Иогель Михаил Константинович - Между вечностью и минутой

дъ - "семинарское отрод³е", и художниковъ, и артистовъ. Короче говоря, онъ людей не зналъ, а зналъ только генераловъ и мѣщанъ.

   Какъ позоветъ онъ лакея? - Человѣкъ! Какъ вообще говорятъ о солдатахъ въ массѣ?- Люди. Такъ что же такое люди? Ну, лакеи, дворники, крестьяне, сапожники, трубочисты и такъ далѣе, и такъ далѣе, словомъ, всѣ рожденные безъ положен³я и безъ самыхъ правъ на него, и мы можемъ себѣ легко представить, что долженъ былъ почувствовать баронъ, когда Загорская, съ самыхъ первыхъ словъ своего рѣзкаго обращен³я въ нему, подъ общимъ словомъ "люди", такъ необдуманно, такъ дерзко смѣшала его, барона Бернсдорфъ, съ этою массой чиновниковъ, прихлебателей - словомъ - мѣщанъ.

   - Dis moi qui tu hautes, je te dirai qui tu es. Люди! Развѣ такое выражен³е позволитъ себѣ свѣтская дѣвушка хорошаго тона? Да никогда, никогда! На это можетъ быть способна только лишь такая барышня-крестьянка, какъ она!... И ясно! Чего можно требовать отъ нея при такомъ образован³и, при такой обстановкѣ? Дочь оригинала отца, вовсе неизвѣстной свѣту матери, внучка полумѣщанки, полудворянки! раздражительно думалъ баронъ, вслѣдъ кабр³олету.

   Уже давно улеглась по дорогѣ, взбитая кабр³олетомъ пыль, когда онъ, все глубже и глубже волнуясь, блѣдный, взбѣшенный, тревожными шагами, прошелъ подъ непроницаемый сводъ аллеи изъ акац³й.

   - Смѣть думать! Imagiuez vous?! Какая королева? Да этого никогда не позволила бы себѣ сказать ему ни одна изъ первыхъ львицъ высшаго петербургскаго свѣта! А она что такое? Смазливенькая дѣвочка и больше ничего! Настолько смазливенькая, чтобы заняться ею за неимѣн³емъ чего-либо болѣе интереснаго! Смѣть думать! И баронъ порывисто, глухо разсмѣялся. Но какъ ни старался онъ себя убѣдить, что она въ сущности ничего особеннаго изъ себя не изображаетъ, все съ большею и большею прелестью давала она ему себя чувствовать и въ шаловливой улыбкѣ, и въ сжатости грац³озныхъ движен³й, я въ лукавомъ, полунасмѣшливомъ, полутомномъ взглядѣ ея чудныхъ, матовыхъ глазъ.

   Онъ ускорялъ шагъ, онъ убѣгалъ отъ нея, но аллея липовая смѣнялась аллеею березовою, березовая - сосновою; а ея голосъ все дрожалъ въ немъ, все болѣе оживлялась она, въ его воображен³и все упорнѣе смотрѣли на него полные презрѣн³я глаза ея. И опять горѣла кровь въ вискахъ, опять и еще болѣе чѣмъ тогда, чѣмъ въ ту минуту нестерпимымъ холодомъ сжимало ему сердце.

   - Фу, какъ этo глупо, какъ нестерпимо глупо! глухо прошепталъ онъ, слегка касаясь холодными пальцами горячей, какъ огонь, головы.... Онъ вздохнулъ, смутно осмотрѣлся.

   Сплетаясь распростертыми вѣтвями, неподвижною стѣною, стояли ели. Не дрогнетъ, не шелохнется ни одинъ листовъ въ густолиственныхъ шапкахъ березъ - Щебринскихъ старожиловъ. Вся кровь кипѣла въ немъ, все мертво было въ нихъ, и ему казалось, что они за одно съ нею глумились, издѣвались надъ нимъ, надъ его волнен³емъ, надъ его нѣмыми страдан³ями, въ ихъ холодномъ, надменномъ затишьи.

   - А у васъ есть как³я-нибудь правила? слышался ему опять ея голосъ. Да, у тебя есть как³я-нибудь правила? вторили ей дружнымъ хоромъ ели и березы. - Правила? Ужъ не въ томъ ли, что мое, что твое?

   Баронъ презрительно усмѣхнулся.

   И чѣмъ же онъ, этотъ излюбленный Долинъ, выше его? Почемъ она это знаетъ? Въ чемъ сказался его высок³й умъ, его глубокое, развитое чувство? Ужъ не въ томъ-ли, что ради своего уродства, волею-неволею щеголяетъ на ходуляхъ добродѣтели? И развѣ возможно допустить серьезно, что она увлечена кяяземъ, что она предпочла его ему? О, non! Au nom du ciel, non! Она играетъ комед³ю, очевидную комед³ю, но только недолго, очень недолго осталось уже до конца! И онъ добьется, добьется, что она въ немъ одномъ будетъ видѣть весь свой свѣтъ, всѣ свои радости!... И тогда!... О, тогда.... И баронъ судорожно разсмѣялся. Это былъ въ высшей степени странный смѣхъ. Въ этомъ смѣхѣ звучало и глумлен³е надъ самимъ собою и надъ своею жертвою, и наслажден³е ея муками.- Да, онъ ненавидѣлъ въ эту минуту Загорскую, ненавидѣлъ всѣми силами глубоко оскорбленной, гордой души.

   Кто-то коротко кашлянулъ. Баронъ вздрогнулъ, взглянулъ. У самаго берега, въ бѣлой съ краснымъ околышемъ фуражкѣ и неизмѣнномъ кителѣ, весь склонившись надъ водою, удилъ рыбу Коваленко. Носъ совсѣмъ въ параллель удочкѣ; лѣвая, грац³озно отставленная нога чуть-чуть касалась земли носкомъ высоко приподнятой подошвы. Замеръ.... Кругъ, за кругомъ, все ближе и отчетливѣе.... Вотъ, вотъ клюнетъ....

   "Тоже, мучится"! мелькнуло барону и даже досадно стало, что такой солидный человѣкъ, генералъ Николаевскихъ временъ и можетъ мучиться надъ такими глупостями.

