Сенкевич Генрик - Огнем и мечом

т знакомый голос; он крикнул слуге, чтобы тот впустил гостя.

   Двери отворились, и на пороге показалось молодое румяное лицо Жендзяна, который, осмотрев всех присутствующих, поклонился:

   - Во имя Отца и Сына!

   - Во веки веков! - сказал Володыевский. - Это Жендзян.

   - Я, я, - сказал паж, - и пришел засвидетельствовать вам свое почтение. А мой пан где?

   - Твой пан в Корце и болен.

   - Боже мой, что вы говорите? А тяжело он болен, сохрани Бог?

   - Был тяжело, а теперь выздоравливает. Доктор говорит, что будет жив.

   - А я приехал к нему с вестями о панне. Маленький рыцарь меланхолически покачал головой.

   - Незачем тебе спешить. Пан Скшетуский уже знает о ее смерти, и мы теперь тоже горько оплакиваем ее.

   Глаза Жендзяна чуть на лоб не полезли.

   - Чур меня! Что я слышу, панна умерла?

   - Не умерла, а убита в Киеве злодеями.

   - В каком еще Киеве, что вы мне рассказываете?

   - В каком еще Киеве, ты что Киева не знаешь!

   - Ради Бога! Вы что, шутите со мною, что ли? Что ей было делать в Киеве, когда она живет в овраге над Валадинкой, недалеко от Рашкова? И колдунья получила строгий приказ ни на шаг ее не отпускать до приезда Богуна. Клянусь Богом, я просто начинаю терять разум!

   - Какая колдунья? Ты-то о чем толкуешь?

   - А Горпина, длинная такая... я ее хорошо знаю.

   Пан Заглоба вдруг вскочил с лавки и начал размахивать руками, как утопающий в водовороте.

   - Ради Бога! - задыхаясь, крикнул он на Володыевского, - помолчите ради Бога, дайте мне расспросить.

   Володыевский вздрогнул: так бледен был Заглоба, крупные капли пота покрывали его лысину. А старый шляхтич подскочил к Жендзяну, схватил мальчика за плечи и хрипло проговорил:

   - Кто тебе сказал, что она... около Рашкова скрыта?

   - Кто же мне мог сказать? Богун!

   - Мальчишка, ты с ума сошел? - вспыхнул пан Заглоба, тряся Жендзяна изо всех сил. - Какой Богун?

   - Господи! - заорал Жендзян. - Чего вы меня так трясете? Дайте мне вздохнуть, опомниться... я совсем одурел. Вы из меня все мозги вытрясете. Какой может быть Богун? Или вы его не знаете?

   - Говори, или я тебя ножом пырну! Где ты видел Богуна?

   - Во Владаве! Да чего вы от меня хотите? - Паж окончательно перепугался. - Что я за злодей какой...

   Пан Заглоба упал на лавку; ему нечем было дышать. Володыевский поспешил ему на помощь:

   - Когда ты видел Богуна?

   - Три недели тому назад.

   - Так он жив?

   - Отчего ему не жить! Он мне сам рассказывал, как вы его искромсали, но он все-таки оправился...

   - И он тебе говорил, что панна под Рашковом?

   - Кто ж другой!

   - Слушай, Жендзян, тут дело идет о жизни твоего пана и княжны... Сам ли Богун говорил тебе, что ее не было в Киеве?

   - Пан Володыевский, как она могла быть в Киеве, когда он ее спрятал под Рашковом и приказал Горпине под страхом смерти, чтоб она не выпускала ее, а теперь дал мне пернач и свой перстень, чтоб я ехал к ней, потому что раны его вновь открылись, и он неизвестно сколько должен пролежать?

   Пан Заглоба снова вскочил с лавки, схватил себя за остатки волос и начал кричать, как сумасшедший:

   - Жива моя дочка, жива! Это не ее убили в Киеве! Жива, радость моя, голубка моя!

   И старик топал ногами, смеялся, всхлипывал, наконец, схватил Жендзяна за голову, прижал его к своей груди и начал так целовать, что мальчик только попискивал:

   - Ох! Отпустите душу на покаяние! Ей-Богу, я задыхаюсь... Да жива она, жива... Сейчас можно и ехать за ней... Пан Заглоба... ну... пан Заглоба!

   - Пустите вы его, пусть рассказывает, ведь мы еще ничего не знаем, - вмешался Володыевский.

   - Говори, говори! - кричал Заглоба.

   - Рассказывай сначала, миленький, - сказал пан Лонгинус, по лицу которого тоже текли обильные слезы.

   - Позвольте отдохнуть немного... и окно прикрыть надо, а то эти соловьи так свищут в кустах, что и слова не слышно.

   - Меду! - крикнул Володыевский.

   Жендзян закрыл окно со свойственной ему неторопливостью и попросил позволения сесть.

   - Садись! - Пан Володыевский налил ему меду. - И пей с нами. Ты заслужил это, только рассказывай как можно скорей.

   - Добрый мед! - сказал паж, посматривая через стакан на огонь.

   - А, пропасть бы тебе! Будешь ли ты рассказывать? - торопил его Заглоба.

   - А вы сразу и гневаться! Буду рассказывать сколько угодно...

   - Начинай сначала!

