Салиас Евгений Андреевич - Петербургское действо

sp;   - Тише, дуракъ! это я! испугался Петръ Ѳедоровичъ, что Нарцисъ со сна не узнаетъ его и полѣзетъ драться.

   Государь прошелъ въ свою спальню, сѣлъ на кровать и протянулъ ноги негру. Нарцисъ, какъ и всегда, бережно сталъ стаскивать съ нихъ узк³е башмаки и длинные чулки.

   - Слушай, Нарциска! воскликнулъ Петръ Ѳедоровичъ:- знаешь-ли ты, что сегодня будетъ?

   - Знаю! соннымъ голосомъ отвѣчалъ Нарцисъ.- Сегодня 27-е, ну, стало быть, въ Гастилицу съ Разумовскому графу пировать поѣдете.

   - Эва диковина! A что я тамъ сдѣлаю?

   - Венгерскаго или какого другого...

   - Врешь! прервалъ государь.- Это тоже не диво! Я тамъ "Алексѣевну" увижу и прямо оттуда ее въ монастырь сошлю. Дѣло рѣшенное, сейчасъ честное слово далъ. Понимаешь, дуракъ? Я своему честному слову никогда не измѣняю. Если монархи не будутъ держать своего слова, то тогда и м³ру конецъ, весело болталъ государь и, улегшись въ постель, велѣлъ Нарцису разбудить себя не ранѣе часу дня.

   - Въ два Разумовск³е уже кушаютъ, замѣтилъ Нарцисъ.

   - Не твое дѣло, черный чертъ!

   Въ два часа дня государь уже всталъ и быстро собирался. Экипажи уже были поданы. Онъ прошелъ снова на половину Маргариты и, найдя ее въ утреннемъ пеньюарѣ, остановился въ удивлен³и.

   - Развѣ вы все таки не ѣдете въ Гастилицу?

   - Я вамъ сказала, что нѣтъ! отозвалась графиня, улыбаясь и не вставая съ своей кушетки.

   Государь глядѣлъ на нее въ удивлен³и и, наконецъ, сталъ упрашивать. Маргарита отказалась на отрѣзъ.

   - Отчего вы не хотите? Ну, пожалуйста. Для меня.

   - Ни за что! сказала Маргарита.- Во первыхъ, ни фельдмаршалъ, ни гетманъ меня не звали. Во вторыхъ, тамъ будетъ, я знаю навѣрное, императрица. Хотя она росс³йская государыня, а я простая придворная дама, но тѣмъ не менѣе я не могу позволить ей унижать мое чувство собственнаго достоинства.

   - Что это значитъ? вспыхнулъ слегка государь.

   - Этого я не скажу.... Богъ съ ней!...

   - Нѣтъ, я требую! Скажите. Что она сдѣлала? Когда!

   - Извольте.... Вчера въ театрѣ она хохотала каждый разъ, какъ вы играли соло... Я, невольно глядя на нее, пожала плечомъ... Она такъ взглянула на меня, съ такимъ презрѣньемъ что я хотѣла выйдти изъ ложи и уйдти къ себѣ. И если я осталась, то только потому, что мнѣ хотѣлось дослушать ваше соло на скрипкѣ.

   Государь-артистъ слегка покраснѣлъ.

   Говоря это, Маргарита думала:

   "Какъ я скоро выучилась великолѣпно лгать."

   - Но вѣдь я вамъ обѣщалъ, слово далъ и исполню его, сегодня-же! При васъ ее возьмутъ и прямо изъ Гастилицы повезутъ въ Петербургъ. A затѣмъ или на Смольный дворъ или, можетъ быть, прямо въ Шлиссельбургъ.

   - Сдѣлайте это, ваше величество, и тогда я повѣрю. И тогда и Разумовен³е, и друг³е не посмѣютъ меня не приглашать. Я знаю, что я не особенно знатнаго происхожден³я, и графиня только по мужу. Но что-же такое - Разумовск³е? Простые козацк³е пастухи!

   Государь стоялъ почти печальный, Маргарита хотѣла испортить ему весь день.

   - Такъ не поѣдете? выговорилъ онъ.

   - Не поѣду, не поѣду и не поѣду... воскликнула Маргарита горячо.- Мое положен³е настолько тяжело при встрѣчахъ съ ней, что если-бы я знала навѣрное, что вы способны не исполнить слова, даннаго мнѣ сегодня, т. е. вчера... нѣтъ т. е. сегодня....

   И Маргарита улыбнулась....

   - Если бы я знала навѣрное, что вы изъ Гастилицы не отдадите приказа ее арестовать, то я бы сейчасъ же покинула Оран³енбаумъ, а, можетъ быть, и Росс³ю.

   - Ну, этого не будетъ! воскликнулъ государь.- Вотъ увидите. Я ей задамъ!

   Черезъ нѣсколько часовъ, въ пышной резиденц³й графа Разумовскаго, гдѣ было мало приглашенныхъ, но была государыня, разыгралась тяжелая, многимъ памятная сцена. Но эта сцена между мужемъ и женой, между императоромъ и императрицей - была послѣдняя. Съ этой минуты они уже никогда не видались. Государь, въ припадкѣ гнѣва, передалъ все, что зналъ черезъ доносы и объявилъ, что покуда они въ Гастилицѣ, правитель дѣлъ общества заговорщиковъ уже, вѣроятно, арестованъ, а вслѣдъ за нимъ и мног³е друг³е.

   И Петръ Ѳедоровичъ приказалъ государынѣ быть готовой, чтобы въ тотъ же вечеръ или на утро быть отвезенной въ крѣпость или монастырь.

   - Еще я этого не рѣшилъ! воскликнулъ онъ.

