Иогель Михаил Константинович - Между вечностью и минутой

мъ, какъ будто не понимая сама себя, проговорила она вслухъ.

   Пр³ятное, освѣжающее впечатлѣн³е произвели на нее струи холодной воды. Кто-то отчетливо пошевелилъ ручкой въ двери.

   - Кто тамъ?... Это ты, Лукерья?

   - Я, барышня.

   - Что тебѣ?

   - Да, вѣдь, уже полдень, барышня!... Я стучалась, стучалась.... Ужъ думала, не захворали ли.

   - Неужели полдень?

   - Полдень, барышня.

   - Неси скорѣй самоваръ. Я сейчасъ отопру.

   "И вдругъ пр³ѣдетъ Петръ Игнатьевичъ. Вотъ хорошо-то будеть!... Кровать не убрана, все разбросано. Какъ долго заспалась я сегодня!" спѣшно надѣвая пенюаръ, съ тревогою думала она. "А, вѣдь, придетъ, какъ разъ придетъ...." и она не могла отдать себѣ отчета, почему такъ и смущала ее, и улыбалась ей эта мысль. "Сказать Лукерьѣ или нѣтъ?" оправляя волоса передъ зеркаломъ, задалась она. "Ну какъ же не сказать? Вѣдь, она такъ будетъ рада." Она улыбнулась. Ей какъ будто еще веселѣе стало при мысли, что Лукерья порадуется за нее. "Благороднѣйшая изъ Матренъ", вспомнилось назван³е Коваленко и она весело засмѣялась.

   По корридору раздались увѣсистые шаги, акомпанируемые звономъ посуды.

   - Лукерья! какимъ-то особеннымъ голосомъ, какъ-бы что-то тая въ себѣ, медленно обратилась она.

   - Чаво изволите, барышня? и Лукерья, раскачнувшись, еще на одинъ шагъ подалась къ ней.

   - Я тебѣ что-то скажу.

   Лукерья, видно, почуявъ, что барышня хочетъ сказать ей что-то важное и притомъ секретное, безпремѣнно секретное, подойдя совсѣмъ близко и ухмыляясь своею доброю улыбкою, уставилась прямо на нее.

   - Ну, какъ ты думаешь?

   - Право, не знаю, барышня!... Вотъ не сойти мнѣ съ евтова мѣста, не знаю!

   - Выхожу замужъ!

   - За енарала?! почти вскричала Лукерья.

   - Да!

   - Ну, вотъ!... Мы еще надысь съ унтеромъ-то калякали, что евто безпремѣнно будетъ.

   - Да почему жъ вы такъ калякали?

   - Да какъ же, барышня, вѣстимо дѣло!

   - Да почему жъ вѣстимо-то? добивалась Вѣра Павловна. Ее видимо занимали основан³я этой предварительной резолюц³и объ ней и объ енаралѣ Лукерьи съ унтеромъ.

   - Такъ чавожъ-бы онъ зачалъ пороги-то обивать!... Вѣдь, не на глядѣнье? высказалась Лукерья и, крайне довольная своею логикою, медленно провела ладонью подъ носомъ.

   - Такъ евто выходитъ, что таперича вы, барышня, енаральшей будете?

   - Да, енаральшей!

   - Енаральшей?! покачивая головою изъ стороны въ сторону, все еще недоумѣвала Лукерья.

   - Да что же тутъ удивительнаго?

   - Да какъ же такъ!... Были, были барышней, да вдругъ и енаральшей!

   Вѣра Павловна звонко разсмѣялась.

   Изъ корридора, черезъ полуотворенную дверь, донесся шелестъ. Чьи-то легк³е шаги мѣшались съ отчетливыми, тяжелыми, мужскими шагами.

   - Закрой дверь, Лукерья!... Тутъ такой безпорядокъ!

   Но прежде чѣмъ Лукерья успѣла сообразить, въ комнату уже вошла княгиня.

   - Наташа!... Вотъ ранняя гостья!... Ну, ужъ простите!... Такой безпорядокъ!

   - А, что!.. попались!... протягивая руку, усмѣхнулась княгиня. А помните, какъ вы меня допекали бывало за всякую порошинку?.... Петръ, возьми шубку и не отходи отъ двери.

   - Это почему?

   - Я на самую короткую минуту, только проститься.... Уѣзжаю.

   - Какъ уѣзжаете? Да вѣдь еще черезъ пять недѣль?

   - Нѣтъ, завтра, съ курьерскимъ..

   - Что за фантаз³я?

   - Да вовсе не фантаз³я, а необходимость.

   - Куда же? Въ Петербургъ?

   - Да.

   - Зачѣмъ?

   - Къ Боткину. Хочу посовѣтоваться.

   - О чемъ?

   - Ахъ, Вѣра Павловна, конечно о здоровьи! уже съ оттѣнкомъ раздражен³я въ голосѣ отвѣтила княгиня.

   - Развѣ вы больны?

   Княгиня вовсе не отвѣтила. Она только сдвинула брови. Вѣра Павловна внимательно посмотрѣла на нее.

   Теперь она замѣтила, что княгиня была особенно блѣдна. Отпечатокъ ни то тоски, ни то тупаго, физическаго страдан³я лежалъ у нея на лицѣ: и въ сдвинутыхъ бровяхъ, и въ синевѣ подъ глазами, какъ будто она провела нѣсколько безсонныхъ ночей подъ рядъ.

   - Лукерья, ступай пока! вспомнивъ объ ней, сказала Вѣра Павловна.- Что же, такъ и будемъ стоять? обратилась она къ княгинѣ.

   - Пожалуй, сядемъ, - съ легкою гримаскою, опускаясь на диванъ, нехотя согласилась княгиня.

   - Вы отчего вчера не зашли ко мнѣ, Вѣра Павловна?

   - Я спѣшила къ Коваленко.

   - А-а! многозначительно протянула княгиня.

