Салиас Евгений Андреевич - Петербургское действо

ться-то вѣдь ужь нельзя ему будетъ....

   Князь поднялъ голову, посмотрѣлъ на сестру и вдругъ вскочилъ со своего мѣста.

   - Ахъ, Настенька! Умница! Соломонъ, ей-Богу! Слышь ты, ²уда, вашъ только царь Соломонъ эдакъ-то вотъ разсуждалъ.

   Князь разцѣловалъ сестру, повеселѣлъ и воскликнулъ:

   - Такъ! Истинно! Вѣрно! Ловко! Зеръ гутъ! Или прощенье полное, или чтобы тотчасъ на цѣпь и въ Бѣлозерскъ!! Ѣду въ Котцау, а отъ него къ "Романовнѣ" нашей!

   Но прежде, чѣмъ отправляться по дѣламъ, князь долженъ былъ отвезти сестру домой.

   Настя, вернувшись къ себѣ, самоувѣренно и спокойно разсказала теткѣ и сестрѣ подробности своихъ визитовъ по городу, кого она видѣла и что говорила и что слышала. Все это было выдумкой, она все время своего отсутств³я просидѣла у князя Глѣба. Но лгать на этотъ ладъ Настѣ приходилось уже не въ первый разъ. И эта ложь не только не смущала ее, не только не была ей въ тягость, но, видя какъ довѣрчиво и опекунша и Василекъ выслушиваютъ ея выдумки, Настя становилась съ каждымъ днемъ смѣлѣе и съ каждымъ днемъ относилась къ обѣимъ съ большимъ пренебрежен³емъ. Она начинала считать себя неизмѣримо выше ихъ разумомъ и способностями.

   - "Онѣ вѣдь дуры", поневолѣ, мысленно разсуждала она.

   Между тѣмъ, за послѣднее время, бесѣды съ братомъ наединѣ приносили свои плоды. Онъ поучалъ сестру и готовилъ ее на самую распущенную жизнь, въ виду своей личной пользы.

  

  

   На Невской перспективѣ, за нѣсколько домовъ отъ Полицейскаго моста, полускрываемый рядомъ большихъ липъ и березъ, стоялъ двухъэтажный домъ, простой, но красивый. Архитектура его была того стиля, который само собою незамѣтно проникъ въ Росс³ю и главнымъ образомъ въ Петербургъ, начиная съ Петра Великаго. Стиль этотъ чисто старый голландск³й: простыя угловатыя формы всѣхъ очертан³й, плоск³я, рельефныя колонны, кое-гдѣ, какъ-бы вставленныя въ рамкахъ, скульптурныя украшен³я, оттѣненныя желтой краской отъ бѣлаго фона стѣны; при этомъ очень высокая, крутая крыша, на которой не можетъ залежаться снѣжный сугробъ.

   Домъ этотъ былъ выстроенъ однимъ родственникомъ и любимцемъ кабинетъ-министра Вольшскаго. Послѣ казни покровителя, владѣлецъ дома тоже пострадалъ и отправился въ ссылку. Теперь домъ этотъ принадлежалъ голландцу, явившемуся въ царствован³е Анны ²оанновны въ качествѣ вольнонаемнаго матроса, а теперь ставшему не болѣе и не менѣе какъ банкиромъ. Его фирма была извѣстна всему Петербургу и онъ сдѣлался кредиторомъ многихъ болѣе или менѣе крупныхъ личностей, чиновниковъ и офицеровъ на разныхъ ступеняхъ ³ерархической лѣстницы. Когда-то онъ былъ Круксъ, теперь же сдѣлался Ванъ-Круксъ. Но самъ хозяинъ матросъ, банкиръ, кораблестроитель, подрядчикъ и аферистъ на всѣ руки не жилъ въ домѣ, который пр³обрѣлъ только ради того, что онъ напоминалъ ему немного его родину. Онъ жилъ на маленькой квартирѣ недалеко по Мойкѣ.

   Домъ за годъ назадъ былъ занятъ пр³ѣхавшимъ въ Петербургъ съ молодой женой графомъ Кириллою Скабронскимъ. Здѣсь роскошно устроился промотавш³йся внукъ графа ²оанна ²оанновича, котораго, наконецъ, привели въ отчизну на жительство уже совершенно стѣсненныя обстоятельства.

   Въ нижнемъ этажѣ дома помѣщались только парадныя комнаты, на столько великолѣпно отдѣланныя, на сколько было только возможно въ то время въ Петербургѣ. Жилыя комнаты помѣщались во второмъ этажѣ. Въ домѣ этомъ, обстановка котораго была такая же, какъ и во всѣхъ прочихъ богатыхъ домахъ Петербурга, была только одна особенность: малое сравнительно количество служителей. Вдобавокъ прислуга эта была не изъ русской дворни, праздной, лѣнивой и неряшливой.

   Въ этомъ домѣ было человѣкъ пять-шесть людей, но всѣ они были опрятно одѣты, смотрѣли весело, аккуратно и усердно дѣлали свое дѣло и нѣкоторые изъ нихъ даже не говорили по-русски. Одинъ былъ чистый французъ, привезенный графомъ съ собой, другой былъ нѣмецъ, третья. любимая горничная графини, была курляндка.

   Было уже часовъ десять утра. На улицахъ было довольно много прохожихъ и проѣзжихъ; въ сосѣднихъ домахъ, въ особенности поближе къ Полицейскому мосту и ко дворцу государя, замѣчалась уже начавшаяся суета дня, а въ домѣ этомъ все еще было тихо.

   Въ немъ еще только просыпалась прислуга, привыкшая жить на иностранный ладъ: ложиться, по милости господъ, поздно и вставать передъ полуднемъ.