   Въ тотъ же вечеръ государыня, вернувшись къ себѣ въ Петергофъ, замѣтила, что она уже почти подъ арестомъ, что число часовыхъ вкругъ дворца и въ паркѣ увеличено, а двое кирасиръ поставлены у самаго маленькаго здан³я Монплезира, въ которомъ она жила. Не смотря на усталость, она не легла спать, а только перемѣнила платье и сѣла за письмо къ Григор³ю Орлову, въ которомъ писала о сценѣ, разыгравшейся въ Гастилицѣ. Письмо кончалось словами:

   "Или все кончено, или все начинается! Подумайте, рѣшите! Если вы отвѣчаете, какъ говорили на дняхъ, за пятьдесятъ человѣкъ офицеровъ, и за десять тысячъ рядовыхъ разныхъ полковъ, какъ за самого себя, то я бы могла сказать: все начинается! Если же вы введены въ обманъ, то все кончено".

   Въ это же самое время государь, вернувшись въ Оран³енбаумъ, разсказывалъ Маргаритѣ все, случившееся въ Гастилицѣ.

   - Довольны вы? прибавилъ онъ.

   - Чему-жъ? ваше величество!

   - Какъ чему?

   - Вы ничего не сдѣлали! Вы только побранились съ ней, надѣлали много угрозъ, наговорили много непр³ятныхъ вещей и горькихъ истинъ, но въ сущности ничего не сдѣлали! Она не арестована и не свезена никуда! Впрочемъ, я такъ и думала. Вы человѣкъ слишкомъ добрый и поэтому не способный сдѣлать даже то, что есть государственная необходимость. Вы обѣщаете, а потомъ...

   Маргарита не договорила, потому что государь вспыхнулъ и, наступая на нее, крикнулъ во все горло:

   - Какъ вы смѣете это говорить?

   Маргарита мгновенно смутилась, это была первая вспышка гнѣва государя на нее.

   - Простите меня, залепетала она, предполагая, что государь оскорбился.

   - Ну, такъ завтра же, ранехонько утромъ, мы цѣлой компан³ей поѣдемъ въ Петергофъ и сами арестуемъ ее. Если желаете, вы сами прикажете офицерамъ посадить ее въ бричку и вести на Смольный дворъ. A черезъ недѣлю мы, пожалуй, сдѣлаемъ une partie de plaisir на ея пострижен³е. Еслм я этого не сдѣлаю завтра, то даю вамъ право назвать меня нечестнымъ человѣкомъ и немедленно покинуть Оран³енбаумъ.

   Государь, уставш³й отъ переѣздовъ въ Гастилицу и обратно, отъ цѣлаго дня волнен³й и вспышекъ гнѣва, ушелъ въ себѣ и скоро спалъ крѣпкимъ сномъ.

   Маргаритѣ, взволнованной до крайности, напротивъ, не спалось. Она сѣла къ открытому окну.

   Дивная, теплая ³юньская ночь, синее небо, все усѣянное звѣздами, теплый вѣтерокъ, проносивш³йся съ моря и шумѣвш³й предъ окнами темными вѣтвями деревьевъ, тишина, наступившая во всемъ дворцѣ,- все это поманило Маргариту вонъ изъ горницы. Тревога на душѣ, но счастливая, сладкая, радостная, не позволяла ей остаться въ четырехъ стѣнахъ маленькой горницы.

   Она накинула на себя большой пунцовый шелковый платокъ и тихо прошла нѣсколько горницъ, гдѣ было свѣтло, какъ днемъ, отъ звѣзднаго неба, глядѣвшаго во всѣ окна, но гдѣ все спало крѣпкимъ сномъ; Маргарита вышла на большую террасу, откуда сразу открылось передъ ней огромное пространство, покрытое и окаймленное синимъ сводомъ неба, усѣяннымъ мир³адами звѣздъ. Вдали тихо, будто ласково ворчало море.

   Маргарита оглянулась, прислушалась и задумалась.

   И Богъ вѣсть почему, Маргаритѣ вдругъ вспомнилось ея дѣтство въ странѣ, гдѣ чаще бываютъ так³я теплыя и ароматныя ночи. Ей вспомнилась ея старая няня, родомъ кроатка, и ласковое ворчан³е ея. Эта старая няня всегда предсказывала дорогому дитяткѣ великое будущее. И красоту, и честь, и славу, и деньги, и любовь! И многое уже сбылось въ жизни Маргариты. Почему же не сбудется и все!

   Но почему вспомнила она объ этой нянѣ теперь? Какое странное совпаден³е!

   Она вѣритъ теперь, что завтра онъ рѣшится... И въ Росс³и не будетъ императрицы! И мѣсто будетъ вакантно! A кто же теперь въ Петербургѣ легче всѣхъ можетъ занять его?

   И Маргарита оперлась на бѣлую баллюстраду террасы, подъ которой шумѣла сплошная чаща вѣтвей и деревьевъ, облитая ночной синевой. Она склонила голову на руки и вся обмирала отъ собственныхъ же мыслей.

   - Да! Завтра! Черезъ нѣсколько часовъ! Даже страшно! И какъ это просто все совершилось!

   Мѣсяца два тому назадъ, думая объ этомъ, она считала себя глупенькой мечтательницей, сама надъ собой часто подсмѣивалась.

   - A теперь?!. Маргарита вдругъ поднялась, отошла отъ перилъ и, ставъ среди пустой и бѣлой террасы, изящно увитая съ руками, съ головой и до полу пунцовымъ платкомъ, гордо оглянулась кругомъ себя.

   Въ эту минуту съ высокой террасы, дѣйствительно, и весь Оран³енбаумъ, и дома, и сады, и окрестность, и вдалекѣ ворчащее море,- все это было какъ будто у ногъ этой красавицы-женщины, въ ногахъ у той, которая на дняхъ будетъ по закону повелительницей не только надъ тѣмъ, что можетъ окинуть теперь ея взглядъ, но и надъ всѣмъ тѣмъ, что простирается далѣе, за видимымъ кругозоромъ, на громадномъ пространствѣ, между двухъ частей свѣта, между четырехъ морей, включая въ себѣ почти всѣ языцы земные.

