Салиас Евгений Андреевич - Петербургское действо

тахъ. A ряды осужденныхъ все шли, да шли мимо... и головы клали. И всѣ прошли подъ ту бесѣду. И всѣ головы скатились съ плечъ, обагряя землю. И не кончилась еще бесѣда царя съ старшиной крамольниковъ, какъ пришли доложить, что все справлено, какъ указалъ юный царь, только вотъ за "эвтимъ дѣдомъ" дѣло стало...

   - Иду! иду! заспѣшилъ дѣдъ.

   - Нѣтъ, врешь, старый! сказалъ царь. - Семеро одного не ждутъ. Изъ-за тебя одного не приходится съизнова начинать расправу. Если опоздалъ, такъ оставайся съ головой.

   И изъ всѣхъ осужденныхъ головъ, за свои умные отвѣты, осталась на плечахъ одна голова старшины Ивана Орлова.

   Сынъ его, Григор³й Иванычъ, участникъ во всѣхъ войнахъ великаго императора, даровавшаго отцу его жизнь, отплатилъ тою же монетою, не жалѣя своей головы въ битвахъ, какъ не жалѣлъ ее Иванъ Орловъ, неся на плаху. За то, когда онъ былъ уже генералъ-ма³оромъ, велик³й государь собственноручно надѣлъ на него свой портретъ. A немного было такъ жалованныхъ

   Григор³й Иванычъ всюду и всегда первый въ битвахъ и никогда, нигдѣ не побѣжденный и никогда, нигдѣ не плѣненный - вдругъ заплатилъ дань искушен³ямъ м³рскимъ. Уже имѣя полста лѣтъ на плечахъ и чуть не полста ранъ въ могучемъ тѣлѣ, былъ онъ въ первопрестольномъ градѣ Москвѣ безъ войны завоеванъ, сраженъ къ ногамъ побѣдителя и полоненъ навѣки. Сразилъ воина генерала, какъ въ сказкѣ сказывается, не царь Салтанъ, не шведъ-басурманъ, а царевна красота, не мечъ булатный, не копье острое, а очи съ поволокою, уста вишенныя, да за поясъ коса русая. Григор³й Иванычъ былъ полоненъ безъ боя въ Москвѣ бѣлокаменной 15-тилѣтней дочерью стольника царскаго Ивана Зиновьева. И тутъ, въ Москвѣ, женился онъ и зажилъ. Прижили мужъ съ женой пять сыновъ и послѣ долгой, мирной жизни, близь Никитскихъ воротъ, скончались оба и нынѣ лежатъ тамъ же рядкомъ, въ церкви Егорья, что на Вспольѣ...

   Сыны стали служить родинѣ, какъ училъ ихъ служить, своими разсказами о себѣ, Григор³й Иванычъ. Старш³й изъ братьевъ, Иванъ Григорьевичъ Орловъ, одинъ остался въ Moсквѣ и, схоронивъ отца, заступилъ его мѣсто въ любви и почтен³и остальныхъ братьевъ. Второй, Григор³й Григорьевичъ, былъ отправленъ еще отцомъ въ Петербургъ, въ Сухопутный Кадетск³й Корпусъ, и, выйдя изъ него, полетѣлъ на поля германск³я, гдѣ шла упорная и славная борьба.

   Двадцатилѣтн³й Орловъ не замедлилъ отличиться и послѣ кровопролитной битвы при Цорндорфѣ сталъ всѣмъ извѣстенъ отъ генерала до солдата. Онъ попалъ въ тотъ отрядъ, который неразум³емъ начальства былъ заведенъ подъ пыль и дымъ отъ обѣихъ арм³й и неузнанный своими полегъ отъ огня и своихъ и чужихъ. Раненый не разъ и опасно - Орловъ до конца битвы стоялъ впереди своихъ гренадеръ. И всѣ они стояли безъ дѣла и ни одинъ не побѣжалъ и мног³е полегли.

   Послѣ трудной компан³и 1758 года, русская арм³я отправилась на роздыхъ въ Кенигсбергъ и тамъ началось веселье, не прекращавшееся всю зиму. Побѣдители мужей германскихъ объявили теперь войну женамъ германскимъ и на этомъ полѣ битвы равно не посрамились. Григор³й Орловъ былъ первымъ и въ этой войнѣ.

   Кенигсбергъ изображалъ тогда полурусск³й городъ. Русское начальство не жалѣло рублей на увеселен³я и торжества, да и рубли-то эти чеканились хоть и на мѣстѣ, нѣмцами, но съ изображен³емъ росс³йской монархини Елизаветы.

   Чрезъ годъ послѣ своихъ воинскихъ и любовныхъ подвиговъ Григор³й Орловъ вернулся въ Петербургъ. Взятый тогда въ плѣнъ графъ Шверинъ, любимый адьютантъ короля Фридриха, былъ вытребованъ императрицей въ столицу, а съ нимъ вмѣстѣ долженъ былъ отправляться приставленный къ нему поручикъ Орловъ.

   Въ Петербургѣ Орловъ увидалъ братьевъ, служившихъ въ гвард³и, преображенца Алексѣя, семеновца Ѳедора и юношу - кадета Владим³ра. Онъ вскорѣ сошелся ближе съ братомъ Алексѣемъ и очутился, незамѣтно для обоихъ, подъ вл³ян³емъ энергической и предпр³имчивой натуры младшаго брата.

   Получивъ отъ брата Ивана, безвыѣздно жившаго въ Москвѣ, свою часть отцовскаго наслѣдства, неразлучные Григор³й и Алексѣй весело принялись сыпать деньгами, не думая о завтрашнемъ днѣ. Скоро удаль, дерзость и молодечество, неслыханная физическая сила, и, наконецъ, развеселое "безпросыпное пирован³е обоихъ господъ Орловыхъ" вошли въ поговорку.

   Послѣдн³й парнишка на улицѣ, трактирный половой, или извощикъ, или разнощикъ Адмиралтейскаго проспекта и Большой Морской - знали въ лицо Григор³я и Алексѣя Григорьевичей. Знали за щедро и часто перепадавш³е гроши, знали и за какую-нибудь здоровую затрещину или тукманку, полученную по башкѣ, не въ урочный часъ подвернувшейся имъ подъ руку - въ часъ беззавѣтнаго разгула, буйныхъ шалостей и тѣхъ потѣшныхъ затѣй, отъ которыхъ смертью пахнетъ.

