Иогель Михаил Константинович - Между вечностью и минутой

сь она на моихъ глазахъ, когда-нибудь станетъ способною на подобную гадость, на месть, и кому-же; какимъ путемъ?!.. Родной теткѣ, черезъ дядю! А? мелькомъ глянувъ на него, лихорадочно-бѣгло, высказалась она.

   - Полноте, перестаньте, Вѣра Павловна, перестаньте, милая!.. Вѣдь сердце болитъ смотрѣть на васъ... Ну развѣ возможно себя мучить изъ-за этой съумасшедшей Юл³и Игнатьевны?!.. Развѣ она сознаетъ, что говоритъ, что дѣлаетъ?!... И притомъ, кто-жъ вызвалъ Наташу на этотъ поступокъ, кто началъ, какъ не она сама?

   - Пусть!... Но развѣ подлость одного даетъ право на нее другому?!.. Да, если-бъ такъ всѣ стали разсуждать, то на землѣ не осталось бы ни одного честнаго человѣка, горячо перебила она.

   - Да развѣ это обдуманно, Вѣра Павловна? Она вспылила и сдѣлала, а потомъ сама же первая и раскается. Развѣ не также поступаетъ она съ вами, со мною?!. Развѣ не мучитъ меня, не огорчаетъ, чуть-ли не изо-дня въ день, а когда же желала или можетъ пожелать мнѣ зла?! и его голосъ дрогнулъ, онъ вздохнулъ, поникъ...

   Снизу донеслись громк³е, веселые звуки сигнала второй кадрили.

   - А помните, Вася, ваше слово? "любить въ ней кузину, и навсегда, навсегда забыть Наташу" и она участливо заглянуда ему въ глаза.- Онъ не отвѣтилъ, онъ еще глубже поникъ... На рѣсницахъ набѣжали слезы.....

   - Вася, Вѣра Павловна, идите танцовать! у лѣстницы, громко позвала Наташа.

   - Полноте, перестаньте ребячиться, Вася!.. Вѣдь это только еще больше раздражаетъ ее. Будьте-жъ взрослымъ, наконецъ! Она никогда не оцѣнить въ васъ ни слсзъ, ни мольбы, и чѣмъ меньше будете показывать чувство, тѣмъ выше поставитъ она васъ. Ну перестаньте-же, идите, не оскорбляйте меня! и ладонью закрывъ ему глаза, она отерла набѣжавш³я на нихъ крупныя, горяч³я слезы.- Онъ тихо сжалъ ей руку, улыбнулся и, не вымолвивъ ни слова, торопливо вышелъ изъ будуара.

  

  

   Вася эту кадриль танцовалъ съ Наташей и ему такъ безотчетно, такъ горячо, такъ о многомъ желалось высказаться ей: ему еще чужда была мысль о томъ, - можетъ-ли, будетъ-ли баронъ играть какую либо роль въ ея жизни, и въ то же время онъ чувствовалъ, что этотъ противный Толька, не смотря на свои крайне рѣдк³е пр³ѣзды въ Москву, не смотря на свое видимое равнодуш³е къ ней, пользовался несравненно большимъ ея расположен³емъ, и это его угнетало, бѣсило его.

   Развѣ она не всегда была мечтою его дѣскихъ грезъ, развѣ она, теперь, не вся его жизнь, - не всѣ его радости и надежды, развѣ онъ не предпочелъ любовь и вниман³е своихъ кузинокъ ея прихотливой ласкѣ, но улыбнулась-ли она ему хоть разъ такъ, какъ все утро улыбалась Бернсдорфу, слушала-ли его когда-нибудь съ такимъ внниан³емъ, хотя разъ убѣждала-ли остаться?!.. Чѣмъ же, чѣмъ онъ выше его?- "Да тѣмъ, что меньше показываетъ ей чувство, чѣмъ вы", отчетливо отвѣтила Вѣра Павловна. - Да, однако, зналъ, знаетъ и безъ нея, но гдѣ-жъ взять ему на столько силы воли, чтобы заставить умолкнуть въ себѣ это чувство, когда она - вся его жизнь. И онъ опять волновался, опять не могъ безъ раздражен³я, безъ упрека, безъ печали смотрѣть на нее.- Пары выдвинулись, смѣшались.

   - Вася, чего ты путаешь?!.. Ты все еще, должно быть, съ Вѣрою Павловною на верху, закончивъ первую фигуру, досадливо замѣтила она.

   - Я думаю, что съ кемъ бы я, ни былъ, я одинаково съ тобою, слегка вспыхнувъ, отозвался онъ горячо.

   - Будто?!.. и ея глаза такъ насмѣшливо посмотрѣли на него, какъ-бы сказали ему: "Ты опять съ твоими глупостями и какъ тебѣ, не надоѣстъ.",

   - Но, Наташа.

   - Но, Вася, начинай вторую.

   Да и конечно, что ей выше въ эту минуту, - онъ, его страдан³я, или эта глупая вторая фигура? Фигура, конечно, фигура! Вотъ, если-бы, она танцовала съ барономъ, то сама-бы первая забыла о ней, переходя на строону Вѣры Павловны, съ болью въ сердцѣ подумалъ онъ.

   - Чего ты опять точно муху проглотилъ, Вася?!

   - Да и не одну!.. Глотаю цѣлый день.

   - Вотъ, то-то, что у тебя все толью на словахъ; и день, и ночь твердишь, что любишь, а самъ кислятничаешь, танцуя со мною, да еще въ день моего рожден³я.

   - Тѣмъ хуже для меня!.. Вотъ если-бъ... и онъ вспыхнулъ, смѣшался.

   - Если-бъ я отвѣчала тебѣ?!.. И полно, что за шалости!. Начинай третью, и ея глаза опять смѣялись надъ нимъ.

   - Вася!

   - Что? не поднимая глазъ, чуть слышно отозвался онъ.

   - Если ты не перестанешь играть роль рыцаря печальнаго образа, то я никогда больше не стану съ тобою танцовать.

