Салиас Евгений Андреевич - Петербургское действо

тѣнѣ развѣшатъ безчисленное оруж³е, явился снова другой курьеръ.

   - Чего тамъ?

   - Заутреня на половинѣ.

   - Ахъ, Господи! Какъ надоѣли! Сейчасъ!

   Не успѣлъ государь обернуться, устроить свой кабинетъ хоть немножко, какъ по городу начался шумъ, стукъ экипажей и гулъ народный...

   - Что такое?

   Православные изъ храмовъ Божьихъ по домамъ ужь идутъ! И среди ночи, но уже съ блѣдной зарей на востокѣ, всѣ встрѣчные прохож³е обнимаются и цѣлуются троекратно,- и на площади, и у подъѣзда дворца, и въ самомъ дворцѣ! Всѣ изъ-за дѣла и работы во дворцѣ не попавш³е въ храмъ жалѣютъ, что не могли перекрестить лба въ велик³й день, и вдругъ, заслышавъ шумъ на улицѣ, начинаютъ тоже по всѣмъ корридорамъ и горницамъ цѣловаться. И всяк³й лѣзетъ, и другъ къ другу, и врагъ къ врагу, и мальчуганъ къ старику, и хворая бабушка къ усатому солдату. Всѣ равно сходятся, обнимаются, цѣлуются... И слышится, и старая, и новая, и вѣчная вѣсть:

   - Христосъ воскресе!

   Стоитъ у окна кабинета государя принцъ Жоржъ и дивится! Смотритъ онъ въ лорнетъ на улицу и охаетъ, даже головой качаетъ. Слыхалъ онъ про это и ожидалъ, а все-таки überaus wunderlich и даже sehr dumm выходитъ.

   Вотъ идетъ какой-то сизый тулупъ и тащитъ что-то тяжелое, повстрѣчалъ бабу, кладетъ тяжелую ношу на землю... и цѣлуются.

   - О! восклицаетъ принцъ Жоржъ и улыбается.

   Вотъ ѣдетъ порожн³й извощикъ, встрѣтилъ солдата, слѣзъ съ козелъ, будто за какимъ необходимымъ дѣломъ, и, бросивъ лошадь, идетъ къ солдату... и цѣлуются!

   - О - о! восклицаетъ Жоржъ и смѣется.

   Ѣдетъ большая колымага цугомъ, встрѣтила маленькую берлинку раззолоченную. Двое вельможъ въ мундирахъ и орденахъ, въ разныхъ храмахъ встрѣтивъ праздникъ, теперь повстрѣчались среди площади.

   - Стой!

   И оба лѣзутъ вонъ, на улицу, и среди двухъ остановленныхъ экипажей... цѣлуются.

   - О - о - о! восклицаетъ Жоржъ, и ужь даже не смѣется, а стыдится за вельможъ. Наводя лорнетъ на нихъ, онъ восклицаетъ уже такъ громко, что государь бросилъ любимую картину, которую собирался повѣсить, изображавшую голову борзой собаки, ставитъ ее на полъ и съ трубкой въ зубахъ оборачивается къ окну.

   - Was? изумляется онъ и идетъ къ дядѣ, обдавая его лиловатымъ клубомъ кнастера.

   - Merkwürdig! говоритъ принцъ и объясняетъ въ чемъ дѣло.

   Государь разсмѣялся.

   - Это всегда такъ! Это такой обычай древн³й. Еврейскаго происхожден³я!

   - Еврейскаго! изумляется принцъ. Но онъ вѣритъ на слово своему племяннику...

   Однако пора была отдохнуть. Принцъ Жоржъ уѣхалъ къ себѣ, государь легъ спать.

   Черезъ нѣсколько часовъ, въ полдень, вся площадь была покрыта экипажами и верховыми лошадьми и весь Петербургъ знатный и богатый толпился во дворцѣ, поздравляя государя. Но на этотъ разъ торжественный пр³емъ Свѣтлаго Воскресен³я вышелъ чѣмъ-то другимъ... вышелъ, по замѣчан³ю многихъ сановниковъ, "машкерадомъ".

   Въ Свѣтлое Воскресенье било приказано всѣмъ полкамъ и всѣмъ должностямъ въ первый разъ надѣть новые мундиры. И всѣхъ цвѣтовъ костюмы, отъ ясно-голубаго и желтаго, до ярко-пунцоваго и лиловаго, съ безчисленнымъ количествомъ галуновъ, шитья и эксельбантовъ замѣнили собой одноцвѣтный, общ³й всей гвард³и, темно-син³й. Прежн³й покрой тоже исчезъ, длинныхъ фалдъ не было и всѣ, отъ фельдмаршала до сержанта, явились куцими, будто окургуженными.

   И въ горницахъ дворца то и дѣло раздавалось:

   - О Господи, вотъ чуденъ-то! Это кто жъ будетъ?

   - Кирасиръ.

   - Гляди, гляди, а это что?

   - Да это Трубецкой, Никита Юрьичъ...

   - Батюшки-свѣты, не призеалъ. Да въ чемъ же онъ?

   - Преображенцемъ.

   - Матерь Божья! Ну, а бѣлые-то бѣлые?

   - Это по флоту!

   - A энтотъ весь въ золотыхъ веревочкахъ, въ постромкахъ, будто пристяжная! Голубчикъ, да вѣдь это полицмейстеръ Корфъ! Никого не признаешь. Ну, машкерадъ!

   И вмѣсто христ³анскаго привѣтств³я, христован³я, во всѣхъ покояхъ дворца ходило новое привѣтств³е:

   - Машкерадъ, родимый! Воистину, машкерадъ!

   И весь день во дворцѣ толклись кучи народа до обѣда, потомъ все пообѣдало за огромными столами и осталось до ужина.

   И за этотъ денъ были двѣ интересныхъ новости. Елизавета Романовна Воронцова явилась въ Екатерининской лентѣ и звѣздѣ, а при выходѣ шла рядомъ, даже почти на четверть впереди, съ государыней Екатериной Алексѣевной. Воронцова, закинувъ голову, съ безсмысленно важной усмѣшкой на красноватомъ опухшемъ лицѣ, съ заплывшими жиромъ глазками, молча и глупо оглядывала толпы тѣснящихся при ея проходѣ придворныхъ. Государыня Екатерина Алексѣевна прошла всѣ горницы, понурившись и не поднимая глазъ и отъ обиды, и отъ стыда, и отъ боли на сердцѣ!..