   Маргарита невольно подняла голову и окинула, будто влюбленнымъ взоромъ, все небо, широко и далеко разверзающееся надъ ней. И всѣ сотни и тысячи этихъ яркихъ звѣздъ глянули вдругъ съ мягкой и чудной синевы въ ея красивое лицо и отразились таинственно-мерцающимъ свѣтомъ въ ея влажныхъ, восторженныхъ глазахъ. Будто всѣ онѣ разгадали тайну, узнали великую долю земную этого маленькаго изящнаго существа и будто привѣтствуютъ ее... И Маргаритѣ почудилось, что она стремительно взлетаетъ!.. Она стала вдругъ ближе къ этимъ звѣздамъ! A вся окрестность, даже вся земля и все земное, остается тамъ, далеко внизу... и рабски ложится у ея ногъ!..

  

  

   Въ тѣ же минуты, около полуночи, въ квартирѣ Григор³я Орлова, сидѣло нѣсколько человѣкъ друзей изъ самыхъ близкихъ и человѣка четыре постороннихъ, такъ же, какъ когда то великимъ постомъ. Теперь только особенно преобладалъ одинъ элементъ: измайловцы. Ихъ тутъ было восемь человѣкъ: три брата Всеволожск³е, два брата Рославлевы, Ласунск³й, Похвисневъ и Вырубовъ. Кромѣ нихъ, были Баскаковъ, Барятинск³й и, наконецъ, Ѳедоръ Орловъ, отлучавш³йся за вечеръ уже четыре раза.

   Въ числѣ постороннихъ былъ здѣсь адьютантъ государя Перфильевъ. Онъ почти двое сутокъ не выходилъ отъ Орловыхъ, пилъ и игралъ въ карты.

   Григор³й, конечно, не сомнѣвался, почему Перфильевъ почти безвыходно сидитъ у него. Да и самъ откровенный и добродушный Степанъ Васильевичъ промолвился, что государь на время приставилъ его въ нимъ.

   Григор³й, сумрачный, тревожный, переходилъ изъ комнаты въ комнату, отъ игорнаго стола къ другому, заставленному закуской и блюдами, и на неоднократные вопросы Перфильева отвѣчалъ уже въ десятый разъ;

   - Голова трещитъ, чертъ съ ней! Да и знобитъ...

   Но наиболѣе мрачный и озлобленный на всѣхъ былъ старикъ Агаѳонъ. Онъ чуялъ, что господа, перепуганные утромъ на смерть арестомъ Петра Богдановича, затѣваютъ что-то.

   "Должно быть, силкомъ освободить его! " думалъ старикъ.

   Озорникъ его, Алексѣй Григорьевичъ нанялъ четверку дивныхъ коней, посулилъ за нее шальныя деньги, благо ихъ совсѣмъ нѣтъ въ домѣ... и поскакалъ куда-то въ самую полночь. Ужь, конечно, какое-нибудь глупство или озорничество! Ѳедоръ Григорьевичъ тоже все бѣгаетъ. A вдобавокъ еще младшаго братишку, кадета Владим³ра Григорьевича, тоже впутали. Тоже среди ночи гоняютъ "робенка-то", то туда, то сюда! Два раза тайкомъ и заднимъ ходомъ гоняли на квартиру къ княгинѣ Дашковой! И зачѣмъ? Поглядѣть у себя-ли она сидитъ и не собирается-ли въ Рамбовъ къ государю? Очень нужно!

   И Агаѳонъ злился и ворчалъ, вымещая злобу то на полотенцѣ, то на тарелкѣ, то на мухахъ, гудѣвшихъ на кухнѣ.

   На зарѣ къ квартирѣ игра карточная пр³остановилась и компан³я сѣла ѣсть и пить. Но, противъ обыкновен³я, никто не былъ пьянъ...

   Только одинъ человѣкъ, страшно захмѣлѣвъ, не выдержалъ, повалился на диванъ и скоро захрапѣлъ. Это былъ Перфильевъ. Онъ страшно обыгралъ другихъ, а это съ нимъ случалось такъ рѣдко, что на радостяхъ онъ хватилъ черезъ край.

   Когда солнце показалось надъ городомъ и сверкнуло въ окнахъ квартиры Орлова, офицеры тревожно переглянулись, нѣкоторые перекрестились, и всѣ поднялись на ноги.

   Лица ихъ были далеко не таковы, как³я бываютъ всегда у людей, встающихъ изъ-за стола, покрытаго остатками ночного ужина и бутылками.

   - Ну, съ Богомъ! вымолвилъ глухо Григор³й.- По мѣстамъ. Ну, братцы, вы, измайловцы... Вамъ первая, трудная доля. Вамъ Богъ помочь! A мы за вами...

   Офицеры, не прощаясь, смущенно, молчаливо разъѣхались въ разныя стороны.

   Только одинъ Барятинск³й остался... и молчалъ, стоя у окна... Перфильевъ громко храпѣлъ на диванѣ. Григор³й Орловъ тоже молчалъ и шагалъ по комнатѣ.

   - Что-жъ? Спать-то? Не надо! Полуночники!.. буркнулъ Агаѳонъ, собирая посуду. Но никто не отвѣтилъ...

   Чрезъ часа два Григор³й тихо вымолвилъ Барятинскому:

   - Ну, пора!. Охъ, что-то будетъ..... Мы-то..... наплевать!... Спаси Богъ ее!...

   Еще чрезъ часъ оба были уже за заставой и мчались въ каретѣ по дорогѣ на Красный кабакъ.

   Отъѣхавъ пять верстъ, они остановились, вышли изъ кареты и стали, не спуская глазъ съ дороги.

   - Охъ, Алеханъ!.. Боюсь, загналъ коней! Пали на дорогѣ... A мы здѣсь прождемъ!...

   Было уже десять часовъ....

   - Вотъ! Вотъ!! вскрикнулъ Барятинск³й.

