Сенкевич Генрик - Огнем и мечом

е раскрытая доселе; достаточно сказать, что в эту минуту они чувствовали себя бессильными перед мощью Хмельницкого.

   Более того, они не имели о нем сколько-нибудь достоверных сведений. В королевском лагере еще до сих пор не знали, помогает ли сам хан Хмельницкому, или с ним только Тугай-бей с несколькими тысячами орды. От этого вопроса зависела жизнь или смерть. С самим Хмельницким, в случае необходимости, король мог бы попытать военной удачи, хотя взбунтовавшийся гетман был в десять раз сильнее его. Авторитет королевского имени был еще силен среди казаков, сильнее, может быть, чем толпы всеобщего ополчения буйной и неприученной к военному делу шляхты, но ежели с казаками и сам хан, то мериться с такой силой просто безрассудно.

   Правда, какие-то слухи приходили, но все они не заслуживали доверия. Предусмотрительный Хмельницкий не выпускал из своего лагеря ни одного отряда казаков или татар, чтобы король не смог достать "языка". У гетмана были свои планы: подавить частью своих сил уже издыхающий Збараж, а самому неожиданно появиться перед королем, окружить его вместе с войском и выдать в руки хана.

   Значит, не без причины туча покрывала теперь королевское чело, ибо для монарха нет большего позора, чем сознание собственного бессилия. Ян Казимир устало откинулся на спинку кресла, уронил руку на стол и проговорил, указывая на карты:

   - Все это не имеет никакого смысла, никакого! "Языка" мне достаньте.

   - Ничего большего и я не желаю, - ответил Оссолиньский.

   - Разъезды возвратились?

   - Возвратились, но ничего не привезли.

   - Ни одного пленника?

   - Только окрестных крестьян, но они ничего не знают.

   - А пан Пелка возвратился? Это славный воин.

   - Ваше величество! - отозвался из-за кресла староста ломжинский. - Пан Пелка не вернулся и не вернется: он убит.

   Наступило молчание. Король устремил грустный взгляд на пламя свечи и начал барабанить пальцами по столу.

   - Так что же нам делать? - спросил он наконец.

   - Ждать! - важно сказал канцлер.

   Лоб Яна Казимира покрылся морщинами.

   - Ждать? - переспросил он. - А это время Вишневецкий и гетманы погибнут в Збараже.

   - Продержатся еще немного, - небрежно заметил Радзеевский.

   - Молчали бы вы лучше, пан староста, если не можете предложить ничего дельного.

   - У меня как раз есть план, ваше величество.

   - Какой?

   - Послать кого-нибудь под предлогом переговоров с Хмельницким под Збараж. Посол узнает, там ли хан, и, возвратившись, расскажет обо всем.

   - Этого делать нельзя, - сухо сказал король. - Теперь, когда мы объявили Хмельницкого бунтовщиком, назначили цену за его голову и булаву над Запорожьем отдали Забускому, нашему величию не подобает входить в переговоры с Хмельницким.

   - Тогда послать к хану, - сказал староста.

   Король вопросительно взглянул на канцлера, который поднял на него свои голубые глаза и после некоторого размышления проговорил:

   - Совет хорош, но Хмельницкий без всякого сомнения задержит посла, и мы все равно ничего не узнаем.

   Ян Казимир махнул рукою.

   - Мы видим, - медленно сказал он, - что все ваши планы неосуществимы, тогда я предложу вам свой. Я прикажу трубить сбор и двинусь со всем войском под Збараж. Пусть свершится воля Божья! Мы сами увидим, стоит там хан или нет.

   Канцлер знал об отчаянной отваге короля и не сомневался, что он готов осуществить на деле свои намерения. С другой стороны, ему слишком хорошо было известно, что если король задумает что-нибудь, то уже никакие советы не смогут изменить его решения. Поэтому он и не возражал, даже одобрил мысль короля, только зачем же непременно сейчас нужно ехать? Можно завтра или послезавтра, а тем временем могут подоспеть благоприятные новости. Молва о приближении короля с каждым днем все настойчивей будет распространяться среди черни, недовольной осадою Збаража. Бунт может растаять от блеска королевского величия, как снег от солнечных лучей, но на все нужно время.

   Король же отвечает за спасение всей республики и перед лицом Бога и потомков не должен рисковать собою, тем более, что в случае неудачи збаражские войска должны будут неминуемо погибнуть.

   - Делайте, что хотите, только добудьте мне завтра "языка" во что бы то ни стало.

   Снова наступило молчание. В окно заглянула огромная золотая луна, но в комнате потемнело - свечи обросли нагаром.

   - Который час? - спросил король.

   - Полночь близко, - ответил Радзеевский.

   - Я не буду ложиться сегодня, объеду обоз, и вы со мной. Где Убальд и Арцишевский?

   - В обозе. Я пойду распоряжусь, чтобы подали лошадей, - сказал староста.

   Он направился было к дверям, как вдруг в сенях послышался какой-то шум, оживленный разговор, торопливые шаги, наконец, двери настежь распахнулись, и в комнату вбежал запыхавшийся Тизенгаузен, королевский стремянный.

