Иогель Михаил Константинович - Между вечностью и минутой

ымъ товомъ согласился Чижевск³й.

   - Я кое-что замѣтила, тихо говорила Сытова Чирикову.

   - Что это кое-что? бѣгло взглянувъ на нее, заинтересовался Чириковъ.

   - Что вы.... что на васъ княгиня уже успѣла произвести свое дѣйств³е.

   - Когда вы перестанете оскорблять меня своими подозрѣн³ями? вспыхнувъ, почти полнымъ голосомъ окрысился Чириковъ.

   - Тише, тише! тревожно оглянувшись на слѣдовавшихъ за ними Дорфа и Камилину, сдержала его Сытова.

   - Я рѣшительно не могу понять, что взволновало васъ въ такой степени въ словахъ княгини, Ольга Владим³ровна? спросилъ Дорфъ.

   - Терпѣть не могу самохвальства.

   Подъ окнами зала раздался стукъ подъѣхавшаго экипажа. Камилина нервно прислушалась.

   - Нѣтъ! вы сегодня, рѣшительно какая-то особенная! внимательно посмотрѣвъ на нее, тихо замѣтилъ Дорфъ.

   - Вотъ ужъ ничуть-то! Такая-жъ, еакъ всегда! не отводя глазъ отъ дверей зала, разсѣянно отвѣтила она.

   Баронъ невольно посмотрѣлъ въ ту же сторону. Въ залъ вошли Бояриновы и Градынская. Камилина покраснѣла, быстро отвернулась. Дорфъ опустилъ глаза. По губамъ Градынской скользнула тонкая, злая усмѣшка.

   - Здравствуйте, Елена Павловна, сколько лѣтъ, сколько зямъ я не имѣлъ удовольств³я васъ видѣть! видимо намѣренно повернувъ къ нимъ навстрѣчу и быстро протягивая ей руку, сказалъ Дорфъ. Ни въ театрѣ, ни въ городскомъ саду, ни въ городѣ даже, ну нигдѣ, рѣшительно вигдѣ нельзя васъ встрѣтить. И какъ не стыдно! полушутя, полусерьезно упреквулъ онъ.

   - Нътъ, это вамъ стыдно, баронъ, столько времени лишать меня кофе.

   - Какъ лишать кофе?

   - А такъ, потому что я только съ вами и люблю его пить. Вы такъ аппетитно всегда смотрите въ стаканъ и такъ вкусно его пьете.

   Дорфъ громко разсмѣялся.

   - Вотъ и вы совсѣмъ забыли насъ, Ольга Владим³ровна! говорилъ, между тѣмъ, Бояриновъ, избѣгая ея взгляда.

   - Все время нездоровилось.

   - Мнѣ кажется, что у васъ и теперь даже лихорадка! участливо всматриваясь въ нее, перебила Градынская. У васъ рука холодна, какъ ледъ.

   - Ну, это скорѣе отъ удовольств³я встрѣчи съ вами, нежели отъ лихорадки! еще ярче вспыхнувъ, громко кольнула Камилина.

   Дорфъ улыбнулся. Градынская поблѣднѣла. Бояриновъ тревожно посмотрѣлъ на жену.

   - Mesdames, вы, кажется, рѣшились уморить насъ голодомъ сегодня! тономъ шутливаго упрека встрѣтила княгняя.

   - Вина не на мнѣ, княгиня. Это Елена Павловна такъ долго кокетничала передъ зеркаломъ.

   - Вася, слышишь? А кого жъ мы ждали почти до пяти?

   - Тебя, милая!

   Общ³й смѣхъ покрылъ отвѣтъ Бояринова.

   - Вотъ гадк³й! А еще мужъ, сдвинувъ брови, пожаловалась Елена Павловна.

   Вошли въ столовую. Голоса смолкли. Закуска видимо поглотила общее вниман³е. Подали супъ. Задвигались стулья... Все засуетилось.

   - Я буду мѣшать вамъ ѣсть, Ольга Владим³ровна? тихо проговорилъ Бояриновъ.

   - Едва-ли! Я обѣдаю съ барономъ, сухо отвѣтила она. Бояриновъ вспыхнулъ и, быстро отойдя, занялъ мѣсто подлѣ Градынской.

  

  

   Надъ столомъ носился громк³й, болѣе или менѣе общ³й, оживленный говоръ.

   - Я никогда не говорю о томъ, что я буду чувствовать или чувствовалъ, а лишь что въ данный моментъ чувствую.

   - Вотъ въ томъ-то и бѣда, что вы и сами-то моментъ.

   - Это почему? Доводилось мнѣ испытывать моменты, за которые я не прочь былъ бы и теперь отдать жизнь. И почему же вы исключен³е?

   - Благодарю, не ожидала. Вамъ алашъ говоритъ сегодня больш³я любезности.

   - Нѣтъ, скорѣе вамъ! и Бояриновъ, какъ бы совершенно невольно коснулся концомъ сапога носка ея туфли.

   - Да не дурите же! На насъ смотрятъ всѣ, всѣ!

   - И я на нихъ! Хотите краснаго?

   - Нѣтъ.

   - Ну такъ шато-д'икемъ?

   - Съ тѣмъ, чтобъ вы больше ничего не пили.

   - Какъ, да для чего же вино-то поставлено?

   - Чтобъ вы на него смотрѣли издали, желали бы, любовались и все-жъ таки не могли бы получить.

   - Благодарю! Да я бы сталъ тогда кусаться больнѣе вашего! и, наливъ ей рюмку шато-д'икемъ, онъ валилъ себѣ стакавъ краснаго.

   - Я весьма нерѣдко завидую настроен³ю Васил³я Андреевича! говорилъ, между тѣмъ, Дорфъ Ольгѣ Владим³ровнѣ. Посмотрите, какъ онъ веселъ, оживленъ, сколько энерг³и въ немъ. Да! Говоритъ и говоритъ! Если не языкомъ, то движен³ями, взглядами. Со стороны можно подумать, что Градынская вся его жизнь, а мнѣ вотъ почему-то кажется, даже я почти увѣрена, что онъ вовсе не интересуется ею.

   - Ну, нѣтъ! Что онъ интересуется ею - это несомнѣнно, и кто жъ оживилъ его въ такой степени, какъ не она?

   - Ничуть! Алашъ и красное вино, а она побочное обстоятельство! усмѣхнувшись, возразила Камилина.