   Вѣрѣ Павловнѣ съ каждою минутою становилось тяжелѣе. Княгиня была, очевидно, или очень разстроена, или просто сердилась на нее.

   - Вы получили письмо Васи?

   - Получила.

   И разговоръ опять порвался....

   - Ну и что же?

   - То-есть, какъ и что же?... Что вы хотите сказать? взглянувъ въ упоръ на Вѣру Павловну, рѣзко перебила княгиня.

   - Ну.... конечно, про его содержан³е.

   - Про содержан³е? Да.... что оно ужасно глупо! и она нервно передернула губами.

   Вѣра Павловна поблѣднѣла.

   - Вы находите?

   - Нахожу.

   И снова пауза. Вѣра Павловна теперь не могла даже понять, зачѣмъ собственно пр³ѣхала къ ней княгиня. Вѣдь не затѣмъ же, въ самомъ дѣлѣ, чтобы выругать Васю дуракомъ.

   - Ахъ, слышали новости, Вѣра Павловна? и княгиня оживилась.

   - Как³я?

   - Первая, что Павловъ женится на Дивеной младшей. Я представляю себѣ ея восторгъ, - тонко усмѣхнувшись, чуть слышно добавила она.

   - И вторая.... и княгиня затруднилась. Дядюшка Хомякъ укусилъ за носъ тетушку Юлу, и оба, въ величайшей другъ на друга досадѣ, разбѣжались по разнымъ домамъ.... Она къ бабушкѣ, а онъ, кажется, къ брату! и княгиня громко размѣялась. Вѣра Павловна не улыбнулась даже. Она только еще внимательнѣе посмотрѣла на нее: въ такой степени этотъ смѣхъ показался ей напряженнымъ смѣхомъ.

   - Что же вы вернетесь въ Москву?

   - Нѣтъ, не вернусь.... Я прямо проѣду въ ***нскъ.

   - Значитъ, мы съ вами не увидимся?

   - Нѣтъ. Вотъ я и пр³ѣхала проститься, пожелать вамъ всего лучшаго.... Не поминайте лихомъ. Пишите.... И я буду, отрывочно проговорила княгиня.

   Вѣрѣ Павловнѣ стало жаль ее.

   Кто-то робко пр³отворилъ дверь. Княгиня быстро оглянулась, вспыхнула.... Дверь въ тотъ же мигъ захлопнулась.

   - Кто это?

   - Вася.... Какъ это глупо!... Чего жъ онъ прячется?!.. Вѣдь я жъ, надѣюсь, не кусаюсь.

   - Нѣтъ, кусаетесь, Наташа, и пребольно, - быстро выходя изъ номера, вскользь замѣтила Вѣра Павловна....

   Княгиня чутко вслушалась; но она ничего не могла разобрать: такъ тихо говорила Вѣра Павловна въ корридорѣ съ Васею. У двери раздались шаги.... Она быстро подняла съ дивана еще вчера брошенную Вѣрою Павловною книгу. Вася вошелъ. Онъ лихорадочно мялъ въ рукахъ свою барашковую шапку. Княгиня вся ушла въ страницы книги она какъ будто не замѣтила его. Вся кровь горѣла въ лицѣ Вѣры Павловны. У нея рдѣлись самыя уши.

   - Наташа! сильно дрогнувшимъ голосомъ окликнула она. Вы же хотѣли видѣть Васю.

   - Я? широко раскрывая на нее глаза, изумилась княгиня. Ничуть!... Если онъ хотѣлъ бы меня видѣть, то могъ бы пр³ѣхать самъ.

   - И еще разъ оскорбить твою гостиную! едва слышно, блѣдный, какъ смерть, отозвался онъ.

   - Полно говорить глупости, Вася!... Не время!... Если свидимся, такъ послѣ.... А теперь.... Я завтра уѣзжаю, - сдвинувъ брови, продолжала она, - и хотѣла бы сказать тебѣ два слова, - вставая съ дивана, съ видимымъ усил³емъ договорила она.

   Вѣра Павловна вышла изъ номера.

   - Что ты хотѣлъ сказать мнѣ твоимъ письмомъ? и княгиня въ упоръ остановила на немъ блестящ³й, острый взглядъ.

   - Я.... что.... что для тебя навсегда умеръ мальчикъ Вася!

   - То-есть, какъ кто прикажите понять? заносчиво перебила она. Если въ томъ смыслѣ, что ты разъ навсегда съ этой минуты пересталъ вывидывать твои ребяческ³е фарсы, то и слава Богу, что онъ въ тебѣ умеръ!

   - Ронимай, какъ хочешь!... Хотя и такъ, что никогда больше онъ не позволитъ тебѣ глумиться надъ собою! и онъ, выпрямившись, спазматически разсмѣялся.

   - И потомъ, что это за радость и дружба съ ба... съ барономъ, и въ какихъ волнахъ собираешися погибнуть?... Что за дичь, какой бредъ! и она вспыхнула.

   - Ну, если дичь, такъ нечего и спрашивать.

   - Скорѣй всего, въ волнахъ любви!... иронически произнесла княгиня и по ея губамъ отчетливо пробѣжала тонная, насмѣшливая улыбка.

   - Смѣшно! Не правда ли, Наташа?... Ну смѣйся!... Только уволь... не мнѣ въ глаза!... Ты довольно уже посмѣялась надо мною! и, не взглянувъ даже на нее, судорожно сжавъ въ лѣвой рукѣ шапку, онъ быстро пошелъ къ дверямъ.

   - Вася, Вася!

   - Что?

   - Поди сюда.

   - Да не мучь же меня, Наташа, точно простоналъ онъ.

   Княгиня подошла и положила ему на плечо руку.

   - Докажи же, что ты взрослый, Вася.... Я уѣзжаю завтра!... Не глупи, голубчикъ!... Быть можетъ, свидимся друзьями!... Еще жизнь велика передъ тобою! сказала она, поцѣловала его въ губы, продолжительно, тихо и, быстро откинувъ голову, въ тотъ же мигъ отошла отъ него.