   - Оно все-таки будетъ лучше, чѣмъ танцовать лишь для того, чтобъ надо мною смѣяться, мучить.

   - Гадк³й, слегка сжимая его руку въ четвертой, чуть слышно прошептала она, и такъ пр³ятно прожурчалъ, такою непонятно-сладостною щемью замеръ въ труди Васи ея полный тихаго упрека голосъ.

   - Развѣ не зваешь, - кого люблю, того и бью, окончивъ четвертую, прошептала ему Наташа, почти на самое ухо, и въ тотъ же мигъ поникла, точно смутилась того, что сказала, что сорвалось.

   - Милая.... и такъ радостно, такъ трепетно забилось сердце. точно въ огнѣ горѣлъ онъ, рдѣлись самыя уши.

   - А, Боже мой, если-бъ я только зналъ, если-бъ только подозрѣвалъ, развѣ былъ бы такимъ, развѣ бы этотъ день не былъ бы самымъ свѣтлымъ въ моей жизни!

   Наташа не отвѣтила. Она только еще медленнѣе, еще крѣпче пожала ему руку, начиная пятую. Онъ тихо, радостно улыбнулся.

   Въ передней раздался звовокъ. Наташа вспыхнула и, разсѣянно оставивъ его руку, не сводила теперь глазъ съ дверей. Въ залъ вошелъ баронъ. Ихъ глаза встрѣтились. У нея зардѣлись самыя уши.... Она потупилась, смѣшалась.... "Чего это?... Чего!..." мелькнуло Васѣ.... Онъ поблѣднѣлъ, выпрямился.... Не любитъ же она и меня, и этого противнаго Тольку въ то же время?! Онъ ненавидѣлъ въ эту минуту барона, онъ готовъ былъ рѣшиться на все, лишь-бы навсегда вырвать изъ ея сердца самое воспоминан³е о немъ.

   Третью кадриль Вася тавцовалъ съ Вѣрою Павловною vis-а-vis съ барономъ и Наташею.

   - Смотрмте, смотрите, Вѣра Павловна, какъ она измѣняется въ лицѣ.... То блѣднѣетъ, то краснѣетъ!... Нѣтъ, что ни говорите, она влюблена въ него! А, Боже мой, неужеи она не видитъ, что онъ хвастунъ, враль, что онъ не стоитъ и ея мизинца, и совсѣмъ, совсѣмъ не любитъ ее?

   - Бога ради, тише, Вася!... О такихъ вещахъ думаютъ, но никогда не говорятъ. Вамъ начинать третью.

   - Нѣтъ!... Такъ не любять, Вѣра Павловна!... Я не могу его больше видѣть, не могу выносить. Посмотрите, какъ онъ ломается.

   - Ну и что-же вамъ за дѣло?... Что вы ему: отецъ, братъ, сватъ?...

   - Пусть, и я все-жъ таки....

   - Пожалуйста, молчите.... Они сейчасъ начнутъ четвертую.

   - Я стѣснялся, я ихъ оставлялъ. Но, теперь, какъ только кончится кадриль, я его срѣжу, я при немъ ей скажу, что онъ пустой фатъ.

   - Да?... Если хотите разъ навсегда забыть, что я была дружна съ вами. Оставьте его безъ вниман³я, и она сама же пожметъ вамъ руку, скажите хоть слово, и она только посмѣется надъ вами.

   - Вѣдь очень весело?... Неправда-ли, да?! нервно усмѣхнувшись, обратился онъ къ Наташѣ запальчиво въ пятой.

   - Ужъ конечно веселѣй, чѣмъ съ тобой, и, улыбнувшись барону, она отдала ему руку.

   - Что, получили? окончивъ пятую, мягко отнеслась къ нему Вѣра Павловна.- Ужъ вѣрьте, что я ее знаю лучше, чѣмъ вы.

   - Да если я не могу, Вѣра Павловна!... Если это меня мучитъ, бѣситъ.

   - Докажите, что вы не ребенокъ, какъ она васъ признаетъ, сдержите себя.... А иначе она будетъ смотрѣть на васъ, какъ на совершеннаго мальчика и вполнѣ вправѣ.

   - Grand rond, chaîne à droite, громко крикнулъ Беренсдорфъ.

   - Котораго клопа ты глотаешь, мой печальный рыцарь, и, весело, звонко разчмѣявшись, Наташа, отбросивъ его руку, перешла къ Загорскому.

   Вася вздрогнулъ. Вся кровь прилила ему къ сердцу и тихимъ, гнѣвнымъ, раздраженнымъ чувствомъ закипѣла въ груди.

   - Вѣра Павловна, голубчик, скажите, что я уѣхалъ, задыхаясь, блѣдный, какъ полотно, проговорилъ онъ.

   - Какъ!... Ни съ кѣмъ не простившись?... Я васъ не пущу.... Что за глупости!... И при томѣ это такъ встревожитъ Александру Игнатьевну.

   - Прошу-же васъ, Вѣра Павловна, и онъ дрожалъ; точно въ лихорадкѣ. Его поблѣднѣлыя губы судорожно подергивались.

   - Боже мой Боже! растерянно шептала теперь она.- Да не глупите-же такъ, не убиввйтесь, Вася! и, заслонивъ его собою отъ оживленно-разговаривавшей группы молодежи, она сама помогла ему открыть дверь въ переднюю.

  

  

   - Памятенъ мнѣ этотъ самый уголокъ!... Сколько разъ въ Петербургѣ, среди всѣхъ удовольств³й, и на балѣ, и въ циркѣ, и въ театрѣ, переносился я въ него, и опять, опять чувствовалъ себя съ.... тобого, едва слышно проговорялъ баронъ и, слегна вздохнувъ, тяхо сжалъ ей руку, взглянулъ на нее. За опущенными рѣсницами не видно было ея глазъ. Всего примѣтней колебалось на груди кружевное жабо, все ярче и ярче разгорался румянецъ въ лицѣ: Вся - нѣга, вся - смущенье, и стройная, и гибкая, точно купалась она въ плавучихъ лучахъ розоваго полусвѣта будуара, и все трепетнѣе билась нервная жилка ея горячей руки въ рукѣ барона.