   Дерзк³е шалуны были у всѣхъ на виду, ибо дворъ и лучшее общество Петербурга давно пр³уныло и боялось веселиться, какъ бывало, по случаю болѣзни государыни Елизаветы Петровны, которая все болѣе и чаще хворала. Баловъ почти не было, маскарады, столь любимые прежде государыней, прекратились, позорищъ и торжествъ уличныхъ тоже уже давно не видали... Даже народъ скучалъ и всѣ ждали конца и восшеств³я на престолъ молодаго государя. Всѣ ждали, но всѣ и боялись... Давно уже не бывало царя на Руси! И бояринъ-сановникъ, и царедворецъ, и гвардейцы,- бригадиръ ли, сержантъ ли, рядовой ли,- и купцы, и послѣдн³й казачекъ въ дворнѣ боярина,- всѣ привыкли видѣть на престолѣ русскомъ монарховъ женщинъ, и какъ-то свыклись съ тѣмъ, чтобы Русью правили, хоть по виду, женск³я руки и женское сердце.

   Отъ наслѣдника престола и будущаго государя можно было ожидать много новаго, много перемѣнъ и много такого, что помнили люди, переживш³е Миниховы и Бироновы времена, но о чемъ молодежь только слыхивала въ дѣтствѣ. Для нынѣшнихъ молодцевъ гвардейцевъ розсказни ихъ мамокъ о зломъ сѣромъ волкѣ, унесшемъ на край свѣта Царевну Милку и разсказы ихъ отцовъ о Биронѣ, слились какъ-то вмѣстѣ, во что-то таинственное, зловѣщее и ненавистное. A тутъ вдругъ стали поговаривать, что съ новымъ государемъ - опять масляная придетъ Нѣмцамъ, притихнувшимъ было за Елизаветино время. Говорили тоже - и это была правда - что и Биронъ прощенъ и ѣдетъ въ столицу изъ ссылки.

   Еще за нѣсколько мѣсяцевъ до кончины государыни и восшеств³я на престолъ новаго императора, слава о подвигахъ всякаго рода Григор³я Орлова дошла до дворца и, наконецъ, до покоевъ великой княгини. Екатерина Алексѣевна пожелала, изъ любопытства, лично видѣть молодаго богатыря и сердцеѣда, кружившаго головы многимъ придворнымъ дамамъ. При этомъ свидан³и, унылый образъ красавицы великой княгини, всѣми оставленной и ея грустный взоръ, ея грустныя рѣчи глубоко запали въ душу молодаго офицера... Послѣ нѣсколькихъ частныхъ свидан³й и бесѣдъ сначала съ великой княгиней, а потомъ съ вполнѣ оставленной супругой новаго императора, Орловъ подстерегъ въ себѣ новое чувство, быть можетъ, еще не испытанное имъ среди своихъ легкодающихся сердечныхъ похожден³й и легкихъ побѣдъ. Онъ смутился... не зная, кто заставляетъ порывисто биться его сердце - государыня ли, покинутая царственнымъ супругомъ, избѣгаемая всѣми, какъ опальная и даже оскорбляемая подъ часъ прислужниками и прихлебателями новаго двора, или же красавица женщина, вѣчно одинокая въ своихъ горницахъ, сирота, заброшенная судьбой на чужую, хотя уже дорогую ей сторону, но гдѣ теперь не оставалось у нея никого изъ прежнихъ немногихъ друзей. Кто изъ нихъ не былъ на томъ свѣтѣ - былъ въ опалѣ, въ изгнан³и. Давно ли стала она изъ великой княгини русской императрицей, а завтрашн³й день являлся уже для нея въ грозныхъ тучахъ и сулилъ ей невзгоды, бури, борьбу и, быть можетъ, печальный, безвременный конецъ, въ казематѣ или въ кельѣ монастырской. И вотъ случайно, или волею неисповѣдимаго рока, нашелся у нея вѣрный слуга и другъ. И кто же? Представитель цвѣта дворянства и блестящей гвард³и, коноводъ и душа отчаяннаго кружка молодежи, заносчивый и дерзк³й на словахъ, но объ двухъ головахъ и на дѣлѣ. Этотъ извѣстный всему Питеру и обществу, и простонародью, Григор³й Орловъ, всецѣло отдалъ свое сердце красавицѣ женщинѣ, всецѣло отдался разумомъ и волей одной мысли, одной мечтѣ,- послужить несчастной государынѣ и отдать за нее при случаѣ все, хотя бы и свою голову, хотя бы и головы братьевъ и друзей... Эти младш³е братья его, Алексѣй и Ѳедоръ, изъ любви къ брату, были готовы тоже на все. Но имъ и въ умъ не приходило, что не одинъ разумъ, а равно и сердце брата Григор³я замѣшалось теперь въ дѣло. Ихъ мечтанья знали и раздѣляли человѣкъ пять друзей, а за ними сплотился вскорѣ цѣлый кружокъ офицеровъ разныхъ полковъ.

   Примѣръ подвига лейбъ-кампанцевъ двадцать лѣтъ назадъ былъ еще живъ въ памяти многихъ и раздражалъ молодыя пылк³я головы, увлекалъ твердыя и предпр³имчивыя сердца, разжигалъ честолюб³е... Но повторен³е дѣйства лейбъ-кампан³и, часто, въ минуту здраваго обсужден³я и холоднаго взгляда на дѣло, казалось имъ же самимъ - безсмысленнымъ бредомъ, ибо времена были уже не тѣ...

   Однако эта мечта, этотъ призракъ - вновь увидѣть на престолѣ самодержца-женщину - не ихъ однихъ тревожили. Призракъ этотъ тѣнью ходилъ по всей столицѣ: онъ мелькалъ робко и скрытно и во дворцѣ, укрывался и въ хоромахъ сановниковъ, бродилъ и по улицѣ, любилъ засиживаться въ казармахъ, заглядывалъ и въ кабаки, и въ трактиры, въ простые домики и избы столичныхъ обывателей центра и окраинъ города. И всюду призракъ этотъ былъ и опасный и желанный гость, и всюду смущалъ и радовалъ сердца и головы.

   У призрака этого на устахъ была не великая княгиня, не государыня, а свѣтъ-радость наша, матушка Екатерина Алексѣевна.

   И всѣ рядовые гвард³и знали Матушку свою въ лицо. Однажды, среди ночи, въ полутемномъ корридорѣ дворца, часовой отдалъ честь государынѣ одиноко и скромно проходившей мимо, подъ вуалемъ. Она, невольно озадаченная, остановилась и спросила:

   - Какъ ты узналъ меня?..

