Сенкевич Генрик - Огнем и мечом

ать казаку вашу руку, а потом отталкивать его. Когда все обнаружилось, он пришел в такую ярость, что никакие мои слова не помогли. Жаль мне ваших братьев, в особенности того, младшего. Он был почтя ребенок, но со временем стал бы добрым рыцарем. Елена зарыдала.

   - Слезы не приличествуют вашей одежде. Вытрите их и скажите: воля Божия! Бог также покарает и убийцу, который пролил столько крови, а вас, единственный предмет своих желаний, утратил.

   Пан Заглоба умолк на минуту.

   - Ох, и задал бы он мне трепку, Боже ты милосердный! Если б я попался к нему в руки. На чепрак шкуру содрал бы. Вы еще не знаете, княжна, что я уже получил в Галате от турок мученический венец. Этого для меня вполне достаточно, другого я не добиваюсь и посему еду в Черкассы, а не в Лубны. Оно, положим, хорошо было бы спрятаться у князя, ну а если догонят? Вы слышали, когда я коней отвязывал от столба, проснулся паж Богуна? А ну как он поднимет тревогу? Тогда все соберутся в одну минуту и поймают нас непременно, потому что смогут воспользоваться свежими княжескими лошадьми, а у меня не было времени выбирать. Бестия отъявленная этот Богун, клянусь я вам! Я так насолил ему, что предпочёл бы встретиться с самим сатаною, а не с ним.

   - Боже, сохрани нас от его рук

   - Он сам себя погубил, покинув Чигирин вопреки гетманскому приказу, с князем-воеводой русским поссорился. Ему не остается ничего иного, как бежать к Хмельницкому, но и тут он может ошибиться в расчете: Хмельницкий теперь, может быть, уж побит. Жендзян за Кременчугом встретил войска Барабаню и Кшечовского, и, кроме того, сушею идут гусары пана Стефана Потоцкого.

   - Так, значит, Жендзян привез из Кулака письмо? - встрепенулась Елена.

   - Да, письма были от пана Скшетуского к вам и княгине, но Богун перехватил их, прочитал и узнал все, тяжело ранил Жендзяна и поскакал мстить Курцевичам.

   - О, бедный мальчик! И он пострадал за меня!

   - Не беспокойтесь о нем. Жив будет.

   - Когда все это было?

   - Вчера утром. Богуну убить человека все равно что иному кубок вина проглотить. А рычал он после этих писем так, что весь Чигирин дрожал.

   Разговор прервался. Уже совсем рассвело. Яркая заря залила пурпуром и золотом всю спавшую дотоле степь. Воздух был чист и прохладен; кони бодро потряхивали головами.

   - Ну, поскачем с Богом. Лошади отдохнули, а времени нам терять нельзя, - сказал пан Заглоба.

   Они опять пришпорили лошадей и проскакали полмили без отдыха; вдруг впереди появилась какая-то черная точка, которая приближалась с удивительной быстротой.

   - Что это может быть? - сказал пан Заглоба. - Придержим лошадей. Это всадник.

   Действительно, какой-то всадник несся во весь дух, пригнувшись к конской гриве, и изо всей мочи стегал нагайкой свою лошадь.

   - Что этот черт так легат? Ну уж и летит! - проговорил пан Заглоба, доставая из-за пояса пистолет, чтобы быть готовым ко всяким случайностям.

   Всадник теперь приблизился на тридцать шагов.

   - Стой! - загремел пан Заглоба, прицеливаясь.

   - Кто таков?

   Всадник остановил коня и приподнялся в седле.

   - Пан Заглоба!

   - Плесневский, слуга старосты из Чигирина? Что ты тут делаешь? Куда несешься?

   - Пан Заглоба! Поворачивайте назад, за мною. Несчастье! Гнев Божий, суд Божий!

   - Что случилось? Говори.

   - Чигирин занят запорожцами. Крестьяне режут шляхту. Суд Божий!

   - Господи, помилуй! Что ты мелешь?.. Хмельницкий?

   - Пан Потоцкий разбит, пан Чарнецкий в плену. Татары идут с казаками. Тугай-бей...

   - А Барабаш? А Кшечовский?

   - Барабаш погиб, Кшечовский перекинулся к Хмельницкому. Кривонос еще вчера ночью пошел на гетманов, Хмельницкий - сегодня утром. Сила страшная. Весь край в огне, крестьяне восстают повсюду, кровь льется рекою. Бегите!

   Пан Заглоба вытаращил глаза, раскрыл рот и задумался так, что слова не мог вымолвить.

   - Бегите! - повторил Плесневский.

   - Иисус, Мария! - простонал пан Заглоба.

   - Иисус, Мария! - прошептала Елена.

   - Бегите, времени нет.

   - Куда? Куда?

   - В Лубны.

   - И ты туда?

   - Туда. К князю-воеводе.

   - А, пропади все пропадом! - крикнул пан Заглоба. - А гетманы где?

   - Под Корсунем. Но Кривонос, вероятно, теперь уже бьется с ними.

   - Кривонос ли, Прямонос, все равно, черти бы его взяли! Значит, туда и ехать незачем?

   - Как в пасть ко льву, на верную гибель.