   "И вѣдь это интересуетъ, радуетъ его. Вѣдь это составляетъ всю его жизнь"! все болѣе и болѣе раздражаясь, соображалъ онъ, какъ будто ему и въ самомъ дѣлѣ досадно было, что человѣкъ можетъ съузить жизнь свою и всѣ свои цѣли до рыбы, и днемъ, и вечеромъ, и на яву, и во снѣ.

   - Ваше превосходительство!

   Генералъ, не измѣняя положен³я, молча, высоко надь головою, поднялъ большой палецъ лѣвой руки.

   - Ваше превосходительство, много наловили? обратился опять баронъ съ такимъ выражен³емъ, какъ будто ему очень пр³ятно было въ это минуту помѣшать генералу словить рыбу.

   Коваленко тихо повелъ правою рукою и въ тотъ же мигъ надъ его головой взлетѣла удочка. На крючкѣ, болтался лишь остатокъ червячка.

   - И какъ вамъ не стыдно, баронъ, обращаться съ такими праздными вопросами? Сами вы цѣльный день ничего не дѣлаете и другимъ только мѣшаете!

   - Да чѣмъ-же я вамъ помѣшалъ? улыбнулся баронъ.

   - Помилуйте! Кричите "ваше превосходительство" такъ, что на деревнѣ слышно, да еще спрашиваете чѣмъ помѣшали! И что вамъ за дѣло много или мало наловилъ я рыбы!... Хм...! все больше и больше горячился генералъ. Праздный вопросъ, конечно, праздный вопросъ, а, между тѣмъ, ускользнулъ окунь. Головой готовъ поручиться, что окунь!!

   - Да еще вы, генералъ, за цѣлую недѣлю ни одного окуня не поймали. Почему это теперь думаете, что этой непремѣнно окунь? подлилъ баронъ къ огню масла.

   - Э! Да что съ вами.... сорвалъ Коваленко и, не взглянувъ даже на барона, опять забросилъ удочку.

   "Гарнизонная крыса!" про себя выругался баронъ и повернувншсь пошелъ обратно черезъ рощу въ садъ.

  

  

   Съ площадки четырехъ бесѣдокъ доносился громк³й, оживленный говоръ.

   - Любовь, это - великое, святое чувство. Оно пересоздаетъ людей! Оно нерѣдко даже слабохарактерныхъ дѣлаетъ способными на велик³е подвиги самопожертвован³я! горячо говорилъ Вася.

   - Святое чувство! насмѣшливо перебилъ Мясоѣдовъ. Такъ разсуждать по меньшей мѣрѣ странно! Такъ думать развѣ только можетъ тотъ, кто не имѣетъ ни малѣйшаго представлен³я о физ³олог³и человѣка. Любовь это - потребность, какъ и всякая иная, какъ голодъ, какъ жажда. Только ѣмъ я и пью по разъ заведенному порядку, всяк³й день и, для меня, потому въ этихъ процессахъ нѣтъ ни новизны, ни прелести препятств³я, а въ любви и то, и другое, какъ осложняющ³я ощущен³я, потому что не такъ-то легко овладѣть тою жеищиною, что нравится, какъ какимъ нибудь кушаньемъ, хотя бы и самымъ изысканнымъ.... Вотъ и вся поэз³я!

   - Послушайте, Александръ Александровичъ, когда перестанете вы меня бѣсить!? вспыхнувъ, вмѣшалась Вѣра Павловна. Не думайте, что вы можете раздражить меня вашими взглядами.... О! они слишкомъ жалки, слишкомъ поверхностны для того, чтобы ихъ подвергать обсужден³ю. Нѣтъ, вы меня бѣсите вашимъ тономъ, вашей самоувѣренностью!... Вѣдь васъ слушая, легко подумать, что высказывается человѣкъ умудренный и наукой, и опытомъ, а въ сущности вы настолько же понимаете въ жизни, на сколько я въ китайской грамотѣ.

   - Кто изъ насъ больше понимаетъ, это еще вопросъ спорный! Одно неоспоримо, что жизнь несравненно доступнѣе мальчику семнадцати даже лѣтъ, чѣмъ дѣвицѣ въ сорокъ! запальчиво возразилъ Мясоѣдовъ.

   Вѣра Павловна, презрительно усмѣхнувшись, смѣрила его холоднымъ, нристальнымъ взглядомъ.

   - Au fond, онъ правъ, Вѣра Павловна! входя на площадку, вмѣшался Бернсдорфъ. Одинъ изъ французскихъ литераторовъ весьма остроумно опредѣлилъ любовь.... L'amour c'est un désire plus ou moins perfectionné par la littérature.... Но.... и баронъ прюстановился, какъ будто онъ и самъ затруднялся опредѣлить въ чемъ собственно это "но".... Но согласитесь сами, m-r Мясоѣдовъ, что любовь все-таки - чувство высшее. Въ ней есть, знаете, нѣчто.... Именно, нѣчто такое, почему вотъ васъ къ одной женщинѣ тянетъ, а къ другой нѣтъ, вовсе нѣтъ, хоть-бы она и не существовала.

   - Да вѣдь это таже истор³я съ кушаньемъ! горячо перебилъ Мясоѣдовъ. Вѣдь вы и сами не знаете, а въ немъ есть что-то такое, не то кислое, не то горькое, не то острое, что вамъ особенно нравится! У васъ не будетъ денегъ на это кушанье и, право, его значен³е можетъ подняться въ васъ до мечты, а скушали и вся иллюз³я пропала! Не такъ-ли?

   - Ну, нѣтъ! Кушанье - кушаньемъ; а женщина все же таки совсѣмъ иное. Самый взглядъ, самая улыбка.... все это, vous comprenez bien, заключаетъ въ себѣ как³я-то чары, какихъ уже, конечно, вы согласитесь, нѣтъ въ кушаньи.

   - Нѣтъ, не соглашусь. Развѣ, вы думаете, бѣдняку не представляется, даже во снѣ, во всей прелести вкусно изжаренный кусокъ мяса, точно также, какъ вамъ снится какая-нибудь красавица?... Да и вамъ ли говорить, баронъ? Вы слишномъ избалованы, чтобы имѣть на это право! Сознайтесь-ка, положа руку на сердце, сколько разъ вы мѣняли вашъ вкусъ, сколько разъ любили и брюнетокъ, и блондинокъ, и шатенокъ и, чѣмъ больше онѣ баловали васъ, тѣмъ меньше значили....

