Сенкевич Генрик - Огнем и мечом

она, озаренная красным светом солнца, казалась действительно каким-то гигантским фантастическим существом.

   - Кто вы? - спросила она зычным голосом, остановившись внизу.

   - Как поживаешь? - спросил Жендзян, к которому при виде людей вернулось обычно хладнокровие.

   - Ты слуга Богунов? Узнаю тебя, мальчик!.. А те, кто за тобой едет?

   - Друзья Богуна.

   - А красивая ведьма, - тихонько заметил пан Володыевский.

   - Зачем вы приехали сюда?

   - Вот тебе пернач, нож и перстень... Знаешь, что это обозначает? Великанша взяла все вещи в руки и внимательно осмотрела их.

   - Они самые! Так вы за княжной?

   - Да. А здорова она?

   - Здорова. Отчего Богун сам не приехал?

   - Он ранен.

   - Ранен? Я это видела в мельничном колесе.

   - А коли ты ведьма, то зачем расспрашиваешь? Врешь ты, кажется.

   Ведьма засмеялась, сверкнув белыми волчьими зубами, и шутя толкнула Жендзяна в бок кулаком.

   - А когда вы возьмете княжну?

   - Сейчас, только дадим отдохнуть лошадям.

   - Ну, берите, и я с вами поеду.

   - А ты зачем?

   - Моему брату суждена смерть. Его ляхи на кол посадят. И я поеду с вами.

   Жендзян наклонился на седле, как бы для того, чтобы удобнее разговаривать с колдуньей, и рука его незаметно легла на рукоять пистолета.

   - Черемис! Черемис! - крикнул он, чтобы обратить внимание товарищей на уродца.

   - Зачем ты зовешь его? У него язык отрезан.

   - Я не зову его, я только дивлюсь его красоте. Ты от него не уедешь, он твой муж.

   - Он моя собака.

   - И вас только двое в яре?

   - Двое, княжна третья.

   - Хорошо. Так ты его не оставишь?

   - Я говорю, что поеду с вами.

   - А я говорю тебе, что останешься.

   В голосе пажа было что-то такое, заставившее колдунью повернуться к нему с беспокойством; в ее душу закрадывалось подозрение.

   - Что ты? - спросила она.

   - А вот, что я, - ответил Жендзян и выпалил ей в грудь в упор из пистолета.

   Горпина попятилась назад; глаза ее широко раскрылись, из груди вырвался нечеловеческий вопль. Она заметалась и грянулась оземь.

   В то же самое мгновение пан Заглоба ударил Черемиса саблей по голове так, что кость хрястнула под металлом. Отвратительный карлик не издал ни стона, только свернулся в клубок, как червяк, извивающийся в пыли. Пальцы его рук попеременно то сжимались, то разжимались, словно когти умирающей рыси.

   Заглоба обтер полою жупана дымящуюся саблю, а Жендзян слез с лошади, бросил камень на широкую грудь Горпины и принялся искать что-то у себя за пазухой.

   Тело великанши еще вздрагивало, конвульсии страшно искажали ее лицо, на оскаленных зубах осела кровавая пена, а из горла вырывалось глухое хрипение.

   Жендзян вытащил, наконец, кусочек освященного мела, начертил им крест на камне и сказал:

   - Теперь не встанет.

   Он вскочил в седло.

   - Вперед! - скомандовал пан Володыевский.

   Они вихрем помчались вдоль ручья, бегущего посередине яра, миновали несколько групп деревьев, и глазам их открылась хата. За нею виднелась высокая мельница, влажное колесо которой сверкало, словно пурпурная звезда, в лучах заходящего солнца. У хаты два огромных черных пса с бешеным лаем рвались со своих цепей. Володыевский подъехал первым, соскочил с коня и, торопясь, бряцая саблей, вбежал в сени.

   В сенях было две двери: одна, направо, вела в комнату, наполненную ворохом дров и щепок, с очагом, устроенным посередине, дверь налево была прикрыта.

   "Она должна быть здесь", - подумал пан Володыевский, толкнул дверь и, как вкопанный, остановился на пороге.

   В глубине комнаты, опершись одною рукою о спинку кровати, стояла Елена Курцевич, бледная, с распущенными волосами, а ее испуганные глаза как бы спрашивали у Володыевского: "Кто ты? Чего ты хочешь?". Она никогда раньше не видала маленького рыцаря; он же, в свою очередь, стоял, пораженный ее красотой и роскошным убранством ее комнаты. Наконец, он пришел в себя и поспешно проговорил:

   - Не бойтесь, панна. Мы друзья Скшетуского!

   Княжна упала перед ним на колени.

   - Спасите меня! - умоляла она, складывая руки.

   Но в эту самую минуту в комнату ворвался и Заглоба, дрожащий, красный, задыхающийся.

   - Это мы! Мы с помощью!

   Княжна увидела знакомое лицо, побледнела, руки ее опустились, глаза закрылись длинными ресницами. Она лишилась чувств.