   - А тебя кто послал в Лубны? Твой господин?

   - Пан умер, а меня кум мой, запорожец, спас от смерти и помог бежать. В Лубны я еду потому, что не знаю, куда мне и спрятаться...

   - Розлоги объезжай стороною. Там Богун. Он тоже хочет присоединиться к восстанию.

   - О, Боже мой! В Чигирине поговаривают, что не сегодня завтра крестьяне поднимутся во всем Заднепровье.

   - Может быть, может быть! Ступай же своей дорогой, куда хочешь, а я уж о своей шкуре подумаю.

   Плесневский ударил коня нагайкой и ускакал.

   - Розлоги-то объезжай! - крикнул ему вслед пан Заглоба. - Если Богуна встретишь, не говори, что меня видел. Слышишь?

   - Слышу, - ответил Плесневский. - С Богом! - и он скрылся вдали.

   - Ну-у... - протянул пан Заглоба, - вот так чертовщина! Приходилось мне бывать в переделках, но в таких еще никогда. Впереди Хмельницкий, сзади Богун... Если так, я не дал бы и медного гроша ни за свой тыл, ни за свой фронт, ни за всю свою шкуру. Глупо я сделал, что не поехал с вами в Лубны, но об этом поздно рассуждать. Тьфу! Тьфу! Весь мой мозг теперь годен разве на то, чтобы им сапоги смазывать. Что делать? Куда деваться! Во всей республике, кажется, нет угла, где бы человек мог умереть своею смертью. А я в этом важном деле не нуждаюсь ни в чьих услугах.

   - Пан Заглоба! - сказала Елена. - Мои братья, Юрий и Федор, теперь в Золотоноше. Может быть, от них можно получить хоть какую-нибудь помощь.

   - В Золотоноше? Подождите... Я познакомился в Чигирине с паном Унежицким, у которого под Золотоношей два имения. Что делать? Если все другие пути для нас закрыты, пойдем по этому. Только нужно сойти с тракта. Степью и лесами пробираться безопасней. Если бы нам удалось спрятаться где-нибудь хоть на неделю... В это время гетманы покончат с Хмельницким, и на Украине вновь водворится порядок.

   - Не для того же Бог нас спас от рук Богуна, чтобы мы погибли. Надейтесь.

   - Подождите еще. Какая-то новая сила вступает в меня. Мне приходилось бывать в разных неприятных положениях. Когда-нибудь на досуге я расскажу вам, что со мною было в Галате, и вы тогда сразу поймете, что, как ни плохо мне приходилось, а все-таки я ухитрялся выйти сухим из воды, хотя, как видите, борода моя поседела от этих приключений. Я думаю, нам нужно съехать с дороги. Поворачивайте, поворачивайте, вот так. Вы управляете конем, как настоящий казак. Травы высоки, ни один черт нас не увидит.

   По мере удаления в степь травы становились все выше и выше. Лошади еле переступали и вскоре совершенно выдохлись.

   - Если мы хотим, чтобы кони служили нам дальше, - сказал Заглоба, - нам нужно спешиться и расседлать их. Пусть отдохнут немного. Кажется, отсюда недалеко до Кагамлика. Там хорошо. Нет ничего лучше, как очереты: спрячешься в них - и сам дьявол тебя не отыщет. Только не заблудиться бы нам.

   Он слез с коня, помог сойти Елене и начал доставать из вьюков припасы, которыми благоразумно загрузился в Розлогах.

   - Нужно подкрепиться, дорога дальняя. Дайте, княжна, какой-нибудь обет святому Рафаилу, чтобы мы благополучно добрались до места. В Золотоноше все-таки маленькая крепость; может, в ней и гарнизон какой-нибудь стоит. Плесневский говорит, что и в Заднепровье народ поднимается. Гм! Тут ничего нет невероятного, здесь они все охочи до бунтов. Заднепровьем же правит рука князька, а это чертовски тяжелая рука! У Богуна спина здоровая, но если эта рука опустится на нее, то пригнет к самой земле... Кушайте же.

   Пан Заглоба вытащил кусок мяса, подал его Елене и потом положил перед нею ломоть хлеба.

   - Кушайте, княжна... "Если в брюхе пусто, в голове горох с капустой" - говорит пословица. Вот в нашей-то голове натощак и образовался "горох с капустой", когда мы решили ехать не на Лубны. Впрочем, об этом нечего толковать! Князь теперь уже, вероятно, двинулся за Днепр, на помощь гетманам. До страшных времен дожили мы, потому что междоусобная война всего страшнее. Нет такого места, куда бы мог скрыться мирный человек. Мне было бы лучше избрать духовную карьеру, потому что я человек спокойный и воздержный, да судьба решила иначе... Господи ты Боже мой! Был бы я теперь краковским каноником и распевал бы обедню... а голос у меня, доложу я вам, очень хороший. Но, увы! С молодых лет меня вела другая звезда. О, вы не поверите, каким я был красавцем! Бывало, посмотришь на какую-нибудь молодуху, ус этак закрутишь... ну, и кончено дело. Скинь мне лет двадцать, ей-Богу, несдобровать бы тогда пану Скшетускому!.. Я не удивляюсь, что молодые люди готовы из-за вас горло друг другу перерезать. Пан Скшетуский... 01 Он тоже забияка не последней руки. Помню его столкновение с Чаплинским. Правда, у вашего жениха немного шумело в голове, но он как возьмет того за шиворот, как." извините за выражение... треснет им в двери, так, поверите ли, все кости ему переломал. Старик Зацвилиховский отзывается о вашем петушке с великим уважением, говорит, что он славный рыцарь, любимец князя-воеводы, да я и сам как-то имел случай удостовериться в справедливости его слов... 0x1 Как жарко становится! Хотя мне необыкновенно приятно ваше общество, я дал бы Бог знает что, чтобы быть сейчас в Золотоноше. Но теперь я вижу, что днем нам придется сидеть в траве, а ночью ехать. Только одного я не знаю: выдержите ли вы все эти тяготы?