   - А ты, ты помнишь.... и любишь? и онъ ее обнялъ, привлекъ, онъ ужъ чувствовалъ на лицѣ ея горячее дыхан³е.

   - О, можно-ль, можно-ль!.. Толя, Толя, слегка откинувъ голову, точно въ бреду шептала она. Полуоткрытыя, ало-нѣжныя, нервныя губы; волнуется грудь; какъ въ огнѣ горитъ она вся.... и смущенная, и радостная, и любящая, робѣющая.... Толя, Толя, все шепчетъ и шепчетъ, и снова замираетъ сладостный, трепетный голосъ.

   Баронъ восторженно улыбнулся, нѣжно заглянулъ ей въ глаза, прижалъ къ груди, поцаловалъ горячимъ, долгимъ поцѣлуемъ.

   - Баронъ, васъ зоветъ Марья Кондратьевна, громко крикнула у лѣстницы Вѣра Павловна.

   Наташа оторвалась, отбросилась, какъ ужаленная. Она горѣла, она съ трудомъ переводила духъ и, закрывъ лицо руками, склонилась надъ столомъ. Баронъ вздохнулъ, еще разъ посмотрѣлъ на нее, тихо поцѣловаль у ней руку и, приподнявшись на носки, не слышно вышелъ изъ будуара.

   На стѣнныхъ часахъ въ залѣ пробило двѣнадцать. Уже разѣзжались.

   - Неужеля вы не можете остаться до послѣзавтра, баронъ? протягивая ему руку у дверей передней въ полголоса говорила Наташа.

   - Никакъ. Уже завтра истекаеть срокъ отпуска.

   - Ну такъ пр³ѣзжайте обѣдать завтра! избѣгая его взгляда, еще тише проговорила она.

   - Не могу! Я обѣщалъ быть у князя Шелихова.

   - А, Боже мой, стоить захотѣть. Увѣдомьте, что нездоровы, что не можете, вспыхнувъ, горячо перебила егь Наташа.

   - Простите, не могу, Наталья Алексѣевна. Вы сердитесь?

   - О, ничуть, холодно отозвалась она, и такъ близко такъ нервно сжались ея брови.

   Баронъ поклонился и вышелъ.

  

  

   Между тѣмъ Вѣмъ Павловна жалуясь на головную боль, прошла къ себѣ на верхъ еще въ одиннадцатъ часовъ. Ее всѣ тревожило въ этотъ день, все разстраивало, ей хотелось уйдти въ себя, хоть на нѣсколько часовѣ укрыться отъ этихъ несносныхъ Мясоѣдовыхъ и имъ подобныхъ, и даже отъ самой Наташи; такъ сильно, такъ глубоко огорчавшей ее въ течен³и цѣлыхъ десяти часовъ. Но не всегда ли, чѣмъ настойчивѣе гонимъ мы то, что насъ волнуетъ, тѣмъ упорнѣе преслѣдуетъ оно насъ?

   Минута проходила за минутой, а она не прочла и строчки, не взглянула даже въ раскрытыя страницы, лежавшей у ея изголовья на письменномъ столикѣ, книги. Все еще, то билось, то замирало взволнованное тяжелою сценою сердце, сценою, въ которой любовь такъ близко, такъ нераздѣльно слилась съ ненавистью, что невозможно было опредѣлить, сознать, гдѣ кончается первая, гдѣ начинается послѣдняя.... И всѣ, какъ живые, передъ нею.... И Юл³я Игнатьевна, и Невволинъ, и блѣдный Вася, и въ дали.... стыдомъ охваченная Наташа!- "Уб³йца!... Извергъ!!" слышался ей опять надорванный голосъ Юл³и Игнатьевны.- И кто же? Ато говоритъ это? Жена мужу! Женщина должна потерять всякое понят³е о нравственности, если не уважаетъ человѣка, котораго называетъ своимъ, котораго, всѣмъ и каждому говоритъ, что любитъ, любитъ, какъ собственную жизнь.... Уб³йца, извергъ! Страшныя, отвратительныя слова! И это все отъ любви! Любовь? - да, вѣдь, любовь - это высшая степень уважен³я.... Любовь, это - чествое, высокое чувство; но только тогда, когда оно вполнѣ отрѣшено отъ разсчета, отъ мелкаго самолюб³я, когда оно является невольнымъ, непреодолимымъ влечен³емъ человѣка къ человѣку, - могучимъ, какъ сама природа, разумнымъ, какъ ея законы.... На этомъ чувствѣ, на этомъ влечен³и основана и поддерживается имъ жизнь человѣчества, всего м³ра.... Но, подчиняясь грубымъ инстинктамъ и возбуждая ихъ въ дѣятельности развращеннымъ воображен³емъ, рѣшаясь надѣвать маску любви ради наживы, ради обезпечен³я себя, посредствомъ брака, въ удовлетворен³и потребностей вкуса и комфорта, человѣкъ изгоняетъ изъ любви нравственный элементъ и прикрываетъ именемъ этого великаго чувства жалкую парод³ю на него.... тогда является нѣчто дикое, не человѣческое, не созидающее жизнь и счастье, но уничтожающее все, даже самый человѣческ³й образъ.... и въ воображен³и Вѣры Павловны очертилась малорослая, широкоплечая, оплывшая жиромъ фигура Юл³и Игнатьевны! - "Вы развратили ее!... Вы научили отнять мужа у жены!" и дрожатъ отвислыя подъ подбородкомъ складки, конвульсивно подергиваются блѣдныя губы, дрожитъ вся, вся отъ пятъ до корня волосъ. А подлѣ - самодовольная, улыбающаяся фигура виновника всѣхъ бѣдъ - Кокоши. Онъ, какъ будто гордится этимъ, будто говоритъ:- нате, молъ, смотрите, смотрите, какъ меня любитъ. Fi, какая мерзость.... и неужели всяк³й, всяк³й изъ насъ можетъ пасть такъ низко, пасть до такого страшнаго извращен³я, оскорбляющаго самую природу. И что человѣкъ послѣ всего этого?... Что такое онъ въ этомъ круговоротѣ преступлен³й и проступковъ, въ этомъ самопоруган³и?!... Долго ли еще будетъ онъ обособлять свое счастье отъ счастья близкихъ, даже кровно связанныхъ съ нимъ людей - долго ли на ихъ страданьяхъ и жертвахъ будетъ пытаться строить собственное счастье?... "Fi!" содрогнувшись, прошептала она. Видно, что-то холодное, острое, какъ лезв³е стальное, пронизало ее, и быстрымъ поворотомъ головы откинувъ за плечи размѣтавш³яся по лицу пряди волосъ, она отстегнула, у ворота кофты, пуговицу.... Изъ подъ батиста сорочки, нѣсколько ниже шеи, засквозилъ, зазолотился массивный медальонъ.... Приподняла его, заглянула;... Дрогнули, полуоткрылись алыя, нѣжныя, полныя губы. Глаза расширились, засверкали и въ тотъ же мигъ будто замерли надъ чѣмъ-то, въ немъ, въ этомъ раскрытомъ медальонѣ.... Вошла Наташа.... Вѣра Павловна быстро спрятала медальонъ и, положивъ руку на грудь, склонилась надъ книгой.