  

  

  

   Ясный месяц еще только начинал свой путь, а наши друзья были уже в окрестностях Студенки за Валадинкой. Впереди ехал пан Володыевский, внимательно поглядывающий по сторонам, за ним Заглоба с Еленой. Шествие замыкалось Жендзяном, который вел вьючных лошадей и двух верховых, которых не преминул увести из конюшни Горпины. Заглоба не закрывал рта: так много нужно было рассказать княжне, которая, сидя в своем заточении, не знала, чтя творится на белом свете. Он рассказывал, как разыскивали ее, как Скшетуский ходил в Переяславль, не зная о болезни Богуна, как, наконец, Жендзян выпытал у атамана тайну ее заточения и привез добытые сведения в Збараж.

   - Боже милосердный, - сказала Елена, поднимая к небу свое прелестное бледное лицо, - значит, пан Скшетуский ходил за Днепр ради меня?

   - В Переяславль, я вам повторяю. Он непременно явился бы сюда вместе с нами, если бы мы имели время известить его. Он ничего еще не знает о вашем спасении и каждый день молится за вашу душу, но вы его не особенно жалейте. Пусть еще погорюет, зато какая отрада ожидает его!

   - А я думала, что обо мне все забыли, и только просила у Бога смерти.

   - Забыли! Мы только и думали, как бы освободить вас. Странное дело! Если я и Скшетуский ломали себе голову над этим, то здесь нет ничего удивительного, но тот рыцарь, который едет впереди, наравне с нами не щадил ни времени, ни сил.

   - Да вознаградит его Бог! Мне пан Скшетуский еще в Розлогах много говорил о пане Володыевском как о лучшем друге.

   - Он прав. Это великая душа в малом теле. Теперь он как-то поглупел, вероятно, при виде вашей красоты, но подождите, скоро освоится и придет в себя. Чего мы только с ним не вытворяли на выборах в Варшаве!

   - У нас новый король?

   - Вы и об этом не слышали в проклятой этой глухомани? Как же! Яна Казимира выбрали еще прошлой осенью; он царствует восьмой месяц. Теперь предстоит большая война с бунтовщиками... Дай Бог, чтобы она окончилась счастливо, потому что князя Еремию устранили, а назначили других, которые так же пригодны к войне, как я к женитьбе.

   - А пан Скшетуский пойдет на войну?

   - Едва ли вы его удержите. Мы с ним одного поля ягода. Как только запахнет порохом, никакая сила нас не удержит. О, и дали же мы себя знать смутьянам в прошлом году! Ночи не хватило бы, если бы я начал вам рассказывать все по порядку. Конечно, мы пойдем, но с легким сердцем, потому что отыскали, наконец, ту, без которой нам жизнь была не в радость.

   Княжна повернула к Заглобе свое милое лицо.

   - Не знаю, за что вы полюбили меня, но думаю, что едва ли любите меня больше, чем я вас.

   Заглоба улыбнулся с довольным видом.

   - Так вы меня тоже любите?

   - Клянусь вам!

   - Бог заплатит вам за это. С вами и старость покажется мне легче. Пора уже мне унять жар своей крови и удовольствоваться отцовскими чувствами.

   Стояла ясная ночь. Месяц взбирался все выше на небо, усеянное мерцающими звездами. Утомленные лошади мало-помалу уменьшали ход. Володыевский придержал своего коня.

   - Пора бы отдохнуть, - сказал он. - До рассвета уже недалеко.

   - Пора, - повторил Заглоба, - а то у меня в глазах все начинает двоиться.

   Жендзян все же начал хлопотать об ужине, развел огонь и начал вынимать из вьюков различные припасы, которыми запасся еще в Ямполе: хлеб из кукурузы, холодное мясо, валашское вино. Увидев два объемистых бурдюка, пан Заглоба забыл о сне. Остальные тоже присели к разложенным яствам. Наконец, шляхтич утолил голод и обтер полою губы.

   - До конца жизни не перестану повторять: чудны дела Божьи! - сказал он. - Вот вы теперь, панна, свободны, а мы сидим и спокойно попиваем винцо Бурлая. Не скажу, чтоб венгерское было хуже, это кожей попахивает, но в дороге и оно сгодится.

   - Я одного только не могу понять, - проговорила Елена, - как Горпина так легко согласилась отдать меня.

   Пан Заглоба многозначительно переглянулся с Володыевским и Жендзяном.

   - Согласилась поневоле. Да нечего скрывать от вас: мы их обоих, с Черемисом вместе, на тот свет спровадили...

   - Как так? - со страхом спросила княжна.

   - Разве вы не слышали выстрелов?

   - Слышала, но я думала, что это Черемис стреляет.

   - Не Черемис, это Жендзян навылет прострелил колдунью. Скверно это, согласен я, но иначе он поступить не мог. пронюхала ли что колдунья, или просто без всякой причины, но собиралась ехать с нами. Трудно было согласиться на это; она тотчас же увидела бы, что мы едем не в Киев. Вот он и пристрелил ее, а я с Черемисом разделался. Перед самым отъездом я оттащил тела с дороги, чтобы вы их не испугались или не сочли это за дурное предзнаменование.

