Изволите встать?

   - Отчего? изумленно спросила княгиня.

   - Опасливо! По самому откосу! Храни Богъ, скользнетъ!

   - Вотъ вздоръ! Вѣдь тотъ-то разъ проѣхалъ же?

   - Парой то было, ваше с³ятельство, четвернею опасливо!

   - Вздоръ, Максимъ, поѣзжай! Ты ни разу не проѣзжалъ здѣсь, Вася?

   - Нѣтъ! а что?

   - Посмотри, какъ круто! Если сорвется, то ужъ отсюда не вернуться! и, высунувшись по тал³ю въ окно, княгиня заглянула въ глубь обрыва. У!.. Даже дна не видно!.. Прелесть!.. и, быстро закрывъ глаза руками, она опять откинулась въ уголъ кареты.

   - Выйдемъ лучше, Наташа!..

   - Да, вы за что на свѣтѣ!.. Я такъ люблю эту дрожъ опасности!.. И такъ рѣдко приходится испытывать ее!.. и, снова взглянувъ изъ кареты, она стала зорко, нервно слѣдить за лѣвою пристяжною, за лѣвыми колесами экипажа. Перескакивая съ камня на камень по самому борту дороги шли они... Вотъ, вотъ... скользнетъ, перевѣситъ и, увы, прощай жизнь!.. Максимъ круто стявулъ возжи, совсѣмъ, совсѣмъ одну къ другой сжалъ лошадей... Пристяжная, почуя опасность, прижалась къ сосѣдкѣ; наставивъ уши, фыркая, робко вздрагивая, боясь касаться земли, переступала она по самому склону откоса.

   - Вѣдь вотъ охота! съ замирающимъ отъ волнен³я сердцемъ прошепталъ Бояриновъ.

   - Молчи! раздраженно перебила княгиня, не сводя глазъ съ пристяжной... Пристяжная оступилась, скользнула, карета дрогнула, зашаталась. Княгиня вспыхнула и въ тотъ же мигъ по блѣднѣла. Максимъ не потерялся. Онъ буквально поднялъ при стяжную на возжѣ. Дорога расширилась.

   Княгиня порывисто вздохнула.

   - Молодецъ, Максимъ!.. Три рубля тебѣ на чай! уже весело крикнула она изъ кареты. А на тебя, Вася, я все-таки зла, зла и зла!.. и, опустивъ рѣсницы, она слегка вздохнула

   - За что? изумленно взглянувъ, спросилъ Бояриновъ.

   - И ты еще спрашиваешь!.. вспыхнувъ, перебила княгиня. Да развѣ ты публичво не билъ побитую?.. Развѣ ты взялъ на себя трудъ подумать, что выносила она, подавленная и страхомъ и стыдомъ въ эти ужасныя минуты, когда за прокуроромъ, забывъ въ себѣ человѣка, металъ ты въ нее грязью на глазахъ цѣлой толпы!.. Ты достигъ!.. Тебѣ апплодировали, но мнѣ... только жаль тебя было въ тѣ минуты!.. Ты взялъ на себя обвивить женщину, но взялъ-ли трудъ подумать надъ ея сердцемъ?!... Ты, главнымъ образомъ, обвинялъ ее въ томъ, что не любя мужа, вышла за него, дѣлала видъ, что любитъ!... Но не всѣхъ-ли почти женъ тогда бы пришлось обвинять тебѣ? Защитникъ правъ!.. Убила Орловскаго не она, убилъ Казницк³й. Будь онъ человѣкъ самостоятельный, онъ бы вышелъ самъ и вывелъ ее. Но онъ пролетар³й, онъ такъ же былъ лишенъ возможности добывать себѣ средства въ жизни, какъ и она, по самому положен³ю женщины!.. И вотъ въ чемъ именно, въ самомъ положен³и женщины, какъ рабыни безысходной нужды, какъ рабыни сердца, кроется зародышъ преступлен³я, а ужъ ни какъ не въ ней самой, не въ ея преступной волѣ!.. Ты этого не понялъ, ты даже не взялъ труда подумать надъ этимъ, и вотъ почему, не смотря на твое, дѣйствительно, замѣчательно вл³ятельное слово, на всю твою энерг³ю, на весь блескъ и картинность твоей рѣчи, защитникъ, этотъ скромный, робк³й молодой че³овѣкъ, сталъ неизмѣримо выше тебя!.. И это понятно!.. Въ немъ я чувствовала человѣка, въ тебѣ же только прокурора!.. Его рѣчь была проникнута глубокимъ чувствомъ. Твоя же, не смотря на всю тонкость анализа, скорѣе изумляла, поражала, чѣмъ возбуждала сочувств³е.