   - Помилуй родная. Матушку нашу не признать! Ты вѣдь у насъ одна,- что мѣсяцъ въ небѣ!

  

  

   При звукѣ колокольцевъ около постоялаго двора въ домѣ засвѣтились и задвигались огоньки, и когда сани остановились у крыльца, человѣка четыре вышли на встрѣчу. Впереди всѣхъ былъ маленьк³й, старый человѣкъ, одѣтый въ кафтанъ съ нашивками и галунами.

   - Агафонъ! Небось все простыло? выговорилъ Григор³й Орловъ, вылѣзая изъ саней.

   - Что вы, Григор³й Григорьевичъ, все горячее, распрегорячее, отвѣчалъ Агафонъ, старикъ лакей, бывш³й еще дядькой обоихъ офицеровъ. Агафонъ отодралъ за ухо убитаго медвѣдя, нисколько не удивляясь обычному трофею барина и обратился къ другому младшему барину, сидѣвшему на облучкѣ.

   - A ты опять въ кучерахъ! Экъ охота въ этак³й холодъ ручки морозить. Небось, поди, скрючило всего морозомъ то... Ишь вѣдь зашвыряло-то какъ! Небось всю дорогу въ скокъ, да прискокъ.

   - Ахъ ты, хрычъ старый, весело отозвался Алексѣй Орловъ, отряхиваясь отъ снѣга. Тебя скрючило вишь, такъ ты думаешь, что и всѣхъ крючитъ.

   - Ну, ну, мнѣ то седьмой десятокъ идетъ, а тебѣ-то два съ хвостомъ махонькимъ... A все жъ таки не правда твоя. Меня не скрючило. A ты доживи-ко вотъ до моихъ годовъ, такъ совсѣмъ стрючкомъ будешь.

   Сани съ медвѣдемъ, между тѣмъ, отъѣхали и стали подъ навѣсъ.

   Григор³й Орловъ былъ уже въ сѣняхъ; Алексѣй, перебраниваясь и шутя съ старикомъ, вошелъ за нимъ.

   Въ маленькой горницѣ былъ накрытъ столъ и среди бѣлой скатерти и посуды тускло свѣтила нагорѣвшая сальная свѣча. Тепло и запахъ щей доходивш³й изъ сосѣдней горницы, пр³ятно охватилъ пр³ѣзжихъ, простоявшихъ на морозѣ нѣсколько часовъ.

   - Ну, поживѣй, Агафонъ. Проголодались мы, приказалъ Григор³й.

   - Живо, живо, старая крыса! шутливо добавилъ и Алексѣй.

   - Все готово-съ! Ключикъ пожалуйте отъ погребца. Онъ у васъ остался. A то-бъ ужъ давно все на столѣ было.

   - Онъ у тебя, Алеша... Ахъ, нѣтъ тутъ!..

   Григор³й Орловъ досталъ ключи изъ кармана и, бросивъ ихъ на столъ, сѣлъ на лавку.

   Старикъ отперъ дорожный погребецъ, купленный въ Кенигсбергѣ, въ видѣ красиваго сундучка и сталъ доставать оттуда приборы; потомъ, очистивъ отъ мелочей верхнюю часть сундучка, вынулъ за ушки большую посеребренную суповую мису съ крышкой и началъ изъ нея выкладывать так³я же металлическ³я тарелки. Вынимая тарелку за тарелкой и дойдя до двухъ мисъ, которыя вкладывались одна въ другую, помѣщаясь, такимъ образомъ, въ большой суповой мисѣ съ ушками - Агафонъ началъ качать головой и бормотать.

   Алексѣй Орловъ стоялъ, подпершись руками въ бока, ceреди горницы, за спиной Агафона и, молча мотнувъ брату головой на старика, подмигнулъ. Григор³й, полулежа на лавкѣ поглядѣлъ на лакея.

   - Что? Сервизъ? вымолвилъ онъ и усмѣхнулся.

   Агафонъ обернулся на это слово заморское и морщинистое лицо его съежилось въ добродушно хитрую улыбку.

   - A то нѣтъ! воскликнулъ онъ. Сто лѣтъ буду перебирать и въ толкъ не возьму! Нѣтъ! Какова бест³я! И Агафонъ ткнулъ пальцемъ въ погребецъ.- Чтобы ему разложить все въ сундукѣ рядышкомъ! Нѣтъ, вишь анаѳема, что придумалъ. Одно въ одно. Соберешь со стола кучу, а уложишь, и нѣтъ ничего! Одна миска! Сто лѣтъ, говорю, буду выкладывать и эту бест³ю нѣмца поминатъ... Уложить рядышкомъ какой вѣдь ящикъ бы надо... сажонный. Такъ нѣтъ-же! онъ, анаѳема, вишь... одно въ одно... Прямая бест³я, плутъ.

   - Ну, Агафонъ, вотъ что... Соловья баснями не кормятъ. Давай скорѣе... терпѣливо, но угрюмо сказалъ Григор³й Орловъ.

   - Заразъ, пане, заразъ! отозвался Агафонъ, почти не обращая вниман³я. Какъ были мы съ вами въ Вильнѣ, помню я тоже эдакую штуку одинъ жидъ продавалъ.

   - Ты болты болтать! закричалъ вдругъ Алексѣй Орловъ громовымъ голосомъ. Постой болтушка! И, живо подхвативъ старика за ногу и за руку, онъ поднялъ его, какъ перышко, на воздухъ, надъ головой своей.

   - Ай!! Ай!! Убьешь! Ей Богу убьешь! Баринъ! Золотой! заоралъ старикъ. Обѣщался никогда этого не дѣлать. Стыдно! Григор³й Григорьичъ, не прикажите. И старикъ, боязливо поглядывая съ верху на богатыря барина и на полъ, кричалъ на весь домъ.

   - Разшибу объ полъ въ дребезги!.. крикнулъ Алексѣй и держалъ старика высоко надъ головой. Такъ какъ горница была низенька, то онъ, наконецъ, приперъ старика къ балясинамъ потолка.

   - Гриша, пощекочи его...

   - Голубчикъ! Баринъ! Ради Создате... Ай - ай!

   - Пусти его, Алеша. Ей Богу ѣсть хочется.

   Алексѣй спустилъ бережно старика и поставилъ на полъ, но едва Агафонъ былъ на ногахъ, онъ нагнулся и началъ щипать его за икры.