   Другая новость была смѣшнѣе и любопытнѣе. По пр³ѣздѣ принца Жоржа въ Росс³ю, государь приказалъ всѣмъ посланникамъ явиться къ нему, не дожидаясь его визита. Никто изъ нихъ не поѣхалъ, кромѣ прусскаго посланника. Теперь государь приказалъ, черезъ канцлера Воронцова, всѣмъ иностраннымъ резидентамъ изъ дворца ѣхать тотчасъ же съ поздравлен³емъ къ Жоржу, принимавшему у себя послѣ большого пр³ема. Поѣхалъ прусск³й посланникъ Гольцъ и хитрая, румяно-рыжая особа, посланникъ гордаго Альб³она, Кейтъ. Остальные послы и иностранные министры опять не поѣхали.

   Государю даже побоялись въ первый день праздника и доложить объ этомъ. На его вопросъ, уже вечеромъ, за ужиномъ, были ли у принца Жоржа послы, Жоржъ покраснѣлъ, какъ ракъ, и отвѣчалъ:

   - Были.

   Почти до разсвѣта шло во дворцѣ ликован³е за ужнномъ. Мног³е сановники, вернувшись по домамъ зѣло во хмѣлю, чрезъ силу кое-какъ разцѣпились съ своими новыми мундирами и амуниц³ей. И трезвому мудрено было сразу привыкнуть ко всѣмъ веревочкамъ, бирюлькамъ, постромкамъ и цацамъ, а ужь во хмѣлю и совсѣмъ... аминь! Что тебѣ гишпанская запряжка!

   - Ну что, родимый, каковъ тебѣ кажетъ твой новый мундиръ? спросилъ графъ Алексѣй Разумовск³й брата своего, гетмана.

   - Да что, батя, отвѣчалъ гетманъ старшему брату,- прелюбопытно! Перетянули всего, связали по рукамъ, до ногамъ и по горлу, и по спинѣ. Да гремитъ, стучитъ, хлебыщетъ все. И вотъ, ей-ей, сдается, будто тебя на цѣпь посадили! Хочешь двинуться - громыхаетъ да звенитъ все! Хочешь слово молвить, а отъ громыхан³я этого голоса своего не узнаешь. И сдается тебѣ, будто и впрямь, скачешь да лаешь, какъ песъ да цѣпи.

   - Знаешь что, голубчикъ, какъ горю пособить?

   - Какъ?

   - Помирать... Ей-ей, пора! A то еще козой одѣнутъ и плясать заставятъ съ медвѣдемъ...

   - Ну что жъ. И попляшемъ! Не важность... Вѣдь не долго...

   - Что? Плясать-то не долго... Ну, Кириллушка, это бабьи сказки.

   - Нѣту, батя, погляди... Будетъ перемѣна погоды и ведро!

   - Кто ее сдѣлаетъ?!.

   - Не мы!..

  

  

   На другой день послѣ торжественнаго пр³ема во дворцѣ, государь поднялся довольно поздно, угрюмый и съ сильной головною болью. Любимый его слуга негръ, по имени Нарцисъ, напомнилъ ему, что головная боль проходила у него нѣсколько разъ послѣ двухъ или трехъ кружекъ англ³йскаго портера.

   Петръ Ѳедоровичъ тотчасъ же приказалъ себѣ подать портеру и черезъ часъ времени головная боль прошла и онъ повеселѣлъ.

   Оглядѣвшись въ своемъ кабинетѣ, онъ съ удовольств³емъ замѣтилъ, что почти все было на мѣстахъ. Нѣкоторыя вещи, которыя онъ не успѣлъ самъ пристроитъ, устроилъ умный Нарцисъ, хорошо знавш³й его привычки. Покуда во дворцѣ пировали, обѣдали и ужинали, Нарцисъ все до мелочей привелъ въ порядокъ и въ спальнѣ, и въ кабинетѣ; даже любимой собакѣ государевой "Мопсѣ" онъ придумалъ отличное мѣсто въ углу за шкафомъ съ книгами и нотами.

   Обстановка кабинета государя была довольно простая, но можно было подумать, что это кабинетъ какого-нибудь прусскаго довольно богатаго генерала, такъ какъ всѣ мелочи, даже нѣкоторыя гравюры и картинки на стѣнахъ, все говорило о Герман³и. Нѣсколько акварельныхъ видовъ города Киля занимали одну стѣну; на другой были развѣшены въ два ряда портреты нѣсколькихъ предковъ въ иноземныхъ мундирахъ. Цѣлая стѣна была занята оруж³емъ холоднымъ и огнестрѣльнымъ, и коллекц³я эта была дѣйствительно замѣчательная. На самомъ видномъ мѣстѣ висѣли рядомъ два портрета двухъ дѣдовъ государя. Эти два человѣка, два врага при жизни, нарисованные въ полъ-оборота, теперь совершенно случайно, у внука на стѣнѣ, повернулись другъ къ другу спиной и смотрѣли въ разныя стороны. Эти два портрета, два дѣда государя были - Петръ Велик³й и Карлъ XII.

   Подъ портретами стояла большая турецкая софа, обставленная столиками, сплошь покрытыми коробками съ разнымъ табакомъ и съ кнастеромъ, тутъ же лежало безчисленное множество всякаго рода глинянныхъ трубочекъ и большихъ фарфоровыхъ трубокъ съ кривыми чубуками. Не смотря на недавн³й переѣздъ во вновь отдѣланный дворецъ, кабинетъ государя уже сильно проникся крѣпкимъ запахомъ кнастера, такъ какъ онъ цѣлый день почти не выпускалъ изо рта свою любимую фарфоровую бѣлую трубку, узенькую и высокую на кривомъ чубукѣ и съ видомъ Гейдельберга.

