Салиас Евгений Андреевич - Петербургское действо

авилъ. Позвольте-ко Ваше...

   И слесарь заикнулся, не зная какъ надо величать барина, что приходится пилить.

   Котцау приподнялъ голову и мрачно, но терпѣливо глянулъ на всѣхъ.

   Слесарь оглядѣлъ миску и голову со всѣхъ сторонъ и пробурчалъ.

   - Ишь вѣдь какъ вздѣта. Диковина...

   И онъ вдругъ началъ пробовать просто снять ее руками. Котцау разсердился, отдернулъ голову и заговорилъ что-то по своему.

   - Такъ нельзя! Дуракъ! шепнулъ Щепелевъ.

   - Диковина!.. Вотъ что, ваше благородье!.. воскликнулъ вдругъ слесарь, какъ будто придумавъ что-то.

   - Ну? Ну?.. Was? раздались два голоса Шепелева и Михеля.

   - Надо пилить. Эдакъ руками не сымешь.

   - Безъ тебя, болванъ, знаютъ, что не сымешь! шепотомъ, но злобно вымолвилъ Шепелевъ. Такъ пили!

   Слесарь взялъ съ пола большой подпилокъ правой рукой, Какъ-то откашлянулъ и повелъ плечами, но едва онъ ухватилъ миску за край лѣвой рукой и наставилъ подпилокъ, какъ принцъ и Михель воспротивились. Имъ вдругъ показалось, да и Шепелеву тоже показалось, что этотъ слесарь въ два маха распилитъ пополамъ и миску, и самого ротмейстера.

   - Ну, ну... воскликнулъ принцъ по-русски и прибавилъ по-нѣмецки. Михель! Не надо. Подождемъ Фленсбурга. Безъ него всегда все глупо выходитъ.

   - Да-съ. Лучше подождать, сказалъ Михель.

   И принцъ уже недовольнымъ голосомъ заговорилъ что-то, обращаясь къ Котцау, а затѣмъ прибавилъ Михелю, мотнувъ головой къ дверямъ: Къ чорту все это... zum Teufel! Уведи ихъ... и подавай намъ кофе.

   И повернувъ совсѣмъ голову къ Шепелеву, принцъ сдѣлалъ рукой и вымолвилъ добродушно, но насмѣшливо:

   - Lebe wohl Herr Nichtmicht. Прозштайтъ. Шпазибо!..

   Шепелевъ, выходя, снова бросилъ украдкой взглядъ въ уголъ, гдѣ свѣтилась серебристая миска и внутренно усмѣхнулся, но уже какъ-то иначе.

   Случилось нѣчто трудно объяснимое.

   Когда молодой человѣкъ входилъ къ принцу, онъ былъ смущенъ, но вносилъ съ собой хорошее чувство почтен³я и готовности услужить Его Высочеству. Теперь же - странное дѣло, идя за Михелемъ по корридору и сопровождаемый слесаремъ, онъ досадливо думалъ про себя: "Всѣхъ бы васъ такъ нарядить!!"

   - Ваше благородье, послышался за его спиной веселый шепотъ. Должно это онъ не самъ ее вздѣлъ? Ась? Кабы самъ тоись, то бы и съымать тоже умѣлъ!

   - А! ну, тебя... злобно отозвался молодой человѣкъ, срывая досаду на мастеровомъ.

   Шепелевъ, выйдя отъ принца, зашагалъ чрезъ безлюдную Адмиралтейскую площадь сумрачный и озлобленный и направлялся домой къ ротной казармѣ преображенскаго полка, близъ которой была квартира Квасова.

   Чѣмъ именно оскорбили его у принца Жоржа, онъ объяснить себѣ не могъ. Ни принцъ, ни Михель ничего обиднаго ему не сказали и не сдѣлали. Его позвали быть переводчикомъ по ошибкѣ, потому, вѣроятно, соображен³ю, что Державинъ хорошо говорилъ съ Котцау по-нѣмецки.

   Онъ отвѣчалъ, смущаясь, и перевралъ нѣсколько словъ незнакомаго ему почти языка, принцъ только усмѣхнулся, только съ едва замѣтнымъ оттѣнкомъ пренебрежен³я тихо повторилъ нѣсколько разъ эти слова и потомъ добродушно назвалъ его, прощаясь: геромъ нихтмихтомъ.

   - Ну, что-жъ такое! бурчалъ Шепелевъ. Ну, такъ и сказалъ! A ты нешто не сказалъ: Прозштайтъ. Что?! Развѣ мнѣ присяга велитъ знать всѣ языки земные и твой - нѣмецк³й хриплюнъ!! Вотъ тебѣ бы, Жоржу, слѣдъ былъ за нашъ русск³й хлѣбъ знать и нашу грамоту.

  

  

   Черезъ часа два послѣ ухода, Шепелева къ дворцу принца подъѣхалъ Фленсбургъ и поспѣшно поднявшись по лѣстницѣ быстро прошелъ въ кабинетъ. Онъ нашелъ принца и ротмейстера за завтракомъ. Котцау немного повеселѣлъ, привыкъ должно быть, и съ увлечен³емъ что-то разсказывая, часто поминалъ кенига Фридриха, Прусс³ю и Берлинъ.

   - А?.. воскликнулъ принцъ при появлен³и адьютанта. Was giebt es menes, mein liebster?

   Разговоръ продолжался по-нѣмецки.

   - Я былъ правъ, Hoheit, я навелъ справки и оказывается, что это все тотъ же цалмейстеръ Орловъ. Онъ съ братомъ заѣхалъ съ охоты и встрѣтилъ господина Котцау въ Красномъ Кабачкѣ.

   - Sehön! Wun derbar! Отлично. Очень радъ. Очень радъ. Вотъ и случай... весело воскликнулъ принцъ, потирая руки и вставъ онъ началъ бодро ходить по горницѣ.