   - Бери сервизъ!.. Живо... Защекочу... Прямая Ѳоѳошка, болтушка.

   Агафонъ увертывался вправо и влѣво, хрипливо хихикалъ и вскрикивалъ, поджимаясь для защиты икръ; наконецъ, онъ наскоро ухватилъ мисы и тарелки и, поневолѣ пятясь отъ барина задомъ напередъ, кой-какъ пролѣзъ въ двери, но разронялъ приборы на порогѣ.

   - Ты, въ самомъ дѣлѣ, ему руки не сверни какъ-нибудь... сказалъ Григор³й, когда старикъ скрылся.

   - Вотъ! Я вѣдь бережно... Зачѣмъ Ѳоѳошку калѣчить. Не даромъ онъ насъ на рукахъ махонькими таскалъ.

   - Кости-то у него старыя... Не долго и изувѣчить, замѣтилъ Григор³й.

   Чрезъ минутъ пять Агаѳонъ появился съ подносомъ. Изъ большой мисы дымилась похлебка, изъ другой торчалъ хвостъ рыбы, въ третьей маленькой мискѣ были печеныя яблоки. Лакей уже не боясь затѣйника барина, съ ужиномъ въ рукахъ, разставилъ все на столѣ, подалъ тарелки и приборы и, отошедъ въ сторону съ салфеткой на рукѣ, сказалъ торжественно:

   - Пожалуйте откушать на здоровье.

   Братья порядливо, не спѣша, перекрестились и весело принялись за ужинъ.

   - Вы кушайте, а я буду вамъ сказывать... что тутъ было съ часъ мѣста тому.

   - Ну, теперь болтай, Ѳоѳошка, сколько хочешь, весело сказалъ Алексѣй Орловъ. Ты намъ сказывай, а мы будемъ тебя не слушать.

   - Анъ вотъ и будешь... поддразнилъ его старикъ, поджимаясь и вытягивая шею впередъ.

   - Анъ не буду! гримасой и голосомъ, удивительно вѣрно передразнилъ его Алексѣй.

   - Анъ будешь... Да еще обѣими ухами будешь слушать, и кушать перестанешь отъ любопытств³я того, что я сказывать буду...

   - Ну, ну, говори!

   - То-то вотъ... Говори теперь... Да я не тебѣ и говорить хотѣлъ! И презанимательная происшеств³я Григор³й Григорьевичъ, обратился Агаѳонъ серьезно къ своему барину.

   Вообще старикъ лакей хотя любилъ равно всѣхъ своихъ господъ, и маленькаго кадета Владим³ра Григорьевича, и озорника, вѣчнаго спорщика и надсмѣшника Алексѣя Григорьевича, но уважалъ онъ только Ивана Григорьевича Орлова, старшаго изъ братьевъ, и потомъ боготворилъ своего барина Григор³я Григорьевича, съ которымъ совсѣмъ не разставался уже за послѣдн³е двѣнадцать лѣтъ ни въ Росс³и ни за границей.

   - Съ часъ тому мѣста, баринъ, началъ Агаѳонъ ухмыляясь, сижу я съ содержателемъ Дегтеревымъ. Хозяйка-то стало быть готовитъ вотъ на счетъ кушаньевъ вамъ поужинать. A мы двое сидимъ, да бесѣдуемъ. Онъ меня про нѣмцеву землю спрашиваетъ, про Конизберъ городъ и про прусскаго... энтого... ну про Хредлиха, что нѣмцы королемъ своимъ считаютъ, благо у него длиненъ носъ, до Коломны доросъ, а все, поди, на глазахъ торчитъ.

   Братья Орловы невольно усмѣхнулись тому, что называли "старой Ѳоѳошкиной пѣсенкой". Агаѳонъ не любилъ Нѣмцевъ. Проживъ между ними четыре года въ Кенигсбергѣ, онъ еще пуще не взлюбилъ ихъ, но короля Фридриха почему-то особенно ненавидѣлъ отъ глубины души. Какъ и за что явилась эта ненависть въ добромъ, старикѣ, онъ самъ не зналъ. Въ Агаѳонѣ какъ будто что-то оскорблялось и негодовало, когда ему говорили, что Фридрихъ - король... монархъ... такой же вотъ царь нѣмецк³й, какъ Петръ Алексѣевичъ былъ русскимъ Царемъ. Агаѳонъ злобно ухмылялся, трясъ головою и не могъ ни какъ переварить этого; если же бесѣда объ Фридрихѣ затягивалась и ему доказывали неопровержимо, что Фридрихъ царь прусск³й, какъ и быть должно... да еще пожалуй Великимъ потомъ назовется... то Агаѳонъ, не находя опровержен³й, принимался ругаться, называя своего собесѣдника басурманомъ и измѣнникомъ.

   - Ну, ну, Фридриха, ты братъ, не тронь, сказалъ Алексѣй Орловъ. Знаешь нынѣ времена не тѣ. Это при Лизаветѣ Петровнѣ съ рукъ сходило; а теперь ты, Ѳошка, это брось. Скоро вотъ мы замиримся съ Хредлихомъ съ твоимъ и какъ ты его ругать, тебя и велятъ ему головой выдать. Онъ тебя и казнитъ на сѣнной площади въ Берлинѣ.

   - Казнитъ! сердито отозвался Агаѳонъ.

   - Да. Сначала это отдерутъ кнутьями нѣмецкими, а тамъ клейма поставятъ и тоже съ нѣмецкими литерами, а тамъ ужъ и голову, пожалуй, долой.

   - Коротки руки - литера мнѣ ставить...

   - Дай ему, Алеша, сказывать, вмѣшался Григор³й.

   - A ты языкъ-то свой попридержи, Алексѣй Григорьевичъ. Жуй себѣ, да молчи. Ну-съ, вотъ и бесѣдуемъ мы съ Дегтеревымъ. Вдругъ, слышимъ, бухъ въ двери кто-то. Меня съ лавки ажно свернуло, такъ скотина шибко вдарилъ съ размаха. Точно разбойникъ какой. Ужъ я его ругалъ, ругалъ потомъ за перепугъ.

   - Да кто такой?.. спросилъ Алексѣй.