   - Ваше величество! - воскликнул он. - Прибыл офицер из Збаража!

   Король вскочил с кресла, канцлер также поднялся, и оба воскликнули разом:

   - Не может быть!

   - Это правда! Он в сенях;

   - Давайте его сюда! - закричал король. - Давайте ради Бога!

   Тизенгаузен скрылся за дверями, и через минуту на пороге показалась какая-то высокая, незнакомая фигура.

   - Ближе! - сказал король. - Подойдите поближе! Мы рады видеть вас!

   Офицер подошел к самому столу, и, разглядев его, король, канцлер и староста ломжинский попятились от изумления. Перед ними стояло какое-то фантастическое существо, скорее призрак;

   лохмотья едва прикрывали его истощенное тело, посиневшее лицо покрыто грязью и кровью, глаза горели лихорадочным огнем, черная всклокоченная борода закрывала грудь, а ноги дрожали так, что он вынужден был опереться на стол.

   Король и двое сановников смотрели на него широко открытыми глазами. Двери опять отворились, и вошла целая гурьба сановников: генералы Убальд и Арцишевский, литовский подканцлер Сапега, староста речицкий и другие. Все, встав за спиной короля, разглядывали пришельца.

   - Кто вы? - спросил король.

   Несчастный раскрыл было рот, намереваясь ответить, но судорога сжала его горло, борода затряслась, и он сумел лишь прошептать:

   - Из... Збаража!

   - Дайте ему вина! - сказал кто-то.

   Пришельцу подали наполненный кубок. Он с трудом выпил его. В это время канцлер сбросил с себя накидку и прикрыл его плечи.

   - Теперь вы можете говорить? - спустя минуту спросил король.

   - Могу, - более твердым голосом ответил рыцарь.

   - Кто вы?

   - Ян Скшетуский... поручик гусарский...

   - Чей?

   - Воеводы русского.

   По зале пробежал шепот.

   - Ну, как там у вас? Что там? - нетерпеливо расспрашивал король.

   - Нужда... голод... могилы... Король закрыл глаза рукой.

   - Иисус Назарянин! Иисус Назарянин! - тихим голосом проговорил он.

   - Долго можете еще продержаться?

   - Пороху нет. Неприятель у самых валов...

   - Много его?

   - Хмельницкий... и хан со всеми ордами.

   - И хан?

   - Да.

   Наступило глубокое молчание. Сановники вопросительно переглядывались друг с другом.

   - Как же вы выстояли? - спросил канцлер с оттенком недоверия.

   При этих словах Скшетуский поднял голову, как будто у него прибавилось сил, лицо его приняло гордое выражение, голос окреп:

   Qzf

   - Двадцать отбитых штурмов, шестнадцать битв, выигранных в поле, семьдесят пять вылазок...

   И снова настало молчание.

   Вдруг король выпрямился, тряхнул париком, как лев гривой, желтые щеки его покрылись румянцем, а глаза загорелись.

   - Клянусь Богом! - воскликнул он. - Довольно мне этих советов, этих проволочек! Стоит ли хан, нет ли, пришло ли всеобщее ополчение, нет ли, клянусь Богом, довольно мне всего этого! Сегодня же мы идем на Збараж!

   - На Збараж! На Збараж! - повторило несколько решительных голосов.

   Лицо Скшетуского просияло радостью.

   - О, милостивый король и государь! - сказал он. - С тобою и жить и умирать!..

   Благородное сердце короля смягчилось, как воск, и несмотря на отталкивающий вид рыцаря он обнял его и проговорил:

   - Вы милее мне в ваших лохмотьях, чем иные в шелках. Клянусь Пресвятой Девой, и не за такие заслуги награждают староствами... и вы не останетесь без награды... Не противоречьте мне! Я ваш должник!

   Вельможи хором одобрили слова короля.

   - Как же вы прошли через казацкий и татарский лагерь!

   - В болотах скрывался, в тростниках, лесами шел... блуждал... не ел давно.

   - Накормите его! - приказал король.

   - Накормить! - повторили прочие.

   - Одеть его!

   - Пусть ему утром дадут коня и одежду, - продолжал король. - Вы ни в чем не будете иметь нужды.

   По примеру короля все рассыпались в похвалах рыцарю. Его забросали вопросами, на которые он отвечал с превеликим трудом. Им все более овладевала страшная слабость, сознание почти покидало его. Принесли пищу, появился и ксендз Цецишовский, королевский проповедник.

   Все сановники расступились. Ксендз был человек ученый, важный; король дорожил его мнением более, чем мнением канцлера, а с амвона он иногда затрагивал такие вещи, каких почти никто не мог коснуться и на сейме. Ксендзу тотчас же рассказали, что прибыл офицер из Збаража, где князь несмотря на голод и недостаток в порохе и снарядах громит и хана и Хмельницкого, который весь прошлый год не потерял столько людей, сколько под Збара-жем, что король намеревается идти на выручку, даже если ему придется погибнуть со всем войском.