   - Да! Въ этомъ смыслѣ неоспоримо! Да. Любовь, по моему, по-преимуществу, - капризъ. Да вотъ со мной былъ случай.... Прошлую зиму, я довольно часто встрѣчался съ одною очень, очень умною княжною. Сначала я не обращалъ на нее ни малѣйшаго вниман³я. За нею сталъ ухаживать мой товарищъ, извѣстный красавецъ, Дальме. Онъ съ каждымъ новымъ разомъ выигрывалъ въ ея расположен³и, но на одномъ изъ раутовъ мнѣ пришлось танцовать съ ней мазурку. Я былъ въ духѣ, шутилъ, острилъ. Она, видимо, слушала меня только изъ любезности и все время слѣдила за нимъ глазами. Это меня задѣло. Я сталъ ухаживать, мнѣ просто хотѣлось испытать свои силы. Ея равнодуш³е раздражало меня до того, что я, мало по малу, забылъ ради нея и балы, и рауты, и театры, и скачки. Мало по малу, она стала меня замѣчать. Прошло еще нѣкоторое время, Дальме уже, очевидно, былъ въ тѣни. Я вздохнулъ свободнѣе и поѣхалъ на скачку. Тутъ меня положительно околдовалъ, взявш³й первый призъ, сѣрый жеребецъ. Къ несчастью, не было денегъ. Я слалъ въ имѣн³е телеграмму за телеграммой, нѣтъ и нѣтъ. Я дошелъ до того, что пр³обрѣсти его стало моею мечтою, мечтою, лишавшею меня и спокойнаго сна, и аппетита. Княжна поблѣднѣла, стушевалась.... и отъ увлечен³я ею не осталось и слѣда. А, между тѣмъ, я до того одурѣлъ, что чуть-чуть не сдѣлалъ ей предложен³я.

   - Да почему-же жениться на дѣвушкѣ хорошей семьи значитъ сдурѣть? горячо возразила Вѣра Павловна.

   - Но согласитесь сами съ тѣмъ, что въ большииствѣ случаевъ, бракъ - или ошибка, или же прямо непростительный промахъ.

   - Для людей, подобно вамъ, вѣчно играющихъ въ любовь! войдя, при послѣднихъ его словахъ на площадку четырехъ бесѣдокъ, оживленно сказала Загорская.

   - Ну, въ этомъ, мы можемъ, кажется, искренно пожать другъ другу руку! звякнувъ шпорами и склонясь въ ея сторону, сухо отозвался баронъ.

   - Какъ-бы я странно ни смотрѣла на вещи, баронъ, но странно бы было думать, что рѣшусь съ танцмейстеромъ трактовать по предмету чистой фолософ³и и, слегка откинувъ голову, она насмѣшливо посмотрѣла ему въ глаза.

   - Я бы рѣшительно оскорбился, Наталья Алексѣевна, если бы любой танцмейстеръ не понималъ столько же въ истинахъ чистой философ³и, сколько понимаете вы! вспыхнувъ, запальчиво перебилъ баронъ.

   - Браво, браво, браво! Вы начинаете давать себя чувствовать, а то вѣдь я до этой минуты была въ полной увѣренности, что вы холодны, какъ скала, въ сознан³и непогрѣшимости вашихъ взглядовъ.... Впрочемъ, любовь, конечно, - вопросъ спорный. Это скорѣе - чувство, чѣмъ понят³е, а потому каждый сознаетъ его по своему. Да, вотъ! Ваше превосходительство! завидѣвъ Коваленко въ концѣ аллеи, весело крикнула она.

   Коваленко, торопливо перебирая своими коротенькими ножками, быстро шелъ къ площадкѣ. Въ одной рукѣ онъ несъ небольшое ведро съ рыбою, другою осторожно поддерживалъ перекинутую черезъ плечо удочку.

   - Ваше превосходительство!

   - Что вамъ, лукавая, что вамъ?

   - Что такое любовь?

   - Любовь? сощурившись повторилъ Коваленко. Смотря, какая! Есть разныя. Любовь къ отечеству, къ дѣлу, къ бллжнему, а то еотъ еще та, что чувствуетъ Дормидошка къ Палашкѣ.

   - Вотъ, вотъ, вотъ этаѵ именно, эта! и, звонко разсмѣявшись, Загорская въ упоръ посмотрѣла на барона.

   Баронъ, снова вспыхнувъ, нервно передернулъ уоами.

   - Ну, это совсѣмъ особая. Я ее не знаю и никогда не зналъ. Я только знаю, чья она дочь.

   - Чья же?

   - Праздности - матери пороковъ! И, еще разъ сощурившись, генералъ замигалъ

   Загорская, Вѣра Павловна и Вася, встрѣтили его объяснен³е дружнымъ, оживленнымъ смѣхомъ.

   - Браво, генералъ! Я охотно принимаю ваше опредѣден³е и съ этой минуты понимаю подъ нимъ и то, хотя бы самое изысканное, самое тонкое чувство, что перебѣгаетъ отъ одной къ другой, съ тою же быстротою, съ какою избалованный ребенокъ мечется отъ игрушки къ игрушкѣ! и, усмѣхнувшись на барона, глазами, она быстро пошла съ площадки.

   - Наталья Алексѣевна! ее настигая, глухимъ голосомъ, обратился къ ней баронъ.

   - Что, баронъ?

   - Скоро это кончится?

   - Что, это?

   - Этотъ рядъ дерзостей?

   - Дерзостей? Вы забываетесь, баронъ! и, мгновенно поблѣднѣвъ, она гордо выпрямилась.

   Баронъ смѣшался. Онъ созналъ, что дѣйствительно хватилъ, не подумавъ и, въ то же время, не ему же было извиняться передъ нею. Вѣдь это значило бы въ конецъ унизиться въ ея глазахъ.

   Они молча дошли до конца аллеи.

   - И притомъ, слегка вздохнувъ, уже спокойно проговорила Загорсвая, выходя въ аллею къ дому, вы сами поставили себя такъ, вы сами вызвали меня на борьбу, а, по моему, гдѣ борьба, тамъ выборъ средствъ зависитъ отъ ловкости и усмотрѣн³я борящихся.

