Краснов Петр Николаевич - Выпашь

:

   - Ворони...

   Песня как-то сразу оборвалась.

   Ленивый голос Бурхана произнес:

   - Наши кони серы, и мы не казаки, а есть серые мужики.

   Это философское замечание, видимо, не понравилось Онищенко. Он сочно выругался:

   - А ну тебя под такую!

   - Да полноте, браты, - сказал Рудь, - господа в хате, а вы такое говорите. Хорошо разве?

   Наступила тишина, но слышно было, что люди не спали. Они тихо шевелились, да с хрустом жевали сено лошади.

   По шоссе, побрякивая шашкой со штыком на ножне, пробежал унтер-офицер Банановской сотни. Он заглянул во двор и крикнул: - "седлать и строиться!"

   Увидав высунувшегося из окна Петрика, он подошел к нему.

   - Ваше высокоблагородие, - доложил он, - есть приказ от командира бригады: зараз седлать и строиться. Выступаем.

   Но куда выступала бригада - этого унтер-офицер не знал.

   - Должно, ваше высокоблагородие, на позицию, - сказал он на вопрос Петрика и побежал дальше.

   Петрик разбудил своих офицеров, передал приказание седлать и строиться, приказал седлать себе Одалиску, а сам пошел к штабной избе за приказаниями.

   У колодца уже надевшие амуницию солдаты поспешно из парусиновых ведер поили лошадей. По всему селению шла суета сборов и раздавались крики:

   - Седлать!... Седлать!... Седлать!!...

  

  

   Старый Ржонд сам ничего не знал, куда должна была выступать бригада. Стоявший с ним в одной халупе командир бригады, очень любезный молодой чернобородый генерал Генерального Штаба, пояснил Петрику, что обстановка выясняется, что пока только получено приказание стать в резерве за деревней Плещаницей и поступить в распоряжение бригадного командира Туземной дивизии.

   - Вы слышите, какая кругом тишина. Возможно, что это так только для порядка.

   Через полчаса бригада вытягивалась из селения. Петрик ехал в голове 22-го полка. Перед ним точно белой рекой в облаках пыли текли монголки 21-го полка. Свежие, - их надели только сегодня по случаю настоящего похода, - зеленоватые рубахи солдат топорщились под амуницией. Винтовки затворами блистали на солнце. Заброшенные за плечо длинные стальные пики позванивали, сталкиваясь. Вспыхивали в рядах папиросы, и сизый легкий дымок поднимался к небу.

   Впереди Петрика на старом раскормленном кабардинце ехал Старый Ржонд и с ним рядом адъютант Ананьев.

   Старый Ржонд вел по старинке, все шагом и шагом. И он, и командир 21-го полка твердо усвоили, что "тише едешь - дальше будешь", "поспешишь - людей насмешишь", и что, если это в бой, то и тогда торопиться никогда не следует.

   Но кругом было так тихо и покойно, что ни о каком бое и думать не приходилось. Точно шли на легкую проездку.

   Это спокойное, ровное, неторопливое движение, радость и благоуханность весеннего воздуха, только что написанное письмо жене, как бы тихая беседа с нею, красота далеко разворачивавшихся полей, сознание того, что совершается вместе с тем что-то важное, наполняло душу Петрика сладким восторгом. Одалиска его несла легко. Она шла, пошаливая, радуя хозяина. Петрик всеми нервами ощущал радость своих тридцати лет, молодого здорового тела, и мысли его против воли уносили далеко от войны и от того боя, куда он, может быть, уже шел.

   Петрик смотрел влево, туда, где должен был быть неприятель. Поля мягко уходили и скрывались изгибом у самого небосвода, где был Днестр. В прозрачной дымке невидимы были в балках деревни, и только сады, покрытые молодою зеленью, точно легкий дымок, показывали, где были селения.

