Сенкевич Генрик - Огнем и мечом

  

   Сенкевич Г. Собрание сочинений: Т. 1. Огнем и мечом: Роман. Пер. с пол. В. М. Л<авров>. / По изд.: ж-нал "Русская мысль", М., 1885 г.

   Ярославль: Нюанс, 1993.

   OCR Бычков М. Н.

  

  

  

   1647 год был странный год. Чудесные явления на земле и на небе предвещали величайшие несчастья и необыкновенные события.

   Тогдашние летописцы упоминают, что весною в Диких Полях появилось громадное количество саранчи, которая уничтожила все посевы; так всегда бывало перед нашествием татар. Летом произошло полное солнечное затмение, а вскоре на небе явилась комета. В Варшаве над городом появлялся в облаках огненный гроб и крест, люди постились и раздавали милостыню. Твердили, что страну посетит зараза и уничтожит род человеческий. Наконец, зима стояла такая теплая, что даже старики не помнили такой. В южных воеводствах не сковало воды; реки, разбухшие от тающего снега, вышли из своего ложа и затопили берега. Падали частые дожди. Степь обратилась в одну громадную лужу, солнце в полдень пригревало так сильно, что - чудо из чудес! - в воеводстве Брацлавском и на Диких Полях степь оделась в зеленый наряд в половине декабря. Пчелиные рои начинали жужжать на пасеках, скотина мычала в хлевах. Когда, таким образом, vcst природа, казалось, совершенно преобразилась, люди на Руси, ожидающие необыкновенных событий, беспокойно посматривали на Дикие Поля. Оттуда более чем с какой-либо другой стороны можно было ожидать опасности.

   А на Полях в это время не происходило ничего особенного, никаких битв и стычек, подобных тем, которые случались там зачастую и о которых ведали только орлы, ястребы, вороны да полевой зверь.

   Таковы были эти Поля. Последние следы оседлой жизни кончались к югу, недалеко за Чигирином, со стороны Днепра и за Уманью, около Днестра. Потом, дальше к лиманам и морю, - степь и степь, словно могучими объятиями охваченная двумя реками. Возле устья Днепра, на Низу, за порогами кипела еще казачья жизнь, но в самих Полях никто не жил, и только по берегам реки кое-где возвышались паланки {Паланки - небольшие укрепления.}, словно острова среди моря. Земля de nomine {Фактически (лат.).} принадлежала Польше. Республика дозволяла татарам пасти на ней свои стада, но так как пустыню оберегали казаки, то пастбище часто становилось и полем сражения.

   Сколько битв разыгралось там, сколько людей полегло - никто не считал, никто не помнит. Орлы, ястребы и вороны одни только видели все, а если кто издалека слышал шум крыльев и карканье, кто видел стаи птиц, кружащихся над одним местом, тот уже знал, что там лежат трупы, либо непогребенные кости... В густой траве охотились на людей, как на волков. Охотился кто хотел. Человек, преследуемый законом, скрывался в диких степях, вооруженный пастух пас там свои стада, рыцарь искал там приключений, разбойник добычи, казак татарина, татарин казака. Эта степь была и пустою и полною в одно и то же время, тихою и грозною, спокойною и полною засад, дикою от диких полей и от диких душ.

   По временам она служила театром большой войны. Тогда по ней, точно волны, плыли татарские чамбулы, казацкие полки, польские или валашские войска; ночью ржание коней вторило завыванию волков, отголосок медных труб летел к озеру Овидия и к морю. Границы республики охранялись от Каменца вплоть до Днепра станицами и паданками. Должна ли степь скоро ожить, двинутся ли по степным дорогам вскоре толпы диких наездников - можно было видеть по неисчислимым стадам птиц, которые, вспугнутые татарскими чамбулами, летели на север. Но татарин, пошел ли от Черного Леса, переплыл ли Днестр с валашской стороны, двигался вслед за птицами и вместе с ними останавливался в Брацлавском воеводстве.

   Однако в эту зиму птицы с криком не устремлялись к республике. В степи было тише, чем когда-либо. В то время, когда начинается наше повествование, солнце близилось к закату и красноватыми лучами освещало совершенно пустынную местность. На северной границе Диких Полей, над Омельничком, до самого его устья самый острый взор не мог бы открыть присутствия живого существа; высохший бурьян стоял неподвижно. Вот солнце наполовину скрылось за горизонтом, небо уже потемнело, и степь начинала темнеть. На левом берегу, на небольшой возвышенности, более похожей на степную могилу, чем на пригорок, виднелись следы каменного укрепления, которое было некогда воздвигнуто Теодориком Бучацким и разрушено татарами. От руин падала длинная тень. Вдали светились воды широко разлившегося Омель-ничка, который в этом месте повертывает к Днепру. Но свет все более и более угасал и на земле, и на небе. Тишина стояла невозмутимая, только вверху слышались крики журавлей, летевших по направлению к морю.