   Вдали за версту показалась мчащаяся съ каретой четверка коней, и пыль громаднымъ серебристымъ облакомъ, сверкающимъ на солнцѣ, взвивалась за ней.

   Будто шелъ на столицу ветхозавѣтный столпъ огненный! И если не руководилъ, не велъ мчащихся путниковъ, то шелъ слѣдомъ...

  

  

   Были тѣ же девять часовъ утра, когда изъ Оран³енбаума многолюдное общество вельможъ и дамъ, гдѣ были Воронцовы и Нарышкинъ съ женами, Минихъ, Гудовичъ, Корфъ, старикъ Трубецкой, Шуваловъ и друг³е, двинулось въ шести экипажахъ по дорогѣ въ Петергофъ.

   Въ передней каретѣ, вмѣстѣ съ государемъ, ѣхали Минихъ и Трубецкой, но старики сидѣли на переднемъ мѣстѣ, такъ какъ, рядомъ съ государемъ, сидѣла красивая, красивѣе чѣмъ когда либо, графиня Скабронская.

   Всѣ знали, какое событ³е совершится въ Петергофѣ, и кто его вызвалъ, и болѣе всѣхъ воспользуется послѣдств³ями.

   Черезъ часъ всѣ были въ Петергофѣ... Но теперь все общество, смущенное, сначала обходило всѣ горницы Монплезира, а затѣмъ всѣ горницы большого дворца. A вскорѣ, всѣ уже не обходили, а бѣгали за бѣгающимъ и потерявшимся императоромъ... Государыни не было нигдѣ.

   Петръ Ѳедоровичъ былъ внѣ себя, но не гнѣвенъ, а смущенъ и, обшаривъ всѣ комнаты, оглядѣвъ всѣ шкафы, шаря чуть не въ комодахъ, восклицалъ безъ конца:

   - Вотъ, вы видите, на что она способна! Вотъ вы видите! Я всегда говорилъ!...

   Болѣе всѣхъ была смущена Маргарита. Одинъ Минихъ успокоивалъ Петра Ѳедоровича, говоря, что найти государыню будетъ не трудно.

   - A если даже она бѣжала съ цѣлью пробраться за границу! То и пускай! стоитъ-ли тревожиться? говорилъ Минихъ.- Черезъ день, два полиц³я узнаетъ, гдѣ она, розыщетъ.

   - Конечно, конечно, будьте спокойны! воскликнулъ полицеймейстеръ Корфъ, а на душѣ его кошки скребли.

   "Какъ? думалъ онъ въ эту минуту. Неужели то, что я знаю и о чемъ изъ боязни давно молчу, теперь начинается! A я здѣсь"...

   Обшаривъ всѣ шкафы, всѣ углы, чуть не чердакъ Петергофскаго дворца, государь вернулся со свитой снова въ маленьк³й Монплезиръ.

   Всѣ сѣли и сидѣли, не зная что подумать и что дѣлать...

   Было уже далеко за полдень, часа три...

   На дорожкѣ парка, близъ Монплезира показалась фигура добролицаго мужика съ окладистой бородой. Корфъ сразу узналъ своего спасителя.

   Это былъ новый Мининъ,- Сеня. И теперь въ эту трудную минуту, если Сеня появлялся, то, конечно, не зря и не съ пустыми руками.

   Зная хорошо государя въ лицо, послѣ своей бесѣды съ нимъ въ церкви Самсон³я объ иконахъ и идолопоклонствѣ, Сеня самъ отличилъ Петра Ѳедоровича и, подойдя къ нему, протянулъ ему записку.

   Государь узналъ почеркъ и подпись француза Брессана, котораго онъ сдѣлалъ директоромъ новой Гобеленовой фабрики. Пробѣжавъ записку, Петръ Ѳедоровичъ вскрикнулъ и онѣмѣлъ.

   Брессанъ писалъ, что въ Петербургѣ полная сумятица, бунтъ и три гвардейскихъ полка и конная гвард³я грабятъ и пьянствуютъ, а что онъ самъ былъ свидѣтелемъ въ Казанскомъ соборѣ присягѣ, приносимой государынѣ отъ всѣхъ сослов³й...

   Слезы показались на глазахъ государя. Онъ взялъ себя за голову, тихо вошелъ въ первую горницу домика и опустился на первый попавш³йся стулъ. Все общество будто помертвѣло отъ ужаса.

   - Ваше величество! выступилъ первый, старикъ Никита Юрьевичъ Трубецкой. Позвольте мнѣ поѣхать въ Петербургъ. Можетъ быть, все это вздоръ. Я увижу все и привезу вѣрныя вѣсти.

   - Да, да! безсознательно отвѣтилъ государь.

   И Трубецкой бsстро исчезъ изъ Монплезира.

   Не пhошло десяти минутъ, какъ Шуваловъ обратился въ государю съ такимъ же предложен³емъ. Полагаться на хитраго Трубецкаго, по его мнѣн³ю, было нельзя, и онъ просилъ позволить ему съѣздить. Послѣ соглас³я - онъ исчезъ, а вслѣдъ за нимъ тотчасъ же подступилъ самъ канцлеръ Воронцовъ, вызываясь, если есть бѣда, предотвратить ее, и точно также и онъ быстро покинулъ Монплезиръ.

   Не прошло еще двухъ часовъ, какъ при государѣ оставались только женщины, а изъ мущинъ не болѣе трехъ, четырехъ человѣкъ.

   Старикъ Минихъ преобразился съ первой минуты, помолодѣлъ, и старые глаза его блестѣли ярче, быть можетъ, такъ, какъ когда-то блестѣли подъ Очаковомъ.

