Салиас Евгений Андреевич - Петербургское действо

123;яломъ, сшитымъ заботливой и терпѣливой рукой изъ сотни разноцвѣтныхъ клочковъ ситца, въ углу помѣщался маленьк³й столъ съ нѣсколькими вещицами, съ десяткомъ книжекъ и тетрадокъ, а по среди нихъ стеклянная баночка съ чернилами и блюдце съ пескомъ... Въ другомъ углу, на полу, стоялъ красный сундукъ, обитый оловянными вырѣзками и бляхами и расписанный лиловыми цвѣточками. На немъ лежали снятый мундиръ, камзолъ и шляпа рядоваго. У потолка надъ столомъ висѣла темная икона и торчала запыленная верба. Надъ кроватью, пришпиленная булавками къ доскамъ перегородки, висѣла, загибаясь углами, сѣрая большая картинка, изображавшая императрицу Елизавету Петровну въ коронѣ и порфирѣ. Это была работа самого Державина, сдѣланная перомъ очень искуссно.

   - Вотъ-съ, занимаюсь... Письмо пришла просить написать, сказалъ Державинъ, указывая на женщину лѣтъ сорока, которая собиралась уходить при появлен³и Шепелева.

   - Я изъ корридора слышалъ, какъ вы горячились...

   - Я имъ часто такъ - къ сродникамъ пишу... и всегда въ горячкѣ...

   - Вы писанье-то оставьте у себя Гаврилъ Романычъ, сказала женщина. Я ввечеру зайду.

   - Да, да, ужъ ступай, Авдотья Ефимовна! Успѣется, не горитъ вѣдь! отвѣчалъ Державинъ.

   - A то вы и сами безъ меня отпишите. A то у насъ стирка велика. Насилу къ Благовѣщенью управимся. Вы сами то лучше, родимый.

   - Какъ можно, голубушка! Развѣ я могу знать, что тебѣ писать?

   - И-и батюшка, а мнѣ то и гдѣ же знать!.. Вы грамотѣ обучены, такъ вамъ то лучше все извѣстно. Дѣло дворянское. а я хоть и хвардейская - а все тоже баба, деревеньщина.

   Державинъ заволновался и обратился къ Шепелеву, указывая на женщину.

   - Вотъ, государь мой, вѣрите ли? Завсегда такъ то... Придетъ вотъ какая изъ нихъ: напиши письмо, свекрови ли тамъ, теткѣ ли, шурину какому... Сядешь это и скажешь: ну, говори молъ, что писать... A она въ отвѣтъ: не знаю, родненьк³й мой. Ты ужъ самъ... И не втолкуешь вѣдь ни за что - хоть тресни.

   Шепелевъ разсмѣялся.

   Женщина стояла въ дверяхъ и заговорила, слегка обижаясь:

   - Что-жъ? Мы ненавязываемся. Мой Савелъ Егорычъ за васъ на канавѣ вчера три часа отбылъ. Да на прошлой недѣлѣ тожъ, дворъ у Прыница мелъ... за васъ же. Сами знаете.

   - Я, голубушка, это знаю. Я не корю, пойми ты, а напротивъ того, спасибо говорю, потому мнѣ легче писать, чѣмъ дворы мести, да канавы рыть... A я говорю про то, что коли пришла ваша сестра письмо отписать, такъ сказывай: что?

   - Мы людине грамотные. Вы дворяне празгвожденья, такъ вамъ лучше.

   - Да празгвожденья-то я будь хоть распрокняжескаго, разпроорхисвѣтлѣйшаго,- а все-жъ таки я, голубушка, не могу святымъ духомъ знать, что тебѣ нужно твоей свекрови отписать. Пойми ты это, Авдотья Ефимовна.

   И Державинъ даже ударилъ себя въ грудь въ порывѣ одушевлен³я.

   - Что же! мы не навязывается, совсѣмъ обидѣлась вдругъ женщина. Хазяинъ мой сказываетъ... На канавѣ-то какъ шибко ухаживаютъ народъ-то... Вчера онъ въ вашъ, значитъ, чередъ это былъ, съ морозу-то пришелъ, какъ изъ бани; рубаха мокрая на емъ, да и спину-ту не разогнетъ... Вотъ что, баринъ мой хорош³й!.. A писулю-то писать неграмотному - какъ не взопрѣй, не напишешь.- A вамъ оно что?.. Тьфу, оно вамъ! Плевое дѣло! Сидите вотъ туточки,- да чирикаете по бумажкѣ... A на канавѣ...

   - Ну вотъ тутъ и разсуждай!.. махнулъ Державинъ рукой.

   - Какъ вамъ будетъ угодно! Хошь и не пишите... Мы не навязываемся.

   - Ну ладно, ладно! Авдотья Ефимовна. Не гнѣвайся. Приходи ввечеру-то все-таки.

   - Придемъ ужъ, коли требуете... A ужъ если милость ваша будетъ - вы сами бы, говорю... Стирка насъ съѣла... Ну просимъ прощенья.

   Женщина вышла. Державинъ снова махнулъ рукой ей во слѣдъ.

   - Порѣшеный народъ! сказалъ онъ. Коломъ не вдолбишь. Пиши я, изволите видѣть, ея свекрови въ Новгородъ, что самъ знаю...

   - Да бросьте! сказалъ Шепелевъ. Гоняйте ихъ вонъ, коли скучно.

   - Нельзя, сударь. Я вамъ ужъ сказывалъ про свое положенье... Видите, какъ живу. Вы жалуетесь вотъ на ротныя ученья, да на смотры. A мы вѣдь и тамъ мерзнемъ, да потомъ еще насъ по городу гоняютъ на работы. Слышали вонъ говорила она про мужа-то, что пришелъ съ морозу мокрый. Ну-съ и я вотъ такъ-то съ пр³ѣзда горе мыкалъ. A теперь мое одно спасенье за себя кого изъ солдатъ выставлять. У меня съ ними уговоръ: я буду женамъ писули да цыдули ихъ писать, а мужья за меня отбояривайся съ лопатой или съ метлой.

   - Да, если эдакъ, то разумѣется...

   - A то, помилуйте, съ чего бы я сталъ время терять на такое водотолченье. Я и то, когда почитать вздумается книжку какую, ночь сижу. Свѣчу всю сожгу; да что-жъ дѣлать? Нешто, будучи состоятельнѣе, пошелъ бы я въ бабьи письмоводители. Вы вотъ присядьте, да послушайте, чѣмъ мы занимаемся. Сюда лучше, на сундукъ. A то стуло-то мое ненадежно.