   - Я здорова и все могу вынести. Я готова ехать хоть теперь.

   - В вас живет рыцарский дух. Лошади отдохнули, и я на всякий случай оседлаю их. Я до тех пор не успокоюсь, пока не увижу кагамликских очеретов... Признаюсь вам, мне чертовски хочется спать. Вчерашнюю ночь напролет мы провозились в Чигирине, днем черт меня нес в Розлога, а теперь он же несет из Розлог. Спать мне хочется так, что и говорить охоты нет, и хотя философы утверждают, что язык человеку дан на то, чтоб выражать свои мысли, - мой язык утомился. Заранее испрашиваю вашего прощения, если засну.

   Пан Заглоба напрасно обвинял свой язык, потому что с рассвета молол им без устали, но ему действительно хотелось спать. Лишь только сел он на лошадь, как начал клевать носом, а потом и совсем заснул. Елена поневоле отдалась во власть мыслям, которые вихрем проносились в ее голове. До этих пор одно событие сменялось другим так быстро, что девушка не имела возможности отдать себе отчет во всем случившемся. Нападение, страшные сцены убийств, тревога, неожиданная помощь и бегство - все смешалось в ее голове. И к тому же столько неожиданностей! Кто он, ее спаситель? Правда, он назвал свою фамилию, но она нисколько не объясняла причин его поступков. Откуда он взялся в Розлогах? Он говорит, что приехал с Богуном, очевидно, товарищ его, друг" В таком случае, зачем он спасает ее, обрекая себя на страшную месть казака и смертельную опасность? Понять пана Заглобу мог бы тот, кто знал его беспокойный характер и доброе сердце, а Елена встретилась с ним только шесть часов назад. И вот теперь этот незнакомый человек с физиономией пьяного бродяги является в качестве ее спасителя! Встреться она с ним три дня тому назад, он возбудил бы в ней только тревогу и отвращение, а теперь она смотрит на него, как на своего ангела-хранителя, и бежит с ним... куда? В Золотоношу, еще куда-нибудь, она и сама хорошенько не понимает... Господи, Господи! Еще вчера она ложилась спать в тихом родном доме, а теперь она в степи, на коне, в мужской одежде... без крова... без пристанища... Ее преследует страшный враг, домогающийся ее любви; перед нею все кошмары народного восстания, междоусобная война, все опасности... и все ее надежды на спасение в этом человеке... Нет, есть еще Бог, он выше убийц и разбойников, выше войны, огня и насилия...

   - Спаси же меня, Ты, великий и милосердный! Спаси меня, несчастную, покинутую всеми!

   Да, он милосерден. Он чудом спас ее от беды. Опасность еще не миновала, но, может быть, и спасение недалеко. Кто знает, где он, избранник ее сердца? Он, может быть, возвратился из Сечи, может быть, он здесь, в степи. Он будет искать и найдет ее и тогда... о! Тогда горе и слезы сменятся радостью, тревога - твердою уверенностью в будущем счастье...

   В наивное сердце девушки опустилась тихая радость, и степь вокруг шумела ласковым приветом, и легкий ветерок обвевал ее сладким ароматом цветущих трав. Да она вовсе не покинута всеми на свете: около нее добрый защитник, а где-то там дорогой, любимый помнит о ней, не оставит ее, придет, приголубит... Он - доблестный рыцарь, добрый и сильный, сильнее тех, кто преследует ее.

   Степь ласково шумела, от цветов доносился сладкий аромат, травы почтительно склоняли перед ней свои соцветья, словно желая подбодрить ее. Они точно говорили ей: не плачь, краса-девица, мы тоже живем и цветем без всякой защиты. Степь своим горячим и ласковым дыханием все более и более успокаивала девушку. Картины смерти, борьбы и погони начинали бледнеть перед нею, она незаметно впадала в какую-то сладкую истому, глаза ее начали невольно слипаться, мерный шаг лошади убаюкал ее.

   Елена заснула.

  

  

   Княжну разбудил неистовый собачий лай. Она открыла глаза. Вдали виднелись очертания какого-то жилья: плетень, за плетнем журавль над колодцем, тенистое дерево... Она тотчас же разбудила своего спасителя.

   - Пан Заглоба, проснитесь! Шляхтич открыл глаза.

   - А? Что? Мы приехали разве?

   - Не знаю.

   - Погодите-ка. Это зимовник казацкий.

   - И я так думаю.