   Дорфъ громко разсмѣялся.

   - По моему, онъ скорѣе вызываетъ сострадан³е, чѣмъ зависть, серьезно добавила она.

   - Это почему?

   - Да развѣ такое отношен³е въ жизни нормально? Онъ хочетъ все, разбрасывается, съ каждымъ днемъ мельчаетъ въ своихъ стремлен³яхъ и ковчитъ тѣмъ, да еще кончитъ въ ту пору, когда друг³е начиваютъ только дышать полною грудью, что утратитъ самую способность въ серьезному, устойчивому счаст³ю!

   - Напротивъ. Я думаю, что вся жизнь его промелькнетъ, какъ одинъ счастливый мигъ, а въ убыткѣ останется не онъ, а всякая сближающаяся съ нимъ женщина.

   Камилина подавила вздохъ.

   - Какъ мнѣ весело смотрѣть на Васю, говорила въ то же время Елена Павловна Соколину. Ну, посмотрите, посмотрите, какой онъ оживленный. довольный! И я рада за Градынскую.

   - Это почему?

   - Ахъ, если бъ вы знали, какъ мнѣ досадно было на него за нее всѣ эти дни! Онъ такъ мучилъ ее, бѣдную, такъ зло смѣялся надъ нею. Я чуть не поссорилась съ нимъ за это ceгодня. Знаете, мнѣ кажется, что она увлечена имъ? Вотъ чего мнѣ прежде не приходило въ голову.

   - Э, нѣтъ! просто болтаетъ. Вѣдь съ ея Владим³ромъ Казим³ровичемъ не больно-то разговоришься.

   - Да если бъ даже, что за бѣда? Пусть весело, когда весело, и при томъ я вполнѣ увѣрена, что... что она никогда не позволитъ себѣ ничего серьезнаго, и такъ меня любитъ, что не пожелаетъ сдѣлать мнѣ злое.

   - А если?

   - О, нѣтъ, нѣтъ! Вотъ княгиня, Камилина - это дѣло другое.

   - Вы, кажется, въ особенности пристрастны къ княгинѣ. Елена Павловна, и Соколинъ улыбнулся на нее своею открытою, привѣтливою улыбкою.

   - Вы ее не знаете! Она ужасная женщина, вспыхнувъ, горячо перебила Бояринова. Она способна свести съума. Она свела въ могилу Бернсдорфа, заставила брата Мишу надѣлать кучу глупостей, наконецъ, и Вася, еще мальчикомъ, чуть не погибъ изъ-за нее. Да, я ее не люблю и боюсь. У меня какой-то инстинктивный страхъ къ ней. Мнѣ даже непр³ятно, когда она подходитъ къ нему или смотритъ на него.

   - Полноте, Елена Павловна, что было, то прошло.

   - Подай Богъ, но.... и Елена Павловна вздохнула, задумалась.

   - Что но? избѣгая ея взгляда, перебилъ Соколинъ.

   - Я увѣрена, что стоитъ ей только захотѣть - и онъ опять начнетъ сумашествовать.

   - Елена Павловна?

   - Что?

   - Если вы хоть настоличко расположены ко мнѣ, указалъ онъ на ноготь мизинца, то перестаньте мучать себя этими несуществующими ужасами.

   - Да я и не думаю себя мучить ими! Мнѣ, напротивъ, ceгодня очень весело.

   - За здоровье княгини, ура! высоко поднимая бокалъ, громко, густымъ басомъ, провозгласилъ Ридрихсъ.

   Васил³й Андреевичъ поднялся, за нимъ друг³е, и вереницею потянулись въ сторону княгини. На всѣхъ лицахъ заискивающ³я улыбки, въ движен³яхъ какая-то исключительная, нервная суетливость. Одимъ на перебой другому стараются заглянуть ей въ глаза, словить ея улыбку.... И она это чувствуетъ, сознаетъ, что достаточно ей улыбнуться, взглянуть, бросить слово, чтобъ это баранье стало, забывъ долгъ и совѣсть, со всѣхъ ногъ кинулось плясать ей въ угоду. Досадливое, близкое къ презрѣнью, чувство овладѣло Ольгою Владим³ровною и она, какъ бы на зло самой себѣ, какъ бы съ прямою цѣлью раздражить себя въ конецъ и разъ навсегда возненавидѣть эту пошлую среду, все внимательнѣе, все зорче всматривалась въ толпивш³яся вокругъ княгини лица. Ближе всѣхъ къ ней Бояриновъ. Онъ блѣденъ, взглядъ его лихорадоченъ. Говоритъ что-то ей и такъ горячо, съ такинъ энтуз³азмомъ, какъ будто отъ ея отвѣта зависитъ его быть или не быть. Она избѣгаетъ его взгляда. Полуопущены рѣсницы и такъ красивъ овалъ ея оживленнаго лица. Но вотъ онъ кончилъ и теперь въ упоръ надъ княгинею заискрился его оживленный взглядъ. Она быстро взмахнула на него рѣсницами, на одинъ мигъ, какъ бы намѣренно, задержала надъ нимъ свои больш³е, выразительные глаза и, слегка склонившись къ нему, чокнувшись съ нимъ бокаломъ, улыбнулась, отступила, а Васил³й Андреевичъ, видно забывшись, все еще слѣдилъ за нею, все любовался на нее. Вся кровь ударила въ голову Ольгѣ Владим³ровнѣ, туманомъ подернулся залъ. Вотъ опять кто-то крикнулъ: ура!... Подъ окнами грянула музыка.

  

  

   Чрезъ настежъ открытыя окна зала далеко разносились звуки оживленнаго вальса. Кружились пары, какъ сумашедш³я вились онѣ то передъ Ольгою Владим³ровною, то за нею, то такъ близко, что даже чувствовала она на лицѣ, на плечахъ ихъ горячее, порывистое дыхан³е. Въ дали зала, въ томъ концѣ, Бояриновъ, оживленный, веселый, какъ рѣдко, склонился передъ княгиней. Онъ крѣпко охватилъ ея гибкую, стройную тал³ю и въ тотъ же мигъ закружились они. Какъ, дѣйствительно, хороша была она въ этомъ, общемъ съ нимъ, безумномъ порывѣ! Едва касаясь паркета, вся, вся въ его рукѣ, и легка, и грац³озна, какъ серна. Онъ былъ блѣденъ, онъ, какъ будто, и на одинъ мигъ даже не смѣлъ силъ отвести отъ нея своего лихорадочнаго, возбужденнаго взгляда. Полуопущены ея рѣсницы, нѣжно рдѣетъ румянецъ на матово-блѣдномъ лицѣ. Вотъ все ближе и ближе. Вотъ, вотъ сейчасъ пронесутся мимо. Онъ что-то тихо говоритъ ей. Ольга Владим³ровна чутко вслушалась.

