Салиас Евгений Андреевич - Петербургское действо

такъ какъ первая рана, полученная при законныхъ услов³яхъ, была совершенно легкая.

   - Такъ онъ его зарѣзать хотѣлъ, какъ рѣжутъ изъ-за угла! воскликнулъ государь.- Когда дрались законно, не съумѣлъ убить, а тутъ лежачаго дорѣзать захотѣлось! Не зналъ я, что онъ такой негодяй! A еще нѣмецъ! Это бы тебѣ подъ стать...

   - За что же, ваше величество, вспыхнулъ Квасовъ:- чѣмъ же мы, росс³яне, заслужили такого объ насъ разсужден³я! У насъ и пословица есть на нашемъ росс³йскомъ нарѣч³и: лежачаго не бьютъ!

   - A развѣ есть такая пословица? удивился государь.

   И Квасовъ не съ разу убѣдилъ государя, что такая пословица давнымъ давно существуетъ.

   Государь, конечно, понялъ все дѣло, какъ слѣдуетъ, разсудилъ его совершенно справедливо. Онъ взялъ во вниман³е, что Фленсбургъ первый нанесъ оскорблен³е безо всякаго повода и вызвалъ на поединокъ юношу, едва умѣвшаго держать шпагу въ рукѣ, съ тѣмъ, чтобы навѣрняка убить его. И это непремѣнно случилось бы, если бы не Квасовъ, недавно, будто по волѣ Бож³ей, выучивш³йся мастерски владѣть оруж³емъ.

   Квасовъ былъ тотчасъ же освобожденъ самимъ государемъ. A послѣ этого, при встрѣчѣ съ Маргаритой, Петръ Ѳедоровичъ поблагодарилъ ее при всѣхъ за совѣтъ вызвать участниковъ поединка и допросить ихъ лично. И при человѣкахъ двадцати придворныхъ государь произнесъ нѣсколько горячо:

   - Я не привыкъ къ умнымъ совѣтамъ! Мнѣ все глупости совѣтуютъ. Спроси я по поводу этого поединка хоть бы вотъ "Романовну", или Гудовича, или хоть дядю. Непремѣнно бы заставили сдѣлать чертъ знаетъ что?! Какъ они только сунутся разсуждать, такъ у нихъ сейчасъ Шемякинъ судъ. Благодарю васъ, графиня! Я отнынѣ буду пользоваться только вашими совѣтами, когда будетъ къ тому случай. A за нынѣшнее позвольте мнѣ при всѣхъ разцѣловать ваши ручки.

  

  

   Наступили, наконецъ, и послѣдн³е дни ³юня мѣсяца.

   Весь этотъ мѣсяцъ государь прожилъ въ Оран³енбаумѣ почти безвыѣздно. Государыня сначала оставалась въ Петербургѣ одна въ большомъ новомъ дворцѣ и здѣсь на свободѣ принимала всѣхъ петербургскихъ сановниковъ, все чаще являвшихся къ ней, все дольше засиживавшихся у нея по вечерамъ. Но затѣмъ вскорѣ ей приказано было переѣхать въ Петергофъ.

   Еще съ первыхъ чиселъ ³юня, когда по городу распространилась громовая вѣсть о новой предпринимаемой войнѣ съ Дан³ей за Шлезвигъ, никому ни на что не нужный, вся столица заволновалась: и дворъ, и дворянство, и простой народъ. Мало того, что правительство примирилось съ исконнымъ врагомъ, съ Фридрихомъ, и стало помогать ему въ его войнѣ съ прежними своими союзниками! Мало того, что отданы Фридриху, даромъ, годами завоеванныя земли! Теперь начиналась война съ государствомъ, съ которымъ отношен³я были отличныя, изъ-за маленькаго клочка земли, котораго, конечно, Дан³я не можетъ отдать безъ упорной и кровавой борьбы. Недавно подарили Фридриху чуть не цѣлое королевство, а теперь хотятъ завоевать маленькое герцогство!

   Но болѣе всѣхъ заволновалась гвард³я. Дармоѣды солдаты, привыкш³е по ротнымъ дворамъ къ жизни между курами, дѣтьми и бабами, валяться на печи отъ зари до зари, негодовавш³е еще недавно на простые парады и смотры, были совершенно поражены мыслью о войнѣ.

   Сначала прошла вѣсть, и ей никто не вѣрилъ, а затѣмъ вѣсть была подтверждена указомъ государя, что первая выступитъ на войну и первая понюхаетъ пороху, конечно, гвард³я. Люди пользовавш³еся каждымъ удобнымъ случаемъ, чтобы въ превратномъ видѣ представить всѣ распоряжен³я правительства, тотчасъ же распустили слухъ, которому всяк³й солдатъ радъ былъ вѣрить. Слухъ этотъ былъ, что государь, хотѣвш³й прежде раскассировать гвард³ю, подѣлавъ изъ нея полевыя команды, теперь хочетъ отдѣлаться отъ нея болѣе жестокимъ способомъ,- всю положить на поляхъ иноземныхъ подъ пушками датчанъ. Ему не Шлезвигъ нуженъ! Зачѣмъ ему маленькое герцогство? Ему нужно средство, законное и хитрое, истребить гвард³ю. Кто и не вѣрилъ этой нелѣпости, повторялъ, клялся, что будто бы государь прямо и искренно говорилъ объ этомъ многимъ, и совѣтъ этотъ поданъ ему Фридрихомъ.

   Такъ или иначе, но гвардейск³е полки, въ особенности преображенск³й и измайловск³й, весь ³юнь волновались безъ конца. Бабы плакались и причитали отъ зари до зари о томъ, что мужья осуждены на смерть.

   Чьи-то деньги щедрой рукой сыпались въ ряды солдатъ. Конная гвард³я, измайловцы, семеновцы, преображенцы, отъ капрала до рядового, съ утра ходили во хмѣлю. Случаи неповиновен³я, открытаго буйства, относительно нелюбимыхъ офицеровъ все учащались. Въ преображенскомъ полку три ненавистныхъ солдатамъ офицера, Текутьевъ, Воейковъ и Квасовъ, даже опасались за свою жизнь.