   Котцау съ удивлен³емъ взглянулъ на принца. Радостъ эта ему, очевидно, не нравилась. Ему было не легче отъ того обстоятельства, что Орловъ, а не кто-либо другой нарядилъ его такъ.

   - Что же изволите мнѣ приказать, Hoheit?

   - Ничего, мой любезный Фленсбургъ. Ничего. Я дождусь десяти часовъ. Теперь восьмой. И поѣду къ государю. A въ полдень господинъ Котцау будетъ бригадиромъ, ради удовлетворен³я за обиду. A господа Орловы поѣдутъ далеко, очень далеко... За это я ручаюсь, потому что я еще недавно подробно докладывалъ объ нихъ государю. И не разъ даже докладывалъ. Пора! Пора!

   - Но теперь, Hoheit, развѣ вы не прикажете мнѣ обоихъ сейчасъ арестовать? спросилъ холодно Фленсбургъ.

   Принцъ остановился, пересталъ улыбаться, какъ-то заботливо подобралъ тонк³я губы и, наконецъ, довелъ плечами.

   - Я полагаю, что ваше высочество какъ прямой начальникъ всей гвард³и, можете сами, безъ доклада Государю, распорядиться арестомъ двухъ простыхъ офицеровъ,- буянятъ всю зиму и безобразно оскорбили г. Котцау, иностранца, вновь прибывшаго въ Росс³ю, фехтмейстера, который пользуется, наконецъ, личнымъ расположен³емъ короля.

   - Да, да... Конечно... нерѣшительно заговорилъ принцъ. Я доложу его величеству. Я все это доложу, Генрихъ. Именно, какъ вы говорите.

   Принцъ называлъ любимца его именемъ только въ минуты ласки.

   Фленсбургъ повернулся, отошелъ къ окну и молча, но нетерпѣливо сталъ барабанить по стеклу пальцами. Толстогубый Котцау вопросительно выглядывалъ изъ-подъ миски на обоихъ. Онъ раздумывалъ о томъ, что этотъ адьютантъ Фленсбургъ болѣе нежели правая рука принца.

   Наступило молчан³е.

   Принцъ Жоржъ, пройдясь по комнатѣ, заговорилъ первый.

   - Какъ ваше мнѣн³е, Фленсбургъ? Скажите. Вы знаете, я очень, очень цѣню ваше мнѣн³е. Вы лучше меня знаете здѣсь все. Принцъ налегъ на послѣдн³я слова.

   - Ваше высочество хорошо сдѣлаете, холодно заговорилъ тотъ, обернувшись и подходя къ принцу, если прикажете мнѣ вашей власт³ю и вашимъ именемъ тотчасъ арестовать двухъ буяновъ. A затѣмъ, ваше высочество, хорошо сдѣлаете, если свезете г-на Котцау въ этомъ видѣ къ государю.

   - Какъ? воскликнулъ принцъ.

   - О-о? протянулъ и Котцау, которому показалось это предложен³е Богъ знаетъ какой глупостью.

   - Да, въ этомъ видѣ. Тогда все обойдется отлично. A иначе ничего не будетъ. Ничего!! сказалъ Фленсбургъ.

   - Почему же?

   - Ахъ, ваше высочество, точно вы не знаете!!

   Принцъ подумалъ, вздохнулъ и выговорилъ:

   - A если они вамъ не будутъ повиноваться?

   - Только этого бы и не доставало, громко и желчно разсмѣялся Фленсбургъ. Да, скоро мы и этого дождемся. Нынче меня ослушаются, а завтра и васъ самого, а послѣ завтра и...

   - Ну ступайте, слегка вспыхнувъ, вымолвилъ принцъ. Арестуйте и пр³ѣзжайте... сказать... какъ все было.

   Фленсбургъ быстро вышелъ, будто боясь, чтобы принцъ не перемѣнилъ рѣшен³я. Встрѣтивъ въ передней Михеля, онъ сталъ ему скоро, но подробно приказывать и объяснять все касающееся предполагаемой поѣздки принца во дворецъ, вмѣстѣ съ Котцау. Затѣмъ онъ съ с³яющимъ лицомъ направился въ свою комнату.

   Во всемъ Петербургѣ не было для голштинца офицеровъ болѣе ненавистныхъ, чѣмъ братья Орловы, и въ особенности старш³й. Была, конечно, тайная причина, которая заставляла Фленсбурга, сосланнаго когда-то по жалобѣ теперешней государыни, ненавидѣть этого красавца и молодца, который кружилъ головы всѣмъ столичнымъ красавицамъ, и которому, наконецъ, стала покровительствовать и сама государыня.

   Выслать изъ Петербурга безвозвратно и угнать куда-либо въ глушь этого Орлова было мечтой Фленсбурга уже съ мѣсяцъ.

   Сначала онъ выискивалъ друг³я средства, думалъ найдти случай умышленно повздорить съ Григор³емъ Орловымъ и просить у принца заступничества, высылки врага. Но это оказалось опаснымъ, вслѣдств³е хорошо извѣстной всему городу, невѣроятной физической силы Орловыхъ. Одинъ изъ пр³ятелей голштинцевъ предупредилъ его, что Орловъ способенъ будетъ убить его просто кулакомъ, и все объяснится и оправдается несчастнымъ случаемъ. A Фленсбургъ уже давно сжился съ правами страны, его пр³ютившей и зналъ самъ, что на Руси всяк³й, убивш³й человѣка не оруд³емъ, а собственнымъ кулакомъ, не считался уб³йцей.

   - Такъ потрафилось! Воля Божья! объяснялъ дѣло обычай. И законъ молчалъ.

   Теперь Фленсбургъ былъ, конечно, въ восторгѣ отъ дерзкой шалости Орлова съ вновь прибывшимъ фехтмейстеромъ. Его мечта сбылась!.. Дѣло ладилось само собой!..