   - A ты кушай, да молчи... Ну, вотъ Григор³й Григорьевичъ, отворилъ Дегтеревъ дверь... Лѣзетъ дьяволъ, звенитъ шпорьями, кнутъ въ рукѣ, верхомъ пр³ѣхалъ. Морда вся красная, замерзъ бест³я. Глянулъ я... Вижу, онъ какъ и быть должно... Всѣ они эдак³е, прости Господи, дьяволы...

   - Такъ таки самъ дьяволъ? Что ты Ѳоша?! шутливо воскликнулъ Алексѣй Орловъ.

   - Постъ нонѣ, Велик³й постъ Господень идетъ, Алексѣй Григорьевичъ: грѣхъ это - его поминать! укоризненно заговорилъ Агаѳонъ.

   - Самъ ты два раза его помянулъ - дьявола

   - Я не поминалъ. Поклеповъ не взводи. Я нѣмца ругалъ, а не его поминалъ. Ну вотъ слушайте. Вошелъ и кричитъ.

   - Да кто такой? Ты же вѣдь не сказалъ, замѣтилъ Григор³й Орловъ.

   - A Голштинецъ!

   - Голштинецъ?

   - Да. Солдатъ изъ потѣшныхъ, изъ Аранбовскихъ. Вы слушайте, Григор³й Григорьевичъ, что будетъ-то... Хочу говоритъ, я комнату занять. Эту самую вотъ. Для моего ротмейстера, кой будетъ сейчасъ за мной. Мы говоримъ: обожди, не спѣши. Горница занята и ужинъ тамъ накрытъ моимъ господамъ.- Мой, говоритъ; ротмейстеръ Государевъ.

   - По каковски-же онъ говоритъ-то?

   - Что по своему, а что и по нашему. Понять все можно. Русск³й хлѣбъ ѣдятъ ужъ давно, грамоту нашу пора выучить. Мнѣ, говорю ему, плевать на твоего ротмейстера. Мои господа, говорю, Московск³е столбовые дворяне, батюшка родитель ихъ былъ, говорю, генералъ... Да, вотъ что, голштинецъ ты мой! A ты, говорю, обогрѣйся въ людской, да и ступай съ Богомъ... откуда пришелъ. Онъ на это кричать, буянить... Подавай ему горницу и готовь тоже закусить для его ротмейстера. Спросилъ Дегтеревъ: кто таковъ твой начальникъ? Говоритъ ему имя я самъ не знаю. Ну, а коли ты и званья своему барину, говорю я ему, не вѣдаешь, то, стало, вѣрно прощалыга какой. И Дегтеревъ говоритъ: Господина твоего ротмейстера я не знаю, а вотъ его господа за всегда у меня постоемъ бываютъ съ охоты. И теперь, говоритъ, тоже горница занята для нихъ. A я, говоритъ, господъ его, не промѣняю на Голштинца. Пословица нынѣ сказываться стала: "Отъ Голштинца не жди гостинца". Вотъ что!..

   - Ну что-жъ, понялъ онъ пословицу-то?

   - Понялъ, должно, буянить началъ... A потомъ сѣлъ, отогрѣлся и говоритъ: "Погодите вотъ ужотко подъѣдетъ ротмейстеръ, всѣхъ васъ и вашихъ героевъ официровъ кнутомъ отстегаетъ". Ей Богу такъ и говоритъ! Меня со зла чуть не разорвало... Сидитъ бест³я, да пужаетъ... Посидитъ, посидитъ, да и начнетъ опять пужать... Погодите вотъ на часъ, подъѣдетъ вотъ мой-то... Дастъ вамъ...

   - Ну что-жъ, тотъ подъѣхалъ? спросилъ Алексѣй Орловъ.

   - То-то не подъѣхалъ еще.

   - Ну, а солдатъ?

   - И теперь тутъ. Ждетъ его. И все вѣдь пужаетъ. Ей Богу. Сидитъ это, ноги у печи грѣетъ и пужаетъ. Пресмѣлый. Ну и какъ быть должно, изъ себя - рыж³й и съ бѣльмомъ на носу.

   - На глазу тоись... Ѳоѳошка.

   - Нѣтъ на носу, Алексѣй Григорьевичъ. И все то ты споришь. Ты не видалъ его, а я видѣлъ. Такъ знать ты и не можешь гдѣ. A учить тебѣ меня,- не рука... Вратъ я - въ жизть не вралъ.

   - Да на носу, Ѳоша, бѣльмы не бываютъ. Не путай!..

   - У нѣмца?!.. Много ты знаешь!.. И не такое еще можетъ быть... Хуже еще можетъ быть. Ты за границу не ѣздилъ, а мы тамъ жили съ Григорьемъ Григорьевичемъ. Да что съ тобой слова тратить!.. И Агаѳонъ сердито вышелъ вонъ, хлопнувъ за собою дверью.

   - Озлилъ таки Ѳоѳошку! разсмѣялся весело Алексѣй Орловъ.

  

  

   Чрезъ четверть часа послышался около постоялаго двора звонъ жиденькихъ чухонскихъ бубенцовъ, безъ колокольчика, а затѣмъ кто-то громко и рѣзко крикнулъ на дворѣ хозяина.

   - A вѣдь это онъ, пожалуй, ротмейстеръ этотъ. То не наши, сказалъ Алексѣй.

   - Позовемъ его съ нами поужинать, отозвался Григор³й Орловъ. Я давно уже по нѣмецки не говорилъ. Поболтаю.

   - Всѣ эти голштинцы превеликаго вѣдь самомнѣн³я... отозвался Алексѣй на предложен³е брата гадливо, съ гримасой.

   - Ничего. Ради потѣхи лебезить буду, да по шерсткѣ его, учну гладить. Объ прусскомъ артикулѣ пущуся въ бесѣду! A какъ подымется каждый во свояси - тогда я ему на прощан³е нѣмцеву породу и его Хредлиха самаго выругаю по здоровѣе, разсмѣялся Григор³й.

   - Что-жъ, пожалуй. Вмѣстѣ дѣтей не крестить. Поужинаемъ и разъѣдемся... A то скажи ему, какъ Разумовск³й сказалъ какому-то нахалу. Тотъ напрашивался все къ нему силкомъ на балъ, онъ и отвѣтилъ: неча дѣлать, наплевать, милости просимъ!..

   Въ эту минуту въ сѣняхъ раздался кривъ и кто-то грохнулся объ землю. Затѣмъ раздался визгливый и яростный крикъ Агаѳона.

   - Меня свои господа вотъ ужъ тридцать лѣтъ не бивали. Вотъ что-съ.