   Над пустыней спустилась ночь, а с ней настала пора появления духов. Рыцари, бодрствующие в станицах, рассказывали, что по ночам на Диких Полях встают кости умерших, застигнутых внезапною смертью без покаяния, встают, сплетаются в хороводы, и ни кресты, ни церковь не могут помешать им продолжать свою пляску. И вот когда солнце опускалось за горизонт, население станицы начинало набожно шептать молитвы за умерших. Говорили также, что путники нередко встречали тени всадников, умоляющих о поминовении. Попадались между ними и упыри, которые с воем гнались за людьми. Опытное ухо издалека могло отличить волчий вой от воя упыря. Видели иногда и целые войска теней, которые так приближались к станицам, что дозоры начинали бить тревогу. Это предвещало близкую войну. Встреча с одинокими тенями тоже предвещала мало доброго, но не всегда нужно было толковать это в дурную для себя сторону. Иногда и живой человек появлялся перед путником и исчезал, как тень, а вследствие этого мог быть сочтен за духа.

   Коль скоро ночь опустилась над Омельничком, нет ничего удивительного, что близ разрушенной станицы показался дух или человек. Из-за Днепра выплыл месяц, осеребрил пустыню, стволы бурьяна и бесконечную даль степи. Тогда ниже на степи показались еще другие видения. Летучие облачка поминутно затмевали блеск месяца, видения то резко выделялись из тени, то скрывались. Иногда они исчезали совершенно, точно тонули в тени. Подвигаясь к возвышенности, на которой стоял первый всадник, они подкрадывались тихо, осторожно, медленно, останавливаясь на каждом шагу.

   В движениях их было что-то угрожающее, как в самой степи, столь безмятежной на вид. От Днепра иногда доносился порыв ветра и жалобно завывал в засохших стеблях бурьяна, которые наклонялись и тряслись, точно от страха. Наконец, тени исчезли, спрятались в развалинах. В бледном свете месяца виднелась только одна фигура всадника, стоявшего на возвышении. Наконец, какой-то шелест привлек его внимание. Он приблизился к краю площадки и начал внимательно всматриваться в степь. Ветер перестал шелестеть бурьяном, наступила мертвая тишь.

   Вдруг послышался пронзительный свист, раздались выстрелы самопалов, красноватый огонь залпов прорезал ночную темноту: "Алла! Алла! Иисус! На помощь!" - неслись крики с обеих сторон. Топот лошадей перемешивался со стуком железа о железо. Вот еще какие-то новые всадники появились внезапно, точно выросли из-под земли. Словно буря разразилась над этой зловещей пустыней. Вот чьи-то стоны... все тише и тише... буря утихла, борьба окончилась.

   Очевидно, разыгралась одна из обычных сцен на Диких Полях.

   Всадники сгруппировались на возвышенности, но не сошли с коней, внимательно присматриваясь к чему-то.

   - Эй! Высечь огонь и зажечь костер! - раздался из темноты чей-то сильный, повелительный голос.

   Сначала посыпались искры, а через минуту вспыхнул яркий огонь. Едущие через Дикие Поля постоянно возили с собой запас сухого очерета и хвороста.

   Над огнем тотчас же появился котелок; красноватое пламя костра осветило несколько людей, наклонившихся над какою-то фигурой, которая без всякого движения лежала на земле.

   То были солдаты, одетые в придворное красное платье и волчьи шапки. Один из них, сидящий на чистокровном жеребце, очевидно, предводительствовал остальными. Он слез с коня, подошел к неподвижно лежавшему человеку и спросил:

   - Жив он, вахмистр, или нет?

   - Жив, пан наместник, только хрипит: его чуть не задушил аркан.

   - Кто он таков?

   - Не татарин; важный кто-нибудь.

   - Ну, и слава Богу.

   Наместник внимательно посмотрел на лежащего человека.

   - Что-то вроде гетмана, - сказал он.

   - И конь под ним редкий, лучше и у хана не найдешь, - продолжал вахмистр. - Вон его держат.

   Поручик взглянул в указанную сторону, и лицо его просветлело. Двое рядовых еле удерживали великолепного коня, который, раздувая ноздри, удивленными глазами смотрел на своего господина.

   - Конь будет наш, пан наместник? - полувопросительно произнес вахмистр.

   - A ты, собака, хотел бы у христианина отнять коня среди степи?

   - Ведь это добыча...

   Сильное хрипение задушенного прервало речь вахмистра.

   - Влить ему горилки в рот, - распорядился наместник, - и снять пояс.

   - Значит, мы остаемся здесь на ночлег?

   - Да. Расседлать коней да подкинуть хворосту в костер. Солдаты живо принялись за дело. Одни начали растирать и

   приводить в чувство лежащего, другие пошли за очеретом, третьи расстилали на земле верблюжьи и медвежьи шкуры.

   Пан наместник, не заботясь более о судьбе задушенного человека, снял пояс и растянулся на бурке у огня. То был еще очень молодой человек, худощавый, смуглый, очень красивый, с орлиным носом. В его глазах виднелась ничем не сдерживаемая отвага, впрочем, несколько умеряемая общим выражением лица. Густые усы и давно небритая борода придавали ему солидность не по летам.