   - Но, во всякомъ случаѣ, Наталья Алексѣевна, согласитесь сами съ тѣмъ, что все имѣетъ свой предѣлъ.

   - Если не нравится, можете кончить! Да и вообще мнѣ не совсѣмъ ясно, по какому поводу вы здѣсь? и, значительно ускоривъ шагъ, она опередила его.

   Точно пронизанный иглою, выпрямился баронъ, поблѣднѣлъ, отшатнулся и, быстро повернувъ съ дорожки, круто взялъ въ аллею направо.

   - Бумъ, бумъ, бумъ! гудѣлъ во дворѣ призывный къ чаю колоколъ.

   Нестерпимою болью сдавили ему грудь, ледянымъ холодомъ сжали сердце жесток³я слова Загорской. Онъ почему-то былъ увѣренъ, что она любитъ его, что ея, ея насмѣшки только средства къ тому, чтобы его увлечь, чтобы его влюбить въ себя; но теперь развѣ она ему не сказала, что не любитъ его, что онъ даже тяжелъ ей. Ясно было, что все кончено, что она, разъ навсегда, потеряна для него и чѣмъ глубже сознавалъ это баронъ, тѣмъ тоскливѣе становилось у него на душѣ. Что-то туманилось, кружилось въ глазахъ, все съ тою же щемящею болью въ сердцѣ повторялись жесток³я слова, и все гудѣлъ и гудѣлъ въ немъ, точно хоронилъ его, раздражающ³й звонъ призывнаго колокола.

   Но надо же было обдумать свое положен³е, надо же было рѣшиться. На что? Уѣхать! Конечно, уѣхать! Уѣхать сейчасъ, не теряя ни минуты.

   И чѣмъ яснѣе сознавалъ онъ необходимость отъѣзда, тѣмъ нестерпимѣе ныло сердце, тѣмъ безотчетнѣе влекло его къ ней. Ему все, все было жаль въ ней: и игривое сарказмомъ слово, и, то вдумчивое, то полное нѣги выражен³е ея темныхъ глубокихъ глазъ, и вызывающую улыбку, и самый шорохъ едва уловимыхъ, оегкихъ, но полныхъ сдержанной страсти движен³й, его манилъ полусвѣтъ розоваго будуара, и онъ какъ бы чувствовалъ опять трепетное дыхан³е ея, прикосновен³е ея дрожащихъ отъ страсти и волнен³я губъ. И неужели никогда не повторится?!.. Неужели умерло!... Умерло разъ навсегда и родилось лишь для того, чтобъ отравить его существован³е?!.. Развѣ онъ когда-нибудь страдалъ такъ, какъ страдаетъ теперь, развѣ могъ допустить даже самую мысль, что можетъ когда либо полюбить такъ, какъ полюбилъ, какъ любитъ ее?... И когда, когда все это случилось, когда такъ безотчетно, такъ слѣпо отдался онъ ей?!.. Да нѣтъ же, нѣтъ!... Этого не можетъ быть, этого никогда не будетъ!... Развѣ встрѣчалъ онъ въ свою жизнь хотя единую изъ женщинъ, не принявшую его любовь?!.. И она сама развѣ не любила его въ ея 17 лѣтъ, и развѣ чувство въ эти годы не всегда самое сильное, горячее и живое! Да!... И она его любитъ, она только притворяется, испытываетъ его! Почему же бы иначе такъ странно держала себя?! Вѣдь не допустить же въ самомъ дѣлѣ, что князь поборолъ въ ней это чувство, что онъ увлекъ ее. И баронъ даже усмѣхнулся, на столько странною, неестественною представилась ему эта мысль. Испытываетъ?!.. Но, для чего же ей испытывать, если любитъ?... Если любитъ, то и вѣритъ, вотъ какъ онъ вѣритъ ей, не смотря на то, что она сама говоритъ: нѣтъ!... Да и если бъ любила, развѣ бы ей не была дорога его близость, какъ ему ея?! Развѣ бы была въ силахъ побѣдить себя, когда онъ, даже онъ, не въ состоян³и овладѣть собою?... Какъ это все странно!.. Не полюбила же она Долина?.. А если нѣтъ, чего-же онъ тутъ торчитъ? Да и развѣ въ словахъ ко мнѣ она не намекнула, что онъ имѣетъ поводъ? И чѣмъ глубже вдумывался онъ, тѣмъ настоятельнѣе, тѣмъ лихорадочнѣе, возбуждалось въ немъ желан³е, не медля объясниться съ нею. Онъ даже теперь не могъ понять, какъ это не пришло ему, онъ ускорилъ шаги, овладѣвъ собою и сознавъ - въ какой степени и безтактно, и неловко было остаться въ саду, когда всѣ ушли пить чай, и всѣ знали, что онъ дома, что въ усадьбѣ.

  

  

   Уже отблескъ и послѣднихъ лучей заходящаго солнца пересталъ освѣщать Щебринку. Солнце окончательно скрылось за горизонтомъ. Надъ гладью Москворѣцкихъ водъ поднялся туманъ, и, охвативъ своимъ прозрачнымъ, молочно-дымчатымъ покрываломъ и жниву, и дубраву, и поляну, и деревню, медленно подступалъ къ усадьбѣ. Замолкли веселыя пѣвуньи дня и, размѣстившись по своимъ гнѣздышкамъ, лишь только изрѣдка извѣщали о себѣ нечаяннымъ, едва слышнымъ шорохомъ среди густо-лиственныхъ березъ и липъ.

   - Вѣра Павловна, пойдемте гулять, быстро выходя на крыльцо, въ полголоса обратилась Наташа. Я, вы, баронъ и Николай.

   - Что за охота, Наташа?!.. Если идти, такъ ужъ надо было раньше. Не пройдетъ получаса, и въ саду не видно будетъ въ двухъ шагахъ.

   - Оставьте, пожалуйста, ваши: "но и нѣтъ", Вѣра Павловна. Я такъ хочу и такъ нужно!... Поняли.?!.. Только вотъ что, внимательно осмотрѣвшись, еще тише продолжала она.- Вы съ Николаемъ ступайте впередъ и подождите насъ на скамьѣ у пристани, а если я васъ окликну, то не медля отзовитесь и идите по голосу!... Поняли?