   - Вы, конечно, помните, как пришла весть о взятии Бара, как мы все думали, что княжна окончательно погибла? Так я тогда вернулся в Жендзяны к родителям и дедушке. А дедушке-то девяносто лет... шутка сказать!.. Да еще не девяносто, а девяносто один...

   - Ну, хоть девятьсот!..

   - Что ж, дай ему Бог! Благодарю вас за доброе пожелание. Так вот, тогда я вернулся домой, чтобы отвезти родителям мою добычу. Вы знаете, что в прошлом году меня в Чигирине захватили в плен казаки, считали меня за своего, что я ухаживал за больным Богуном и подружился с ним, а потом скупал у злодеев понемногу серебро и драгоценности...

   - Знаем, знаем! - сказал Володыевский.

   - Вот я и приехал к родителям, а они так обрадовались, глазам не хотят верить, когда я им показал все, что привез. Дедушке я должен был поклясться, что добыл это честным путем. Надо вам сказать, что они ведут процесс с Яворскими о груше, что стоит на меже, наполовину над нашей, наполовину над ихней землею. Когда Яворские трясут дерево, то и наши груши падают, и на межу падает много. Они и говорят, что те, которые на меже, ихние, а мы...

   - Холоп, не приводи меня в раздражение, - закричал Заглоба, - и не говори того, что к делу не относится!

   - Прежде всего (извините!), я не холоп, а шляхтич, хотя и бедный, но гербовный, что вам пан поручик Володыевский и пан Подбипента как друзья пана Скшетуского подтвердить могут, а во-вторых, тот процесс тянется уже пятьдесят лет...

   Заглоба стиснул зубы и дал себе слово, что более уже не издаст ни звука.

   - Хорошо, миленький, - сладко промолвил пан Лонгинус, - ты нам лучше рассказывай о Богуне, а не о грушах.

   - О Богуне? Пусть будет и о Богуне. Этот Богун думает, пане, что у него нет более верного слуги и приятеля, чем я, хотя чуть не убил меня в Чигирине. Правда, я ухаживал за ним, глаз с него не сводил, после того как его изрубили князья Курцевичи. Я тогда соврал ему, что не хочу более служить у пана Скшетуского и предпочитаю быть с казаками, потому что там скорее добьешься выгод, а он взял да и поверил. Да и как ему не верить, когда я его возвратил к жизни? Он меня ужасно полюбил, ничего не скажешь, наградил щедро. Он не знал, что я поклялся отомстить за чигиринскую историю, и если не отправил его на тот свет, то единственно потому, что шляхтичу не к лицу убивать лежачего врага...

   - Хорошо, хорошо! - перебил Володыевский. - Мы все это тоже знаем, но как ты его отыскал теперь?

   - А это, видите ли, было так: когда мы Яворских приперли к стене, - уж пойдут они с сумою, иначе и быть не может, - я и думаю себе: ну, теперь пора и мне поискать Богуна и заплатить ему за свою обиду. Я рассказал все по секрету родителям и дедушке, а он, как истинный рыцарь, и говорит "Если ты поклялся, то иди, не позорь имя наше". Я и пошел. Кроме того, я думал, что если найду Богуна, то и о панне что-нибудь разузнаю, а потом, когда подстрелю его и вернусь к моему пану с добрыми вестями, он меня не оставит без награды.

   - Конечно, не оставит! И мы тебя наградим, - сказал Володыевский.

   - От меня, миленький, получишь лошадку со всей сбруей, - прибавил пан Лонгинус.

   - Покорнейше благодарю, - обрадовался паж. - Оно и справедливо, что за добрые вести награждают, а я уж не пропью того, что мне достанется...

   - Ах, черти бы тебя взяли, негодяя! - пробормотал Заглоба.

   - Итак, ты выехал из дома... - подсказал Володыевский.

   - Итак, я выехал из дома, - продолжал Жендзян, - и думаю: куда мне ехать? Разве, в Збараж, потому что там и до Богуна недалеко, и о пане Скшетуском вернее узнаю? Еду я, пане, еду на Бялу и Владаву, и во Владаве - лошаденка моя совсем из сил выбилась - останавливаюсь на ночлег. А там ярмарка, все постоялые дворы переполнены шляхтой, я к горожанам - и там шляхта! Вот мне один жид и говорит: "У меня есть изба, да ее раненый шляхтич занял". - "Отлично, - говорю, - я умею ухаживать за больными, а ваш цирюльник во время ярмарки и так завален работой". Жид еще говорил, что шляхтич сам перевязывает свои раны и никого не хочет видеть, а потом пошел спросить. Тому, должно быть, хуже стало, потому что приказал впустить меня. Вхожу я, смотрю, кто лежит на жидовской перине, и вижу - Богун!

   - Вот тебе на! - воскликнул Заглоба.

   - Я перекрестился: во имя Отца и Сына и Святого Духа!

   И даже сначала перепугался, а он меня узнал сразу, обрадовался ужасно (он ведь меня за друга считает) и говорит: "Тебя мне сам Бог посылает! Теперь уж я не умру". А я говорю: "Что вы тут делаете?". Он приложил палец к губам и только потом рассказал мне о своих приключениях, как его Хмельницкий выслал из-под Замостья к королю и как пан поручик Володыевский изрубил его в Липкове.

   - Хорошо он вспоминал меня? - спросил маленький рыцарь.