   Текутьевъ, однажды вечеромъ, на собственномъ ротномъ дворѣ, въ темную ночь, получилъ страшный ударъ кулакомъ по головѣ. Онъ не могъ поймать оскорбителя, но видѣлъ, однако, на немъ свой преображенск³й мундиръ.

   Квасовъ, проходя, тоже ночью, по корридору ротной казармы, получилъ ударъ, но уже не кулакомъ, а ножомъ. По счастью, ножикъ скользнулъ, распоролъ ему сюртукъ, прорѣзалъ обшлагъ мундира и только разцарапалъ плечо. На его крикъ выскочило нѣсколько солдатъ, но злоумышленникъ тоже не былъ найденъ. На утро, когда Квасовъ и Воейковъ требовали выдачи этого человѣка, котораго солдаты, конечно, не могли не знать, то изъ толпы раздался крикъ:

   - Небось, не выдадимъ! Обожди малость, скоро васъ всѣхъ голштинцевъ передушатъ!

   И Квасовъ уже опасался бывать въ сумерки и по вечерамъ на собственномъ ротномъ дворѣ.

   Впрочемъ, лейбъ-компанецъ, теперь ма³оръ, рѣдко бывалъ даже на своей квартирѣ. Онъ проводилъ дни, а иногда и ночи около выздоравливавшаго племянника.

   Вмѣстѣ съ нимъ, не отходя вы на шагъ, ухаживала за юношей и Василекъ.

   Шепелевъ поправлялся медленно, но къ концу мѣсяца былъ уже на ногахъ, и только немного блѣдный, немного слабый отъ большой потери крови. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ возмужалъ. Въ лицѣ его и красивыхъ глазахъ уже не было прежняго юношескаго наивнаго выражен³я. Глаза его будто подернулись легкой дымкой печали, дымкой пережитаго, выстраданнаго. Так³я драмы, какъ его сердечная драма, не проходятъ даромъ, и даже не рана отъ шпаги Фленсбурга, и не потеря крови, а, главнымъ образомъ, рана, нанесенная въ сердце его Маргаритой, подѣйствовала на него, и если не состарѣла, то заставила возмужать.

   Впрочемъ, со дня поединка, со времени болѣзни юноши, уже случились два событ³я, которыя въ жизни Шепелева и жизни княжны отдалили и будто поставили на второй планъ преступный и отвратительный поступокъ Маргариты.

   Василекъ была неотлучно день и ночь у изголовья юноши, вопреки всѣмъ прилич³ямъ, вопреки собственнымъ свойствамъ характера, и на увѣщан³я Квасова отвѣчала спокойно и твердо:

   - Что мнѣ! Пускай! Будь, что будетъ! Вѣдь я ему сказалась! Онъ знаетъ! Что-жъ тутъ скрытничать! A что про меня выдумаютъ злые люди, мнѣ все равно. Господь видитъ, что я дурного не дѣлаю. A ходить за нимъ, мнѣ - сердце и совѣсть велятъ...

   Черезъ недѣлю послѣ этого, почти безотлучнаго пребыван³я у Шепелева, Василекъ, бывшая только раза два около больной тетки на минуту, собралась однажды снова провѣдать больную. Но явивш³еся на квартиру Шепелева люди объявили, что барыня приказала долго жить, что по утру ее нашли скончаншейся.

   Василекъ вздохнула, перекрестилась, пожелала теткѣ царства небеснаго, но совѣсть не укорила ее. Тетка лежала за послѣдн³е дни въ совершенно безсознательномъ положен³и, Василекъ ничѣмъ не могла ей помочь, а здѣсь около этого человѣка, который былъ ей дороже всего на свѣтѣ, она была полезна. Здѣсь именно сердце и совѣсть приказывали ей быть безотлучно. Вдобавокъ докторъ Вурмъ, пользовавш³й юношу, сказалъ ей совершенно серьезно, что Шепелевъ многимъ обязанъ ей.

   Василекъ вмѣстѣ съ Квасовымъ прохлопотали три дня, похоронили Гарину, и княжна, приказавъ запереть опустѣлый домъ, вернулась снова въ маленькую квартиру выздоравливающаго.

   A черезъ дней пять послѣ этого перваго событ³я случилось другое, даже не внезапное или нежданное, а понемногу не замѣтно готовившееся, но про него покуда знали только Василекъ и Шепелевъ.

   Однажды вечеромъ Квасовъ, пр³йдя съ ротнаго двора въ квартиру племянника, засталъ Шепелева уже сидящимъ на креслѣ, а Василекъ наливала ему чай.

   Квасовъ остановился, поглядѣлъ на нихъ, нюхнулъ съ присвистомъ изъ тавлинки и выговорилъ:

   - Вотъ только тутъ и душу отведешь! Молодецъ, порося, давно бы тебѣ сидѣть! Завалялся! Небось, поди и ноги трясутся, какъ у столѣтняго старца. Да, прибавилъ лейбъ-компанецъ,- тутъ вотъ тишь да гладь, а что, порося, у насъ творится, такъ бѣжалъ бы за тридевять земель.

   - На ротномъ дворѣ? спросилъ Шепелевъ.

   - Да, кажись не нынче, завтра, ей Богу, офицеровъ перерѣжутъ. A рѣчи так³я слышишь, что волосъ дыбомъ становится. A главное, чего, подлецы, захотѣли? За нами тянутся! Мы щенка нѣмецкаго свергли съ престола и росс³йскую дѣвицу, да дщерь Петрову возвели на его мѣсто. A они чего захотѣли? Вьявъ орутъ, законнаго государя и законнаго внука того же Великаго Петра, низвергнуть, а на его мѣсто нѣмецкую принцессу посадить! то-есть шиворотъ на выворотъ - верхъ тормашкой!

   И Квасовъ злобно расхохотался.

   - Поглядѣлъ бы я, хоть однимъ глазкомъ, каково бы это правлен³е и царствован³е было, кабы Екатерину Алексѣевну царицей или регентшей объявить? Покуда Павелъ Петровичъ выростетъ, да приметъ правлен³е, какихъ бы, голубушка, она пустяковъ натворила!