   - Лиза! громко крикнула Наташа, дойдя до средины спальни. Она, видимо, была раздражена: брови ея были сближены;- въ движен³яхъ, въ самомъ голосѣ проявлялось что-то лихорадочное, нетерпѣливое.

   - Лиза, Лиза!... Вѣра Павловна! - да что-жъ это Лиза?

   - Не знаю, не отрывая глазъ отъ книги, глухо отозвалась Вѣра Павловна. Наташа поморщилась, какъ будто что-то кислое связало ей ротъ.

   - Лиза, Лиза, Лиза! кричала она теперь, пристукивая по полу каблучками своихъ голубыхъ атласныхъ полусапожекъ.

   - Сейчасъ, барышяя, сейчасъ, торопливо входя въ комнату, свороговоркой отозвалась Лиза.

   - Ахъ, какъ это скучно! Что это, ты, Лиза, вздумала!... Раньше куръ на нашестъ. Кличешь, кличешь - недокличешься.... Разстегивай! и Наташа, рѣзкимъ движен³емъ головы, указала ей на пуговицы.

   - Виновата, барышня, внизъ ходила.

   Шелковистыя пуговицы съ трудомъ проходили чрезъ узк³я петли.

   - Фу, тоска какая!... Вотъ глупое платье.... Не 20 же часовъ мнѣ только застегивать и разстегивать путовицы.

   - Да что-жъ вамъ еще-то дѣлать, барышня?

   - Молчать! топнувъ ножкой, крикнула она.

   Вѣра Павловна внимательно посмотрѣла на нее; Лиза даже вздрогнула; никогда еще барышня не сердилась такъ на нее.

   Наташа потупилась. Лиза разстегнула платье, распустила корсетъ.

   - Снимай-же! проговорила уже мягче Наташа и отвернулась.... Лиза сняла платье.

   - Ступай.... Я сама расчешусь.

   Лиза поцѣловала у нея ручку и, не вымолвивъ ни слова, тихо оставила спальню. Наташа вздохнула, провела рукою по глазамъ, посмотрѣла на Вѣру Павловну, опять вздохнула и, усѣвшись противъ зеркала, тихо стала разбирать шпильки въ волосахъ. Одна, другая, восьмая.... Разсыпалась пышная коса и, какъ потокомъ, охватила плечи, спину, тал³ю своими легкими, какъ воздухъ, дымчато-русыми волнами.... Опять засмотрѣлась на себя въ зеркало Наташа и улыбка заиграла на ея губахъ. Но вотъ опять, опять сошлись брови. Какъ не бывало улыбки.

   - Вѣра Павловна!

   - Что?

   - Если.... если мужчина любитъ, вѣдь онъ никогда не откажетъ исполнить.... что его просятъ, а если отказываетъ, значитъ, не любитъ?

   - Значитъ, и въ голосѣ Вѣры Павловны послышалась насмѣшка.

   Наташа отвернулась. Ея лицо приняло въ тотъ же мигъ досадливо-негодующее выражен³е.

   - Вы не хотите говорить со мной, Вѣра Павловна?

   - Напротивъ! Даже хотѣла заговорить сама, только не о глупостяхъ, на которыя не стоитъ тратить словъ.

   - А если это серьезно?! горячо перебила она.

   - Что это серьезно?! Что вы барону дали рубль, а онъ вамъ грошъ, и Вѣра Павловна усмѣхнулась. Скорѣе смѣшно, чѣмъ серьезно!... И притомъ прекрасный урокъ. Впередъ не будете такъ бросаться и окружать такимъ вниман³емъ подобныхъ ему людей.... Пустой фразеръ, фатъ и больше ничего!

   - Быть можетъ потому онъ и фатъ, и фразеръ, что не обращаетъ на васъ никакого вниман³я, поблѣднѣвъ, отчетливо, медленно отвѣтила Наташа.

   Вѣра Павловна, вся вспыхнувъ, смѣрила ее пристальнымъ, холоднымъ взглядомъ. Разговоръ порвался. Вѣра Павловна, казалось, со всѣмъ вниман³емъ углубилась въ книгу. Наташа тревожными шагами расхаживала вдоль спальни. Прошло минутъ десять. Ея движен³я становились все умѣреннѣе, тише, и она все чаще и чаще взглядывала на точно забывшую объ ея существован³и Вѣру Павловну.

   - Вѣра Павловна, ну, не сердитесь, милая! Вы знаете, какъ мнѣ всегда тяжело, когда вы дуетесь на меня.... Перестаньте-же, Вѣра Павловна! Ну, улыбнитесь-же, милая, - улыбнитесь, и, закрывъ книгу рукою, она заглянула ей въ глаза, не то умоляющимъ ее, не то негодующимъ на самое себя взглядомъ.