   Княжна грустно покачала головой.

   - За последнее ужасное время мне столько пришлось видеть кошмаров, что вид убитых не устрашил бы меня, но я все-таки предпочитала бы не оставлять за собою крови. Как бы Бог не покарал нас за нее.

   - То был не рыцарский поступок, - резко сказал Володыевский, - и я не принимал в нем участия.

   - Что тут жалеть, - вмешался Жендзян, - когда иначе быть не могло? Если б мы убили какого-нибудь хорошего человека, тогда все верно, а врагов Бога можно. Я сам видел, как эта колдунья вступала в сговор с дьяволом. Мне не того жаль.

   - А о чем вы жалеете, пан Жендзян? - спросила княжна.

   - Там, Богун говорил, деньги зарыты, а вы так спешили, что мне не хватило времени отыскать их, хотя я отлично помню, где он... возле мельницы. У меня сердце разрывалось, что нужно оставить на месте все добро в комнате, где вы жили.

   - Посмотрите, каков у вас будет слуга, - обратился к княжне Заглоба. - За исключением своего пана, он с самого черта готов содрать кожу, чтоб сшить из нее кошелек.

   Володыевский почти все время молчал, на что обратил внимание Заглоба.

   - Что-то у нас пан Михал и слова не промолвит. Не говорил ли я вам, княжна, что это ваша красота совершенно помутила его разум и сковала язык?

   Старый шляхтич был прав. Княжна произвела на Володыевского чарующее впечатление. Он смотрел на нее, смотрел и спрашивал самого себя: не обманывают ли его глаза? Немало красавиц он видел на своем веку: красивы были сестры Збаражские, очаровательны, спору нет, Анна Божобогатая и Скоропадская, но ни одна из них не могла сравниться с этим чудесным степным цветком. В присутствии тех речь пана Володыевского лилась живым потоком, а теперь, когда он глядел в эти бархатные, сверкающие очи, на эти шелковые ресницы, на эти пышные волосы, рассыпавшиеся по плечам, на стройный стан, на яркие, правильной формы губы, речь замирала на устах маленького рыцаря, и, что хуже всего, он казался самому себе неуклюжим, глупым, маленьким, до обидного маленьким. Ему хотелось, чтобы случилось что-нибудь необычайное, чтобы из мрака появился какой-нибудь великан... тогда бедный пан Михал показал бы, что он вовсе не так мал, как это кажется. А тут, как на зло, пан Заглоба подмигивает глазом и нет-нет, да и отпустит какую-нибудь остроту.

   - Признайтесь, пан Михал, - сказал старый шляхтич, когда они проснулись на следующее утро, - такой красавицы не отыщешь во всей республике. Если вы мне покажете другую такую же, я позволю себя назвать старой бабой.

   - Я не спорю с вами. Да, она хороша, дивно хороша. Что в сравнении с ней мраморные богини, которых мы видели во дворце Казановских! Неудивительно, что лучшие люди насмерть дерутся из-за нее, - она того стоит.

   - А я что говорю? То-то... И я когда-то был очень красив, но и тогда должен был бы красотою уступить ей, хотя многие утверждают, что она, как две капли воды, похожа на меня.

   - Убирайтесь вы к черту! - рассердился Володыевский.

   - Не гневайтесь, пан Михал; вы и так что-то не в духе в последнее время. Поглядываете на нее, как козел на капусту, и все брови морщите; кто-нибудь подумает, что вас обуревают дурные помыслы, да не про вас этот кусочек.

   - Тьфу! Как вам, старому человеку, не стыдно говорить такие глупости?

   - А чего вы хмуритесь?

   - Вы думаете, что все опасности уже миновали и нам теперь нечего бояться? Нет, нам еще много трудов предстоит - то обойти, этого избежать... Впереди длинная дорога, и Бог весть, что мы можем встретить, потому что край, куда мы едем, весь объят восстанием.

   - Когда я увез ее от Богуна из Розлог, еще хуже было: за нами гнались, а впереди был бунт; однако я прошел через всю Украину и благополучно довел ее до Бара. А почему? Потому что у меня голова на плечах! В крайнем случае, и до Каменца недалеко.

   - Что вы мне толкуете!

   - Толкую дело, и над этим-то делом на мешает подумать.

   - Нам лучше миновать Каменец и идти на Бар, потому что казаки уважают пернач, с чернью мы как-нибудь управимся, а как только нас хоть один татарин увидит, тогда пиши пропало! Я давно знаю их, могу лететь перед чамбулом вместе с птицами и волками, но если мы нос к носу столкнемся, тогда и я ничего сделать не могу.