   Квасовъ помолчалъ и прибавилъ снова съ презрительнымъ смѣхомъ:

   - За нами тянутся! Мы, вишь, примѣръ! Нѣтъ, голубчики, это то же, да не то. Я теперь костьми лягу, коли какое только буйство на улицѣ будетъ. Законный царь всеросс³йск³й, каковъ бы онъ непорядливый ни былъ, по его добротѣ сердечной и небольшому разуму, все-таки Петръ Ѳедоровичъ. А Павелъ Петровичъ еще мальчуганъ! И если бы Екатерина Алексѣевна попала за него въ правительницы, въ родѣ Анны Леопольдовны, то опять будетъ на Руси полная безпорядица и смута. Все-таки она чужая намъ, ангальтская принцесса.

   - Да, это истинно, вымолвила Василекъ,- хотя она и добрая, и ласковая, и совсѣмъ нѣту въ ней ничего нѣмецкаго, а все-таки рожден³емъ своимъ она чужая для нашего отечества. Все-таки она чужеземная принцесса, стало быть, опять то же, что была Анна Леопольдовна.

   - Еще меньше того! воскликнулъ Квасовъ.- Анна Леопольдовна происхожден³емъ все-таки нашего царскаго дома была, а Екатерина Алексѣевна такая же русская, какъ вотъ графиня Скабронская. Только по имени.

   Шепелевъ вздрогнулъ, поднялъ глаза на дядю и вдругъ выговорилъ слабо, но отчетливо и рѣзко:

   - Дядюшка! просьба у меня до васъ: никогда вы эту... эту... ну ее!.. не называйте при мнѣ. Она для меня померла, но я не могу ее какъ мертвую добромъ поминать. Я не могу даже имени ея слышать. Можете вы сдѣлать это для меня?

   - Господь съ тобой, порося, все, что прикажешь. Вотъ я дьявола не люблю поминать, ну, теперь буду знать, что есть два дьявола, которыхъ поминать не слѣдъ. Никогда больше не услышишь. A придется при случаѣ по какому дѣлу сказать, буду говорить второй, и это будетъ значить: второй, молъ, дьяволъ.

   Наступило молчан³е. Только лейбъ-компанецъ, закусивъ губу, постукивалъ ложечкой по стакану и слегка сопѣлъ. Онъ собирался сказать нѣчто, что собирался сказать давно. Но каждый разъ слова не сходили съ языка, духъ спирало въ груди, сердце замирало въ немъ. Онъ боялся вымолвить эти нѣсколько словъ, потому что боялся того впечатлѣн³я, которое произведетъ это на Шепелева и на Василька. Онъ боялся, что нѣчто, ставшее для него его единственной дорогой мечтой, окажется вдругъ несбыточной вещью.

   Но на этотъ разъ Квасова особенно что-то толкало заговорить и высказаться. Наконецъ, онъ вдругъ бросилъ ложку и вымолвилъ:

   - Слушай-ка, порося. Я твою просьбу исполню. Это не мудрено! Никогда второго дьявола именемъ не звать. A вотъ что! У меня есть до тебя просьба. Давно собираюсь, да все страшно вымолвить. Откажешь ты мнѣ, прощай, братъ, на вѣчныя времена.

   - Что вы, дядюшка!

   - Да, не что вы! не про пустое сказываю, а дѣло великое, святое. Грѣхъ даже, что ты не понимаешь и не догадываешься, про что я говорю. Ты бы долженъ давно самъ заговорить. Чего ждешь? A если просьбу мою не уважишь, вотъ видишь,- лежитъ, шляпа; надѣну ее, скажу гутъ-моргенъ, и никогда меня не увидишь.

   - Такъ объяснитесь, дядюшка, а то, ей-ей, ничего не понимаю.

   - Ты сказывалъ не разъ, что хочешь попользоваться новою вольностью дворянской и, выздоровѣвъ, просить абшидъ и уѣхать къ матери, благо ужь офицеръ.

   - Правда.

   - Ты и меня звалъ съ собой.

   - Вѣстимо, отозвался Шепелевъ.- Что вамъ тутъ дѣлать? Слава Богу, наслужились довольно. Да и всяк³й день сказываетъ, что служить болѣе нельзя, что не нынче, завтра зарѣжетъ какой-нибудь солдатъ.

   - Все это вѣрно, я, пожалуй, тоже абшидъ подамъ. Ну, а потомъ что жъ? Мы съ тобой такъ и поѣдемъ къ твоей матери?

   - Вѣстимо, дядюшка.

   - И только того и будетъ?

   - Да чего же вамъ еще?

   - Да, что ты! Одервенѣлъ, что-ли? стукнулъ Квасовъ кулакомъ по столу такъ, что всѣ стаканы зазвенѣли.- Что ты, каменный, что-ли? Или у тебя Фленсбургъ весь разумъ проковырялъ своей шпаженкой, и совѣсть отшибъ! Пойми, про что я тебѣ сказываю.

   Шепелевъ сидѣлъ, вытараща глаза на лейбъ-компанца, и лицо его ясно говорило, что онъ ничего не понимаетъ. Княжна Василекъ еще болѣе удивленно глядѣла на своего дорогаго друга, наконецъ, скрестила руки и своими чудными глазами какъ будто хотѣла проникнуть въ душу лейбъ-компанца и увидѣть, что тамъ бушуетъ.

   - Такъ ты, да я, поѣдемъ въ Калугу? выговорилъ Квасовъ.

   - Да, отозвался Шепелевъ, удивляясь.

   - A княжна? вдругъ выговорилъ лейбъ-компанецъ такимъ голосомъ, какъ если бы произносилъ самую страшную вѣсть.

   И, дѣйствительно, въ этомъ словѣ, въ этомъ вопросѣ теперь заключилось сразу все то, что бушевало въ немъ давно, все то, что не могъ онъ произнести, боясь узнать какъ бы свой собственный смертный приговоръ.

   Шепелевъ, молча, поглядѣлъ на дядю слегка блеснувшими глазами и улыбнулся. Княжна Василекъ вспыхнула и отвела глаза.

   Наступило молчан³е.

   - Да? проговорилъ, наконецъ, укоризненно лейбъ-компанецъ.- Да! Вотъ что! Ваше дѣло, какъ знаете! Добрая дѣвушка всегда готова себя загубить, но Каинъ тотъ, кто губитъ. Я могу сказать: дай, молъ, я за тебя помру, да ты-то этого не долженъ допускать. Ну, стало быть, пѣш³й конному, гусь свиньѣ, честный подлому, а я тебѣ не товарищи.