   Было часа три дня, когда они вошли в большое местечко, тронутое войною. В домах были кое-где выбиты окна, сорваны ставни, разбиты двери. В дворах видны были повозки обозов. Стройные, худощавые горцы, кто в рваной черкеске, кто в черном бешмете, подпоясанном ремнем с кинжалом, бродили по селению. Здесь стояли обозы Кавказской Туземной дивизии и ее штаб. Из головы колонны передали, чтобы подтянулись и подравнялись: проходят мимо квартиры Великого Князя.

   В переднем полку зашевелили пиками. Взяли их сначала "по плечу", потом "в руку"... Отставшие "хвосты" догоняли рысью. Издали донесся дружный и громко радостный ответ: "здравия желаем Вашему Императорскому Высочеству". Как видно - Великий Князь вышел пропустить бригаду.

   И точно: Великий Князь Михаил Александрович только что собрался ехать на позицию, где его дивизия с утра вела спешенный бой в заранее сделанных окопах, когда ему доложили, что через местечко проходит Заамурская бригада. Великий Князь остановился у выезда из селения и съехал с шоссе на поле, пропуская заамурцев мимо себя.

   Последняя сотня 21-го полка дрогнула и напряженно выкрикнула ответ на приветствие Князя.

   Петрик, изломав поясницу и перегнувшись назад, красивым, звонким, бодрящим людей голосом скомандовал:

   - Перр-рвая со-отт-ня... Пики в ру-у-ку!...

   И, выждав, когда "в два счета", оборвав прием, люди взяли пики отвесно с легким наклоном вперед, полутоном ниже дополнил команду: - Равне-ение направо... Господа офицеры...

   В просвете между полками, справа, за дорогой, показался Великий Князь.

  

  

   Великий Князь Михаил Александрович, Начальник Кавказской Туземной дивизии, состоявшей из горцев Кавказа: - дагестанцев, татар, кабардинцев, чеченцев, черкес и ингушей, стоял за шоссе, у чистенького домика, где была его квартира.

   Великий Князь никогда не жил на Кавказе и бывал на нем лишь наездами, когда навещал своего больного брата, Великого Князя Георгия, проживавшего в Боржоме. И было это давно, когда Великий Князь был еще мальчиком. Но никто никогда бы не сказал, что это не настоящий горец, горский князь. Так ловко, так стильно и нарядно сидел на нем весь кавказский убор. Серебристо-серого курпея папаха, - другого такого меха во всей Ингушетии не сыскать, - была спереди чуть примята "по-кабардински"... Без того подчеркнутого ухарства, каким щеголяли некоторые офицеры, игравшие "под горцев". Серая черкеска сидела ладно, без складок, и ловко была подобрана под себя. Простые, черные, слоновой кости газыри, черный бешмет, ремни портупеи и пояса, отличной сыромяти с малой серебряной отделкой: все было скромно, просто: "по-джигитски". Драгоценный кинжал в серебре и такая же шашка, чуть скрашенная серебром в черни по ножнам были единственными украшениями одежды Великого Князя. Он сидел на рослом, соответствующем его могучему сложению, темно-караковом статном коне, выведенном из Задонья, сухом и легком. Набор его седла, тоже простой, сыромятный, был лишь кое-где тронут серебряными бляшками.

   На высоком горском седле Великий Князь сидел легко и ловко, по-охотницки. Во всей его осанке был тот навык уметь носить любое платье, во всяком наряде быть прекрасным и обаятельным, что не дается никакою выучкою, но является наследием целого ряда высоких предков. В нем было "Романовское" обаяние и "Романовский" такт. Он вызывал к себе чувства восхищения. Горцы его обожали. Не было ему другого имени, как: - "наш князь". "Солнце на небе - Государь на земле, Государев брат с нами". Безконечно далекий и высокий, "Великий" и "Высочество", он был вместе с тем трогательно близок к своим всадникам. Точно какой-нибудь "свой" родовитый князь.