   - Тише, тише, Вася! точно порвался въ Ольгѣ Владим³ровнѣ голосъ княгини.

   Она вздрогнула. Она и безотчетно презирала, и сознательно ненавидѣла ее въ эту минуту, - и ее, и Бояринова.

   Княгиню смѣнила Градынская. Она такъ близко къ нему, что Ольгѣ Владим³ровнѣ казалось, что его губы касались ея губъ, что отъ его порывистаго, жгучаго дыхан³я горѣла она, такою густою, живою краскою рдѣлись ея плечи. Какимъ-то туманомъ подернулся залъ. Сбились пары. Лица потеряли свою рельефность. Все смѣшалось, спуталось, закружилось, завертѣлось. Ольга Владим³ровна пошатнулась. Мертвенная блѣдность покрыла ея лице и, положивъ руку на лобъ, примѣтно колеблясь, точно опьяненная, вышла она на террасу. Свѣжею струею пахнуло ей въ лицо. Не слышно больше было звуковъ вальса, только все громче и громче смѣялись надъ нею и Градынская, и Долина, и Дорфъ, и Зизи, и онъ, даже онъ, и такой нестерпимою болью жалъ сердце этотъ адск³й смѣхъ.

   - Оля, куда ты? взволнованно окликнула ее Елизавета Михайловна, настигая уже въ аллеѣ.

   - Ахъ, оставь меня въ покоѣ! и ея губы судорожно передернулась.

  

  

   Вальсъ продолжался. Васил³й Андреевичъ, уже трет³й разъ шелъ съ княгинею. Елена Павловна тревожно слѣдила за ними. Кругъ за кругомъ, все тѣснѣй, все ближе въ нему, носилась княгиня. Она какъ будто навсегда забылась въ его рукѣ.

   - Какъ восхитительно хороша она! не отводя глазъ отъ княгини, громко отнеслась къ Еленѣ Павловнѣ Градынская. Сколько грац³и, женственности, кокетства въ каждомъ ея взглядѣ, въ каждомъ движен³и!

   - Женственности? вспыхнувъ, горячо перебила Елена Павловна. Вотъ уже вовсе нѣтъ! У нея для этого слишкомъ мало сердца.

   - Быть можетъ! Но, развѣ она отъ этого теряетъ? Нисколько! На что мущинамъ сердце?... Вотъ вамъ доказательство: у насъ есть сердце, а у нея нѣтъ, и, между тѣмъ, подлѣ нея всѣ, а подлѣ насъ никого.

   - А развѣ я ничто по вашему? усмѣхнувшись, вмѣшался Соколинъ.

   - Довольно, упаду, торопливо снимая руку съ плеча Бояринова, прерывающимся голосовъ, остановилась княгиня въ двухъ - трехъ шагахъ отъ нихъ.

   - Какой ты сумашедш³й, Вася! едва слышно добавила она.

   У Елены Павловны все сильнѣе дрожалъ вѣеръ въ рукахъ.

   - Да развѣ ты встрѣчала когда-нибудь человѣка, способнаго сохранить подлѣ тебя разсудокъ? оживленно отозвался Васил³й Андреевичъ. Я увѣренъ, что если бы захотѣла, ты свела бы съ ума самаго Ридрихса, не смотря на его почти семьдесять лѣтъ.

   - Да вотъ это именно, надъ чѣмъ надо подумать, кого интереснѣе, тебя или Ридрихса, и тихо разсмѣявшись своимъ внутреннимъ, загадочнымъ смѣхомъ, княгиня отошла отъ него къ барону.

   - Ѣдемъ домой, Вася! нервно взмахнувъ на него рѣсницами, отрывочно проговорила блѣдная Елена Павловна.

   - Нѣтъ!... Я не могу. Еще будетъ кадриль. Я обѣщалъ, и притомъ, я полагаю, что ты не разсыпишься, если пробудешь еще полчаса.

   - А если я устала, если мнѣ дурно!?

   - Ну, такъ поѣзжай! Тебя, вѣроятно, не откажется проводить Соколинъ.

   - Но, Вася, вѣдь я жъ тебѣ сдѣлала удовольств³е, я пр³ѣхала, такъ неужели не можешь бросить твою несносную кадриль? Извинишься!... Неужели для тебя эта кадриль больше значитъ, чѣмъ я, чѣмъ мое спокойств³е, здоровье? перебивая слово словомъ, точно въ лихорадкѣ, говорила она, и все сильнѣе дрожали на его рукѣ тонк³е пальцы ея маленькой, слабой, нервной руки.

   - Если я далъ слово, ну, какъ же ты хочешь? очевидно, колеблясь, уже слабо возразилъ онъ.

   - Ну, я прошу тебя, милый! не спуская съ его лица умоляющаго взгляда, чуть слышно прошептала она.

   Градынская насмѣшливо посмотрѣла на него.

   - О, нѣтъ, нѣтъ, не могу, Лена!... Разъ сказалъ, что нѣтъ, и нѣтъ, и быстро отвернувшись, какъ бы боясь ея взгляда, онъ пошелъ къ дверямъ террасы.

   Елена Павловна быстро опустила голову и не проронивъ ни слова, не взглянувъ даже на него, торопливыми шагами пошла изъ зала. Соколинъ едва поспѣвалъ за нею.

  

  

   "Какъ это и глупо, и безтактно!... ревность утромъ, ревность вечеромъ. Что можетъ быть ужаснѣе ревности? Она можетъ отравить и сонъ, и аппетитъ! И чего она, чего?... Отчего же я не ревную ее къ Соколину?... Да я даже былъ бы очень радъ! Хотя бы на нѣсколько недѣль оставила меня въ покоѣ! А все глупость! Глупость - это мать пороковъ! Неужели такъ трудно ей понять, что я могу увлекаться другими и что это нисколько не измѣнитъ меня къ ней, что я бы даже больше любилъ ее, если бъ вѣчно не становилась мнѣ поперекъ дороги. И что теперь подумаетъ княгиня? Какъ выдти изъ этого нелѣпаго положен³я?... Связалъ же меня Господь!... Судьба!... И вовсе не судьба, а прежде всего собственное самодурство, мальчишество. И какъ это странно! Вѣдь мнѣ тогда казалось, что я и одного дня не могу продышать безъ нея!! Видно правъ былъ отецъ, говоря, что не суйся въ воду, не спросясь броду, закуривъ на террасѣ папиросу, досадливо думалъ Васил³й Андреевичъ.