   Державинъ опросталъ сундукъ отъ платья и шпаги, Шепелевъ сѣлъ на него и, улыбаясь, приготовился слушать. Державинъ стоя среди горницы, сталъ читать взятый со стола исписанный листъ.

   - Ну вотъ хоть тутъ. Объ Государынѣ покойной. Прислушайте: "Увѣдомились мы, что и вы, сестрица, отъ Прокоф³я Нѣмого извѣстны, что и мы на нашъ вѣкъ несчастными въ горѣ сиротами остались. A и скончавшая себя Государыня съ намъ милости и щедротами была. A что будетъ впредь намъ, того не вѣдаемъ. Коли въ войну не пойдемъ. Благодѣтель нашъ Государь Петръ Ѳедорычъ гораздо шибко насъ не жалуетъ, а свои Ренбовск³е полки. И на прошлой масляной насъ осмотрѣлъ, все въ слѣдомости нашелъ. A мой Савелъ Егорычъ про то же сказывалъ и за оное отдранъ былъ. A про телка, что отписываете и рады бы мы всей къ вамъ душой, да пути и холода велики - подохнуть можетъ. A и себя раззорите, а и намъ-то не въ удовольств³е. A на ротномъ затѣснены велико отъ людства и скотинки болѣ и мѣстовъ нѣтъ, A у Прасковьюшки отелилась въ Миколы, на дворъ унтеръ выгналъ, сказывая что грязнитъ очень. И все-то изъ злобства его выходитъ, потому нравъ у него. Потому случаю подохъ, что морозомъ его хватило зря... И не съѣли!.. A и я вамъ тожъ на капусткѣ благодарствую. A и вы, сестрица, и братецъ про свое житье бытье отпишите.

   И Державинъ прибавилъ, смѣясь чрезъ листъ желтой бумаги, который держалъ передъ собой:

   - Любопытно-съ? Только и есть что: A и я, а и онъ, а и вы...

   - Да вы бы, Гаврилъ Романычъ, заговорилъ Шепелевъ, если ужъ необходимость съ ними возиться, опросили бы ее и написали съ разу. A эдакъ вѣдь, поди дольше гораздо.

   - Зачѣмъ-же я, сударь мой, буду письмоводительствовать? Она говорила, я напишу. A эдакъ ужъ я, выходитъ, въ перепискѣ съ бабьемъ всеросс³йскимъ окажусь самъ, если стану сочинительствовать послан³я къ нимъ.

   Видя, что Державинъ какъ-то обидчиво горячится, Шепелевъ перемѣнилъ разговоръ.

   Онъ пробылъ съ часъ у своего новаго пр³ятеля. Державинъ передалъ ему, что въ ротѣ извѣстно уже всѣмъ объ ряженомъ голштинскомъ офицерѣ, и что онъ, какъ очевидецъ, разсказалъ все капитану Пассеку, который очень интересовался всѣмъ случаемъ.

   Шепелевъ, въ свою очередь, передалъ всѣ подробности своего визита съ принцу, не скрывъ отъ Державина и тѣ слова нѣмецк³я, которыя перевралъ.

   Молодые люди весело хохотали. Державинъ предложилъ давать ему уроки всяк³й свободный вечеръ.

   - Нынѣ это - первое дѣло! сказалъ онъ. Знай воинск³й артикулъ, да маракуй по ихнему! Приходите сегодня ввечеру, съ нынѣшняго дня и начнемъ, и глядите - чрезъ мѣсяцъ ужъ не скажете: нихтъ михтъ. Приходите

   - Нѣтъ, сегодня не могу. Долженъ быть у Тюфяковыхъ отозвался Шепелевъ.

   - У невѣсты! Не терпится!.. подмигнулъ Державинъ.

   - Ей-Богу нѣтъ... Она мнѣ не по сердцу. A надо быть...

   И молодые люди простились, уговорясь снова свидѣться на слѣдующее утро.

  

  

   Третьяго ³юня 1743 года у бѣднаго гарнизоннаго офицера Державина, въ городѣ Казани, родился первый ребенокъ, сынъ, названный Гавр³иломъ. Новорожденный былъ такъ слабъ и хилъ, что его тотчасъ-же пришлось, по обычаю "запекать въ хлѣбѣ" т. е. класть въ теплое тѣсто. Родители его очень сожалѣли о томъ, что средства ихъ не позволяютъ прибѣгнуть къ болѣе вѣрному способу сохранен³я жизни ребенка, а именно класть его всяк³й день въ теплую шкуру теленка, только что отдѣленную отъ мяса. Однако и тѣсто помогло, ребенокъ пережилъ первый мѣсяцъ, самый опасный, и остался на бѣломъ свѣтѣ, чтобы со временемъ стать великимъ поэтомъ.

   Послѣ сына явилось на свѣтѣ еще двое дѣтей, но вскорѣ они умерли. Выбиваясь кое-какъ изъ стѣсненныхъ обстоятельствъ, почти изъ бѣдности, отецъ Державина бросался на все, что обѣщало ему вѣрный кусокъ хлѣба. Разумѣется кромѣ офицерской службы онъ не могъ ничѣмъ добывать его. Такимъ образомъ, онъ мѣнялъ мѣста служен³я, и все дѣтство маленькаго Гаврилы прошло въ путешеств³яхъ и передвижен³яхъ" Сначала отецъ перешелъ на службу изъ Казани въ Яранскъ, но и тамъ не очень повезло ему, и перешелъ въ Ставрополь. Здѣсь прожилъ онъ еще довольно долго, но затѣмъ былъ зачисленъ въ Пензенск³й пѣхотный полкъ и долженъ былъ снова перебираться на жительство въ Оренбургъ.

   Тутъ надо было уже подумать о томъ, чтобы учить грамотѣ, а затѣмъ и разнымъ наукамъ девятилѣтняго мальчика. Въ Оренбургѣ только и былъ одинъ человѣкъ, способный обучать наукамъ, нѣмецъ, нѣкто ²осифъ Роза. Не смотря на такую нѣжную и поэтическую фамил³ю, нѣмецъ этотъ былъ преступникъ, сосланный за уб³йство въ каторгу и затѣмъ водворенный въ Оренбургѣ. Каторжникъ, конечно, не изъ любви къ наукѣ и педагог³и завелъ у себя въ домѣ маленькую школу, и хотя говорилось, что онъ обучаетъ разнымъ наукамъ, но, въ сущности бывш³й каторжникъ зналъ только хорошо свой собственный языкъ. Мальчикъ Державинъ, вмѣстѣ съ прочими товарищами, поневолѣ отлично выучился этому языку, но возненавидѣлъ учителя, который варварски наказывалъ своихъ учениковъ; возненавидѣлъ онъ и языкъ нѣмецк³й, не предугадывая, что въ будущемъ знан³е этого языка повл³яетъ на все его существован³е и на всю его жизненную карьеру.