   Въ спальнѣ государя мебель была почти не видна, такъ какъ была сплошь завалена всякаго рода мундирами. Государь любилъ имѣть всѣ эти мундиры на виду и подъ рукой, чтобы передъ выѣздомъ выбрать и надѣть тотъ, который вдругъ вздумается. Не разъ случалось ему надѣть мундиръ, подойти къ зеркалу и тотчасъ же сбросить и надѣть другой. Теперь, благодаря новой обмундировкѣ всей гвард³и и замѣнѣ прежняго темно-синяго и темно-зеленаго мундира различными новыми и яркихъ цвѣтовъ, выборъ былъ гораздо больше.

   Въ спальнѣ не было ничего особеннаго и въ глаза бросался только большой портретъ Фридриха прусскаго въ великолѣпной рамѣ, который висѣлъ надъ кроватью, въ головахъ. Подъ нимъ висѣло нѣчто въ родѣ картинки въ черной бархатной рамѣ подъ стекломъ. Это былъ очень затѣйливо и хитро сдѣланный видъ церкви и могилы герцога, отца государя, но видъ этотъ былъ не нарисованъ, а сдѣланъ изъ волосъ покойнаго.

   На столикѣ у постели лежала довольно большая книга въ красивомъ переплетѣ изъ пунцоваго бархата. Это была любимая книга Петра Ѳедоровича, но въ ней было въ сущности переплетено двѣ разныя книги; одна - псалмы, которые государь зналъ наизусть и даже умѣлъ пѣть, и затѣмъ другая - прусск³й новый военный артикулъ, который онъ тоже зналъ наизусть.

   Былъ уже двѣнадцатый часъ, а, между тѣмъ, никто еще не пр³ѣхалъ съ докладомъ къ государю, отчасти вслѣдств³е большого праздника, а вѣроятнѣе оттого, что вчера всѣ первые вельможи государства далеко за полночь пропировали во дворцѣ и разъѣхались по домамъ сильно во хмѣлю.

   Отъ нечего дѣлать государь еще въ утреннемъ атласномъ шлафрокѣ бродилъ съ трубкой въ зубахъ изъ комнаты въ комнату, изъ кабинета въ спальню и обратно. Прогуливаясь такъ, онъ тоненькимъ фальцетомъ напѣвалъ то псаломъ, то любимую пѣсенку своихъ голштинскихъ солдатъ, въ которой разсказывалось, какъ два голштинца побѣдили пяти тысячную арм³ю датчанъ.

   Нарцисъ нѣсколько разъ появлялся, дополнялъ кружку портеромъ, ухмыляясь глупо и раздвигая страшно-толстыя губы. При этомъ два ряда блестящихъ бѣлыхъ, какъ снѣгъ, зубовъ сверкали такъ, что могли бы испугать любого ребенка.

   Наконецъ, государь бросилъ трубку, подошелъ къ углу, гдѣ висѣло нѣсколько скрипокъ, и взялъ одну изъ нихъ. Выбравъ смычекъ, онъ остановился среди комнаты, настроилъ инструментъ и сталъ стараться поймать одинъ мотивъ. Это была русская пѣсенка, слышанная за нѣсколько часовъ передъ тѣмъ отъ Елизаветы Романовны. Но вдругъ онъ остановился, топнулъ ногой и нетерпѣливо махнулъ смычкомъ по воздуху.

   - Разумѣется нельзя! воскликнулъ онъ, какъ всегда, по-нѣмецки.- Я говорилъ, что эти дик³я пѣсни на музыку нельзя перекладывать. Ни одного русскаго мотива на скрипкѣ сыграть нельзя!

   Онъ бросилъ скрипку и, взявъ бичъ, стоявш³й въ углу, началъ, стоя среди горницы, хлопать удивительно ловко и искусно. Длинный и тонк³й бичъ невидимкой леталъ вокругъ его головы и, извиваясь, какъ змѣя, со свистомъ и шипѣн³емъ рѣзалъ воздухъ и щелкалъ такъ громко, что издали каждый ударъ казался выстрѣломъ изъ пистолета. Любимецъ "Мопса", жирный и лѣнивый бульдогъ, знакомый отчасти съ этимъ бичемъ, поднялся на своей подушкѣ и смотрѣлъ на своего хозяина во всѣ глаза, очевидно не будучи вполнѣ увѣренъ: коснется ли сегодня его спины, и конечно безъ всякаго повода, одинъ изъ этихъ звонкихъ ударовъ. Но Петръ Ѳедоровичъ на этотъ разъ былъ въ добромъ настроен³и, и только забавлялся,

   Вскорѣ однако бичъ надоѣлъ, онъ бросилъ его на скрипку и, отцѣпивъ се стороны большой палашъ, началъ экзерциц³ю. Онъ приблизился къ большому зеркалу и, сбросивъ шлафрокь, въ одной рубашкѣ началъ принимать разныя позы, то выступая или нападая, то будто отступая и парируя ударъ воображаемаго противника. Въ то же время, при всякой новой позѣ, онъ взглядывалъ на себя въ зеркало и, видимо, оставался доволенъ своими движен³ями, эволюц³ями и умѣньемъ владѣть оруж³емъ.

   Наконецъ, онъ опустилъ палашъ и, стоя передъ зеркаломъ, постепенно глубоко задумался. Воображен³ю его предстала вдругъ цѣлая картина.... Онъ видитъ себя на полѣ битвы командующимъ громадной арм³ей, состоящей изъ своихъ полковъ и изъ прусскихъ, которые поручилъ ему Фридрихъ. Онъ далъ генеральное сражен³е датчанамъ.... непр³ятель бѣжитъ повсюду и во главѣ этой тысячной арм³и онъ преслѣдуетъ врага, скачетъ на конѣ среди дыма, огня, воплей, грохота оруж³я и побѣдныхъ кликовъ. И вотъ, наконецъ, все успокоивается, побѣдитель ликуетъ и Фридрихъ II обнимаетъ его при многочисленной свитѣ генераловъ и пословъ всѣхъ европейскихъ державъ и говоритъ ему, что онъ своимъ мужествомъ и ген³альными распоряжен³ями полководца спасъ Росс³ю и Прусс³ю. Онъ уже собирается отвѣчать прусскому королю, что всяк³й генералъ всегда отвѣчаетъ, хотя не искренно:- не онъ, а солдаты все сдѣлали.... Но въ эту минуту за нимъ раздается громк³й голосъ:

   - Ваше величество!