   Но не успѣлъ Фленсбургъ, придя къ себѣ, одѣться въ полную форму, чтобъ отправляться для ареста врага, какъ тотъ же Михель явился звать его съ принцу.

   - Раздумалъ! Побоялся. Не можетъ быть! воскликнулъ офицеръ.

   Михель молча пожалъ плечами.

   - Неужели раздумалъ?!

   - Говоритъ - нуженъ указъ государя... А, впрочемъ, не знаю. Можетъ быть, и за другимъ чѣмъ васъ нужно.

   Дѣйствительно, принцъ нетерпѣливо ожидалъ адьютанта и любимца у себя въ кабинетѣ и виноватымъ, заискивающимъ голосомъ объяснилъ ему, что, по его мнѣн³ю, надо подождать съ арестомъ Орловыхъ. Фленсбургъ весь, вспыхнулъ отъ досады и тотчасъ же, недожидаясь позволен³я, вышелъ быстро изъ кабинета. Гнѣвъ душилъ его.

   Въ корридорѣ за офицеромъ бросился кто-то и чей-то голосъ тихо робко повторилъ нѣсколько разъ въ догонку.

   - Ваше благород³е! А! ваше благород³е.

   Офицеръ не обращалъ вниман³я и шелъ къ себѣ. Уже у самыхъ дверей комнаты онъ, наконецъ, почувствовалъ, что кто-то схватилъ его тихонько за рукавъ кафтана.

   - Ваше благород³е! раздался тотъ же жалостливый голосъ.

   Фленсбургъ нетерпѣливо обернулся.

   - Чего тамъ?

   - Ваше благород³е, окажите божескую милость. Ослобоните...

   - Чего?

   - Ослобоните... Наше дѣло такое. За утро что дѣловъ упустишь. Работникъ у меня дома одинъ. Одному не управиться. A здѣсь токмо сборы все одни.

   - Да чего тебѣ надо? внѣ себя крикнулъ Флеисбургъ.

   - Будьте милостивы, ослобоните. A самая работа, совсѣмъ намъ не подходящая. И головку повредить тоже можно. A вы дозвольте я, вашему благород³ю, вашескаго укажу... Нѣмца Мыльнера. Тутъ на Морской живетъ. Мыльнеръ этотъ единымъ тоись мигомъ распилитъ. Мастеръ на эвто! Ей-Богу. A намъ гдѣ же. И головку тоже - помилуй Богъ.

   - Ты слесарь, что часовой привелъ ночью?

   - Точно такъ-съ.

   - Такъ пошелъ къ чорту. Такъ бы и говорилъ. Не нужно тебя. Убирайся ко всѣмъ дьяволамъ!

   И Фленсбургь пунцовый, злобный вошелъ къ себѣ и заперся со злости на ключъ.

   Слесарь же, собравъ свой инструментъ съ ларя въ полу тулупа, прытко шмыгнулъ изъ дворца и бѣгомъ пустился по улицѣ.

   Добѣжавъ до угла набережной Невы, онъ вдругъ наткнулся на кума.

   - Эвося. Вахромей. Откуда? воскликнулъ слесарь и сталъ живо и весело разсказывать все видѣнное за утро.

   - A чуденъ народъ. Ей-Богу. Я вблизь-то къ нимъ не лазалъ закончилъ онъ разсказъ. A какъ вздѣта, куманекъ! Ахтительно! Первый - сортъ вздѣта!

   Кумъ Вахромей все слушалъ и молчалъ, да все моталъ головой.

   - Да и не самъ значитъ.. Кабы самъ вздѣлъ, такъ за мной бы пилить не послали тады! объяснилъ заключительно слесарь.

   - Д-да! заговорилъ наконецъ Вахромей. A я такъ полагаю, что самъ. Что мудренаго? Вѣдь нѣмцы. Надѣть-то - надѣлъ, ради озорства, а снять-то и не можетъ. Д-да! И опять тоже... На-ародецъ!? Нѣтъ, нашъ братъ православный, коли бы ужъ вздѣлъ, такъ и снялъ бы самъ. Да! A этотъ, вишь, солѣно-то показывать взялся, да и не додѣлалъ.

   - Сплоховалъ, значитъ... разсмѣялся слесарь.

   - Сплоховалъ. Сплоховалъ! жалостливымъ голосомъ шутилъ Вахромей. Теперь вотъ не въ настоящемъ видѣ и ходи!..

   - Въ другой разъ ужъ показывать не станетъ.

   - Ни-ни... Озолоти - не станетъ! Зачѣмъ ему показывать! Ученый теперь...

  

  

   Бывш³й сдаточный солдатъ за "буянск³я" рѣчи, а нынѣ капитанъ-поручикъ Акимъ Квасовъ, сталъ за двадцать лѣтъ службы офицеромъ въ лейбъ-компан³и поумнѣе и поважнѣе многихъ родовитыхъ гвардейцевъ. Сверхъ того десять лѣтъ службы простымъ солдатомъ при Аннѣ ²оановнѣ и Биронѣ тоже не пропали даромъ и научили многому отъ природы умнаго парня.

   Около тридцати лѣтъ тому назадъ, бойк³й и рѣчистый малый Акимка или Акишка позволилъ себѣ болтать на селѣ, что въ господскомъ состоян³и и въ крестьянскомъ все тѣ же люди рожаются на свѣтъ. Акишка ссылался на то, что, таская воду по наряду въ барскую баню, видѣлъ ненарокомъ въ щелку и барина и барыню - какъ ихъ мать родила. Все то же тѣло человѣчье! Только будто малость побѣлѣе, да поглаже, особливо у барынки.