   Голосъ Квасова задрожалъ при послѣднихъ словахъ; онъ поднялся и пошелъ въ уголъ, гдѣ была его шляпа. Когда онъ обернулся, то Шепелевъ сидѣлъ, улыбаясь, и глядѣлъ на Василька. За тѣмъ онъ сдѣлалъ едва замѣтный знакъ бровями.

   Она встала, обернулась къ лейбъ-компанцу, тихо, будто робко подошла къ нему, вскинула руки ему на плечи и вдругъ поцѣловала его.

   Квасовъ какъ-то ахнулъ, будто его ударили дубиной по головѣ.

   - Что? выговорилъ онъ измѣнившимся голосомъ.

   - Акимъ Акимовичъ, да, вѣдь, это давно... давно кончено!

   - Что кончено? заоралъ вдругъ Квасовъ на всю квартиру, такъ что на улицѣ двое прохожихъ вздрогнули и остановились подъ окошками.

   - Дядюшка, иди! сюда, сказалъ Шепелевъ.- Я еще вставать боюсь. Поцѣлуемся, простите меня! Я уже и матери писалъ и отвѣтъ имѣю. Какъ въ Калугу пр³ѣдемъ, такъ и пиръ горой.

   - Такъ какъ же ты смѣлъ! заревѣлъ Квасовъ совершенно серьезно, наступая съ кулаками на племянника.- Какъ же ты смѣлъ, щенокъ поганый!

   - Вамъ не сказать? отозвался Шепелевъ.- Ну, ужь, если вы хотите драться, такъ бейте Василька, а не меня. Она виновата.

   - Вы виноваты? обернулся Квасовъ, тоже наступая, но уже опустивъ руки и разжавъ кулаки.

   - Я, Акимъ Акимовичъ! Мнѣ хотѣлось васъ попытатъ, мнѣ хотѣлось, чтобы вы сами и первый заговорили...

   Квасовъ остался среди горницы, какъ истуканъ, поглядѣлъ по очереди на Василька и на Шепелева, дрсталъ тавлинку и, нюхнувъ чуть не цѣлую горсть, выговорилъ едва слышно, качая головой и щелкая пальцемъ по тавлинкѣ.

   - Ахъ, вы разбойники, ахъ, вы людоѣды! Да, васъ теперь надо... Что надо?.. А? До смерти васъ надо избитъ!!..

   И при тускломъ свѣтѣ нагорѣвшей свѣчи, близь самовара, Шепелевъ и Василекъ увидали суровое коричневое лицо лейбъ-компанца, мокрое отъ слезъ. Василекъ бросилась и обняла друга. Шепелевъ, черезъ силу, тоже приподнялся и протянулъ руки къ дядѣ.

   - Второй разъ завылъ по бабьи! шепнулъ Квасовъ въ его объят³яхъ.- Первый разъ, передъ рѣзней по заморски... И вотъ опять...

  

  

   Въ Оран³енбаумѣ дѣлались больш³я приготовлен³я въ празднован³ю дня Петра и Павла - дня имянинъ императора и наслѣдника престола. Предполагался фейерверкъ, иллюминац³я всего мѣстечка и, наконецъ, концертъ, въ которомъ долженъ былъ участвовать самъ государь, недурно игравш³й на скрипкѣ. Все должно было закончиться баломъ, на который уже разосланы были приглашен³я всѣмъ лицамъ, имѣющимъ на то право.

   По поводу этого бала въ Петербургѣ уже шелъ смутный говоръ. Говорили, что императрица, находящаяся въ Петергофѣ, почти въ заключен³и, обставленная часовыми и шп³онами, не будетъ приглашена на праздникъ и имянины мужа и сына, и что Панинъ одинъ привезетъ наслѣдника. Къ этому прибавляли невѣроятный слухъ, что принимать, въ качествѣ хозяйки на празднествѣ, будетъ графиня Скабронская.

   Государь на время бросилъ экзерциц³и и смотры и съ увлечен³емъ принялся разучивать свою партитуру квартета, въ которомъ долженъ былъ участвовать.

   Въ Петрѣ Ѳедоровичѣ была положительно жилка артиста, и не было только выдержки и прилежан³я. Въ музыкѣ онъ могъ бы достигнуть извѣстнаго совершенства, если бы усидчиво занялся. Но онъ всегда бросался на музыку случайно, временно, мимолетно, предавался ей запоемъ и потомъ снова бросалъ на нѣсколько мѣсяцевъ, иногда на цѣлый годъ.

   Однажды, будучи еще наслѣдникомъ престола, онъ самъ и Елизавета Петровна, по его просьбѣ, розыскивали для него по всей Европѣ купить самую лучшую скрипку. Послѣ многихъ хлопотъ, переписки и крупной суммы, обѣщанной за первую скрипку въ м³рѣ, была найдена такая въ Венец³и. Говорили, что скрипкѣ 200 лѣтъ, что она диво дивное, чуть не сама играетъ и поетъ, какъ живой человѣкъ. Такъ, по крайней мѣрѣ, описалъ ее, въ донесен³и государынѣ росс³йской, посолъ при венец³анскомъ дожѣ. Но, когда скрипка достигла Оран³енбаума, Петръ Ѳедоровичъ и не взглянулъ на нее. Въ это время онъ муштровалъ своихъ голштинцевъ и выдумывалъ какое-то построен³е для атаки, которое будто бы когда-то любилъ и предпочиталъ македонск³й царь Филиппъ, отецъ знаменитаго Александра.

   Теперь государь бросилъ всѣ свои заботы въ сторону, о войнѣ и приготовлен³яхъ не смѣлъ никто и заикаться. Государственный секретарь не смѣлъ появляться съ докладами, какъ бы они важны ни были. Даже съ Маргаритой государь пересталъ бесѣдовать и болтать, какъ прежде, по цѣлымъ часамъ. Онъ сидѣлъ за скрипкой, едва успѣвалъ позавтракать или пообѣдать и снова садился за пюпитръ съ нотами и снова разучивалъ квартетъ.