   - На Бар так на Бар; пусть черти передушат всю татарву. Вы еще не знаете, что Жендзян взял и у Бурлая пернач. Теперь мы свободно можем идти к казакам. Самую глухомань мы проехали, теперь войдем в населенный край. По вечерам нам нужно останавливаться на хуторах; для княжны это и пристойнее, и удобнее. Но мне кажется, пан Михал, что вы все видите в чересчур черном свете. Черта с два! Чтобы мы да пропали в этих степях! Соединим нашу ловкость с вашей саблей - и марш! Лучшего нам не дано. У Жендзяна Бурлаев пернач, и это главное, потому что Бурлай управляет всею Подолией, а как только за Бар выйдем, там Лянцкоронский со своими хоругвями. Итак, вперед, пан Михал, не будем терять времени.

   Наши друзья и так не теряли времени и скакали степью на запад, насколько позволяли силы коней. Вот и более заселенный край, где вечером нетрудно было отыскать ночлег на хуторе или в деревне. К счастью, лето стояло сухое, дни знойные, ночи росистые; ветер высушил степь, реки обмелели и не затрудняли переправы. Таким образом маленький отряд добрался до Шаргорода, где стоял полк, подчиненный Бурлаю. Там же находился и сотник Куня, которого пан Заглоба видел в Ямполе, на пиру у Бурлая. Сотник подивился, что они идут на Киев не через Брацлав, Райгород и Сквиру, но старый шляхтич объяснил ему, что они не пошли тою дорогою из опасения повстречаться с татарами, которые должны были явиться со стороны Днепра. Куня сообщил, что Бурлай прислал его в полк с приказом приготовиться к походу, а сам со всеми ямпольскими войсками и буджакскими татарами не сегодня завтра тоже прибудет в Шаргород, откуда двинется дальше.

   К Бурлаю пришли гонцы от Хмельницкого с вестью, что война началась, и приказом двинуть войска на Волынь. Бурлай сам давно уже хотел идти к>Бару, но ждал татарского подкрепления: в последнее время под Баром удача начала изменять казакам. Так, пан Лянцкоронский разбил несколько значительных ватаг, взял город и усилил крепость гарнизоном. Несколько тысяч казаков остались на поле битвы, за них-то и собирался мстить старый Бурлай или, по крайней мере, взять крепость. Куня прибавил, впрочем, что последние приказы Хмельницкого расстроили эти планы, и Бар теперь осаждать не станут, разве только татары уж сильно будут настаивать на этом.

   - А что, пан Михал, - сказал на другой день пан Заглоба, - Бар перед нами, и я мог бы еще раз оставить там княжну, да теперь не верю ни Бару, ни другой крепости, с тех пор, как у бунтовщиков появилось огромное количество пушек. Меня что-то начинает тревожить, словно какие-то тучи собираются вокруг нас.

   - Не тучи, - ответил рыцарь, - а целая буря, то есть татары и Бурлай, который очень удивится, узнав, что мы едем в сторону, противоположную Киеву.

   - И покажет нам дорогу. Ну, пусть сперва ему черт покажет, какая дорога прямее ведет в преисподнюю. Заключим союз, пан Михал: с казаками и чернью я буду ладить, а о татарах вы позаботьтесь.

   - Вам будет легче, - сказал Володыевский, - казаки нас за своих принимают. Что касается татар, то нам остается одно: бежать сломя голову, пока ноги несут. Если эти лошади устанут, по дороге будем покупать новых.

   - Вот кошелек пана Лонгинуса и пригодится, а опустеет он, возьмем у Жендзяна Бурлаев. А теперь вперед!

   И они помчались вперед, нахлестывая лошадей. Так проехали Дерлу и Лядаву. В Борке пан Володыевский купил новых лошадей, не бросая старых; подарок Бурлая приберегался на крайний случай. Все путники были в отличной форме, и даже Елена, хоть и измученная дорогой, чувствовала, как силы ее прибывают с каждым днем. Румянец вновь показался на ее щеках, лицо покрылось загаром, глаза понемногу приобретали прежний блеск, а когда ветер развевал ее волосы, всякий подумал бы: вот едет цыганка, волшебница, цыганская царица, едет степью широкою, перед нею цветы, за нею рыцари.

   Пан Володыевский постепенно привыкал к ее необычайной красоте. К нему вновь возвратились веселость и разговорчивость, и часто, следуя рядом с нею, он рассказывал о Лубнах, а больше о своей дружбе с Скшетуским, потому что заметил, что княжне приятно это слушать. Случалось, он поддразнивал ее:

   - Я друг Богуна и везу вас к нему.

   Тогда она складывала руки и говорила умоляющим голосом:

   - О, жестокий рыцарь, лучше убейте меня сразу.

   - Нельзя, нельзя! Я должен отвезти вас к нему, - настаивал "жестокий" рыцарь.

   - Убейте! - повторяла княжна, закрывая свои чудные очи и склоняя головку.

   Тогда по телу маленького рыцаря начинали пробегать мурашки. "Кружит голову эта девушка, словно крепкое вино, - думал он, - но я-то не прикоснусь к нему, чужое оно", и благородный пан Михал встряхивался и пускал коня вперед. Тогда мурашки исчезали, и все внимание рыцаря устремлялось на дорогу: безопасна ли она, так ли они едут, не грозит ли им что? Он привставал на стременах, принюхивался и прислушивался, как татарин, рыскающий посреди бурьяна в Диких Полях.