   Градомъ брызнули у него слезы. Онъ зарыдалъ, быстро закрылъ глаза рукою и, не проронивъ ни слова, опрометью выбѣжалъ изъ номера.

  

  

   - Вася!... Прощайте-же! остановила его въ корридорѣ Вѣра Павловна.

   Онъ отвелъ отъ лица платокъ, глубоко, порывисто вздохнулъ и, взглянувъ на нее сквозь слезы, крѣпко сжалъ ей руку своею горячею, влажною рукою.

   - Помните княжну, Вася.... Берегите себя!

   - Не глупи, голубчикъ! отчетливо перебила ее княгиня.

   Судорожно передернулись его губы, онъ опять зарыдалъ и, какъ бы стыдясь ея, себя, своихъ слезъ, своего горя, онъ, закрывъ лицо платкомъ, быстро скрылся за угломъ у лѣстницы. Сойдя съ лѣстницы, пр³остановился, плотно нажалъ платкомъ лицо, отеръ имъ слезы, вздохнулъ, осмотрѣлся. Сквозь стекла выходныхъ дверей уже виднѣлась улица. Вотъ и Васька у caмаго подъѣзда, нетерпѣливо его ожидая, рылъ подковой рыхлый снѣгъ. Онъ теперь только вспомнилъ, что пр³ѣхалъ на Васькѣ. Даже обрадовался ему: такъ хотѣлось ему въ эту минуту унестись изъ этого дома. Унестись!... Но куда, зачѣмъ?... Да развѣ ему есть какое-нибудь дѣло до всего этого?! Развѣ для него есть теперь и будетъ когда-нибудь что-нибудь живое, отрадное на землѣ?!... Вѣдь для него все кончено! Онъ надвинулъ шапку на самыя брови, поднялъ воротникъ, вышелъ. Васька заржалъ, поднялся на дыбы, ринулся и, точно вкопанный, замеръ у подъѣзда.

   - Пошелъ!

   - Куда прикажете?

   И какъ это глупо!... Да куда же онъ могъ ѣхать, кого могъ видѣть? Ему бы только бѣжать, бѣжать отъ всѣхъ, отъ матери, отъ отца, отъ самого себя.... Домой, на верхъ, въ свою комнату. Тамъ.... тамъ онъ запрется, тамъ его никто не увидитъ, никто не заплачетъ надъ нимъ, никто не посмѣется. Тамъ.... тамъ онъ что хочетъ, то съ собой и сдѣлаетъ!

   - Куда же прикажете, баринъ?

   - Ахъ, Боже мой! точно простоналъ онъ.- Да домой же, Никифоръ!

   Ну, а что же тамъ, дома-то?... Развѣ лучше, развѣ легче, развѣ не все та же пытка?!... Еще хуже!... Распросы, слезы, упреки. То мать, то.... И такъ ясно оживилась въ его памяти сухощавая, морщинистая фигура Алены Никоновны, съ ея сердце надрывающими соболѣзнован³ями и причитан³ями надъ нимъ, точно надъ покойникомъ. Да онъ и есть покойникъ! Развѣ она не умерла для него, развѣ вмѣстѣ съ нею не умерло все, что такъ свѣтло, такъ радостно улыбалось?!

   - Гей! громко крикнулъ Никифоръ.

   Вася вздрогнулъ, поднялъ голову. Совсѣмъ подлѣ, въ четверомѣстныхъ саняхъ, мелькнула княжна Елена. Она весело улыбалась брату. - "Счастливые!" вздохнувъ, подумалъ Вася. Точно пятна, мелькали у него въ глазахъ дома, лошади, сани, мужск³я, женск³я лица. Все путалось, все мѣшалось. Вотъ пересѣкли Пречистенку. Вотъ въѣхали въ Штатный переулокъ. Вотъ уже виднѣдась зеленая крыша ихъ семноконнаго, одноэтажнаго, съ мезониномъ въ три окна, шоколадной окраски, деревяннаго дома.

   Никифоръ постепенно сдерживалъ размашистый бѣгъ разгоряченнаго Васьки. Васѣ стало страшно. Его смущала мысль встрѣчи съ матерью или даже съ Аленою Никоновною.

   - Мамаша дома? спросилъ онъ, входя въ переднюю.

   - Дома, забрасывая крюкъ на дверь, отвѣтилъ ему, видимо недовольный ни то имъ, ни то чѣмъ-то стороннимъ, маленьк³й, худощавый, съ впалыми, морщинистыми щеками, съ глубокою просѣдью въ черныхъ волосахъ, большимъ носомъ, съ характернымъ горбомъ и острымъ, пронизывающимъ взглядомъ живыхъ, свѣтло-сѣрыхъ глазъ, человѣкъ. Онъ былъ одѣтъ въ двубортномъ, застегнутомъ на всѣ пуговицы, сюртукѣ, держался сгорбившись, смотрѣлъ нѣсколько изъ-подлобья, съ такимъ выражен³емъ, какъ будто вотъ-вотъ возьметъ да и укуситъ ни за что, ни про что.

   - Одна?

   - Нѣтъ! - отворяя ему дверь изъ корридора въ переднюю, лаконически отвѣтилъ онъ.

   На вѣшалкѣ висѣла женская шубка.

   - Дама какая-нибудь?

   - Мясоѣдиха.

   - Андреичъ! и Вася покраснѣлъ, какъ будто робѣя его. Если мамаша спроситъ, - скажи, что меня дома нѣтъ.

   - Ужъ это какъ вамъ угодно, батюшка, а я не могу.

   - Да отчего же не можешь, Андреичъ?... Вѣдь тебѣ все равно.

   - Равно, да не одно, сударь мой!... Маменька ужъ разовъ десять спрашивала про васъ, а я на старости лѣтъ, да еще ихъ милости брехать стану.