   - Знаете, Наташа, бываютъ минуты, когда вы меня возмущаете!... Вотъ, какъ весь сегодняшн³й день, какъ сейчасъ!... Вѣдь вы уже не ребенокъ!... Вѣдь то, что было простительно дѣвочкѣ, того никто не проститъ дѣвушкѣ. Ужъ не буду говоритъ ни о себѣ, ни о баронѣ, ни о Васѣ, но ваша продѣлка съ Неволинымъ!! Развѣ она не возмутительна, развѣ ея одной не достаточно, чтобъ каждый разумный и честный человѣкъ составилъ объ васъ самое невыгодное понят³е! И что же?! Вы даже забыли объ ней! и Вѣра Павловна увлекалась съ каждымъ словомъ все болѣе иболѣе. Она отодвинула книгу. Лицо ея покрылось яркимъ румянцемъ. Напряженное вниман³е выражалось въ ея сосредоточенномъ взглядѣ.... Я три года боролась съ вами.... Я все надѣялась, что у васъ доброе сердце, и что рано или поздно оно поможетъ мнѣ одержать верхъ надъ вашей капризною, своенравною натурою. Но, увы! - сегодня вы сказались. У васъ дурное сердце, Наташа. Съ дурнымъ только сердцемъ человѣкъ можетъ посягать на счаст³е другаго, съ дурнымъ только сердцемъ, можетъ онъ наслаждаться страдан³емъ ближняго, какъ возмезд³емъ за личную обиду.... Вы бы тогда только поняли меня, вы бы только тогда почувствовали, что чувствую я теперь, если бъ были вмѣстѣ со мною, если бъ ваше, не мое сердце, надрывалось отъ слезъ этой несчастной, безумной Юл³и Игнатьевны.... Если бы видѣли, какъ задыхалась она отъ слезъ, отъ боли, боли сердца.... О, храни васъ Богъ, Наташа, испытать когда-нибудь это страдан³е, страдан³е отъ самой мысли, что у васъ отнимаютъ, пытаются отнять любимаго вами человѣка.... Нѣтъ, нѣтъ страдан³я ужаснѣе этого! и Вѣра Павловна судорожно положила руку на грудь.- Вотъ тутъ, тутъ сжимается, стонетъ.... Какъ будто на клочки разрывается сердце ваше, подъ вл³ян³емъ слова, взгляда, намека, подтверждающихъ ваше подозрѣн³е, и, между тѣмъ, все способно возбуждать въ васъ это подозрѣн³е, разъ вы усомнились въ любви того, безъ кого немыслимо для васъ счаст³е, сама жизнь.... при этихъ словахъ голосъ Вѣры Павловны дрогнулъ, глаза сосредоточились, заискрились, какъ будто что-то отвратительное, что опять смѣялось надъ нею, опять надрывало ея истерзанное жизн³ю сердце, стояло тутъ, совсѣмъ возлѣ. - А подлѣ - чуть слышно, почти шопотомъ продолжала она: подлѣ, эта противная, точно крупичатая, фигура ид³ота-мужа.... Доволенъ, ухмыляется.... И съ нимъ рядомъ, рука объ руку, вы, вы, Наташа, вы - моя радость, вы - гордость лучшихъ надеждъ моихъ!.. "Вы развратили ее, вы наставили отнять мужа у жены"... Вся кровь застыла во мнѣ!... Я васъ развратила, я васъ наставила на такую низость. И не стыдно-ли вамъ, не видите-ль теперь, какъ тѣсно жизнь моя связана съ вашей жизнью, какъ каждый вашъ проступокъ тяжело дѣйствуетъ на меня!

   Вся красная, не смѣя взглянуть на Вѣру Павловну, стояла теперь передъ нею Наташа.... Кровь горела, сердце усиленно билось, нервно вздрагивали въ вискахъ рельефныя, син³я жилки. Все туманилось, все кружилось.... Безсвязно бродили, путались, переплетались мысли, возбужденныя пылкими, бичующими словами, Въ Наташѣ преобладало въ этотъ моментъ одно только чувство, чувство сострадан³я, но не къ упрекамъ и слезамъ доведенной ею до отчаян³я Юл³и Игнатьевны, а только къ ней, Вѣрѣ Павловнѣ, глубоко страдающей отъ причиненнаго ей горя. Впервые въ жизни чужое горе, горе Вѣры Павловны, заставило содрогнуться, сжаться, заныть ея сердце.... И не было, казалось, жертвы, на которую бы не рѣшилась она, лишь бы смягчить это жгучее горе Вѣры Павловны, согнать съ лица ея надвинувшуюся глубокую думу, освѣтить его доброю, привѣтливою, всегда ласковою къ ней улыбкою.

   - Простите, простите мнѣ, Вѣра Павловна, прошептала она.

   Вѣра Павловна медленно подняла голову и взглянула на Наташу. Румянцемъ смущен³я рдѣлись ея щеки, грудь волновалась отъ усиленнаго дыхан³я, вздрагивали полуоткрытыя губы...

   - Простите мнѣ! съ лихорадочнымъ жаромъ повторяла она.

   - Не мнѣ.... Совѣсти вашей простить васъ, Наташа.... А я лишь радуюсь, и радуюсь отъ всего сердца, что съумѣла, смогла вызвать въ васъ раскаян³е....

   - Такъ вы не сердитесь, Вѣра Павловна, въ васъ больше не рвется, не стонетъ сердце за меня, глупую? и она подняла на Вѣру Павловну полные слезъ глаза.

   Вѣра Павловна просвѣтлѣла, улыбнулась тою доброю, ласковою улыбкою, которую такъ всегда любила и такъ искала Наташа. И прощаю, и люблю, люблю, какъ прежде, какъ всегда, и горячо, и безпредѣльно, сказала ей безъ словъ эта отрадная улыбка.

   И не было, казалось, точки на лицѣ и шеѣ Вѣры Павловны, къ которой радостная Наташа не прильнула-бы своими пылающими губами...