   Въ нижнемъ этажѣ угловая гостиная съ красивою пунцовою мебелью, съ изящнымъ убранствомъ, переполненная картинами: и бронзой, отличалась отъ обыкновенныхъ гостиныхъ высокимъ куполомъ вмѣсто потолка. Это была фантаз³я того, кто когда-то строилъ домъ и умеръ затѣмъ въ Бѣлозерскѣ. Въ глубинѣ этой небольшой, по-заморски убранной гостинной стояла большая, необыкновенно эффектная кровать, вся рѣзная изъ розоваго дерева и вся испещренная бронзовыми гирляндами и фарфоровыми медальонами; на четырехъ витыхъ колонкахъ высился легк³й, красивый и эффектно драпированный балдахинъ съ занавѣсами изъ голубого бархата, а на верхушкѣ его два маленькихъ золотыхъ льва держали щитъ съ гербомъ графовъ Скабронскихъ. По присутств³ю здѣсь этой красивой голубой кровати среди неправильно разстановленной и сбитой въ кучу пунцовой мебели было видно, что въ гостиной была только временно устроена спальня.

   Дѣйствительно, здѣсь ночевала теперь и проводила часть дня хозяйка квартиры, графиня Маргарита Скабронская, лишь за нѣсколько мѣсяцевъ перебравшаяся сюда сверху, подальше отъ больного мужа.

   Часу въ одиннадцатомъ люди поднялись на ноги и стали тихонько переходить изъ комнаты въ комнату, убирая домъ.

   Скоро внизу появилась хорошенькая, молоденькая нѣмка, пестро и щегольски одѣтая, съ коротенькой юбочкой на фижмахъ, въ снѣжно-бѣлыхъ чулкахъ, въ башмакахъ съ бантами на огромныхъ каблукахъ; на груди ея была скрещена и завязана сзади узломъ большая шелковистая косынка. Нѣсколько разъ подходила она къ дверямъ пунцовой гостиной, очевидно прислушиваясь: не проснулась ли барыня. Но въ это время въ горницѣ съ куполомъ все было тихо.

   Черезъ забытую вчера неопущенную на окно тяжелую занавѣсь врывался въ комнату ярк³й свѣтъ уже высоко поднявшагося солнца и игралъ сотнями переливовъ въ позолотѣ львовъ на балдахинѣ, въ золотомъ карнизѣ купола и въ бронзѣ всей мебели. Одинъ ярк³й солнечный лучъ падалъ прямо на кровать и ослѣпительно горѣлъ на голубомъ бархатѣ драпировки, въ ея серебристой бахромѣ и кистяхъ и на атласномъ нѣжно-желтомъ одѣялѣ, обшитомъ кружевами.

   На широкой двойной кровати крѣпко спала молодая и особенно красивая женщина. Это и была графиня Маргарита. Солнце свѣтило прямо на нее и ужь успѣло сильно пригрѣть и одѣяло, и подушку, къ которой прильнула она щекой и которую обсыпала вьющимися прядями черныхъ волосъ съ примѣсью пудры. Ея обнаженныя красивыя плечи и изящныя руки, недвижно протянутыя сверхъ толстыхъ складокъ наброшеннаго одѣяла, тоже начинало довольно сильно согрѣвать этимъ солнечнымъ лучемъ. Но сонъ ея былъ слишкомъ крѣпокъ, даже отчасти тяжелъ. Она тяжело дышала, припекаемая солнцемъ, грудь высоко вздымалась... но все-таки красавица не просыпалась. Она сильно устала наканунѣ на веселомъ вечерѣ и поздно вернулась домой.

   Около нея на столикѣ лежали часы и затѣмъ три предмета, которые она, конечно, спрятала бы тотчасъ, если бы сюда нескромно проникъ посторонн³й взоръ.

   Во-первыхъ, лежалъ листъ бумаги, исчерченный карандашемъ съ безконечными рядами цифръ. Вчера, уже ночью, въ постели, сводила она безконечные счеты и, конечно, не счеты прихода, а непомѣрнаго, не по силамъ расхода. Рядомъ съ этимъ листкомъ стояла маленькая изящная саксонская чашечка съ остаткомъ питья. То, что ей наливалось вечеромъ хорошенькой нѣмкой-наперсницей въ эту чашечку, было почти тайной между ними обѣими. Это было любимое наркотическое питье, составленное изъ разныхъ спец³й, сильно дѣйствующихъ на нервы. Въ составъ его входила и частица турецкаго гашиша.

   Наконецъ, около чашечки лежала крошечная золотая табакерка, и съ голубой эмали крышка, среди маленькихъ брилл³янтовъ и жемчужинъ, выглядывала прелестная головка амура на двухъ бѣленькихъ крылышкахъ. Табакерка свидѣтельствовала о пр³обрѣтенной дурной привычкѣ, зачастую свойственной многимъ молодымъ красавицамъ и львицамъ ея среды, но все-таки изъ прилич³я и скромности скрываемой въ обществѣ.

   Спящая красавица на этой изящно-щегольской кровати, какъ бы обрамленная яркими цвѣтами шелка и бархата, да еще ярко, будто любовно, озаренная полдневнымъ солнцемъ, была дѣйствительно замѣчательно хороша собой; лицо ея нѣжныхъ очертан³й, не смотря на тяжелый сонъ, все-таки дышало молодостью, силой и страстью.

   Невдалекѣ отъ постели, на большомъ креслѣ было брошено снятое съ вечера платье, но не женское. Это былъ полный мундиръ кирасирскаго полка. Далѣе, на столѣ, накрытомъ узорчатой скатертью, слегка съѣхавшей на бокъ, лежали маленьк³я игральныя карты, коробка съ бирюльками и крошечная перламутровая дощечка съ квадратиками, а вокругъ нея были разсыпаны так³е же крошечные шахматы. Ими, конечно, могли съ удобствомъ играть только тѣ маленьк³я ручки, которыя покоились теперь во снѣ на одѣялѣ, любовно пригрѣтыя солнечными лучами.

   Тутъ же среди шахматъ лежалъ брошенный вчера флаконъ съ пролитыми духами и тонк³й раздражающ³й запахъ все еще распространялся кругомъ стола.

   Если бъ посторонн³й человѣкъ, хотя бы дряхлый старикъ. могъ проникнуть теперь въ эту импровизованную спальню, то навѣрное и невольно залюбовался бы на спящую красавицу. A если бы сюда могъ заглянуть юноша Шепелевъ, то по красивому лицу спящей да и по брошенному рядомъ мундиру, онъ узналъ бы своего ночного спасителя, котораго принялъ за офицера-измайловца.