   A чрезъ мѣсяца два парень Акимъ, собиравш³йся было жениться, былъ за эти "буянск³я рѣчи уже рядовымъ въ Пандурскомъ полку. Артикулу онъ обучился быстро, но языкъ за зубами держать не выучился! Однако смѣлая рѣчь, однажды его погубившая, во второй разъ вывезла. Отвѣтилъ онъ умно молодому царю Петру Второму и былъ переведенъ въ Преображенцы. При Аннѣ ²оанновнѣ попалъ онъ и въ Питеръ... Въ концѣ царствован³я ея снова за "воровскую" рѣчь попалъ по доносу языка въ мытарство, въ допросъ и въ дыбки, однако былъ прощенъ и вернулся въ полкъ - ученымъ! И сталъ уже держать свой ретивый языкъ за зубами.

   Но этотъ случай сдѣлалъ его заклятымъ врагомъ нѣмцевъ и приготовилъ усерднаго слугу "дщери Петровой" въ ночь переворота. A за долгое царствован³е ея, офицеръ лейбъ-кампан³и Квасовъ поѣдомъ ѣлъ нѣмцевъ. Тотчасъ по воцарен³и Петра Ѳеодоровича лейбъ-кампан³я была уничтожена, офицеры расписаны въ друг³е полки и при этомъ капитанъ-норучика Квасова, какъ одного изъ лучшихъ служакъ, лично извѣстнаго государю, когда еще онъ былъ великимъ княземъ, перевели тотчасъ въ любимый государевъ полкъ - кирасирск³й.

   Квасонъ поѣздилъ съ недѣлю верхомъ и слегъ въ постель... Затѣмъ подалъ просьбу, гдѣ изъяснялся такъ: "Каласеромъ быть не могу, ибо всю кожу снутри себѣ ободралъ на конѣ. По сему бью челомъ, кому слѣдъ, или по новой вольности дворянской дайте абшидъ, или дозввольте служить на своихъ двухъ ногахъ, кои съ измальства мнѣ очень хорошо извѣстны и никогда меня объ земь неприличнымъ офицерскому зван³ю образомъ не сшибали и на оныхъ двухъ ногахъ я вѣрнѣе услужу государю и отечеству, чѣмъ на четырехъ, да чужихъ ногахъ, въ кой я вѣры ни самомалѣйшей не имѣю. И какъ ѣду я на оныхъ-то непрестанно въ чаян³и того обрѣтаюсь - быть мнѣ вотъ на полу".

   Вслѣдств³е этой просьбы, надъ которой государь не мало потѣшался. Квасовъ былъ переведенъ въ преображенцы. И каждый разъ теперь, что государь видалъ его на смотрахъ и ученьяхъ, то спрашивалъ шутя:

   - Ну что теперь, не чаешь быть на полу?

   - Зачѣмъ, ваше величество. Моя пара своихъ природныхъ сивокъ 50 лѣтъ служитъ, да еще не кормя! отвѣчалъ однажды Квасовъ довольно развязно.

   - Какъ не кормя. Самъ же ты ѣшь!? разсмѣялся Петръ.

   - Такъ и ѣмъ не для ногъ. A коли они чѣмъ и пользуются - такъ Богъ съ ними! шутилъ Квасовъ.

   Теперь, въ пѣхотномъ строю Квасовъ избѣгалъ всячески попасть на лошадь. За то былъ онъ и ходокъ первой руки и ему случалось ходить въ Тосну пѣшкомъ, гдѣ жила его одна его пр³ятельница простая баба.

   Акимъ Акимычъ Квасовъ былъ извѣстенъ не одному государю, а чуть не всей столицѣ отчасти своей грубоватой прямотой рѣчи, переходившей иногда чрезъ границы прилич³й, а отчасти и своимъ диковиннымъ нравомъ.

   Объ себѣ Квасовъ съ самыхъ дней переворота былъ уже высокаго мнѣн³я, но не потому, чтобъ попалъ изъ сдаточныхъ въ дворяне. На счетъ дворянства у Акима Акимыча такъ и осталось убѣжден³е, вынесенное изъ барской бани.

   - Вотъ и я важная птица нынѣ, говорилъ онъ. A нешто я вылинялъ, перо то все то же, что у Акишки на селѣ было, когда сдали! И Акимъ Акимычъ прибавлялъ шутя:

   - Мнѣ сказывалъ одинъ книжный человѣкъ, когда я былъ походомъ подъ Новгородомъ. Что Адамъ съ Евой не были столбовыми дворянами, а оное также какъ вотъ и мною службой пр³обрѣтено было уже Ноемъ. Сей Ной именовался патр³архомъ, что значило въ тѣ поры, не то, что въ наши времена, а значило оно вельможа иль сановитый мужъ. Ну-съ, а холопы иль хамы пошли, стало быть, отъ Ноева сына Хама. Такъ-ли-съ.

   - Такъ. Истинно! долженъ былъ отвѣчать собесѣдникъ.

   - Ну-съ, а позвольте же теперь вамъ напомнить, что такъ какъ сей вышерѣченный Хамъ былъ по отцу благороднаго происхожден³я, то почему дѣтямъ его въ семъ благородствѣ отказано. Вѣдь Хамовы-то дѣти тѣ же внуки и правнуки вельможи. Вотъ и развяжите это!

   Къ этому Квасовъ въ минуты откровенности прибавлялъ:

   - Эка невидаль, что въ баре я попалъ. Мнѣ за оное гренадерское дѣйство - княземъ мало быть! Вѣдь я головой-то былъ - а мои товарищи хвостомъ были.

   Дѣйствительно, когда царевна Елизавета Петровна пр³ѣхала и вошла въ казармы въ сопровожден³и Лестока и сказала нѣсколько извѣстныхъ въ истор³и словъ, то бывш³й за капрала Акимъ Квасовъ первый смѣло шагнулъ впередъ и молвилъ:

   - Куда изволишь, родная, туда за тебя и пойдемъ, чего тутъ калякать, да время терять. Эй, ребята! Ну! Чего глаза выпучили. Разбирай ружья... Нутко, куда, родимая, прикажешь идти?..