   Однажды утромъ, недовольный своей игрой, онъ, въ припадкѣ гнѣва, схватилъ скрипку и, ударивъ ею о пюпитръ, сломалъ его, и скрипка, конечно, разлетѣлась на десятки кусковъ. Черезъ минуту Петръ Ѳедоровичъ опомнился и понялъ, что самъ себя погубилъ, что къ скрипкѣ этой онъ все-таки привыкъ и на новой окончательно не могъ бы играть. Тогда все, что только было въ Оран³енбаумѣ придворныхъ, офицеровъ, адьютантовъ,- было послано въ Петербургъ въ одинъ день розыскать скрипку такого же размѣра, какъ разбитая. Даже принца Жоржа чуть-чуть не заставилъ государь тоже ѣхать и розыскивать по столицѣ инструментъ.

   Въ числѣ лицъ, посланныхъ на поиски, былъ Будбергь, который теперь замѣнилъ убитаго пр³ятеля въ должности адьютанта принца. Будбергу посчастливилось: онъ тотчасъ же, по пр³ѣздѣ въ столицу, отыскалъ нѣмца музыканта, у котораго была цѣлая коллекц³я скрипокъ. Одну изъ нихъ, очень дорогую, съ которой бы нѣмецъ никогда не рѣшился разстаться, какъ съ другомъ или любимымъ дѣтищемъ, онъ, конечно пожертвовалъ для государя съ удовольств³емъ.

   Когда Будбергъ у подъѣзда дворца принца садился съ инструментомъ въ бричку, запряженную тройкой ямскихъ, чтобы скакать въ Оран³енбаумъ, къ дворцу подъѣхалъ на извощикѣ и подошелъ къ бричкѣ незнакомый ему офицеръ, толстый, громадный, на короткихъ ногахъ.

   Будбергу показалось, что онъ гдѣ-то видалъ это чудовище и прежде. Но вспомнить его фамил³ю онъ не могъ.

   Неуклюж³й и огромный офицеръ былъ Васил³й Игнатьевичъ Шванвичъ.

   Угрюмо, не называя себя, онъ, молча, передалъ Будбергу письмо и записку. Затѣмъ тотчасъ сѣлъ на извощика обратно и уѣхалъ. Большое письмо было на имя его императорскаго величества съ обозначен³емъ, что содержитъ государственную тайну. Записка была для Будберга, и въ ней незнакомая личность говорила офицеру, что письмо императору заключаетъ въ себѣ открыт³е самаго страшнаго заговора противъ правительства. Одинъ изъ участниковъ, именно преображенск³й офицеръ Баскаковъ беретъ на себя адское намѣрен³е убить государя. A если же Будбергъ или даже самъ государь не повѣрятъ неизвѣстному доносчику, то могутъ, арестовавъ офицера Пассека, немедленно найти при немъ всѣ данныя, всѣ списки участниковъ, даже документы, обличающ³е все и всѣхъ.

   Будбергъ былъ пораженъ, прочитавъ записку. Въ ней было сказано, что она есть краткое изложен³е того же, что въ подробностяхъ сказано въ письмѣ къ императору.

   Будбергъ и мног³е друг³е нѣмцы офицеры такъ мало обращали вниман³я на все, что не касалось ихъ маленькаго честолюбиваго м³рка, что они не знали, не подозрѣвали даже того, что было извѣстно въ любомъ кабакѣ, въ любомъ трактирѣ, чуть не на улицѣ. Весь Петербургъ за послѣдн³е дни чуялъ что-то. Всяк³й, отъ вельможи до простолюдина, зналъ навѣрное, что какъ только будетъ государь въ отсутств³и изъ столицы и начнется датская война, то здѣсь произойдетъ событ³е, послѣ котораго будетъ малолѣтн³й императоръ и правительница, или регентъ.

   Будбергъ поскакалъ еще шибче въ Оран³енбаумъ, везя скрипку и доносъ. Только по дорогѣ вспомнилъ онъ, что сдѣлалъ глупость, не арестовавъ незнакомаго неуклюжаго офицера и потерялъ слѣды, по которымъ можно было бы, въ случаѣ нужды, узнать многое другое. Въ случаѣ правдивости доноса государю и наградить не кого будетъ.

   Вечеромъ Будбергъ былъ въ Оран³енбаумѣ, передалъ лично государю инструментъ, и Петръ Ѳедоровичъ былъ въ восторгѣ. Скрипка оказалась еще лучше, еще удобнѣе его собственной.

   Письмо, заключающее въ себѣ государственную тайну, Будбергъ побоялся передать лично, такъ какъ онъ, подобно многимъ, боялся внезапныхъ и непонятныхъ вспышекъ государя. Съ Петромъ Ѳедоровичемъ было легче, чѣмъ съ кѣмъ-либо, нажить себѣ бѣду, разсердить, угождая ему, или возбудить сильный гнѣвъ исполнен³емъ долга, иногда даже исполнен³емъ его собственнаго приказан³я.

   Будбергъ передалъ письмо принцу. Жоржъ, выслушавъ все то, что могъ разсказать Будбергъ, и прочитавъ, конечно, записку на имя офицера, тотчасъ же взялъ пакетъ и направился на половину, занимаемую государемъ. На дорогѣ ему попался Нарцисъ, говоривш³й очень порядочно по-нѣмецки.

   На вопросъ, что дѣлаетъ государь, негръ отвѣчалъ:

   - Пилитъ.

   - Какъ пилитъ? воскликнулъ Жоржъ.- Кого пилитъ?

   - Скрипку, отозвался Нарцисъ, оскаливая свои громадные собачьи зубы.

   - Какъ ты смѣешь такъ говорить! невольно замѣтилъ Жоржъ.

   - Это не я говорю, онъ самъ всегда это говоритъ.

   - Ну, пошелъ, доложи государю, что мнѣ нужно его видѣть.

   - Не приказалъ, отвѣчалъ Нарцисъ:- ни за что не пойду, онъ меня убьетъ. Сказалъ: никого не пускать, сказалъ, если будетъ потопъ, свѣтопредставлен³е, то и тогда не пускать!

   Жоржъ вытаращилъ глаза.