   Раздался сигналъ кадрили.

   - Гдѣ это Камилина? Вотъ еще странное существо! Тоже все ищетъ какой-то любви особенной, неземной! И къ чему родятся так³е люди? Только чтобъ мучить себя и другихъ.

   Васил³й Андреевичъ вздохнулъ. Его брови сошлись. Чья-то рука тихо коснулась его руки. Онъ быстро оглянулся. Это была Градынская. Ея глубок³е, темно-сѣрые глаза дышали укоризной.

   - Что съ тобой? Ты не вѣришь мнѣ, Васил³й?

   - Если бъ я обманулся въ тебѣ сегодня, я бъ разъ навсегда отошелъ отъ тебя.

   - Ну, такъ не любишь! вспыхнувъ и быстро поникая, едва слышно прошептала она.

   - Это предоставляю сознать тебѣ самой, досадливо отшатнувшись и внимательно всматриваясь въ даль, отвѣтилъ онъ.

   - Но, Васил³й, ты жестокъ! Развѣ можно, развѣ добросовѣстно мучить такъ, какъ ты мучишь меня? Кто любитъ, тотъ не глумится надъ чувствомъ, тотъ не въ силахъ разсчитывать каждое слово, каждый взглядъ, каждое движен³е, какъ ты! Тотъ отдается слѣпо, безсознательно.

   - Какъ ты у калитки, съ тѣмъ же догадливо-насмѣшливымъ выражен³емъ перебилъ Васил³й Андреевичъ.

   - Васил³й! сильно дрогнувшимъ голосомъ упрекнула Градынская, и ея взглядъ былъ полонъ нѣги: онъ точно томился въ любви къ нему.

   - Нѣтъ, не я, а ты, Владислава, ты мучишь и меня и себя твоими то да, то нѣтъ, мгновенно вспыхнувъ и крѣпко сжимая ея руку, горячо проговорилъ Васил³й Андреевичъ. Сознай же, наконецъ, что почти годъ играешь мною, что, то подавая надежду, то снова колеблясь, отстраняясь, ты сама обращаешь жизнь наслажден³й въ рядъ пытокъ и укоровъ! И чего же медлишь ты? То манишь, то смѣешься? Ни сегодня - завтра пр³ѣдетъ твой мужъ. Теперь дорога уже каждая минута. Нѣтъ, нѣтъ, Владислава, или сегодня, или никогда!

   Она молчала. Она не смѣла взглянуть ему въ лицо. Она дрожала передъ малѣйшимъ шорохомъ въ саду, передъ каждымъ словомъ слабо долетавшаго изъ гостиной оживленнаго говора. Живымъ, сплошнымъ румянцемъ горѣли щеки, горѣла кровь въ ушахъ. Все отчетливѣе колебались на груди сборчатаго лифа складки. Онъ безъ словъ, въ глубокомъ затишьи, любовался ею. Все сильнѣе дрожала ея рука въ его рукѣ. Да! она рѣшилась! Ужъ не было больше борьбы! Она отдавалась ему въ этотъ мигъ.... безсознательно, слѣпо! Она вся дышала мечтою наслажден³я съ нимъ.

   - Владя, Владя! внѣ себя прошепталъ онъ и, мгновенно высвободивъ руку, обнялъ и прижалъ къ своей груди, и страстный поцѣлуй замеръ на ея губахъ.

   - Ахъ! рѣзко, протяжно вскрикнулъ кто-то на дорожкѣ у газона, подъ самою террасой.

   Градынская вырвалась и, закрывъ лицо руками, опрометью бросилась съ террасы, нервною дрожью пронизалъ Васил³я Андреевича этотъ рѣзк³й, полный и ужаса, и отвращен³я крикъ. Онъ смущенно взглянулъ по голосу. Его глаза встрѣтились съ сжатымъ, суровымъ взглядомъ Камилиной. Судорожная усмѣшка и гнѣва, и презрѣн³я на ея блѣдныхъ губахъ, и въ тотъ же мигъ скрылась она.

  

  

   Непроницаемая тишь царила въ глубинѣ садовъ зеленаго холма. Кой-гдѣ мелькали огоньки и, какъ бы дразнясь, еще тѣснѣй сгущали общ³й сумракъ. Такъ тихо было вокругъ, что малѣйш³й шорохъ уже вызывалъ и дрожь, и зоркое, чуткое вниман³е. Гдѣ-то робко гавкнула собака и, какъ бы испугавшись своего же голоса, смолкла въ тотъ же мигъ.

   - Что съ тобой, Владислава? Чего ты дрожишь, точно въ лихорадкѣ?

   - Ну, не сердись, Васил³й, я сама знаю, что это глупо, ужасно глупо, и все-таки не могу овладѣть собою, Вася! нервно сжимая его руку, спросила она: слышишь, слышишь шорохъ?

   - И не бывало!

   - Мнѣ все кажется, что это кто-нибудь, что насъ увидятъ, подсмотрятъ, подслушаютъ.

   - Полно, что за вздоръ! Кому какое дѣло! и, медленно склонившись, онъ прижалъ въ горячимъ губамъ ея холодную руку.

   - Васил³й, вѣдь ты любишь, ты.... не посмѣешься?

   - Какъ не грѣхъ тебѣ, Владя! тономъ глубокой укоризны козразилъ онъ.

   - Опять, слышишь, Васил³й? и, боязливо прижавшись, она нервно осмотрѣлась.

   - Ровно ничего. Это все чудится тебѣ, милая!

   - Какъ же чудится? Я опять отчетливо слышала, какъ хруснула за нами вѣтка. Кто-то идетъ, право же идетъ.

   - Э, полно, Владя! Твое собственное воображен³е бѣжитъ за тобою. И какъ можно быть такою трусихою. Ну, вотъ и пришли, слава Богу!

   - Ты знаешь, гдѣ крючекъ? Тише, Бога ради тише, я такъ боюсь, чтобы не услышали люди.

