Сенкевич Генрик - Огнем и мечом

sp; Жендзян раскрыл рот, чтобы сказать что-то, но пан Ян повернулся и пошел к палаткам, у которых собралось все общество. Посредине сидела пани Витовская, рядом с нею княжна, рыцари вокруг. Несколько поодаль пан Заглоба рассказывал об осаде Збаража. Слушатели с горячим интересом следили за рассказом шляхтича. Скшетуский сел возле княжны и прижал к губам ее руку. Солнце клонилось к западу; вечерело. Пан Ян тоже прислушивался к рассказу Заглобы, словно мог услышать что-то новое. Пан Заглоба поминутно вытирал лысину, и голос его гремел все сильнее. Недавние воспоминания и отчасти воображение воскрешали перед глазами рыцарей кровавые сцены: они видели перед собою и окопы, окруженные морем неприятеля, и бешеные штурмы, слышали шум, и вой, и грохот пушек и самопалов, видели князя в серебряном панцире на валах под градом пуль... Потом нужда, голод, эти багряные ночи, когда смерть, как зловещая птица, парила над окопами... выход пана Подбипенты, Скшетуского... И все слушали, временами поднимая глаза к небу или хватаясь за рукоятки сабель, а пан Заглоба закончил так:

   - Теперь это одна могила, один громадный надгробный холм; если под ним не лежит слава республики и цвет рыцарства, и князь-воевода, и я, да и все мы, которых сами казаки называют збаражскими львами, то только благодаря одному ему!

   И пан Заглоба указал на Скшетуского.

   - Верно! - крикнули в один голос Марек Собеский и пан Пшеимский.

   - Слава ему! Честь, хвала! - раздались сотни сильных рыцарских голосов. - Vivat Скшетуский! Vivat княжна! Да здравствует герой!

   Всех присутствующих охватил восторг. Одни побежали за вином, другие бросали вверх шапки. Солдаты звенели саблями.

   Скшетуский, как настоящий христианский рыцарь, покорно склонил голову, но княжна встала, откинула назад волосы и выпрямилась во весь рост. Лицо ее загорелось румянцем, глаза засветились... ведь этот рыцарь будет ее мужем, а слава мужа падает и на жену, как солнечный свет на землю.

  

  

   Уже позднею ночью все разъехались в разные стороны. Пан Витовский, пан Пшеимский и староста красноставский пошли с полками в сторону Топорова, а Скшетуский с княжной и хоругвью Володыевского в Тарнополь. Ночь была такая же погожая, как и минувший день. Миллионы звезд сияли на темном небе. Вышел месяц и осветил поля, потом поднялись белые туманы и заволокли все вокруг. Вся земля казалась огромным озером, освещенным небесным светом...

   В такую же ночь Скшетуский выходил когда-то из Збаража.

  

  

   Но величайшая в истории трагедия не закончилась ни под Збаражем, ни под Зборовом; даже ее первый акт там не завершился. Спустя два года все казачество вновь ринулось в бой с республикой. Поднялся Хмельницкий, более сильный чем когда-либо, а с ним шел хан всех орд и те же самые полководцы, что были под Збаражем: и дикий Тугай-бей, и Урум-паша и Артим-Гирей, и Нуреддин, и Галга, и Амурат, и Субагази. Перед ними шли огненные столбы пожаров, стоны людей; тысячи воинов покрывали поля, наполняли леса, воинственные кличи вылетали из более чем полумиллиона уст, и людям казалось, что республике пришел конец.

   Но и республика очнулась от своего оцепенения, отвергла прежнюю политику канцлера, отказалась от переговоров и перемирий. Стало ясно, что только мечом можно обеспечить дальнейшее спокойствие, и когда король выступил против неприятеля, с ним пошли сто тысяч войска и шляхты, не считая массы прислуги и челяди.

   Были среди них и все герои нашего повествования. Был здесь князь Еремия Вишневецкий со всею своею дивизией, в которой по-прежнему служили Скшетуский и Володыевский с волонтером Заглобой; были оба гетмана, Потоцкий и Калиновский, выкупленные к тому времени из татарской неволи. Был и полковник Стефан Чарнецкий, победивший впоследствии шведского короля Карла Густава, и пан Пшеимский, главный начальник артиллерии, и генерал Убальд, и пан Арцишевский, и пан староста красноставский, и брат его, староста яворовский, впоследствии король Ян III, и Людвиг Вейхер, воевода поморский, и хорунжий Конецпольский, и князь Доминик Заславский, и епископы, и коронные сановники, и сенаторы - вся республика во главе со своим главнокомандующим, королем.

   Эти многотысячные армии столкнулись наконец на полях под Берестечком - там-то и разыгралась одна из величайших битв в истории войн.

   Длилась она три дня. Первые два дня победа клонилась то на одну, то на другую сторону, на третий - дело дошло до решительного сражения. Бой начал князь Еремия.

   Все видели его во главе левого фланга, без панциря, с обнаженной головой, видели, как он, словно вихрь, летит на огромные отряды, состоящие из коронных казаков, из татар крымских, ногайских, аккерманских, из турок силистрийских и румелийских, янычар, сербов, валахов и других диких воинов, собранных от Урала и Каспийского моря до Дуная.