   - Не могу сказать, чтобы плохо. "Я, говорит, думал сначала, что это какой-то подросток, думал, говорит, что это щенок, а он оказался богатырем чистейшей воды, который меня чуть пополам не разрезал". Только вот, как о пане Заглобе вспомнит, то еще сильнее прежнего скрежещет зубами, за то, что вы его подбили на поединок...

   - Пусть его черт возьмет! Уж я теперь не боюсь! - ответил Заглоба.

   - Мы зажили вновь по-дружески, - продолжал Жендзян, - да еще больше подружились, и он мне рассказал все: как был на волосок от смерти, как его взяли на шляхетский двор в Ямполе, считая за шляхтича, а он выдавал себя за пана Гулевича из Подолии, как его лечили, ухаживали за ним, как он остается им благодарен.

   - А во Владаве что же он делал?

   - Пробирался на Волынь; но в Парчеве раны его открылись (он упал вместе с телегой), и он принужден был остановиться, хотя боялся, как бы его не узнали. Он мне сам все это рассказывал. "Я, говорит, был послан с письмами, но теперь никакого свидетельства у меня нет, только пернач, и если узнают, кто я, то меня не только шляхта убьет, но первый комендант повесит, ни у кого не спрашивая на то разрешения". Я согласился с ним и взялся ухаживать за ним. Он меня поблагодарил и обещал наградить как следует. "Теперь, говорит, денег у меня нет, но я отдам тебе все мои драгоценности, а позже осыплю тебя золотом, только окажи мне еще одну услугу".

   - Ага! Дело, наконец, доходит до княжны! - сказал Заглоба.

   - Так точно, пане; я же должен все по порядку рассказывать. Когда он сказал, что денег у него нет, я уж совершенно охладел к нему и думаю себе: "Погоди, окажу я тебе услугу!". А он говорит: "Я болен, силы мои все иссякли, а меня ждет далекая и опасная дорога. Если я доберусь до Волыни, а это отсюда недалеко, тогда буду среди своих, но к Днестру не смогу ехать, сил моих не хватит. Нужно проезжать вражеский край, мимо замков и войск; поезжай ты за меня". Я спрашиваю: "А куда?" - "Под Рашков; она там укрыта у сестры Донца, Горпины, колдуньи". Спрашиваю: "Княжна?" - "Да, говорит. Я ее спрятал там, где ее никто не увидит; там ей хорошо; она, как княгиня Вишневецкая, спит на золотой парче".

   - Да рассказывай же поскорей, ради Бога! - крикнул Заглоба.

   - Тише едешь, дальше будешь, - невозмутимо проговорил Жендзян. - Как я это услыхал, то так обрадовался, так обрадовался... только виду не показал и спрашиваю: "И точно она там? Ведь она там, должно быть, давно, если вы сами ее отвозили". Он начал клясться, что Горпина - его верная собака, будет хоть десять лет сторожить, и что княжна обязательно там, потому что туда ни ляхи, ни татары, ни казаки не придут, а Горпина не ослушается приказания.

   Во время рассказа Жендзяна пан Заглоба трясся, как в лихорадке, маленький рыцарь радостно кивал головой, а пан Подбипента возводил очи горе.

   - Что она там, то это верно, - продолжал паж, - лучшим доказательством этому служит мое поручение. Я поначалу уперся для виду и говорю: "А зачем я туда поеду?". - "Затем, говорит, что я туда ехать не могу. Если я дойду живой из Владавы в Волынь, то прикажу себя перенести в Киев, там уже все наши, казаки взяли верх, а ты, говорит, поезжай и прикажи Горпине везти ее в Киев, в монастырь Пречистой Девы".

   - А что! Значит, не Николы Доброго! - крикнул Заглоба. - Я же говорил, что Ерлич или сумасшедший или врал.

   - В монастырь Пречистой Девы! - продолжал Жендзян. - "Я, говорит, тебе дам перстень, пернач и нож, а уж Горпина будет знать, что все это значит; мы так уговорились. Я тем более рад тебе, что она тебя знает, знает, что ты мой лучший друг. Поезжайте сейчас, казаков не бойтесь, только татар опасайтесь, они и на пернач не посмотрят. Деньги, дукаты закопаны там на месте, в овраге; выкопай их. По дороге говорите одно: "Пани Богунова едет", и ни в чем вам отказу не будет. Да и колдунья знает, что ей делать, только ты-то согласись ехать, потому что кого же я, несчастный, пошлю, кому доверюсь в чужом краю, окруженный врагами?" Так он меня просил, так плакал; наконец, разбойник приказал мне поклясться, что я поеду. Я и поклялся, только в глубине души прибавил: поеду, но со своим паном! Он тогда обрадовался, тотчас же отдал мне пернач, перстень и нож и все драгоценности, какие у него были, а я взял все, потому что думал: лучше им быть у меня, чем у этого разбойника. На прощанье он рассказал мне, какой это именно овраг над Валадинкой, как ехать, и рассказал так, что я с завязанными глазами найду дорогу. Вот сами увидите, потому что, я думаю, мы поедем немедленно?

   - Завтра же утром! - сказал Володыевский.

   - Чего там утром! Поедем на рассвете. Прикажите коней седлать.

   Радость, безумная радость охватила всех присутствующих. Жендзяна одолевали со всех сторон расспросами, на которые паж отвечал со свойственной ему неторопливостью.