   Вскорѣ, однако, одиннадцатилѣтн³й Державинъ не могъ даже учиться и у Розы, по недостатку средствъ. Отецъ его, давно страдавш³й чахоткой, наконецъ, умеръ и вдова съ мальчикомъ остались чуть не на улицѣ. Они были дворяне и могли доказать это дворянство документами, могли доказать, что предокъ ихъ Романъ, по прозвищу Держава, былъ когда-то мурзою въ Золотой ордѣ и и владѣлъ большимъ количествомъ земли и большими стадами барановъ. Теперь-же у вдовы Ѳеклы Андреевны Державиной было всего шестьдесятъ душъ крестьянъ, но не только въ разныхъ уѣздахъ, но даже въ разныхъ губерн³яхъ. Доходъ, который изрѣдка получался съ имѣн³я, былъ такъ малъ, что на него нельзя было даже проѣхать въ свои владѣн³я, чтобы лично собрать съ своихъ подданныхъ законную дань. Послѣ смерти отца оказался долгъ, который вдова ни коимъ образомъ не могла уплатить; долгъ этотъ былъ пятнадцать рублей ассигнац³ями.

   Кое-какъ устроивши свои маленьк³я дѣла, Державина переѣхала въ свою родную Казань. Ѳекла Андреевна, полуграмотная женщина, высоко цѣнила образован³е была сама любознательна и отъ природы умна. И всѣ ея помыслы и мечтан³я о сынѣ сосредоточивались на томъ, чтобы сынъ обучился всему, чему только можно обучиться. Когда-то въ Оренбургѣ она, почти противъ воли мужа, посылала любимца къ Розѣ, и когда мальчуганъ жаловался и плакалъ отъ побоевъ учителя, молодая женщина утѣшала его, что наука даромъ не дается.

   - Всякаго учили и били, говорила она,- но битье до свадьбы заживетъ, а учен³е-то останется.

   Вскорѣ послѣ ихъ переселен³я въ Казань, въ родномъ городѣ, къ великому восторгу очень немногихъ лицъ, а въ томъ числѣ и на счастье Державиной, вдругъ открылась гимназ³я. Разумѣется, пятнадцатилѣтн³й Гаврила поступилъ въ нее однимъ изъ первыхъ, а вскорѣ онъ былъ однимъ изъ первыхъ учениковъ.

   Здѣсь въ первый разъ принесло свои плоды ученье у каторжника Розы. Когда пришлось во вновь открытой гимназ³и пополнять комплектъ учителей, то преподавателемъ нѣмецкаго языка былъ взятъ сосланный въ Казань нѣмецк³й пасторъ Гельтергофъ.

   Старикъ нѣмецъ и пятнадцатилѣтн³й мальчикъ тотчасъ подружились. Пасторъ полюбилъ Державина за то, что могъ съ нимъ совершенно свободно болтать на своемъ родномъ языкѣ, мальчикъ полюбилъ нѣмца и привязался къ нему отчасти изъ жалости. Сосланный въ Казань пасторъ былъ преступникъ особаго рода. Гельтергофъ отправился въ ссылку за то, что сказалъ начальству какое-то нѣмецкое слово вмѣсто русскаго. Слово это, на его бѣду, звучавшее отлично по-нѣмецки, оказалось браннымъ словомъ по-русски. При гонен³и нѣмцевъ въ царствован³е императрицы Елизаветы этого было достаточно, чтобы улетѣть за тридевять земель, и бѣдный Гельтергофъ съ быстротой молн³и изъ окрестностей Петербурга перелетѣлъ въ Казань. Поэтому открыт³е гимназ³и и мѣсто учителя спасло его не только отъ нищеты, но даже отъ голодной смерти. Державинъ не только искренно привязался къ ссыльному учителю, который былъ такъ мало похожъ на его прежняго, ссыльнаго-же учителя; но кромѣ того мальчикъ, любимый товарищами, всячески защищалъ отъ нихъ добраго нѣмца - учителя. Вскорѣ онъ даже добился того, что всѣ его товарищи, дѣлавш³е прежде всяк³я гадости нѣмцу, теперь стали относиться къ нему добродушнѣе. И, конечно, мальчикъ не думалъ, что когда-нибудь обстоятельства такъ перемѣнятся, что этотъ несчастный сосланный преступникъ сдѣлается, вдругъ, при другой обстановкѣ, его покровителемъ.

   Казанская гимназ³я, какъ и немног³я друг³я, зависѣла отъ Московскаго университета, только что открытаго. Директоръ гимназ³и, нѣкто Веревкинъ, собрался чрезъ годъ по открыт³и заведен³я съ отчетомъ къ Шувалову и заказалъ разнымъ ученикамъ разныя работы, дабы похвастать предъ начальствомъ въ столицѣ. На долю Державина пришлось начертить карту Казанской губерн³и. Въ гимназ³и особенно обращалось вниман³е на танцы, музыку, фехтован³е, рисован³е. Музыки Державинъ не любилъ, а танцовать разные минуэты и фехтовать на эспантонахъ, хотя имѣлъ большую охоту и сильное прилежан³е, но однако ни то, ни другое ему не далось. Оставалось малеван³е и рисован³е. Малевать было дорого, потому что надо было на свой счетъ покупать краски, а средствъ на это у матери не было. Пришлось ограничиться въ своей страсти карандашемъ и перомъ. И вотъ именно перомъ уже шестнадцатилѣтн³й мальчикъ владѣлъ съ особеннымъ искусствомъ. Карта Казанской губерн³и по общему отзыву была отличная, да кромѣ того юный Гаврила скопировалъ перомъ масляный портретъ императрицы такъ удачно, что Веревкинъ хотѣлъ даже и портретъ этотъ захватить съ собой. Отказался же отъ этой мысли новый директоръ новой гимназ³и только потому, что друзья не совѣтывали ему вести портретъ императрицы къ Шувалову, сдѣланный простыми чернилами. Пожалуй, окажется вдругъ дѣло неприличнымъ и ему за это придется идти въ отвѣтъ!!.