   - Опять новая выдумка!... Бога ради, Наташа, будьте-жъ вы осторожнѣе съ барономъ.

   - Полноте, Вѣра Павловна, точно я малютка. Только помните, тсс!- Идутъ.

   Появились баронъ и Загорск³й.

   - Такъ идемте же, господа!... А то уже и такъ поздно. Ахъ, вѣдь забыла платокъ, сказала Наташа и въ тотъ же мигъ исчезла съ площадки.

   - Идемте, m-r Nicolas, а вы, баронъ, вѣроятно, не откажетесь подождать Наташу? сказала Вѣра Павловна.

   Баронъ, молча, поклонился. Онъ былъ вдвойнѣ доволенъ. Во-первыхъ избавлялся отъ своего кошмара, какъ, обыкновенно, мысленно называлъ Вѣру Павловну и, во-вторыхъ, ему представлялся случай объясниться; но чѣмъ упорнѣе пытался онъ уяснить себѣ, что именно нужно было сказать, тѣмъ болѣе терялся въ массѣ какихъ-то, точно туманомъ, подернутыхъ мыслей, мыслей, лишенныхъ какой бы то ни было связи другъ съ другомъ. Онъ еще никогда не чувствовалъ себя такимъ дуракомъ, какъ въ эту минуту.- Но, надо-жъ было объясниться.

   - Они ушли? Вотъ это мило! Раздался на лѣстницѣ голосъ Загорской.

   - Если и неособенно мило, то, во всякомъ случаѣ, крайне сообразительно, улыбаясь, отозвался баронъ. Онъ забылъ въ эту минуту даже всю свою досаду на нее, до такой степени много обѣщала ему эта прогулка съ глазу на глазъ съ нею.- И при томъ терпѣть не могу говорить въ присутств³и третьихъ.

   - Это отчего?!.. По моему, чѣмъ больше, тѣмъ пр³ятнѣй, веселѣй.

   - Да.... Но, на этотъ разъ мнѣ бы хотѣлось быть именно вдвоемъ, едва разслышала Загорская.

   - Если бы я это знала, то не согласилась бы гулять.

   - Это почему?

   - Да хотя бы потому, что вы и безъ того успѣли наговорить сегодня слишкомъ много.... лишняго, совсѣмъ, лишняго.

   - Даже до того, что вы признали меня самого лишнимъ?! примѣтно дрогнувшимъ голосомъ высказался онъ.

   - Даже до того.... и по ея губамъ скользнула чуть примѣтная и столь любимая имъ усмѣшка не то надъ нимъ, не то надъ собою, не то надъ всѣмъ тѣмъ, что такъ сильно взволновало его.

   - И вы еще послѣ этого рѣшаетесь говорить, Наталья Алексѣевна, что я играю жизнью, играю чувствомъ! Кто больше изъ насъ играетъ, положа руку на сердце, скажите по правдѣ?!.. Можно ли глубже оскорбить, какъ вы оскорбили меня сегодня? Вѣдь послѣ всего того, что вы сказали, если это только серьезно, обдумано, мнѣ ничего не остается, какъ откланяться и разъ навоегда забыть, что мы когда либо были добрыми друзьями.

   - И неужели въ самомъ дѣлѣ?!..

   - Но, Наталья Алексѣевна, вѣдь я же говорю серьезно, и въ его голосѣ такъ ясно послышались и тих³й укоръ, и мольба. Она не отвѣтила. Она только быстро отвела отъ него свой взглядъ и отъ его зоркаго вниман³я не укрылась вспыхнувшая въ ея лицѣ краска.

   - Не вы-ли предложили мнѣ уѣхать и еще въ такой рѣзкой, чтобы не сказать, грубой формѣ, не вы ли назвали меня пустымъ человѣкомъ, пустымъ въ такой степени, что для меня нѣтъ въ жизни ничего святаго, ничего, чтобы я могъ любить и уважать; не вы ли сравнили мое чувство съ чувствомъ Дормидошки къ какой-то Машкѣ, и за что же это, за что? За то только, что ради васъ, я забылъ все, что только было мнѣ дорого, что только радовало меня.

   - И, полноте, баронъ!... Вѣдь эте опять-таки все шалости, право шалости, тѣ же старыя шалости, только въ новой формѣ. Развѣ вы не забыли всѣ удовольств³я ради какой-то томной княжны, а княжну ради сѣраго жеребца?!.. Развѣ любовь не всегда одинаково борьба-игра, развѣ въ прошлую зиму?... и она не договорила, еще ярче вспыхнула, отвернулась.

   - Пусть, пусть такъ, Наталья Алексѣевна, пусть вы правы! Но, вѣдь мы же еще не на планетѣ безгрѣшныхъ духовъ и почему-жъ не можете вы допустить что, ошибаясь въ своихъ увлечен³яхъ прежде, я ничуть не ошибаюсь теперь. И въ эту зиму даже я еще былъ почти мальчишкой!... Нѣтъ, Наталья Алексѣевна, если въ васъ есть хоть слабая доля сочувств³я ко мнѣ, молю васъ, избавьте меня разъ навсегда отъ той пытки, какую я вынесъ, благодаря вамъ, сегодня, и онъ вздохнулъ, первый протянулъ ей руку. Она молча ускорила шагъ.

   - Наталья Алексѣевна!

   - Что?

   - Ну дайте-жъ руку, помиримся.

   - Всю? и она, пр³остановивши, съ такимъ неподѣльнымъ укоронъ посмотрѣла ему въ глаза, какъ будто ему же на него же подала жалобу.

   - О, Боже мой, Боже, какая вы прелестная! И если бъ я могъ, если бъ я былъ въ правѣ.... и онъ вспыхвулъ, поникъ.- Я бъ зацѣловалъ васъ до смерти.

   - И, что вы? и, тихо разсмѣявшись, она протянула ему руку.- Нате, опять, опять въ его рукѣ, какъ въ тотъ чудный, памятный вечеръ, въ будуарѣ, забилась трепетная, жилка ея. Онъ горѣлъ, онъ забылся и, охвативъ ея тонкую тал³ю совсѣмъ, совсѣмъ къ себѣ прижалъ ея гибк³й станъ.