   - Ваше величество, терять время нельзя! горячо восклицалъ онъ.- Я вѣрю тому, что пишетъ Брессанъ. Всѣ тѣ доносы, которымъ вы не вѣрили, теперь оправдываются. Если этой женщинѣ, умной и дерзкой, присягаютъ въ соборѣ, то, конечно, не одни гвардейск³е солдаты. Конечно, тамъ весь сенатъ, синодъ и вся администрац³я. Но сила не въ нихъ! Во всякой странѣ, при всѣхъ тревожныхъ и незаконныхъ обстоятельствахъ сила въ кулакѣ т. е. въ ружьѣ, въ штыкѣ. Пошлите за войскомъ своимъ въ Оран³енбаумъ, мы окопаемся здѣсь, будемъ принимать перебѣжчиковъ вѣрныхъ, которые придутъ къ вамъ изъ Петербурга и черезъ два-три дня у насъ будетъ здѣсь десятитысячное войско изъ вѣрноподданныхъ волонтеровъ. Съ ними, я, Минихъ, отвѣчаю вамъ, что возьму приступомъ Петербургъ, если бунтовщики сами не явятся съ повинной.

   Взглядъ стараго полководца сверкалъ такимъ огнемъ надъ опущенной головой потерявшагося императора, что всяк³й бы повѣрилъ ему. Но государь покачалъ головой и не двигался.

   - Позвольте послать въ Оран³енбаумъ за голштинскимъ войскомъ, выговорилъ Гудовичъ.

   - Посылайте! Посылайте! воскликнулъ Минихъ.

   И Гудовичъ вышелъ.

   - Я говорилъ! Я говорилъ! воскликнулъ Петръ Ѳедоровичъ.- Я всегда говорилъ! Она на все способна! Вотъ видите-ли, моя правда...

   Женщины, сидѣвш³я кругомъ государя, смущенныя и перепуганныя начали плакать.

   И только одна графиня Скабронская сидѣла, выпрямившись, неподвижна, какъ статуя, да и блѣдна, какъ статуя. Широко раскрытые глаза смотрѣли на голову императора, опущенную на руки, и Маргаритѣ минутами казалось, что она бредить. Минутами ей казалось, что вчера, въ эту дивную ночь, эти звѣзды, говоривш³я съ ней, подняли ее на неизмѣримую высоту, а сегодня она падаетъ съ этой высоты, и все падаетъ, и нѣтъ конца этому паден³ю!.. Голова туманилась, сердце будто холодное, ледяное, будто кусокъ льда, странно, рѣзко и отчетливо стучало въ ней и замирало послѣ каждаго удара. A тяжелые часы бездѣйств³я, слезъ, пустыхъ и безсмысленныхъ жалобъ, тянулись, время уходило!..

   Глаза Миниха уже скоро потухли и не сверкали, какъ прежде. И полководецъ, и красавица, многое могли бы сдѣлать за это время, но не одни! Пускай скажетъ онъ хоть слово, дастъ право!

   Но онъ, въ которомъ вся сила, который облеченъ священнымъ зван³емъ, онъ все сидитъ у стола, все также кладетъ на него локти, опускаетъ на руки голову! A изрѣдка, пр³йдя въ себя, снова жалкимъ, визгливымъ и слезливымъ голосомъ повторяетъ: .

   - Я всегда говорилъ! Вотъ она какова!..

   Вечеромъ, по настоян³ю Миниха и Маргариты, все общество, преимущественно состоящее изъ женщинъ, сѣло на небольшую яхту и двинулось къ Кронштадту. Въ немъ одномъ было еще спасен³е. Въ крѣпости можно было спастись и держаться.

   Но Кронштадтъ уже оказался для нихъ неприступной и непр³ятельской крѣпостью. На слова, что самъ императоръ пр³ѣхалъ и выходитъ на беретъ, комендантъ черезъ часовыхъ отвѣчалъ:

   - Въ Росс³и нѣтъ императора, а есть императрица самодержица Екатерина Алексѣевна.

   Минихъ настаивалъ выйдти на берегъ и принять начальство надъ крѣпостью. Чей-то голосъ среди тьмы ночи крикнулъ, наконецъ, съ берега:

   - Отъѣзжайте скорѣй, а то дамъ залпъ по васъ изъ всѣхъ оруд³й.

   Петръ Ѳедоровичъ будто пришелъ въ себя и быстро съ палубы спустился въ каюту, гдѣ перепуганныя женщины, слышавш³я угрозу, бросились передъ нимъ на колѣни, умоляя скорѣй отчаливать.

   Но корабль уже отчалилъ по приказу Гудовича. На палубѣ оставались одни матросы, а на кормѣ сидѣлъ, не боясь, конечно, залпа оруд³й, старикъ Минихъ и думалъ:

   "Всяк³й ребенокъ защищается, упирается даже, когда его спать посылаютъ! Если такъ, то и подѣломъ!"...

   Около согнувшагося на скамейкѣ и понурившагося старика Миниха стояла въ ужасѣ Маргарита.

   Она тоже не боялась теперь угрозы залпа изъ оруд³й. Было мгновен³е, она желала всей душой исполнен³я этой угрозы. Погибнуть здѣсь на этой bvператорской яхтѣ, вмѣстѣ съ императоромъ, въ обществѣ статсъ-дамъ и вельможъ, конечно, заманчивѣе того, что ждетъ ее впереди, что ждетъ ее не за горами, а, быть можетъ, завтра.... Завтра она будетъ тѣмъ же, чѣмъ была когда-то.... Маркетой Гинекъ.... даже хуже! Лотхенъ! Да! горничная Лотхенъ завтра будетъ выше ея. У ея Лотхенъ есть деньги, а у нея, мечтавшей прошлую ночь о престолѣ, на завтрашнюю ночь не будетъ, быть можетъ, и крова, не будетъ куска хлѣба.... И надо будетъ опять, какъ когда-то графу Кириллу - продавать себя... Да, если "она" не сошлетъ не въ Сибирь!!..

   Яхта давно отчалила, была уже среди темныхъ водъ и слегка началась да волнахъ....