   - Вовсе нѣтъ! горячо перебилъ Васил³й Андреевичъ. Причина въ историческомъ прошломъ, причина въ томъ, что въ нашу плоть и кровь всосался нелѣпый взглядъ, что преступникъ - это несчастный.

   - Перестань, Бога ради, перестань!.. Довольно объ этомъ, не раздражай меня!.. Если только хочешь, чтобъ не была я такою, какою засталъ ты меня.

   Карета въѣхала во дворъ и, обогнувъ заглохш³й въ травѣ цвѣтникъ, остановилась у поросшихъ мохомъ бѣлыхъ коловнъ огромнаго барскаго дома.

   - Максимъ, возьми изъ кареты чайницу и прикажи приготовить самоваръ во второй гостиной! торопливо выходя изъ кареты, приказала она.

   - Это-то хваленое Надгорное! съ усмѣшкой спросилъ Бояриновъ.

   - Тебѣ не нравится?

   - Чему же нравиться? Это скорѣе какая-то могила, чѣмъ жилье!

   - Пойдемъ, дай руку, и ты самъ почувствуешь то же, что испытала я здѣсь нѣсколько дней тому назадъ.

   Они обогнули домъ и, миновавъ огромный, густою волокнистою травою поросш³й дворъ, вошли подъ столѣтнюю, непроницаемую тѣнь липовой аллеи.

   - Каковъ воздухъ?

   - Хорошъ! и, пр³остановившись, Васил³й Андреевичъ вздохнулъ жадно, съ наслажден³емъ.

   - Хорошъ! досадливо персбила княгиня... Да развѣ ты дышалъ когда-нибудь такимъ?.. Когда я была здѣсь первый разъ, я долго-долго не рѣшалась уѣхать отсюда! Дикая природа, полный тайнъ домъ, все это, все, чего такъ долго не касалась рука человѣка, окончательно оторвало меня отъ пошлой городской дѣйствительности и унесло мое воображен³е въ тотъ лучш³й м³ръ, м³ръ людей, а не людишекъ, м³ръ страстей, а не страстишекъ, м³ръ жизни, а не того пошлаго прозябан³я, что со дня на день сушитъ въ насъ и умъ, и сердце!.. восторженно высказалась она и, порывисто вздохнувъ, взглянула въ даль... Смотри!.. Вонъ озеро Вигри!.. Пойдемъ! Сядемъ вонъ тамъ, на этой скамьѣ, и, бросивъ его руку, она опередила... Это мѣсто всегда будетъ любимое у меня!.. Носится предан³е, что нѣсколько десятковъ лѣтъ тому назадъ здѣсь потонулъ, катаясь въ лодкѣ, молодой владѣлецъ съ красавицей женой, и, опустивъ голову, она задумалась.

   Съ лихорадочнымъ волнен³емъ, съ нервнымъ трепетоцъ слѣдилъ Васил³й Андреевичъ за каждою малѣйшею перемѣною въ ея непрерывно измѣнявшемся оживленномъ лицѣ... Она стихала, и онъ замолкалъ; она оживлялась, и снова жизнь кипѣла въ немъ... Вотъ она быстро подняла голову, опять блеснулъ ея взглядъ.

   - Приходилось-ли тебѣ когда либо стоять на берегу взморья, Вася, въ тѣ чудныя минуты, когда бушующ³я волны, волна отъ волны дробясь, пѣнясь, какъ сумашедш³я, ударяясь о скалы, бьютъ тебѣ подъ самыя ноги, и такъ тянетъ, тянетъ въ себя ихъ страшная пѣна!?