   Поле битвы исчезло, онъ у себя въ кабинетѣ передъ зеркаломъ съ безсознательно поднятымъ снова палашемъ въ рукѣ, а передъ нимъ Нарцисъ, давно докладывающ³й о пр³ѣздѣ барона Гольца.

   Государь бросилъ палашъ на тотъ же диванъ, гдѣ былъ бичъ и скрипка. Легеньк³й инструментъ подпрыгнулъ подъ тяжелымъ палашомъ и какъ-то жалобно отозвался на ударъ, будто взвизгнулъ. Государь быстро накинулъ свой шлафрокъ и принялъ прусскаго посла.

   Красивый, умный и еще очень молодой человѣкъ - пруссакъ баронъ Гольцъ былъ не даромъ любимецъ Фридриха и не даромъ былъ избранъ ѣхать въ Росс³ю и создать дружеск³я и крѣпк³я отношен³я между берлинскимъ кабинетомъ и новымъ императорскимъ. Гольцъ со времени своего пр³ѣзда не дремалъ ни минуты. Теперь онъ былъ другомъ всѣхъ вл³ятельныхъ лицъ въ столицѣ, а главное сталъ любимцемъ государя и бывалъ у него ежедневно. Между тѣмъ, главная его задача въ Росс³и и цѣль еще не были достигнуты: подписан³е мирнаго договора съ крайне важными, тайными пунктами, которые были извѣстны только государю, тайному секретарю его Волкову и канцлеру Воронцову.

   На этотъ разъ Гольцъ явился ловко и мастерски заключить тонко придуманную имъ интригу. Усѣвшись на стулѣ противъ государя, получивъ тотчасъ же глиняную трубку съ кнастеромъ и кружку портеру, онъ съ озабоченнымъ видомъ спросилъ государя, что онъ думаетъ о вчерашней выходкѣ господъ иностранныхъ резидентовъ.

   Государь вытаращилъ глаза: онъ ничего не зналъ.

   - Вы изволили передъ Свѣтлымъ Праздникомъ приказать господамъ посламъ явиться послѣ васъ съ поздравлен³емъ къ принцу Георгу.

   - Ну да, ну да! воскликнулъ Петръ Ѳедоровичъ.

   Голосъ его, вообще тонк³й, при усилен³и, при восклицан³яхъ становился всегда рѣзко-визгливымъ.

   - Но вѣдь они не поѣхали! Никто! Кромѣ англ³йскаго министра, г. Кейта.

   Петръ Ѳедоровичъ вскочилъ съ мѣста и мгновенно лицо его побагровѣло и пошло пятнами, какъ у человѣка, болѣвшаго оспой.

   - Успокойтесь, ваше величество, гнѣваться нечего, но надо тотчасъ же принять мѣры, рѣшить что нибудь. Не могутъ же резиденты европейск³е, при вашей особѣ состоящ³е, васъ ослушаться.

   - Я ихъ всѣхъ тотчасъ попрошу отозвать и прислать другихъ, гнѣвно взвизгнулъ Петръ Ѳедоровичъ.

   - О, нѣтъ, ваше величество. Развѣ это можно? Вы можете навлечь на себя, на импер³ю.... цѣлый союзъ и дѣло можетъ дойти до войны. Позвольте мнѣ посовѣтовать вамъ. Объявите господамъ резидентамъ, что вы не примете ихъ до тѣхъ поръ, покуда они не сдѣлаютъ оффиц³альнаго визита съ поздравлен³емъ въ его высочеству. И не давайте ни одному изъ нихъ ни единой, хотя бы и краткой, ауд³енц³и, покуда они не исполнятъ вашего приказан³я.

   - Отлично! воскликнулъ государь,- именно такъ. Вы говорите: одинъ Кейтъ былъ. Ну и отлично! Мы съ Англ³ей можемъ всему м³ру перчатку бросить.

   - Только Кейтъ и былъ, ваше величество. И то я его уговорилъ ѣхать со мной.

   - Благодарю васъ, вдругъ съ чувствомъ выговорилъ государь, и, протянувъ обѣ руки Гольцу, крѣпко пожалъ его руку.- Вы не можете себѣ представить, баронъ, какъ я благодаренъ королю, что онъ прислалъ васъ сюда, именно васъ. Мы съ вами вполнѣ сошлись... Въ насъ двухъ ужасно какъ много общаго. Вашъ умъ, ваши познан³я, ваши привычки, ваши склонности, всѣ они совершенно тѣ же, что и во мнѣ. Мнѣ кажется иной разъ, что мы съ вами родные братья. Мнѣ говорила сегодня, т. е. вчера, Романовна, т. е. Воронцова, что между нами есть даже маленькое сходство въ лицѣ и походкѣ, хотя вы выше меня.

   Дипломатъ любезно наклонился, какъ бы благодарилъ, а внутренно онъ не могъ не смѣяться: онъ былъ чуть не въ полтора раза выше государя, плотно, но стройно сложенъ и если не вполнѣ красавецъ лицомъ, то во всякомъ случаѣ съ правильными чертами лица и великолѣпными умными глазами. Между нимъ и государемъ во внѣшности не было тѣни общаго.

   Черезъ нѣсколько минутъ апартаменты дворца, а затѣмъ и кабинетъ начали наполняться съѣзжавшимися сановниками. Въ кабинетѣ появились генералъ-адьютантъ государя Гудовичъ, старикъ фельдмаршалъ Трубецкой, Минихъ, Корфъ, Волковъ; остальные ждали въ другихъ комнатахъ... Въ числѣ первыхъ, конечно, явился и принцъ Жоржъ и тотчасъ узналъ о рѣшен³и государя. Когда государь заговорилъ съ полицмейстеромъ, принцъ отвелъ Гольца въ сторону, съ окну, и сталъ просить разубѣдить государя, не дѣлать того, что онъ задумалъ относительно иностранныхъ пословъ. Жоржъ и не подозрѣвалъ тонкой игры Гольца.

   - Не могутъ послы ко мнѣ такъ ѣхать,- вразумительно и убѣдительно говорилъ Жоржъ.- Вы это лучше меня понимаете. Наконецъ, покуда они будутъ переписываться съ своими кабинетами и просить о разрѣшен³и простого вопроса дипломатическаго этикета, пройдетъ много времени. Мало ли что можетъ случиться!