   - Ну, я тебя прошу, Андреичъ! осторожно снимая калоши, настаивалъ Бася.

   - Да мало что просите, батюшка!... Худаго просите.... Статное ли дѣло прятаться отъ маменьки?... Вѣдь маменька-то вамъ родная!... Небось, зла вамъ не желаетъ.... Что скажетъ - добромъ скажетъ!... А я на старости-то лѣтъ, да на душу грѣхъ возьму!... Потворствовать вашимъ глупостямъ буду! и Андреичъ, видимо довольный собою по поводу прочтенной имъ морали, откашлянулся и какъ бы нехотя, какъ-бы случайно посмотрѣлъ на Васю.

   - Ахъ, какой ты странный, Андреичъ. Неужели я меньще твоего люблю мамашу!... Но когда мнѣ тяжело.... Понимаешь, тяжело! и онъ въ упоръ надъ Андреичемъ остановилъ полные слезъ глаза.

   Андреичъ отошелъ и, какъ-бы не желая даже слушать дальше, обшлагомъ рукава сталъ старательно вытирать грязь съ его пальто.

   - Ну что жъ, Андреичъ?

   Андреичъ только еще старательнѣе водилъ теперь рукавомъ уже по чистой половинѣ.

   - Андреичъ!... Голубчикъ!... Скажи, что я пр³ѣхалъ и ушелъ, ну хоть къ Шилкову.

   - Эхъ, сударь, сударь!... Дурно обманывать маменьку, очень дурно!... Я что, я холопъ, да и то чувствую, а ваше дѣло совсѣмъ иное, барское.... Вѣдь маменька-то всѣ глаза по васъ выплавала, а вы вотъ еще скрываться вздумали!

   - Тише, Андреичъ!... Бога ради, прошу тебя, голубчикъ!... Ну скажи, что нѣтъ меня дома! съ трудомъ выговорилъ Вася и такъ опять душили его слезы.

   - Да мнѣ что!... Приказываете - скажу.... А вамъ, сударь, стыдно такъ маменьку мучить, право слово, стыдно!

   Поднявшись на носки сапогъ, боясь малѣйшимъ шорохомъ дать знать о себѣ въ гостиной, Вася пересѣкъ залъ въ направлен³и одностворчатой, едва примѣтной подъ общимъ контуромъ бѣлыхъ атласныхъ обоевъ, двери, миновалъ узк³й темный корридоръ, миновалъ дѣвичью, сильно опираясь на перила, безъ шума и скрипа поднялся по широкой лѣстницѣ въ свой мезонинъ и на крючекъ замкнулъ за собою дверь большой двухъ-оконной, почти пустой, палевой окраски, комнаты. За нею - блѣдно-голубая, маленькая, всего въ одно окно. Маленьк³й письменный столъ; зеркало надъ нимъ въ простой, безъ рѣзьбы, рамкѣ краснаго дерева; на столѣ портретъ отца, бумаги, книги, еще вчера опрокинутая чернильница. Все разбросано, во всемъ безпорядокъ, точно послѣ пожара. Противъ, зеленымъ сафьяномъ обитая, кушетка. Надъ нею портретъ покойнаго дяди, Сергѣя Игнатьевича. Вася помнилъ его, какъ въ туманѣ, и, самъ не отдавая себѣ яснаго отчета, робѣлъ передъ нимъ, передъ его загадочною судьбою, чувствовалъ всегда какое-то особое уважен³е къ нему, и любилъ, и боялся его. Онъ для него не умеръ, онъ все еще жилъ, какъ баронъ, какъ и тѣни глубоко волновавшихъ въ младенческую пору героевъ легендарнаго м³ра.

   Сколько, сколько разъ радостный, веселый возвращался онъ отъ нея въ эту комнату, беззаботно опускался на кушетку, думалъ о ней, вспоминалъ ея движен³я, слова. И такъ все улыбалось вокругъ. Потомъ переходилъ къ столу, лихорадочно готовилъ уроки. Вѣдь завтра онъ опять увидитъ ее!... И неужели все это правда? Неужели не сонъ?! Страшный, жесток³й сонъ! Неужели онъ простился съ нею, и простился навсегда?!

   "Наташа!... Ната!..." ломая руки, восклицалъ Вася. Заливаясь слезами, бросился онъ на кушетку и горячею, какъ огонь, головою примкнулъ къ ея холодной спинкѣ. Теперь никто не стѣснялъ его, никто не сострадалъ, не смѣялся, ни чьей гостиной не могъ оскорбить онъ горемъ, слезами своими. И оно, это юное, пылкое, безнадежное горе съ каждымъ мигомъ росло, съ каждымъ мигомъ все лихорадочнѣе, все порывистѣе надрывало изнывающую грудь.... Онъ изнемогалъ.... Дыхан³е становилось короче, отрывистѣе. Вотъ какой-то непонятный холодъ пробѣжалъ по спинному хребту, морозомъ обдалъ руки, ноги, точно поднялъ его надъ кушеткой, поднялъ и потрясъ съ такою силою, что съ трудомъ зубъ на зубъ попадалъ теперь. Колеблющейся походкой подошедъ онъ къ окну, безъ счета налилъ въ стаканъ съ водою валерьяновыхъ капель, выпилъ. Замерло сердце, потемнѣло въ глазахъ.... Онъ съ трудомъ дошелъ до кушетки. Вотъ опять какъ будто легче, опять свѣтлѣе.... И снова темно, снова все вертится, кружится, холодъ въ груди, шумъ въ головѣ. Потянулся, зѣвнулъ.... Еще и еще. Все чаще и глубже. Медленно теплѣли руки, ноги.... Какая-то тяжесть залегла на вѣки, склонила ему голову, обезсилила его самого. Воспоминан³е за воспоминан³емъ.... Щебринка, залъ Благороднаго Собран³я, будуаръ княгини.... баронъ, князь, Наташа, Коваленко, бабушка, мать, Вѣра Павловна, княжна. Оживленные так³е!... Веселые, говорливые!... Разомъ стихли и въ тотъ же мигъ исчезли въ какомъ-то туманѣ.... Теперь ночь, но онъ не спалъ. Да онъ не будетъ и не можетъ!... Не можетъ, какъ не могъ заснуть, не смотря на все желан³е, на всѣ средства и въ эти двѣ послѣдн³я ночи. А вотъ встанетъ.... Нѣтъ, не можетъ. Что-то держитъ, что-то вяжетъ.... Да вѣдь это жъ его комната.... Онъ на кушеткѣ. Противъ стулъ, на которомъ еще въ ту, третьяго дня, ночь писалъ онъ ей свое послѣднее прости-прощай. "Бумъ, бумъ, бумъ!" прогудѣлъ щебринск³й колоколъ, и такъ дрогнулъ въ рощѣ, такъ ясно пронесся надъ прибрежьемъ.