   Алексѣй Орловъ кинулся на крикъ лакея, но дверь распахнулась и Агаѳонъ влетѣлъ съ окровавленнымъ носомъ.

   - Глядите что! завопилъ старикъ. Нешто онъ смѣетъ чужаго холопа бить?

   - Du mm! Wo sind diese Leute? кричалъ голосъ въ сѣнцахъ.

   - А-а! вотъ оно какое дѣло! выговорилъ Григор³й протяжно и поднялся изъ-за стола. Вывернувъ высоко вверхъ локоть правой руки, онъ гладилъ себя ладонью этой руки по верхней губѣ. Неровное дыхан³е сильно подымало его грудь.

   Алексѣй Орловъ быстро обернулся къ брату. Этотъ жестъ и хорошо знакомая ему интонац³я голоса брата, говорившая о вспыхнувшемъ гнѣвѣ, заставила его схватить брата за руку...

   - Гриша, не стоитъ того. Стыдно!! Господь съ тобой.

   Григор³й Орловъ стоялъ, не шевелясь, за столомъ.

   На порогѣ показалась высокая и плотная, полуосвѣщенная фигура Голштинскаго офицера въ ботфортахъ, куцомъ и узкомъ мундирѣ съ разшивками на груди. Прежде всего бросились въ глаза его толстыя губы и крошечные глазки подъ лохматыми, рыжими бровями. На прибывшемъ была накинута медвѣжья шуба, на головѣ круглая фуражка съ мѣховымъ околышемъ и съ зеленымъ козырькомъ.

   - Какъ вы смѣете бить моего человѣка?! крикнулъ изъ-за стола Григор³й Орловъ по-нѣмецки.

   Алексѣй, не понимавш³й ни слова изъ того, что говорилъ братъ, прибавилъ тихо.

   - Не стоитъ связываться, Гриша. Уступимъ уголъ горницы. Все таки офицеръ...

   Прибывш³й ротмейстеръ въ своей шубѣ едва пролѣзъ въ дверь и, увидя двѣ богатырск³я фигуры двухъ братьевъ, сказалъ по-нѣмецки нѣсколько мягче, но все таки важно и внушительно:

   - Я, какъ видите, офицеръ войска Его Величества. Ѣду изъ Оран³енбаума къ его высочеству принцу Георгу по важному дѣлу... Я желаю поужинать и отдохнуть. Очистите мнѣ сейчасъ эту горницу.

   - Чортъ съ нимъ, шепнулъ Алексѣй брату, позвать его по ужинать съ нами. A Ѳошкинъ носъ склеимъ, некупленный! разсмѣялся онъ добродушно и весело.

   Ротмейстеръ, очевидно не понимавш³й ни слова по русски, принялъ, вдругъ смѣхъ этотъ на свой счетъ и, сморщивъ брови на Алексѣя, важно закинулъ голову.

   - Хотите ужинать съ нами, сказалъ Григор³й Орловъ уже мягко, но улыбаясь гримасамъ брата на Агаѳона, мочившаго носъ водой въ углу горницы.

   - Спасибо. Danke sehr! презрительно отвѣчалъ вдругъ обидѣвш³йся нѣмецъ. Я этого не ѣмъ! И онъ мотнулъ головой на столъ. Это глотать могутъ только русск³е.

   - Ну такъ эта комната и столъ заняты нами! грубо и рѣзко вымолвилъ Григор³й Орловъ, садясь снова. Хотите, такъ займите вонъ уголъ и ѣшьте тамъ свою колбасу. Только живѣе кончайте и уѣзжайте, потому что меня отъ колбаснаго запаха тошнитъ.

   - Что? Аль онъ заупрямился, спросилъ Алексѣй, ничего не понимавш³й. Мы вѣдь не въ мундирахъ, Гриша, онъ можетъ думаетъ купцы проѣзж³е.

   - Наше общество васъ не унизитъ. Мы тоже офицеры войскъ Его Величества, объяснилъ Григор³й.

   - Русскаго войска?

   - Ну, да, русскаго. Мы не въ мундирахъ, потому что заѣхали сейчасъ съ охоты.

   Нѣмцу, очевидно, показалось послѣднее заявлен³е Орлова сомнительнымъ.

   "Эти двое дюжихъ парня врядъ - офицеры. Скорѣе два русскихъ бюргера", подумалъ ротмейстеръ, приглядываясь съ обоимъ и затѣмъ вдругъ крикнулъ въ дверь... Явились два рейтера голштинскаго войска.

   - Уберите все это вонъ! Приказалъ онъ по-нѣмецки, показывая на столъ. И вы тоже - вонъ. Fort! Fort!..

   - Ruhig!.. Кто тронетъ этотъ столъ, тому я расшибу голову объ стѣну, крикнулъ Григор³й по-нѣмецки.

   Рейторы остановились у дверей.

   Хозяинъ Дегтеревъ показался смущенный за ними. Офицеръ грубо захохоталъ въ отвѣтъ на угрозу и сбросилъ шубу и шапку. Затѣмъ, подойдя къ столу, онъ взялъ первую, попавшуюся подъ руку мису съ рыбой, шлепнулъ ее на полъ, и взялся было за другую.

   Алексѣй и Агаѳонъ ахнули. Григор³й Орловъ выскочилъ изъ-за стола и однимъ ударомъ кулака опрокинулъ ротмейстера навзничь, на его же шубу.

   - Ко мнѣ! ко мнѣ! Бей ихъ! закричалъ ротмейстеръ по-нѣмецки.

   Рейторы бросились было на Григор³я; но одинъ изъ нихъ попалъ подъ руку Алексѣя Орлова и, сбитый съ ногъ, отлетѣлъ на стараго лакея, котораго своимъ паден³емъ сшибъ-тоже съ ногъ.. Рейторъ такъ застоналъ, что товарищъ его быстро отступилъ самъ.

   Въ минуту Алексѣй вышвырнулъ обоихъ солдатъ изъ горницы и заперъ дверь на щеколду.

   Между тѣмъ, Григор³й Орловъ уже ухватилъ толстаго ротмейстера за шиворотъ и, сѣвъ на него верхомъ, тащилъ его за шею и подъѣзжалъ на немъ къ самому столу. Голштинецъ побагровѣлъ отъ напрасныхъ усил³й, отчаянно барахтался и хрипѣлъ.