   Съ нетерпѣн³емъ ждали возвращен³я начальника изъ столицы всѣ немногочисленные ученики. Веревкинъ вернулся с³яющ³й, вознагражденный и привезъ награды всѣмъ. Всѣ ученики были записаны рядовыми въ разные гвардейск³е полки, а Державинъ, какъ искусникъ въ черчен³и картъ и плановъ, былъ записанъ въ инженерный корпусъ съ зван³емъ кондуктора. Всѣ юноши надѣли соотвѣтствующ³е ихъ зван³ю мундиры, въ томъ числѣ и кондукторъ. Такъ какъ между картой Казанской губерн³и и инженернымъ искусствомъ оказалось въ глазахъ начальства много общаго, то не мудрено, что вскорѣ инженерному кондуктору поручили, какъ спец³алисту, заниматься исключительно фейерверками, которые устраивались въ торжественные дни; да кромѣ того, всѣ маленьк³я пушки, изъ которыхъ палили при торжествахъ, тоже вѣдалъ теперь кондукторъ.

   Однако инженеръ-артиллеристъ-фейерверкеръ Державинъ не долго состоялъ въ этихъ зван³яхъ. Черезъ годъ Веревкинъ получилъ приказан³е отъ Шувалова изслѣдовать и подробно описать развалины стариннаго города Болгары, находящагося на берегу Волги. Когда дѣло пошло о картахъ и чертежахъ, то, разумѣется, главнымъ помощникомъ Веревкина могъ быть одинъ Державинъ.

   И вотъ на лѣто юноша очутился на привольѣ волжскихъ береговъ. Карандашей, бумаги и даже красокъ было теперь вволю, на казенный счетъ - и юноша принялся за дѣло съ такой страстью, такъ умно руководилъ своими товарищами, что Веревкинъ, преспокойно сдавъ ему свои обязанности, уѣхалъ въ Казань. Молодежь осталась одна расправляться съ Болгарами, какъ ей вздумается. И здѣсь цѣлое лѣто и осень усердно работалъ юноша, не подозрѣвая, какое огромное значен³е для его развит³я можетъ имѣть эта, повидимому, нелѣпая работа. Державинъ срисовывалъ всѣ древн³я развалины, которыя уцѣлѣли отъ прошлыхъ вѣковъ, тщательно копировалъ удивительные рисунки и пестрыя надписи на совершенно неизвѣстномъ никому языкѣ и, наконецъ, копая разные курганы наемными крестьянами, собиралъ цѣлыя кучи разныхъ старыхъ монетъ, разную рухлядь, разныя удивительныя украшен³я и даже оруж³е.

   Явившись осенью съ отчетомъ въ Казань, юноша привелъ въ восторгъ Веревкина, и онъ обѣщалъ къ праздникамъ, отправляясь снова къ Шувалову, чтобы вести всю работу, захватить съ собой и главнаго виновника успѣшно доведеннаго до конца дѣла. Оставалось только поскорѣе привести все въ порядокъ, сдѣлать каталогъ всему и затѣмъ сшить себѣ новое платье инженеръ-кондуктора, чтобы явиться на Рождество въ Москву. Державинъ снова усердно принялся за скучную, но уже пустую работу, составилъ огромные каталоги съ тщательными описан³ями всего и даже необыкновенно красивымъ почеркомъ и съ необыкновенно искусными и изящными рисунками. И только одно мѣшало работать ему - мысль очутиться въ столицѣ, стать лицомъ къ лицу и бесѣдовать съ тѣмъ, кого даже и самъ Веревкинъ побаивался, и отъ кого прямо вполнѣ зависѣлъ, т. е. съ Шуваловымъ.

   Въ декабрѣ все уже было у Державина готово, даже мундиръ новый сшитъ, а Веревкинъ все откладывалъ поѣздку по разнымъ своимъ семейнымъ обстоятельствамъ. Наконецъ Державинъ узналъ, что они выѣдутъ только послѣ Крещен³я. Дѣлать было нечего, надо было терпѣливо ожидать путешеств³я. Но поѣздкѣ этой не суждено было состояться!

   За три дня до назначеннаго отъѣзда, въ Казань пришла вѣсть, которая повергла всѣхъ въ отчаян³е, почти бурей пронеслась по всей Росс³и, громовымъ ударомъ отозвалась во всѣхъ, самыхъ отдаленныхъ закоулкахъ Росс³и. Вѣсть эта была - о кончинѣ всѣми обожаемой монархини, двадцать лѣтъ державшей въ рукахъ своихъ судьбы импер³и. И какъ въ самомъ Петербургѣ все уныло и боязливо притихло, такъ и въ разныхъ углахъ Росс³и, равно и въ Казани, всѣ были перепуганы, опечалены, и никто не зналъ чего ждать. Только одинъ нѣмецъ Гельтергофъ возликовалъ, ожидая себѣ лучшей доли. Казалось, не было въ Росс³и ни одного человѣка, котораго бы судьба не выбросила въ это время изъ прежней колеи и безпричинно вдругъ не поставила бы на другую, новую, неизвѣстную и непривычную дорогу.

   Кажется, осьмнадцатилѣтн³й юноша, ученикъ казанской гимназ³и, былъ малой спицей въ громадной росс³йской колесницѣ, но и на немъ тотчасъ же сказались разныя перемѣны, совершивш³яся въ пространномъ отечествѣ.

   Въ концѣ января, въ Казань явилась бумага изъ канцеляр³и преображенскаго полка. Это было не что иное, какъ отпускъ, помѣченный еще 1760-мъ годомъ рядовому преображенскаго полка Державину. Отпускъ былъ яко бы данъ еще въ тѣ времена, когда Державинъ надѣлъ мундиръ инженера и кончался первымъ январемъ уже наступившаго года. Оказалось, что Державинъ вовсе не инженеръ и не кондукторъ, а преображенск³й рядовой въ отпуску, да еще сверхъ того уже на цѣлый мѣсяцъ опоздалъ вернуться къ мѣсту служен³я. И не одинъ Державинъ, а и начальникъ Веревкинъ, и мать его, и друзья, всѣ были равно смущены. Веревкинъ клялся, что онъ послѣ поѣздки къ Шувалову не ошибся и не перепуталъ, что Державинъ не былъ тогда зачисленъ въ гвард³ю. Ѳекла Андреенна была въ отчаян³и отъ необходимости, при скудныхъ средствахъ, посылать сына въ Петербургъ, и войдя въ новые долги, разстаться съ нимъ, быть можетъ, на всегда. Но не повиноваться, въ особенности при новомъ государѣ, было опасно, и юноша тотчасъ же собрался въ дорогу, а черезъ цѣлый мѣсяцъ труднаго странствован³я изъ Казани въ Петербургъ, явился, наконецъ, на ротномъ дворѣ преображенскаго полка. Тотчасъ же объявили ему, что онъ на цѣлые два мѣсяца опоздалъ изъ своего отпуска, а затѣмъ онъ былъ отправленъ подъ арестъ.