   - Здесь, должно быть, чабаны живут. Не особенно приятная компания. Что-то это там собаки заливаются, волки бы их загрызли! У плетня какие-то люди, лошади... Нечего делать, надо подъехать, а то все равно нагонят. А вы, кажется, тоже заснули?

   - Да.

   - Раз, два, три... четыре оседланные лошади... и четверо людей. Ну, невелика сила. Так и есть, чабаны. О чем-то разговаривают. Эй, люди! Кто там! Идите сюда!

   Казаки подошли, не заставляя повторять зова. То и впрямь были чабаны, надзирающие за табуном в степи. Пан Заглоба тотчас же приметил, что один из них был вооружен саблей и пищалью, остальные - конскими челюстями, привязанными к палкам.

   Все четверо исподлобья поглядывали на незваных гостей. Судя по выражению их лиц, нечего было рассчитывать на радушный прием.

   - Чего вам? - спросил один, не ломая шапки.

   - Слава Богу! - ответил пан Заглоба.

   - Во веки веков! Что вам нужно?

   - Далеко отсюда до Сыроватой?

   - Никакой Сыроватой мы не знаем.

   - А этот зимовник как зовется?

   - Гусля.

   - Дайте воды лошадям.

   - Воды нет, высохла. А вы откуда едете?

   - Из Кривой Руды.

   - А куда?

   - В Чигирин.

   Чабаны переглянулись.

   Один из них, черный, как смоль, и косой, особенно пристально разглядывавший пана Заглобу, спросил:

   - А зачем вы с дороги съехали?

   - Жарко.

   Косой ухватился рукою за седло пана Заглобы.

   - Слезай-ка с коня, пан поляк! В Чигирин незачем тебе ехать.

   - Это почему? - спокойно спросил пан Заглоба.

   - Ты видишь его? - спросил косой, показывая на одного из чабанов.

   - Ну, вижу.

   - Он намедни из Чигирина приехал. Там ляхов режут.

   - А знаешь ли ты, мерзавец, кто за нами в Чигирин едет?

   - Ну, и кто?

   - Князь Ерема!

   Чабаны усмирились в одну минуту. Все разом, как по команде, обнажили головы.

   - А знаете вы, дураки, - продолжал дальше пан Заглоба, - что ляхи делают с теми, которые режут? Они таких вешают. А знаете, что князь Ерема ведет войско, что он не более чем в полуверсте отсюда? Ну что, собачьи души? Присмирели? Так-то вы нас приняли? Колодец у вас высох? Воды для лошадей нет? Ах вы, разбойники! Покажу я вам!

   - Не сердитесь, пан! Колодец высох. Мы сами ездим поить лошадей на Кагамлик и себе воду оттуда приносим.

   - Ах, мошенники!

   - Простите, пане. Колодец высох. Если прикажете, я тотчас поеду за водой.

   - Обойдусь и без вас, сам поеду. Где здесь Кагамлик? - грозно спросил пан Заглоба.

   - С полверсты отсюда, - ответил косой, показывая на заросший берег.

   - А на дорогу я выеду, если поеду берегом?

   - Доедете. Дорога подходит к реке.

   - Мальчик, ступай вперед! - скомандовал пан Заглоба Елене. Мнимый мальчик повернул коня и поскакал.

   - Слушайте, - обратился к чабанам пан Заглоба, - если тут подойдут войска, скажите им, что я поехал берегом.

   - Хорошо, пане.

   Через четверть часа пан Заглоба вновь поравнялся с Еленой.

   - Вовремя я упомянул княжеское имя, - сказал он, подмигивая целым глазом. - Будут теперь сидеть целый день и ждать войска.

   - Как ловко вы сумели выпутаться из такого положения! - сказала Елена. - Я не знаю, как благодарить Бога за такого защитника.

   Старый шляхтич хмыкнул от удовольствия и погладил рукой бороду.

   - А что? Носит Заглоба голову на плечах? Хитер, как Улисс, и, должен вам сказать, княжна, если б не эта хитрость, давно бы меня вороны клевали. Что поделаешь, нужно было как-нибудь спасаться. Они легко поверили в приближение князя, потому что это вещь возможная: не сегодня так завтра он появится в этих местах с огненным мечом, словно архангел. А если б он где-нибудь дорогой раздавил Богуна, я бы босиком сходил в Ченстохово. Положим, чабаны нам не поверили, однако упоминания княжеского имени было достаточно, чтобы предотвратить покушение на нашу жизнь. Я вам все-таки должен сказать, что их нахальство - недобрый для нас знак. Кажется, мужичье пронюхало о победах Хмельницкого и становится час от часу самоуверенней. Теперь мы должны как только можно избегать* деревень" небезопасно. Дал бы Бог поскорей князя встретить, а то мы тут в такую переделку попали, что просто беда. Елена встревожилась.

   - Я твердо уверена, что вы спасете себя и меня, - сказала она, чтоб услышать от него хоть слово утешения.

   - Само собой разумеется; человеку на то и ум дан, чтоб он о себе думал. А я так вас полюбил, что буду защищать, словно родную дочь. Плохо только то, что мы не знаем, куда бежать. И Золотоноша не ахти какое верное убежище.

   - Я знаю наверное, что братья в Золотоноше.