   - Ах, чтоб тебе! - крикнул Заглоба! - Что за слуга у пана Скшетуского! Ведь он озолотит тебя.

   - Я тоже думаю, что не останусь без награды, хотя и служу моему пану от чистого сердца.

   - А что же ты с Богуном сделал? - спросил Володыевский.

   - Вот, доложу я вам, была для меня пытка, когда он лежал больной, и мне нельзя было прикончить его, потому что меня за это пан Скшетуский сжил бы со света. Такова уж судьба моя! Что же мне оставалось делать? Вот когда он мне все рассказал, что мог, отдал, что мог отдать, я и начал соображать. Зачем, говорю себе, такому злодею ходить по белому свету? Он и панну держит в плену, и меня чуть не убил в Чигирине. Пусть его лучше не будет, пусть он палачу достанется. А ну, как он выздоровеет да за нами погонится с казаками? Вот я недолго думая и пошел к пану коменданту Реговскому, который во Владаве стоит с хоругвью, и донес ему, что это Богун, самый страшный из всех бунтовщиков. Его теперь там, должно быть, давно уж и повесили.

   Жендзян самодовольно расхохотался и посмотрел на окружающих, точно ожидая, что и они последуют его примеру, но каково же было его изумление, когда ответом ему было лишь молчание.

   Только по прошествии некоторого времени Заглоба пробормотал: "Все это вздор!", но Володыевский сидел тихо, а пан Лонгинус крутил головой, чмокал языком и, наконец, сказал:

   - Ты, миленький, поступил нехорошо, а точнее говоря, дурно.

   - Как же так? - изумился Жендзян. - Значит, мне было бы лучше его больного прирезать?

   - И так было бы нехорошо, и так нехорошо, хотя я не знаю, что лучше: быть убийцей или иудою.

   - Что вы мне говорите? Разве Иуда выдал какого-нибудь бунтовщика? Ведь это враг и короля, и всей республики!

   - Так-то оно так, но все-таки это нехорошо. А как ты говоришь этот комендант назывался?

   - Пан Реговский. Говорили, что его зовут Якуб.

   - Он самый! - прошептал литвин. - Родственник пана Лаща и враг пана Скшетуского.

   Никто не услышал его слов, потому что Заглоба возвысил голос:

   - Господа! Тут нечего медлить! Бог через этого мальчика устроил дело так, что теперь ее разыскать проще простого. Хвала Всевышнему! Завтра мы должны ехать. Князь выехал, но мы и без его дозволения пустимся в дорогу, потому что время не ждет! Поедет пан Володыевский, я и Жендзян, а вы, пан Подбипента, лучше останьтесь, потому что нас могут выдать ваш рост и простодушие.

   - Нет, милый, я тоже поеду.

   - Вы должны остаться для ее же безопасности. Кто вас видел хоть один раз в жизни, тот никогда не забудет. Правда, у нас есть пернач, но вам и с перначем не поверили бы. Вы душили Пулуяна на глазах всего кривоносова сброда, а если б такая жердь была среди казаков, ее бы знали. Нет, вам нельзя ехать с нами. Там вы трех голов не найдете, а одна ваша немного поможет. Вы можете сгубить все дело, а потому лучше сидите на месте.

   - Жаль, - сказал литвин.

   - Жаль не жаль, а придется остаться. Когда мы соберемся снимать гнезда с деревьев, тогда и вас возьмем, а теперь нет.

   - Слушать гадко!

   - Дайте я расцелую вас, потому что у меня на сердце весело, но все-таки останьтесь. Да, вот еще что. Дело это огромной важности: чтобы секрет наш не перешел к солдатам, а от них к холопам. Никому ни слова.

   - И даже князю?

   - Князя здесь нет.

   - А пану Скшетускому, если он вернется?

   - Ему тем более, потому что он тотчас же поскакал бы за нами; придет время, порадуется еще, а сохрани Бог, случись новое несчастье, совсем помешаться может. Рыцарское слово, господа, что все останется в тайне.

   - Слово! - сказал пан Подбипента.

   - Слово, слово!

   - А теперь возблагодарим Бога.

   И Заглоба первый опустился на колени. Остальные последовали его примеру.

  

  

   Князь, действительно, несколько дней тому назад выехал в Замостье для сбора войск и не рассчитывал вернуться назад скоро. Володыевский, Заглоба и Жендзян выехали, не сказав никому ни слова. Остался лишь один человек, знающий все обстоятельства дела, - пан Лонгинус, но и тот молчал как рыба.

   Вершул и другие офицеры, знающие о смерти княжны, и не предполагали, что отъезд маленького рыцаря и Заглобы находится в какой-то связи с невестой несчастного Скшетуского, и думали, что причиной выезда двух друзей был скорее сам Скшетуский, тем более, что с ними отправился и паж его, Жендзян. А наши друзья направились прямо в Хлебановку и там занялись приготовлениями к походу.

   Заглоба прежде всего на деньги, занятые у пана Лонгинуса, купил пять рослых подольских коней, способных вынести дальнюю дорогу, такой конь мог целый день гнаться за татарами, а скоростью они превосходили даже турецких, отличаясь от них большей выносливостью. Вот таких-то скакунов и приобрел пан Заглоба; кроме того, для себя и товарищей, а также и для княжны он купил нарядные казацкие свитки; Жендзян занялся вьюками. Когда все было готово, маленький отряд двинулся в дальнюю дорогу, поручив себя Богу и святому Николаю, покровителю девственниц.