   Врядъ ли кто-нибудь когда-либо такъ странно и весело пр³ѣзжалъ въ столицу поступать на службу.

   Однако горяч³й нравъ, умъ и смѣлость сказались въ юношѣ. Одинъ одинехонекъ среди большой столицы, безъ родныхъ, безъ друзей, даже безъ знакомыхъ, Державинъ не далъ себя въ обиду. Упрямо и горячо доказывалъ онъ, что уже два года считаетъ себя инженеръ-кондукторомъ и не желаетъ поступать въ полкъ за неимѣн³емъ средствъ содержать себя въ преображещахъ. Но ничто не помогло. Отсидѣвъ день или два подъ арестомъ, юноша все-таки былъ зачисленъ фактически въ лучш³й гвардейск³й полкъ, и, будучи совершенно безъ денегъ, поселился въ самой казармѣ, нахлѣбникомъ у солдатской семьи.

   Въ первые дни службы всяк³я поручен³я, разноска по городу повѣстокъ, работа то лопатой, то метлой едва не уходили не очень крѣпкаго здоровьемъ юношу, но вскорѣ, благодаря его изобрѣтательности, ему жилось уже нѣсколько легче. Этими самыми нелѣпыми цидулями и грамотками солдатикъ избавился отъ тяжелой работы, а деньги, недавно присланныя вновь матерью, хотя и небольш³я, помогли ему расплатиться съ его хозяиномъ капраломъ Волковымъ. Кромѣ того, за нѣсколько дней передъ тѣмъ, Державинъ розыскалъ, наконецъ, въ Петербургѣ стараго друга и учителя, прощеннаго пастора Гельтергофа, который выѣхалъ еще прежде. На сколько было плохо ему когда-то въ Казани въ качествѣ ссыльнаго, на столько хорошо ему было теперь. Онъ былъ возвращенъ изъ ссылки тотчасъ же по воцарен³и Петра Ѳеодоровича, прямо въ Петербургъ, будучи лично извѣстенъ Фленсбургу. Теперь онъ могъ разсчитывать на быструю и совершенную перемѣну своей судьбы къ лучшему. Гельтергофъ и въ Казани искренно любилъ юношу за его прилежан³е и зная по себѣ, каково бѣдствовать въ чужомъ городѣ, добрый пасторъ велѣлъ юношѣ заходить въ себѣ, обѣщаясь подумать объ его судьбѣ.

   - Вы великолѣпно говорите по-нѣмецки, сказалъ онъ, вы говорите, какъ настоящ³й нѣмецъ, mein lieber, а это очень важно. Теперь не Елизавета царствуетъ, лукаво ухмыльнулся пасторъ. Теперь Peter der Dritte царствуетъ!.. Теперь нѣмецк³й языкъ для всякаго есть лучш³й дипломъ, самый важный дипломъ.

   Рядовой преображенецъ самъ чувствовалъ, что проклятый нѣмецк³й языкъ, который когда-то вколачивалъ въ него каторжникъ Роза, теперь будетъ имѣть огромное значен³е для его служебной карьеры. И теперь Державинъ, обождавъ недѣлю, давъ время доброму Гельтергофу заняться его печальной судьбой, собирался снова навѣдаться къ пастору. Но какое-то странное чувство, въ которомъ юноша самъ не могъ отдать себѣ отчета и самъ не понималъ вполнѣ, мѣшало ему подѣлиться своей тайной съ своими ближайшими знакомыми и пр³ятелями. Ему почему-то было совѣстно сознаться въ своихъ мечтан³яхъ, сказать о своей бесѣдѣ съ Гельтергофомъ, разсказать все кому-либо, капралу Волкову, Морозову, еще менѣе Квасову; и даже въ дружеской бесѣдѣ съ товарищемъ Шепелевымъ онъ все-таки не рѣшился заговорить о пасторѣ и своихъ надеждахъ на помощь его. Да и какъ было радоваться знан³ю этого нѣмецкаго языка, какъ было возлагать на него всѣ надежды, носиться съ нимъ, когда все кругомъ ненавидѣло и ругало этотъ языкъ? Тотъ же новый знакомый и товарищъ, едва пр³ѣхалъ въ Петербургъ и уже успѣлъ отчасти пострадать, или, по крайней мѣрѣ, былъ возмущенъ и оскорбленъ тѣми, кто свысока требовалъ знан³я этого проклятаго языка.

   Но юноша Державинъ, уже знакомый по опыту съ бѣдностью, съ несправедливостью людской, былъ мало похожъ на юношу Шепелева. Онъ, и не зная по-нѣмецки, вывернулся бы изъ затруднен³я и не ударилъ лицомъ въ грязь, если бы попалъ въ кабинетъ принца.

   - Экая обида, что я ушелъ изъ дворца. Охъ, Господи! Вотъ кабы знать заранѣе! сожалѣлъ онъ теперь. Богъ знаетъ, что бы еще вышло изъ моей бесѣды съ принцемъ. Пожалуй бы съ разу въ люди вышелъ.

  

  

   Семейство Тюфякиныхъ состояло изъ старой дѣвицы, опекунши, лѣтъ 50-ты, длинной, сухопарой, словоохотливой и на видъ добродушной, но страшно упрямой,- двухъ сиротъ: княженъ Василисы и Настасьи и своднаго брата ихъ, князя Глѣба, который, однако, жилъ отдѣльно. Глѣбъ былъ старше сестеръ лѣтъ на десять, и былъ отъ перваго брака покойнаго князя Андрея Тюфякина съ простой женщиной татарскаго происхожден³я, которая погибла насильственной смертью, подъ можемъ своей горничной. Обѣ княжны были отъ второй жены князя, тоже скончавшейся и урожденной Гариной, принесшей мужу большое состоян³е въ приданое. Такимъ образомъ, молодыя дѣвушки-сироты были богаты, но находились еще до полнаго совершеннолѣт³я младшей княжны подъ опекой родной тетки, тогда какъ ихъ сводный братъ, офицеръ гвард³и, былъ почти бѣденъ, т. е. имѣлъ 50 душъ крестьянъ гдѣ-то въ глуши, близъ города Кадома, куда и ѣхать было опасно.