   Пан Заглоба тоже находился в отличном расположении духа.

   - Теперь нам легче бежать, - утверждал он, - чем тогда, когда мы должны были, как собаки, с высунутыми языками, удирать на своих двоих. Язык мой тогда так высох, что я мог бы им запросто тесать бревна, а нынче, слава Богу, и отдохнуть ночью можно, и горло смочить есть чем время от времени.

   - А помните, как вы меня через воду переносили? - вспоминала Елена.

   В подобных разговорах и воспоминаниях проходил целый день. Наконец, за Борком начинался край, где отчетливо были видны страшные приметы войны. Здесь бесчинствовали вооруженные толпы казаков и черни, пан Лянцкоронский жег и резал все вокруг и только несколько дней тому назад отступил к Збаражу. Пан Заглоба узнал от местных жителей, что Хмельницкий с ханом выступили со всеми силами против ляхов, вернее сказать, против гетманов, у которых войска бунтуют, желая служить только под булавой Вишневецкого. Все были едины во мнении, что теперь кому-то должен прийти конец: или ляхам, или казакам, - когда батька Хмельницкий встретился с Еремой. Весь край был в огне. Все брались за оружие и устремлялись на север, чтобы соединиться с Хмельницким. С юга, с Низов, шел Бурлай со всею своею силой, снимая по дороге с зимовников все полки и гарнизоны. Сотни, полки, хоругви шли одни за другими, а около них плыла волна черни, вооруженная цепами, вилами, ножами, кольями. Чабаны бросали на произвол судьбы свои стада, пасечники - пасеки, дикие рыбаки - свои наддне-стровские камыши, охотники - леса. Деревни, местечки и города пустели. В трех воеводствах остались только бабы да дети; молодицы, и те шли с казаками на ляхов. А одновременно с этим с востока приближался с главными силами сам Хмельницкий, как зловещая буря сокрушая по дороге замки и крепости и Добивая оставшихся в живых после прошлых погромов.

   Миновав Бар, полный грустных воспоминаний для княжны, наши путники вышли на старую дорогу, ведущую через Латичев и Плоскиров до Тарнополя и далее, до самого Львова. Тут на каждом шагу им попадались то вооруженные таборы, то отряды казацкой пехоты и кавалерии, то ватаги черни, то неисчислимые стада волов, предназначенных для прокормления казацких и татарских войск. Тут было совсем не безопасно; постоянно приходилось отвечать на вопросы: кто такие, откуда и куда идете? Казацким сотням пан Заглоба показывал пернач Бурлая и объяснял, что они везут невесту Богуна.

   При виде пернача грозного полковника казаки расступались и давали дорогу, но с полудикою чернью, с пьяными чабанами ладить было гораздо труднее. Об охранной грамоте они имели весьма слабое представление. Заглобу, Володыевского и Жендзяна они еще могли бы счесть за своих, если бы не княжна, но Елена обращала на себя всеобщее внимание своей принадлежностью к прекрасному полу и красотою. Это могло стать причиной множества столкновений и опасностей.

   Не раз и не два пан Заглоба показывал свой пернач, а пан Володыевский свои зубы - не один покойник остался лежать на обочине. Сколько раз наших путников спасала только быстрота чудесных коней Бурлая, и путешествие, начавшееся при таких благоприятных условиях, с каждой минутой становилось все тяжелее. Елена несмотря на свое природное мужество начинала терять силы и здоровье от постоянной тревоги и бессонницы и в конце концов действительно стала походить на пленницу, помимо воли увлекаемую в неприятельский лагерь. Пан Заглоба каждую минуту изобретал что-нибудь новое, маленький рыцарь немедленно осуществлял это, и каждый, по мере сил, старался ободрить княжну.

   - Только бы нам благополучно пробраться через этот муравейник и добраться до Збаража, прежде чем казаки и татары заполнят его окрестности, - повторял Володыевский.

   Он узнал по дороге, что гетманы собрали свои войска в Збараже и там намереваются обороняться, рассчитывая, что к ним примкнет и князь Еремия со своими силами, тем более, что значительная часть его войска и без того стоит в Збараже. На дороге действительно кишел муравейник: через десять миль начинался край, занятый королевскими войсками, и казацкие ватаги не смели проникать далее, предпочитая выжидать на почтительном отдалении прибытия Бурлая с одной стороны, Хмельницкого - с другой.

   - Только десять миль, только десять миль! - воскликнул, потирая руки, пан Заглоба. - Нам бы только до первой хоругви дойти, а там и опасаться нечего.

   Пан Володыевский, однако, счел необходимым запастись новыми конями в Плоскирове: те, что были куплены в Борке, уже никуда не годились, а лошадей Бурлая нужно беречь на черный день - предосторожность тем более необходимая, что, по слухам, Хмельницкий находился уже под Константиновом, а хан идет от Пилавца.