   - И отдайся ей, этой волнѣ, отдайся наслажденью, счастью! Тебя осудитъ ид³отъ, на твой счетъ съослитъ болванъ, но, что тебѣ до нихъ, когда удѣломъ твоимъ будетъ счастье! вспыхнувъ горячо проговорилъ онъ.

   - А совѣсть?.. Ta самая совѣсть, о которой такъ хорошо говорилъ ты сегодня въ судѣ? и, быстро вставъ, она нервно разсмѣялась...

   Холодною струею пробѣжалъ по немъ этотъ загадочный, такъ непр³ятно оборвавв³³йся вдали дикаго парка смѣхъ.

   - Дай руку! глубоко вздохнувъ, уже спокойнѣе проговорила она и, пройдя нѣсколько шаговъ, насмѣшливо взглянула на него изъ-подъ слегка сжатыхъ бровей. Вотъ ты, господинъ прокуроръ, такъ горячо и такъ много трактовавш³й сегодня о совѣсти, скажи-ка, что такое совѣсть?

   - Совѣсть? вдумчиво повторилъ Бояриновъ.

   - Совѣстно, по моему, только то, что противоестественно! горячо отвѣтила она самой себѣ. А эту-то совѣсть, ту, что ты проповѣдуешь, измышленную людьми, предразсудками, никогда не признавала и никогда не признаю! и, презрительно усмѣхнувшись, она усворила шагъ.

   Не проронивъ ни слова, дошла она до дома. Во второй гостиной уже готовъ былъ чай. Тепло и уютно было въ этой маленькой комнатѣ, у чайнаго стола, освѣщеннаго большою лампою подъ розовымъ абажуромъ.

   За чаемъ княгиня опять перешла въ тонъ раздражен³я. Она горячо отрицала всякую устойчивость, всякое значен³е во взглядахъ, убѣжден³яхъ людей, въ ихъ привязанностяхъ и отношенихъ и, все нервнѣе смѣясь надъ крѣпостниками любви, какъ надъ ид³отами, какъ надъ глупцами, въ концѣ концовъ, пришла къ выводу, что жизнь лишь игра въ ощущен³я и что чѣмъ губже, чѣмъ живѣе они, тѣмъ отраднѣй живется человѣку.

   - Только жизнь, какъ борьбу, только жизнь, какъ волнене, понимаю я!... заключила она и, скрестивъ руки на грудь, откинулась въ уголъ дивана.

   Все болѣе и болѣе терялъ Васил³й Андреевичъ власть надъ собою. Кружилась голова, горѣла кровь въ вискахъ, какъ ледъ холодны были руки, все неопреодолимѣе влекло его къ ней. Но онъ ее зналъ, онъ опять боялся насмѣшки и, затаивъ въ глубинѣ души свой порывъ, онъ въ этотъ мигъ даже не смѣлъ взглянуть ей въ глаза.

   Но вотъ она быстро приподнялась, сама подошла къ нему, положила руку на его плечо и чуть внятно прошептавъ:

   - Вася! снизу въ верхъ взглянула на него своимъ дощебринскимъ, кокетливо-заигрывающимъ взглядомъ. Ея лицо горѣло, все трепетнѣе и трепетнѣе вздрагивали губы.

   Онъ ее обнялъ, привлекъ.

   - А твоя совѣсть? прошептала она и, сжавъ его губы горячею ладонью, тихо засмѣявшись, быстро вышла изъ гостиной.

   - Но, это просто глупо, Наташа! вспыхвувъ, крикнулъ ей вслѣдъ Васил³й Андреевичъ.

  

  

   Напрасно Елена Павловна не спала въ эту ночь, напрасно такъ долго дожидалась его. Онъ вернулся около четырехъ часовъ утра и, опасаясь, чтобы подозрѣн³ями, упреками, слезами не омрачила вызваннаго въ немъ княгинею восторженнаго настроен³я, легъ въ кабинетѣ. Мечта обѣщала быть дѣйствительностью и всю ночь представлялась ему княгиня въ ея голубомъ, свободномъ пеньюарѣ, съ распущенной косой, со взглядомъ, отуманеннымъ страст³ю, съ улыбкой нѣги на раскраснѣвшемся лицѣ.