   А в это время два пажа занялись приготовлением ужина. Несколько кусков баранины жарилось уже на огне; несколько дроф, подстреленных по дороге, и другая дичина ждали своей очереди. Костер пылал, распространяя огромный круг света. Задушенный человек начал понемногу приходить в себя.

   Сначала он повел вокруг налитыми кровью глазами, всматриваясь в лица окружающих его людей, потом сделал попытку встать. Солдат, который разговаривал с наместником, поднял его под мышки; другой подал ему бердыш, чтоб незнакомцу было на что опереться. Лицо его было еще красно, жилы полны крови. Наконец, сдавленным голосом он прохрипел:

   - Воды!

   Ему подали горилки, он сделал несколько глотков. Горилка, очевидно, помогла ему, потому что, отнявши фляжку от губ, он спросил более чистым голосом:

   - В чьих руках я?

   Начальник встал и приблизился к нему.

   - В руках тех, которые спасли вас.

   - Значит, не вы накинули на меня аркан?

   - Наше оружие сабля, а не аркан. Вы оскорбляете добрых солдат подозрением. Вас схватили какие-то негодяи, переряженные татарами. Да вы можете видеть их, если это вас интересует: вон они лежат, как бараны, все порезаны.

   Он указал рукою на несколько трупов, лежавших у подошвы пригорка.

   - Позвольте мне отдохнуть, - проговорил незнакомец.

   Ему подали войлочное седло. Он сел и погрузился в молчание.

   То был мужчина в полной силе, среднего роста, широкоплечий, богатырского телосложения и поразительной наружности. Голова его была громадна, лицо загорело от солнца и ветра, глаза черные и немного косые, как у татарина, а над губами красовались тонкие усы, падающие вниз двумя широкими кистями. На лице его рисовались отвага и гордость. В нем было что-то привлекательное и вместе с тем отталкивающее - достоинство и гордость гетмана, соединенные с татарской хитростью, добродушие и дикость.

   Отдохнув немного на седле, он встал и вместо того, чтобы поблагодарить за спасение своей жизни, пошел осматривать трупы убитых.

   - Простолюдин! - пробормотал наместник.

   Незнакомец тем временем внимательно всматривался в каждое лицо, качал головою, как человек, который понял все, потом направился к наместнику, отыскивая на себе пояс, за который, очевидно, хотел заложить руки.

   Молодому наместнику не понравилась самоуверенность человека, несколько минут тому назад спасенного от аркана.

   - Можно подумать, - с сарказмом сказал он, - что вы среди этих разбойников разыскиваете своих знакомых или читаете молитвы за упокой их душ.

   Незнакомец с достоинством ответил:

   - Вы не ошиблись, подумав, что я искал знакомых; вы ошиблись, назвав их разбойниками. Это слуги одного шляхтича, моего соседа.

   - Не особенно же вы дружите с вашим соседом. Какая-то странная усмешка пробежала по тонким губам незнакомца.

   - И в этом вы ошиблись, - пробормотал он сквозь зубы. - Но простите меня, - прибавил он немного погодя, - что я прежде всего не принес вам своей признательности за auxilium {Помощь (лат.).} и спасение, которые избавили меня от неминуемой смерти. Ваше мужество исправило последствия моей неосторожности, так как я отделился от своих людей, но моя благодарность, во всяком случае, равняется оказанной мне услуге.

   Он протянул руку наместнику.

   Но гордый наместник не торопился подать свою, не трогался с места и только спросил:

   - Сначала я хотел бы знать, со шляхтичем ли я имею дело, и хотя нисколько не сомневаюсь в этом, благодарности незнакомого человека мне принимать не следует.

   - Я вижу в вас истинно рыцарский дух; вы правы: я должен был начать мою благодарность, сообщив, кто я таков. Я Зиновий Абданк герба Абданк с крестом, шляхтич из Киевского воеводства и полковник казацкой хоругви князя Доминика Заславского.

   - А я - Ян Скшетуский, наместник панцирной хоругви князя Еремии Вишневецкого.

   - Под славным началом служите вы!.. Примите же теперь мою благодарность и руку.

   Наместник не колебался более. Обыкновенно панцирные воины свысока смотрели на воинов других отрядов, но пан Скшетуский был в степи, в Диких Полях, где на эту разницу можно было не обращать особого внимания. Наконец, он имел дело с полковником, в чем более не сомневался, когда его солдаты принесли пояс и саблю пана Абданка и подали ему короткую булаву с роговою рукояткою, какую обыкновенно употребляют казацкие полковники. Кроме того, одежда пана Абданка была вполне прилична, а изящная речь доказывала быстрый ум и знание света.

   Пан Скшетуский пригласил его ужинать. От костра доходил аппетитный запах жареного мяса. Паж принес миску с дымящимися кусками баранины, потом объемистый бурдюк молдаванского вина. Разговор мало-помалу оживился.

   - Хорошо бы благополучно добраться домой! - сказал Скшетуский.

   - А вы откуда возвращаетесь, позвольте узнать? - спросил Абданк.