   Васил³й Андреевичъ безъ малѣйшаго шума открылъ калитку и, пропустивъ ее впередъ, съ тою же осторожност³ю закинулъ крюкъ на петлю.

   Они вошли подъ темный сводъ вишневой аллеи.

   - Здѣсь, здѣсь останься, Васил³й, Бога ради! Ни шагу дальше. Пока.... пока не увидишь на окнѣ будуара свѣчу. Тогда или черезъ террасу и затвори за собою двери въ залъ и въ будуаръ. Нѣтъ, нѣтъ! Я боюсь, ты забудешь! Я запру сама, а ты лучше войди въ будуаръ черезъ окно. Есть лавка, не высоко, торопливымъ шепотомъ проговорила она и, крѣпко сжавъ его руку, исчезла изъ аллеи. На террасѣ звонко, отчетливо щелкнуло что-то. Васил³й Андреевичъ вздрогнулъ. Теперь онъ самъ и съ каждымъ шагомъ волновался все болѣе и болѣе. У него холодѣли руки, замирало сердце, съ напряженнымъ вниман³емъ смотрѣлъ онъ на террасу. Ничего не видно. Вотъ опять что-то щелкнуло, но уже глуше, тише. Очевидно, ключъ въ двери.

   Въ залѣ вспыхнулъ огонекъ, побѣжалъ, все дальше и дальше, пока не скрылся совсѣмъ за густою зеленью, заслоняющей окна. Въ нѣсколькихъ шагахъ, за калиткою, хруснула вѣтка. Онъ вздрогнулъ. Неужели показалось? Да нѣтъ же! Не можетъ быть! Какъ это, однако, странно! Э, глупости! Кому какое дѣло! старался онъ успокоить себя. Но, не смотря на всю ясность соображен³я, что некому и не зачѣмъ, подозрѣн³е росло и съ каждою минутою все сильнѣе тревожило его. Онъ то опять слышалъ трескъ вѣтки, то различалъ даже шаги.

   Мучительно долго тянулись минуты, а все нѣтъ и нѣтъ сигнальной свѣчи. Въ окнахъ будуара мелькнулъ огонекъ. Онъ не могъ долѣе выносить выжидательнаго положен³я, онъ подошелъ къ окну и, затаивъ духъ, прижавшись къ стѣнѣ горячимъ лбомъ, сквозь широкую щель разошедшейся драпировки, заглянулъ внутрь будуара. Владислава Францовна, опустивъ голову, закрывъ лицо обѣими руками, задумчиво стояла передъ туалетнымъ зеркаломъ простѣнка. Но вотъ она нервво выпрямилась, отвела руки, зорко осмотрѣлась и, подойдя въ дверямъ, замкнувъ ихъ быстро, возвратилась къ зеркалу.

   Ея тонк³е, длинные пальцы, срывая петли съ пуговицъ, торопливо побѣжали отъ ворота къ тал³и туго стянутаго чернаго платья. Стянула рукавъ правый, лѣвый. Спалъ лифъ по-тал³ю. Все порывистѣе билось сердце въ груди Васил³я Андреевича, все зорче, все лихорадочнѣе слѣдилъ онъ за малѣйшимъ ея движен³емъ... Обнажились руки, плечи. Опять выпрямилась, переступила платье, юбку и распустила косу. Окутала шелковистая, долгая коса и плечи, и спину волнистыми кольцами далеко за тал³ю, побѣжала за ней. Быстро собравъ платье, юбки, скрылась за зеленою портьерою. Опять вернулась. Бѣлый съ розовымъ пеньюаръ свободно охватывалъ ея гибкую фигуру. Открыла окно, поставила свѣчу и, чуть внятно, прошептала: "Васил³й". Отдернувъ тяжелую портьеру, онъ вошелъ въ спальню. Она вся вспыхнула, быстро, быстро закрыла глаза рукою и, теряясь, робѣя, какъ бы самой себя страшась, вся, вся ушла отъ него въ уголъ козетки.

   - Владя, милая Владя! и, вставъ передъ нею на колѣна, онъ, какъ безумный, цѣловалъ ея руки.

   - Милый, милый - порывисто шептала она. Онъ поднялъ ее за тал³ю, крѣпко обнялъ.

  

  

   Рѣдѣлъ туманъ. Вдали востока огромнымъ золотистымъ шаромъ медленно вздымалось солнце. Легк³й, ранн³й вѣтерокъ, играя надъ холмомъ, клубясь надъ Глядичемъ, все оживленнѣе, лепеталъ въ вершинахъ густой зелени окрестныхъ садовъ. Васил³й Андреевичъ, жадно вдыхая прохладу свѣжаго утра, торопливыми шагами приближался къ дому Бернольди. Его тревожила мысль о женѣ. Ему почему-то казалось, что она все еще не спитъ, все ждетъ его, недоумѣваетъ, плачетъ, и какъ ни пытался онъ успокоить себя мысл³ю, что ея слезы - младенческ³я слезы, что ея горе - младенческое горе, что она была и всегда останется ребенкомъ, чуждымъ глубокихъ ощущен³й, - все живѣе чувствовалъ ея скорбь, все нагляднѣе представлядась она ему взволнованная, вся въ слезахъ, оскорбленная, уничтоженная. Онъ теперь даже не могъ понять, какъ рѣшился въ такую пору пойти къ Градынской и такъ долго пробыть у нея.

  

  

   Уже съ восьми часовъ утра, тѣснилась въ двери огромнаго зала соединенной палаты лихорадочно-возбужденная толпа. Слушалось дѣло дворянки Казим³ры ²осифовны Орловской, обвиняемой въ уб³йствѣ своего мужа, Фердинанда Орловскаго. Толпа волновалась, тѣснилась впередъ. Всѣмъ хотѣлось видѣть подсудимую, въ нее вглядѣться, прочитать въ лицѣ, - виновна или нѣтъ? Въ переднихъ рядахъ мелькали шляпки, платья всѣхъ цвѣтовъ, погоны, вицмундиры, сюртуки. Отъ времени до времени звякали сабли, шпоры, поднимался легк³й шорохъ и, какъ бы смущенный самъ собою, въ тотъ же мигъ стихалъ до окружающей его чуткой, нервной тишины.

   Говорилъ теперь защитникъ. Его мысли порывались, его голосъ дрожалъ. Онъ видимо терялся, робѣлъ, онъ былъ не въ силахъ побороть волновавшаго его сочувств³я къ подсудимой. Не на одномъ молодомъ, женскомъ лицѣ отразилась тревога, не на однихъ глазахъ набѣгали слезы.