   Ксендз слушал молча и время от времени поглядывал на изможденного рыцаря. А тот с жадностью ел, не обращая внимания на короля, который время от времени отпивал глоток за здоровье офицера из маленького серебряного стаканчика.

   - Как зовут этого рыцаря? - спросил ксендз.

   - Скшетуский.

   - Ян?

   - Да, Ян.

   - Поручик князя-воеводы русского?

   - Да.

   Ксендз поднял глаза кверху и начал молиться.

   - Возблагодарим Бога! Неисповедимы пути, какими Он приводит человека к счастию и покою. Я знаю этого человека.

   Скшетуский услышал это и поднял глаза на говорящего, но ни лицо, ни голос ксендза не были ему знакомы.

   - Так это вы один из всего войска взялись пройти через неприятельский лагерь? - спросил его ксендз.

   - Передо мною пошел мой товарищ, но погиб, - ответил Скшетуский.

   - Тем больше ваша заслуга, что вы решились идти после него. По вашему виду я вижу, что дорога была нелегкой. Бог благосклонно принял вашу жертву, и вашу доблесть, и вашу молодость и благополучно провел вас.

   И ксендз обратился к Яну Казимиру:

   - Ваше величество, - сказал он, - вы твердо решили идти на помощь к князю-воеводе русскому?

   - Вашим молитвам, святой отец, - ответил король, - я поручаю отечество, войска и самого себя, потому что понимаю всю опасность моего предприятия, но не могу допустить, чтобы князь-воевода погиб в Збараже с таким рыцарством, как вот этот офицер.

   Ксендз вознес руки к небу. В зале воцарилась тишина.

   - Benedico vos, in nomine Patris et Filii et Spiritus sancti. {Благословляю вас во имя Отца и Сына и Святого Духа (лат.).}

   - Аминь! - сказал король.

   - Аминь! - повторили все присутствующие.

   По утомленному лицу Яна Казимира разлилось спокойствие, и только глаза его сверкали необычным блеском. Он взял со стола шпагу и сделал знак Тизенгаузену, чтобы тот помог прицепить ее.

   - Когда ваше величество намерены выступить? - спросил канцлер.

   - Бог дал нам погожую ночь, - сказал король. - Пан обозный стражник, прикажите трубить сбор и седлать коней.

   Стражник тотчас же вышел. Канцлер тихо заметил королю, что еще не все готовы и что экипажи могут двинуться только утром, но Ян Казимир нетерпеливо перебил его:

   - Кому экипажи дороже спасения отечества, тот может остаться.

   Королевские покои начали пустеть. Каждый спешил к своей хоругви, чтобы привести ее в готовность и установить в походном порядке. В комнате остались только король, канцлер, ксендз и пан Скшетуский с Тизенгаузеном.

   - Господа, - сказал ксендз, - все, что могло нас интересовать, мы узнали от этого рыцаря. Теперь нужно дать ему отдохнуть, потому что он едва держится на ногах. Позвольте мне, ваше величество, взять его к себе;

   - О, конечно! Пусть его проводит Тизенгаузен и еще кто-нибудь, один он едва ли дойдет. Идите, идите, милый друг мой, никто больше вас не заслужил себе отдыха. Да помните, что я ваш должник. Скорее о себе забуду, чем о вас!

   Тизенгаузен взял Скшетуского под руку и вышел из комнаты. В сенях им попался староста речицкий, который взял рыцаря под другую руку, впереди шли ксендз и мальчик с фонарем, который, впрочем, оказался не нужен: большая золотая луна тихо плыла над Топоровом. С лагерной стоянки долетали звуки людских голосов, скрип телег и рулады полковых труб. Поодаль, перед костелом, залитым светом луны, виднелись ряды пеших и конных солдат. К скрипу телег примешивался лязг цепей и глухое погромыхивание пушек.

   - Двинулись уже! - сказал ксендз.

   - Под Збараж... на помощь, - прошептал Скшетуский.

   И неизвестно, от радости или утомления, а может быть, от того и другого, он ослабел так, что Тизенгаузен и староста почти тащили его на себе.

   У самого костела стояли хоругви Сапеги и пехота Арцишевского. Солдаты группировались кучками и загораживали дорогу.

   - С дороги, с дороги! - кричал ксендз.

   - Кто идет?

   - Офицер из Збаража!

   Солдаты расступились и с изумлением смотрели на героя.

   С величайшим трудом ксендз довел Скшетуского до дома местного священника. Там, приказав отмыть рыцаря от грязи и тины, ксендз уложил его в постель, а сам отправился к войскам.

   Скшетуский был в полубеспамятстве, но лихорадка не давала ему уснуть сразу. Он не понимал, где он теперь и что делается вокруг него. Он слышал только говор, топот, крики солдат, голоса труб, и все это слилось в его сознании в тревожную какофонию. "Войско идет", - подумал он. Шум начинал удаляться, слабеть, рассеиваться, в Топоровевоцарилась тишина.

   Скшетускому казалось, что он вместе с ложем летит в какую-то бездну.