   Выслушавъ объяснен³я и приказан³я Лестока, котораго, конечно, не разъ видалъ Квасовъ и прежде, дѣльный и удалый воинъ, неизвѣстно какъ, почти самовольно, принялъ начальство, надъ полсотней товарищей и первый шагнулъ изъ казармъ весело приговаривая:

   - A нукося, братцы. Посмотримъ! Нѣмцу калачика загнуть - что будетъ?..

   - Будетъ за утрова по ведру на брата! бодро и весело воскликнулъ въ отвѣтъ одинъ гренадеръ.

   Квасовъ былъ тоже одинъ изъ первыхъ, вошедшихъ во дворецъ правительницы... въ слѣдъ за Елизаветой. Дѣйствуя въ эту незапамятную ночь, Квасовъ почти непомышлялъ о важности своей роли и своихъ дѣйств³й. Только послѣ, много времени спустя, когда онъ уже былъ дворянинъ и офицеръ лейбъ-кампан³и, онъ отчасти уразумѣлъ значен³е своего подвига 25 ноября. Выучившись самоучкой читать и писать, онъ постепенно замѣтно развился, бросилъ прежнюю страсть съ вину и сталъ ничѣмъ не хуже старыхъ столбовыхъ дворянъ. Въ это время, т. е. лѣтъ десять спустя послѣ переворота 1741 года, кто-то, конечно, не добрый человѣкъ, разъяснилъ ему, что его заслуги недостаточно вознаграждены государыней. Квасовъ повѣрилъ и сталъ немного сумраченъ. Въ это же время будто срывая досаду пр³обрѣлъ онъ привычку выговаривать всѣмъ то, что думалъ, все что было у него на умѣ на счетъ каждаго. Скоро къ этому привыкли и только избѣгали попасть въ Квасову на отповѣдь. Скрытое и никому невѣдомое чувство часто говорило въ Квасовѣ: Ты правительницу-то, тетку Лепольдовну изъ дворца тащилъ и царевнѣ престолъ, выходитъ доставилъ. Коли Квасовъ не графъ Квасовъ - такъ потому, что не озорникъ, не лѣзъ въ глаза, да и хохлы Разумовск³е затѣснили.

   Дѣйствительно, у честнаго и добраго Акима Акимыча былъ конекъ, или, какъ говорилось, захлестка въ головѣ. Онъ былъ глубоко убѣжденъ, что государыня Елизавета Петровна его особенно замѣтила во время дѣйства и своего восшеств³я на престолъ и хотѣла сдѣлать его генераломъ и сенаторомъ, приблизить къ себѣ не хуже Алексѣя Разумовскаго, но враги всячески оболгали его и затерли, чтобы скрыть и оттѣснить отъ государыни.

   Теперь холостяку было за 50 лѣтъ. Какъ человѣкъ онъ былъ добръ, мягокъ, сердеченъ, но все это пряталось за грубоватостью его. Будучи уже дворяниномъ, Квасовъ выписалъ къ себѣ съ родины брата, опредѣлилъ въ полкъ, вывелъ тоже въ офицеры и женилъ. Но вскорѣ братъ этотъ умеръ. Какъ офицеръ и начальникъ - Акимъ Акимычъ былъ "нашъ лѣш³й". Такъ прозвали его солдаты гренадерской роты.

   - Солдатъ - мужикъ, а мужикъ - свинья, стало быть, и солдатъ свинья! разсуждалъ Квасовъ, дойдя до этого собственнымъ размышлен³емъ. Изъ ихняго брата надо все страхомъ доставать или выкалачивать. Молитву Господу Богу и ту изъ него дьяволовъ страхъ вытягиваетъ. Бабы сатаны на свѣтѣ не было народъ бы Богу не молился. A на свѣтѣ извѣстно, все отъ битья начало свое имѣетъ. И хлѣбъ бьютъ! A привези его съ поля да не бей! Голодомъ насидишься. И опять въ гистор³и сказано, что и первый человѣкъ Адамъ былъ битъ. Когда онъ согрѣшилъ, то Ангелъ Господень явился къ нему, захватимши съ собой мечь огневидный и погналъ его съ Евой - вонъ. И надо полагать, что путемъ дорогою онъ ихъ важно пробралъ. A то чего-жъ было и мечъ оный съ собой брать.

   А, между тѣмъ, у этого "нашего лѣшаго* было золотое сердце, которое онъ сдерживалъ, какъ неприличный, по его мнѣн³ю, атрибутъ солдата и только изрѣдка оно заявляло себя. Родственника своего единственнаго въ м³рѣ, юношу Шепелева, Квасовъ полюбилъ сразу и началъ уже обожать.

  

  

   Когда Шепелевъ вошелъ въ свою горницу, то услыхалъ рядомъ кашель проснувшагося и уже вставшаго дяди. Въ щель его двери проникалъ свѣтъ.

   Чрезъ минуту Акимъ Акимычъ вышелъ изъ своей горницы въ короткомъ нагольномъ полушубкѣ и въ высокихъ сапогахъ. Онъ всегда спалъ одѣтый, а бѣлье мѣнялъ только по субботамъ, послѣ бани. Спалъ же всегда на деревянной лавкѣ, подложивъ подъ голову что придется. Онъ объяснялъ это такъ:

   - На перинахъ бока распаришь, а вечерними раздѣваньями только тѣло зазнобишь и простудишься. Послѣ пуховой перины, вездѣ будетъ жестко, а послѣ моей перины (т. е. дубовой скамьи его), гдѣ не лягъ, вездѣ мягко. A на ночь раздѣваться, это не по-русски. Это нѣмцы выдумали. Въ старые годы никто этого баловства не производилъ, хоть бы и изъ дворянскаго рожден³я.