   "Что это, Вѣра Павловна?... Хоронятъ? - Кого?" "Васъ!" Вася глухо простоналъ.... Кто-то подошелъ къ нему, склонился надъ нимъ.... Княжна.... Вотъ и теперь смотритъ на него своими влажными отъ слезъ, глубокими, добрыми, темно-голубыми глазами.... "Я умеръ, княжна?... Правда умеръ?" "Нѣтъ, Вася! вы живы!... Вы будете жить!... Вы не погибнете ни какъ Рогдай, ни какъ баронъ!... Надѣньте, носите эту ладонку!... Я буду молиться за васъ!... Богъ услышитъ, Богъ поможетъ, Богъ спасетъ!" Вася рванулся, онъ хотѣлъ изловить нѣжную, благословляющую руку княжны.... поцѣловать такъ крѣпко, крѣпю.... Да чью?... Княжны?... Вѣдь ея же нѣтъ и не было!... Вѣдь это только показалось ему. Но, какая она милая.... Княжна! И ему хотѣлось ее снова видѣть, опять чувствовать надъ собою ея благословляющую руку. Что это?... Что за чудный, что за дивный свѣтъ льется на него изъ той, сосѣдней съ его комнатою, желтой комнаты.... Мигомъ всталъ, вошелъ.... Вошелъ и замеръ.... И кто жъ это, кто такъ скоро оклеилъ ее этими бархатными, малиновыми обоями? Кто зажегъ высоко въ потолкѣ этотъ чудный, красивый, матовый фонарикъ?!... Кто цвѣтами обставилъ, драпировкой окно убралъ, въ простѣнкѣ зеркао повѣсилъ.... такою дорогою мебелью наполнилъ всю?! И какъ хорошо, какъ легко дышалось въ этой славной комнаткѣ?... Да кто жъ это?... Кто его такъ любитъ, кто съ такою нѣжностью позаботился объ немъ?... "Это все княжна" радостно отвѣтилъ чей-то голосъ.... Вася осмотрѣлся.... "Кто это?" "Я" отвѣтилъ тотъ же голосъ.... "Да кто я?" "Вѣра Павловна". "Да гдѣ же вы?" "Меня нѣтъ, но я всегда есть и буду подлѣ васъ!" "Какъ это все странно" сообразилъ онъ. "И все вздоръ!... Все ложь!... Вовсе не княжна, а я...." какъ бы вдыхая въ себя слова, ясно проговорила княгиня. Вася быстро взглянулъ туда, откуда слышался голосъ. Въ глубинѣ, за цвѣтами стояла княгиня. Вся въ черномъ.... Распущена коса.... Такъ дологъ, такъ грустенъ ея взглядъ, устремленный на него. Обнажены, какъ въ тотъ послѣдн³й балъ, ея строг³я, мраморной бѣлизны, плечи.... Вася бросился къ ней.... "Постой!... Ты ей вѣришь?" и его руку схватила маленькая, совсѣмъ дѣтская рука.... Вася отшатнулся.... Между нимъ и княгиней стояла русая дѣвочка, и такъ ласково, такъ довѣрчиво смотрѣла на него своими голубыми глазми, такъ радостно улыбалась ему.... Княгиня рѣзко отвернулась отъ нея.... "Кто ты?" "Я княжна! Вѣришь?" "Вѣрю". "Кому?... Ей или мнѣ?" "Да ты же дѣвочка?" отвѣтилъ онъ. "Я дѣвочка?" Онъ вздрогнулъ. Это былъ голосъ княжны. "Княжна, это вы?" Никого!... Онъ могъ бы ухомъ сосчитать удары хвоего сердца. Все тотъ же пр³ятный, ласкающ³й взглядъ, малиновый полусвѣтъ; все тѣ же тѣни по угламъ отъ цвѣтовъ... "Вася!" полнымъ голосомъ снова окликнула его княгиня. Вотъ опять.... Опять смотритъ на него, опять подходитъ къ нему такъ увѣренно, спокойно, ровно. "И ты повѣрилъ, что я уѣзжаю. Какой же ты мальчикъ!... Я здѣсь, и всѣгда буду здѣсь, около тебя.... Ты любилъ, ты любишь, и всегда, понимаешь, всегда будешь любить меня!" "О, не мучь, не мучь, поцѣлуй меня, Наташа!" Княгиня тихо разсмѣялась, всѣмъ станомъ прижалась къ нему, обняла, поцѣловала.... Горячею, сладостною струею пробѣжалъ по немъ этотъ поцѣлуй.... Ночь.... Совсѣмъ ночь.... Ни малиновой комнаты, ни Наташи, ни дивной русой дѣвочки съ беззаботною улыбкою на полныхъ, алыхъ губахъ.... Кто-то рѣзко стучалъ въ дверь.

   - Маменька гнѣваются, - изъ непонятной дали донеслось до него.

   "Это Андреичъ" сообразилъ Вася. "Какъ это все странно!... Къ чему же онъ-то тутъ?"