   Его лицо, гладко бритое, с подстриженными усами, несмотря на отсутствие бороды, очень напоминало лицо его отца Императора Александра III, каким был он в молодости, в бытность Наследником Цесаревичем. Лицо это было бледно и устало. Тяжелая болезнь - язва в желудке - наложила на него печать страдания. Синевато-серые большие глаза с ласковою приветливостью смотрели в глаза каждого солдата.

   Старый Ржонд с адютантом шагом заехали к Великому Князю и стали с боку небольшой его свиты. Петрик заблаговременно оттянул от Старого Ржонда и, приблизившись к Великому Князю, щеголяя своею ездой и прекрасной выездкой Одалиски, "на пятачке" поднял ее в галоп и крутым вольтом подъехал к Великому Князю.

   Сам отличный наздник, "спортсмен" и любитель лошади, в Гатчине, на своем Тярлевском ипподроме, скакавший с офицерами Лейб-Гвардии Кирасирского Ее Величества полка на самых трудных стипльчезах, Великий Князь оценил и лошадь, и офицера, и обратил на них внимание. С "Романовскою" памятью он сейчас же вспомнил, где он видал этого молодца офицера. Он мельком взглянул на погоны Петрика и сказал:

   - Ротмистр Ранцев?

   - Ротмистр Ранцев, Ваше Императорское Высочество.

   - Вы раньше служили в Лейб-Мариенбургском моего Брата полку?

   - Так точно, Ваше Императорское Высочество.

   Великий Князь, в своей личной частной жизни знавший, какие обстоятельства иногда заставляют менять место службы, ничего не спросил об этом у Петрика, но еще ласковее посмотрел на него.

   - Вы взяли в третьем году на Красносельской скачке первый Императорский приз?

   - Второй, Ваше Императорское Высочество.

   - На этой самой лошади?

   - Так точно, Ваше Императорское Высочество.

   - Какого она завода?

   - Михаила Ивановича Лазарева, Ваше Императорское Высочество.

   - Да... Вижу... Помню...

   Вопросы и ответы следовали быстро один за другим. Петрик с тем особым искусством строевого офицера смотрел прямо в глаза Великому Князю и в то же время видел проходивших мимо него солдат его сотни. Ни одна мелочь в ней не ускользала от его взгляда. Все видел он и всем любовался. Прекрасна была его сотня. Серые, желтые, карие, синие глаза в ресницах, густо припудренных дорожною пылью, зорко смотрели в глаза Великого Князя. Белые монгольские лошади с широкими грудями - настоящие львы - гордо шагали мимо. И они показались прекрасными... В свои ответы Петрик вкладывал щегольство короткостью и точностью. Титул звучал четко. Во всем был пример солдатам. Везде звучала та бодрость, что прежде всего, прежде самой храбрости, требовал от офицера Суворов.

   "Наш-то сотенный с самим Великим Князем как!.. Ну и ну", - казалось, говорили солдатские лица.

   Первый взвод миновал Великого Князя. На дистанции два шага показались взводный Похилко и с ним рядом правофланговый унтер-офицер Дулин. Они молодецки вскинули на Великого Князя головы. За ними частоколом надвигались пики первого отделения.

   Спокойно и громко сказал Великий Князь:

   - Здорово, молодцы Заамурцы!

   Люди набрали воздуха и дружно ответили.

   "О-го-го-го"... понеслось по полям.

   И странная мысль мелькнула в это мгновение у Петрика. "Этих людей и его самого, Петрика, Великий Князь видит в первый и последний раз в жизни". И Петрику показалось, что такая же мысль должна была быть и у самого Великого Князя, и у офицеров его свиты, и у солдат его бравой сотни.

   Когда, лихо избочась, проехал вахмистр Разбегаев и командир 2-й сотни ротмистр Бананов некрасивой тропотцой на маленькой монголке заехал на место Петрика, Петрик поднял Одалиску в галоп и поскакал догонять голову своей сотни.