   - Издалека, из Крыма.

   - Вероятно, с выкупом ездили туда?

   - Нет, пан полковник, я ездил к самому хану.

   Абданк насторожился.

   - Скажите, какое важное поручение! Какое же дело было у вас к хану?

   - Я ездил с письмом князя Еремии.

   - Так вы были послом! О чем же князь писал хану?

   Наместник сухо посмотрел на собеседника.

   - Пан полковник! Вы заглядывали в глаза разбойников, которые подцепили вас на аркан, - это ваше дело; но что князь писал хану, - это дело не ваше, не мое, а только их обоих.

   - Признаюсь, - тонко отпарировал Абданк, - прежде я удивлялся, как князь послал к хану такого молодого человека, но после вашего ответа более уже не удивляюсь, потому что вижу человека молодого летами, но зрелого умом и опытностью. Наместник проглотил приятную лесть, разгладил усы и спросил:

   - Теперь вы скажите мне, что вы делаете здесь, у Омельничка, и как очутились здесь один?

   - Я не один: людей своих я оставил на дороге, а теперь еду в Кудак, к пану Гродзицкому, тамошнему коменданту, с письмами великого гетмана.

   - Отчего же вы не водою, не в лодке?

   - Таков был приказ, а от приказа отступать мне не годится.

   - Странно, что гетман отдал такое распоряжение. На реке вы не попали бы в такое скверное положение, в каком очутились здесь, в степи.

   - Пан наместник, степи теперь спокойны, я знаю их не с нынешнего дня, а то, что постигло меня, вызвано людскою злобою и ненавистью.

   - Кто же это вас так преследует?

   - Долго рассказывать. Шведко, злой сосед, который разорил меня, убил моего сына и вот, как видите, из-за угла покушался и на мою жизнь.

   - А вы не носите сабли у бока?

   Энергическое лицо Абданка исказилось ненавистью, а глаза загорелись зловещим огнем. Медленно и отчетливо он проговорил:

   - Ношу, клянусь Богом! И не буду искать другого оружия против своих врагов.

   Поручик хотел что-то сказать, как вдруг послышался поспешный топот конских ног. Прибежал и солдат, поставленный на стороже, с вестью, что приближаются какие-то люди.

   - Это мои, вероятно, - сказал Абданк, - из-за Тагмина приехали. Я, не ожидая нападения, обещал ждать их здесь.

   Действительно, через минуту толпа всадников окружила пригорок. Огонь костра осветил головы коней, тяжело храпящих от утомления, а над ними лица всадников, которые, прикрыв рукою глаза, внимательно рассматривали наших собеседников.

   - Эй, люди! Кто вы? - спросил Абданк.

   - Рабы Божьи! - ответил голос из темноты.

   - Да, это мои молодцы, - повторил Абданк, обращаясь к наместнику. - Идите сюда, идите!

   Несколько всадников спешились и приблизились к огню.

   - А мы спешили, спешили, батька. Что с тобою?

   - Засада была. Шведко знал место и ждал меня тут со своими. Долго, должно быть, выжидал. На аркан меня подцепил!

   - Спаси Бог! Спаси Бог! А это что за ляхи около тебя?

   Они злобно глядели на пана Скшетуского и его дружину.

   - Это добрые друзья, - сказал Абданк. - Слава Богу, я цел и жив. Сейчас поедем дальше.

   - Слава Богу! Мы готовы!

   Ночь была холодная, ясная. Люди пана Абданка отогревали у огня закоченелые руки. Пана Скшетуского удивило, что новоприбывшие вовсе не походили на реестровых казаков, и в особенности то, что их было много. Все это казалось ему очень подозрительным. Если великий гетман выслал Абданка в Кудак, то дал бы ему стражу из реестровых и притом не такую многочисленную, и, наконец, с какой стати он предписал ему идти из Чигирина степью, а не водою? Таким образом пришлось бы переправляться через множество рек, что только замедляло путешествие. Дело было похоже на то, что как будто пан Абданк хотел миновать Кудак.

   К тому же, и сама личность пана Абданка сильно заинтересовала молодого наместника. Он заметил сразу, что казаки, всегда фамильярные в отношениях со своими полковниками, обращались к этому с таким почтением, как будто к настоящему гетману. Должно быть, то был весьма могущественный рыцарь, а пан Скшетуский, хорошо знающий Украину по ту и по эту сторону Днепра, что-то ни о каком знаменитом Абданке ничего не слыхал. К тому же, в наружности этого человека было что-то необыкновенное: от него веяло какою-то тайною силою, словно жаром от пламени, какою-то непреклонною волей, свидетельствующей, что человек этот ни пред чем и ни пред кем не остановится. Такая же юля виднелась и на лице князя Еремии Вишневецкого, но что было свойственно человеку, обладающему громадной властью и влиянием, то поневоле казалось странным в простом рыцаре неизвестной фамилии.