   - Мы с княжной останемся здесь, нам лучше не показываться на рынке, а вы ступайте, разведайте, не продаст ли кто лошадей, - сказал пан Михал пану Заглобе, когда они остановились в заброшенном доме, саженях в трехстах от города. - Теперь уже вечер, но мы выедем на ночь.

   - Я мигом все обделаю, - сказал Заглоба и поехал в город, а Володыевский, отдав приказание Жендзяну ослабить подпруги у лошадей, провел княжну в комнату.

   - Хотелось бы мне проехать эти десять миль до рассвета, - сказал он, - выспаться успеем после.

   Едва он успел принести баклагу с вином, как снаружи раздался конский топот.

   Володыевский выглянул в окно.

   - Пан Заглоба уже вернулся, - сказал он, - видно, не нашел лошадей.

   В эту минуту двери комнаты распахнулись, и на пороге появился Заглоба, бледный и запыхавшийся.

   - На коней! - закричал он.

   Пан Михал был достаточно опытным солдатом, чтобы при подобных обстоятельствах не терять времени на расспросы. Он даже забыл о баклаге (которую, впрочем, пан Заглоба все-таки захватил), быстро вывел княжну на двор и помог ей сесть на коня.

   Застучали копыта, и всадники и кони исчезли во мраке, как ночные видения.

   Долго скакали они без отдыха, и только когда отъехали от Плоскирова на целую милю и темнота еще более сгустилась, пан Володыевский приблизился к Заглобе и спросил:

   - Что же случилось?

   - Подождите... пан Михал, подождите! Я страшно запыхался, едва ноги не отнялись... уф!

   - Да что случилось-то?

   - Дьявол в собственном своем образе, говорю вам, дьявол или змей, у которого вырастает другая голова, если срубишь первую.

   - Да говорите вы ясней.

   - Богуна видел на рынке.

   - Да вы не в горячке ли?

   - На рынке видел, вот как вас вижу, и при нем пять или шесть человек. Понять не могу, как у меня ноги не отнялись... Факелы несли за ним... Я думаю, что бес стоит нам поперек дороги, я совсем потерял надежду в счастливый исход нашего дела. Бессмертный, что ли, этот висельник? Не будем говорить о нем Елене... Это чертовщина какая-то! Вы его искромсали, Жендзян его выдал, так нет: он жив, свободен и опять пакости нам учиняет. Уф! О, Боже, Боже! Говорю вам, что я предпочел бы видеть мертвеца на погосте, только бы не этого злодея. И что за дьявольское мое счастье, что я всегда первый встречаю его! Собаке бы подавиться таким счастьем. Будто нет других людей на свете? Пусть бы другие встречались с ним. Нет, одному мне везет!

   - А он вас видел?

   - Если б он меня видел, тогда уж вам, пан Михал, меня не видать. Только этого и недоставало!

   - Очень важно было бы узнать, гонится ли он за нами, или едет на Валадинку, к Горпине, в надежде, что по дороге сцапает нас?

   - Мне кажется, что на Валадинку.

   - Так оно, видно, и есть. Теперь мы едем в одну сторону, он в другую; теперь между нами миля или две; а через час будет пять. Прежде чем он узнает о нас по дороге и повернет назад, мы будем в Жолкве, если только не в Збараже.

   - Вы так думаете, пан Михал? Слава Богу! Вы пролили бальзам на мое сердце. Но, скажите мне, как могло случиться, что он на свободе, когда его Жендзян сдал в руки владавского коменданта?

   - Просто убежал.

   - Тогда голову долой с такого коменданта. Жендзян! Эй, Жендзян!

   - Что прикажете? - спросил Жендзян, придерживая коня.

   - Кому ты выдал Богуна?

   - Пану Реговскому.

   - А кто это такой - пан Реговский?

   - Важный человек, панцирный поручик его величества короля.

   Володыевский щелкнул пальцами.

   - Помните, что пан Лонгинус рассказывал о вражде Скшетуского с Реговским? Он родственник пана Лаща и, вследствие этого, враг Скшетуского.

   - Понимаю, понимаю! - воскликнул пан Заглоба. - Значит, он сразу выпустил Богуна. Да, ведь такое преступление пахнет колом. Я первый донесу.

   - Только бы встретиться с ним, - шепнул Володыевский, - а там уж в суд не надо ходить.

   Жендзян не слышал, о чем речь. Он сразу возвратился на свое место, рядом с княжной.

   Теперь наши путники ехали вольным шагом. Вышел месяц и озарил спящую землю. Володыевский погрузился в глубокую задумчивость, пан Заглоба старался прийти в себя от давешнего испуга и, наконец, сказал:

   - Задал бы Богун и Жендзяну, если бы тот попался ему в руки.

   - Расскажите ему новость, пусть и он обрадуется, а я поеду возле княжны, - сказал маленький рыцарь.

   - Хорошо. Эй, Жендзян!

   Паж опять вернулся назад.