   - Алеша! Держи свинью! Гни! крикнулъ Григор³й, слѣзая съ ротмейстера. Передавъ его въ руки брата, онъ взялъ со стола большую миску и, опрокинувъ ее на голову ротмейстера, облилъ его остатками еще теплой похлебки, а, затѣмъ, надѣлъ опорожненную миску ему на голоеу.

   Вся голова офицера ушла въ нее. Григор³й съ большимъ усил³емъ, сопя и кряхтя, бережно согнулъ на головѣ Голштинца мѣдную мису и, сдвинувъ края на щеки, подогнулъ ушки подъ его жирнымъ подбородкомъ, лишь слегка поранивъ ухо и помявъ шею. Затѣмъ, онъ велѣлъ брату выпустить ротмейстера изъ-подъ себя и, оттолкнувъ его въ уголъ, крикнулъ злобно смѣясь.

   - Вотъ вамъ новая голштинская каска! A имя мое - Орловъ.

   Офицеръ совершенно обезумѣлъ отъ всего совершеннаго вдругъ надъ нимъ и, качаясь, какъ пьяный, отодвинулся и сѣлъ на лавку. Онъ притихъ сразу и съ телячьимъ взоромъ глядѣлъ на братьевъ изъ-подъ миски. Руки его поднялись было безсознательно разогнуть ушки на подбородкѣ и снять мису, но, тронувъ ихъ, онъ и пробовать не сталъ. Онъ обомлѣлъ отъ изумлен³я, смутно понявъ, что случилось что-то невозможное, даже немыслимое.

   Миса, плотно обхвативъ затылокъ и темя, торчала надъ лбомъ въ видѣ чепца, а загнутыя широк³я ушки держали ее и не позволяли не только снять съ головы, но даже чуть-чуть сдвинуть. Чтобъ разогнуть миску нужна была та же сверхъестественная сила, которая надѣла ее. Голштинецъ сидѣлъ недвижно и ошалѣлымъ взоромъ глядѣлъ на одѣвавшихся наскоро враговъ.

   - Гутъ? А? Гутъ что-ли? смѣялся, одѣваясь, Алексѣй.

   Агаѳонъ быстро и злобно собиралъ посуду въ погребецъ, изрѣдва косясь на главную мису, не достававшую теперь въ приборѣ. Увы! Она неожиданно получила совершенно новое назначен³е.

   Братья вышли въ сѣни. Рейторы вѣжливо пропустили силачей. Чрезъ нѣсколько минутъ Орловы уже скакали въ саняхъ по дорогѣ въ Петербургъ.

   - Скверно! Погорячился ты. Скверно! повторялъ Алексѣй брату. Имя-то онъ не слыхалъ; но по мисѣ узнаютъ, кто так³е съ нимъ пошутили. Теперь не слѣдъ было гнѣва государя на себя обращать. Ты знаешь, какъ онъ за голштинцевъ своихъ обижается всегда.

   Агаѳонъ, сидѣвш³й бокомъ на облучкѣ около кучера, бормоталъ себѣ что-то подъ носъ и махалъ руками по воздуху отчаянно и злобно. Наконецъ, онъ обернулся къ господамъ и сказалъ внѣ себя отъ ярости.

   - Отдуть бы здорово! Такъ!! Слѣдъ!! Чтобъ помнилъ бест³я. Такъ нѣтъ! Добро свое зря портить. Финты-фанты показывать!

   - Да на мисѣ-то вырѣзаны еще больш³я литеры: глаголъ и онъ! прибавилъ Алексѣй.

   - Не будьте въ сумлен³и, язвительно отозвался Агаѳонъ, и безъ литеръ узнается, кто такое колѣно отмочилъ. Нешто всяк³й это можетъ? воскликнулъ онъ вдругъ. Вашъ покойный родитель, да вы господа, его дѣтки. Кабы даже и не ваша посудина была, такъ всяк³й, глянувъ на его башку, скажетъ, что миска господъ Орловыхъ. Я бы взялъ на себя, помолчавъ, серьезно выговорилъ старикъ, да не повѣрятъ... Какъ вы полагаете, Григор³й Григорьевичъ?.. A то я возьму на себя, скажу, я молъ. Мнѣ что-жъ сдѣлаютъ?

   Оба брата вдругъ такъ громко, раскатисто захохотали на это предложен³е, что даже пристяжныя рванули шибче. Агаѳонъ сердито махнулъ рукой и, отвернувшись лицомъ къ лошадямъ, обидчиво молчалъ вплоть до Петербурга?

   Между тѣмъ, ротмейстеръ, оставшись на постояломъ дворѣ въ той же горницѣ, позвалъ солдатъ, заперся и возился напрасно съ своей новой каской. Онъ пришелъ въ себя окончательно и понялъ весь ужасъ своего положен³я, когда Орловы уже уѣхали; иначе онъ готовъ бы былъ просить хоть изъ милости снять съ него миску. Напрасно оба рейтора его возились надъ нимъ и, уцѣпившись за края и ушки мисы, съ двухъ разныхъ сторонъ, тащили ихъ изъ всей силы въ разныя стороны. Ушки не подались ни на волосъ изъ-подъ толстаго подбородка офицера. Кромѣ того, одинъ изъ рейторовъ былъ гораздо сильнѣе товарища и при этой операц³и, не смотря на все свое уважен³е къ Herr'у ротмейстеру, ежеминутно стаскивалъ его съ лавки на себя, и валилъ на него слабосильнаго товарища. При этомъ доставалось пуще всего головѣ ротмейстера, отъ боли кровь приливала къ его толстой шеѣ и онъ боялся апоплекс³и.

   Наконецъ, голштинецъ обругалъ рейторовъ и не велѣлъ себя трогать. Они отступили вѣжливо на шагъ и стали - руки по швамъ.

   Ротмейстеръ просидѣлъ нѣсколько минутъ неподвижно очевидно раздумывая, что дѣлать? Наконецъ, ничего вѣроятно не придумавъ дѣльнаго, онъ вдругъ поднялъ руки вверхъ, какъ бы призывая небо во свидѣтели невѣроятнаго происшеств³я, и воскликнулъ съ полнымъ отчаян³емъ въ голосѣ:

   - Gott! Was fur eine dumme geschichte!!