   - Ну, полноте, что за ребячество, Наташа, - и Вѣра Павловна осторожно отклонила ее.

   Она улыбнулась Вѣрѣ Павловнѣ провела платкомъ по глазамъ, по лицу, и опять улыбнулась.- Не такъ-ли въ весеннюю пору улыбается намъ солнце сквозь прозрачныя облака разсѣявшихся тучъ, послѣ упорной грусть-тоску нагонявшей непогодицы.

   - Вѣра Павловна!

   - Что, моя радость?

   - Отчего это, когда я только что пришла сюда, мнѣ было такъ тяжело... Что-то мучило, давило меня.. Я даже обидѣла бѣдную Лизу? Ахъ, если-бъ вы знали, какъ мнѣ досадно было тогда на себя... Когда я замѣтила, что она огорчилась, такъ у самой сжалось, заныло сердце, будто, что-то порвалось въ немъ... А теперь, мнѣ такъ легко, такъ весело, Вѣра Павловна.

   - Васъ мучила совѣсть, Наташа. Сама природа говоритъ намъ чрезъ нее... Совѣсть! Это нѣчто безсмертное, всесильное въ человѣкѣ... Въ добрыхъ дѣлахъ, въ жертвахъ, въ испытан³яхъ она услаждаетъ, крѣпитъ, поддерживаетъ въ борьбѣ и невзгодахъ даетъ силу, живитъ, успокоиваетъ... Въ проступкахъ же нашихъ, гнететъ, давитъ, мучитъ насъ, такъ сказать, самоощущеньемъ нами же самими созданныхъ страдан³й и несчаст³й другихъ людей... Васъ тревожила дурнота Юл³и Игнатьевны, васъ смущало поведен³е ваше съ Неволинымъ... Какъ это разыграется, что изъ всего этого выйдетъ? Чтобъ не было несчастья, чтобъ не узнала, не опечалилась бабушка, всегда такая добрая, нѣжная къ вамъ бабушка, и тогда... Ахъ, Боже мой! - какъ тяжело бы было сознаться вамъ тогда, что вы одна - причина и этого несчастья, и этой печали; словомъ, совѣсть налагала на васъ свою тяжелую, карающую руку.- Но между вами и совѣстью поднялось самолюб³е... Вы боролись, боролись всѣми силами съ требован³ями совѣсти, съ ея угрозами;- вы пытались успокоить себя мыслею, что все это шутка, все обойдется, все кончится смѣхомъ... Но напрасно... Все сильнѣе, все лихорадочнѣе преслѣдовалъ васъ страхъ, все глубже, все отчетливѣе ощущали вы, неизвѣстныя еще вамъ, но несомнѣнно вами вызванныя страдан³я Юл³и Игнатьевны... Вы уже чувствовали силу совѣсти, но еще не сознавали своего проступка: правильнѣе - упрямились, не хотѣли сознаться. - Но запомните, запомните навсегда, Наташа, что чѣмъ дальше убѣгаемъ мы отъ совѣсти, тѣмъ энергичнѣе она преслѣдуетъ насъ; - чѣмъ сильнѣе, отчаяннѣе боремся съ нею, тѣмъ тяжелѣе падаетъ на насъ ея карающая рука... И досадно было мнѣ, и жаль смотрѣть на васъ. Тогда я пришла на помощь къ вамъ: олицетворила совѣсть вашу, вамъ въ глаза суровымъ укоромъ бросила ея грозныя требован³я... Вы смирились, раскаялись... Я сняла съ вашего сердца гнетъ ощущенья виновности вашей... Я достигла цѣли... И свѣтло, и легко, вѣдь, вамъ, Наташа?...

   - Да, и свѣтло, и легко, Вѣра Павловна... Ахъ, какая вы умная, Вѣра Павловна! Вѣдь это все, все, что вы говорили, я все чувствовала, только не понимала, не могла понять, что дѣлается со мною... Мнѣ и пр³ятно было подумать, что я наказала эту противную тетю Юлю за то, что она назвала меня мерзкой дѣвченкой, и, вдругъ, становилось страшно за нее, за все, что можетъ выйдти изъ этого... И тогда мнѣ было стыдно и васъ, и самой себя, - я какъ будто сама чувствовала, что дѣйствительно я мерзкая дѣвченка, и я сердилась на все, на себя, на васъ, на Лизу, на пуговицы, словомъ - на все, на все.- А тутъ еще... и она потупилась...

   - А тутъ еще? улыбаясь, тихо спросила Вѣра Павловна.

   - Этотъ противный Толька.

   - Что же онъ?

   - Не хотѣлъ пр³ѣхать завтра, и она еще глубже поникла, у нея зардѣдись самыя уши.

   - И изъ-за него... и голосъ порвался, - я опять обидѣла бѣднаго Васю, добавила едва слышно и, глубоко вздохнувъ, такъ посмотрѣла въ глаза Вѣрѣ Павловнѣ, точно опять пожаловалась на себя-же.

   - Вотъ видите, и я снова права! Вася всѣ свои рубли отдалъ вамъ!... Сколькихъ удовольств³й лишилъ себя бѣдный мальчикъ ради улыбки вашей... Какъ ваша тѣнь, робко, застѣнчиво, слѣдилъ онъ за вами... Я нѣсколько разъ смотрѣла на него... Вы смѣялись, - онъ улыбался, вы хмурились - у него на глазахъ навертывались слезы.- Странный мальчикъ этотъ Вася! Меня нерѣдко тянетъ къ нему... Что-то въ немъ есть недѣтское... сосредоточенное, вдумчивое.... А вы, Наташа.... и какъ, въ самомъ дѣлѣ, не стыдно вамъ!.. Не подойдти, не приласкать даже ни разу... Вотъ, теперь сами видите, что значитъ не умѣть владѣть собою, не хотѣть и не слѣдовать разумнымъ оовѣтамъ. Бѣдный Вася... Онъ далъ вамъ всѣ свои рубли, а вы ему не дали и гроша... Ну, полно говорить обо всемъ этомъ... Что съ воза упало, то, пиши, пропало... Пусть, только, сегодняшн³й день не изгладится изъ памяти вашей, Наташа, пусть послужитъ урокомъ, какъ и доброе, прекрасное сердце, при необдуманности дѣйств³й, при господствѣ увлечен³й надъ разсудкомъ, можетъ многимъ сдѣлать зло... и, въ концѣ концовъ, все это зло падетъ на васъ же.- Наташа опять вздохнула и, нервно выпрямившись, отчетливо хрустнула палецъ о палецъ.