   Высоко скрестивъ на груди исхудалыя, блѣдныя руки опустивъ голову, боясь взглянуть въ глаза толпѣ, неподвижно стояла она за массивною, дубовою рѣшеткой. Блестя на яркихъ, солнечныхъ лучахъ лезв³ями обнаженныхъ сабель, спокойны, и безучастны, - два жандарма за нею. Блѣдна, одѣта въ черномъ, открыта исхудалая шея; нѣженъ овалъ молодаго лица. Въ сжатыхъ, тонкихъ губахъ что-то судорожное, рѣзкое. Васил³й Андреевичъ, взволнованный, блѣдный, не спуская глазъ съ защитника, лихорадочно, нервно схватывалъ каждое его слово и со всякимъ новымъ доводомъ, со всякимъ новымъ возражен³емъ, все крѣпъ, росъ, мужалъ и раздражался въ немъ надменный обвинитель.

   Я не буду утомлять васъ, господа судьи, болѣе подробнымъ анализомъ обстоятельствъ дѣла! говорилъ, между тѣмъ, защитникъ. Оно ясно, какъ день. Подсудимая сама созналась, сама разъяснила все то, что не удалось обнаружить слѣдств³ю, и я, далек³й отъ мысли поставить ее внѣ отвѣтственности, обращу ваше вниман³е лишь на тѣ несомнѣнныя данныя, по которымъ, твердо убѣжденъ, требован³е, предъявленное вамъ обвинительною властью, представится не только чрезмѣрнымъ, но даже жестокимъ. Всякое увлечен³е... но, поднявшаяся у дверей сумятица заставила его пр³остановиться. Подсудимая вздрогнула и точно сквозь сонъ оглянула залъ. Васил³й Андреевичъ досадливо обернулся. Предсѣдатель, сурово сдвинувъ брови, схватился за звонокъ, но въ тотъ же мигъ брови его разошлись и лицо приняло въ высшей степени заискивающее, приторно сладенькое выражен³е. Толпа разступилась. Къ рѣшеткѣ медленно, спокойно, безъ малѣйшаго шороха, подходила княгиня. Она тотчасъ же заняла, уступленное ей въ первомъ ряду какимъ-то вицмувдиромъ, мѣсто. Вицмундиръ осклабился, почтительно склонился и, вытянувшись въ струнку, исчезъ въ толпѣ. Княгиня, какъ будто и не замѣтила ни смущен³я предсѣдателя, ни почтительнаго вицмундира, ни даже самой толпы. Она оправила шляпку, слегка вздохнула и, медленно приподнявъ рѣсницы, холодно взглянула въ сторону подсудимой.- Всякое увлечен³е, вспыхнувъ, продолжалъ защитникъ прерванную рѣчь, - въ пользу-ли обвинен³я, въ пользу-ли оправдан³я одинаково опасно и даже преступно. Я не буду касаться чистосердечнаго вниман³я подсудимой, которое уже по самому закону есть смягчающее вину обстоятельство, но я не могу объяснить себѣ, какъ могло оно ускользнуть отъ безпристрастнаго вниман³я г. провурора.

   Чуть примѣтная усмѣшка передернула губы княгини; она взглянула на Бояринова. Десятки глазъ обратились въ его сторону. Васил³й Андреевичъ нервно загнулъ листы книги законовъ. Все болѣе и болѣе раздражался онъ и такъ рвалось на волю горячее слово. Въ немъ кровь кипѣла, билась въ сердцѣ, въ вискахъ ему теперь каждый мигъ тянулся часомъ.

   - Не буду касаться ни ея внѣшности, ни голоса, исключающихъ самую возможность допустить въ ней сознательную, преступную волю! Нѣтъ, господа судьи, все это ничто передъ тѣми данными дѣла, по которымъ болѣе чѣмъ очевидно, что преступлен³е ею совершено въ порывѣ, а порывъ вызванъ самимъ же покойнымъ! Мы можемъ воспретить дѣйств³е, можемъ заставить молчать, но можемъ ли заставить другаго и думать, и даже чувствовать такъ, какъ мы бы желали?! А не этого ли именно добивался покойный отъ подсудимой въ безумныхъ припадкахъ своей дикой ревности? Какъ могла любить его, когда любила другаго; какъ могла выказывать чувство, когда въ ней его не было; какъ могла, наконецъ, принадлежать ему, когда былъ ей противенъ!? А развѣ онъ не добивался этого со всею несдержанностью человѣка, ослѣпленнаго чувственною страстью!? Да именно чувственною.... Если бы онъ любилъ ее, какъ утверждаютъ свидѣтели Каминск³й и Ананьевъ, то никогда бы не позволилъ себѣ такъ тиранить!... Тѣ же свидѣтели, друзья покойнаго, сторонники обвинен³я, развѣ не достаточно еще выяснили, что онъ лишалъ ее свободы, запиралъ у нея платье, ее самое, что, возвративъ отъ матери, послѣ побѣга, въ течен³и почти цѣлаго мѣсяца, не позволялъ ей сдѣлать шага изъ дому безъ себя или надзора въ лицѣ того или другаго изъ нихъ!? И кто-жъ изъ насъ не возмутился бы этимъ?!... Какая бы женщина снесла спокойно цѣлый рядъ столь возмутительныхъ насил³й, да и если бъ снесла даже, не поставила ли бы себя ниже всякой терпимости?!... Но, натура нервная, впечатлительная, развитая, могла-ль стерпѣть, могла-ль не возненавидѣть тирава?! И она возненавидѣла, она его убила!... Но не самъ ли онъ вызвалъ ее на это преступлен³е?!... Какой оставался ей исходъ? Бѣжать!... Къ кому?... Къ матери?... Къ матери она и бѣжала. Но мать забыла, что ею обута, одѣта, накормлена, что ею жила и живетъ забыла, выдала и выдала лишь потому, что знала, что онъ богатъ, а она бѣдна, что онъ точно также имъ можетъ дать довольство, какъ и повергнуть въ нищету?... Это ли еще не раздражающ³й поступокъ? Это ли еще ни настолько отвратительное дѣйств³е, чтобы вызвать не только отчаянный порывъ, но даже и свести съ ума!? И это не предположен³е, а фактъ!... Тѣми же свидѣтелями удостовѣрено, что за нѣсколько дней до отравлен³я мужа, она ходила, какъ тѣнь, всѣхъ избѣгала, заговаривалась!...