   Гольцъ сталъ успокоивать принца, увѣряя его, что если кому изъ резидентовъ непремѣнно понадобится ауд³енц³я у государя, то онъ явится примирителемъ обѣихъ сторонъ.

   - Это все уладится, сказалъ Гольцъ.- Вѣдь это все одно упрямство. Вѣдь я же поѣхалъ къ вамъ, англ³йск³й посолъ тоже поѣхалъ. Неужели же Прусс³я или Англ³я державы третьяго разряда, ниже стоящ³я, чѣмъ Дан³я или Франц³я?..

   Въ эту минуту веселый, раскатистый хохотъ государя заставилъ обоихъ собесѣдниковъ обернуться къ нему. Петръ Ѳедоровичъ долго смѣялся и, наконецъ, обратился ко всѣмъ объяснить въ чемъ дѣло.

   Полицмейстеръ Корфъ сообщилъ ему о странномъ случаѣ на площади передъ дворцемъ. Поутру въ полиц³ю донесли, что около дворца, подъ окнами государя, нашли цѣлую кучу какихъ-то книгъ, неизвѣстно кому принадлежащихъ и неизвѣстными литерами. Потерять ихъ при перевозкѣ не могли, такъ какъ онѣ были, очевидно, разбросаны умышленно и нѣкоторыя даже порваны. Теперь оказывалось, что всѣ эти книги принадлежатъ государю и что онъ самъ съ вечера пошвырялъ ихъ въ окошко, устраивая свою библ³отеку.

   - Это все латинск³я книги, сказалъ государь, смѣясь.- Я про нихъ забылъ, а то бы я давно порвалъ ихъ и пошвырялъ. Мнѣ этотъ проклятый языкъ слишкомъ дорого дался. Вспомнить не могу, какъ меня еще въ Голштин³и мой учитель, господинъ Юль, мучилъ латынью, и я еще тогда клялся, что всю мою жизнь буду преслѣдовать латинск³й языкъ и всѣхъ латинистовъ. Я какъ теперь помню, какъ этотъ проклятый Юль приходилъ ко мнѣ. Только-что проснусь, не успѣю позавтракать, лѣзетъ ко мнѣ Юль; сложитъ вотъ такъ свои толстыя ручищи, какъ бревна, на груди крестообразно, кланяется съ порога и говоритъ на распѣвъ гнусливыхъ голосовъ: "Bonum diem, tibi, opto, serenissime princeps!" Потомъ спроситъ всегда о здоровьѣ и опять запоетъ: "Si vales, princeps, bene est!.."

   Такъ какъ Петръ Ѳедоровичъ отличался замѣчательнымъ искусствомъ подражать голосамъ, передразнивать и представлять другихъ, то всѣ бывш³е въ кабинетѣ невольно начали смѣяться. Принцъ Жоржъ хохоталъ безъ конца и даже опустился на диванъ, чуть-чуть не раздавивъ скрипку и чуть не напоровшись на палашъ.

   Петръ Ѳедоровичъ, видя эффектъ, произведенный изображен³емъ Юля, сталъ среди комнаты, поднялъ руки съ двумя вмѣстѣ сложенными пальцами и началъ длинную рѣчь по-латыни, стараясь какъ можно больше гнусить. Принцъ Жоржъ, видавш³й когда-то этого бывшаго воспитателя Юля, хохоталъ до слезъ. Когда государь кончилъ, онъ всталъ и вымолвилъ:

   - Замѣчательно, замѣчательно! Вы не можете себѣ представить, господа! Это живой Юль!

   Петръ Ѳедоровичъ вдругъ перемѣнилъ позу, какъ-то странно вывернулъ ноги и, выпятивши грудь, подошелъ къ принцу и началъ ему говорить по-французски быстро и граселируя:

   - Choiseul et madame de Pompadour, à eux deux, vous savez, ont plus d'esprit que tous les souveraine et tous les ministres!.. Quant au résident Wan-der-Hoffen, il peut bien sentir la bassecour, puisqu'il est le représentant des "Pays-Bas!.. Saperlotte! Altesse! Vous avez Pair de ne pas le saisir...

   Всѣ присутствующ³е тотчасъ узнали общаго знакомаго, французскаго посла Бретеля, который отличался тѣмъ, что обращался со всѣми фамильярно, постоянно острилъ и всегда превозносилъ до небесъ и свое отечество, и въ особенности покровителя своего министра Шуазеля.

   Черезъ минуту Корфъ, воспользовавшись паузой, рѣшился напомнить государю, что уже второй часъ, а онъ еще въ двѣнадцать обѣщался быть въ манежѣ его, Корфова кирасирскаго полка для испытан³я учениковъ Котцау въ экзерциц³и на эспадронахъ.

   Фехтмейстеръ прусск³й, не смотря на случившуюся съ нимъ непр³ятность, началъ давно прилежно и усердно давать уроки и теперь хотѣлъ похвастать и представить государю лучшихъ своихъ учениковъ, изъ которыхъ нѣкоторымъ было уже по пяти десяти лѣтъ.

   Кромѣ того, въ этотъ второй день праздника государь обѣщалъ быть въ церкви святого Сампсон³я на Выборгской еще до полудня на богослужен³и, но послалъ сказать по утру, что будетъ въ два часа. И тамъ послѣ обѣдни съ утра ожидали его теперь первенствующ³й членъ синода Сѣченовъ съ другими высшими членами столичнаго и синодальнаго духовенства.

   Теперь государь не зналъ, что дѣлать и куда ѣхать прежде. Хотѣлось скорѣе въ манежъ, а прилич³е и необходимость заставляли ѣхать въ церковь.

   Петръ Ѳедоровичъ вышелъ въ спальню одѣваться и когда вернулся въ кабинетъ, то нашелъ въ немъ пр³ѣхавшаго старшаго графа Разумовскаго, Алексѣя Григорьевича.

   - А? Вамъ что? Съ повинной?! А?.. То-то...

   Разумовск³й, молча, поклонился.

   - Вы какъ хохолъ упрямы! Упираетесь... не хотите учиться экзерциц³и,- рѣзво, но не сердито продолжалъ государь.

   - Увольте, ваше величество... Мнѣ уже не по лѣтамъ...