   Пан Заглоба поравнялся с ним и пождал, пока Володыевский с княжной удалятся на достаточное расстояние.

   - Ты ничего не знаешь? - спросил он спустя несколько минут.

   - Ничего.

   - Пан Реговский выпустил Богуна на свободу. Я его видел в Плоскирове.

   - В Плоскирове? Сегодня? - переспросил Жендзян.

   - Сейчас! Ну что, не слетел с седла?

   Лучи месяца падали прямо на румяное лицо пажа, и пан Заглоба, к своему великому изумлению, увидел на нем не страх, не ужас, а выражение почти звериной свирепости, какая была на нем, когда Жендзян убивал Горпину.

   - Разве ты не боишься Богуна? - спросил старый шляхтич.

   - Если пан Реговский выпустил его на свободу, то я теперь должен сам отплатить ему за позор и оскорбления. Я не прощу ему этого, я поклялся, и если б не панна, то сейчас же поехал бы по его следам... за мной не пропадет!

   "Тьфу ты! - подумал Заглоба. - Не хотел бы я обидеть этого мальчишку".

   Он стегнул коня и поравнялся с княжной и Володыевским. Через час они переправились через Медведовку и въехали в лес, чернеющий двумя стенами по обеим сторонам дороги.

   - Эти места мне уже знакомы, - сказал Заглоба. - Бор скоро кончится, затем будет небольшое поле, по которому идет дорога от Черного Острова, потом опять лес до самого Матчина. Даст Бог, в Матчине найдем польские хоругви.

   - Два волка перебежали дорогу! - вдруг воскликнула Елена.

   - Вижу, - сказал пан Володыевский, - а вот и третий.

   В сотне шагов от путников, действительно, промелькнула какая-то серая тень.

   - И четвертый!

   - Нет, это косуля; посмотрите, панна, две, три!

   - Что за чертовщина! - закричал пан Заглоба. - Косули гонятся за волками! Свет, кажется, перевернулся кверху ногами.

   - Поедем поскорей, - сказал с беспокойством в голосе пан Володыевский. - Жендзян! Сюда! И с панной вперед!

   Они помчались, но Заглоба наклонился к уху Володыевского.

   - Пан Михал, что это значит?

   - Плохо! Видели вы: зверь выходит из логовищ, оставляет сон и бежит ночью?

   - Ой! А что это значит?

   - Это значит, что его полошат.

   - Кто?

   - Войска, казаки или татары; они идут справа от нас.

   - А может, это наши хоругви?

   - Не может быть; зверь бежит с востока, от Пилавца, значит, татары идут широким фронтом.

   - Так бежим, пан Михал, ради Бога!

   - Больше делать нечего. Эх, если б не было княжны, подошли бы мы к самому чамбулу, подстрелили бы кого-нибудь, но с ней...

   - Бойтесь Бога, пан Михал! Повернем мы в лес за теми волками или что?

   - Her, в этом случае, если они и не поймают нас, то заполонят весь край. Как же мы тогда выберемся?

   - Ах, чтоб их гром поразил! Только этого недоставало... А вы не ошибаетесь? Волки за войсками тянутся, а не убегают от них.

   - Те, что по краям, идут за войсками, но эти передовые - их явно вспугнули. Видите там, направо, между деревьями, зарево?

   - Иисус Назарянин, царь иудейский!

   - Тише! Долго еще тянется этот лес?

   - Сейчас кончится.

   - А потом поле?

   - Да. О, Господи!

   - Да тише же! За полем другой лес?

   - Да, до Матчина.

   - Хорошо! Только бы они не настигли нас в поле. Если благополучно доберемся до другого леса, тогда все в порядке. Теперь поедем вместе. Счастье еще, что княжна и Жендзян на Бурлаевых конях.

   Они пришпорили коней и поравнялись с едущими впереди.

   - Что это за зарево направо? - спросила Елена.

   - Княжна! - ответил Володыевский. - Здесь нечего скрывать. То могут быть татары.

   - Иисус, Мария!

   - Не тревожьтесь! Ручаюсь вам головой, что мы убежим, а в Матчине наши хоругви.

   - Ради Бога, поскачем! - сказал Жендзян.

   Они замолчали и понеслись стрелой. Деревья начинали редеть, лес кончился, но вместе с тем и зарево уменьшилось. Вдруг Елена обратилась к маленькому рыцарю.

   - Пан Володыевский, - сказала она, - поклянитесь мне, что я живая не достанусь им.

   - Клянусь! - ответил Володыевский.

   Они выехали в поле, вернее, в степь, протянувшуюся на четверть мили до нового леса. Открытая со всех сторон прогалина лежала перед ними вся залитая ярким серебристым светом месяца. На ней было светло, как днем.

   - Самое опасное место, - шепнул Заглобе Володыевский. - Если они в Черном Острове, то пойдут между лесами.

   Заглоба ничего не ответил, только стиснул ногами бока лошади. Лес становился все ближе, виднее, как вдруг маленький рыцарь вытянул руку по направлению к востоку.