   - Вдумайтесь же, господа судьи, вдумайтесь, какъ можно глубже во всѣ эти обстоятельства, и вы сознаете, какъ созналъ уже я, что она совершила преступлен³е не обдуманно, не намѣренно, а именно въ томъ состоян³и души, въ какомъ человѣкъ становится уже безусловнымъ рабомъ стѣснившихъ его услов³й! Ваша совѣсть не допуститъ васъ осложнить ея несчастную долю, осложнить ея и безъ того нестерпимыя, душевныя страдан³я чрезмѣрно суровымъ приговоромъ!... и онъ замолкъ: его голосъ замеръ, его мысли изсякли. Онъ сказалъ все, что могъ только сказать въ ея оправдан³е; онъ честно исполнилъ свой долгъ!

   Поднялся легк³й шорохъ. Взволновалась толпа. Княгиня слегка вздохнула, съ видимымъ усил³емъ отвела взглядъ отъ подсудимой.

   Бояриновъ медленно поднялся, порывисто вздохнулъ и, слегка опершись о кафедру, бѣглымъ взглядомъ окинулъ толпу, судей. Мертвая тишина встрѣтила его. Сотни глазъ съ напряженнымъ, лихорадочнымъ вниман³емъ загорѣлись надъ нимъ. Подсудимая, какъ бы подавленная непреодолимымъ гнетомъ, тяжело опустилась на стулъ. Онъ все молчалъ, онъ какъ будто наслаждался тѣмъ гробовымъ затишьемъ, съ какимъ дожидала его рѣчи нетерпѣливая, въ послѣдней степени возбужденная толпа. Вотъ выпрямился, скрылъ взглядъ отъ толпы, отъ судей. Вотъ, вотъ, сейчасъ! Княгиня замерла.

   - Всякое увлечен³е въ пользу ли оправдан³я, въ пользу ли обвинен³я одинаково опасно и даже преступно, господа судьи, сказала намъ защита, быстро поднимая голову, сильно дрогнувшимъ голосомъ, началъ онъ. И намъ-ли, намъ-ли, борцамъ за благоденств³е, за честь, за жизнь согражданъ противъ страсти, противъ порыва, противъ преступныхъ движен³й, злой воли, стать возражать!? Нѣтъ, мы не оспориваемъ, мы напротивъ того, принимаемъ этотъ вгзлядъ съ теплою вѣрою, даже положимъ его въ основу нашей второй, сильнѣйшей части обвинен³я. И, если-бъ сама защита не увлеклась, если-бъ все время стояла она въ предѣлахъ совѣсти и долга, возмутились ли бы мы, почувствовали ли бы ту скорбь, то негодован³е, какими съ этого мгновен³я станетъ дышать наша рѣчь!? Но, защита увлеклась, защита забылась!... Иначе, какъ бы позволила себѣ преступлен³е поднять до высоты подвига, лукавство назвать правдой, исказить самыя обстоятельства дѣла и въ своемъ порывѣ, пасть даже до клеветы на покойнаго?! Вотъ гдѣ не сможемъ мы молчать, вотъ гдѣ поднимемся со всею энерг³ею на защиту того честнаго направлен³я, что соткало тебѣ, страдалецъ, вѣчную, добрую память. Покойный - тиранъ!? и прокуроръ быстро поднялъ голову, глухо разсмѣялся.

   Нервнымъ трепетомъ пробѣжалъ этотъ странный, холодный смѣхъ по плечамъ княгини. Толпа тревожно шелохнулась, надвинулась, стиснула, сжала первые ряды. Тяжело вздохнулъ защитникъ. Ни движен³я, ни взгляда, ни малѣйшаго шороха за рѣшоткою. Какъ будто слитая со стуломъ холоднаго мрамора статуя, сидѣла за нею подсудимая.

   - Ужъ и въ самомъ дѣлѣ, господа судьи, не повѣрить-ли намъ защитѣ на слово, не допустить-ли, хотя на одинъ лишь мигъ, что покойный самъ себѣ подписалъ смертный приговоръ, а подсудимая лишь выполнила его волю, что цѣлымъ рядов³ъ возмутительныхъ насил³й возбудилъ онъ въ ней тотъ понятный, естественный гнѣвъ, подъ неотразимымъ вл³ян³емъ котораго поднялась ея рука на его молодую жизнь?! Нѣтъ! Мы не увлечемся примѣромъ защиты: мы не построимъ всего на ни чемъ, мы не позволимъ себѣ отъ себя и единаго слова! Пусть факты говорятъ за насъ, пусть самъ собою скажется въ нихъ души подсудимой преступный моментъ!... Моментъ притворства, моментъ лукавства, моментъ обмана изо-дня въ день, изъ часа въ часъ!! и, вспыхнувъ, онъ нервно выпрямился.

   Княгиня, то блѣднѣла, то краснѣла. Местью къ подсудимой, презрѣн³емъ къ защитѣ, гордымъ сознан³емъ своей силы, высоты своего назначен³я продышалъ въ ней его, случайно мелькнувш³й, какимъ-то страннымъ фосфорическимъ блескомъ освѣщенный взглядъ. Она еще стояла на сторонѣ подсудимой, она дрожала за нее, она, сама себѣ не отдавая отчета, скорѣе чувствовала въ ней жертву, чѣмъ преступницу, и въ то же время, и съ каждымъ новымъ мигомъ, съ каждымъ новымъ, пылкимъ доводомъ обвинен³я она терялась и, какъ-бы въ чемъ-то сама передъ нимъ, передъ этимъ нещаднымъ прокуроромъ виноватая, не смѣла даже взглянуть на него. Вѣдь онъ обвинялъ не подсудимую, не Орловскую, нѣтъ!... Онъ обвинялъ вообще женщину, - невольницу обстановки.