   - Тогда... тогда... Я далъ дворянамъ вольность!.. Не служить, кто не хочетъ или не можетъ. A на службѣ всяк³й военный, старый и молодой, долженъ знать дисциплинъ, быстро визгливо выкрикивалъ государь, но вдругъ, приглядѣвшись къ лицу Разумовскаго, смолкъ и чрезъ мгновен³е прибавилъ:

   - Ну, вы не примѣръ... Забылъ! Тетушка, умирая, все только объ васъ меня просила. Забылъ! Такъ и быть... Не надо. Лежите на печи!.. Но... но мнѣ это не нравится: вы, фельдмаршалъ, должны быть примѣромъ для другихъ. Вѣдь я, наконецъ,- государь, могу приказать... Ну, ну, не надо, не надо.

  

  

   Между тѣмъ, у подъѣзда дворца стояли экипажи сановниковъ, съѣхавшихся теперь къ государю съ обычнымъ утреннимъ докладомъ.

   Впереди всѣхъ стояла великолѣпная вѣнская колымага принца Жоржа съ цугомъ кровныхъ сѣрыхъ коней, подаренныхъ ему государемъ. За ней стояла другая карета, голубая съ серебромъ. Это была давнишняя и любимая карета графа Алексѣя Григорьевича Разумовскаго, которая въ продолжен³и почти двадцати лѣтъ всегда и по долгу стояла у дворца впереди всѣхъ другихъ. И народъ хорошо зналъ этотъ экипажъ перваго въ импер³и вельможи, котораго стоустная молва давно назвала тайнымъ супругомъ царствующей императрицы. И всякому прохожему и проѣзжему, и боярину, и простолюдину страннымъ и неприличнымъ казалось теперь видѣть эту знакомую голубую карету не на первомъ мѣстѣ. Теперь она всегда стояла за другой, ярко-желтой каретой съ иностраннымъ гербомъ, принадлежащей всѣмъ извѣстному и, Богъ вѣсть за что, ненавистному Жоржу.

   Ближе въ подъѣзду нѣсколько конюховъ держали подъ уздцы болѣе десятка осѣдланныхъ коней. Впереди всѣхъ, отдѣльно отъ прочихъ, четыре голштинскихъ рейтара стояли вкругъ красиваго вороного коня, на которомъ всегда выѣзжалъ государь.

   Все, что было народу кругомъ подъѣзда, кучера на козлахъ экипажей, верховые форрейторы, конюхи, зѣваки изъ простонародья, столпивш³еся близъ каретъ, всѣ тихо перекидывались словами. Ихъ говоръ былъ едва слышенъ. Только четыре рейтара около коня государя громко болтали на своемъ, чуждомъ окружающему, нарѣч³и и часто раздавался между ними дружный взрывъ хохота. Одинъ изъ нихъ болталъ, не переставая, часто оборачиваясь на народъ, то мотая на него головой, то подмигивая товарищамъ. Рѣчь его была непонятна, но было ясно и понятно каждому, что рейтаръ острилъ на счетъ зѣвакъ и народа и подымалъ на смѣхъ все, что было или казалось ему достойнымъ вниман³я. И всѣ кругомъ, до послѣдняго пятнадцатилѣтняго парня форрейтора, изъ-подъ лобья, досадливо и злобно поглядывали на четырехъ ражихъ и рыжихъ голштинцевъ.

   Въ числѣ другихъ прохожихъ появился въ кучкѣ народа, недалеко отъ подъѣзда, высок³й и худощавый старикъ безъ шапки на головѣ, съ образомъ и мошной въ рукахъ. Старикъ былъ сборщикъ на храмъ.

   Едва выглянулъ онъ изъ толпы, его замѣтили. Отовсюду, даже съ разныхъ козелъ и коней потянулись руки, передавая алтыны и гроши. Старикъ принималъ и крестился за каждый полученный мѣдякъ.

   Не прошло нѣсколькихъ мгновен³й, какъ раж³й шутникъ голштинецъ, разумѣется, обратилъ на него особенное вниман³е своихъ товарищей. Безцеремонно указывая на него пальцемъ, онъ началъ болтать что-то, вѣроятно, особенно смѣшное, потому что трое товарищей начали покатываться отъ смѣха. Даже бодрый конь и тотъ не могъ устоять на мѣстѣ спокойно, вздрагивалъ и прыгалъ, слегка робѣя этихъ дружныхъ взрывовъ хохота.

   Наконецъ, раж³й рейтаръ, повернувшись въ народу, сдѣлалъ и повторилъ какой-то быстрый жестъ... Окружающей толпѣ показалось, что онъ будто крестится, передразнивая старика.

   - Эхъ-ма! раздалось вдругъ громогласно на всю улицу.- Колесо поганое!

   Всѣ обернулись на голосъ. Восклицан³е это вырвалось у старика кучера Разумовскаго. Не глядя ни на кого съ высокихъ козелъ, старикъ началъ вдругъ хлестать по колесу кареты, приговаривая:

   - Вотъ какъ-бы расправить!

   Хотя не было ничего особенно смѣшного въ словахъ и движен³и старика, но всѣ будто обрадовались поводу и раскатистый, не столько веселый, сколько злобный и насмѣшливый хохотъ огласилъ всю улицу... И всѣ глаза были обращены на голштинцевъ. Рейтары тотчасъ же обернулись на хохотъ, стали сумрачны, а острякъ тотчасъ же вымолвилъ громко и правильно нѣсколько сильныхъ русскихъ словъ, посылая ихъ всей толпѣ. Въ отвѣтъ на это изъ заднихъ рядовъ послышались столь же сильныя нѣмецк³я выражен³я, сорвавш³яся, очевидно, съ языка какого-нибудь солдата или двороваго, пожившаго въ Герман³и. Вслѣдъ за тѣмъ изъ другого угла громко раздались два слова, которыя часто теперь слышались на петербурскихъ улицахъ: "Фридрихъ швейнъ!"

   Произносивш³е эти слова, конечно, нисколько при этомъ не думали о самомъ королѣ Фридрихѣ. Это было измышленное средство, Богъ вѣсть, какъ и когда появившееся, чтобъ дразнить всякаго нѣмца, какъ дразнятъ татарина сложенною полой кафтана, плохо изображающей свиное ухо.