   "Баронъ!" рѣзко вскрикнула она и, оттолкнувъ его обѣими руками, отшатнулась, выпрямилась. Она была блѣдна, ея грудь волновалась, глаза ея горѣли гнѣвнымъ блескомъ. Смущенный, уничтоженный, безъ словъ моля о прощен³и, палъ онъ передъ всю на колѣна.

  

  

   Струя за струей, все свѣжѣй и свѣжѣй, неслась отъ рѣки вечерняя прохлада. Нѣгою дыщала поляна, примыкавшая къ парку. Все яснѣе, все отчетливѣе журчалъ ручеекъ. Все громче, все задорнѣе квавали лягушки. Тихо надъ прибрежьемъ, тихо вкругъ усадьбы, тихо на деревнѣ. Лишь отъ времени до времени доносился съ пастбища конск³й топотъ, да изрѣдка лаяли собаки.... Густой непроницаемый мракъ стоялъ надъ скамьею подъ дубомъ. Загорск³й не видѣлъ Вѣры Павловны, но онъ чувствовалъ ея волнующееся дыхан³е, ея близость, и такъ томила она его, такъ безотчетно-сладостно ему было съ нею въ тѣ минуты.

   - Вѣра Павловна.... Какая вы странная, едва слышно проговорилъ онъ.

   - И не мало, странно было-бы иначе. Какая цѣль, что потомъ?!

   - Но, Вѣра Павловна, клянусъ-же вамъ жизн³ю.

   - Ахъ, перестаньте, перестаньте, Николай!... Если вы хоть немножко любите меня, перестаньте просить о томъ, чего не могу. Минута счастья, годы раскаян³я. О, нѣтъ, нѣтъ!... Бѣдный ребенокъ передо мною, Николай. У васъ такъ много, много, вся жизнь впереди! Ни за что, ни за что на свѣтѣ.

   - Но что-жъ мнѣ эта жизнь, когда вы, вы только одна....

   - Николай!... Прошу же васъ и, глубоко вздохнувъ, она встала, рѣзко хрустнула палецъ о палецъ.

   - О, Боже мой, за что-жъ, за что-жъ я такой несчастный? Вѣра Павловна.

   - Нѣтъ, вы меня не любите, Николай. Если-бы вы меня любили, вы бы никогда не позволили себѣ такъ говорить, вы-бы тогда поняли.... и ея голосъ дрогнулъ, замеръ.

   - Ау, Вѣра Павловна, донесся изъ парка голосъ Наташи. Ау, ау, отдавали въ разноголосицу, и павильоны, и дубрава.

   - Ау, Наташа!... Идемте-же, идемте! и, опередивъ Загорскаго, она спѣшно пошла по голосу.

  

  

   Уже давно спали всѣ въ усадебномъ домѣ; лишь одна Вѣра Павловна, опершись локтемъ о чугунную рѣшетку, все еще сидѣла на террасѣ мезонина, все, какъ будто чего-то дожидая, то съ улыбкой, то съ выражен³емъ сосредоточеннаго, грустнаго раздумья всматриваясь она въ безпредметную даль. Плавно, ровно вздымалась полная какимъ-то новымъ чувствомъ грудь. Но проносился легк³й шорохъ, и она вздрагивала, точно и этотъ шорохъ могъ подсмотрѣть, подслушать, разгласить о чемъ-то, что въ ней, чего она сама еще отчетливо не сознавала, но что ухе было ей такъ дорого, такъ отрадно.... Лишь только съ восходомъ солнца оставила она террасу.

  

  

   Кипѣла жизнь въ м³ркѣ Щебринскомъ. Всѣ волновались, всѣ боролись, всѣ чего-то ждали, то со страхомъ, то съ отрадой на сердцѣ.... То вдругъ столько счастья сулила жизнь, то съ внезапностью мига смѣнялась надежда смущен³енъ передъ этимъ бляжайшимъ, невѣдомымъ будущимъ. Волновалась и Марья Кондратьевна.

   Волновала ее ключница Анисья.- "Малину, матушка барыня, воруютъ.... Вотъ не сойти мнѣ съ евтова мѣста, если не воруютъ. Волновала Парашка, что не умѣетъ даже растерѣть табакъ; волновала опрокинутая жаровня; волновало, что въ отобранныя пѣночки попала муха, волновало, что Дормидошка износилъ свои единственные сапоги и приходится ему, Дормидошкѣ, входить теперь въ гостинную босымъ, волновала поповская дочка, что все еще не объяснялся ей въ любви, вотъ уже вторую недѣлю проживающ³й въ ея семьѣ безъ всякаго толку, семинаристъ. А какъ это должно быть интересно, когда семинаристъ станетъ объясняться поповской дочкѣ! задумывалась Марья Кондратьевна и волновалась до того, что, оставивъ чулокъ, спускала очки на самый, самый кончикъ носа. и надъ всѣми этими волнен³ями преобладало одно.... Да когда же это, наконецъ, князь сдѣлаетъ предложен³е Наташѣ? Она почему-то ни мало не сомнѣвалась въ томъ, что князь непремѣнно это сдѣлаетъ. И Наташа, моя Наташа, - княгиня, непремѣнно княгиня.... Да еще губернаторша.... На-жъ, ты, поди-жъ ты! радовалась Марья Кондратьевна, точно Наташа уже и, дѣйствительно, была и княгинею, и губернаторшею, тогда какъ князь и не дѣлалъ и, быть можетъ, не думалъ дѣлать предложен³е Наташѣ, и даже вовсе не былъ губернаторомъ. Онъ объяснится какъ-нибудь особенно, непремѣнно особенно.... А какъ это должно быть интересно! - и она жмурилась, жмурилась при одной мысли, - какое получитъ удовольств³е, когда Наташа передастъ ей объяснен³е князня-губернатора.

   Особнякомъ стояли лишь Коваленко и Вася; они какъ будто ничего не имѣли общаго съ этою жизн³ю, никакого, даже малѣйшаго интереса въ ней.