   Маргарита, стоя неподвижно, какъ статуя, свѣсилась черезъ бортъ и глядѣла почти безумными глазами въ темныя волны. Если бы она знала навѣрное, что все кончено, то она видѣла въ себѣ достаточно, даже болѣе чѣмъ нужно, мужества, чтобы броситься въ эти волны. Но слабый лучъ надежды мерцалъ въ ея потрясенной душѣ, обманывалъ ее и удерживалъ за бортомъ императорской яхты, удерживалъ на землѣ....

   И какъ сожалѣла она потомъ всю жизнь, что не рѣшилась покончить все въ темныхъ волнахъ русскаго залива....

  

  

   A когда еще начинался этотъ день, 28 ³юня, въ тѣ часы, когда Маргарита мечтала на террасѣ оран³енбаумскаго дворца, полная чудныхъ грезъ, а въ Петербургѣ Перфильевъ, обыгравъ Орлова, храпѣлъ на диванѣ, въ маленькомъ Монплезирѣ среди петергофскаго парка, Екатерина кончала свое письмо къ Григор³ю Орлову. Отъ волнен³я и скорби она не могла лечь спать.

   Солнце поднялось, начинался великолѣпный жарк³й, лѣтн³й день, а она грустно встрѣчала солнечный восходъ, золотивш³й морск³я волны, плескавш³я о берегъ и о гранитъ того домика, въ которомъ она сидѣла, почти подъ арестомъ.

   Она задумалась и была пробуждена голосами подъ окномъ. Выглянувъ, она узнала высокую и статную фигуру Алексѣя Орлова.

   Черезъ минуту вошла къ ней камеръ-фрейлина и доложила, что поручикъ Орловъ, котораго часовые не пропускаютъ, желаетъ съ ней переговорить.

   Государыня быстро одѣлась, какъ бы для прогулки, и вышла изъ домика....

   Часовымъ было приказано наканунѣ никого не пропускать въ Монплезиръ, но приказа не выпускать государыню прогуливаться по парку не было, конечно, отдано.

   Государыня перешагнула порогъ, Орловъ весело подалъ ей руку, и они, тихо прогуливаясь, пошли по дорожкѣ.

   Алексѣй Орловъ сказалъ ей тотчасъ нѣсколько словъ, отъ которыхъ она вздрогнула, задохнулась, пошатнулась и, если бы не его помощь, то, можетъ быть, упала бы....

   Повернувъ на другую дорожку, они пошли быстрѣй и черезъ нѣсколько минутъ государыня была уже въ каретѣ. Алексѣй сѣлъ на козлы, подобралъ возжи, молодецки крикнулъ на взмыленныхъ уже коней и карета помчалась.

   При выѣздѣ изъ Петергофа, изъ чащи кустовъ выскакалъ къ нимъ верховой офицеръ Бибиковъ, весело раскланялся и пустился рядомъ около дверецъ кареты.

   Верстахъ въ пяти отъ Петербурга, когда лошади, не смотря на отчаянные удары кнута, уже, выбившись изъ силъ, готовы были пасть, Алексѣй Орловъ завидѣлъ на дорогѣ другую карету! То были братъ Григор³й и Барятинск³й, выѣхавш³е навстрѣчу.

   Черезъ часъ государыня была у казармы ожидавшихъ ее измайловцевъ.

   Ласунск³й и съ нимъ нѣсколько офицеровъ и три роты солдатъ радостными криками встрѣтили государыню, цѣлуя ея одежду.....

   Затѣмъ привели полкового священника, и всѣ присягнули на вѣрность.

   Отсюда, съ барабаннымъ боемъ, двинулись всѣ въ семеновск³й полкъ. Но тамъ Ѳедоръ Орловъ уже сдѣлалъ тревогу, и семеновцы бѣжали къ нимъ на встрѣчу. Во главѣ двухъ полковъ государыня двинулась въ казанск³й соборъ.

   Духовенство, собранное ночью Сѣченовымъ, было на лицо. Весь синодъ былъ тоже на лицо. Сенаторы, предупрежденные тоже ночью Тепловымъ, были почти всѣ. Народъ заливалъ кругомъ паперть собора, не понимая, что творится въ немъ, и вскорѣ узналъ, что идетъ присяга государынѣ Екатеринѣ Алексѣевнѣ, потому что государь наканунѣ упалъ съ лошади и убился до смерти.

   Ежеминутно десятки экипажей подъѣзжали къ собору, и сановники въ блестящихъ мундирахъ выходили изъ нихъ. Служба кончилась. Государыня вскорѣ показалась на паперти собора, окруженная свитой.

   На ступеняхъ этой паперти, въ первыхъ рядахъ толпы, стояли два красавца богатыря, два брата.

   - Я крикну сейчасъ въ народѣ. Или теперь... или никогда! шепнулъ Алексѣй.

   - Обожди! отвѣчалъ Григор³й.- Хуже бы не вышло.

   - Чего ожидать! Какая бѣда отъ того? A потомъ поздно будетъ!

   Григор³й смущенно молчалъ.

   Въ ту минуту, когда государыня появилась на верхней ступени паперти, Алексѣй Орловъ поднялъ высоко шляпу надъ головой. Толпа, заливавшая кругомъ паперть, двинулась, и сотни, тысячи рукъ тоже поснимали шапки.

   - Ура! первые крикнули могучимъ голосомъ два богатыря.

   И ура это пронеслось по всей площади, и тысячи голосовъ подхватили его... Казалось, вся площадь содрогнулась и колыхнулась...

   - Да здравствуетъ государыня императрица, самодержица всеросс³йская! крикнулъ снова Алексѣй Орловъ къ народу...

   Легкое, но замѣтное волнен³е сдѣлалось въ рядахъ блестящей свиты государыни.

   - Что ты? схватилъ брата за руку Григор³й.

   Но богатырь-поручикъ, уже обернувшись къ блестящей свитѣ, первыхъ сановниковъ государства, вымолвилъ громко и дерзко:

   - Что жъ не подхватываете, бояре?.. и, обернувшись къ народу, выкрикнулъ могуче:

   - Братцы, нутко мы... Да здравствуетъ самодержица всеросс³йская!