   Оставалось положительно одно - ѣхать тотчасъ въ Петербургъ, къ мѣднику или слесарю, распиливать свою новую каску... Но какъ ѣхать?! По морозу! Сверхъ миски - теплая шапка не влѣзетъ! Отчаян³е Голштинца взяло однако верхъ надъ самолюб³емъ и онъ, выпросивъ тулупъ у Дегтерева, велѣлъ себѣ закутать имъ голову вмѣстѣ съ миской... Рейторы его обвязали наглухо, вывели подъ руки, какъ слѣпаго, и посадили въ санки. Ротмейстеръ рѣшился въ этомъ видѣ ѣхать прямо съ принцу голтшинскому, Георгу, дядѣ государя, жаловаться на неизвѣстныхъ озорниковъ и требовать примѣрнаго наказан³я.

   Дегтеревъ разумѣется, не сказалъ ему имени силачей, отзываясь незнан³емъ, а самъ офицеръ не запомнилъ русскую, вскользь слышанную, фамил³ю. Вензель Г. О., вырѣзанный на посудинѣ, онъ видѣть у себя на затылкѣ конечно не могъ.

   Когда ротмейстеръ чудищемъ съ огромной головой отъѣхалъ отъ постоялаго двора, Дегтеревъ, уже не сдерживая хохота, вернулся въ горницу, гдѣ жена подтирала полъ и прибирала остатки растоптанной рыбы...

   - Ай да Григор³й Григорьевичъ! Вотъ эдакъ-то бы ихъ всѣхъ рамбовскихъ. Они нашего брата поѣдомъ ѣдятъ!.. Не хуже Бироновыхъ языковъ. Спасибо хоть этого поучили маленечко... A лихо! Ай лихо! Ха-ха-ха!

   Дегтеревъ сѣлъ на лавку и началъ хохотать, придерживая животъ руками. Вскорѣ на его громовый хохотъ собрались всѣ работники отъ мала до велика со всего двора и слушали разсказъ хозяина.

   - Горнадеры-то его... Ха-ха-ха. Одинъ въ эвту сторону, на себя тянетъ, а тотъ къ себѣ тащитъ, да оба мычатъ, а ноги-то у нихъ по мокрому полу ѣдутъ!.. A ротмистиръ-то глаза пучитъ, изъ-подъ миски-то... Ха-ха-ха! Охъ, батюшки! Животъ подвело. О-о-охъ! Умру!..

   Батраки, глядя на хохотавшаго хозяина и, представивъ себѣ постепенно все происшедшее сейчасъ въ горницѣ, начали тоже громко хохотать.

   - Этотъ сюда тащитъ, а энтотъ туда... A ноги-то... ноги-то - по полу ѣдутъ!... безъ конца принимались повторять по очереди батраки, послѣ каждой паузы смѣха, будто стараясь вполнѣ разъяснить другъ другу всю штуку. И затѣмъ всѣ снова заливались здоровымъ хохотомъ, гремѣвшимъ на весь Красный Кабакъ.

  

  

   У воротъ большаго дома Адмиралтейской площади, стоящаго между покатымъ берегомъ рѣки Невы и Галерной улицей, ходитъ часовой и отъ сильнаго мороза то и дѣло топочетъ ногами по ухоженному имъ снѣгу, ярко облитому луннымъ свѣтомъ. Здѣсь въ большихъ хоромахъ помѣщается прибывш³й недавно въ Петербургъ принцъ Голштинск³й Георгъ-Лудвигъ. Хотя уже четвертый часъ ночи, но въ двухъ окнахъ нижняго этажа видѣнъ свѣтъ... Горница эта съ освѣщенными окнами - прихожая и въ ней на ларяхъ сидятъ два рядовые преображенца. Они часовые, но, спокойно положивъ ружья около себя, сидятъ пользуясь тѣмъ, что весь домъ спитъ глубокимъ сномъ; даже двое дежурныхъ холоповъ, растянувшись также на ларяхъ, спятъ непробудно, опрокинувъ лохматыя головы, раскрывъ рты и богатырски похрапывая на всю прихожую и парадную лѣстницу. Рядовые эти - молодые люди, красивые, чисто одѣтые и щеголеватые съ виду. Обоимъ лѣтъ по двадцати и оба свѣтло-русые. Одинъ изъ нихъ съ лица по старше, плотнѣе, съ полнымъ круглымъ лицомъ и свѣтло синими глазами, тихо разсказываетъ товарищу длинную, давно начатую истор³ю. Это рядовой-преображенецъ - Державинъ.

   Другой, слегка худощавый, но стройный и высок³й, съ живымъ, но совершенно юнымъ, почти дѣтскимъ лицомъ, съ красивымъ орлинымъ носомъ и большими, блестящими, темно-голубыми глазами. Даже въ горницѣ, полуосвѣщенной дрожащимъ свѣтомъ нагорѣвшей свѣчи - глаза его блестятъ особенно ярко и придаютъ бѣлому, даже чрезъ-чуръ блѣдному, матовому лицу, какую-то особенную прелесть, живость и почти отвагу. Лицо это сразу поражаетъ красотой, хотя отчасти женственной. Онъ старается внимательно слушать товарища, но зачастую зѣваетъ и на его лицѣ видно сильное утомлен³е; видно, что сонъ давно одолѣваетъ его на часахъ. Это тоже рядовой - Шепелевъ.

   Державинъ кончалъ уже свой разсказъ о томъ, какъ недавно пр³ѣхалъ въ Петербургъ и нечаянно попалъ въ преображенцы.

   - Такъ стало быть мы оба съ вами новички, выговорилъ наконецъ Шепелевъ. A я думалъ, что вы уже давно на службѣ.

   - Какъ видите всего, безъ году недѣля. A вы?

   - Я на масляницѣ пр³ѣхалъ. Навѣдался прямо съ письмомъ отъ матушки къ родственнику Петру Ивановичу Шувавалову и узналъ, что онъ уже на томъ свѣтѣ. Да, пр³ѣзжай я по раньше, когда государыня была жива и онъ живъ, то не мыкался бы какъ теперь. Это не служба теперь - а работа арестантская.

   - Да, вымолвилъ Державинъ, вздохнувъ, ужъ нынѣ служба стала, государь мой, не забава, какъ прежде была. Вы вотъ жалуетесь, что на часахъ ночь отбыть надо... Это еще давай Господи. A вотъ я, такъ радъ этому, ноги успокоить. A то во сто кратъ хуже, какъ пошлютъ на вѣсти къ кому. Вотъ у фельдмаршала Трубецкаго, помилуй Богъ. Домочадцы его, хоть кого въ гробъ уложатъ посылками. То сдѣлай, туда сходи, въ лавочку добѣги, къ тетушкѣ какой дойди, который часъ сбѣгай - уз