   И как река исчезает в бурных морских волнах, так пропали из виду княжеские полки в этом море врагов. Только пыль поднялась на равнине и скрыла сражающихся.

   На этот нечеловеческий бой взирали все войско и король, а подканцлер Лещинский поднял древо животворящего креста и осенил им умирающих.

   А в это время королевское войско с другого фланга обходил огромный казацкий табор, двести тысяч человек, с мощной артиллерией, извивающийся, как фантастический змей, и медленно выползающий из леса.

   Но прежде чем вся армада вышла из облака пыли, в котором скрылись полки Вишневецкого, начали появляться оттуда сначала одинокие всадники, потом десятки, сотни, тысячи... и все это устремилось к пригорку, где стоял хан, окруженный своею отборной гвардией.

   Дикие толпы бежали в безумной панике и беспорядке, польские полки гнались за ними.

   Тела тысяч татар и казаков устилали поле битвы, и среди них лежал надвое рассеченный канцером заклятый враг ляхов, верный союзник казаков, дикий и мужественный Тугай-бей.

   Страшный князь торжествовал.

   Но король, отметив оком опытного полководца успех князя, приказал уничтожить орду, прежде чем подоспеет казацкий табор.

   На татар двинулись все войска, устремились все пушки, сея смерть и замешательство. Брат хана, великий Амурат, пал, смертельно раненный пулей в грудь. Орда издала горестный вопль. Обескураженный, раненный еще в самом начале битвы хан посмотрел на поле сражения. Издали, сквозь дым и огонь, шли пан Пшеимский и сам король с рейтерами, а окрест гудела земля под тяжестью скачущей в бой конницы.

   Тогда дрогнул Ислам-Гирей, дрогнул и побежал, а за ним в беспорядке последовали все татары, и валахи, и конные запорожцы, и силистрийские турки, полетели, как тучи, гонимые шквальным ветром.

   Убегающих догнал впавший в отчаяние Хмельницкий, начал было умолять хана вернуться, но хан при виде его зарычал от ярости, приказал татарам схватить его, привязать к лошади и увез за собою.

   Теперь остался только один казацкий лагерь.

   Начальник лагеря, крапивенский полковник Дзедзяла, не знал, что сталось с Хмельницким, но, видя поражение и постыдное бегство всех орд, отступил с табором и засел в болотах Плешовы.

   На небе тоже разыгралась буря; хлынули потоки дождя. "Бог омывал землю после справедливой битвы".

   Дождь лил несколько дней, несколько дней отдыхали королевские войска, измученные сражениями, а казацкий табор опоясывался валами и превращался в гигантскую подвижную крепость.

   С установлением хорошей погоды началась осада, самая удивительная из всех, которые были когда-либо.

   Сто тысяч королевского войска осадило двухсоттысячную армию Дзедзялы.

   У короля была нехватка в пушках, провианте, аммуниции, а Дзедзяла обладал громадными запасами пороха, продовольствия и, кроме того, семьюдесятью тяжелыми и легкими пушками. Но во главе королевских войск стоял сам король, а казакам явно недоставало Хмельницкого.

   Королевские войска были одушевлены недавней победой, казаки сомневались в себе.

   Прошло несколько дней; надежда на возвращение Хмельницкого и хана исчезла.

   Тогда начались переговоры.

   Дзедзяла склонялся к миру, и сам хотел принести в жертву свою голову, только бы спасти этим войско.

   Но в казацком лагере возникли разногласия. Одни хотели сдаться, другие защищаться до смерти, и все до одного придумывали, как бы убежать из лагеря. Но даже самому храброму это представлялось невозможным. Табор окружен был рукавами реки и непроходимыми болотами. Обороняться в нем можно было целые годы, но к отступлению вела только одна дорога - через королевские войска

   Об этой дороге никто и не помышлял.

   Переговоры, прерываемые битвами, велись лениво; ссоры среди казаков происходили все чаще. В один из таких моментов Дзедзяла был свергнут с своего места и заменен новым предводителем.

   Его имя вселило новую отвагу в души казаков и, громким эхом огласив королевский лагерь, разбудило в памяти нескольких рыцарей полузабытые воспоминания пережитых горестей и несчастий.

   Новый вождь звался Богун.

   Уже и прежде он занимал высокое положение среди казаков в битвах и на советах. Все указывали на него, как на преемника Хмельницкого.

   Богун первым из казацких полковников пришел под Берестечко вместе с татарами, во главе пятидесяти тысяч человек. Он принимал участие в трехдневной битве конницы и, разбитый вместе с ханом князем Еремиею, сумел спасти от разгрома большую часть своих людей и оказаться в таборе. Теперь, после Дзедзялы, партия непримиримых поручила ему главное предводительство, надеясь, что он один в состоянии спасти лагерь и войско.

   Действительно, новый полководец и слышать не хотел о мире; он жаждал битвы и кровопролития, даже если бы ему пришлось самому утонуть в этой крови.