   - Однако, мы слишкомъ заговорились съ вами, Наташа, ужъ догораетъ свѣча. Прощайте, спите спокойно!

   - Да, правда, Вѣра Павловна, я такъ что-то устала, и крѣпко, дружески поцѣловавъ ее, она задумчиво стала раздѣваться.

  

  

   Давно погасла и послѣдняя свѣча въ домѣ Щебринскихъ. Звонили уже къ заутрени, а Наташа все еще не могла и даже не хотѣла заснуть. Она опять чувствовала себя въ будуарѣ, опять ея рука содрагалась въ рукѣ барона, опять слышала его мягк³й, сладостною щемью замиравш³й въ груди, голосъ: "а ты, ты помнишь, ты любишь", говорилъ онъ ей, и снова горѣлъ на ея губахъ поцѣлуй.

  

  

   Вася не замѣтилъ, какъ доѣхалъ до дому. Войдя въ свою комнату, онъ точно боясь, что за нимъ пойдутъ, его настигнутъ, плотно закрылъ за собою дверь, и далеко, въ самый уголъ отшвырнувъ свою барашковую шапку, опрометью бросился въ кресло, зажался въ немъ, будто, и въ самомъ дѣлѣ, ушелъ отъ всѣхъ ихъ, отъ всѣхъ, даже и отъ самой Наташи.... Безъ мысли, безъ желанья проходили минуты; безотчетная тоска овладѣла имъ. Все, рѣшительно все раздражало его: и портретъ дяди, такъ угрюмо-сурово смотрѣвш³й на него со стѣны, и говоръ прислуги въ сосѣднихъ комнатахъ, и даже малѣйш³й шорохъ на улицѣ проѣзжавшихъ подъ окнами экипажей.

   - Вася! рѣзко окликнула Александра Игнатьевна.

   - Что, мама? вздрогнувъ, точно отъ выстрѣла и быстроее встрѣчая, тревожно отозвался онъ.

   - Скажи на милость, когда ты перестанешь мучить меня твоими глупыми выходками?!.. Я растревожилась, не докончила пульку, должна была раздѣлить ремизы, и изъ-за чего же это?!.. Изъ-за того, что тебѣ опять вздумалось поссориться съ Наташей. Да что ты ей, въ самомъ дѣлѣ, женихъ что-ли?... Что ты ровня, чтобъ могъ требовать отъ нея вниман³я?!.. Ты одурѣлъ, совсѣмъ одурѣлъ. И я никогда не думала, чтобъ ты былъ такъ глупъ. Я разъ уже сказала тебѣ, и теперь, завтра же скажу ей, чтобъ она отдѣлала тебя, какъ слѣдуетъ, чтобъ ты понялъ, что ты мальчишка и больше ничего!

   - Ну, такъ я тогда брошу гимназ³ю, все, все брошу.

   - А вотъ я отцу скажу!... Такъ онъ у тебя въ нѣсколько минутъ выколотитъ изъ головы эту дурь.

   - Мама! хватаясь рукою за край стола, блѣдный, какъ полотно, судорожно вскрикнулъ онъ.

   Въ передней раздался рѣзк³й звонокъ.

   - Скажи на милость!... еще смѣетъ кричать, и, быстро повернувшись, хлопнувъ дверью, Александра Игнатьевна вышла.

  

  

   На стѣнныхъ часахъ въ залѣ пробило три. Въ голубой просторной гостинной мерцалъ свѣтъ одинокой свѣчи.

   - Юлинька!... это ты? изумленно окликнула Александра Игнатьевна, съ трудомъ узнавая Юл³ю Игнатьевну въ томъ видѣ, въ какомъ она появилась передъ нею.

   Юл³я Игнатьевна, тяжело переводя духъ, грузно опустилась въ кресло. Перомъ украшенная, бархатная шляпка, сбившись съ затылка, на распустившихся лентахъ болталась по спинѣ; путались, переплетались разметавш³яся по груди и по плечамъ черныя, густыя пряди волосъ. Отъ предмета къ предмету смутно бродилъ озлобленный взглядъ; лицо было покрыто багровыми пятнами; широко раздвинувъ пересохнувш³я отъ волнен³я губы, и носомъ, и ртомъ дышала она.

   - Да что съ тобой?

   - Сбѣжалъ, вздохнувъ во всю грудь, проговорила, наконецъ, Юл³я Игнатьевна.

   - Такъ что-жъ такое, что сбѣжалъ.... Вотъ горе!... Публикуй и пригонятъ.

   - Какъ пригонятъ?

   - Да такъ, просто пригонятъ, - ну, приведутъ.

   - Да развѣ есть такой законъ?... Вѣдь это, кажется, только женъ пригоняютъ къ мужьямъ.... А я не знаю, Саша, могутъ ли мужей пригонять къ женамъ!

   - Какъ мужей? - и Александра Игнатьевна отступила.

   - Да ты объ чемъ-же говоришь-то, Саша?

   - Да все о немъ-же и говорю.... объ Амишкѣ.... Вѣдь онъ бѣжалъ?

   - Да, будь онъ проклятъ, Амишка.... Коко сбѣжалъ!

   - Коко! усмѣхнувшись, повторила Александра Игнатьевна, - ну, это дѣло другое.... Вѣдь я думала - Амишка.... А онъ самъ придетъ.

   - Ты думаешь, Саша? и поднявъ носъ въ воздухъ, Юл³я Игнатьевна сапнула.