   По одежде всю троицу легко можно было счесть за казацких атаманов, и, действительно, их часто останавливали польские отряды, но с теми пану Заглобе легко было столковаться. Долгое время пришлось ехать спокойным краем; повсюду были расположены полки военачальника Лянцкоронского, который медленно приближался к Бару, чтобы не терять из вида собирающихся там казаков. Уже всем было известно, что мирные переговоры ни к чему не привели, что война не за горами, только главные силы еще не выступали в поле. Переяславское перемирие кончилось на Троицу; партизанская война почти нигде не прекращалась, а теперь еще более усилилась, и с обеих сторон ждали только сигнала. А тем временем весна украсила степь. Взрытая копытами земля покрылась цветами и травами, проросшими сквозь тела павших воинов. Над полями битв весело щебетали и тонули в лазури небес жаворонки, на пригорках устраивались стаи разнообразных птиц, вода золотилась рябью под дуновением легкого ветерка, а по ночам лягушки весело перекликались между собою.

   Казалось, сама природа хочет залечить раны, успокоить горе, укрыть могилы под цветами. Ясно было на небе и на земле, свежо, радостно, вся степь блестела, как парча или как княжеский пояс, на котором искусная рука вышила чудные узоры.

   Степь переполнена птицами, и ходит по ней буйный ветер, который сушит воды и придает смуглый цвет лицу человека.

   Тогда радуется каждое сердце, и наполняет его надежда и упование без границ; так же радовались и надеялись и наши рыцари. Пан Володыевский безумолку распевал песни, пан Заглоба потягивался и подставлял спину теплым лучам солнца, а однажды, когда его хорошенько припекло, сказал маленькому рыцарю:

   - Хорошо теперь... Сказать правду, после меда и венгерского для старых костей нет ничего лучше, как солнышко.

   - Для всех оно хорошо. Посмотрите, скотина и та радуется.

   - Счастье наше, что в такую пору мы едем за княжной, а зимою, да еще при морозах, трудно было бы бежать с нею.

   - Только бы вырвать нам ее, а там черт меня возьми, если я позволю отбить ее у себя.

   - Я вам скажу, пан Михал, что у меня было только одно опасение, чтобы сюда не нахлынули татары, потому что с казаками-то мы как-нибудь управимся. Заметили, холопы нас принимают за старшин, а запорожцы уважают пернач, да и Богуново имя будет служить нам неплохой защитой. Татар я отлично знаю, долго пришлось мне прожить с ними. Я мог бы добиться многого, только мне не хотелось переходить в их басурманскую веру. Ну, я и бросил все, да еще чуть не умер мученической смертью за то, что хотел их муллу обратить в нашу веру.

   - А вы когда-то говорили, что это было в Галате.

   - В Галате было одно, а в Крыму другое. Если вы думаете, что в Галате свет кончается, то жестоко ошибаетесь. Сынов Аллаха больше на этом свете, чем христиан.

   Тут и Жендзян вмешался в разговор.

   - Татары еще ничего, - сказал он, - а вот мне Богун сказывал, что этот овраг стерегут бесовские силы. Сама великанша, которая ухаживает за княжной, тоже, может быть, знается с чертями. Может быть, они уже предупредили ее о нас. Правда, у меня есть заколдованная пуля, другою ее не убить, но там еще гнездятся целые полчища упырей и стерегут вход в овраг. Уж это ваше дело, чтоб со мной чего дурного не случилось, а то прощай моя награда.

   - Ах ты, трутень этакий! - сказал пан Заглоба. - Нам только и дела, что заботиться о твоем здоровье. Авось, черт не свернет тебе шеи, а если бы и свернул, то не беда; все равно ты попадешь в ад за свою жадность. Я старый воробей, меня на мякине не проведешь, а ты заруби у себя на носу, что если Горпина - колдунья, то я еще больший колдун, потому что учился в Персии черной магии. Она дьяволам служит, а они мне. Я могу на них хоть воду возить, только связываться с ними не хочу, мне свою душу беречь надо.

   - Спасение души - великое дело, но на этот раз вы уж пустите в ход вашу силу. Всегда лучше, если заранее оберечься.

   - А я больше верю в правоту нашего дела и Божию помощь, - сказал Володыевский. - Пусть там Горпину и Богуна стерегут черти - с нами ангелы небесные, с которыми целый полк чертей ничего не поделает. Обещаю святому архангелу Михаилу семь свечей из белого воска.

   - И я одну приложу, - сказал Жендзян, - чтоб меня пан Заглоба не пугал адом.

   - Я первый тебя туда отправлю, - сказал шляхтич, - если окажется, что ты не знаешь дороги.

   - Как я не знаю? Только бы нам до Валадинки доехать, а там я хоть с завязанными глазами поведу вас. Мы поедем берегом к Днестру, а яр будет по правую руку. Узнаем мы его по скале, которая преграждает проход в него. На первый взгляд кажется, что туда совсем нельзя проехать, но в скале есть пролом, куда две лошади рядом пройдут. Как только мы будем там, оттуда уже никто не выберется: выход из яра один, а вокруг стены такте высокие, что через них только птица может перелететь. Колдунья убивает людей, которые туда входят без позволения, и уже немало таких погибло, но Богун сказал, что не надо обращать на это внимания, а ехать и кричать: "Богун! Богун!". Тогда она примет нас ласково. Кроме Горпины там еще живет Черемис, отличный стрелок из пищали. Обоих придется убить.