   - Ей-Богу, ваше высочество, это такъ онъ самъ сказалъ: потопъ будетъ, то и тогда не смѣй мѣшать.

   Принцъ, понимая все важное значен³е своего дѣла, смѣло пошелъ далѣе и приблизился къ двери кабинета. Оттуда долетали до него звуки какого-то Allegro и топанье въ тактъ каблукомъ по паркету.

   Жоржъ попробовалъ дверь, она была заперта на ключъ. Онъ сталъ стучать, но громкая музыка, очевидно, заглушала его постукиван³е. Принцъ началъ вертѣть ручку двери, музыка продолжалась.

   - Ваше величество! закричалъ Жоржъ громко, на сколько могъ собрать силы и духа въ своей тощей груди.

   Отвѣта не было, и музыка продолжалась.

   - Ваше величество! еще два или три раза прокричалъ Жоржъ, задохся и, стоя передъ запертою дверью, даже носъ опустилъ.

   Постоявъ мгновен³е, принцъ рѣшился и началъ стучать кулаками въ дверь. Нарцисъ, выглядывавш³й черезъ комнату изъ-за занавѣски на дѣйств³я принца, снова оскаливалъ свои зубы смѣялся своими толстыми негрскими губами и думалъ:

   "Ну, погоди, дастъ онъ тебѣ!"

   Дѣйствительно, черезъ мгновен³е дверь сразу отворилась настежъ, оттолкнутая сердитымъ движен³емъ, и чуть не треснула Жоржа въ лобъ.

   На порогѣ появился государь, блѣдный, съ поднятымъ смычкомъ, какъ если бы онъ собирался хлестнуть того, кто смѣлъ нарушать его занят³я.

   - Was wolleu Sie?! визгливо воскликнулъ, какъ всегда, по-нѣмецки Петръ Ѳедоровичъ.- Вы видите, вы знаете, заперто. Что вамъ?

   - Ваше величество, извините, смутился принцъ, боясь познакомиться ближе со смычкомъ.- Но тутъ важнѣйшее дѣло, вотъ письмо, въ которомъ до вашего свѣдѣн³я доводятъ...

   - Письмо! Изъ-за письма вы... воскликнулъ государь.

   - Но тутъ заговоръ, васъ убить хотятъ! закричалъ Жоржъ съ такимъ отчаян³емъ, что даже Нарцисъ выбѣжалъ изъ засады и перепугался чуть не на смерть.

   Петръ Ѳедоровичъ, нѣсколько успокоившись. медленнымъ движен³емъ взялъ письмо тою же рукой, въ которой былъ смычекъ, повернулъ его два раза, покачалъ головою и выговорилъ:

   - Мерзавцы, проклятый народъ! Ужь это десятое, коль не двѣнадцатое; кабы мнѣ хотъ одинъ изъ нихъ попался.

   - Тутъ, кажется, всѣ названы, произнесъ Жоржъ.

   - Кто названы? Заговорщики, такъ я ихъ всѣхъ наизусть выучилъ! A доносители, мерзавцы, себя не называютъ. Ихъ бы я перебралъ всѣхъ. Как³е нравы, как³е люди! Администраторовъ нѣтъ, командировъ нѣтъ, солдатъ нѣтъ, духовенства нѣтъ, никого нѣтъ! закричалъ государь.- Понимаете вы, никого въ государствѣ нѣтъ. A доносители есть! Доносчиковъ полонъ Петербургъ! И как³е доносчики: артисты, виртуозы!

   Жоржъ стоялъ, изображая статую изумлен³я. Нарцисъ стоялъ за Жоржемъ, какъ-то скорчившись, вытянувъ черную, длинную шею впередъ, распустя толстыя губы. Онъ, не сморгнувъ, глядѣлъ на государя, внѣ себя кричавшаго съ порога:

   - Но послушайте, дядюшка, кончилъ государь спокойно, прошу васъ, отнынѣ и навсегда не безпокоить меня, когда я занятъ дѣломъ, подобнаго рода письмами. Даже если вы завтра получите доносъ въ аршинъ величиною, съ самой страшной надписью, то и тогда прошу васъ сжечь его въ каминѣ, а ко мнѣ съ пустяками не приставать. Вамъ это въ диковину, а я вамъ говорю, что я цѣлый мѣсяцъ живу въ Оран³енбаумѣ подъ этими доносами, какъ подъ перекрестнымъ огнемъ въ пылу сражен³я.

   Государь снова стихнулъ, обернулся къ Нарцису и прибавилъ:

   - A ты, черный чертъ, если еще кого допустишь до моихъ дверей, то черезъ часъ сядешь въ бричку и поѣдешь въ Сибирь! A послѣ твоей Африки, тамъ тебѣ покажется нѣсколько свѣжо.

   И при этомъ государь уже добродушно улыбнулся и заперъ дверь. Жоржъ развелъ руками, повернулся и такъ, съ разведенными руками, прошелъ чрезъ весь дворецъ на свою половину.

  

  

   На другой день вечеромъ была назначена репетиц³я квартета. Государь заранѣе позволилъ ближайшимъ лицамъ пр³ѣхать чтобы критиковать и подавать совѣты.

   Одна изъ маленькихъ залъ была освѣщена, а на срединѣ разставлены пюпитры и государь, какъ ребенокъ, суетился, самъ поправлялъ все и замѣчалъ, что было не въ исправности.

   Гостей пр³ѣхало изъ столицы человѣкъ двадцать, помимо тѣхъ, которые жили въ Оран³енбаумѣ. Конечно, для нихъ не было ничего интереснаго въ этомъ квартетѣ, который имъ пришлось бы еще другой разъ прослушать въ Петровъ день. Но не пр³ѣхать на приглашен³е государя теперь было гораздо опаснѣе, нежели отсутствовать на большомъ выходѣ или на большомъ придворномъ балѣ. Это былъ праздникъ для самолюб³я государя-артиста и отсутствующ³й показалъ бы свое презрѣн³е къ таланту монарха. A это, конечно, могло бы ему не пройти даромъ.