   Пан Скшетуский долго размышлял. То казалось ему, что Абданк - могущественный магнат, скрывшийся в Дикие Поля от преследования закона, то - что он глава разбойничьей шайки... Впрочем, последнее было неправдоподобно. И одежда, и речь этого человека заставляли думать что-нибудь иное. В конце концов наместник не пришел ни к какому результату и решил только быть настороже, а Абданк тем временем приказал подать ему коня.

   - Пан наместник, - сказал он, - кому в путь, тому время. Позвольте мне еще раз благодарить вас за свое спасение. Желал бы я отплатить вам тем же.

   - Я не знал, кого спасаю, значит, не заслужил и благодарности.

   - Ваша скромность равна вашему мужеству. Возьмите от меня этот перстень.

   Наместник нахмурил брови и отступил шаг назад, обмеривая Абданка взором с ног до головы, а тот продолжал голосом, каким отец говорил бы с сыном:

   - Вы посмотрите только. В этом перстне кроется особый смысл. Еще в молодости, будучи в басурманской неволе, добыл я этот перстень от одного путника, возвращающегося из Святой Земли. В этом перстне - земля с гроба Христа. От такого дара отказываться нельзя, даже если бы он шел из рук преступника. Вы молоды, вы воин; если даже старик, близкий к могиле, не знает, что его может встретить в течение его недолгой уже жизни, то что же знаете вы, перед которым такой долгий путь, где вам могут повстречаться разные преграды и несчастья? Этот перстень будет охранять вас от зла, сбережет вас, когда подойдет судный день, а я вам говорю, что день этот не за горами... он близок.

   Наступило молчание; слышно было, как потрескивали сучья в костре, как фыркали кони; из далеких тростников доходил жалобный вой волков. Вдруг Абданк повторил еще раз, как бы про себя:

   - День суда идет уже через Дикие Поля, а когда придет - задывиться всий свит Божий.

   Наместник принял перстень почти машинально: так он был удивлен словами этого загадочного человека. А тот все смотрел в темную степную даль. Потом он медленно повернулся и сел на коня. Казаки ожидали его уже у подножия пригорка.

   - В путь! В путь!... Будьте здоровы, друг рыцарь, - сказал он наместнику. - Времена теперь такие, что брат брату не верит, и вы не знаете кого спасли, потому что я не сказал вам своей фамилии.

   - Так вы не Абданк?

   - Это мой герб...

   - А имя?

   - Богдан Зиновий Хмельницкий.

   Он кивнул головой и съехал с пригорка, а за ним последовали его люди. Вскоре туман и ночь поглотили удаляющуюся группу, только ветер доносил слабые отголоски казацкой песни:

  

   Ой, визволи, Боже, нас всих, бидных невильникив,

   З тяжкой неволи,

   З вири басурманской, -

   На ясни зори,

   На тихи води,

   У край веселий,

   У мир хрещений.

   Выслухай, Боже, у просьбах наших,

   У несчастных молитвах

   Нас, бидних невильникив.

  

   Голоса мало-помалу стихали и, наконец, слились со свистом ветра в очеретах.

  

  

   Пан Скшетуский прибыл в Чигирин утром следующего дня и остановился в городе в доме князя Еремии, чтоб дать своим людям отдых после долгого путешествия в Крым. Всю дорогу пришлось идти по суше: Днепр так широко разлился, так сильно бурлил, что плыть по нему не было возможности. Сам Скшетуский отдохнул немного и отправился к бывшему комиссару республики, пану Зацвилиховскому, который, хотя и не состоял на службе князя, но был его другом и поверенным различных тайн. Наместник горел нетерпением выпытать у него, нет ли каких известий из Лубен. Князь не дал ему каких-либо особо точных предписаний: он просто приказал Скшетускому, в случае благоприятного ответа хана, идти не спеша, не утомляя людей и лошадей. Князь обратился к хану с просьбой наказать нескольких татарских мурз, которые самовольно пустили свои стада в его заднепровские владения. Впрочем, им еще и раньше досталось от самого князя. Хан, очевидно, дал удовлетворительный ответ: обещал в апреле прислать особого посла, покарать непослушных и, желая добиться расположения такого славного воина, каким был князь, послал ему со Скшетуским великолепного коня и собольи меха. Пан Скшетуский, с честью выйдя из посольства, которое было доказательством великого расположения князя, был несказанно рад, что ему предстояла возможность отдохнуть в Чигирине. Захватив Зацвилиховского, он отправился к Допулу, валаху, содержащему постоялый двор и таверну. Несмотря на раннее время, таверна была полна народа - день был торговый, и, кроме того, в Чигирине остановился гурт скота, направляющийся к обозу коронных войск. Шляхта обыкновенно собиралась на рынке, в так называемом Дзвонецком углу, у Допула. Там были и арендаторы Конецпольских, и власти Чигиринские, и владельцы ближайших земель, шляхта оседлая и ни от кого не зависимая, немного казацких старшин и мелкая шляхта.

   Сидя на лавках, за длинными дубовыми столами, все громко разговаривали о самой последней новости: о побеге Хмельницкого. Скшетуский, занявши с Зацвелиховским отдельное место в углу, начал расспрашивать, что за птица этот Хмельницкий, о котором столько разговоров.