  

  

   Скшетуский проспал несколько дней кряду, но и после пробуждения его несколько дней не оставляла жестокая лихорадка. Долго еще он бредил, поминая о Збараже, о князе, о старосте красноставском, вел беседы с паном Михалом и Заглобой, кричал пану Лонгинусу Подбипенте: "Не туда!" - лишь о княжне не упомянул ни разу. Иногда ему казалось, что над ним склоняется румяное лицо Жендзяна, точно так же, как тогда, когда князь после константиновской битвы отправил его под Заславль истреблять шайки грабителей, а Жендзян неожиданно появился на его привале. Видение это поднимало целую бурю в его душе; ему казалось, что время остановилось, и с той поры ничего не изменилось. Вот он снова под Хомором, а проснувшись, поедет будто бы в Тарнополь снаряжать хоругви. Кривонос, разбитый под Константиновом, бежал к Хмельницкому. Жендзян приехал из Гущи и сидит у его изголовья. Скшетуский хочет заговорить, пытается приказать пажу седлать коней, но не может. И вновь ему кажется, что он уже не под Хомором, что с тех пор прошло много времени... был взят Бар, и несчастная его голова снова погружается во мрак. Он уже ничего не видит, ни о чем не ведает, но мало-помалу из этого мрака, из этого хаоса появляется Збараж, осада. Так он не под Хомором? А как же Жендзян все сидит возле него, склоняется к нему? Через узоры в ставнях в комнату врывается луч яркого света и падает на лицо мальчика, полное озабоченности и сострадания.

   - Жендзян! - кричит пан Скшетуский.

   - О, пане, наконец-то вы узнали меня! - радостно отвечает паж и припадает к его ногам. - Я думал уже, что вы никогда не очнетесь.

   Мальчик рыдал и обнимал ноги рыцаря.

   - Где я? - спросил пан Скшетуский.

   - В Топорове... Вы пришли к королю из Збаража... Слава Богу, слава Богу!

   - A король где?

   - Пошел с войском на помощь к князю-воеводе. Тут Жендзян встал и отворил окно.

   В комнату ворвался свежий утренний ветерок, а вместе с ним к Скшетускому полностью возвратилось сознание. Жендзян уселся в ногах кровати.

   - Так я из Збаража сумел-таки выйти? - спросил рыцарь.

   - Так точно... Никто не мог сделать того, что сделали вы, и благодаря вам король пошел на помощь.

   - Пан Подбипента пробовал раньше меня, но погиб...

   - Что вы говорите? Пан Подбипента погиб? Такой щедрый и хороший пан!.. У меня даже дух стеснило... Как они могли сладить с таким силачом?

   - Расстреляли его из луков.

   - А пан Володыевский и пан Заглоба?

   - Были здоровы, когда я выходил.

   - Ну, и слава Богу. Они большие ваши друзья... ну, разве еще, ой... ксендз говорить мне запретил... Ну, а что будет с состоянием пана Подбипенты? Там ведь немало всякого добра... Неужели он ничего не завещал друзьям? Родственников у него, кажется, не было?

   Скшетуский ничего не ответил. Жендзян понял, что его вопрос пришелся некстати, и переменил разговор.

   - Хорошо, что пан Заглоба и пан Володыевский здоровы, а я уже было думал, что их татары одолели... Сколько нам пришлось пережить вместе!.. Вот жаль только, что ксендз запретил мне говорить... Я думал, что никогда их не увижу, потому что татары так прижали нас, что и выхода не было...

   - Ты был с паном Володыевским и Заглобой? Они ничего мне не говорили.

   - Они могли подумать, что я погиб...

   - А где же вас так татары прижали?

   - За Плоскировом, по дороге в Збараж. Мы ведь далеко ездили, за Ямполь... впрочем, ксендз Цецишовский запретил мне говорить.

   - Да вознаградит вас Бог за ваши намерения, - сказал Скшетуский. - Я догадываюсь, зачем вы ездили. И я побывал там перед вами... только напрасно...

   - Эх, пане, если б не ксендз... Он сказал: "Я должен ехать с королем в Збараж, а ты смотри за господином, но ничего не говори ему, а то он умрет".

   Скшетуский так давно расстался со всякой надеждой, что даже эти слова Жендзяна нисколько не встревожили его.

   - A ты-то каким образом попал к ксендзу Цецишовскому и к войску? - спросил он.

   - Меня пани каштелянша сандомирская, пани Витовская, послала из Замостья уведомить пана каштеляна, что встретится с ним в Топорове... Храбрая она женщина и непременно хочет быть при войске, чтоб не разлучаться с паном каштеляном. Вот я и приехал в Топоров за день до вас. Пани Витовская, того гляди, подъедет...

   - Не понимаю, как ты очутился в Замостье, когда с паном Володыевским и паном Заглобой ездил за Ямполь. Отчего же ты не приехал в Збараж вместе с ними?

   - Видите ли, когда на нас напала орда, то уж никакого выхода не оставалось: они вдвоем встали против целого чамбула, а я ускакал и опомнился только в Замостье.