   Коваленко вставалъ въ 10 часовъ утра, пилъ стаканъ кофе и, спѣшно набравъ въ коробку не одинъ десятокъ червячковъ, отправлялся на рыбную ловлю. Спустившись къ берегу, и притомъ одинъ, непремѣнно одинъ, чтобъ "эти глупыя сороки-вороны" какъ онъ, обыкновенно, называлъ женщинъ, своею пустоцвѣтною болтовнею не запугали рыбы, не спѣша насаживалъ червячка на крючекъ и, отступивъ шага на три, на четыре, слегка приподнявшись на носкахъ, склонившись всѣмъ станомъ, легко и даже грац³озно забрасывалъ удочку на сколько возможно дальше.

   Въ 4 часа пополудни онъ возвращался прямо къ обѣду.

   - Ну, что батюшка. Петръ Игнатьевичъ, много наловили? спрашивала Марья Кондратъенна.

   - Много, матушка, много, отвѣчалъ онъ бодро, подмигивая, пр³осаниваясь и съ видимымъ удовольств³емъ, втягивая широко раздвинутыми ноздрями своего маленькаго, вздернутаго носа насыщенный запахомъ всевозможпыхъ явствъ воздухъ. Затѣмъ громко крякалъ въ кулакъ, наливалъ себѣ рюмку очищенной, поднималъ ее до самыхъ глазъ, и, какъ бы улыбаясь ей своими маленькими, слегка закругленными усами, выпивалъ залпомъ. А волкъ-те заѣшь! вскрикивалъ въ тотъ-же мигъ, какъ-бы весь собравшись въ морщинистую складку. Да что это матушка, - да вы хотя бы водой велѣли разбавить.... Вѣдь это спиртъ, чистый спиртъ, волкъ его заѣшь.

   - Велю, велю, батюшка, велю.... Все забываю.

   Онъ откашливался и занималъ мѣсто подлѣ Марьи Кондратьевны.

   И такъ изо дня въ день.... Удилъ утромъ, удилъ вечеромъ и, прочитавъ на ночь газету отъ верхней строчки перваго до нижней послѣдняго столбца, засыпалъ крѣпкимъ, сладкимъ сномъ спокойнаго совѣстью человѣка.

   "И какой онъ смѣшной! - не разъ изумлялась на него Марья Кондратьевна.- Неужели и всю жизнь-то такъ онъ только рыбу ловилъ.... Нѣтъ вретъ, непремѣнно вретъ.... Ишъ ты какой!... Не любилъ, не любитъ и не будетъ любить!... Бабье дѣло, говоритъ, а!... Нѣтъ, дорогой мой, нѣтъ, ваше превосходительство, не поладили вы, вотъ что! Если-бъ на меня, да въ мои лапки, - и Марья Кондратьевна, при одномъ воспоминан³и о своихъ бархатныхъ лапкахъ, оживлялась, свѣтлѣла. Пискнули бы, непремѣнно пискнули бы", - какъ бы досказывала ея и теперь еще пр³ятная улыбка.

   Что до Васи, то онъ еще болѣе странно велъ себя по отношен³ю въ окружающимъ. У Коваленко была своя жизнь, свои интересы. У него, казалось, никакихъ; и между тѣмъ, онъ сторонился, онъ уходилъ отъ всѣхъ, даже видимо досадовалъ, раздражался, когда кто-либо изъ окружающихъ, хотя бы мать, или Вѣра Павловна, обращались къ нему съ разспросами. И его оставляли въ покоѣ, отъ него отошли. Только Вѣра Павловна все чаще и чаще задумывалась надъ нимъ и все, попрежнему, даже болѣе прежняго во всемъ обвиняла Наташу.

   И Вѣра Павловна была права.

   Наташа поцѣловала его и въ тотъ дивный митъ, въ настушюшую за нимъ ночь, онъ забылъ все, что радовало, что составляло его жизнь, за это послѣднее время, время совершеннаго разъединен³я съ нею.- Забылъ Афанас³я Ивановича и Пульхер³ю Ивановну, этихъ добрыхъ, кроткихъ, радушныхъ, невозмутимо счастливыхъ другъ въ другѣ людей, забылъ свою досаду на Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича за ихъ ссору изъ-за слова "гусакъ" забылъ и бой Полтавск³й, и измѣнника Мазепу, и фонтанъ Бахчисарайск³й, и плѣненную княжну Мар³ю; и утѣху, гордость К³евлянъ - Рогдая, и подлаго Фарлафа, и Руслана, и самую Людмилу. Забылъ!... Да и на что ему былъ нуженъ въ тѣ минуты этотъ отвлеченный м³ръ и радостей, и печалей, и смутныхъ ожидан³й, и кровавыхъ распрей, на что этотъ и³ръ таинственныхъ движен³й какъ будто живыхъ и неосязаемыхъ въ то же время, когда она, Наташа, открыла ему въ своемъ трепетно-знойномъ поцѣлуѣ м³ръ иной, м³ръ дѣйствительныхъ, м³ръ чудныхъ, еще неиспытанныхъ силъ, непонятныхъ ему волнен³й.- Она поцѣловала его, поцѣловала и отошла. Она дала ему въ себѣ почувствовать женщину, но не дала овладѣть собою. Она подняла у него на глазахъ роскошную вѣтку винограда, коснулась его губъ ея зрѣлыми, крупными, сочными ягодами и тутъ же, въ тотъ же мигъ, безъ всякаго повода, безъ причины, какъ бы по движен³ю мимолетнаго каприза, отдернувъ вѣтку, за стекломъ, передъ нимъ, по прежнему, оставила ее.- Онъ похолодѣлъ, обособился и, какъ бы навсегда замкнувшись въ своихъ тупыхъ, нѣмыхъ страдан³яхъ, ожесточился противъ всѣхъ, противъ всего. И напрасно Вѣра Павловна успокоивала себя мысл³ю, что отношен³я его къ Наташѣ прекратились теперь навсегда, и что они не оставятъ на его жизнь особо серьезныхъ послѣдств³й. Да!... Онъ отошелъ отъ Наташи. Онъ, точно сквозь туманъ, смотрѣлъ, теперь на нее. Ему даже зачастую казалось, что все это, все что дѣлается вокругъ - не дѣйствительность, а лишь - тяжк³й, непробудный сонъ. Но такъ только казалось. Поблѣднѣли черты, смѣшались, спутались нѣкогда отчетливые, такъ недавно еще столь сильные надъ нимъ, взгляды Наташи, но все полнѣе жила, все глубже проникала въ его душу прелесть неуловимыхъ движен³й только что возникающей, еще неиспытанной и несознаваемой страсти.... Онъ понялъ, за что Русланъ такъ любилъ Людмилу, и Людмила не представлялась ему уже болѣе какою-то тѣнью, какимъ-то непонятнымъ существомъ и въ образѣ, и безъ образа, и на землѣ, и неземнымъ.... Людмила была женщина.- И въ пылкомъ, возбужденномъ его воображен³и все тѣлеснѣе, все яснѣе, все нагляднѣе округлялись теперь ея гибваго стана заманчиныя формы... Людмила дышала, Людиила улыбалась, Людмила все громче и громче звала его въ себѣ....