   - Черемиса-то, пожалуй, но бабу достаточно связать.

   - Так она вам и дастся! Она такая сильная, что разрывает панцирь, как рубашку, и ломает подковы. С нею разве только один пан Подбияента сладит, а не мы. Вы уж предоставьте это мне; у меня есть освященная пуля. Пусть на эту чертовку придет конец, иначе она помчится за нами, и мы не только панну не довезем благополучно, но и сами погибнем.

   В подобных разговорах проходило время. Наши друзья быстро ехали на Ярмолинец, откуда должны были повернуть в сторону Ямполя. Иногда приходилось ночевать под открытым небом, в степи, и тогда-то пан Заглоба начинал рассказывать о своих приключениях, которые действительно были, и о тех, которых никогда не было. Впрочем, больше толковали о княжне, о ее освобождении из неволи.

   А вот и чисто казацкий край, где не осталось ни одного ляха; тех, которые не спаслись бегством, перебили. Кончился май, и наступил знойный июнь, а они одолели только третью часть пути. На счастье, со стороны казаков не грозило никакой опасности. Холопских шаек нечего было бояться; те их и так принимали за старшин. Впрочем, время от времени их расспрашивали, кто они такие, и тогда пан Заглоба, если спрашивающий был низовец из Сечи, показывал пернач Богуна, а простого "резуна" молча толкал ногою в грудь и сваливал наземь. Другие, видя это, тотчас же уступали дорогу, думая, что это не только свой едет, но и кто-нибудь важный, если дерется. "Может быть, Кривонос, Бурлай, а может, и сам батько Хмельницкий".

   Пан Заглоба был очень недоволен популярностью Богуна; низовцы сильно надоедали ему расспросами об атамане, и расспросам этим конца не было: здоров ли он, жив ли, потому что весть о его смерти дошла до Егорлыка и порогов. А когда путники объясняли, что Богун здоров, на свободе, а они его посланцы, казаки не знали, как и угодить, открывали перед ними не только сердца, но и кошельки, чем ловкий паж пана Скшетуского не преминул пользоваться.

   В Ямполе их встретил старый славный полковник Бурлай, который ждал здесь татар с запорожцами и чернью. Он когда-то учил Богуна военному ремеслу, ходил с ним на Черное море (в одну из таких экспедиций они разграбили Синоп), любил его, как сына, и потому ласково принял его посланцев, в которых не усомнился ни на минуту, тем более, что Жендаяна видел при атамане еще в прошлом году. Более того: узнав, что Богун жив и идет на Волынь, он закатил пир, и на радостях сам напился с посланцами.

   Пан Заглоба боялся, как бы Жендзян, подвыпивши, не проболтался, но опасения его оказались напрасными. Ловкий паж врал, не краснея, приправляя, где нужно, ложь правдой, отчего вся история получала уже совершенно правдивый вид. Нашим рыцарям все-таки странно было слышать речи, где имена их со страшною откровенностью повторялись чуть не на каждом шагу.

   - Слышали мы, - сказал Бурлай, - что Богун ранен на поединке. Вы не знаете, кто его ранил?

   - Володыевский, офицер князя Еремии, - спокойно отвечал Жендзян.

   - Эх, попался бы он в мои руки, заплатил бы я ему за нашего сокола. Шкуру с него содрал бы!

   Пан Володыевский повел своими белобрысыми усиками и посмотрел на Бурлая таким взглядом, каким охотничья собака смотрит на волка, не имея возможности схватить его за горло, а Жендзян как на зло еще и прибавил:

   - Поэтому-то я и назвал вам, пан полковник, его имя.

   "Из этого мальчика со временем выйдет прок", - подумал Заглоба.

   - Но тот не так уж и виноват; его сам Богун вызвал на поединок, не зная, с кем имеет дело. Там был и другой шляхтич, злейший враг Богуна, который уже однажды увел княжну у него из-под носа.

   - Кто такой?

   - Так, старый пьянчуга, который прихлебательствовал у нашего атамана в Чигирине, юлил перед ним и выдавал себя за его доброго друга.

   - Уж висеть ему! - крикнул Бурлай.

   - Гореть мне в огне, если не обрублю уши этому поросенку, - проворчал тихонько Заглоба.

   - И так его изрубил, что другого давно бы вороны клевали, но в нашем атамане душа засела крепко; вот он и выкарабкался, и сумел дотащиться до Владавы, и неизвестно, чем бы дело кончилось, если б не мы. Мы его на Волынь отправили, где наши взяли верх, а самих нас он сюда выслал за девушкой.

   - Уж погубят его эти чернобровые, - проворчал Бурлай, - я ему давно это предсказывал. А не лучше ли было ему поиграть с девушкой по-казацки, а потом камень на шею - да и в воду, как это мы делывали на Черном море?

   Пан Володыевский едва усидел: так он был уязвлен в своих же чувствах к прекрасному полу. Заглоба расхохотался и сказал:

   - Конечно, так было бы лучше!