   - Счастливо они отделались, - сказал Скшетуский, - но я думал, что ты более храбрый мальчик. Честно ли было покинуть их во время такой опасности?

   - Эх, пан, если б мы были одни, втроем, то я, конечно, не оставил бы их... у меня и так сердце разрывалось на части... но нас было четверо... вот они и бросились на татар, а мне сами приказали... спасать... Если б я был уверен, что радость не убьет вас... ведь за Ямполем мы... нашли... Ах, этот ксендз!

   Скшетуский посмотрел на него взглядом человека, пробуждающегося от сна, смертельно побледнел и крикнул громовым голосом:

   - Кто был с тобою?

   - Пане! О, пане! - умоляющим голосом проговорил паж, пораженный переменой рыцаря.

   - Кто с тобой был? - продолжал Скшетуский и, схватив Жендзяна за плечи, начал трясти его и давить своими железными руками.

   - Делать нечего, пусть ксендз обижается: панна была с нами, а теперь она у пани Витовской.

   Скшетуский окаменел, закрыл глаза и тяжело упал на подушки.

   - Помогите! - закричал Жендзян. - Помогите! Что я наделал! Лучше бы мне было молчать. О, ради Бога! Пане, милый, да скажите что-нибудь... Ради Бога!.. Правду ксендз говорил... пане, а пане!..

   - Ничего! - отозвался наконец Скшетуский. - Где она?

   - Слава Богу, что вы ожили!.. Лучше я ничего говорить не стану... Она с пани каштеляншей сандомирской... того и гляди, сюда приедут... Слава Богу! Вы теперь-то хоть не умирайте... они скоро приедут... мы бежали в Замостье... и там ксендз отдал панну

   каштеляновой... для безопасности, а то в войске Бог знает что творится. Богун ее пощадил, но долго ли до греха... Сколько хлопот мне с нею было! Я все говорил солдатам, что она родственница князя Еремии... ну, они и уважили ее. И потратился я на дорогу немало...

   Скшетуский лежал неподвижно, устремив глаза в потолок. Лицо его было строго и важно. Очевидно, он молился. Наконец, окончив молитву, он сел на край кровати и сказал:

   - Дай мне платье и прикажи седлать лошадей!

   - А куда вы хотите ехать?

   - Дай платье, говорят тебе!

   - Теперь у нас всякой одежды много; король перед отъездом дал и разные паны надавали. И три лошадки хорошие в конюшне" Если б мне хоть одну такую... Но вам лучше полежать и отдохнуть, а то в вас силы никакой нет.

   - Ничего. На коня-то я смогу сесть. До поспеши же ты, ради Бога!

   - Пусть будет так, только вы должны оберечь меня от ксендза Цецишовского... Вот вам и платье... Лучшего не найдете и у армянских купцов. Одевайтесь, а я прикажу подать винной похлебки.

   Скшетуский торопливо начал одеваться, а Жендзян рассказывал ему все по порядку, как он встретил Богуна во Владаве, как разузнал от него о местопребывании княжны, как потом поехали они с паном Михалом и паном Заглобой на Валадинку и, убив колдунью и Черемиса, увезли княжну.

   - Это еще все ничего, а вот было плохо, когда мы повстречались с ордой в лесу за Плоскировом. Пан Михал с паном Заглобой остались, чтоб отвлечь на себя внимание татар и задержать погоню, а я кинулся в другую сторону, к Константинову, минуя Збараж, потому что татары, по моим расчетам, убив пана Михала и пана Заглобу, пустятся за нами в погоню именно на Збараж. Не знаю, как Бог спас их... Я думал, им конец. Мы тем временем удирали между войском Хмельницкого, который шел от Константинова, и Збаражем, куда двинулись татары.

   - Они не дошли туда; их пан Кушель разбил. Но рассказывай скорее.

   - Если бы мне это было известно! Но дело-то в том, что я ничего этого не знал, вот мы и бежали с панной между татарами и казаками, как по ущелью. К счастью, весь край был пуст, мы не встретили ни одной живой души ни в деревнях, ни в городках - все убежали в страхе перед татарами. У меня душа была не на месте от тревоги, как бы нас не окружили... Так оно и вышло.

   Скшетуский перестал одеваться.

   - Как так?

   - А вот как. Я наткнулся на казацкий отряд Донца, брата колдуньи Горпины. К счастью, он хорошо знал меня; я его видывал у Богуна. Передал я ему поклон от сестры, показал Богунов пернач и рассказал все: как меня Богун послал за панной и как ждет меня за Владавой. Он знал, что сестра его действительно стережет княжну, и поверил всему. Я думал, что он сразу отпустит меня и денег еще даст на дорогу, а он и говорит: "Там собирается всеобщее ополчение, ты еще попадешься в руки ляхам; оставайся, говорит, со мной, пойдем к Хмельницкому; девушке в обозе будет лучше; ее сам Хмельницкий будет беречь для Богуна". Как только он мне это сказал, я так и обомлел: что тут ответишь? Я ему говорю, что Богун меня ждет и я головой отвечаю, что доставлю ее, а он мне: "Мы дадим знать Богуну, а ты не езди, говорит, там ляхи". Мы заспорили, а он потом закричал на меня: "Странно, что ты боишься идти с казаками! Уж не изменник ли ты?". Тут я понял, что, кроме как удрать потихоньку, ничего не остается. Я уж начал было готовиться в дорогу, как вдруг на казаков напал пан Пелка.