   И ревъ тысячей голосовъ загремѣлъ на всю окрестность:

   - Да здравствуетъ государыня, самодержица! наша матушка!..

   Для этихъ голосовъ, что "матушка", что "самодержица" было одно и то же... Хорошее, ласковое слово!.. У могучаго крика этого былъ слабый откликъ, будто эхо. Свита тоже повторила слова:

   - Самодержица всеросс³йская!

   И въ этой свитѣ былъ одинъ человѣкъ, поблѣднѣвш³й теперь, какъ смерть, Никита Ивановичъ Панинъ.

   Сейчасъ близь алтаря говорили ему, и государыня, и высш³е чины государства - про регентство... Начавшись на словахъ у алтаря собора, оно уже окончилось теперь на паперти.

   Начался разъѣздъ, сумятица, крики радости, вопли, давка, безурядица. Народъ ликовалъ, кто зная о чемъ, а кто и не зная, а такъ!.. Только сановники, съ трудомъ находя свои экипажи и разсаживаясь, будто сговорились и всѣ повторяли одно и то же другъ дружкѣ:

   - Да, какъ же?! Да что же?! Да кто же?! Какъ же самодержица?.. Говорили: регентство... Совѣтъ вельможъ...

   - Ловко!.. Ей-Богу ловко!.. Первый сортъ!!.

  

  

   Черезъ часъ въ новомъ зимнемъ дворцѣ была еще большая сумятица.

   Уже весь Петербургъ, придворные, сенатъ и синодъ, высшее общество, всѣ резиденты иностранныхъ державъ, кромѣ одного, конечно, Гольца, сотни разряженныхъ дамъ, густой толпой наполняли залы и гостиныя дворца. Нѣмецкая принцесса Соф³я-Фредерика Ангальдъ-Цербстъ, по замужеству герцогиня Голштейнъ-Готторнъ, принимала всенародное поздравлен³е съ восшеств³емъ на всеросс³йск³й прародительск³й престолъ...

   Не будь на свѣтѣ младенца наслѣдника Павла Петровича, все бы это всякому показалось безсмыслицей!!

   Ликован³е было общее! Не прошло получаса, какъ австр³йск³й посолъ Мерс³й узналъ нѣчто, что заставило и его тоже ликовать, а въ его лицѣ и Европу! Бретейль узналъ, что его просятъ взять назадъ грамоты и остаться посломъ. Гакстгаузенъ узналъ, что о войнѣ съ Дан³ей, конечно, и помину не будетъ... И Фридрихъ тоже вскорѣ возликуетъ.

   Покуда во дворцѣ толпилась и шумѣла блестящая толпа, на улицахъ столицы уже начиналась своевольная безпорядица. Кабакамъ приходилось плохо!..

   Преображенцы, съ утра волновавш³еся по своимъ ротнымъ дворамъ, безъ всякаго приказан³я офицеровъ, собрались, наконецъ, на полковомъ дворѣ, и здѣсь, Пассекъ, освобожденный силкомъ Баскаковымъ, принялъ надъ ними начальство. Преображенцы тотчасъ, кое-какъ выстроившись въ ряды, двинулись ко дворцу.

   Только одинъ рядовой запоздалъ во время присоединиться къ своей ротѣ и теперь догонялъ ее - Державинъ. Онъ былъ блѣденъ и взволнованъ, но отъ иныхъ причинъ,- въ это утро безпорядицы и самоуправства на ротномъ дворѣ у него украли его послѣдн³я деньги.

   Едва преображенцы вышли на Литейную, имъ на встрѣчу не шелъ, а почти бѣжалъ, запыхавшись, офицеръ ихъ же полка... Внѣ себя, онъ выхватилъ шпагу, бросился на первые ряды и крикнулъ:

   - Назадъ!! Крамольничать! Противъ законнаго государя!! Бунтовать! Назадъ, мерзавцы! Перекрошу всѣхъ!!

   И шпага его засверкала надъ головами ближайшихъ. Это былъ лейбъ-компанецъ Квасовъ.

   Но десятки голосовъ заревѣли вдругъ на ненавистнаго офицера:

   - Бей его! Коли! въ штыки! - зачѣмъ? Бей просто... Не пакости штыка объ лѣшаго!..

   И чрезъ полъ-минуты Акымъ Акимовичъ, окруженный, какъ волкъ собаками, замертво повалился среди улицы, отъ жестокихъ ударовъ прикладами. Только чрезъ часъ очнулся онъ въ какой-то цирюльнѣ, куда подобрали его изъ жалости прохож³е.

   Между тѣмъ, за угломъ Литейной, на Симеоновской, куда завернули солдаты, другой офицеръ верхомъ наскакалъ на нихъ и вломился въ ряды, тоже обнажая шпагу. Это былъ Воейковъ.

   - Стой! Вольница! Кто смѣлъ безъ моего приказу сбой ударить?.. заворачивай назадъ!

   И Воейковъ ударилъ ближайшаго солдата плашмя по головѣ, но чрезъ мгновенье раздалась команда Пассека:

   - Ребята! Валяй его, бунтовщика...

   Солдаты бросились, одинъ ударъ вышибъ у офицера его шпагу, друг³е два ранили лошадь. Она взвилась на дыбы и, отскочивъ, запрыгала хромая, но разъяренные солдаты бѣгомъ пустились по Симеоновской, преслѣдуя обезоруженнаго, и скоро прижали его къ берегу Фонтанки. Воейковъ, не видя спасен³я отъ штыковъ, въѣхалъ въ рѣчку по грудь лошади.

   - Не мочиться же изъ-за него! крикнулъ кто-то.- Брось! Не время!.. Опосля всѣхъ переколемъ, кто противничаетъ матушкѣ...

   И солдаты бросились на мостъ и уже на рысяхъ пустились къ зимнему дворцу, гдѣ гудѣла на лугу несмѣтная толпа, окружая измайловцевъ, семеновцевъ и отдѣльные отряды, прибѣжавш³е отъ разныхъ полковъ.