   - Но вы - хорошие люди, - продолжал Бурлай, - вы его не покинули во время нужды, а ты, мальчик (он кивнул головою Жендзяну), ты лучше всех; я видел еще в Чигирине, как ты ухаживал за нашим голубем. Ну, значит, и я вам друг... говорите, что вам нужно, казаков или лошадей? Я дам вам все, чтобы вы в дороге ни в чем нужды не имели.

   - Казаков нам не нужно, пан полковник, - ответил Заглоба, - мы тут свои люди и едем по своей земле, а в случае дурной встречи, нам, втроем, легче будет управиться, чем целой ватагой. Вот лошадей, если есть получше... они бы нам пригодились.

   - Я вам дам таких, которых никакие гонцы не догонят.

   Тут заговорил и Жендзян, не желая упускать удобного случая:

   - И денег нам, атаман, дал мало. У него самого не было, а за Брацлавом мера овса - талер.

   - Что ж ты молчал? Иди за мной! - скомандовал Бурлай.

   Жендзян не заставил повторять два раза это приказание и исчез вместе со старым полковником за дверями, а когда вернулся, румяное лицо его светилось радостью, а карманы синего жупана изрядно оттопыривались.

   - Ну, поезжайте с Богом, - сказал старый казак, - а как возьмете девушку, то заезжайте ко мне, и мне хочется посмотреть на Богунову невесту.

   - Нельзя, пан полковник, - смело ответил паж, - эта полька очень боязлива, и уж однажды поранила себя ножом. Мы боимся, как бы с ней чего дурного не случилось. Лучше уж пусть сам атаман ладит с нею.

   - Он сладит, она станет его бояться. Полька - белоручка! Ишь ты, казаком брезгует! Ну, поезжайте с Богом, теперь уж вам недалеко!

   От Ямполя до Валадинки рукой подать, но ехать пришлось бездорожьем, потому что в то время этот край был почти совершенной пустыней, кое-где заселенной. Уже загоралась заря, когда кончился пир у Бурлая, а пан Заглоба рассчитал, что раньше вечера они не дойдут до яра. Это было ему на руку; ему хотелось похитить Елену именно ночью. До сих пор им везло, и пан Заглоба, вспоминая по дороге пирушку у Бурлая, рассуждал так:

   - Присмотритесь, в какой дружбе живут казаки, как помогают друг другу. Они готовы один за другого броситься в огонь, не так, как наша шляхта.

   - Я долго прожил между ними и видел, - ответил Жендзян, - что Бурлай пользуется среди них большим уважением, и сам Хмельницкий его отмечает.

   - А ты, небось, его тоже зауважал, потому что ограбил его совершенно. Эх, Жендзян, Жендзян! Не умрешь ты своей смертью!

   - Кому что на роду написано. А обмануть неприятеля не грех, а заслуга в глазах Божьих.

   - Я тебя не за то браню - за жадность твою. Скверное чувство, недостойное шляхтича. Уж гляди, попадешь ты за это в ад.

   - Я не пожалею денег на свечи, если мне удастся заработать, чтобы и Богу что-нибудь досталось. Он за это благословит меня, а родители добром помянут.

   - Вот шельмец! - воскликнул пан Заглоба. - Я думал, что вместе со мной сойдет в могилу вся моя изобретательность, но вижу, что этот проныра и меня перещеголяет. Итак, благодаря хитрости этого мальчишки мы освободим нашу княжну от Богунова плена по Богунову же приказу на Бурлаевых конях. Видел ли кто-нибудь подобную вещь? А на вид за него никто бы и трех грошей не дал.

   Жендзян самодовольно улыбнулся.

   - А разве это дурно, пан Заглоба?

   - Мне это нравится, и, если б не твоя жадность, я бы взял тебя к себе в услужение... Ну, да ладно: за то, что провел за нос Бурлая, я тебе прощаю, что ты назвал меня пьяницей.

   Прошла ночь; вот и солнце высоко взошло над землею, теперь недалеко и Валадинка. Рыцари были у самой цели, но тревога помимо воли закрадывалось в их сердца. Жива ли Елена, и если жива, найдут ли они ее в яру? Горпина могла увезти ее, спрятать в глухом углу, наконец, просто умертвить ее. Препятствия еще не преодолены, опасности еще грозят на каждом шагу. У них были все знаки, по которым Горпина признает в них посланцев Богуна, исполняющих его волю, ну, а как нечистая сила заранее предуведомит ее? Больше всего опасался Жендзян, да и пан Заглоба, хотя и опытный в черной магии, не мог об этом думать без тревоги. Вот из-за поворота оврага блеснула светлая лента ручья, и румяное лицо Жендзяна сразу побледнело.

   - Валадинка! - прошептал он.

   - Уже? - так же тихо проговорил Заглоба. - Как близко!.,

   - Сохрани нас Бог! Пан Заглоба, вы бы начали свои заклинания, а то я страшно боюсь.

   - Вздор! Перекрестим реку и вход в овраг, это поможет.

   Пан Володыевский был спокойней всех; он внимательно оглядел пистолеты, подсыпал пороху и попробовал, свободно ли выходит сабля из ножен.

   - Вот в этом пистолете освященная пуля, - проговорил Жендзян. - Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Вперед!

   - Вперед! Вперед!

   Еще несколько десятков шагов, и они оказались на берегу речки, вдоль которой и поехали. Пан Володыевский на минуту задержал своих товарищей:

   - Пусть Жендзян возьмет пернач и толкует с колдуньей. Она его знает, а нас, пожалуй, испугается и убежит невесть куда вместе с княжной.