   - Пан Пелка? - спросил, сдерживая дыхание, Скшетуский.

   - Так точно. Славный был воин, недавно его убили... Упокой Господь его душу! Не знаю, кто лучше его мог незаметно подкрасться к неприятелю, разве только пан Володыевский. Так вот, пришел пан Пелка, разбил отряд Донца, а самого полковника взял в плен. Две недели тому назад его посадили на кол, и поделом! Но и с паном Пелкой хлопот было тоже немало, очень он уж охоч до женщин... упокой душу его, Господи! Я уже боялся, как бы панна, уйдя от врагов, не увидала худого от своих... Тогда я сказал, что она родственница нашего князя. А он, надо вам сказать, очень уважал князя, тотчас переменил обращение с княжной и отправил нас к королю в Замостье. А там ксендз Цецишовский, святой, доложу я вам, человек, взял нас под покровительство и отдал панну пани каштелянше Витовской.

   Скшетуский глубоко вздохнул, потом бросился на шею Жендзяну.

   - Ты будешь моим другом, братом, но не слугою, - сказал он, - но теперь едем. Когда пани каштелянша должна была быть здесь?

   - Через неделю после меня; уже прошло десять дней, а вы лежали без памяти восемь.

   - Едем! Едем! - повторил Скшетуский. - Кажется, радость задушит меня.

   Но не успел он договорить, как на дворе послышался топот, и перед окнами замелькали фигуры всадников. Сперва Скшетуский увидел старого ксендза Цецишовского, а рядом с ним похудевших донельзя Заглобу, Володыевского, Кушеля и других своих знакомых. Через минуту толпа рыцарей с ксендзом во главе вошла в комнату.

   - Мир заключен под Збаражем, осада снята! - прокричал ксендз.

   Скшетуский по очереди переходил из одних дружеских объятий в другие.

   - Нам сказали, что вы живы, - кричал Заглоба, - но для нас еще больше радости, что мы видим вас здоровым! Мы намеренно сюда за вами приехали... Ян! Вы не знаете, какою славою покрылось ваше имя, какая награда ждет вас!

   - Король наградил, но Царь царей его превзошел, - сказал ксендз.

   - Я все знаю уже, - ответил Скшетуский. - Да наградит вас Бог! Жендзян мне все рассказал.

   - И радость не убила вас? Тем лучше! Vivat Скшетуский, vivat княжна! - закричал Заглоба. - А что! Мы и не заикнулись о ней, потому что не знали, жива ли она. Но мальчик ловко увез ее. О, vulpes astuta! {Хитрая лиса (лат.).} Князь ждет вас обоих. Мы ведь под самый Егорлык ездили за ней. Я убил урода, который стерег ее. Теперь у меня будут внуки, господа! И много! Жендзян, рассказывай, трудно тебе пришлось? Представь себе: мы удержали вдвоем с паном Михалом огромную орду. Я первый бросился на целый чамбул! Они было и так, и сяк, - ничего не помогло! Пан Михал тоже храбро дрался... Где же дочка моя милая? Дайте мне мою дочку!

   - Ну, дай тебе Бог всякого счастья, Ян! - повторял маленький рыцарь, снова и снова обнимая Скшетуского.

   - Да воздаст вам Бог за все, что вы для меня сделали. Слов мне не хватает. Жизнью, кровью - и то я не могу расплатиться с вами! - ответил Скшетуский.

   - Хорошо, хорошо, не в том дело, - кричал Заглоба. - Мир заключен, плохой мир, господа, но и за то слава Богу, что мы выбрались из этого проклятого Збаража. Итак, мир. Это наша заслуга и моя, потому что, останься в живых Бурлай, переговоры ни к чему бы не привели. Теперь на свадьбу поедем. Ну, Ян, держитесь теперь! Вы и представить себе не можете, какой свадебный подарок приготовил для вас князь! Я, может, и расскажу вам как-нибудь после, а теперь... где же моя дочка, черт возьми! Подайте мне мою дочку! Теперь ее Богун уже не похитит, пусть сам сначала вывернется. Где моя дочка?

   - Я собирался было седлать коня, чтобы ехать навстречу пани каштелянше, - сказал Скшетуский. - Едемте, едемте, иначе я сойду с ума.

   - Едемте, господа! Вместе с ним! Время не ждет!

   - Пани каштелянша должна быть уже недалеко, - сказал ксендз.

   Скшетуский был уже за дверями и вскочил на коня так легко, как будто давно уже выздоровел. Жендзян не отходил от него ни на шаг; ему не хотелось оставаться наедине с ксендзом. Пан Михал и Заглоба присоединились к ним.