   - Молодец у вас командир, - ни к кому не обращаясь, сказал Великий Князь и стал пропускать мимо себя 2-ю сотню.

   С версту отошел Петрик от местечка, когда сзади раздались крики команды: "смирно... равнение направо"...

   Петрик оглянулся. Правее сотен, прямо полями, быстро скакала красивая группа всадников. Алые, голубые и белые башлыки крыльями реяли за плечами. Впереди всех, выделяясь легкою своею посадкою, скакал Великий Князь. Его конь не чуял всадника под собою. За ним, в коричневой черкеске на сытом вороном коне, скакал его начальник штаба, генерал Юзефович, адъютанты, их Заамурский бригадный командир, Старый Ржонд и всадники ординарцы. Их скачка была легка, и прозрачная пыль неслась за ними тонким и длинным облаком. Было что-то волнующее в этой скачке Государева брата, окруженного толпою нарядных горских всадников на их легких конях. Звало к подвигу и победе.

  

  

   Великий Князь взял вправо от шоссе, поскакал полями и скоро скрылся в неглубокой балочке. Только легкая пыль показывала, где он скакал.

   Заамурская бригада по шоссе подошла к отвершку оврага и стала спускаться в него. Овраг наполнился белыми лошадьми и людьми в свежих зелено-серых "защитных" рубахах.

   Раздались команды: "стой" и "слезай".

   Бригада стала в резерве.

   Бригадный генерал с адъютантом поехали туда, куда поскакал Великий Князь, узнавать обстановку. Старый Ржонд и Петрик с офицерами выбрались на край оврага и легли на траве.

   Было часов около пяти. Солнце сильно, уже по-летнему, пекло. Кругом были поля, чуть колышимые легким, временами набегавшим ветерком. В двух верстах от них на ровном поле были видны постройки станции Званец, окруженные кустами акации и сирени. На путях не было ни одного вагона. Около боковой пристройки легкий поднимался дымок. Там копошились люди. Дымили кухни ополченских рот. У станции живописной группой расположились вестовые с лошадьми. Великий Князь был там. Далеко за станцией синим кустом стояла невысокая роща. За оврагом, там, куда узкой лентой уходили железные пути, полого поднимаясь на невысокий холм, шли поля, покрытые низкими хлебами. Небосвод был ими закрыт. Петрик развернул карту и опознался по ней. На запад от них, верстах в шести, должен был быть Днестр. На нем неприятель. Но все кругом было по-прежнему, мирно и тихо.

   - Мне говорили в свите, - сказал Старый Ржонд, - с утра был бой за Званцем. Это у станции.... Наши будто оставили Подлещики, взорвали мосты через Днестр и заняли позицию вот где-то здесь в полях, где еще заранее были нарыты окопы. Там спешенные горцы и ополченцы. Вот, значит, в какой переплет мы с тобой попадаем. Ежели что будет: в чужом пиру похмелье. - Старый Ржонд зевнул, разлегся на спине и надвинул на самые глаза фуражку. - Да, видать, ничего не будет, - промычал он.

   Было тихо, как бывает в знойные летние дни. Ветерок прекратился. Было слышно, как жужжали мухи. Петрик видел, как в траве между тонких былинок ползали муравьи. С каким-то особым интересом наблюдал он за ними. Голова была пуста. Никакая мысль не владела им. Чуть клонило ко сну.

   Вдруг далекий и новый, неслыханный и странный звук народился в самом небе, в бездонной его вышине. Там что-то застрекотало сначала нежно, потом все громче и сильнее. Петрик сейчас же вспомнил, где он слышал такие точно звуки. Петербург, Коломяжское поле, Гатчино и Красное Село вспомнились ему. Он поднял голову. Конечно... аэроплан....

   Его солдаты и Старый Ржонд, никогда еще не видавшие самолетов, стали с удивлением прислушиваться и присматриваться, поднимая головы.

   - Глянь-ка, чего-й-то там лятить. - Раздались голоса.