   Во второмъ этажѣ, въ небольшой горницѣ, помѣщавшейся почти надъ гостиной, всѣ занавѣсы были тщательно спущены и лучъ дневного свѣта только едва скользилъ между двухъ не плотно сдвинутыхъ половинокъ. Обстановка этой горницы была иная и все въ ней было въ прямомъ противорѣч³и съ изящной обстановкой нижней комнаты съ куполомъ.

   Здѣсь обыкновенный потолокъ былъ нѣсколько ниже; у стѣны стояла небольшая простая кровать и въ ней на трехъ большихъ подушкахъ виднѣлась какъ бы полусидячая фигура мужчины съ худымъ, желтоватымъ и изможденнымъ лицомъ, слегка обросшимъ усами и бородой. Большой круглый предъ диваномъ столъ былъ заставленъ рюмками, стаканами, скляницами и пузырьками. Удушливый и кисловатый аптечный запахъ наполнялъ темную горницу.

   Въ горницѣ этой былъ только небольшой диванъ и нѣсколько креселъ, обитыхъ такою же голубой матер³ей, какая с³яла теперь внизу на балдахинѣ большой двойной кровати, перенесенной отсюда. Овальная мебель была какъ бы набрана въ домѣ, по мѣрѣ надобности въ ней и не ради щегольства, а ради дѣйствительной потребности. Около самой кровати стояло массивное кресло, обитое темной шерстяной матер³ей. На маленькомъ столикѣ близь постели, около кружки съ какимъ-то ѣдко пахнувшимъ питьемъ, лежала маленькая книжка съ золотымъ обрѣзомъ, съ золотистымъ крестомъ на пунцовомъ переплетѣ. Это было евангел³е на французскомъ языкѣ.

   Полусидячая фигура на кровати былъ человѣкъ, которому теперь нельзя было опредѣлить года. Болѣзнь трудная, злая и давнишняя жестока исказила черты лица, когда-то, и еще даже недавно, красиваго, молодого. Узнать въ больномъ изящнаго графа Кириллу Петровича Скабронскаго было теперь мудрено. Онъ уже давно неподвижно опрокинулся на подушки, но не спалъ, а былъ въ какомъ-то болѣзненномъ забытьи. Это былъ не сонъ, а полное разслаблен³е, отсутств³е жизненныхъ силъ, которыя ежедневно все болѣе и болѣе покидали будто тающее тѣло. Изрѣдка онъ глубоко вздыхалъ и тотчасъ начиналъ судорожно и сухо кашлять, но при этомъ не открывалъ глазъ и какъ бы оставался все-таки въ безсознательномъ состоян³и.

   Ни около постели, ни гдѣ либо на мебели не видно было никакой снятой одежды, кромѣ мѣховаго шлафрока на креслѣ. Больной уже нѣсколько мѣсяцевъ не выходилъ изъ этой горницы никуда и нѣсколько недѣль лежалъ, не вставая съ постели. Безпощадная, медленная болѣзнь постепенно уничтожала его, незамѣтно, какъ-то тихо и будто умышленно осторожно, тѣшилась надъ жизнью, которую уносила частицами, всяк³й день, понемножку. Болѣзнь будто играла съ этимъ человѣкомъ, какъ играетъ кошка съ мышью, то отпуститъ, дастъ вздохнуть, дастъ ожить, позволитъ оглядѣться, придти въ себя, начать надѣяться, и опять круто захватитъ, опять гнететъ, мучаетъ, покуда будто нечаянно, въ увлечен³и злобной игрой своей, не порветъ вдругъ окончательно жизненной нити. И теперь больной графъ Скабронск³й часто уже вздыхалъ съ мысл³ю тяжелой и душу леденящей, но искренней: скоро-ли?!..

   Наконецъ, спустя часъ, усилившееся движен³е на улицахъ, легк³й шорохъ въ комнатахъ, гдѣ убирала прислуга, и отчасти позднее время разбудили спящую внизу красавицу.

   Графиня Маргарита открыла свои красивые черные глаза, лѣниво обвела ими кругомъ себя по горницѣ, но не шевельнулась и тотчасъ же задумалась. Съ самой минуты пробужден³я, всяк³й день, въ ней являлась все та же неотвязная, постоянная дума, неотвязная забота о трудныхъ обстоятельствахъ странно сложившейся ея жизни.

   На это утро всякая другая женщина поспѣшила бы встать и опустить гардины или какъ нибудь укрыться отъ горячихъ лучей солнца, черезъ-чуръ сильно пригрѣвшихъ ее. Графиня, напротивъ, съ наслажден³емъ осталась на этомъ припекѣ. Она еще съ дѣтства любила грѣться на солнцѣ и ощущать въ себѣ огонь пронизывающихъ тѣло лучей. Она сама любила сравнивать эту свою страсть съ отличительною чертой змѣи, которая по цѣлымъ часамъ лежитъ на самомъ палящемъ солнцѣ и грѣется, свернувшись въ кольцо на раскаленномъ камнѣ. И если эта страсть графини была общая со змѣей, то и кромѣ нея было въ характерѣ молодой красавицы много змѣинаго, за исключен³емъ развѣ злости и ядовитости.

   Наконецъ, Маргарита протянула руку, хотѣла взять колокольчикъ и позвонить горничную, но глаза ея упали на табакерку и она прежде всего по пробужден³и не могла отказать себѣ въ первомъ обычномъ удовольств³и. Когда она взяла табакерку и, доставъ микроскопическую щепотку, понюхала, красивое личико ея тотчасъ же слегка оживилось и стало менѣе сонливое и вялое.

   Затѣмъ она позвонила, въ дверяхъ тотчасъ же показалась хорошенькая ея горничная Шарлота и, оглядѣвшись, ахнула и всплеснула руками. Обращаясь къ своей госпожѣ фамильярно и бойко, она заговорила по нѣмецки:

   - Ахъ, liebe Gräfin, опять я забыла опустить занавѣску. Ужь какъ, вѣрно, вы меня бранили.