   - Вперед! - закричал Заглоба, пришпоривая коня.

   И они галопом проскакали несколько миль. Вдруг на повороте дороги показалось несколько телег и колясок, окруженных гайдуками; несколько всадников, завидев вооруженных людей, поспешили навстречу с вопросом, кто они таковы.

   - Свои, из королевского войска! - крикнул пан Заглоба. - А вы?

   - Пани каштелянша сандомирская!

   Страшное волнение овладело Скшетуским. Не отдавая себе отчета, он соскочил с коня и, пошатываясь, встал на краю дороги. Пан Михал тоже спешился и подхватил под руку ослабевшего рыцаря.

   Поезд поравнялся с рыцарями. С пани Витовской ехали несколько дам, которые с удивлением смотрели на рыцарей, не понимая, в чем дело.

   Наконец, показалась коляска, более роскошная, чем остальные. В приоткрытом окне ее показалось строгое лицо пожилой женщины, а рядом с ней прелестное личико княжны Курцевич.

   - Дочка! - заорал Заглоба, бросаясь к экипажу. - Дочка! Скшетуский с нами!.. Дочка!

   Кушель и Володыевский подвели к коляске совершенно ослабевшего Скшетуского. Силы оставили его, и он упал на колени у подножки коляски, но рука княжны поддержала склонившуюся голову рыцаря.

   Заглоба, видя недоумение каштелянши, поспешил с объяснениями:

   - То Скшетуский, збаражский герой. Это он прошел через неприятельский лагерь, он спас войска, князя, всю республику! Да благословит их Бог на многие лета!

   - Vivant! Vivant! Да здравствуют! - закричала шляхта.

   - Да здравствуют! - повторили княжеские драгуны.

   - В Тарнополь! К князю! На свадьбу! - гремел Заглоба. - Ну, дочка, конец вашим бедам... а Богуну - палач и топор!

   Скшетуского усадили в карете рядом с княжной, и поезд тронулся в путь. День был чудный, дубравы и поля были залиты веселым солнечным светом. Повсюду носились легкие серебряные нити паутины, предвещая теплую осень. Все было радостно и спокойно вокруг.

   - Пан Михал! - сказал Заглоба, коснувшись своим стременем стремени Володыевского. - Что-то снова схватило меня за горло и держит, как тогда, когда пан Подбипента - упокой его душу, Господь! - выходил из Збаража, но когда я подумаю, что эти двое встретились-таки, то на душе становится так легко, как будто бы только что выпил кварту хорошего, старого меду. Если и вам не суждены узы Гименея, то под старость мы будем вместе нянчить их детей. У каждого свое назначение, свой путь, пан Михал, а мы, кажется, созданы больше для войны, чем для семейной жизни.

   Маленький рыцарь ничего не ответил, только неопределенно повел усами.

   Путь лежал на Топоров, оттуда на Тарнополь, где все должны были соединиться с князем и его хоругвями и ехать вместе в Львов на свадьбу. По пути Заглоба рассказывал пани каштелянше, что произошло за последнее время, как король после кровопролитной битвы под Збаражем заключил с ханом мир, не особенно благоприятный, но, по крайней мере, обещающий республике покой на некоторое время. По условиям мира, Хмельницкий по-прежнему оставался гетманом и получал право из неисчислимой толпы черни выбрать сорок тысяч реестровых казаков и за это присягнул на верность королю и правительству.

   - Несомненно, - добавил Заглоба, - что с Хмельницким дело опять дойдет до войны, но если булава не минет нашего князя, все обернется иначе...

   - Скажите же Скшетускому о самом главном, - сказал, подъезжая, Володыевский.

   - Правда. Я давно ему хотел сообщить. Знаете, пан Скшетуский, что случилось после вашего ухода? Богун попал в плен к князю.

   Скшетуский и княжна поразились до такой степени, что не могли и слова промолвить. Наконец Скшетуский пришел в себя.

   - Как это случилось? Каким образом?

   - Перст Божий, - ответил Заглоба, - не иначе, как перст Божий! Мир был уже заключен, и мы выходили из проклятого Збаража, а князь поехал с кавалерией на левое крыло понаблюдать, как бы орда не нарушила соглашения... они ведь часто ни на какие договоры не смотрят... Вдруг ватага из трехсот всадников бросается на княжескую конницу...

   - Только один Богун мог отважиться на это, - сказал Скшетуский.

   - Он и был. Но не на збаражских солдат нападать казакам. Пан Михал сразу окружил их и перебил всех до одного, а Богун, раненный им, попал в плен. Не везет ему с паном Михалом, и он смог бы убедиться в этом. Но он искал лишь смерти.

   - Мне показалось, - прибавил пан Володыевский, - что Богун спешил из Валадинки в Збараж, но опоздал и, узнав о мире, окончательно потерял рассудок и уже ни на что не обращал внимания.