   - Конечно.

   - А какъ не придетъ?

   - Да вѣдь деньги-то у тебя?

   Юл³я Игнатьевна, вмѣсто отвѣта, торопливо подобрала шубку и, запустивъ руку въ карманъ, вытащила огромную связку ключей.

   - Тутъ, и она тяжело перевела духъ.

   - Впрочемъ, можетъ быть у него тоже есть?

   - У него-то? сосредоточиваясь, переспросила Юл³я Игнатьевна.

   - У него, да?

   - Нѣтъ.... Шалишь, голубчикъ.... Я всяк³й день пересчитываю. Сегодня утромъ у него было всего два рубля бумажками и рубль мелочью.

   Опять звонокъ.

   - Андрей Петровичъ!

   - Кокоша! вскрикнула Юл³я Игнатьевна.

   - Ахъ, Боже мой, съ какой стати Кокоша, - это Андрей Петровичъ,

   - Здравствуйте, Юл³я Игнатьевна, небрежно протягивая ей руку, обратился Бояриновъ. Андрей Петровичъ не долюбливалъ Юл³ю Игнатьевну и даже, не стѣсняясь постороннихъ, называлъ ее разбухшею брюквою.

   - Что это за ночная конференц³я? обратился онъ къ женѣ.

   - Видишь-ли, мой другъ, у Юлиньки мужъ сбѣжалъ.

   - Ну, и слава Богу.... Давно пора.... Я ужъ за него начиналъ терять терпѣнье.

   Юл³я Игнатьевна такъ и закрыгала надъ Бояриновымъ своими взбѣшеными разночинцами.

   - Ну, полно, Андрей Петровичъ, шепнула Александра Игнатьевна.

   - Ну, такъ что-же вы.... въ погоню?

   И задала-жъ бы въ другое время Юл³я Игнатьевна Андрею Петровичу, но теперь онъ ей былъ нуженъ, и она благоразумно сдержалась.

   - Андрей Петровичъ! мягко, на сколько смогла, обратилась она.

   - Что прикажете?

   - Вѣдь вы такой дѣловой.... Скажите.... вы все знаете, есть такой законъ, что если мужъ сбѣжитъ, то его обязаны возвратить женѣ?

   - Никогда не было, нѣтъ и не будетъ.

   - Да какъ же такъ!... Помилуйте.... Вѣдь это же разбой!... Вѣдь онъ мой мужъ.... Вѣдь онъ долженъ меня любить, меня, одну меня!

   - А если не можетъ?

   - Какъ не можетъ? и, задыхаясь, Юл³я Игнатьевна подпрыгнула на креслѣ. Долженъ!... Понимаете? долженъ!

   - Да какъ-же долженъ, когда не можетъ?

   - Вѣдь онъ же женился, вѣдь онъ же клялся любить меня одну.

   - А если вы ему надоѣли хуже горькой рѣдьки.

   - Такъ онъ измѣнникъ, отступникъ, негодяй, христопродавецъ, дрожа отъ злости, шипѣла Юл³я Игнатьевна.

   - И все прочее, все, что вамъ угодно, а все-таки вы не можете и никакая власть не можетъ заставить его васъ полюбить, когда онъ никогда васъ не любилъ. Его тянетъ къ молодому и это естественно.

   - А, такъ я стара!... Я стара, по вашему? Нѣтъ, ужъ вы извините, а имѣй мой Кокоша так³я убѣжден³я, какъ вы, такъ я бы давно сама, понимаете, собственными руками вытолкала его въ шею, и, сведя пальцы въ кулаки, она рѣшительно наступала теперь на насмѣшливо-улыбавшагося Андрея Петровича.

   - Мужъ, это крѣпостной жены.... Онъ ея принадлежностъ, собственность, на которую никто не имѣетъ права, кромѣ меня. Понимаете, - кромѣ меня!

   - Какъ лошадь, какъ собака, какъ туфли, подстрекнулъ Бояриновъ.

   - Да-съ, какъ лошадь, какъ собака, какъ туфли.

   - Ну, что-жъ удивительнаго.... Вотъ онъ и сбѣжалъ.... Да я бы на его мѣстѣ предпочелъ мостить скорѣе мостовую, чѣмъ жить съ такою супругою.

   - Сбѣжалъ!! Да вы бы и мостили, если-бъ....

   - Молчать! крикнулъ онъ, мгновенно блѣдняя.

   - Ахъ, Боже мой, Андрей, да будь же хоть ты благоразуменъ.

   Въ передней снова звонокъ. Теперь уже безъ словъ, совсѣмъ обезсиленная злостью, едва переводя духъ, стояла Юл³я Игнатьевна передъ Бояриновымъ.

   "Молчать", - дрожалъ въ ея ушахъ его голосъ, и опять спазматически подергивался подъ подбородкомъ подбородокъ.

   - Барыня... Баринъ нашлись, - вся въ снѣгу, вваливъ въ гостинную, оповѣстила служанка.

   - Какъ, дома?

   - Дома-съ.

   - Ну, и что-же? - спросили про меня?

   - Какъ же-съ... Барыня дома?... спросили-съ.

   - Ну, и что-же?

   - Андрей и доложилъ, - что ни какъ нѣтъ-съ.

   - Ну, и что-же?

   - Плачутъ-съ!

   - Плачетъ? Не можетъ быть, ты врешь, Агашка?!

   - Помилуйте, сударыня, какъ же я могу вашей милости врать-съ... Сидятъ, значитъ, за столомъ-съ, облокотимшись, и такъ горько плачутъ-съ.

   - Кокоша, милый Кокоша! и Юл³я Игнатьевна даже прослезилась, - тахъ тронуло ее, что Кокоша по ней плачетъ.

   - А васъ, мнѣ.... тфу, сплюнула она, и, не простившись даже съ сестрою, такъ со шляпкой за спиною, и выкатилась изъ гостинной Бояриновыхъ.

   - Вотъ съумасшедшая баба! - вслѣдъ благословилъ Бояриновъ.