   - Ахъ, нѣтъ, Лотхенъ, я очень рада была. Солнце меня пригрѣло, а я этимъ въ Росс³и рѣдко наслаждаюсь. Мы будемъ лучше всегда оставлять эту занавѣску. Авось, хоть разъ въ мѣсяцъ, въ Петербургѣ подымется европейское солнце.

   - Ну, здѣсь оно не любитъ часто бывать, отозвалась Лотхенъ.

   Горничная, живая и ловкая въ движен³яхъ, и въ голосѣ и походкѣ, вышла изъ спальни и скоро вернулась съ фарфоровымъ подносомъ, на которомъ стоялъ маленьк³й красивый сервизъ. Она уставила подносъ на другомъ столикѣ и придвинула все къ кровати.

   - Сегодня кофе будетъ хуже, заговорила она, оглядываясь,- вы ужь очень долго спали. Что это?! Опять считали! Какъ не стыдно глаза напрасно портить.

   Графиня, накладывая себѣ сахаръ въ чашку, вдругъ остановилась среди движен³я и, поднявъ чуть-чуть свои тонк³я черныя брови, вымолвила, какъ бы показывая ими въ верхн³й этажъ.

   - Ну, что тамъ?

   - Ничего, все то же! Чему тамъ быть?! небрежно выговорила Лотхенъ, подбирая на большомъ столѣ разсыпанныя карты, бирюльки и шахматы.

   - Смотрите, Фленсбургъ ихъ изъ Парижа выписалъ, а вы пролили, прибавила она, показывая флаконъ отъ духовъ.

   - Спитъ или проснулся? спросила Маргарита, не обращая вниман³я на замѣчан³е любимицы.

   - Право, не знаю, кажется, Эдуардъ еще внизу. A ужь онъ будто чутьемъ слышитъ всегда, когда его баринъ долженъ проснуться.

   Наступило минутное молчан³е, послѣ котораго Лотхенъ, подойдя къ столику съ кофеемъ, засунула руки въ кармашки своего полотнянаго, пестраго въ цвѣточкахъ, платья, которое замѣняла въ праздничные дни шелковымъ, и глядя пристально въ лицо графини, выговорила полушепотомъ:

   - Когда жъ это, liebe Gräfin, конецъ будетъ? Это ужасно! Что-жъ этотъ проклятый Вурмъ вамъ говорилъ вчера?

   Графиня слегка пожала красивымъ полуобнаженнымъ и снѣжно-бѣлымъ плечомъ и вздохнула:

   - Что-жъ онъ знаетъ! выговорила она чрезъ мгновен³е, - говоритъ: скоро, на-дняхъ; а потомъ пройдетъ мѣсяцъ и онъ говоритъ: не знаю, и утѣшаетъ тѣмъ, что во всякомъ случаѣ надо ждать, когда ледъ на Невѣ пройдетъ. A когда онъ двинется?! вдругъ какъ бы разгнѣвалась молодая женщина.- Я спрашивала вчера Полину. Она говоритъ, что бываетъ иногда ледоходъ въ маѣ мѣсяцѣ. A мы за эти два мѣсяца сто разъ успѣемъ съ ума сойти.

   И Маргарита перестала пить свой кофе, задумалась глубоко и прошептала:

   - Да, ужасно! Думала ли я, что буду когда либо въ такомъ положен³и?

   - Старый графъ?! выговорила Лотхенъ шепотомъ и съ особымъ ударен³емъ, какъ бы нѣчто повторяемое въ сотый разъ.

   - Ну, дѣдъ?.. Ну, хорошо! Ну, что же?.!..

   - Что? повторила Лотхенъ и тоже фамильярно подернула плечами.- Зажмурьтесь, да и рѣшитесь... Говорятъ, надо глаза закрыть, когда что страшно или противно...

   Графиня вдругъ расхохоталась весело и прибавила, кончивъ свою чашку.

   - Ты вотъ другихъ посылаешь, а ты сама попробуй, какъ это весело.

   Лотхенъ тоже разсмѣялась.

   - У меня такого дѣда нѣтъ! A если бъ былъ... О-о!.. Я бы показала силу характера.

   - Должно быть! Хвастунья! Это легко на словахъ!...

   - Я не говорю - легко. Но если ужь необходимость... Да и что вамъ стоитъ, если только вы захотите? A вѣдь у него, всѣ говорятъ, при его скупости, огромное состоян³е. Всѣ наши долги онъ бы могъ сразу уплатить однимъ годовымъ доходомъ съ одного какого нибудь имѣн³я. A вамъ что для этого надо? Немножко полюбезничать съ нимъ, приласкаться къ старому брюзгѣ. A еслибъ даже и влюбился въ васъ, въ свою внучку, этотъ старый грѣховодникъ, то и пускай влюбится. Оно не опасно! Вѣдь опасности никакой не будетъ, не смотря на полное его желан³е быть опаснымъ...

   И обѣ женщины вдругъ начали весело. и громко смѣяться тѣмъ же звенящимъ серебристымъ смѣхомъ, какимъ еще недавно смѣялись въ саняхъ надъ спасеннымъ въ оврагѣ преображенцемъ. Смѣхъ этотъ былъ на столько рѣзокъ, что даже достигъ до подушекъ больного, который лежалъ на верху. Онъ отъ этого смѣха какъ бы пришелъ въ себя и открылъ глаза.

   Въ горницѣ его сидѣлъ ужь давно на стулѣ близь дверей, на цыпочкахъ прокравш³йся вѣрный слуга его, французъ изъ Нанса, Эдуардъ. Онъ, дѣйствительно, какъ бы чутьемъ всегда зналъ, когда больной графъ проснется. При первомъ движен³и руки больного, и съ пробужден³я начинающагося сухого кашля Эдуардъ приподнялъ занавѣску на окнѣ и приблизился къ кровати.

   - Какъ себя чувствуетъ monsieur le comte? началъ онъ съ обыденной фразы, которую говорилъ, однако, всякое утро не ради только того, чтобы сказать что-нибудь, а дѣйствительно озабоченный положен³емъ больного, котораго любилъ и которому считалъ себя во многомъ обязаннымъ.