   - Пришедший с мечом от меча и погибнет, такова уж ирония судьбы, - сказал Заглоба. - Это сумасшедший казак, и еще более обезумел он, когда им овладело отчаяние. По его милости такая каша заварилась между нами и чернью. Мы уж думали, что дело снова дойдет до большого сражения; князь уже объявил, что договор нарушен. Хмельницкий хотел было спасти Богуна, но хан взъярился: "Он, говорит, опозорил мою клятву и мое слово". Хан пригрозил войной самому Хмельницкому, а к князю прислал гонца с объяснением, что Богун обыкновенный разбойник, и с просьбой, чтобы князь забыл об этом недоразумении, а с Богуном поступил бы как с разбойником. Хану, кажется, прежде всего хотелось, чтобы татары спокойно могли увезти своих пленников, а набрали они их немало.

   - Что же князь сделал с Богуном? - с тревогой спросил Скшетуский.

   - Сначала было приготовил для него кол, а потом передумал и говорит: "Я его подарю Скшетускому, пуста делает с ним, что хочет". Теперь казак сидит в подземелье в Тарнополе; цирюльник ему раны перевязывает. Боже ты мой, сколько раз должна была из него выйти душа! Никакому волку собаки шкуру так не порвали, как мы ему. Один пан Михал три раза укусил его. Но это не простой человек, хотя, сказать по правде, несчастный. Впрочем, черт с ним совсем! Я никакой злобы против него не питаю, хотя он и преследовал меня понапрасну, потому что я и пил с ним, и обращался, как с равным, пока он на вас, княжна, не поднял руки. Я мог его прирезать в Розлогах... но, видно, нет на свете благодарности, и мало кто добром платит за добро... А, черт с ним!..

   И пан Заглоба махнул рукой.

   - А что вы сделаете с ним? Солдаты говорят, что определите его на должность форейтора, потому что он мужик видный, но мне не хотелось бы верить этому.

   - Конечно, нет, - ответил Скшетуский. - Это славный воин, а если он несчастен, то я тем более не опозорю его мужицким занятием.

   - Да простит ему Бог все, - сказала княжна.

   - Аминь! - добавил Заглоба. - Он просит смерти, как избавления... и, наверное, нашел бы ее, если б не опоздал под Збараж.

   Вдалеке показалось Грабово, первый привал. Там все было заполнено солдатами, возвращающимися из Збаража. Там находился и пан каштелян сандомирский, Витовский, поспешивший навстречу жене, и пан староста красноставский, и пан Пшеимский, и множество шляхты из ополчения. Усадьба в Грабове была сожжена, так же, как и другие постройки, но чудесная погода позволяла расположиться на воле, в дубовом лесу, под открытым небом. В провизии и напитках недостатка не было, и прислуга тотчас же принялась за приготовление ужина. Каштелян приказал разбить несколько палаток для дам и высшей шляхты. Рыцари толпились перед палатками в надежде увидеть княжну и Скшетуского. Одни толковали о минувшей войне, другие, побывавшие только под Зборовом, расспрашивали княжеских солдат о подробностях осады. Повсюду кипело веселье, благо Бог послал ясный день.

   Среди шляхты больше всех ораторствовал пан Заглоба и в тысячный раз рассказывал, как он убил Бурлая; ту же самую роль играл Жендзян, окруженный толпою лиц, менее значительных. Впрочем, это не помешало хитрому пажу улучить свободную минуту и отозвать Скшетуского в сторонку.

   - Пане! - сказал он, припадая к его коленям. - Я хотел бы просить вас о милости.

   - Мне трудно было бы отказать тебе в чем-либо. Благодаря тебе все и устроилось благополучно. Говори, чего ты хочешь?

   Румяное лицо Жендзяна потемнело, глаза загорелись злобой и ненавистью.

   - Только одного, больше ничего мне не нужно: отдайте мне Богуна.

   - Богуна? - изумился пан Скшетуский. - Что же ты с ним станешь делать?

   - Я уж знаю... чтобы мое не пропадало и ему с лихвой заплатить за Чигирин. Я знаю, что вы его казните, так дайте же. мне сначала расквитаться с ним.

   Брови Скшетуского нахмурились.

   - Этому не бывать! - решительно сказал он.

   - Боже мой! Лучше бы я погиб! - горестно воскликнул Жендзян. - Словно для того я и остался жив, чтобы нести бремя позора!

   - Проси, чего хочешь, только не этого. Обдумай хорошенько, спроси своих стариков, какой грех больше: сдержать такую клятву или отступиться? Не прикладывай своей руки к карающему Божьему приговору, чтобы и тебя не постигла кара. Постыдись, Жендзян! Этот человек и так просит у Бога смерти... раненый, в неволе. Кем же ты-то хочешь быть? Палачом? Будешь поносить пленника, добивать раненого? Татарин ты, что ли? Пока я жив, я не соглашусь на это, лучше и не проси меня.

   В голосе пана Яна было столько силы и воли, что паж сразу утратил всякую надежду убедить хозяина, но продолжал плакаться.

   - Когда он здоров, то и с двумя такими, как я, управится, а когда болен, мне мстить не годится... Когда же я верну ему должок?

   - Оставь Богу мщение, - сказал Скшетуский.

   &nb