   Часа черезъ два городъ уже волновался весь, по всѣмъ улицамъ. Кой-гдѣ уже были драки, кое-гдѣ уже были разбиты кабаки, а въ нѣкоторыхъ ненавистныхъ домахъ было уже все разграблено.

   И вскорѣ, поневолѣ была назначена стража охранять нѣкоторые дома и въ томъ числѣ палаты прусскаго посланника. Но Гольца уже не было въ домѣ. Онъ при первыхъ признакахъ уличной сумятицы укрылся въ опустѣломъ домѣ Маргариты, а чрезъ часъ, по совѣту нѣмца лакея, не считавшаго и этотъ домъ безопаснымъ, вмѣстѣ съ нимъ перешелъ въ квартиру Шепелева, какъ офицера и знакомаго.

   Княжна Василекъ, перепуганная сама на смерть, скрыла посланника въ спальнѣ жениха.

   Она была въ страшномъ волнен³и, и душа ея уже изболѣлась въ мысляхъ о томъ, кто былъ ей дороже всего въ м³рѣ. Да и было отчего! Юноша, еще слабый, при первыхъ кликахъ на улицѣ, понялъ, что творится здѣсь, и, нанявъ тройку, ускакалъ въ Оран³енбаумъ, стать на сторону законнаго государя и своего благодѣтеля... A если нужно, то и умереть, защищая его!..

   На Большой Морской, около полудня, толпа зѣвакъ была гуще, плотнѣй и особенно весела. Смѣхъ, шутки, прибаутки гудѣли кругомъ... Одни расходились, друг³е прибывали, и здѣсь безъ конца передавалась милая вѣсточка, и на всѣхъ лицахъ была написана радость.

   Здѣсь съ часъ назадъ конногвардейцы замѣтили въ каретѣ проѣзжавшаго Жоржа, тотчасъ вытащили его вонъ, и ненавистный принцъ тутъ же среди улицы былъ нещадно избитъ.... Быть можетъ, несчастный былъ бы и умерщвленъ, если бы генералъ-полицеймейстеръ Корфъ слезно не выпросилъ его у толпы именемъ государыни и не увезъ къ себѣ, обѣщаясь и клянясь посадить его на хлѣбъ и на воду...

   - Онъ насъ съ мужьями всѣхъ развести хотѣлъ! вопили двѣ бабы съ преображенскаго ротнаго двора.

   - Поучили таки Жоржушку!.. радовались всѣ обыватели.

   Это было самое радостное событ³е дѣйства петербургскаго за весь этотъ памятный, дик³й, пьяный, но не кровопролитный день... если не считать въ кровь разбитый Жоржинъ носъ.

   За то конно-гвардейцы, выпустивш³е поневолѣ изъ рукъ свою жертву, тотчасъ бросились во дворецъ принца, и чрезъ два часа въ немъ было все раззорено или разграблено, а перепуганная челядь спаслась въ разсыпную по сосѣднимъ улицамъ. Только одной маленькой комнаты не могли тронуть солдаты. Въ ней ничего не было дорогого! Но въ ней сидѣли принцессы почти безъ чувствъ отъ страха, а у дверей ихъ стоялъ добровольнымъ стражемъ отъ расходившихся янычаръ офицеръ Голицынъ. Не явись онъ случайно сюда, то, вѣроятно, и обѣ принцессы пострадали бы такъ же, какъ Жоржъ, если не хуже....

   Во всѣхъ домахъ столицы было то же движен³е, что и на улицѣ.

   Господа и челядь выѣзжали, выбѣгали, ворочались и суетились. Только въ двухъ домахъ на весь городъ было спокойно. Въ домѣ Воронцова, отца глупой, толстой, ненавистной питерцамъ "Романовны", было тихо. Радоваться домохозяевамъ было нечему, суетиться отъ сборовъ во дворецъ или въ гости, побесѣдовать на радостяхъ, не приходилось, а народу или солдатамъ шумѣть въ горницахъ и грабить было тоже нельзя. Съ утра многочисленный караулъ занималъ дворъ, подъѣздъ и всѣ двери, по приказан³ю государыни, во время вспомнившей и опасавшейся здѣсь народной мести и расправы. Былъ другой домъ, гдѣ было не только тихо, но мертво, хотя караула тутъ ставить было не зачѣмъ. Ворота на дворъ были затворены, двери главнаго подъѣзда заперты, ставни нижняго этажа закрыты. Хозяинъ дома хворалъ!... И хворалъ онъ уже седьмой разъ за свою жизнь. Онъ хворалъ при всѣхъ, какъ законныхъ перемѣнахъ правительства, такъ равно и при всѣхъ переворотахъ за все XVIII столѣт³е. Теперь, какъ и всегда, при всякой повторяющейся болѣзни, онъ хворалъ еще тяжелѣй, т. е. боялся и трусилъ болѣе, чѣмъ когда-либо... Да и было отчего! Ни одно еще дѣйство народное не заставало его такъ врасплохъ, такъ внезапно и непостижимо!...

   Разумѣется, это былъ ²оаннъ ²оанновичъ Скабронск³й. Старикъ сидѣлъ въ своемъ кабинетѣ, прислушивался къ шуму на улицѣ, вздыхалъ, качачалъ головой и думалъ про себя, или же шепталъ тихонько:

   - Господи! Да когда же этому конецъ будетъ? Что жъ у насъ вѣкъ вѣковъ такъ и будутъ камедь, да скоморошество разыгрываться, чудеса въ рѣшетѣ представляться!

   И умный старикъ, конечно, видѣлъ ясно и глубоко вѣрилъ, какъ и мног³е, что теперешн³й переворотъ самый беззаконный и отчаянный изъ всѣхъ, а новое правительство самое ненадежное и самое недолговѣчное. Онъ помнилъ хорошо, какъ если б