   Эта разница состоян³й породила много семейныхъ недоразумѣн³й, ссоръ и бѣдъ и повл³яла даже на характеръ и поведен³е князя Глѣба. Онъ завидовалъ сестрамъ и враждовалъ съ ихъ теткой-опекуншей, которая тоже не любила его, не считала даже настоящей родней и звала въ насмѣшку: "нашъ киргизъ!"

   Покойный князь Андрей безпорядочной жизнью съумѣлъ въ семь лѣтъ сильно разстроить огромное состоян³е своей второй жены. Еслибъ онъ не утонулъ вдругъ въ Невѣ, двѣнадцать лѣтъ назадъ, купаясь подъ хмѣлькомъ послѣ пира, то, конечно, ничего не передалъ бы дочерямъ. Имъ осталось бы только состоян³е теперешней ихъ опекунши-тетки, которая была сама по себѣ очень богата.

   Послѣ несчаст³я съ отцомъ, дѣвочки остались - старшая по шестому году, а младшая - четырехъ лѣтъ и уѣхали тотчасъ съ матерью въ деревню. Пасынокъ, уже юноша, остался въ Петербургѣ.

   Вдругъ овдовѣвшая княгиня Анна Михайловна хотя и была женщина слабохарактерная, съ странностями и причудами, но съумѣла, однако, въ пять лѣтъ деревенской жизни снова устроить свои дѣла и поправить состоян³е. Дѣвочекъ своихъ она держала странно, почти въ заперти и въ гости никуда не пускала. Изъ сосѣдей своихъ она тоже у себя не принимала никого. Скоро стало, однако, извѣстно въ околодкѣ, что княгиня-вдова совершенно въ рукахъ своего наемнаго управителя изъ поляковъ, который распоряжался самовластно въ ея имѣн³яхъ и въ домѣ. Даже во многомъ, касавшемся до дѣтей, вдова не обходилась безъ его совѣтовъ. Если за это время княгиня не стала вдругъ женой молодаго и красиваго поляка, то единственно изъ нежелан³я потерять свой титулъ, которымъ очень кичилась. Но, однажды, пять лѣтъ тому назадъ, явился вдругъ къ нимъ въ глушь въ гости пасынокъ, князь Глѣбъ. Веселый и умный молодецъ-гвардеецъ, простодушный на видъ, внимательный и почтительный съ княгиней мачихой, ласковый съ сестрами, остался на все лѣто и искусно, постепенно, незамѣтно завладѣлъ скоро всѣмъ и всѣми. Осенью онъ уже прогналъ поляка, взялся за дѣло по имѣн³ямъ и повернулъ все на иной ладъ...

   Прежде всего дѣвочки, уже взрослыя, были выпущены на волю, ѣздили въ гости, веселились всячески и, конечно, также стали обожать брата.

   Вскорѣ же, т. е. менѣе чѣмъ чрезъ годъ послѣ пр³ѣзда Глѣба, княгиня, весной, по настоян³ю пасынка, переѣхала снова на жительство въ Петербургъ. .

   Здѣсь началась новая жизнь, показавшаяся дочерямъ еще болѣе странною, потому что онѣ не понимали въ чемъ дѣло. Однако, невольно и безсознательно онѣ тотчасъ не взлюбили этого брата Глѣба. Вдобавокъ онѣ замѣтили, что чѣмъ болѣе мать ихъ любила, ласкала и превозносила пасынка, тѣмъ болѣе стала ненавидѣть его ихъ столичная тетка Пелагея Михайловна Гарина, съ которой онѣ теперь познакомились и подружились.

   Безпорядочная и зазорная жизнь княгини Анны Михайловны въ столицѣ окончилась какой-то внезапной болѣзнью, которая быстро унесла ее въ одинъ мѣсяцъ.

   Сестра ея, Пелагея Михайловна, старая дѣва и одинокая, сдѣлалась тотчасъ опекуншей и воспитательницей племянницъ. Это, конечно, сдѣлалось не по закону, а какъ-то само собой, вслѣдств³е желѣзной воли ея и множества "ходовъ", т. е. большаго количества вл³ятельныхъ знакомыхъ въ Петербургѣ.

   Не видаясь почти за послѣднее время съ княгиней, ведшей неприличную жизнь, Пелагея Михайловна, узнавъ о смерти сестры и немедленно явясь въ домъ на панихиды, привезла изъ своего дома и пожитки, и людей своихъ. Прежде чѣмъ покойная была зарыта въ землю, тетка уже поселилась въ ея комнатахъ и управляла въ домѣ. Въ то же время и какъ бы волшебствомъ она осадила или, по ея выражен³ю, "поурѣзала Глѣбовы крылушки".

   Князь Глѣбъ хотя и остался было сначала жить въ домѣ съ сестрами, но Пелагея Михайловна взяла его какъ бы на хлѣба, что и заявила, положивъ "киргизу" жалованье по двѣсти червонцевъ въ годъ, ради родства.

   Князь, однако, и старую дѣвицу, и сестеръ вскорѣ съумѣлъ немного снова расположить въ свою пользу, хотя пр³обрѣсти надъ теткой такое безграничное вл³ян³е, какое имѣлъ надъ ихъ матерью, онъ и пробовать не сталъ. Не такова была Пелагея Михайловна.

   - Кремень Михайлычъ! звалъ онъ ее за-глаза.- Никакой калитки не найдешь, даже щели простой, чтобы въ ней въ душу влѣзть, злобно говорилъ князь своимъ пр³ятелямъ и прибавлялъ въ минуту похмѣлья:- Я погляжу еще, да воли нельзя добромъ взять, такъ я ее поверну инымъ вертомъ.

   Но время шло и князь Глѣбъ, живя то отдѣльно, то у ceстеръ, получалъ свое жалованье отъ тетки, иногда и подачки деньгами не въ счетъ положеннаго, и все еще надѣялся какъ-нибудь со временемъ обойти старую дѣву.

   Что касается до сводныхъ сестеръ, то младшая относилась въ нему дружелюбно, старшая-же по-прежнему - недовѣрчиво, боязливо и сдержанно. Обѣ сестры были уже теперь дѣвушки-невѣсты. Княжнѣ Василисѣ, старшей, минуло 18-ть лѣтъ, а младшей, Настѣ, 16.

   Настя была уже давно, чуть не съ рожденья, предназначена заглазно бытъ женой дальняго родственника отца, юноши Шепелева, который теперь только познакомился съ невѣстой, явившись на службу въ гвард³ю. Василиса не была сговорена ни за кого. Но и теперь, не смотря на приданое, никто не присылалъ сватовъ, никому въ Петербургѣ не приходило на умъ просить ее за себя у тетки опекунши. Сама тетка часто говаривала, что ея любимицѣ не бывать замужемъ никогда!.. Причина этому была простая.