   Выборъ участниковъ квартета доказывалъ, какъ нельзя болѣе, на сколько увлекался государь, когда запоемъ отдавался музыкѣ. Квартетъ состоялъ изъ фаворита Гудовича, съ которымъ онъ былъ за послѣдн³е дни крайне рѣзокъ и придирчивъ; изъ какого-то сморщеннаго, какъ грибъ, съ отталкивающей физ³оном³ей, старика шведа, когда-то найденнаго въ Петербургѣ именно ради этихъ концертовъ съ государемъ. Старикъ, конечно, былъ замѣчательный скрипачъ, но все-таки его никто, помимо Петра Ѳедоровича, никогда бы не рѣшился допустить до себя. Старикъ шведъ, отчасти грязно одѣтый, съ какими-то красными крючковатыми руками, въ какомъ-то нелѣпомъ одѣян³и изъ коричневаго полинялаго бархата, съ какой-то пелериной на плечахъ, съ какимъ-то хвостомъ замасленнымъ сзади, былъ похожъ на невѣдомую хищную птицу и, конечно, не европейскую, а развѣ австрал³йскую.

   Но этого было мало. Нужна была в³олончель. A лучше всѣхъ игралъ на в³олончели и даже особенно любилъ играть тотъ квартетъ, который былъ выбранъ теперь государемъ, не кто иной, какъ Григор³й Николаевичъ Тепловъ. Опять таки ненавистное лицо государю.

   Но государь-артистъ будто не имѣлъ ничего общаго съ государемъ-монархомъ. Музыка могла примирить его, хотя мимолетно, со всякимъ. И онъ самъ, за нѣсколько дней, написалъ письмо, прося злѣйшаго врага своего обрадовать его участ³емъ въ квартетѣ. Тепловъ, конечно, не замедлилъ отвѣчать соглас³емъ и благодарностью за предложенную честь. Объяснивъ Орловымъ, что онъ будетъ участвовать въ концертѣ, онъ предупредилъ ихъ не удивляться и, чего добраго, не сомнѣваться, что онъ, разыгрывая совершенно иную преступную музыку въ оркестрѣ заговорщиковъ на сходкахъ Орловыхъ, ѣдетъ разыгрывать квартетъ въ Оран³енбаумъ.

   Около восьми часовъ вечера гости были въ сборѣ. Музыканты садились на мѣста, и государь, не только довольный, но счастливый, съ с³яющимъ лицомъ, добрый, ласковый, предупредительный со всѣми, былъ, казалось, теперь готовъ обнять каждаго, хотя бы злѣйшаго врага.

   Онъ любезно разговаривалъ и съ австрал³йской птицей, и съ Тепловымъ. Голосъ его звучалъ такимъ дѣтскимъ довольствомъ и такимъ дѣтскимъ добродуш³емъ, что если бы явился сюда на одно мгновен³е посторонн³й человѣкъ, не знающ³й ничего объ императорѣ Петрѣ III и объ его самодержавствѣ, то этотъ человѣкъ унесъ бы воспоминан³е, что видѣлъ однажды олицетворен³е самого добра, искренности, наивности и мягкосерд³я.

   Музыка началась. У всѣхъ трехъ партнеровъ этого добродушнѣйшаго монарха-артиста сердце щемило. Каждый изъ трехъ зналъ навѣрное, что если совретъ хотя на ³оту и собьетъ меломана-монарха, то этотъ добродушнѣйш³й человѣкъ Богъ вѣсть что скажетъ при всѣхъ. Болѣе всѣхъ, конечно, боялся Тепловъ. Онъ уже не въ первый разъ игралъ съ государемъ и зналъ, что иногда случалось изъ-за ошибки, часто даже собственной ошибки государя. Но Тепловъ былъ слишкомъ искусный музыкантъ, чтобы соврать въ квартетѣ, который зналъ вдобавокъ наизусть уже лѣтъ шесть.

   Менѣе всѣхъ боялась австрал³йская птица, т. е. старикъ шведъ, хотя и ему давно объяснили, что онъ въ случаѣ чего можетъ послѣ концерта улетѣть изъ Петербурга, если не въ далек³я страны, то на родину, а это вовсе не соотвѣтствовало его намѣрен³ямъ и семейнымъ дѣламъ.

   Квартетъ былъ страшно великъ и длился безъ конца при мертвой тишинѣ публики. Но вся эта публика видимо относилась совершенно безучастно къ музыкѣ. Приказали пр³ѣхать! Ну, и пр³ѣхали! A приказать слушать, по счастью, нельзя!..

   Болѣе всѣхъ дремалъ и поклевывалъ носомъ принцъ Жоржъ. Не менѣе вздремывалъ гетманъ. Одинъ только генералъ-полиц³ймейстеръ Корфъ сидѣлъ, вытянувъ шею, какъ вытягивалъ часто свою Нарцисъ, и такъ же, какъ онъ, выпуча глаза, глядѣлъ въ лицо монарха, отчаянно махавшаго и мотавшаго смычкомъ, рукой, скрипкой и головой.

   Остальная публика не спускала глазъ не со скрипки государя, не съ музыкантовъ вообще, а съ двухъ женщинъ, сидѣвшихъ впереди остальныхъ гостей за спиной государя.

   Одна, красавица, въ пышномъ изящномъ нарядѣ, сидѣла такъ близко, что даже положила красивую ручку свободно и безцеремонно на стулъ государя. Это была, конечно, Маргарита, уже озиравшаяся кругомъ въ этомъ дворцѣ, какъ можетъ озираться только хозяйка.

   За нею, нѣсколько отступя, сидѣла, какъ насѣдка на вновь выведенныхъ цыплятахъ, графиня Воронцова и, какъ-то, раскапустившись на креслѣ, недвижно сложила безобразныя толстыя руки на животѣ. Она точно такъ же, какъ и Корфъ, глядѣла не сморгнувъ на играющихъ; но при этомъ она не глядѣла на кого-либо изъ нихъ. Маленьк³е сѣрые глазки ея уперлись въ самый центръ, т. е. въ пустое пространство между четырехъ пюпитровъ. Ей казалось, должно быть, что это самый настоящ³й пунктъ и есть. Оттуда, видно, вылѣзаетъ музыка. Гудитъ надъ ея ушами безо всякаго смысла, безъ толку, безъ конца!.. То шибче, шибче, громче, то почему-то опять тише, совсѣмъ тихо, почти нѣтъ ничего, замолчали... Кончили, знать. Анъ нѣтъ!.. Вдругъ опять, Богъ вѣсть зачѣмъ, такъ дерганули, да такъ завозили смычками, что даже у нея за ушами зачесалось. И Воронцова, не сморгнувъ, не шелохнувшись, сидѣла, какъ истуканъ, и только думала:

   "И кто это музыку выдумалъ! И зачѣмъ собственно ее выдумали?" И, наконецъ, свѣтлая мысль осѣнила ее, она догадалась.