   Онъ проснулся около полудня.

   - Вася!... Да ты съ ума сошелъ!... Гдѣ ты пропадалъ всю ночь?! войдя въ кабинетъ, рѣзко проговорила Елена Павловна. Мало того, что ты позволяешь ей оскорблять меня, какъ тогда въ соборѣ, что ты совсѣмъ, совсѣмъ бросилъ меня ради ея, что съ утра и до ночи торчишь у ея юбки, еще вздумалъ устраивать так³я милыя ночныя tête à tête. Нѣтъ!... я все сносила, я на все смотрѣла сквозь пальцы, но этого я не снесу, я не позволю, понимаешь, не позволю тебѣ играть мною ради этой.... и нервный спазмъ сдавилъ ей горло.

   - Ты забываешься, Лена! Наташа мнѣ кузина и между нами не мѣсто ночнымъ tête à tête! вспыльчиво отвѣтилъ онъ.

   - О, да, конечно! съ трудомъ передохнувъ, еще порывистѣе перебила его Елена Павловна. Я забыла, все забыла! Забыла какъ ты изнывалъ подлѣ нея еще мальчишкой, забыла, какъ она, ледяная, бездушная, играла твоимъ отчаяньемъ!... Забыла какую милую жизнь, благодаря ей, велъ ты потомъ!... Нѣтъ я довольно терпѣла!... Я.... ее ненавижу! и она вспыхнула выпрямилась.

   - Ну, и что жъ ты намѣрена? избѣгая ея взгляда, холодно насмѣшливо спросилъ Васил³й Андреевичъ.

   - Что я намѣрена?! и у нея задрожали рѣсницы, зардѣлись уши. Я поѣду въ князю, я открою ему глаза, я попрогу его разъяснить ей, наконецъ, что такъ вести себя неприлично, гадко, что это безсовѣстно, безчеловѣчно!

   - О, дѣйствуй!... Только забудь разъ-навсегда, что я когда либо былъ твоимъ мужемъ!

   - Какъ?! и она точно окаменѣла въ пристальномъ, ширко-открытомъ взглядѣ, полныхъ ужаса, глазъ.

   - Такъ! насмѣшливо пожавъ плечами, коротко утвердилъ Васил³й Андреевичъ.

   - Т-ты? и судорожно выпрямившись, она схватилась за грудь, вышла.

   - Боже мой, Боже, какая пытка!... И когда, наконецъ, пойметъ она, что наши жизни - разныя жизни, что между нами нѣтъ ничего, рѣшительно ничего общаго!... Что она всегда была и останется по отношен³ю ко мнѣ ребенкомъ, въ которому я могу снисходить, котораго я могу баловать, но никогда, никогда не подниму до себя!

   - Ваше высокород³е! останавливаясь въ дверяхъ, громко проговорилъ курьеръ. Господинъ предсѣдатель приказали просить ваше высокород³е въ съѣздъ. Уже всѣ собрались.

   - Въ съѣздъ? разсѣянно повторилъ Васил³й Андреевичъ. Да развѣ сегодня 20?

   - Точно такъ, ваше высокород³е!

   - Чтобъ чертъ побралъ эти съѣзды! досадливо подумалъ онъ и, подойдя къ столу, рѣзко позвонилъ.

  

  

   Еще никогда Бояриновъ не былъ настолько разсѣянъ при отправлен³и служебныхъ обязанностей, какъ въ это утро. Онъ дошелъ до того, что, давая заключен³е по второму дѣлу, привелъ въ подтвержден³е его обстоятельствъ показан³я свидѣтелей, выслушанныхъ судомъ по первому.

   Все время засѣдан³я стояла подлѣ него Елена Павловна и, не сводя съ его лица широко-открытыхъ, полныхъ ужаса, глазъ, все сильнѣе возмущала противъ него его же совѣсть!