   Эти два слова произвели, какъ и всегда, свое обычное дѣйств³е на голштинцевъ. Двое изъ нихъ отошли отъ царской лошади и сдѣлали нѣсколько шаговъ къ той кучкѣ народа, откуда послышалось восклицан³е. Судя по ихъ лицамъ, они готовы были розыскать дерзкаго и тутъ же распорядиться съ нимъ при помощи полицейскихъ солдатъ.

   - Что? Не по шерсткѣ?

   - Обидѣлись, псы!

   - Иди, или!

   - A ну-ка, ребята. Ухнемъ-ка на нихъ стѣнкой!

   Голоса эти раздались со всѣхъ сторонъ и неизвѣстно что могло бы въ мгновен³е произойти тутъ у самаго подъѣзда дворца. Быть можетъ, рейтары остались бы на мѣстѣ. Быть можетъ даже и не остались бы, а ихъ разнесла бы на клочья разсвирѣпѣвшая толпа. Но въ ту же минуту на подъѣздъ вышелъ адьютантъ государя Перфильевъ и крикнулъ подавать коня. Черезъ нѣсколько минутъ, государь въ своемъ любимомъ мундирѣ кирасирскаго полка вышелъ на подъѣздъ, окруженный свитою генераловъ. Впереди другихъ были принцъ, Гольцъ и графъ Разумовск³й. Государь сѣлъ на подведеннаго коня, весело поздоровавшись съ четырьмя рейтарами. Велѣвъ поправить что-то въ сѣдлѣ, потомъ въ уздечкѣ, государь вымолвилъ:

   - Gut, gat! и прибавилъ, умышленно коверкая русское слово:

   - Карашо...

   Это "карашо", которое голштинцы часто слыхали отъ него, заставляло ихъ всегда улыбаться самодовольно. Они чувствовали, что если есть тутъ насмѣшка, то, конечно, не надъ ними, а надъ тѣмъ глупымъ словомъ, которое имъ и произнести неудобно.

   Между тѣмъ, принцъ Жоржъ, Минихъ, Гольцъ, полицмейстеръ, старикъ Трубецкой, Фленсбургъ, адьютантъ Перфильевъ, Гудовичъ и друг³е также садились на коней. На подъѣздѣ оставался теперь лишь одинъ человѣкъ въ блестящемъ мундирѣ, покрытомъ орденами,- графъ Разумовск³й.

   - Ну что же, такъ и не поѣдете? воскликнулъ государь, подбирая поводья и поворачивая голову къ оставшемуся на крыльцѣ.

   - Увольте, ваше величество, отвѣчалъ Разумовск³й,- да и коня нѣтъ.

   - Ну, это пустое! Коня сейчасъ достанемъ. Перфильевъ, дай ему своего. Коли онъ ноги ему поломаетъ, я тебѣ другого подарю, разсмѣялся государь.

   Перфильевъ, уже сѣвш³й верхомъ, слѣзъ вновь, но Алексѣй Разумовск³й заволновался и громче, рѣшительнѣе выговорилъ:

   - Увольте, ваше величество, я ужь сколько лѣтъ не ѣздилъ. Позвольте ужь прежде примѣриться дома, тогда и поѣду. Срамно будетъ, какъ изъ вашей свиты фельдмаршалъ на землѣ очутится.

   - Ну ладно, такъ примѣривайтесь скорѣй, чтобы черезъ недѣлю вы у меня сказать и черезъ канавы прыгать умѣли. A то вы, фельдмаршалы росс³йск³е, стали хуже всякой старой бабы, - только бы на печи лежать. Кто у меня черезъ мѣсяцъ,- обернулся государь ко всей свитѣ уже на коняхъ,- не будетъ знать артикуловъ фехтован³я и не будетъ лихимъ всадникомъ, того заставлю при народѣ вотъ... чулокъ вязать или того хуже... блохъ въ сорочкѣ ловить!..

   И давъ шпоры лошади, но придерживая ее и заставляя немножко прыгать и играть, государь двинулся отъ подъѣзда, сопутствуемый всей верховой свитой.

  

  

   Проѣхавъ площадь по направлен³ю къ церкви Сампсон³я, государь обернулся къ Жоржу и Гольцу, которые галоппировали около него, впереди остальныхъ генераловъ.

   - Нѣтъ, лучше поѣдемъ на кирасирск³й плацъ. Тѣ подождутъ: имъ дѣлать нечего; все равно вѣдь дома такъ сидятъ, да просвиры ѣдятъ...

   - Не ловко, ваше величество, замѣтилъ Жоржъ.- Они съ утра дожидаются, съ ними и главный членъ синода.

   - Что за важность, подождутъ! Да и вамъ, баронъ, прибавилъ государь, интереснѣе посмотрѣть успѣхи офицеровъ, чѣмъ старую и разваливающуюся церковь, построенную въ память того, какъ одинъ мой дѣдъ побѣдилъ другого моего дѣда подъ Полтавой... Мнѣ бы слѣдовало теперь разрушить ее совсѣмъ, какъ внуку, примирить ихъ обоихъ послѣ смерти.

   И черезъ нѣсколько минутъ государь со свитою былъ уже въ кирасирской казармѣ. Въ манежѣ были собраны офицеры гвард³и для присутствован³я на испытан³и тѣхъ офицеровъ разныхъ полковъ, которымъ фехтмейстеръ Котцау началъ уже давать уроки.

   Государю принесли кресло, онъ сѣлъ, свита помѣстилась кругомъ него, принцу Жоржу подали тоже стулъ, государь попросилъ его садиться, но Жоржъ упрямо отказывался и не захотѣлъ сѣсть предъ такими стариками, какъ Трубецкой и Минихъ, остававшимися на ногахъ, такъ какъ государь не попросилъ и ихъ садиться.

   Котцау и его два помощника по-очереди вызывали изъ рядовъ разныхъ офицеровъ, затѣмъ сами ученики между собой фехтовали. Нѣкоторые оказались уже очень искусны, друг³е совершенно ступить не умѣли. Государь внимательно слѣдилъ за зрѣлищемъ, то гнѣвался, то, нетерпѣливо вскакивая съ мѣста, выговаривалъ нѣкоторымъ офицерамъ очень рѣзко. Иногда же онъ весело хохоталъ. Въ особенности приходилось ему смѣяться, когда въ числѣ офицеровъ попадались люди уже пожилые, подполковники и бригадиры, которые, не смотря быть можетъ на все свое старан³е, все-таки не могли воспользоваться уроками прусскаго фехтмейстера.