   Но вскоре он убедился, что с этими полками ему не пройти по трупам королевского войска, и начал выискивать другие средства.

   История сохранила память о беспримерных усилиях этого гиганта спасти войско и чернь.

   Богун решил пройти через бездонные болота Плешовой или, лучше сказать, построить через эти болота такой мост, по которому могли бы пройти все осажденные.

   И целые леса начали валиться под топорами казаков и падать в болото; туда бросали телеги, палатки, кожухи, свитки, и мост удлинялся с каждым днем.

   Казалось, для этого вождя нет ничего невозможного.

   Король медлил со штурмом, не желая кровопролития, но, видя эти титанические работы, убедился, что другого средства нет, и приказал войску готовиться к решительному делу.

   Был понедельник, седьмое июня 1651 года. Утро этого дня встало бледное, словно испуганное чем-то, солнце взошло красное, бросая кровавый свет на воды и леса.

   Из польского лагеря выгоняли коней на пастбище; казацкий шумел людскими голосами. Всюду горели костры, готовилась утренняя пища. Все видели объезд Богуна, его свиту и идущую за ними кавалерию, при помощи которой он хотел смять воеводу брацлавского, занимающего тылы лагеря и разрушающего ядрами казацкие труды.

   Чернь смотрела на объезд спокойно, даже с некоторой надеждой в душе. Тысячи глаз провожали молодого воина, тысячи уст кричали ему вслед:

   - Да благословит тебя Бог, сокол!

   Вождь, свита и конница медленно отделились от табора, дошли до края леса, мелькнули еще раз в лучах утреннего солнца и вступили на гать.

   И по всему табору пронесся какой-то страшный не то крик, не той вой:

   - Люди, спасайтесь!

   - Старшина бежит! - крикнуло несколько голосов.

   - Старшина бежит! - повторили сотни и тысячи голосов.

   Толпа зашумела, как сосновый бор, когда на него налетит ветер, и дикий, нечеловеческий крик вырвался из груди двухсот тысяч человек: "Спасайтесь! Спасайтесь! Ляхи! Старшина бежит!". Поднялся страшный беспорядок. В один миг огни были затоптаны, телеги и палатки опрокинуты, частокол повален. Страшная паника охватила всех. Горы тел загораживали дорогу, а толпа валила по трупам среди шума, крика и стонов и хлынула на плотину. Сметенные в холодную колышащуюся трясину люди взывали о милосердии и тонули. На плотине началась драка за место. Воды Плешовой переполнились телами. Немезида истории жестоко расплачивалась за Пилавец Берестечком.

   Крики ужаса донеслись до ушей Богуна. Он сразу понял, в чем дело. Но напрасно он тотчас же повернул к лагерю, напрасно летел навстречу толпе с поднятыми к небу руками. Голос его терялся среди тысяч голосов, неудержимый поток бегущих подхватил его вместе с конем, свитой и конницей и понес навстречу гибели...

   Коронные войска недоумевали при виде всей этой сумятицы, которая походила на какую-то отчаянную атаку, но недоумение скоро прошло, и все хоругви, не ожидая приказов, двинулись на неприятеля.

   И настал день гнева, отмщения и суда. Кого не раздавили, кто не утонул, тот шел под меч. Реки покраснели от крови. Безумная толпа еще отчаяннее начала метаться и гроздьями тел падать в воду... Смерть поселилась в этих мрачных лесах, и была тем страшнее, чем отчаяннее сопротивлялись некоторые ватаги. Воевода брацлавский отрезал все пути к отступлению. Напрасно король удерживал солдат. Милосердие угасло в сердцах поляков, и резня длилась до самой ночи - резня, от которой становились волосы дыбом даже на головах старых, бывалых воинов.

   Когда, наконец, мрак спустился на землю, сами победители были поражены результатами своих трудов. Не пели "Те Deum", и не слезы радости, а слезы печали текли по щекам короля.

   Так был разыгран первый акт драмы, автором которой был Хмельницкий.

   Но Богун не сложил головы вместе с другими в этот страшный день. Одни говорили, что, завидев поражение, он спасся бегством, другие, что его спас один знакомый рыцарь. Правды никто не мог дознаться.

   Верно только одно, что имя его частенько всплывало в последующих казацких войнах. После смерти князя Вишневецкого, который умер от военных трудов, когда лубенское княжество отделилось от республики, Богун завладел большею частью его владений. Говорили, что он не признавал над собой и самого Хмельницкого. Сам же Хмельницкий, разбитый, искал покровительства, гордый же Богун отвергал всякую опеку и саблей оберегал свою казацкую свободу.

   Говорили также, что улыбка никогда не появлялась на губах этого необыкновенного человека. Он жил не в Лубнах, а в деревушке, которую воздвиг на пепелище и назвал Розлогами. Там он и умер. Междоусобная война пережила его и долго еще продолжалась. Потом пришли мор и шведы. Татары почти постоянно гостили на Украине, забирая толпы народа в плен. Опустела республика, опустела Украина. Волки выли на развалинах городов, и когда-то цветущий край обратился в пустыню. Ненависть поселилась в сердцах людей и отравила братнюю кровь.