  

  

   Скрылось солнце отъ Щебринки. Надъ водами Москвы рѣки уже поднялся туманъ и, постепенно сгущаясь, все тѣснѣе охватывалъ усадьбу своимъ дымчато-сѣрымъ кольцомъ. Тихо было надъ прибрежьемъ и въ саду, лишь подъ деревней рѣзко щелкался о земь пастуш³й арапникъ, да слышалось тревожно-торопливое, "бя-а-а" овецъ, изрѣдка прерываемое глухимъ, протяжнымъ ревомъ коровъ. Засыпала земля; нѣжились въ прохладѣ утомленные дневнымъ жаромъ цвѣтки разнонарядцы.... Туманя мысль, волнуя грудь, носился надъ барономъ и Загорскою роскошныхъ клумбъ сладостно-томящ³й ароматъ.... ихъ нѣгою, казалось, дышала вся земля.

   - Что вы, баронъ, нѣмы, какъ рыба?

   - Задумался.

   - Задумались?! насмѣшливо поднимая брови, переспросила она.

   - А развѣ вы, Наталья Алексѣевна, считаете меня на столько пустымъ человѣкомъ, что даже не можете допустить, чтобъ я могъ задуматься?

   - О, нѣтъ, баронъ! Я совсѣмъ не то хотѣла сказать.... Нѣтъ... Я почти не допускаю человѣка.... По крайней мѣрѣ мнѣ трудно вообразить себѣ такого, который никогда и ни о чемъ не думалъ-бы.... Вѣдь и собака, и лошадь, я увѣрена, думаютъ, не только человѣкъ.... Даже утверждаютъ, что индѣйск³й пѣтухъ думаетъ.... О чемъ?... Онъ еще не повѣдалъ м³ру, но все жъ таки думаетъ.... Изъ этого можете судить, въ какой степени вы поспѣшили съ вашимъ выводомъ. Нѣтъ, баронъ, не дума ваша меня удивила, а та серьезность, даже нѣкоторая важность, съ какою вы отнеслись къ ней, какъ будто разрѣшили ею вопросы о жизни или смерти десятковъ, сотенъ людей. Загорская чуть примѣтно усмѣхнулась. Баронъ вспыхнулъ.

   - Часъ отъ часу не легче, Наталья Алексѣевна. Вы какъ будто задались мыслею съ самой первой встрѣчи нашей смѣяться надо мною. Вѣдь сказать, что индѣйск³й пѣтухъ думаетъ и вмѣстѣ съ тѣмъ не допустить во мнѣ самой возможности серьезной мысли, не значитъ ли выразить, что, по вашему мнѣн³ю, я и индѣйск³й пѣтухъ сливаемся до совершеннаго тождества? Шутка шуткой, и я принимаю все, что вы сказали, какъ шутку, Наталья Алексѣевна.... Какъ шутку! съ особеннымъ ударен³емъ повторилъ онъ.... Умѣстную или неумѣстную я, сохраняя свой взглядъ, предоставляю вамъ имѣть собственный.

   Загорская внимательно посмотрѣла ца барона; колоколъ далъ второй звонокъ къ чаю.

   - Баронъ.

   - Что прикажете? избѣгая ея взгляда, сухо отозвался онъ.

   - Ну такъ ничего.

   - Отчего-жъ: ничего?! Вѣдь вы хотѣли что-то еще сказать - и баронъ невольно посмотрѣлъ на нее.

   Будто чувствуя свою вину, раскаиваясь въ ней и не смѣя даже взглянуть на него, слегка потупившись, стояла теперь Наташа.... И робость, и смущен³е, и стремлен³е поправить свою ошибку, и застѣнчивая нерѣшительность, казалось, всецѣло овладѣли Наташей.... Баронъ все забылъ. Онъ только любовался.

   - Я попросить хотѣла васъ, баронъ, - и она еще ниже наклонила голову.

   - Просить.... о чемъ?

   - Если вамъ нѣтъ особеннаго лишен³я въ стаканѣ чаю.... то.... и она замялась.

   - То, что? и баронъ невольно улыбнулся.

   - То пойдемте въ рощу.... Я такъ люблю бывать въ ней въ это время.... При томъ, что до меня, я уже выпила два стакана молока.... И вамъ дамъ столько же, когда вернемся.... Даже налила и спрятала.... Вотъ видите, а вы еще сердитесь.

   - Не только въ рощу, хотя на край свѣта, Наталья Алексѣевна - горячо отозвался онъ.

   Загорская тихо разсмѣялась.

   - Чему вы смѣетесь, Наталья Алексѣевна? опять оскорбился баронъ.

   - Идемте же, подавая руку, уклонилась она отъ отвѣта. Этого никакъ не ожидалъ баронъ. Опять и холодомъ, и жаромъ охватило его. Да, она играетъ, какъ кошка съ мышкою - мелькнуло ему.

   - Такъ что же вы нашли смѣшнаго въ моей готовности, Наталья Алексѣевна? и баронъ, безотчетно ускоривъ шагъ, ввелъ ее въ одну изъ самыхъ тѣнистыхъ аллей сада.

   - А вы откуда соблаговолили извлечь, что я разсмѣялась надъ вами?

   - На сколько это не странно, но я ни къ чему другому не могъ отнести вашего смѣха.

   - Ну, если бъ даже.... Развѣ смѣхъ всегда насмѣшка?

   - По моему.... да!

   - А по моему, такъ нѣтъ!

   - А что же еще онъ выражаетъ?

   - Да мало-ли что.... И вообще волнен³е, и удовольств³е, и гнѣвъ.