   - Там или нет, неизвестно; могли выехать, а в Розлоги возвращаются не тою дорогой, по которой мы едем. Я больше рассчитываю на тамошний гарнизон. Хоть бы полхоругви в замке! А вот и Кагамлик. Теперь хоть очерет под боком. Мы переправимся на другую сторону и, вместо того, чтобы ехать по дороге, поедем вверх по течению, тогда и след наш простыл. Мы, конечно, приблизимся к Розлогам, только не близко.

   - Лучше бы к Броваркам. Через них идет дорога в Золото-ношу, - посоветовала Елена.

   - К Броваркам так к Броваркам. Постой-ка.

   Они напоили лошадей, после чего пан Заглоба, оставив Елену, скрытую в зарослях, отправился искать брод и обнаружил его без труда, потому что он находился в нескольких шагах от места их стоянки. Нужно было ехать дальше, а дорога предстояла трудная. В Кагамлик впадало множество ручьев, питающих болота и топи. Повсюду нужно было искать броды и пробираться через заросли. Лошади измучились и еле волочили ноги. Пан Заглоба иногда думал, что они больше не выдержат.

   Наконец, нашим путникам удалось выбраться на высокий сухой берег, поросший дубняком. Но уже наступила глубокая ночь, и дальнейший путь представлялся невозможным, - того гляди попадешь в болото, - поэтому пан Заглоба решил остановиться здесь до утра.

   Он расседлал коней, стреножил их, потом, набрав ворох сухих листьев, прикрыл их чепраком и устроил на них Елену.

   - Ложитесь, княжна, и спите, больше нам делать нечего. Огня зажигать не будем - опасно. Ночь коротка, а с рассветом поедем дальше. Спите спокойно. Умаялись мы порядочно, и хотя недалеко уехали, зато так запутали следы, что черта с два кто-нибудь нас отыщет. Покойной ночи!

   - Покойной ночи, пан Заглоба!

   Елена долго ворочалась на своей импровизированной постели, но, наконец, глубокий сон смежил ее очи. Время уже близилось к рассвету, когда до ее ушей донеслись чьи-то голоса, какой-то страшный вой, потом стон, такой болезненный и дикий, что кровь застыла в ее жилах. Она вскочила на нога, страшно перепуганная, не зная, что ей делать. Вдруг мимо нее пробежал пан Заглоба с пистолетами в руках. Выстрел.- и все вновь умолкло. Елене показалось, что прошел целый век, покуда она вновь услышала голос пана Заглобы.

   - А чтоб вас черти побрали, чтоб вас живыми сожгли на медленном огне, разбойники!

   В голосе пана Заглобы звучало неподдельное отчаяние.

   - Что случилось? - торопливо спросила Елена.

   - Волки лошадей порезали.

   - Боже мой! Обеих?

   - Одну совсем, другую искалечили так, что она идти дальше не сможет. Ночью они отошли на каких-нибудь триста шагов, и вот тебе...

   - Что же теперь нам делать?

   - Что нам теперь делать? Вырежем себе по палке, да и сядем на них. Вот чистое наказание! Говорю я вам, дьявол, очевидно, поклялся насолить нам, потому что скорей всего состоит в дружбе с Богуном, а то и в родстве, пожалуй. Что делать? Если я знаю, то пусть Бог обратит меня в лошадь, тогда по крайней мере вам будет на чем ехать. Будь я трижды неладен, если когда-нибудь со мной случалось что-то похожее.

   - Пойдемте пешком...

   - Хорошо вам рассуждать в ваши годы, а каково мне, при моей комплекции, путешествовать по мужицкому обычаю. К слову сказать, тут почти у всякого мужика есть своя лошадь" разве только собаки ходят пешком. Чистая беда, ей-Богу! Конечно, сидеть здесь не будем, пойдем, только когда дойдем до Золотоноши - этого я уж не знаю. Если и верхом ехать особой прелести не представляло, то пешком и подавно. С нами приключилось самое дурное, что только могло приключиться. Вьюки придется оставить здесь, а припасы взвалить себе на плечи.

   - Я никогда не соглашусь, чтобы вы несли что-то на себе. Я сама понесу, что нужно.

   Пан Заглоба просветлел, глядя на девушку.

   - Дорогая княжна, - сказал он, - я был бы турком или язычником, если бы позволил это. Не для переноски тяжестей созданы ваши беленькие ручки. Бог даст, я и один справлюсь, только отдыхать мне придется часто, потому что я прежде так был воздержан в еде и питье, что теперь страдаю одышкой. А сейчас позавтракаем, возьмем с собой чепраки, съестное, да и в дорогу.

   Во время завтрака пан Заглоба забыл свою обычную воздержанность или, может быть, хорошим аппетитом старался отогнать мучившую его одышку. Около полудня они подошли к броду, через который, как показывали следы, недавно переправилась большая группа людей.

   - Может быть, это дорога в Золотоношу? - заметила Елена.

   - Увы! Я не знаю...

   Пан Заглоба не закончил. Издали донесся людской говор.

   - Подождите, княжна, спрячемся, - шепнул Заглоба.

   Голоса все приближались.

   - Видите вы что-нибудь? - спросила Елена.

   - Вижу.