   Опять стукъ.

   - "Да что онъ спитъ такъ крѣпко? раздался у лѣстницы тревожный голосъ Александры Игнатьевны.

   Онъ поднялся, широко открылъ глаза, боязливо осмотрѣлся.... Полный свѣтъ глядѣлъ въ окна, и такъ грустно-сурово смотрѣлъ на него со стѣны покойный дядя. "Это все ложь, это все вздоръ!... Этого никогда не было и никогда не будетъ.... ни русой дѣвочки, ни.... ни Наташи, ни этого дивнаго ореола вокругъ нихъ.... Вѣдь она жъ, Наташа, простилась.... завтра уѣдетъ и.... никогда, никогда больше не вспомнитъ о тебѣ!..." подсмѣиваясь надъ нимъ, надъ видѣн³ями сна навѣянной надеждой, безъ словъ говорилъ ему дядя изъ массивной, бронзированной рамки своего запыленнаго портрета.

   "Вася, Вася!" кричала уже у самой двери испуганная Александра Игнатьевна,

  

  

   Андрей Петровичъ уже шестой день былъ въ Петербургѣ. Онъ уѣхалъ получать довольно значительное наслѣдство, доставшееся ему совершенно неожиданно отъ умершаго бездѣтнымъ дяди. Теперь его дѣла, и безъ того уже бывш³я не въ дурномъ положен³и, послѣ весьма выгодной покупки по случаю, при содѣйств³и Новосвѣтова, подмосковной, становились въ прекрасное положен³е.

   Александра Игнатьевна, напоивъ Васю чаемъ, тщательно прибравъ ключи отъ сахарницы и прочитавъ ему довольно продолжительную нотац³ю на излюбленную тему о томъ, что учен³е - свѣтъ, а неучен³е - тьма, и что они - люди не богатые, совсѣмъ не богатые, и что онъ долженъ выбросить всяк³й "миражъ" изъ головы и заняться уроками, а не глупыми бреднями, и что княгиня - "скверная бабенка", благополучно отбыла на пульку къ Мясоѣдихѣ.... Вася очень любилъ мать, но на этотъ разъ онъ былъ весьма доволенъ, когда Андреичъ замкнулъ за нею дверь: такимъ камнемъ залегли ему на сердцѣ ея жалк³я слова и попреки, какъ будто онъ и въ самомъ дѣлѣ виноватъ былъ въ томъ, что еще ребенкомъ полюбилъ Наташу и что она, Наташа, теперь ему дороже всего на свѣтѣ.

   Оставшись одинъ, Вася прошелъ къ себѣ. Мертвая тишина царила во всемъ домѣ, только изрѣдка нарушали ее отдаленные шаги Андреича. Лампа, проливая изъ-подъ зеленаго, широкаго абажура, ярк³й свѣтъ на разбросанныя по столу книги и тетради, широкими тѣнями ложилась на всѣ остальные, наполнявш³е комнату предметы.... Онъ робко осмотрѣлся.... Ему вспомнилась большая, просторная спальня.... страдан³я матери.... Его горе, его дѣтск³я надъ нею слезы.... Вѣдь онъ такъ любилъ ее, такъ отрадно было бы ему и теперь подѣлиться съ нею своею тоскою, о многомъ сказать, о многомъ спросить.... Встрѣтится ль онъ съ нею опять?... Полюбитъ ли?... Но вѣдь мать опять вышла бы изъ себя, опять раскричалась бы на него, что это и глупо, и пошло, и безсовѣстно, что онъ только огорчаетъ ее и отца и кончитъ тѣмъ, что пойдетъ пасти свиней въ деревню!... И онъ долженъ таиться, долженъ хранить отъ нея глубже, чѣмъ отъ кого-нибудь посторонняго, чужаго, свое горе, свои слезы.... Да развѣ любить смѣшно и безсовѣстно?... Что жъ смѣшнаго, что безчестнаго въ томъ, что онъ полюбилъ Наташу?... "Какой ты смѣшной мальчикъ, Вася!" живо вспомнились ему слова княгини.... Только одна княжна не посмѣялась надъ нимъ.... Вотъ если бъ она была его матерью, онъ пришелъ бы къ ней, сѣлъ на скамью у ея ногъ, положилъ бы голову къ ней на колѣна и такъ много бы, много, до поздней ночи, до разсвѣта, все говорилъ бы и говорилъ ей. Онъ вспомнилъ свой недавн³й сонъ и невольно содрогнулся, сознавая все несоотвѣтств³е этого сна съ мрачной, тяжелой дѣйствительностью. "Ахъ, какая пытка!" прошепталъ онъ и взглянулъ вокругъ себя. Книги, тетради, и на столѣ, и подъ столомъ. Вонъ и только-что начатое и въ тотъ же день брошенное сочинен³е, заданное учителемъ на тему о вредѣ и пользѣ отъ огня. Да и что въ немъ интереснаго, въ этомъ глупомъ сочинен³и?!... И отчего это такъ прежде все интересовало его?... А теперь вотъ ничего онъ не любитъ, ничѣмъ не интересуется, какъ будто... какъ будто все вымерло въ немъ.... Все!... Даже... даже и сама Наташа.- "Развѣ описать?..." мелькнуло ему. "Да что же описывать-то?... Вѣдь чтобы описать, надо думать, а у него даже нѣтъ никакой, рѣшительно никакой мысли, какъ будто онъ никогда и ни о чемъ не думалъ..." Въ передней раздался громк³й, рѣзк³й звонокъ. Вася вздрогнулъ, прислушался.... "Что это?... Показалось?... Нѣтъ, зазвонили!" Въ дѣвичьей засуетился Максимычъ, и опять такъ тяжело отозвались въ немъ его постепенно стихавш³е, увѣсистые шаги.

  

   "Что-о-обы ей угодить, веселѣй надо жить!...

   Что-о-обы ей угодить, веселѣй надо жить!"