   Молодой малый былъ взятъ графомъ во Франц³и изъ простой крестьянской семьи и въ два-три года онъ сдѣлалъ изъ поселянина самаго элегантнаго лакея, способнаго на все и получающаго большое жалованье. Со смерт³ю любимаго барина Эдуардъ, конечно, терялъ немного, такъ какъ его во всякомъ богатомъ домѣ и въ Петербургѣ и даже въ Парижѣ взяли бы съ охотой. Но Эдуардъ искренно привязался къ этому русскому барину, который обращался съ нимъ по-братски.

   - Какъ вы почивали? заговорилъ Эдуардъ по-французски.

   - Какъ всегда,- слабымъ голосомъ отозвался графъ.- Вурмъ не пр³ѣзжалъ?

   - Нѣтъ еще. Не прикажете ли свѣжаго питья!

   Больной промолчалъ и только движен³емъ вѣкъ и бровей отвѣчалъ слугѣ.

   Въ эту минуту новый залпъ свѣжаго хохоту внизу и веселые голоса долетѣли до слуха графа и онъ тяжело вздохнулъ, какъ бы въ отвѣтъ на это.

   - Que diable! Avec l'aube!., проговорилъ Эдуардъ сердито. И графъ понялъ, что вѣрный слуга, говоря про этотъ хохотъ внизу, оскорбленъ имъ.

   Между тѣмъ, въ нижней гостинной Лотхенъ разсказывала въ подробностяхъ барынѣ истлр³ю, случившуюся съ пруссакомъ Котцау. Лотхенъ, близкая знакомая Михеля и вообще пр³ятельница со всѣми привезенными людьми принца Жоржа, съ которыми часто видалась, могла знать до малѣйшихъ подробностей все дѣлающееся у него въ домѣ. Лотхенъ передавала графинѣ_} что принцъ и господинъ Фленсбургъ очень смѣялись надъ однимъ молодымъ часовымъ, который такъ говорилъ съ ними по-нѣмецки, что его высочество до сихъ поръ безъ смѣха вспомнить не можетъ.

   Графиня, конечно, уже давно знала всю истор³ю Котцау, но на это утро Лотхенъ прибавила еще нѣсколько подробностей. Юркая, кокетливая и веселая горничная тоже много бывала въ гостяхъ въ своей средѣ, какъ и графиня, ея полупр³ятельница. И каждый день она старалась собрать въ городѣ побольше вѣстей, побольше сомнительныхъ происшеств³й, побольше всякихъ сплетень и забавныхъ анекдотовъ, чтобы поутру развеселить свою "liebe Gräfin", которую она уже давно завоевала себѣ право такъ называть.

   - Откуда ты знаешь, выговорила Маргарита,- что эту суповую чашку цѣлый день распиливали? Мнѣ Фленсбургъ вчера объ этомъ ни слова не говорилъ.

   - Что мудренаго? вдругъ лукаво улыбнулась Лотхенъ.

   - Онъ могъ съ вами цѣлыя сутки пробыть и объ этомъ не сказать.

   - Почему жъ? удивилась Маргарита.

   - Потому что, когда онъ съ вами, продолжала лукаво усмѣхаться Лотхенъ,- вамъ не до того, чтобы разсказывать другъ-дружкѣ разныя истор³и, т.-е. лучше сказать: ему не до того. Онъ сидитъ, впивается въ васъ глазами, молится на васъ! Одно только жаль, прибавила Лохтенъ тонко,- онъ не богатъ. Это намъ не на руку, намъ надо спасаться изъ нашихъ затруднен³й; хоть и красивъ онъ, и уменъ, и не русск³й медвѣдь, а все-таки намъ бы лучше предпочесть нашего столѣтняго дѣдушку. Фленсбургъ, если влюбится до отчаян³я, хоть бы даже до самоуб³йства, никакого толку не будетъ. Еще хуже мы запутаемся! A если дѣдушка влюбится, тогда мы съ вами заживемъ, какъ герцоги германск³е. Наймемъ вотъ хоть домъ Менщиковск³й или Воронцовск³й, отдѣлаемъ такъ, какъ эти неучи-петербуржцы и не видали никогда. Я ужь не буду простой горничной у васъ, я буду вашей камеръ-фрейлиной или статсъ-дамой, у меня будутъ свои три горницы, гостинная и кабинетъ, гдѣ я буду принимать своихъ знакомыхъ и друзей.

   - И замужъ выйдешь, насмѣшливо отозвалась Маргарита.

   - Да, конечно. Только не иначе, какъ за глухонѣмого...

   - Нѣмой видитъ, лучше за слѣпого!

   - Нѣтъ, слѣпой слишкомъ мало видитъ. Это неудобно! расхохоталась Лотхенъ.- Со слѣпымъ бѣда!.. Онъ чужую вмѣсто жены поцѣлуетъ.

   - Ну, это все равно... Мы не ревнивы... Тутъ бѣда не въ томъ... отозвалась Маргарита.

   И вдругъ обѣ женщины безъ причины, а будто отъ одной потребности смѣяться, снова весело расхохотались на весь домъ.

   Наконецъ, Лотхенъ отодвинула отъ кровати столикъ съ сервизомъ. Графиня сѣла, спустила ноги въ изящныя туфли на высокихъ пунцовыхъ каблувахъ съ золотыми подковами и, поднявшись, подошла тотчасъ въ большому зеркалу.

   - Какъ вы однако хороши собой! вымолвила Лотхенъ.

   - Да, кажется... отозвалась Маргарита, любуясь собой. - это моя первая любовь! указала она на себя въ зеркало. И увы! кажется и послѣдняя.

   - Ну, еще смотрите, кого и полюбите, встрѣтите такое диво, что...

   - Нѣтъ, Лотхенъ. Я серьезно боюсь, что никогда никого не полюблю!

   Въ эту же минуту вѣрный и терпѣливый Эдуардъ помогалъ барину съ трудомъ повернуться и подняться на кровати, чтобы выпить изъ кружки лекарство. Съ отвращен³емъ глоталъ больной противную микстуру, понимая и чувствуя, что это только ненужное, лишнее мучен³е... Новый взрывъ хохота серебристыхъ женскихъ голосовъ, долетѣвш³й снизу, заставилъ его вздрогнуть и не допить лекарства.