   - Кто идет?

   - Старик-слепец с гуслями. Его сопровождает мальчик. Теперь они сапоги снимают. Идут к нам через реку.

   Плеск воды подтвердил слова Заглобы. Они вместе с Еленой вышли из своего укрытия.

   - Слава Богу! - громко сказал шляхтич.

   - Во веки веков! - ответил дед. - А вы кто такие?

   - Христиане. Не бойся, старик.

   - Пошли вам святой Николай здоровья и счастья.

   - А откуда ты, дедушка, идешь?

   - Из Броварков.

   - А эта дорога куда идет?

   - В хутор, в село...

   - А в Золотоношу придешь по ней?

   - Можно, пан.

   - Давно вышли из Броварков?

   - Вчера утром, пан.

   - А в Розлогах были?

   - Были. Да говорят, туда рыцари пришли, битва была.

   - Кто тебе это сказал?

   - В Броварках говорили. Туда один из княжеских слуг приехал и что порассказал, страх!

   - А вы его не видели?

   - Я, пан, никого не вижу, я слепой.

   - А он, мальчик?

   - Он видит, но он немой; его только один я понимаю.

   - Далеко отсюда до Розлог? Мы туда идем.

   - Ой, далеко!

   - Так вы говорите, что были в Розлогах?

   - Были, пан.

   - Ах, были? - переспросил пан Заглоба и вдруг схватил подростка за шиворот. - Ах вы, негодяи, разбойники, шпионить ходите, народ бунтовать? Эй, Федор, Остап, Максим! Взять их, раздеть донага и повесить, нет, лучше утопить! Бей их, бей бунтовщиков!

   Он начал теребить подростка. Старик бросился на колени и умолял о пощаде, подросток издавал какие-то невнятные звуки, а Елена слова не могла вымолвить от изумления.

   - Что вы делаете? - наконец, проговорила она, не веря собственным глазам.

   Но пан Заглоба не переставал кричать, проклинать, призывать целый ад на помощь; шляхтич совсем разошелся. Княжна подумала, что он свихнулся.

   - Беги отсюда! - закричал он на нее. - Тебе не нужно видеть, что здесь случится, бега скорее!

   И опять обратился к деду:

   - Снимай одежду, старик, а не то я разорву тебя на куски.

   Пан Заглоба повалил мальчика наземь и начал собственными руками раздевать его. Перепуганный дед сбросил с себя гусли, котомку и свитку.

   - Снимай все, татарин ты этакий! - гремел Заглоба. Старик начал снимать рубашку.

   Княжна торопливо убегала прочь, а проклятия пана Заглобы долго еще неслись вслед за нею. Пробежав несколько шагов, она остановилась, не зная, что ей предпринять. Вблизи лежал ствол упавшего дерева; она уселась на нем. А проклятия пана Заглобы и причитания деда все не утихали.

   Наконец, все умолкло, только птицы распевали свои песни да деревья шумели листвою. Но вот послышались чьи-то тяжелые шаги. Елена обернулась.

   Перед ней стоял пан Заглоба.

   На плече он нес одежду, снятую с деда и мальчика, в руках две пары сапог и гусли. Еще издали он начал улыбаться и подмигивать своим здоровым глазом.

   Пан Заглоба находился в самом лучшем расположении духа.

   - Ни один адвокат в суде не наговорит столько, сколько накричал я, - сказал он. - Охрип совсем. Но все-таки я достал, что мне требовалось, а их отпустил в чем мать родила. Если меня султан не сделает пашой или господарем валашским, то он будет просто неблагодарным человеком, так как я увеличил число турецких святых {В польском языке существует пословица: "goly, jak tureckie swieto" - гол, как турецкий святой (примеч. переводчика).}. Вот, негодяи! Просили, чтоб я им хоть рубахи оставил, а я им сказал, что они должны быть благодарны мне, что я их живыми отпускаю. Посмотрите-ка, княжна: все новое, и свитки, и сапоги и рубахи. Может ли быть хоть какой-то порядок в республике, если мужичье так хорошо одевается? Они были на празднике в Броварках, набрали там немало денег, ну вот и купили себе обновы на ярмарке. Иной шляхтич своим хозяйством не соберет столько, сколько дед выклянчит на своих гуслях Баста! С этих пор бросаю свое рыцарское ремесло и буду по дорогам грабить нищих, потому что вижу ео modo {Таким способом (лат.).} скорее можно достичь обеспеченного состояния.

   - Но на что вам пригодятся ваши трофеи? - недоумевала Елена.

   - На что пригодятся? А вы этого не понимаете? Погодите минуту, я покажу вам, на что.

   Тут пан Заглоба нырнул в кусты, покрывавшие берег. Через несколько минут оттуда послышались звуки гуслей, а потом появился... нет, уже не пан Заглоба, а настоящий "дид украинский", с бельмом на глазу, с седою бородой. "Дид" приближался к Елене, распевая хриплым голосом:

  

   Соколе ясный, брате мий ридный,

   Ты високо летаешь,

   Ты широко видаешь.

  

   Княжна захлопала в ладоши и поневоле расхохоталась.

   - Если бы мне не было известно заранее, что это вы, я ни за что бы вас не узнала, - сказала она.