   "А плясать-то подъ что же бы было тогда людямъ?"

   Наконецъ, наступилъ антрактъ. Раздались рукоплескан³я, комплименты, похвалы. Вся публика проснулась и восторгалась, разумѣется, игрою государя. Государь отказывался, благодарилъ Теплова и старичка за игру, благодарилъ Будберга за скрипку. Но они тоже отказывались. И всѣ ахали, и всѣ охали, и всѣ, кромѣ этого государя, добродушнаго и, строго говоря, честнаго и хорошаго человѣка, только не для царствован³я надъ громаднымъ государствомъ,- всѣ равно чувствовали, что ведутъ себя подло. У него, у одного, совѣсть была чиста. Онъ съ ребяческимъ восторгомъ предавался теперь запоемъ тому, что обожалъ. И если онъ игралъ плохо, то эта игра все-таки доставляла ему самому великое, невинное, никому не зловредное наслажден³е.

   Во время этого антракта одна графиня Скабронская не вымолвила ни слова, никого не похвалила, сидѣла спокойно и улыбалась. Петръ Ѳедоровичъ замѣтилъ это, быстро обернулся въ красавицѣ и выговорилъ:

   - Ну, а вы, графиня, молчите? Что-же? Скверно я съигралъ свою парт³ю?

   - Для меня, все... кокетливо и мило склонивъ головку, выговорила Маргарита,- все, что вы дѣлаете, хорошо. A искусны-ли вы - я не могу судить. Я въ музыкѣ мало понимаю.

   - Дипломатъ, дипломатъ! весело погрозился государь пальцемъ:- ученица Гольца.

   Маргарита хотѣла, шутя, отвѣчать, но въ ту же минуту глаза ея остановились невольно на дверяхъ, ведущихъ въ другую гостиную. Взоръ ея мгновенно вспыхнулъ, она даже вздрогнула и слегка измѣнилась въ лицѣ.

   Вдали за анфиладой освѣщенныхъ комнатъ, за нѣсколькими настежъ растворенными дверями, стояла фигура преображенца. Никто бы не узналъ этого человѣка, если бы увидѣлъ его теперь такъ далеко и вдобавокъ въ этомъ дворцѣ. Но Маргарита увидала и сразу узнала его не глазами, а скорѣе сердцемъ, совѣстью своею узнала! Это былъ тотъ, котораго она недавно осудила на смерть, и который спасся только чудомъ.

   Но зачѣмъ онъ здѣсь? Какъ попалъ онъ во дворецъ? Онъ не имѣетъ на это права! Онъ еще недавно лежалъ въ постели, едва поправляясь отъ ранъ, а теперь онъ здѣсь! И Маргарита чувствовала, что догадывается, чувствовала, что сейчасъ способна упасть въ обморокъ, здѣсь, на поду, среди концерта.

   Шепелевъ, очевидно, являлся мстить, являлся въ одно мгновен³е погубить ее, заставить государя и этотъ блестящ³й дворъ вышвырнуть на улицу развратную и жестокую до преступлен³я иноземку авантюристку!

  

  

   Всякая другая женщина, конечно, упала бы въ обморокъ, но въ Маргаритѣ было слишкомъ много силы воли, было слишкомъ много не женской отваги, заставлявшей ее не бѣжать, а бросаться впередъ не только на опасность, но хотя бы на вѣрную смерть.

   Красавица спокойно поднялась съ мѣста, твердыми шагами, даже грац³озно, даже съ изящнымъ движен³емъ въ походкѣ, и шумя пышнымъ шлейфомъ по паркету, вышла изъ залы и пошла чрезъ всѣ комнаты прямо на этого вѣстника, если не ея смерти, то паден³я и погибели, паден³я съ той высоты, которой она достигла цѣною всякихъ усил³й!

   Идя на блѣднаго, неподвижно стоящаго юношу, еще слабаго отъ болѣзни, съ лихорадочно сверкающими, слегка печальными, глазами, Маргарита двигалась, какъ двигается на поединкѣ человѣкъ на мѣтк³й, вѣрный и ежеминутно ожидаемый выстрѣлъ, который положитъ его замертво. Но она шла...

   Давно-ли этотъ кратко, но страстно обожаемый, любовникъ былъ ея игрушкой, теперь она становилась игрушкой въ его рукахъ!? Ему стоитъ только пройти эти комнаты, войти въ залъ, приблизиться къ государю и только сказать ему:

   - Ваше величество! прогоните отъ себя мою любовницу и преступницу, рѣшившуюся отдѣлаться отъ меня простымъ уб³йствомъ.

   И все будетъ кончено для нея!..

   Маргарита подошла къ неподвижному, какъ статуя, Шепелеву и стала передъ нимъ. Но если когда въ жизни случалось ей робѣть, падать духомъ, дрожать всѣмъ существомъ отъ ожидаемаго удара въ самое сердце, то, конечно, теперь...

   Въ ту ночь, когда полиц³я въ Карлсбадѣ требовала отъ графа Кирилла ея паспорта,- конечно, она не такъ оробѣла, какъ теперь. Тогда она меньше теряла!..

   Маргарита остановилась, глядя юношѣ въ лицо, и молчала. Что же ей было сказать? Остановить поздно, нельзя. Онъ оттолкнетъ ее и пройдетъ въ эту залу. Просить, умолять, хотя бы упасть на колѣни,- не поведетъ ни къ чему! Обмануть, клясться въ любви, снова вернувшейся,- безсмысленно! Кто же повѣритъ? Конечно, онъ не проститъ ей теперь, когда прежняго страстнаго любовника въ немъ нѣтъ и помину!

   Уже есть другая женщина, которая еще недавно заслоняла его, какъ ангелъ хранитель, от