   Войдя со свѣчей къ юношѣ, названному племяннику, котораго онъ изъ любви, считалъ долгомъ учить уму-разуму и остерегать отъ м³рскихъ искушен³й, Акимъ Акимычъ поставилъ свѣчу на подоконникъ и сталъ въ дверяхъ, растопыря ноги и засунувъ руки въ карманы тулупчика. Онъ пристально уперся своими маленькими, сѣрыми, но ястребиными глазками въ глаза молодаго питомца. Шепелевъ, сидя на кровати, снималъ холодныя и мокрыя сапоги. Сонъ одолѣвалъ его и онъ не рѣшался начать тотчасъ-же разсказывать дядѣ все свое ночное приключен³е, а мысленно отложилъ до утра. Постоявъ съ минуту, Квасовъ вынулъ изъ кармана тавлинку съ табакомъ и высоко поднялъ ее въ воздухѣ, осторожно придерживая между двумя пальцами.

   - Сколько ихъ? мычнулъ онъ важно, но шутя.

   Шепелевъ, начавш³й раздѣваться, чтобъ лечь спать, остановился и ротъ разинулъ.

   - Что вы, дядюшка?

   - Сколько тавлинокъ въ рукѣ? Ась-ко!

   - Одна. A что...

   - A ну прочти, Отче нашь съ присчетомъ.

   - Что вы, дядюшка!.. Помилуйте... заговорилъ Шепелевъ, понявъ уже въ чемъ дѣло...

   - Ну, ну, читай. Я тебѣ дядя! Читай.

   Шепелева одолѣвалъ сонъ, однако онъ началъ.

   - Отче нашъ,- разъ, иже еси,- два, на небеси,- три, да святиться,- четыре, имя твое... имя Твое...

   Молодой малый невольно зѣвнулъ сладко и, спутавшись. прибавилъ не сразу: Шесть...

   - А-а, брать. Шесть?! А-а!!

   - Пять, пять, дядюшка. Да ей-Богу же вы напрасно...

   - Не ври! вымолвилъ Акимъ Акинычъ и, приблизясь, прибавилъ: Дохни.

   - Полноте дядюшка. Да гдѣ же мнѣ было и пить. Я на караулѣ былъ. Я вамъ завтра все повѣдаю.

   - Дохни! - караулъ ты эдак³й! Дохни. Я тебѣ дядя.

   Шепелевъ дохнулъ.

   - Нѣту!.. Гдѣ-жъ ты пропадалъ до седьмаго часу. Караулъ смѣнили небось въ четыре. Неужто-жъ, съ чертовкой съ какой запутался ужъ... Говорилъ я тебѣ, въ Питерѣ берегися...

   - У принца Жоржа въ кабинетѣ былъ. Батюшки! Морозъ! отчаянно возопилъ Шепелевъ, ложась въ холодную постель. Да-съ, въ кабинетѣ! И разговаривалъ съ нимъ. Б-р-р-р... Да какъ свѣжо здѣсь. Что это вы дядюшка, казенныхъ-то дровъ жалѣете. Б-р-р-ры.

   - У принца Жоржа? Что ты бѣлены что-ли выпилъ, иль пивомъ нѣмецкимъ тебя опоили. У принца Жоржа!

   - Да-съ.

   - Ты! крикнулъ Акимъ Акимычъ.

   - Я-съ! крикнулъ шутя Шепелевъ изъ-подъ одѣяла.

   - Когда?

   - A вотъ сейчасъ.

   - Ночью?

   - Ночью!

   Наступило молчан³е. Квасовъ стоялъ выпуча глаза и, наконецъ, не моргнувъ даже, взялъ съ окна стоявш³й рукомойникъ и поднесъ его къ лицу укутавшагося молодого человѣка.

   - Воды не боишься?

   - Нѣтъ, не боюсь, разсмѣялся Шепелевъ.

   - И не кусаешься?

   - Нѣтъ.

   - Почему? Какъ? Пожаръ, что ли, у него былъ?

   - Нѣту.

   - Ну, убили кого? Или ты самъ ему подъ карету попалъ. Онъ, вѣдь, полуночникъ. Гоняетъ, когда добрые люди спятъ.

   - Нѣтъ. Ничего такого не было.

   - По-каковски же ты говорилъ съ принцемъ? уже съ любопытствомъ вымолвилъ Квасовъ, поставя на мѣсто рукомойникъ.

   - По-каковски? Вѣстимо по-нѣмецки! отчасти важно сказалъ молодой человѣкъ?

   - По-нѣмец... По-нѣмецки!! Ты?

   - Разумѣется. Онъ же по нашему ни аза въ глаза не знаетъ. Такъ какъ же...

   Квасовъ вытянулъ указательный палецъ и, лизнувъ языкомъ кончивъ его, молча поднесъ этотъ палецъ къ самому носу племянника, торчавшему изъ подушки.

   - Ну, ей-Богу же, дядюшка, по-нѣмецки говорилъ. Немного, правда... но говорилъ... Ей-Богу.

   - Вишь, прытк³й. Скажи на милость! разсуждалъ Квасовъ самъ собой и вдругъ прибавилъ:

   - Да Жоржъ-то понялъ ли тебя?

   - Понялъ, конечно.

   - A ну, коли ты врешь? снова сталъ сомнѣваться Квасовъ.

   - Ей-Богу. Ну какъ мнѣ вамъ еще побожиться?

   - Стало быть, складно говорилъ? Хорошо? Не то, чтобы ахинею какую?..

   - Еще бы! Извѣстно складно, коли понялъ! воскликнулъ Шепелевъ.

   "А нихтъ михтъ?!" будто шепнулъ кто-то малому на ухо.

   - Только разъ и совралъ, сейчасъ же признался онъ, вмѣсто михъ сказалъ михтъ.

   - Ну это пустое! важно замѣтилъ Квасовъ и прибавилъ: A по ихнему, что такое - михтъ-то?

   - Михтъ - ничего.

   - Анъ вотъ и врешь! обрадовался Квасовъ и ударилъ въ ладоши. Ничего, по-ихнему: нихтъ! Вотъ я больше твоего, выходитъ, знаю.