   - A я ей все далъ... внезапно и съ горечью прошепталъ своему любимцу Кириллъ Петровичъ.- Имя, положен³е... Любовь далъ...

   - Une aventurière!! злобно отозвался Эдуардъ, укладывая снова больного въ подушки.

  

  

   На другой же день, въ сумерки теплаго зимняго дня братья Орловы были арестованы и препровождены подъ конвоемъ по мѣсту служен³я младшаго, т. е. на ротный преображенск³й дворъ. Извѣст³е это быстро распространилось по всему Петербургу и по всѣмъ гвардейскимъ полкамъ, благодаря множеству друзей и множеству враговъ. Толки объ этомъ долго не превращались. Весь Петербургъ былъ убѣжденъ, что государь чрезвычайно разгнѣванъ поступкомъ буяновъ съ профессоромъ фехтован³я, и всѣ ожидали скоро услышать, что офицеры Орловы будутъ высланы изъ Петербурга куда нибудь далеко.

   Въ дѣйствительности было совершенно иначе. Хотя давно, съ дѣтства, зналъ Петербургъ прежняго великаго князя, а теперешняго государя, однако постоянно ошибался на его счетъ. Общественное мнѣн³е никогда не могло предвидѣть, какъ отзовется государь на какой нибудь фактъ. Это былъ человѣкъ, который именно дѣйствовалъ постоянно на основан³и чуждаго ему и чисто русскаго свойства: какой стихъ найдетъ!

   Когда понуждаемый Фленсбургомъ, принцъ Жоржъ доложилъ государю объ истор³и съ Котцау, Петръ Ѳедорычъ страшно разгнѣвался и вспылилъ. Но когда затѣмъ принцъ началъ разсказъ и передалъ все въ подробностяхъ, то государь такъ долго и искренно хохоталъ до слезъ, что послѣ такого смѣха даже мудрено было перейти къ суровому наказан³ю. Онъ заставилъ нѣсколько разъ принца Жоржа снова пересказать себѣ все до мелочей и досадовалъ, что нѣкоторыхъ подробностей принцъ Жоржъ самъ не зналъ. Разумѣется, что послѣ того Петръ Ѳедоровичъ согласился, пожимая плечами, что буяновъ слѣдуетъ арестовать. При этомъ государь прибавилъ, что дѣло исключительно касается самого принца, какъ шефа всей гвард³и. Такимъ образомъ Орловы были арестованы по распоряжен³ю самого принца Голштинскаго.

   Фленсбургъ сильно взбѣсился, узнавъ о результатѣ свидан³я принца съ государемъ.

   - Стало быть, однимъ арестомъ все и кончится?! воскликнулъ онъ.- Вотъ видите,ваше высочество,я былъ правъ: если бы вы повезли Котцау съ этой миской на головѣ въ самый дворецъ, то было бы иначе.

   - Ахъ, милый Генрихъ,- оправдывался принцъ:- напротивъ, если бы я свезъ Котцау въ этомъ уборѣ, вышло бы еще хуже. Если одинъ разсказъ разсмѣшилъ государя, то понимаете, что бы было, если бъ онъ увидалъ самого ротмейстера: Котцау бы даже обидѣлся и уѣхалъ обратно.

   И Фленсбургъ, по личному распоряжен³ю принца, вмѣстѣ съ ма³оромъ Воейковымъ арестовалъ Орловыхъ и самъ сдалъ на преображенск³й дворъ.

   Послѣ своего возвращен³я изъ ссылки, Фленсбургъ ни разу еще не бывалъ на ротномъ дворѣ перваго петербургскаго полка, Онъ былъ пораженъ тѣмъ, что нашелъ тамъ. Когда онъ передалъ потомъ принцу, что такое видѣнныя имъ казармы, принцъ широко раскрылъ глаза и почти не вѣрилъ. Было рѣшено, что принцу надобно въ числѣ другихъ дѣлъ, касавшихся гвард³и, прежде всего заняться преображенцами. Фленсбургъ посовѣтовалъ принцу, не откладывая въ долг³й ящикъ, произвести смотръ этому "вертепу", какъ называлъ онъ дворъ.

   Дѣйствительно, черезъ два или три дня, не объявляя ни слова о своемъ намѣрен³и, принцъ въ сопровожден³и Фленсбурга явился на ротномъ дворѣ.

   Переполохъ,разумѣется,сдѣлался страшный. Орловы, сидѣвш³е подъ арестомъ въ одной изъ горницъ, увидя подъѣхавшаго въ каретѣ принца, конечно, приготовились къ допросу и къ немедленной высылкѣ изъ города.

   Шепелевъ, бывш³й у дяди, рѣшилъ, что этотъ пр³ѣздъ касается до него, что его тоже немедленно арестуютъ за что нибудь; и молодой человѣкъ сталъ припоминать, не сдѣлалъ ли онъ, дѣйствительно, какой нибудь ужасной дерзости, когда былъ у принца съ слесаремъ.

   Молодой Державинъ, узнавъ о появлен³и принца, тотчасъ же нацѣпилъ всю амуниц³ю и быстро сбѣжалъ внизъ. Судя по веселому лицу его, можно было подумать, что онъ отъ визита принца, ничего, кромѣ хорошаго, для себя не ожидаетъ.

   Квасовъ, отдыхавш³й послѣ обѣда и разбуженный племянникомъ, даже не могъ понять ничего. Такъ какъ Акимъ Акимычъ спалъ всегда одѣтый, то ему осталось только захватить шпагу и шляпу, чтобы выйти къ его высочеству.

   - Ну, эта колбаса не даромъ пожаловала, шепнулъ онъ племяннику.- Посмотри, что будетъ. Дымъ коромысломъ!

   - Можетъ, дѣло какое важное?

   - Какого ему чорта дѣлать у насъ? бормоталъ Квасовъ.- A просто ругаться пр³ѣхалъ, угару напустить.