  

   донесся издали, должно быть изъ передней громк³й, ясный, мужской голосъ.

   "Шилковъ!... И чего это его разбираетъ, чего ему всегда такъ весело?!..." и Вася даже самъ затруднился понять, почему ему такъ досадно стало на Шилкова, почему такою острою болью пронизала его эта пѣсенка жреца Юноны.

   - Тру-ля-ля-ля-ля-я.... Тру-ля-ля.... ля-ля-ля-ля, вбѣгая по лѣстницѣ, какъ-то особенно вызывающе выводилъ Шилковъ.

   - Что ты? Что ты, Шилковъ? Чему такъ радуешься? и онъ невольно отступилъ, точно испуганный.

   Шилковъ громко разсмѣялся. Лицо его горѣло. Выпуклые свѣтло-кар³е глаза играли блескомъ ненормальной оживленности.

   - А то что жъ, по твоему ловить носомъ пыль въ книгахъ?.. Ну, ужъ атанде! Не на того напалъ. Я, бр-р-ратецъ, сегодня того!.. Ну, понимаешь, того! и, откинувъ голову, онъ выразительно щелкнулъ себя указательнымъ пальцемъ въ шею... Если-бъ ты только могъ, бр-р-ратецъ, возчувствовать, что за обѣдъ, за вино.... Представь себѣ? крѣпко стиснувъ его руку, все болѣе и болѣе оживлялся Шилковъ.... Понимаешь, индѣйка съ тррюфелями!! Такой, бр-р-ратецъ, индѣйки... и Шилковъ даже захлебнулся отъ наслажден³я.... На полныхъ, ярко-алыхъ губахъ такъ и закипѣла готовая брызнуть Васѣ въ лицо слюна. Тотъ поморщился, отшатнулся .

   - Чего ты пятишься?.. Ты, бр-р-ратецъ мой, и въ жизнь не видывалъ такой индѣйки!.. Потомъ....

   - У кого же это былъ такой обѣдъ? вяло перебилъ Вася.

   - У кого?... Вотъ чудакъ!... У кого же можетъ быть такой обѣдъ?!.. Въ Эрмитажѣ, братецъ, въ Эрмитажѣ... Потомъ... Ну, да что и говорить!... Потомъ.... плечики, ручки, ножки.... То-есть не подъ соусомъ, конечно!... и Шилковъ выразительно сощурился.

   Вася рѣзко отдернулъ руку. Ему вдругъ показалось, что его держало что-то холодное, осклизлое....

   - Что ты? - Ахъ, вѣдь я и забылъ совсѣмъ, что ты еще все дохнешь по твоей сильфидѣ.... И что ты, братецъ, нашелъ въ ней хорошаго?!.. Кости да кожа!... Носъ торчкомъ!

   - Шилковъ! воскликнулъ точно ужаленный Вася. Ты не забывай, что она моя кузина и что только благодаря мнѣ ты имѣлъ честь попасть въ ея домъ.

   - Ну, ну, братецъ!... Ужъ ты сейчасъ и того.... Вѣдь я только такъ.... пошутилъ.... и, торопливо отойдя къ лампѣ, Шилковъ завурилъ папиросу.

   - Не всяк³й кусокъ въ ротъ, не всякая шутка къ мѣсту! горячо сорвалъ Вася и, заложа руки за спину, нервно зашагалъ вдоль кабинета. Шилковъ видимо созналъ, что сглупилъ и стихъ, стихъ такъ, какъ будто бы его и не было въ кабинетѣ. Онъ отлично зналъ Васю, зналъ, что чѣмъ дальше будетъ молчать теперь, тѣмъ болѣе Васю будетъ мучить мысль, что онъ оскорбилъ его, виноватъ передъ нимъ и долженъ во что бы то ни стало исправить свою ошибку.... Прошло добрыхъ пять минутъ, а разговоръ все не возобновлялся.... Вася все чаще и чаще взглядывалъ въ сторону Шилкова, м Шилковъ, напротивъ, какъ бы и не думая начать разговора, съ видомъ человѣка глубоко оскорбленнаго, не отводилъ глазъ отъ синеватаго дымка своей тонкой, длинной папиросы.

   - Саша!

   - Что?

   - Чего ты надулся?! Точно ты меня не знаешь? Я терпѣть не могу, когда дурно отзываются о близкихъ мнѣ людяхъ.... Ну, вспылилъ и прошло!... А ты ужъ сейчасъ и надуешься.... Ну, полно!...

   - Да я не сержусь, братецъ, а все-таки.... какъ хочешь, это меня покоробило.... Вѣдь ты знаешь, что княгиня-красавица и что никто не скажетъ противъ этого!.. А если и сказалъ, то для тебя же!... Тебя хотѣлъ нѣсколько разочаровать въ ней.... Точно также, какъ и не пр³ѣхалъ бы къ тебѣ, если-бъ меня не мучила мысль, что съ тобою... Я даже отказался отъ вечера, отъ шумной, веселой компан³и, а ты.... въ благодарность! и онъ медленно опустилъ голову.

   Вася выпрямился. Его что-то будто кольнуло. Ему стало и жаль Шилкова, и досадно на себя.

   - Ну полно, полно, Саша!.. Вѣдь я такъ... погорячился!.. И притомъ ты знаешь мою слабость: не терплю ни о комъ... а ее.... я такъ люблю, - едва слышно добавилъ онъ.- Ее! - оживляясь, уже горячо продолжалъ.- Никому!... Понимаешь, никому!... Ни отцу, ни матери, никому никогда не позволю оскорбить!

   - Ну, да хорошо!.. Я вовсе не хотѣлъ ее оскорбить.

   - Такъ и полно объ этомъ, и Вася крѣпко пожалъ протянутую ему Шилковымъ руку.

   Шилковъ закурилъ вторую пашросу.