   - А вы разве не знаете? - воскликнул старый солдат. - Он писарь запорожского войска, владелец Суботова и, - он понизил голос, - мой кум. Мы давно знакомы, бывали в разных битвах, где он проявил немало храбрости, в особенности под Цецорой. Такого знатока военного дела не найдешь, пожалуй, во всей республике. Я никогда не говорю этого громко, но у него ум гетмана: человек с огромным влиянием и огромным разумом; казачество слушается его более, чем кошевых атаманов. Он человек не без достоинств, но заносчивый, неспокойный и, когда гнев в нем возьмет верх, может быть страшным.

   - Как же случилось, что он убежал из Чигирина?

   - Ссора со старостой Чаплинским... да пустяки это! Обыкновенно, как шляхтичи ссорятся: то один другому ножку подставит, то другой первому. Староста отбил у него любовницу и женился на ней, а он потом ей опять вскружил голову, что вполне вероятно, потому что она... бабенка ветреная. Но это только предлоги, под которыми кроются другие соображения. Видите ли, дело в том, в Черкассах живет старый казацкий полковник Барабаш, наш приятель. У него были привилегии и какие-то королевские письма, о которых говорили, что они подстрекали казаков сопротивляться шляхте. Но Барабаш, человек здравый, рассудительный, держал эти письма у себя и никому не показывал. И вот Хмельницкий пригласил к себе Барабаша сюда, в Чигирин, на пир, послал своих людей на его хутор. Те выманили у жены Барабаша письма, а Хмельницкий с ними и убежал. Боюсь я, как бы из-за них не вышло нечто вроде истории Остраницы, потому что repeto {Повторяю (лат.).}: человек он страшный, а убежал неведомо куда.

   Скшетуский воскликнул:

   - Экая лисица! За нос меня провел! Сказал, что он казацкий полковник князя Заславского. Ведь я его нынешней ночью в степи встретил и спас от аркана.

   Зацвилиховский даже за голову схватился.

   - Ради Бога, что вы говорите! Быть того не может.

   - Может быть, коли было. Он отрекомендовался полковником князя Заславского и что будто послан великим гетманом в Кудак, к пану Гродзицкому, но я ему и тогда не поверил, потому что не водою ехал, а степью.

   - Он хитер, как Улисс! Где вы его встретили?

   - Над Омельничком, по правой стороне Днепра. Видно, в Сечь ехал.

   - Кудак миновать решил. Теперь intelligo {Понимаю (лат.).}. Людей много было при нем?

   - Около сорока. Но они поздно приехали. Если б не мои, слуги старосты удавили бы его.

   - Подождите минутку. Это очень важно. Слуги старосты, говорите вы?

   - Да, именно.

   - Откуда же староста мог знать, где искать его, коли тут, в городе, все головы потеряли, не зная, куда он девался?

   - Этого я и сам не знаю. Может быть, Хмельницкий и солгал и обыкновенных разбойников выдал за слуг старосты, чтобы ясней выставить на вид понесенную им несправедливость.

   - Не может быть! Но все-таки дело странное. А знаете ли вы, что вышел гетманский приказ - схватить и in fundo {На месте (лат.).} задержать Хмельницкого?

   Наместник не успел ответить, потому что в эту минуту с огромным шумом в комнату вошел шляхтич. Он громко хлопнул дверью и, оглядевшись кругом, крикнул:

   - Челом бью вам, господа!

   То был человек лет сорока, низкого роста, с сердитым лицом, с огромными выпученными глазами - человек очень живой, вспыльчивый и склонный к гневу.

   - Челом бью вам, господа! - еще громче и резче повторил он, когда его первое приветствие было встречено молчанием.

   - И мы! И мы! - раздалось несколько голосов.

   То был пан Чаплинский, подстароста Чигиринский, доверенный слуга молодого пана хорунжего Конецпольского.

   В Чигирине его не любили, считали великим забиякой, кляузником, человеком вздорным, но плечи пана Чаплинского были широки, так что многие считали за благо не задирать его.

   Он уважал только одного Зацвилиховского, как, впрочем, и все другие, за его добродетели, ум и храбрость. Увидав его, он приблизился, высокомерно кивнул Скшетускому и занял место за их столом со своею чаркою меда.

   - Пан староста, - спросил Зацвилиховский, - не знаете вы, что там с Хмельницким?

   - Висит на виселице, пан хорунжий, висит, а если не висит, то не будь я Чаплинским, если не будет висеть.

   Он так сильно хватил рукою по столу, что вино расплескалось.

   - Не разливайте вина! - сказал пан Скшетуский.

   - А вы его поймаете? - перебил Зацвилиховский. - Ведь он убежал, и никто не знает куда.

   - Никто не знает? Я знаю - не будь я Чаплинским! Вы, пан хорунжий, знаете Шведко? Вот этот Шведко и ему служит, и мне. Он и будет Иудою Хмеля. Страшно сказать! Он вошел в соглашение с людьми Хмельницкого. Человек ловкий. Знает о каждом его шаге. Он обязался доставить его мне живым или мертвым и выехал в степь задолго до Хмельницкого, зная, где его ждать!.. А, чертов сын, проклятый!