   Принцъ, молча, но сумрачный, вступилъ на ротный дворъ, встрѣчаемый всѣми офицерами и сопровождаемый адьютантомъ, который насмѣшливо и презрительно оглядывалъ офицеровъ. Только два лица оказались Фленсбургу вполнѣ знакомыми, но это были рядовые дворяне Шепелевъ и Державинъ, съ которыми онъ не только не заговорилъ, но которымъ даже не счелъ возможнымъ поклониться. Одинъ лишь добродушный принцъ, входя да крыльцо и увидя въ кучкѣ рядовыхъ знакомое, юношеское лицо, невольно улыбнулся на секунду и, сдѣлавъ въ воздухѣ рукой, выговорилъ:

   - А, штара жнакома!

   И, обернувшись къ Фленсбургу, онъ прибавилъ:

   - Вонъ онъ нашъ, unser Herr Nicht-micht!

   Шепелевъ вспыхнулъ и покраснѣлъ до ушей: ему показалось это обращен³е къ нему крайне оскорбительнымъ.

   Принцъ уже вошелъ въ корридоръ, когда нѣсколько человѣкъ обернулись къ Шепелеву за объяснен³емъ того, что сейчасъ случилось и что сказалъ принцъ.

   - Это онъ мнѣ прозвище такое далъ, еще болѣе краснѣя выговорилъ молодой малый.

   Онъ объяснилъ свой случай у принца въ короткихъ словахъ:

   - Вотъ оно и выходитъ теперь, что онъ мнѣ "штара жнакома".

   И юноша такъ удачно передразнилъ фигуру и интонац³ю принца, что вдругъ вокругъ него раздался никѣмъ неожиданный дружный залпъ смѣха; даже Квасовъ фыркнулъ. И чрезъ секунду на крыльцѣ снова появилась грозная фигура взбѣшеннаго Фленсбурга. Смѣхъ этотъ онъ понялъ по своему, принялъ за умышленную дерзость, тѣмъ болѣе, что онъ раздался прямо за спиною его и принца, едва успѣвшаго. сдѣлать нѣсколько шаговъ по корридору казармы.

   - Чего вы горланите! Неучи! крикнулъ Фленсбургь, и лицо его измѣнилось и поблѣднѣло. Онъ не сдержалъ своего гнѣва и чувствовалъ самъ, что хватилъ черезъ край. "Что будетъ!! Что скажутъ!!" шевельнулась въ немъ боязнь за себя.

   Но кучка офицеровъ смутилась. Молчан³е гробовое наступило тотчасъ. Только одно лицо изъ всѣхъ лицъ, къ нему обращенныхъ, побагровѣло. Это былъ Акимъ Квасовъ. Бывш³й сдаточный мужикъ оказался чувствительнѣе столбовыхъ дворянъ. Фленсбургъ замѣтилъ это вспыхнувшее огнемъ лицо и надолго запомнилъ его на всяк³й случай.

   - Что вы - офицеры гвард³и или разнощики, извощики? гнѣвно и смѣлѣе вымолвилъ Фленсбургъ.- Расходитесь по мѣстамъ, каждый къ своей части. Вы, русск³е, заставили поневолѣ иностранца учить себя вѣжливости!...

   Приказан³е было тотчасъ молча исполнено и всѣ офицеры разошлись по казармамъ.

   Когда Фленсбургъ скрылся въ корридорѣ, догоняя принца, то на дворѣ показался снова только Квасовъ, и рысью выбѣжалъ за ворота на улицу. Тутъ онъ оглядѣлся: кромѣ одной кривой солдатки никого не было вблизи.

   - Матвѣевна! Матвѣевна! замахалъ ей Квасовъ.

   Женщина подошла.

   - Слушай въ оба. Дѣло сибирное!...

   И Квасовъ, озираясь, медленно и шепотомъ, но толково вдолбилъ что-то Матвѣевнѣ, разинувшей ротъ отъ излишняго вниман³я и усерд³я.

   - Поняла?

   - Вѣстимо, родимый. Куды же ее тащить?

   - Мнѣ въ руки или въ карманъ. Да со сноровкой. Чтобы никто не видалъ!.. A то оба въ Сибирь улетимъ.

   - О-охъ!.. вздохнула Матвѣевна.

   - Да. Вѣрно... Ну, кати. Вотъ тебѣ три гривны. Живо. Единымъ духомъ... Погоди! Какъ меня найдешь, виду не подавай. Стой лучше столбомъ. Я къ тебѣ подойду лучше самъ, и стану задомъ. Поняла? A ты ее мнѣ въ карманъ и ухни. Поняла?

   - Поняла... Да какъ тоись задомъ?

   - О, оголтѣлая. Вотъ такъ!..

   И Квасовъ повернулся къ бабѣ спиной и надвинулся на нее такъ близко, что отдавилъ ей ногу.

   - Поняла! Въ карманъ мнѣ и сунь. Ну, качай... Живо! Деньги не потеряй...

   И Квасовъ также рысью, но видимо довольный, вернулся въ казарму. Баба пустилась опрометью по улицѣ и тотчасъ скрылась за угломъ.

   Въ то же самое время въ корридорѣ, когда Фленсбургъ уже почти догналъ принца, въ нему приблизился почтительно молодой рядовой и выговорилъ на чистѣйшемъ нѣмецкомъ языкѣ:

   - Если будетъ нужда во мнѣ его высочеству или вамъ для какого либо объяснен³я, то я отъ всего сердца готовъ служить.

   Фленсбургъ разсѣянно отвѣчалъ: gut, хотя онъ хорошо не понялъ сразу чего собственно хочетъ этотъ рядовой, и двинулся далѣе.

   - Какъ здоровье господина фехтмейстера послѣ этой глупой непр³ятности? снова вѣжливо спросилъ по-нѣмецки рядовой, слѣдуя за Фленсбургомъ.

   - Ничего... Но за эту глупость будетъ еще достойная буянамъ расплата! отвѣчалъ Фленсбургъ и прибавилъ, останавливаясь:

   - Какимъ образомъ вы преображенецъ?... Вы изъ Курлянд³и или...

   - Я изъ Казани, господинъ офицеръ.

   - Вы русск³й?!

   - Точно такъ-съ...

   - Какимъ же образомъ вы такъ говорите по-нѣмецки... замѣчательно хорошо?

   - Я люблю языкъ этотъ и знаю его съ дѣтства.

   - Ваша фамил³я?

   - Державинъ.