   - Ахъ, бр-р-ратецъ! и онъ отплюнулъ. Совсѣмъ забылъ тебѣ разсказать.... Какъ ты думаешь, кого я встрѣтилъ сегодня на Кузнецкомъ? и, какъ самъ выражался, улыбнулся со смакомъ.

   - Право, не знаю.

   - Ну да догадайся, бррратецъ.

   - Право же не знаю!

   - Ну, да помнишь?

   - Что?

   - Да вчера-то?

   - Ахъ!... Вѣдь я просилъ тебя, Шилковъ, не напоминать мнѣ объ этомъ! и онъ покраснѣлъ, отвернулся.

   - Ну вотъ еще.... Курица ты, братецъ, мокрая... Екатерининская институтка!... Да и тѣ ужъ впередъ тебя ушли.... Смотрѣть-то тошно.... и Шилковъ, и въ самомъ дѣлѣ, отвернулся отъ него.

   - Вотъ опять, Саша!... Какой ты странный!... Ну, тебѣ пр³ятно, а мнѣ противно!.. За что жъ тутъ злиться?

   - Да мнѣ досадно за тебя.... Досадно, что ты не понимаешь ни въ чемъ, рѣшительно ни въ чемъ хорошемъ толку.... Вѣдь Эльвира красавица.

   - Ну и пусть!... А мнѣ такъ она вовсе не нравится.... твоя Эльвира, и онъ опять вспыхнулъ.

   Шилковъ громко засмѣялся.

   - Да какая же она, бр-р-ратецъ, моя?!.. Она совсѣмъ, такъ-таки совсѣмъ твоя!... То-есть что называется и душой, и тѣломъ!... Бредить тобою!...

   - Ну и пусть!... А я такъ даже не помню, какъ она и выглядитъ.

   Разговоръ порвался....

   - Вася?

   - Что?

   - Вѣдь у тебя алашъ-то есть?

   - Да откуда же онъ у меня?

   - Какъ откуда?! А вчера-то! Больше полбутылки осталось!.. Что ты это, братецъ?

   - Ахъ да, я и забылъ совсѣмъ... Есть, есть! А что?... Развѣ ты хочешь?

   - Выпилъ бы, бр-р-ратецъ!

   - Я, кажется, поставилъ его подъ кровать вчера, и Вася торопливо вышелъ въ сосѣднюю комнату.

   Шилковъ, оставшись одинъ, съ усмѣшкой потеръ ладовь о ладонь: такъ видимо доволенъ онъ былъ собою.

   - Вотъ и рюмка вашлась.

   - Дѣльно, бр-р-ратецъ, дѣльно!

   Вася налилъ.

   - А ты-то?

   - Нѣтъ, я не могу!... Я далъ матери слово!

   - Э, полно, бр-р-ратецъ! Что за вздоръ!... Вѣдь ты жъ не мальчишка въ самомъ дѣлѣ, чтобъ тебя водить на помочахъ... Ну же, голубчикъ!

   - Я тебѣ сказалъ, что не стану.

   - Ну такъ и я одинъ не стану!

   - Какъ хочешь.

   Шилковъ удивленно посмотрѣлъ на Васю.

   - Ахъ, я и забылъ совсѣмъ тебя спросить.... В-а-с-я!... какъ-то особенно растянулъ онъ.... Княгиню видѣлъ?

   - Видѣлъ, быстро опуская голову, чуть слышно отозвался онъ.

   - Ну и что же?!

   Вася не отвѣтилъ.

   - Вѣдь она завтра уѣзжаетъ. Представь себѣ, я былъ у нея сегодня.... Такъ.... около четырехъ.

   - Засталъ? вспыхнувъ по самыя уши, перебилъ Вася.

   - Засталъ. Оживлена, весела, игрива, остроумна... Ну, какъ всегда, рѣшительно какъ всегда.

   Вася сдвинулъ брови. На лбу набѣжали рѣзв³я складки....

   Такъ крѣпко, какъ бы пронизанный невыносимою болью, стиснулъ онъ зубы.

   - А ты, братецъ, что думалъ? Вѣдь за тебя обидно, право обидно!... Она играетъ тобою, она смѣется, а ты-то дохнешь, ты-то по ней изнываешь.... Фи, стыдись!... Покажи, что ты мужчина, что ты плюешь на нее, что не одна она на свѣтѣ.

   - Ахъ, Шилковъ! точно простоналъ Вася.

   - Да что, ахъ, Шилковъ!... Вѣдь разумное тебѣ предлагаю средство.... Эльвира вылечитъ, даю слово, вылечитъ.

   Вася молча покачалъ головою. У него по щекамъ катились слезы.

   - Эхъ, бр-р-ратецъ, выпьемъ, и Шилковъ поднесъ въ нему рюмку. Вася нервно выхватилъ, выпилъ залпомъ... За грудь схватился: такъ что-то зажгло въ ней....

   - Вотъ молодецъ!... Да вытри слезы-то.... Что за баба!

   Вася быстро отошелъ въ кушеткѣ. Шилковъ торопливо налилъ и выпилъ полрюмки.

  

   "Разъ три богини спо-рить стали,

   Кто прекраснѣе изъ нихъ...."

  

   - Ахъ, не люблю я этого!... Спой что-нибудь другое, Саша!

  

   "Запрягу я тройку борзыхъ,

   Темно-карихъ лошадей!..."

  

   тихо поводя плечами, запѣлъ Шилковъ.

   - Вотъ, вотъ!- и Вася оживился.

  

   "И помчусь я въ ночь морозну

   Прямо въ любушкѣ своей!.."

  

   подхватилъ онъ.

   - Вотъ это такъ!... Вотъ это - виденъ мужчина!... Вѣдь я тебя люблю, братецъ, какъ брата-роднаго!... Вѣдь мнѣ и весело-то, когда тебѣ весело! и Шилковъ обнялъ, поцѣловалъ Васю.

   - Знаешь что, Саша!

   - Что?

   - У меня сегодня что-то ужасно скоро закружилас