  

  

   Возвратившись домой прямо изъ съѣзда и узнавъ отъ человѣка, что жена заболѣла, что у нея докторъ, онъ торопливо прошелъ въ ея спальню.

   Онъ засталъ ее на постели, съ закрытыми глазами, съ лихорадочнымъ румянцемъ на лицѣ. Подлѣ нея, опустивъ голову, сидѣлъ Градынск³й. Не трудно было по морщинистымъ складкамъ между бровей, по суровому выражен³ю его глазъ, угадать, что положен³е ея было серьезно и что онъ соболѣзновалъ отъ всей души. У окна - блѣдный Соколинъ. Скрестивъ руки на груди, онъ задумчиво смотрѣлъ въ даль.

   Не смѣя подойти, не смѣя шелохнуться, какъ вкопанный остановился Васил³й Андреевичъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ постели.

   - Вотъ она.... вонъ, вонъ!... Прочь, прочь отъ меня!... вся волнуясь, отрывисто-рѣзко произносила Елена Павловна. О, Боже мой, Боже!... Подкрѣпи меня, дай мнѣ силъ! чуть внятно прошептала она и, вздохнувъ, выпрямилась.

   Градынск³й тяжело вздохнулъ, всталъ, приподнялъ ея горячую руку, высчиталъ пульсъ и, рѣзко пожавъ плечами, вышелъ изъ спальни.

  

  

   - Что съ нею?... Она бредитъ, останавливая его въ гостиной, глухо спросилъ Бояриновъ.

   Градынск³й опять пожалъ плечами и, положивъ руку на лобъ, отрывочно нроговорилъ.

   - Не понимаю, рѣшительно не понимаю!... Пока далъ сильнѣйш³й пр³емъ кали бромати! Если подѣйствуетъ, нервный припадокъ, вызванный какимъ-либо крайнимъ волнен³емъ, пройдетъ, если же нѣтъ, - горячка!

   Бояриновъ поблѣднѣлъ.

   - Бога ради.... спасите ее!

   - Увидимъ! глухо отвѣтилъ Градынск³й, угрюмо посмотрѣвъ на него изъ подлобья, быстро вышелъ изъ гостиной.

   - Громъ не грянетъ, русск³й мужикъ не перекрестится! сходя съ лѣстницы, желчно думалъ онъ.

   И онъ былъ правъ. Бояриновъ какъ будто-бы впервые въ жизни созналъ въ этотъ мигъ, мигъ возможности утраты, что ея жизнь была дорогою для него жизн³ю, что она, эта молодая, полная правъ на счаст³е, жизнь, всѣмъ, всѣмъ пожертвовала для него, и любовью къ матери, и къ брату Михаилу, и ко всей семьѣ, и что въ отвѣтъ онъ далъ ей лишь одни мучен³я. Онъ теперь только понялъ, что, то пренебрегая ею, то увѣряя ее въ любви, онъ еще сильнѣе заставлялъ ее страдать, и въ тотъ мигъ онъ далъ себѣ твердое слово всѣмъ пожертвовать, все забыть, лишь-бы вознаградить ее за пережитыя страдан³я!

  

  

   Потянулись тяжелые, скучные, невыносимо-скучные дни. Елена Павловна поправлялась медленно. Она была крайне слаба и, измѣняясь въ лицѣ, вся вздрагивая при малѣйшемъ намекѣ Васил³я Андреевича на необходимость выѣхать, все настойчивѣе удерживала его.

   - Скучно!... Главное, о чемъ съ нею говорить!... И такъ хотѣлось бы видѣть княгиню! и принимая веселый видъ, онъ безотлучно былъ съ нею.

   Княгиня, взбѣшенная отказомъ Елены Павловны принять ее, раздраженная еще болѣе того самимъ Васил³емъ Андреевичемъ, не находившимъ для нея даже и одной свободной минуты, никого не принимала, нигдѣ не показывалась.