   - Я первый не поеду, что хотите делайте, - воспротивился Жендзян.

   - О, трусишка! Ну, езжай позади.

   Пан Володыевский поехал вперед, за ним Заглоба, а Жендзян за ними с запасными лошадьми. Конские копыта звонко цокали по каменным плитам, вокруг царила глухая тишина, только кузнечики, скрытые в расщелинах, стрекотали вовсю. Стояла жара, хотя солнце начинало клониться к западу. Всадники приблизились к круглому пригорку, где скалы и каменья, наваленные в кучу, напоминали развалины домов и церковных башен: словно еще вчера здесь стоял город, ныне разрушенный. Жендзян тронул рукою пана Заглобу.

   - Это чертово урочище, - сказал он. - Я узнаю его по рассказам Богуна. Здесь ночью никто пройти не может.

   - Если не пройти, то хоть проехать, - ответил Заглоба. - Тьфу! Что за проклятый край. Зато мы, по крайней мере, на верной дороге.

   - Теперь уже недалеко.

   - Слава Богу, - сказал пан Заглоба, и мысль его унеслась к княжне.

   На душе у него было как-то странно. Вглядываясь в дикие берега Валадинки, в эту пустыню и глушь, он почти не верил, чтобы княжна, для которой он не жалел ни себя, ни своей жизни, которую полюбил всею дунюю, могла быть так близко. Когда пришло известие о ее смерти, пан Заглоба почувствовал, что жизнь его потеряла всякий смысл. С другой стороны, человек примиряется со всем, даже со своим несчастьем, а пан Заглоба давно сжился с мыслью, что Елена похищена, и теперь не смел сказать себе: близок конец горю, конец поискам, приближается желанное время покоя и радости. В то же время и другие вопросы теснились в его голове: что она скажет, когда увидит его, вероятно, зальется слезами, потому что спасение явится ей так неожиданно, так чудесно? "Пути Божьи неисповедимы, - думал Заглоба. - Господь свяжет все звенья событий так, что добродетель восторжествует, а порок будет наказан. Сам Бог отдал Жендзяна в руки Богуна, а потом сделал их друзьями. Бог сделал так, чтобы война призвала атамана из пустыни, куда он, словно дикий волк, унес свою добычу. Бог впоследствии послал на него Володыевского, а потом вновь столкнул с Жендзяном, и все сложилось так, что теперь, когда Елена утратила последнюю надежду, и не ждет уже ниоткуда помощи, - помощь здесь, скоро! Кончатся твои слезы, дочка моя милая, - продолжал думать пан Заглоба, - и скоро ждет тебя безмерная радость. О, как она будет благодарить, как сложит ручки!"

   Елена, как живая, встала в глазах пана Заглобы, шляхтич умилился и совершенно погрузился в свои мечтания.

   Вдруг он почувствовал, как Жендзян дернул его за рукав.

   - Пан Заглоба!

   - Что тебе? - спросил шляхтич недовольно.

   - Вы видели, сейчас волк перебежал дорогу?

   - Так что же?

   - А это был волк, вы точно знаете?

   Тут и Володыевский остановил своего коня.

   - Мы не заблудились? - спросил он. - Давно пора бы уж быть на месте.

   - Нет, - ответил Жендзян, - мы едем так, как говорил Богун. A я еще вот что хотел сказать вам: обратите особое внимание на Черемиса. Этот мошенник без промаху стреляет из ружья.

   Не успели наши всадники проехать несколько шагов, как кони начали прясть ушами и храпеть. Зубы Жендзяна стучали, как в лихорадке; вот-вот за поворотом скалы раздастся вой упыря или выскочит какая-нибудь тварь, но дело объяснилось гораздо проще: лошади проходили мимо логовища волка, который так напугал пажа. Вокруг было тихо, даже кузнечики унялись; солнце опустилось еще ниже; Жендзян перекрестился и успокоился.

   Вдруг Володыевский опять остановился.

   - Я вижу яр, - сказал он, - и вход, заваленный скалой, и отверстие в скале.

   - Во имя Отца и Сына и Святого Духа, - шепнул Жендзян. - Здесь!

   - За мной! - скомандовал пан Михал и повернул коня.

   Через несколько минут они проехали темным каменным коридором, и перед ними открылся яр, густо заросший по краям деревьями, образующий подковообразную равнину.

   Жендзян закричал что было мочи:

   - Богун! Богун! Эй, ведьма, сюда! Сюда! Богун, Богун!

   Только одно молчание в ответ. Паж завопил вновь:

   - Богун! Богун!

   Издали послышался лай собак

   - Богун! Богун!

   На левом склоне яра, освещенном красноватыми лучами заходящего солнца, зашелестели ветви диких слив, и на самой вершине вскоре появилась какая-то фигура и, прикрыв глаза рукою, внимательно начала рассматривать прибывших.

   - Это Горпина! - сказал Жендзян и, приставив руки ко рту, закричал в третий раз:

   - Богун! Богун!

   Горпина начала спускаться вниз, откидываясь назад для равновесия. Она шла быстро, а за ней катился какой-то маленький человечек, с длинным турецким ружьем в руках. Под огромными ногами ведьмы ломались ветви, на дно яра с грохотом падал град камней, а