   Княжна Василиса или, какъ звали ее всѣ съ дѣтства, "Василекъ", еще будучи четырнадцати лѣтъ, опасно заболѣла оспой, самой сильной, и до того времени прелестная лицомъ, теперь была обезображена. У бѣдной дѣвушки все лицо, лобъ, даже носъ и губы были испещрены ямками, бороздками и рубцами. Лицо это, обыкновенно блѣдное, багровѣло по временамъ и отъ сильнаго движен³я, и отъ тепла, и отъ малѣйшаго душевнаго волнен³я. Не смотря на то, что лица, изуродованныя оспой, были довольно обыденнымъ явлен³емъ, бѣдная княжна все-таки привлекала на себя любопытство даже прохожихъ. Это лицо тѣмъ болѣе обращало на себя вниман³е, что въ немъ было еще до болѣзни нѣчто дарованное судьбой, чего болѣзнь не могла уничтожить, и что теперь придавало лицу еще болѣе странное выражен³е.

   Среди этого, испещреннаго бороздами, человѣческаго облика свѣтились, с³яли чуднымъ свѣтомъ больш³е, великолѣпные синеватые глаза. Вся сокровенная внутренняя жизнь, вся душа, которая, обыкновенно, самовластно ложится въ разнообразныя, прихотливыя черты человѣческаго образа, у княжны Василька не могли отразиться въ изуродованномъ лицѣ. И жизнь ушла изъ лица этого въ одни ясные больш³е глаза. Вся эта жизнь, теперь печальная, обойденная судьбой, полная горечи и разбитыхъ надеждъ, и вся теплота кроткой и любящей души, вся чистота и глубина ея, все сосредоточилось въ этихъ, всегда грустно-задумчивыхъ глазахъ и сказывалось какимъ-то ласково-нѣжнымъ, теплымъ, грѣющимъ свѣтомъ. Никогда не вспыхивалъ и не горѣлъ этотъ синеватый взоръ, а вѣчно свѣтился тихо и безмятежно среди безжизненнаго облика. Взоръ этотъ будто мерцалъ, но лучи его таинственнымъ свѣтомъ озаряли все и всѣхъ, какъ тих³й, почти робк³й лучъ лампады, которая теплится предъ к³отомъ среди тьмы и нѣмоты ночи, озаряетъ золотыя ризы образовъ, и ярко с³яютъ онѣ, будто собственнымъ свѣтомъ. И спѣтъ этотъ, это ровно льющееся с³ян³е всегда будто говоритъ душѣ: покой. смирен³е, любовь...

   Одинъ пятилѣтн³й ребенокъ, увидѣвш³й княжну въ гостяхъ у матери, долго глядѣлъ ей въ лицо и, наконецъ, спросилъ:

   - Зачѣмъ она все глядитъ?... Все глядитъ!!...

   Ребенокъ первый разъ въ жизни, благодаря взгляду Василька, замѣтилъ, что въ глазахъ человѣческихъ есть что-то... помимо двухъ круглыхъ зрачковъ.

   Дѣйствительно, глазами Василька говорила ея душа и сказывалась вся. И эти глаза понемногу проникали тоже въ душу всякаго. Даже тяжело бывало инымъ, какъ, напримѣръ, князю Глѣбу и подобнымъ ему, долго сдерживать на себѣ взглядъ княжны. Иногда онъ досадливо. отворачивался или говорилъ сестрѣ:

   - Полно упираться въ меня. Чего не видала? Ну, гляди въ тетушку, а то въ стѣну. Совсѣмъ сдается, по карманамъ лазишь своими глазами. Тебѣ бы въ сыщики...

   И дѣйствительно, взглядъ княжны упирался и тяготилъ князя, будто нестерпимымъ гнетомъ придавливалъ его. Когда же Василекъ опускала вѣки, когда на этомъ лицѣ потухалъ свѣтъ чуднаго взора, то вѣчно блѣдноватый обликъ лица, безъ капли выражен³я въ чертахъ, не только терялъ всяк³й смыслъ, и свой чудный разумъ, но совсѣмъ мертвѣлъ.

   У княжны Василька, кроткой, богомольной, добросердой къ бѣднымъ, всегда сочувствующей всѣмъ несчастнымъ, была теперь одна особо любимая молитва. Отъ этой молитвы вскорѣ послѣ ея выздоровленья, на первой недѣлѣ Великаго поста, въ первый разъ въ жизни, заискрились горькими, тяжелыми слезами ея красивые глаза.... Теперь молитву эту Василекъ повторяла ежедневно и утромъ, и ложась спать.... Молитва эта была: "Господи, Владыко живота моего". Самыя любимыя слова этой молитвы для Василька были: "Духъ цѣломудр³я, смиренномудр³я, терпѣн³я и любви даруй мнѣ!..."

   И все это, просимое ею такъ часто и такъ горячо: и миръ души, и защита отъ назойливыхъ, но несбыточныхъ для нея м³рскихъ надеждъ и мечтан³й, и примирен³е съ незавидной долей - все было дано ей... И съ лихвою! Это все и говорило теперь о себѣ, свѣтясь лучисто во взорѣ ея, словно л³ясь изъ глазъ и проникая глубоко въ душу всякаго человѣка.

   Василекъ, любившая все и всѣхъ и находившая наслажденье въ заботахъ о другихъ, разумѣется, любила тетку и обожала младшую сестру. Пережившая въ уголкѣ своей горницы и въ церкви больше, нежели Настя въ гостяхъ, она скоро стала для младшей сестры не сестрою, а матерью, изрѣдка журившей любимое дитя, но ничего не видѣвшей въ немъ кромѣ достоинствъ.

   Настю баловали всѣ. Тетка видѣла въ ней единственную надежду породниться съ сановитымъ и важнымъ человѣкомъ чрезъ ея замужество и, конечно, придумывала какъ бы разстроить завѣщанный отцомъ бракъ ея съ Шепелевымъ.

   Братъ, если не любилъ ея по неимѣн³ю сердца, то всячески ласкалъ и баловалъ сестру, исполняя ея малѣйш³я прихоти, но за это бралъ у нея тайкомъ и тратилъ все, что она получала отъ тетки. Кромѣ того, онъ надѣялся теперь, при совершеннолѣт³и Насти, еще болѣе выиграть отъ дружбы съ ней и, при появлен³и въ Петербургъ жениха Шепелева, былъ первое время самъ не свой.