   Он снова ударил по столу.

   - Да не расплескивайте же вина! - повторил с ударением Скшетуский, который с первого же взгляда почувствовал какую-то особую антипатию к подстаросте.

   Шляхтич вспыхнул, блеснул своими выкатившимися глазами, понимая, что с ним хотят завести ссору, но увидал на Скшетуском цвета Вишневецкого и усмирился. Положим, хорунжий Конецпольский был в это время в ссоре с князем Еремией, но Лубны были недалеко от Чигирина, и отнестись неуважительно к цветам князя было рискованно. Князь и людей себе выбирал таких, что каждый два раза подумает, прежде чем затеять ссору с одним из них.

   - Так это Шведко обязался доставить вам Хмельницкого? - вновь спросил Зацвилиховский.

   - Шведко. И доставит, не будь я Чаплинским.

   - А я вам говорю, что не доставит: Хмельницкий избежал засады и пошел на Сечь, о чем сегодня же нужно уведомить пана Краковского. С Хмельницким шутки плохи. Короче говоря, у него и ума больше, и рука тяжелее, и удачи поболее, чем у вас; вы же чересчур горячи. Хмельницкий преспокойно уехал, повторяю вам, а если вы мне не верите, то же самое подтвердит и этот рыцарь, который его видел вчера в степи и проводил целого и невредимого.

   - Не может быть, не может быть! - заволновался Чаплинский, дергая себя за чуб.

   - Более того, - прибавил Зацвилиховский, - этот рыцарь сам его от смерти спас и перебил ваших слуг, в чем, конечно, не повинен, так как возвращался из Крыма, о приказе гетмана ничего не знал и, видя человека, на которого напали разбойники, пришел ему на помощь. Я думаю, вы должны знать о спасении Хмельницкого, а то, чего доброго, он со своими запорожцами навестит ваше имение, что, кажется, вам будет не особенно приятно. Мало вы с ним грызлись! Тьфу, черти бы вас побрали!

   Зацвилиховский также недолюбливал Чаплинского.

   Чаплинский вскочил. Злоба даже дух его захватывала, лицо его более побагровело, а глаза, казалось, так и хотели выскочить из орбит. Он остановился перед Скшетуским.

   - Как? - вылетали из его уст отрывочные слова. - Вы против приказа гетмана?.. Да я вас... я вас...

   Пан Скшетуский даже не встал с лавки и, опершись на локоть, окидывал бесновавшегося Чаплинского презрительным взором.

   - Что вы прицепились ко мне, как репейник к собачьему хвосту! - спросил он.

   - Я вас потащу с собой в город... Вы наперекор приказу... Я вас с казаками...

   Он орал так, что в комнате все примолкли и повернули головы в сторону Чаплинского. Положим, он всегда искал случая поссориться с кем-нибудь, но теперь ссора была с воином Вишневецкого, и одного этого было достаточно, чтобы обратить общее внимание.

   - Замолчите же вы, наконец, - сказал старый хорунжий, - этот рыцарь мой гость.

   - Я вас... я вас... в город... на дыбу! - продолжал кипятиться Чаплинский, уже ни на что не обращая внимания.

   Теперь и пан Скшетуский поднялся во весь свой рост, но не обнажая своей низко опущенной сабли, схватил ее посередине и поднял кверху так, что рукоятка пришлась как раз у носа Чаплинского.

   - Видите вы это? - холодно спросил он.

   - На помощь... Эй, слуги! - крикнул Чаплинский, хватаясь за рукоятку сабли.

   Но ему не удалось довести до конца своего намерения. Молодой наместник повернулся, схватил его одною рукою за шиворот, другою пониже поясницы, поднял кверху барахтающегося Чаплинского и понес к дверям.

   - Господа, берегитесь! - закричал он. - Дорогу рогоносцу, а то забодает!

   С этими словами он размахнулся и швырнул Чаплинского. Двери распахнулись, и подстароста оказался на улице.

   Пан Скшетуский спокойно уселся на свое место около Зацвилиховского.

   В комнате с минуту царило молчание. Сила, которую так явно показал Скшетуский, внушала к нему невольное почтение. Наконец, точно по какому-то сигналу, раздался взрыв общего хохота.

   - Виват Вишневецкие! - кричали одни.

   - Лежит в обмороке... весь в крови! - заявляли другие интересовавшиеся дальнейшею участью Чаплинского и выглядывавшие в дверь. - Слуги его поднимают!

   Только небольшая кучка сторонников подстаросты молчала и, не имея смелости вступиться за него, хмуро поглядывала на наместника.

   - Позвольте мне... - подошел к Скшетускому шляхтич с бельмом на одном глазу и со шрамом величиною в талер на лбу. - Позвольте мне засвидетельствовать вам мое почтение. Ян Заглоба герба Вчеле, что каждому очень понятно, хотя бы по той дыре, которую мне пробила во лбу разбойничья пуля, когда я отмаливал в Святой Земле грехи своей юности.