   - Державинъ? Не слыхалъ еще ни разу этого имени... Но развѣ въ Казани могъ быть кто нибудь способный учить по-нѣмецки?

   - Да-съ... И Державинъ сталъ бойко и быстро разсказывать, какъ онъ выучился языку.

   Разговоръ затянулся. Фленсбургу понравились шутки юноши на счетъ его дикаго учителя, каторжника Розы. Онъ началъ смѣяться и разспрашивать подробнѣе...

   Вскорѣ Фленсбурга позвалъ кто-то изъ офицеровъ къ принцу. Онъ двинулся и выговорилъ:

   - До свидан³я. Заходите ко мнѣ. Я во дворцѣ принца. Намъ нужны говорящ³е по-нѣмецки. Дѣло найдется... Заходите...

   Фленсбургъ нашелъ принца, гнѣвно, но сдержанно объясняющаго что-то такое кучкѣ офицеровъ на самомъ невѣроятномъ русскомъ языкѣ. Было видно по лицамъ ближайшихъ, что они при всемъ усерд³и не могутъ понять ни одного слова...

   - Биль!.. Баба... Мой... Многъ... Не карошъ! разслышалъ Фленсбургъ и подумалъ про себя:

   "Охъ, молчалъ бы ужь лучше. Потѣха одна!" И онъ приблизился.

   - Что прикажете, ваше высочество?

   - Милый Фленсбургъ, заговорилъ принцъ на родномъ языкѣ.- Это ужасно!.. Это невѣроятно!.. Поглядите: развѣ это ротный дворъ? Это базаръ, ярмарка, синагога, птич³й дворъ. Эти бабы... Эта грязь... Эти клѣтки... Эта вонь!

   - Потому я и хотѣлъ, чтобы ваше высочество сами видѣли преображенск³й дворъ. Вы бы не повѣрили. Да и государь не повѣритъ, пока не увидитъ.

   - Нѣтъ, государя нельзя сюда вести. Неприлично, наконецъ. Я прежде приказываю все это очистить. У нихъ плацъ большой обращенъ въ огороды! Вы слышите? Изъ плаца огородъ сдѣлали!

   Принцъ поднялъ руки въ ужасѣ и пошелъ обратно къ выходу, не желая глядѣть далѣе. Онъ бормоталъ что-то на ходу себѣ подъ носъ. Фленсбургъ разслышалъ только два раза произнесенное слово:

   - Янычары! Янычары!...

  

  

   Дѣйствительно, ротные дворы преображенскаго и другихъ полковъ имѣли странный видъ, въ особенности для пр³ѣзжаго изъ Герман³и офицера, а тѣмъ болѣе для того, кто былъ знакомъ съ полковыми дворами и казармами прусскаго короля-воина.

   При входѣ съ большого общаго крыльца подъ своды ротной казармы, принцъ еще въ началѣ корридора, темнаго и грязнаго, былъ сразу пораженъ сплошнымъ гуломъ голосовъ и спертымъ кислымъ, удушливымъ воздухомъ. Причина этой обстановки была страшная тѣснота, ибо солдаты жили здѣсь со своими семьями, женами, дѣтьми и даже родственниками. Иногда же, по дозволен³ю потворствующаго начальства, брали къ себѣ, если находилось мѣсто, на хлѣба, за выгодную плату, совершенно постороннихъ людей. Такимъ образомъ явились въ казармахъ старики и старухи, подъяч³е и духовные, стрекулистъ, вдова пономариха, разнощикъ, и какой нибудь хворый, увѣчный или просто побирушка-нищ³й, аккуратно платящ³й за свой уголъ изъ грошей собираемаго днемъ подаян³я... Попадался тутъ народъ и бѣглый, почти безъ роду и племени; жидъ, цыганъ, калмыченокъ, удравш³й отъ побоевъ злющей барыни-прихотницы. Всѣ они, конечно, приходились на словахъ тетками, дядями и родственниками своихъ хозяевъ-солдатъ.

   Маленьк³я, загрязнѣлыя до нельзя горницы раздѣлялись перегородками. Каждая семья стремилась имѣть отдѣльное владѣн³е, хотя бы на трехъ-четырехъ аршинахъ пространства; и безконечныя жиденьк³я перегородки громоздили, дѣлили горницы на отдѣльные "семейники". Поэтому вся казарма казалась неисходнымъ пестро-грязнымъ лабиринтомъ, гдѣ кишѣлъ, какъ муравейная куча, всяк³й людъ отъ мала до велика и отъ зари до зари.

   Тутъ шныряли взадъ и впередъ вереницы бабъ-солдатокъ, кто съ ведрами, кто съ кулёмъ, съ кочергой, съ метлой, кто съ лотками бѣлья. Бродили и квартиранты безъ роду и племени, поддѣльные дядья и тетки, и на столько сжились съ полковой ротой, что считали уже себя столь же законными обитателями военной среды. Ходили изъ семейника въ семейникъ и сами солдаты, тычась изъ угла въ уголъ, безъ видимаго дѣла, безъ цѣли и безъ толку, ругаясь и крича не столько отъ гнѣва, сколько отъ тоски и праздности. Они, какъ набольш³е и хозяева, зря привязывались къ шныряющимъ квартирантамъ или къ работящимъ бабамъ, женамъ, сосѣдкамъ, наконецъ другъ къ дружкѣ... И ежечасная перебранка ежедневно переходила въ драку... Метла, лопата, кочерга, ведро, доска, утюгъ, ковшикъ и все, попавшее подъ руку, шли въ дѣло и начинали летать по воздуху и по головамъ.

   Тутъ же повсюду бѣгали, егозили и скакали десятки ребятишекъ, визжали и завывали грудные младенцы на рукахъ своихъ доморощенныхъ, самодѣльныхъ нянекъ, т. е. таскаемые своими семи- и девяти-лѣтними сестренками, которыя часто дрались между собой изъ-за нихъ, часто дрались жестоко и съ ними, наказывая и муштруя по прихоти...

   Тутъ же и повсюду полноправно и невозбранно разгуливало безчисленное количество собакъ и кошекъ, а главное тыкалась, въ особенности зимой, всякая домашняя птица: куры, пѣтух