   - Вспомвите же, господа судьи, вспомните ту лучшую пору жизни покойнаго, тѣ немног³е счастливые его дни, когда въ одинъ изъ чудныхъ, майскихъ вечеровъ, еще разговаривая съ друзьями своими, Каминскимъ и Ананьевымъ, проводилъ онъ свои честные взгляды на жизнь, смѣло засматривалъ въ будущее и такъ много, много тихаго, радостнаго счаст³я сулила ему, такъ злобно, такъ нещадно подсмѣявшаяся надъ нимъ судьба! Миръ праху твоему, страдалецъ!... О, мы не оскорбимъ честнаго имени твоего, мы не станемъ на сторону защиты, мы не повторимъ за нею безъ основан³я, безъ данныхъ, незаслуженной тобою клеветы! Вспомните, что въ ту радостную, свѣтлую пору, пору жизни, въ которой онъ еще не подозрѣвалъ существован³я подсудимой, онъ былъ всегда добръ, веселъ, оживленъ, на столько не вспыльчивъ, на сколько и великодушенъ. Такъ говорятъ объ немъ друзья, знакомые, такимъ зналъ его весь чернорѣченск³й уѣздъ. Онъ былъ богатъ, молодъ, не дуренъ собою, когда, по окончан³и курса юридическихъ наукъ, поселившись въ своемъ имѣн³и, принялъ должность мироваго посредника. Не долго, впрочелъ, надѣялся на радостную жизнь, не долго, спокойно засыпая, мечталъ о счаст³и. Онъ встрѣтилъ его, обманчивое, лживое, въ лицѣ подсудимой. Ей было тогда 18 лѣтъ. Дочь раззорившагося, еще недавно богатаго дома, она привыкла къ роскоши, къ обстановкѣ, смотрѣла на жизнь совсѣмъ иначе, чѣмъ онъ. Съ первой же встрѣчи она окружила его своимъ вниман³емъ. Это было на балѣ въ Скалахъ. - Не долго колебался онъ. Не прошло и недѣли, и она стала его женою, естественной хранительницею его имени, чести, самой жизни!... Тогда-то только узналъ онъ, что за долго до ихъ встрѣчи она уже была любовницей Казницкаго и что отъ этой связи есть у нея сынъ!... Но, кто любитъ, тотъ вѣритъ, кто вѣритъ, тотъ прощаетъ, - и онъ простилъ. - Чѣмъ же отвѣтила ему подсудимая?... Но нѣтъ!... зачѣмъ я буду опять возмущать васъ, господа судьи, этими частностями, этими кровь холодящими воспоминан³ями?!.. Зачѣмъ опять стану омрачать совѣсть вашу мыслью, что и среди людей образованныхъ, встрѣчаются еще натуры, способныя изумить своею жестокостью, своимъ безсердеч³емъ даже и дикаря-самоѣда!?.. Зачѣмъ?! Или все еще не достаточно и живъ, и нагляденъ вамъ обликъ души ея?! Обликъ лукавый, обликъ обманчивый!... То полный нѣги, горячей, нервной ласки, любви, то.... корыстный, чувственный, способный на ласку даже и въ тотъ страшный вечеръ, когда, его цѣлуя, съ нимъ тихо, вкрадчиво говоря, поднесла ему въ лѣкарствѣ мышьякъ?!.. И онъ принялъ ядъ, принялъ съ тѣмъ слѣпымъ, младенческимъ довѣр³емъ, съ какимъ ужъ нѣсколько лѣтъ и радостно, и беззаботно пилъ. любви ея отраву. Миръ праху твоему, злосчастный человѣкъ!... Ты любилъ, тебя ограбляли; ты довѣрялъ, тебя обманывали; ты поклонялся, надъ тобою глумились, ты молилъ себѣ тихихъ радостей, счаст³я, тебѣ дали тѣснаго гроба покой!... Не примѣтенъ твой крестъ среди массы кладбищенскихъ крестовъ.... Но не за тебя ли наше волнен³е, не за тебя ли совѣсть, законъ, не за тебя ли скорбь друзей твоихъ надъ могилою твоей, не за тебя ли справедливость, не за тебя ли все, что только есть въ душѣ честнаго, правдиваго, святаго, и.... мы не посмѣемся надъ смерт³ю твоею, какъ посмѣялась надъ жизн³ю судьба!" Княгиня, блѣдная, взволнованная, скрестивъ руки, казалось, вся сосредоточилась во взглядѣ, устремленномъ на Бояринова. Что-то лихорадочное, напряженное томило ее, и каждаго, и всѣхъ, какъ одного. Непонятный холодъ стоялъ вокругъ, и такъ непр³ятно шевелился въ волосахъ ея пышной косы. Ужъ не холодомъ ли смерти вѣяло на нее?!.. Княгиня вздрогнула, закрыла глаза. Чувство ужаса все глубже и глубже завладѣвало ею. Она теперь безъ страха не могла бы взглянуть на подсудимую.

   - Есть ли въ природѣ даръ выше дара жизни, господа судьи, уже спокойно, тихо, внятно, какимъ-то совсѣмъ другимъ, какъ бы не своимъ голосомъ, продолжалъ прокуроръ. - страшна смерть всѣмъ возрастамъ, всѣмъ положен³ямъ. И старецъ, и юноша, и богачъ, и бѣднякъ не одинаково ли гонятъ отъ себя самую мысль объ ней? Страшна смерть на полѣ брани, но не даромъ же говорится, что на людяхъ и смерть красна. Страшна смерть отъ болѣзни среди родныхъ, друзей; но ихъ слезы надъ умирающимъ, ихъ искренняя скорбь надъ нимъ развѣ не отрада ему, и въ холодныхъ объятьяхъ смерти. Страшна смерть отъ ножа уб³йцы, отъ воды, отъ огня, но есть ли смерть ужаснѣе смерти отъ отравы, да еще принятой съ довѣр³емъ, съ благодарностью изъ руки любимой женщины, - женщины, для которой всѣмъ жертвовалъ, всѣмъ, что только было дорого ему на землѣ!? Пройдутъ десятки лѣтъ и все жъ не замретъ объ ней народная молва. Разскажутъ дѣды внукамъ.... Въ легенду обратится, въ ней навсегда станетъ жить, и глубокою, ночною порою не одинъ младенчесн³й сонъ, не одну дѣвичью грезу нарушитъ, смутитъ, кровь холодящ³й призракъ жены - отравительницы!... Тутъ ли мѣсто пощадѣ, тутъ ли мѣсто снисхожден³ю, господа судьи!?.. Тутъ ли, гдѣ мутится мысль, гдѣ стынетъ кровь при одномъ воспоминан³и!? И какъ бы ни былъ суровъ вашъ приговоръ, ничто, никак³я, хотя бы самыя тяжелыя, послѣдств³я его, ни физическ³я усил³я, ни нужда и лишен³я, ничто не мож