   Настѣ, честолюбивой, надменной и тщеславной, тоже крайне не нравился суженый, пр³ѣхавш³й изъ деревни и сидѣвш³я еще въ зван³и рядового преображенца, когда за ней въ церкви и на гуляньи въ новомъ саду ухаживали одинъ ма³оръ гвард³и и даже одинъ нѣмецъ адьютантъ самого принца Голштинскаго, т. е. Фленсбургъ.

   Однако за послѣдн³е дни князь Глѣбъ вдругъ, къ великому удивлен³ю Пелагеи Михайловны и Василька, началъ стоять за Шепелева горой, онъ даже радовался такой свадьбѣ и находилъ, что лучшаго жениха желать нечего, только бы чинъ ему поскорѣе дали.

   Пелагея Михайловна, зная племянника, рѣшила, что это тоже "не спроста"; но объяснить себѣ или догадаться въ чемъ заключается тайна - она не могла. Оставалось держать только "ушки на макушкѣ",- что она давно, относительно Глѣба, и дѣлала.

   Настя была смѣлаго, почти дерзкаго нрава, заносчивая, пылкая и въ то же время была вполнѣ подъ вл³ян³емъ брата. Она все менѣе и менѣе слушалась тетки, а въ особенности обожавшей ее сестры, которую, въ шутку, звала "наша инокина" или "мать Василиска" и полу-шутя, полу-серьезно уговаривала сестру идти въ монастырь. Къ жениху своему Настя, не смотря на соглас³е идти за него, не смотря на тайные совѣты и уговоры брата, относилась все-таки небрежно, иногда даже оскорбительно.

   На первыхъ же порахъ она объяснила Шепелеву, что ему слѣдовало бы жениться на ея сестрѣ, что это все равно, такъ какъ ихъ части материнскаго наслѣдства одинак³я, а наслѣдство отъ тетушки она готова даже уступить сестрѣ, если онъ на ней женится.

   Василекъ подозрѣвала, что сердце и голова Насти были уже заняты, были "на сторонѣ"; но кто былъ этотъ человѣкъ, ей въ умъ не приходило.

   Не смотря на то, что самъ Шепелевъ не взлюбилъ свою нареченную, а Настя тоже всячески, сначала умышленно, а потомъ невольно отталкивала его отъ себя; не смотря и на желан³е тетки - имѣть болѣе вельможнаго зятя положен³е дѣла не измѣнялось. Шепелева и княжну называли и представляли знакомымъ, какъ сговоренныхъ еще въ дѣтствѣ покойнымъ отцомъ. Свадьба же ихъ должна была послѣдовать по получен³и Шепелевымъ офицерскаго чина.

   Перемѣна въ мысляхъ князя на счетъ этой свадьбы была такъ неожиданна, такъ двусмысленна, что стала подозрительна даже и Шепелеву.

   Почему не прочилъ князь любимой сестрѣ кого-нибудь изъ своихъ блестящихъ товарищей или изъ русскихъ офицеровъ Голштиневаго войска, или изъ придворныхъ? Это было для всѣхъ вопросомъ. Одна Настя на все пожимала нетерпѣливо плечами или усмѣхалась.

   Князь объяснялъ это желан³емъ видѣть исполнен³е воли покойнаго отца и тѣмъ, что полюбилъ Шепелева. И тому и другому - ни Шепелевъ, ни тетка, конечно, не вѣрили.

   Юношѣ, разумѣется, не нравился князь, хотя будущ³й шуринъ былъ крайне ласковъ съ нимъ, и Шепелевъ старался дѣлать видъ, что вполнѣ радъ съ нимъ породниться.

   Вновь прибывш³й на службу недоросль изъ дворянъ не могъ, впрочемъ, безъ нѣкотораго рода уважен³я смотрѣть на офицера въ положен³и князя, не могъ вполнѣ отрѣшиться отъ обаян³я того, что князь былъ пр³ятель и участникъ всѣхъ затѣй Гудовича, генералъ-адьютанта императора и любимца графини Елизаветы Романовны Воронцовой.

   Всему Петербургу было извѣстно, что князь Тюфякинъ-былъ очень близокъ съ Гудовичемъ, любимцемъ Воронцовой, который покровительствовалъ князю болѣе чѣмъ кому либо и звалъ своимъ другомъ, "князинькой" и "тюфячкомъ". Князя Глѣба поэтому звали въ Петербургѣ со словъ Гетмана: "фаворитъ фаворита фаворитки".

   Князь былъ непремѣннымъ членомъ всѣхъ пирушекъ и дорогихъ раззорительныхъ затѣй Гудовича. Не будь на свѣтѣ старой дѣвы тетки, то, конечно, онъ добился бы опекунства надъ состоян³емъ княженъ и все бы прошло сквозь его пальцы. И сироты княжны остались бы скоро безъ гроша, раззоренныя, благодаря всѣмъ этимъ затѣямъ придворнаго кружка любимцевъ государя.

   Но противъ старой дѣвицы, имѣвшей много друзей въ Цетербургѣ, противъ "Кремня Михайловича", какъ звалъ ее князь Глѣбъ - трудно было бороться даже и Гудовичу, если бы онъ захотѣлъ услужить своему фавориту.

   - Какъ бы намъ ее похерить? часто говорилъ Глѣбъ Андреевичъ другу и покровителю.

   - Дай срокъ. Теперь нельзя, отзывался Гудовичъ.- Вотъ станетъ Лизавета Романовна императрицей - тогда и кути душа. Будемъ творить все, что Богъ на душу положитъ!!..

  

  

   Юношу Шепелева подмывало поскорѣе повѣдать въ семьѣ невѣсты приключен³е свое у принца, и въ сумерки онъ отправился съ Тюфякинымъ. Разсчетливость Пелагеи Михайловны, доходившая до скупости, побудила княженъ Тюфякиныхъ переѣхать, по смерти матери, и жить въ мѣстечкѣ Чухонск³й Ямъ, потому что тутъ у тетки опекунши былъ свой домъ, старинный, деревянный, построенный еще при юномъ государѣ Петрѣ Алексѣевичѣ Второмъ. Домъ былъ окруженъ большимъ дворомъ и садомъ. Оврагъ, довольно глубок³й для того, чтобы тамъ свободно могли скопляться сугробы зимой и бездонная грязь лѣтомъ, отдѣлялъ садъ отъ остальныхъ пустырей, раздѣленныхъ на участки. Нѣсколько