   Градынская окончательно охладѣла къ Еленѣ Павловнѣ и, бывая у нея очень рѣдко, видимо избѣгала Васил³я Андреевича. Но, за то Камилина бывала у нихъ все чаще и чаще, и Елена Павловна уже начинала измѣнять взглядъ на нее. Даже Соколинъ сталъ съ ней внимательнѣе.

  

  

   Прошло двѣ недѣли. Елена Павловна поправилась окончательно, по крайней мѣрѣ, по наружности. Васил³й Андреевичъ вздохнулъ свободнѣе и, опять оживленный, опять веселый, счастливый при самой мысли увидѣть, наконецъ, княгиню, подарилъ Еленѣ Павловйѣ еще одинъ отрадный вечеръ.... Была Камилина, былъ Соколинъ, была Градынская и, оживленная его теплымъ съ ней вниман³емъ, она все простила ему, и снова весело ей было заглянуть въ это будущее, въ это радостное завтра, въ съѣздъ, гдѣ онъ долженъ былъ давать заключен³я, на балу Ридрихсъ, гдѣ въ саду, съ глазу на глазъ, могъ опять онъ дать ей столько пр³ятныхъ минутъ.

  

  

   Насталъ день разбирательства въ съѣздѣ возбуждавшаго столько толковъ, столько противорѣчивыхъ предположен³й дѣла Розенталя. Волновались съѣхавш³еся помѣщики, волновались евреи, волновались даже дамы, все одной и той же мыслью: кто побѣдитъ, законъ или губернаторъ?

   Рано всталъ въ это утро Васил³й Андреевичъ и тревожными шагами расхаживалъ по залу, нервно потирая рука объ руку, рѣшительно теряясь, какъ поступить, какъ выйти и съ чест³ю, и цѣлымъ, изъ этого исключительнаго дѣла. Дать заключен³е въ пользу губернатора - невозможно! Дать заключен³е въ пользу Розенталя, не значило-ли разорвать навсегда отношен³я къ Долинымъ и, быть можетъ, даже лишиться положен³я! Онъ колебался.

   Но едва только сѣлъ на свое прокурорское кресло, едва только почувствовалъ надъ собою сотню взглядовъ толпы, едва увидѣлъ зерцало, какъ не бывало сомнѣн³й, и все лихорадочнѣе, вее нетерпѣливѣе билось его сердце горячимъ желан³емъ, не смотря ни на что, отстоять Розенталя во имя закона.

   На стѣнныхъ часахъ каѳедральнаго собора, пробило четыре. Ступеньки лѣстницы съѣзда покрылись сплошною массою евреевъ. Они, очевидно, ликовали.

   - Гашпадинъ прикароръ! гашпадинъ прикароръ, слышалось отовсюду.

   - Что вы толчетесь, анафемы?! рѣзко крикнулъ Чижевск³й.

   Толпа разступилась.

   - Къ губернатору! крикнулъ онъ подъѣхавшему извощику.

  

  

   Княгиня приняла его въ будуарѣ.

   - Ну, что?... Чѣмъ кончилось дѣло?

   Чижевск³й почтительно склонился и, тихо откашлянувшись въ руку, во весь ростъ вытянулся передъ нею. Княгиня, нетерпѣливымъ движен³емъ руки, указала ему на стулъ подлѣ письменнаго столика.

   - Я долженъ, прежде всего, медленно опускаясь на стулъ и отставляя слово отъ слова, началъ онъ: прежде всего поздравить васъ, княгиня, съ высшей степени, громкимъ и блестящимъ успѣхомъ. И, пр³остановившись, онъ поправилъ очки.

   - Значитъ, приговоръ утвержденъ? живо встрѣтила княгиня.

   - Нѣтъ-съ! Отмѣненъ! взглянувъ на нее по верхъ очковъ, спокойно удостовѣрилъ Чижевск³й.

   - Такъ съ какимъ же успѣхомъ вы меня поздравляете?

   - Вашего кузена! добродушно пояснилъ онъ.

   - Но, если не ошибаюсь, вспыхнувъ, рѣзко проговорила княгиня, я просила васъ прослѣдить за ходомъ дѣла, а не за кузеномъ?