   - А что? - самодовольно произнес пан Заглоба. - Готов пари держать, что и во время масленицы вы не видели лучшего маскарада. Я посмотрелся в Кагамлик, и, если я видел когда-нибудь более неподдельного деда, пусть меня повесят на тесьме от моей котомки. В песнях у меня тоже недостатка не будет. Что вам угодно? Может быть, о Марусе Богуславке, о Бондаривне или Серпяговой смерти? И это можно. Пусть мне любой казак плюнет в глаза, если я не заработаю кусок хлеба среди пьянствующей компании.

   - Понимаю, понимаю! - воскликнула Елена. - Вы для того это и сделали, чтобы нас никто не узнал?

   - Конечно, - подтвердил пан Заглоба. - Что вы думаете? Здесь, в Заднепровье, народ хуже, чем где-либо, и только железная рука князя могла удержать его в границах, а теперь, когда все знают о войне с Запорожьем, о победах Хмельницкого, никакая власть не удержит от восстания. Вы помните чабанов, которые так люто на нас поглядывали? Если гетманы не уничтожат Хмельницкого через день, через два - весь край будет в огне... так как же я проведу вас через толпы распоясавшегося мужичья? А попасть в их руки для вас хуже, чем во власть Богуна.

   - О, только не это! Лучше смерть! - прервала княжна.

   - Я предпочитаю жизнь, потому что от смерти и так не отвертишься. Думаю, что нам сам Бог послал этих нищих. Теперь они со страху три дня будут сидеть в очерете, а мы тем временем как-нибудь добредем до Золотоноши. Найдем мы там ваших братьев и помощь - хорошо, нет - пойдем дальше, к гетманам, или будем ждать князя и, заметьте, все время в безопасности, потому что казаки нищих не обижают. Мы могли бы даже пройти через весь лагерь Хмельницкого. Только встречи с татарами нам нужно опасаться. Они вас, как молодого человека, тотчас в плен заберут.

   - Тогда и мне нужно переодеться.

   - Непременно. Преобразитесь из казачонка в крестьянского подростка. Чересчур уж вы красивы для этого, как и я для деда, да ничего. Солнце скоро покроет вас загаром, а у меня от ходьбы толщина убавится. Когда мне валахи выжгли глаз, я думал, что уж это самое величайшее несчастье, а теперь вижу, что и оно пригодилось, потому что дед, да не слепой, был бы подозрителен. Вы будете водить меня за руку и звать Онуфрием - таково мое нищенское имя. А теперь переодевайтесь поскорее; пора в путь.

   Пан Заглоба ушел, Елена сбросила с себя казацкую одежду, окунулась в светлые воды реки и надела всю одежду нищего мальчика. К счастью, рост их был одинаков.

   Заглоба возвратился и внимательно осмотрел ее.

   - Клянусь вам, - сказал он, - не один бы рыцарь охотно лишился зрения, только чтоб его водил такой мальчик, а один мой знакомый гусар наверняка сделал бы это. Только вот волосы... с ними надо что-нибудь придумать... Видел я и в Стамбуле мальчиков из благородных семейств, но такого красивого никогда.

   - Как бы не повредила мне моя красота, - сказала Елена.

   Несмотря на трагичность ситуации ей была приятна лесть пана Заглобы.

   - Красота никогда не повредит. Да вот зачем далеко ходить? Я могу служить подходящим примером. Когда турки в Галате выжгли мне один глаз и хотели было выжечь другой, меня спасла жена тамошнего паши и только благодаря моей красоте, остатки которой вы можете видеть и теперь.

   - Вы прежде говорили, что глаз вам выжгли валахи.

   - Ну да, валахи, но отуреченные, слуги паши.

   - Да ведь вам ни одного глаза не выжгли?

   - Не выжгли-то не выжгли... собирались. От жара раскаленного железа образовалось бельмо. Все равно, что выжгли. Так что же вы со своими косами намерены делать?

   - Ну, что же? Нужно обрезать.

   - Нужно. Но чем?

   - Вашей саблей.

   - Саблей хорошо отсекать головы врагов, а волосы-то я уж не знаю, quo modo {Каким манером (лат.).}?

   - Знаете что? Я сяду здесь и перекину вам волосы через ствол. Вы ударите саблей - и все готово. Только голову не отрубите.

   - Об этом не беспокойтесь. Не раз в пьяном виде мне приходилось отсекать фитиль у свечки, самой свечки не задев. Я и вам вреда не причиню, хотя мне это дело незнакомо.

   Елена присела около поваленного дерева и, перебросив на другую сторону свои роскошные косы, подняла глаза на пана Заглобу.

   - Готово, - сказала она, - рубите.

   И она улыбнулась грустной улыбкой. Ей жалко было своих волос. Да и пану Заглобе было как-то не по себе. Он тщательно освидетельствовал крепость ствола.

   - Тьфу, тьфу! Я бы предпочел стать цирюльником и подбривать чубы казакам. Мне все сдается, что я палач и приступаю к своей страшной работе. Не знаю, известно ли вам, что палачи обрезают волосы у колдуний, чтобы там не скрылся нечистый и своею силой не помешал им. Но вы не колдунья, и мне моя работа очень не нравится. Если когда-нибудь за это пан Скшетуский не обрежет мне ушей, я первый назову его дураком. Ей-Богу, у меня мороз по коже пробегает. Закройте, по крайней мере, глаза.