   - Да вы не поняли, дядюшка. Михтъ не значитъ, ничего, а нихъ значитъ ничего.

   - Чего? Чего? Не разберу...

   Шепелевъ повторилъ. Квасовъ снова понялъ по своему.

   - Такъ михтъ - совсѣмъ ничего стало быть...

   - Совсѣмъ ничего...

   - Эка дурацк³й-то языкъ! Господи! Стало быть, на прикладъ, если у нѣмца ничего нѣтъ,- онъ говоритъ: нихтъ. A если у него у дурака совсѣмъ ничего нѣтъ, такъ онъ говоритъ: михтъ. Тьфу, дурни!..

   - Ахъ, дядюшка!.. Да вы опять не то! Михтъ - такого и слова нѣтъ по-нѣмецки.

   - Зачѣмъ же ты его говорилъ...

   - Да такъ...

   - Какъ? Такъ! Совралъ, стало быть?

   - Совралъ.

   - Ну вотъ, я и говорилъ, что ты путалъ...

   - Надо было сказать: михъ.

   - Д-да. Вотъ что! Надо-то михъ... Такъ, такъ... Ну это не важность. Михъ, михтъ, это все одно. Объ чемъ же вы говорили. Разсказывай.

   И Акимъ Акимычъ, со свистомъ понюхавъ табачку изъ березовой тавлинки, присѣлъ на кровать къ племяннику.

   Шепелевъ, зѣвая и ежась отъ холода, вкратцѣ разсказалъ все, видѣнное и слышанное по случаю пр³ѣзда голштинскаго офицера въ серебрянной мискѣ.

   - Такъ! Такъ! задумчиво заключилъ разсказъ Квасовъ, которому нибудь изъ двухъ, да плохо будетъ.

   - Кому?

   - Одному изъ двухъ озорниковъ! важно проговорилъ Квасовъ. Либо Васькѣ Шванвичу, либо Гришкѣ Орлову.

   - Почему жь, дядюшка, вы на нихъ думаете?

   - Ты, Митр³й, ничего не смыслишь! сказалъ Акимъ Акимычъ нѣжнѣе. Миска-то Шванвича либо господъ Орловыхъ! Порося ты!.. Слово "порося" было самое ласкательное на языкѣ Квасова.

   Такъ звалъ онъ покойницу жену брата, которую очень любилъ; также звалъ одну крестницу. жившую теперь замужемъ въ Черниговѣ и такъ сталъ звать названаго племянника, уже когда полюбилъ его.

   - Ты, порося, смѣкай! Откуда пр³ѣхалъ голштинецъ! Съ арамбовской дороги съ рейтарами. A нашъ Алеха туда на охоту вчера поѣхалъ съ братомъ.

   - Да. Надо полагать, изъ Арамбова онъ прямо.

   - Кострюлечка или миска-то? кухонная или какая?..

   - Да. То ись я не знаю, она не простая! она серебряная!

   - Серебряная! воскликнулъ Квасовъ. Серебряная!! не кухонная кастрюля?

   - Нѣтъ, дорогая... французская, должно быть. Хорошая! только ужъ погажена.

   - Сдавлена на головѣ, какъ слѣдуетъ, зеръ-гутъ.

   - Да, зеръ-гутъ! разсмѣялся Шепелевъ. Даже лапочки эдак³я подъ скулами загнуты, будто подвязушки.

   - Ну, господа Орловы! Болѣ некому. Либо нашъ преображенецъ Алеханъ, либо тотъ цальмейстеръ Григорья. Вѣрно! оно точно, что Шванвичъ Васька тоже эдако колѣно отмочить можетъ, даже, пожалуй, всю кастрюльку эту въ трубку тебѣ совьетъ двумя ладошками; но у него, братецъ, изъ серебра... Квасовъ присвистнулъ. Не токмо кастрюль, а и рублевъ давно въ заводѣ нѣтъ. Да! A господа Орловы, особливо Григорья, любятъ эти разныя бездѣлухи заморск³я. Ну, какъ бы изъ этого колѣна не вышло чего совсѣмъ слезнаго... Государь голштинца въ обиду не дастъ. Шалишь!

   - Неужто сошлютъ?

   - Вѣрно, говорю тебѣ. Ну, спи скорѣе... Чрезъ два часа ротная экзерциц³я на дворѣ...

   - Я не встану. Гдѣ же мнѣ встать. Что вы?

   - Врешь, встанешь...

   - Я уморился, дядюшка.

   - Ничего, встанешь. Я тебѣ дядя!

   Акимъ Акимычъ пошелъ къ себѣ въ горницу и бормоталъ:

   - Ну, голштинецъ даромъ съ рукъ не сойдетъ!! За битаго двухъ небитыхъ даютъ, стало, за побитаго нѣмца двухъ Орловыхъ и отдадутъ. Да и того мало еще... То не при Лизаветъ Петровнѣ,- со святыми ее упокой, Господи! - перекрестился Квасовъ. Нѣмецъ нынѣ вздорожалъ паки и гораздо...

   Квасовъ задумался среди своей горницы. Снова понюхавъ съ богатырскимъ шипеньемъ табаку изъ тавлинки, онъ поморгалъ глазами отъ наслажден³я и взялъ было новую щепоть; но остановился и скосилъ пристальный взглядъ куда-то подъ шкафъ, будто вдругъ нашелъ тамъ что-то... Ему внезапно пришло нечаянное соображен³е и поразило его.

   - И диковинное у насъ дѣло - нѣмецъ этотъ! пробурчалъ самъ себѣ завзятый и умный лейбъ-кампанецъ. Совсѣмъ инако, чѣмъ вотъ на ярмаркѣ или базарѣ бываетъ. Подвозъ великъ, а въ цѣнѣ не падаетъ! Д-да! Поди-ко, вотъ, развяжи это!..