   - Посмотрите... видите?

   - Какие-то пни и заросли в отдалении.

   - Эти пни шевелятся! Ну, пришпорим коней; теперь они нас заметят непременно!

   Ветер засвистел в ушах беглецов. Желанный лес приближался.

   Вдруг с правой стороны поля долетел сначала гул, похожий на рокот морских волн, и спустя минуту один громовой возглас потряс воздух.

   - Видят нас! - прорычал Заглоба. - Псы, мерзавцы, дьяволы!

   Лес был так близко, что беглецы, казалось, чувствовали его свежее, холодное дыхание.

   Но, с другой стороны, и туча татар все подвигалась; от темного ее тела начали отделяться длинные полосы, точно щупальца морского чудовища. Они с ужасающей быстротой приближались к беглецам. Чуткое ухо Володыевского начинало различать отдельные возгласы: "Алла! Алла!".

   - Конь мой споткнулся! - крикнул Заглоба.

   - Ничего! - ответил Володыевский.

   Но в голове у него один за другим мелькали быстрые, как молнии, вопросы: что будет, если кони не выдержат, что будет, если один из них упадет? У них были великолепные татарские бахматы, необычайно выносливые, но они шли уже от Плоскирова, почти не отдыхая. Можно было бы пересесть на запасных, но и запасные были утомлены. "Что будет?" - думал Володыевский, и сердце его, может быть, в первый раз в жизни забилось тревогой не за себя, а за Елену, которую он за время путешествия полюбил, как родную сестру. Он хорошо знал, что татары, погнавшись, уже не скоро оставят свое преследование:

   - Пусть гонятся, но ее не видать! - сказал он сам себе, стискивая зубы.

   - Конь мой споткнулся! - закричал во второй раз пан Заглоба.

   - Ничего! - повторил Володыевский.

   А вот и лес. Всадников поглотил мрак, но и татары были близко, в нескольких сотнях шагов.

   Но маленький рыцарь уже знал, как ему поступить.

   - Жендзян! - крикнул он. - Сворачивай с панной на первую же тропинку с дороги.

   - Хорошо! - ответил паж.

   Володыевский обратился к Заглобе:

   - Пистолеты в руки!

   И вместе с этим он ухватил поводья его лошади.

   - Что вы делаете? - крикнул шляхтич.

   - Ничего, придержите вашего коня.

   Расстояние между ними и Жендзяном, который мчался с Еленой, все увеличивалось. Наконец они прискакали к месту, где дорога круто поворачивала на Збараж, а прямо шла узкая лесная дорожка, полузакрытая ветвями. Жендзян и Елена поехали прямо и скоро скрылись во мраке леса.

   Володыевский остановил свою лошадь и лошадь пана Заглобы.

   - Ради Бога! Что вы делаете? - рычал шляхтич.

   - Мы задерживаем погоню. Для княжны нет другого спасения.

   - Погибнем!

   - Ну, и погибнем! Становитесь здесь, на обочине! Здесь! Здесь!

   Они притаились во тьме под деревьями; бешеный топот татарских бахматов все приближался.

   - Вот и конец пришел! - сказал Заглоба и поднес к губам баклагу с вином.

   Он долго пил, но наконец встрепенулся.

   - Во имя Отца и Сына и Святого Духа! - крикнул он. - Я готов идти на смерть!

   - Сейчас, сейчас! - сказал Володыевский. - Трое скачут впереди; я того и хотел.

   Действительно, на светлой полосе дороги показались трое всадников, сидящих, очевидно, на самых резвых бахматах, прозванных на Украине волкогонами, потому что на них можно было преследовать волка; за ними, в двухстах или трехстах шагах, неслись еще несколько всадников, а за ними густая, сплошная масса ордынцев. Лишь только трое татар поравнялись с засадой - грянули два выстрела, Володыевский, как рысь, кинулся на середину дороги, и прежде чем пан Заглоба успел опомниться, третий татарин упал, как подкошенный.

   - Вперед! - крикнул маленький рыцарь.

   Пан Заглоба не заставил повторять команду еще раз, и они помчались по тракту, как два волка, преследуемые стаей охотничьих собак. В это время другие татары подъехали к своим поверженным товарищам и остановились в ожидании остальных. Они убедились, что эти волки умеют кусаться насмерть.

   - Видите! - сказал Володыевский. - Я знал, что они остановятся.

   Но наши друзья выиграли только несколько сот шагов; остановка в преследовании длилась недолго, теперь татары гнались уже большим отрядом и поодиночке не высовывались вперед.

   Кони Володыевского и Заглобы были изнурены долгой и бешеной скачкой и мало-помалу замедляли ход. Особенно тяжело приходилось коню старого шляхтича: под бременем его веса он споткнулся еще раз, другой, и остатки волос пана Заглобы встали дыбом при мысли, что он вот-вот упадет.

   - Пан Михал, дорогой пан Михал, не оставляйте меня! - отчаянно кричал он.

   - Не беспокойтесь! - отвечал Володыевский.