   Особенно много хохоталъ государь надъ двумя офицерами, Бибиковымъ и Талызинымъ. Одному же офицеру, Пушкину, досталось особенно. Стариковъ государь все-таки не журилъ, а неумѣн³е въ молодыхъ людяхъ его сердило.

   При видѣ стройной фигуры Пушкина, государь ожидалъ ловкости, но оказалось, что Пушкинъ не имѣетъ никакого понят³я о томъ, какъ владѣть шпагой. Государь вдругъ неожиданно вспыхнулъ, какъ бывало. часто, и поднялся. Подойдя къ офицеру, онъ выговорилъ гнѣвно:

   - Когда офицеръ владѣетъ шпагой, какъ баба ухватомъ или кочергой, то онъ теряетъ право носить ее!

   Онъ приказалъ отобрать шпагу Пушкина и прибавилъ:

   - И въ примѣръ прочимъ, покуда не выучишься фехтован³ю, ступай подъ арестъ. Или нѣтъ!... Лучше оставайся на свободѣ и ходи по столицѣ безъ шпаги; это будетъ очень красиво, будетъ напоминать собаку, которой отрубили хвостъ.

   Офицеръ, блѣдный какъ полотно, отдалъ шпагу и дрожащими губами пробормоталъ что-то, обращаясь къ государю.

   - Простить! взвизгнулъ Петръ Ѳедоровичъ.- Пустяки!

   - Я не прошу.... ваше величество.... Не простить, яснѣе выговорилъ Пушкинъ.- Я прошу дать мнѣ срокъ выучиться. Я былъ боленъ и взялъ только два урока.... Господинъ Котцау знаетъ самъ....

   - Ходи, ходи безъ хвоста! смѣясь, воскликнулъ государь и прибавилъ:- Ну далѣе, вызовите кого-нибудь изъ старыхъ воиновъ, они лучше молодыхъ умѣютъ.... Э-Э!... Да вотъ одинъ молодецъ! прибавилъ громче Петръ Ѳедоровичъ. - Квасовъ, выходи!

   Акимъ Акимычъ, стоявш³й въ числѣ прочихъ офицеровъ, явившихся въ качествѣ публики, не ожидалъ вызова для себя. Онъ слегка смутился, вышелъ и выговорилъ:

   - Ваше величество, я еще и совсѣмъ мало обучился. Осрамлюся.

   - Пустое, становись.... Какъ умѣешь, такъ и дѣйствуй.

   Квасову тоже дали въ руки большой и тяжелый эспадронъ, нагрудникъ и перчатку. Котцау, котораго ни одинъ офицеръ не могъ, конечно, тронуть, хотя бы вскользь, фехтовалъ только съ одной перчаткой.

   Квасовъ, ставъ на мѣсто, скрестивъ эспадронъ съ профессоромъ, слегка измѣнился въ лицѣ и, косясь на свиту государя, онъ закусилъ верхнюю губу; по всему видно было, чтоАкимъ Акимычъ старается затушить ту бурю, которая поднялась у него въ груди.

   Разумѣется, не прошло нѣсколькихъ минутъ, какъ Котцау разъ десять довольно сильно зацѣпилъ Акима Авиныча безъ всякаго старан³я съ своей стороны.. Онъ заранѣе называлъ русскимъ ломанымъ языкомъ разныя части тѣла, куда онъ сейчасъ попадетъ и затѣмъ кололъ или довольно сильно билъ плашмя по тому мѣсту, которое называлъ. Котцау зналъ, что имѣетъ теперь дѣло съ первымъ и отчаяннымъ нѣмцеѣдомъ всей гвард³и и захотѣлъ потѣшиться.

   - Пл³ешо, грутъ, нога, рука, восклицалъ Котцау и билъ.

   Однажды, когда Акимъ Акимычъ, выведенный изъ терпѣн³я, собрался было ударить Котцау противъ всякихъ правилъ плашмя по плечу, пруссавъ искуссно отпарировалъ ударъ и, чтобы весело закончить поединокъ, надумался позабавить и себя, и государя, и публику.

   Лейбъ-компанецъ, налѣзая на Котцау, неосторожно становился часто къ противнику болѣе чѣмъ въ профиль. Котцау сдѣлалъ вольтъ и плашмя ударилъ Квасова по самымъ чувствительнымъ мѣстамъ. Разумѣется, государь, вся свита и даже нѣкоторые изъ офицеровъ, ненавидѣвшихъ гордаго выскочку изъ мужиковъ, расхохотались отъ неожиданной штуки фехтмейстера.

   Гулъ отъ смѣха сотни голосовъ огласилъ манежъ.

   Акимъ Акимычъ побагровѣлъ отъ гнѣва и съ лицомъ, которое стало такъ же пунцово, какъ обшлага мундира, яростно полѣзъ на Котцау. Фехтмейстеръ тотчасъ же замѣтилъ, что его неумѣлый противникъ разсвирѣпѣлъ. Въ сущности пруссакъ вовсе не желалъ возстановлять противъ себя офицеровъ гвард³и и пр³обрѣтать все большее количество непримиримыхъ враговъ въ русскомъ лагерѣ; поэтому онъ тотчасъ же сказалъ своему ближайшему помощнику, Шмиту, который понималъ по-русски:

   - Довольно. Пускай другой выйдетъ.

   Помощникъ перевелъ это Акиму Акимычу, но лейбъ-компанецъ, разставивъ ноги на пескѣ и поднявъ эспадронъ, будто приросъ къ мѣсту и, сверкая глазами на Котцау, озлобленно выговорилъ:- Небось, небось! Я въ долгу....

   Оруж³е скрестили снова. Котцау показалось, что Квасовъ шепчетъ слово "швейнъ". Чрезъ мгновен³е тотъ же вольтъ и отъ же ударъ по Квасову произвелъ уже взрывъ хохота.

   Квасовъ оглянулся на весь манежъ почти дикими, кровью налившимися глазами, но не отступилъ, а лѣ