  

  

   Часу въ девятомъ Квасовъ все-таки разбудилъ своего названнаго племянника. Шепелевъ, зѣвая, мысленно ругаясь и посылая дядю къ чорту, натянулъ длинные форменные сапоги, напялилъ мундиръ свой изъ толстаго синяго сукна, съ краснымъ подбоемъ на отвороченныхъ фалдахъ, и пошелъ на ротный дворъ, гдѣ собиралась его рота на ученье.

   Вскорѣ прибылъ ихъ ма³оръ Воейковъ и вмѣстѣ съ Квасовымъ раздѣлилъ рядовыхъ на кучки, и каждая съ своимъ флигельманомъ занялась воинской экзерциц³ей, маршировкой и новыми пр³емами съ ружьемъ и со шпагой, которые введены были съ мѣсяцъ назадъ, по примѣру голштинскаго потѣшнаго войска.

   Шепелевъ встрѣтилъ въ одной изъ шеренгъ уже знакомое ему теперь лицо одного рядоваго, который весело кивнулъ ему головой и усмѣхнулся дружелюбно. Это былъ вчерашн³й ночной пр³ятель - Державинъ.

   Ученье, благодаря сильному морозу и тому, что ма³оръ Воейковъ былъ чѣмъ-то озабоченъ и не въ духѣ, продолжалось очень не долго.

   Шепелевъ, какъ только могъ, скорѣе отдѣлался отъ экзерциц³и ружьемъ и своего флигельмана учителя. Ему хотѣлось поскорѣе повидаться со своимъ ночнымъ товарищемъ по караулу и передать ему все, что съ нимъ, у принца, случилось послѣ его ухода. Но молодаго рядоваго уже не оказалось на плацѣ.

   Розыскать Державина въ лабиринтѣ казармы, похожей на какой-то вертепъ, переполненный людомъ, солдатами, бабами и ребятишками, было дѣло не легкое. Молодой человѣкъ около получаса разспрашивалъ, гдѣ живетъ рядовой Державинъ. Вдобавокъ никто не зналъ фамил³и вновь прибывшаго въ полкъ рядоваго. A имя и отечество дворянина-солдата Шепелевъ самъ не зналъ. Пришлось давать примѣты розыскиваемаго товарища.

   Наконецъ, одна толстая женщина, мывшая въ корытѣ тряпье, отозвалась сама, услыхавъ разспросы Шепелева.

   - Это нашъ барченокъ... Гаврила Романычъ звать? спросила она фальцетомъ. Его, кажись, эдакъ, Державинымъ зовутъ.

   - Да, Державинъ. Недавно пр³ѣхалъ изъ Казани.

   - Ну, вотъ! Я тебя провожу родной мой.

   И толстѣйшая баба, съ тонкимъ дѣтскимъ голоскомъ, провела Шепелева чрезъ весь корридоръ и ввела по грязной и мокрой лѣстницѣ, съ хлебавшими и провалившимися ступеньками. Въ темныхъ сѣняхъ она показала ему на большую круглую щель, изъ которой падалъ ясный, бѣлый лучъ свѣта и серебрянымъ пятномъ упирался въ полъ.

   - Вотъ, родненьк³й мой, туточка и Гаврилъ твой Романычъ. Тута первый семейникъ нашего унтера Волкова и есть. Тамъ и твой Романычъ кортомитъ...

   И баба, пропустивъ Шепелева впередъ, стала спускаться, спѣша къ своему дѣлу.

   Шепелевъ хотѣлъ отворить дверь, но не находилъ, шаря рукой въ темнотѣ, ни крючка, ни щеколды, ни чего-либо, за что могъ бы ухватиться.

   Онъ постучалъ и сталъ ждать никто не шелъ; онъ хотѣлъ опять стукнуть, но услыхалъ вдругъ, хотя вдалекѣ отъ двери, голосъ Державина, который кричалъ нетерпѣливо.

   - Ну, потомъ! потомъ!!

   Кто-то, очевидно, женщина, отвѣчала что-то неслышное и запертой дверью.

   Затѣмъ снова раздался громк³й, убѣдительный голосъ Державина:

   - Да я-то почему же знаю, голубушка! Ну, сама ты посуди. Я-то почему же знать могу?.. Глупая же ты баба! Право.

   Шепелевъ началъ опять стучать въ дверь, но прислушавшись, не идетъ ли кто отворять, услыхалъ только снова голосъ Державина, кричавшаго уже нетерпѣливо и сердито:

   - A и я! А и ты! A и мы! A и онъ!.. Нешто человѣкъ такъ говоритъ, это птица такъ кричитъ... Птица, птица, а не человѣкъ!..

   Шепелевъ сталъ стучать кулакомъ.

   - Тяни пальцемъ-то... За дыру-то потяни, раздался чей-то басистый голосъ изъ-за двери.

   Шепелевъ просунулъ палецъ въ замасленные жирные края дыры и, потянувъ, легко отворилъ дверь.

   Передъ нимъ былъ снова небольшой корридоръ и перегородки. Здѣсь было, однако, немного чище.

   - Гдѣ тутъ комната Гаврилы Романыча? спросилъ Шепелевъ, увидя чрезъ первую же отворенную дверь лежащаго на кровати унтера.

   - Сюда, сюда... раздался голосъ Державина изъ-за другой перегородки.

   И молодой человѣкъ вышелъ къ гостю въ коротенькомъ нагольномъ тулупчикѣ. За ухомъ его торчало большое гусиное перо.

   - Здравствуйте, Дмитр³й Дмитричъ... Спасибо вамъ, что пришли, пожалуйте! И онъ ввелъ Шепелева къ себѣ. - Какъ вы пролѣзли въ мою щель, въ мою камору, или, вѣрнѣе, выразиться въ эту Гомору.

   - Меня проводила баба. A то и во вѣкъ бы не добрался...

   Въ маленькой горницѣ Державина, на маломъ саженномъ пространствѣ, между двухъ перегородокъ, стояла кровать, покрытая пестрымъ од