   - Имейте совесть! - сказал Зацвилиховский. - Вы когда-то сами говорили, что эта рана нанесена вам в Радоме пивной кружкой.

   - Разбойничья пуля, умереть мне на месте! В Радоме было совсем другое.

   - И в Святую Землю вы, может быть, собирались только, но что не были там, это верно.

   - Не был, потому что уже в Галате удостоился мученического венца. Если я лгу, назовите меня собакой, не шляхтичем.

   - И все-таки вы врете!

   - Уши себе позволю отрезать... Руку вашу, пан наместник!

   Следом за паном Заглобою к Скшетускому потянулись и другие знакомиться и уверять в своем уважении; все были рады, что с Чаплинским стряслась такая конфузил. Странная и до сих пор необъяснимая вещь: вся шляхта в окрестностях Чигирина, мелкие землевладельцы, арендаторы, даже люди, состоящие на службе у Конещюльских, в распрях Чаплинского с Хмельницким брали сторону последнего. Хмельницкий пользовался репутацией славного воина; заслуги его были несомненны. Всем было известно, что сам король сносился с ним и высоко ценил его мнение, а на все передряги смотрел просто как на ссору шляхтича с шляхтичем, что было делом весьма обычным, особенно в русских провинциях. И все становились на сторону того, кто сумел приобрести более популярности... Не знали они, что из этого выйдут такие страшные последствия. Лишь много времени спустя вспыхнула ненависть к Хмельницкому, но этою ненавистью горели одинаково сердца шляхты и духовенства обеих религий.

   И пока около пана Скшетуского теснилась толпа шляхтичей с квартами меда и восклицаньями: "Пейте, пан наместник!".

   - И со мной выпейте! - Да здравствуют Вишневецкие! Такой молодой, и уже поручик у князя! - Виват, князь Еремия, гетман над гетманами! - С князем Еремией пойдем на край света! - На турок и татар! - В Стамбул! - Да здравствует благополучно царствующий Владислав IV!

   Громче всех кричал пан Заглоба, который, казалось, один готов был перепить и перекричать целый полк.

   - Господа! - орал он так, что стекла в окнах дрожали. - Я вызвал уже на поединок самого султана за насилие, которому я подвергся в Галате.

   - Не говорите таких глупостей; просто совестно вас слушать!

   - Как, господа? Quator articull judicii castrensis: sturpum, incendinium et vis armata alienis aedibus illata {Четыре статьи полевого суда: изнасилование, поджог, разбой и вооруженное нападение на чужой дом (лат.).}, а разве это не было vis armata {Вооруженная сила (лат.).}?

   - Вы кричите, точно тетерев на току!

   - Готов хоть в трибунал идти!

   - Да перестаньте...

   - И удовлетворение получу, и добьюсь, чтобы его лишили чести, а потом уже война... Здоровье ваше!

   Все смеялись, смеялся и пан Скшетуский (у него в голове слегка зашумело), а шляхтич продолжал ораторствовать, действительно, словно тетерев, наслаждающийся звуками своего голоса. К счастью, красноречие его было прервано приходом какого-то другого шляхтича, который, приблизившись к нему, дернул его за рукав и проговорил певучим литовским акцентом:

   - Познакомьте и меня, пан Заглоба, и меня познакомьте с паном наместником Скшетуским!

   - С удовольствием, с удовольствием. Пан наместник, это пан Повсинога.

   - Подбипента, - поправил шляхтич.

   - Все равно! Герба Зервиплюдры...

   - Зервикаптур, - поправил шляхтич.

   - Все равно. Из Песьих Кишок.

   - Из Мышиных Кишок, - поправил шляхтич.

   - Все равно. Nesclo {Не знаю (лат.).}, что бы я предпочел, мышиные или песьи кишки. Верно только то, что ни в тех, ни в других жить бы не захотел... там и жить скверно и выходить оттуда неприлично шляхтичу. Итак, пан наместник, вот уже целую неделю я пью за счет этого шляхтича, у которого меч за поясом так же тяжел, как кошелек, а кошелек так же тяжел, как его остроты.

   Все присутствующие расхохотались, только литвин оставался совершенно спокойным. Он нисколько не обиделся, только махнул рукой, ласково улыбнулся и пробормотал:

   - Э, ну вас, и слушать-то не хочется!

   Пан Скшетуский с любопытством глядел на нового своего знакомца, который вполне заслуживал название чудака. Прежде всего, это был человек ростом почти под потолок, а необычайная худоба делала его еще выше. Его широкие плечи и мощная спина показывали силу необыкновенную, но сделан он был только из кожи да костей. Впрочем, одет он был очень изрядно: в серую суконную куртку с узкими рукавами и в высокие шведские штиблеты, которые начинали в Литве входить в употребление. Широкий, туго набитый лосиный пояс, не имея возможности держаться, спадал на его бедра, а к поясу был прицеплен рыцарский меч, такой длинный, что равнялся почти половине роста пана Подбипе