   Пан Заглоба размахнулся, гибкая сталь свистнула в воздухе, и густые черные пряди скатились по гладкой коре дерева.

   - Готово! - сказал пан Заглоба.

   Елена быстро вскочила на ноги. Лицо ее горело румянцем стыда, потому что в те времена обрезание косы у девушки считалось признаком тяжкого позора, и Елена пожертвовала волосами только в силу крайней необходимости.

   Даже слезы навернулись у нее на глаза. Пан Заглоба, совершенно смущенный, не находил утешения.

   - Кажется, я совершил что-то очень нехорошее, - сказал он, - и повторяю вам, что пан Скшетуский, если только он считает себя порядочным человеком, обязан отрезать мне уши. Но иначе нельзя, иначе ваша принадлежность к женскому полу сейчас же определится. Теперь, по крайней мере, мы можем идти смело. Дорогу я знаю, дед все рассказал. Теперь мы увидим в степи три дуба, около дуба овраг, а вдоль по оврагу дорога через Демьяновку в Золотоношу. Дед говорил, что по этой дороге много чумаков ездит, значит, иногда и на телегу присесть можно. Тяжелые минуты мы переживаем с вами теперь, княжна, и потом часто будем вспоминать о них. Теперь и с саблями придется расстаться: не пристало слепому деду и его поводырю иметь при себе шляхетское оружие. Засуну я ее сюда, под пень, авось, Бог даст, и найду когда-нибудь. Много видела эта сабля, много... Верите ли, я давно уже должен быть полковником, если бы не людская злоба да сплетни о моем якобы пристрастии к спиртным напиткам. Так-то все на свете, нигде нет справедливости! Если я не лез, как другие глупцы, на рожон и с хладнокровным мужеством, как второй Кунктатор, соединял ловкость, какой-нибудь пан Зацвилиховский осмеливался называть меня трусом. Добрый он человек, но язык у него поганый. Еще недавно он точил меня, зачем я братаюсь с казаками, а если бы не это братание, вы ни за что не ушли бы из лап Богуна.

   Пан Заглоба засунул саблю под пень, присыпал ее травою и листьями, затем перекинул через плечи сумку и торбан, взял в руки посох, махнул им раз-другой и сказал:

   - За неимением лучшего, хорошо и это; можно угостить какую-нибудь собаку, а то и волка. Скверно только, что надо идти пешком, но делать нечего! Идем!

   Они пошли;, черноволосый отрок впереди, дед за ним. Дед ворчал и проклинал свою долю, заставившую его идти пешком в такую жару, хотя в степи дул прохладный ветерок. Вскоре они достигли оврага, а за оврагом на кургане росли три могучих дуба; к ним-то и направились наши пешеходы. Тут же пролегала и дорога, совершенно пустынная в это время: ни чумака, ни телеги, ни серых волов, ступающих мерным шагом, ничего. Только кое-где белели кости павшего скота. Пан Заглоба и Елена шли, останавливаясь в придорожных рощицах. Черноволосый мальчик укладывался спать на зеленой мураве, а дед бодрствовал. Приходилось им переходить и через ручьи и часами искать брода. Тогда дед переносил мальчика на руках, демонстрируя силу, удивительную для человека, питающегося подаянием. Но зато какой это был плечистый дед! Так шли они до вечера, пока отрок не сел у дороги и не сказал:

   - Дальше я идти не могу, сил нет. Не пойду дальше. Тут лягу и умру.

   Дед сильно встревожился.

   - О, проклятая пустыня! Ни хутора, ни усадьбы по дороге, ни живого человека. Нельзя нам тут оставаться ночью. Уже вечер, через час стемнеет... Прислушайтесь-ка, княжна!

   Тут дед замолк, и воцарилась полная тишина, но вдруг ее прервал голос, который выходил из далекого оврага.

   - Это волки, - сказал пан Заглоба. - Прошлой ночью они у нас лошадей съели, теперь до нас добираются. Правда, у меня есть пистолет, но пороху едва ли на два заряда достанет, а мне вовсе не хотелось бы служить марципаном на волчьем пиру. Слышите, панна, опять!

   Вой становился все сильнее и сильнее.

   - Вставай, дитятко! - сказал старик. - А если идти не можешь, я тебя понесу. Что же делать? Видать, полюбил я тебя, но это потому, что у меня никогда своих детей не было, а если и были незаконные, то и те басурмане, потому что я долго жил в Турции. На мне и кончится род Заглобы герба Вчеле. Вы меня приютите под старость, а сейчас вставайте или садитесь ко мне на плечи.

   - Ах, я так утомилась, что и пошевелиться не в состоянии.

   - А еще хвалились своею силой... Тс... тише! Ей-Богу, я, кажется, слышу собачий лай... Так и есть... Это собаки, а не волки. Значит, недалеко и Демьяновка, о которой мне говорил дед. Слава тебе, Господи! Так и есть, собаки. Слышите?

   Действительно, вскоре за лесом, в нескольких сотнях шагов показались огни многочисленных хат. Пр