   - Птица не птица, а чего-то дюже даже большое.

   - А скоро как летит. Вот те и птица.

   - Дурной. Не слыхал, что ли, никогда.... Ероплан прозывается.

   - Ваше высокоблагородие, это чего же он делать будет?

   - Наш это или его?

   - Подлетит ближе... Посмотрим....

   Бинокли были устремлены на летящую точку. А она с густым и уже точно тревожным жужжанием приближалась и росла. Стали видны распластанные крылья и, точно брюшко насекомого, толстый корпус машины. В золотых лучах солнца чуть сквозили, просвечивая, крылья. Легкий "фюзеляж" был, как лапки насекомого - и весь аппарат казался громадной цикадой.

   Ясно стал виден на крыльях большой германский черный крест...

   "Его" аппарат...

   - Это их, - сказал Петрик, - Фоккер.

   Наступила тяжелая томительная тишина. Разговоры и замечания смолкли.

   В полете аэроплана было что-то зловещее. Летний день померк. В комок сжималось сердце.

   "Что ему там надо?.. Что он будет делать"?

   И только подумали это, страшная безпорядочная трескотня ружей раздалась у станции и разорвала томящую тишину. Ополченцы стреляли по аэроплану.

   - Ишь ты как садят, - заговорили солдаты.

   - А ему хоть бы что.

   - В белый свет, как в копеечку.

   - И не покачнет.

   - А вот и попало. Вишь, как задымил.

   - Это он сигнал подает, - сказал Петрик.- Для артиллерии.

   Теперь все стояли, кто с биноклем у глаз, кто глядя простыми глазами, и следили за аэропланом. И сразу, от присутствия там, в небе, кого-то чужого - неприятеля - все вокруг: белые постройки станции Званец, обычно, должно быть, тоскливо-скучные в широком просторе полей, белые акации, раскинувшие нежную свою листву, шоссе, обсаженное низкими яблонями в цвету, упиравшееся в станцию, - все, такое обыденное и однообразное, - стало страшным, важным и зловещим. Аэроплан описал дугу и стал удаляться от Званца.

   В струнку вытянулся Ферфаксов. Он опустил руку с биноклем, и желтыми собачьими глазами глядел на темное облако, нависшее над станцией. Нечеловеческая тоска была в его взгляде.

   - Там... Великий Князь!.. - со страшной силой, с тоскою необычайною сказал он.

   Старый Ржонд и Петрик его поняли. Они ясно через стекла биноклей видели лошадей, стоявших на площадке перед станщей.

   - Там не только Великий Князь, - сказал Кудумцев, - там еще сотни людей. Да это и нас касается. Овраг, как снегом, забит нашими лошадьми. Не заметить этого нельзя... Что уже тут Великий Князь!

   Он заложил руки в карманы и медленно пошел к оврагу.

   - Толя!... что с тобой! - воскликнул Ферфаксов.

   Петрик догнал Кудумцева и так тихо, что никто, кроме Кудумцева, его не слышал, сказал:

   - Это что же, штабс-ротмистр? Интеллигентское "хи-хи-хи"?...

   Кудумцев побледнел и остановился. Одно мгновение они стояли так друг против друга, ломая свои взгляды. Медленно вынул Кудумцев руки из карманов и молча повернулся лицом к станции.

   В этот миг со стороны неприятеля народился новый звук. Точно страшный ураган несся в вышине, приближаясь к Званцу. И вдруг, обогнав звук этого страшного гула, у самой станции кудрявыми бурыми деревьями взвились высокие дымы, и густые, будто пушечные выстрелы, раздались там: - "бомм!... бомм!.. бомм"... Свист и вой чего-то неудержимо летящего понесся оттуда.

   Ополченские кашевары заметались у кухонь. Вестовые с лошадьми Великого Князя и его свиты стояли все так же неподвижно.

   И опять несся ураган и непонятно страшные в грохоте и визге вставали дымы разрывов.

   От станции редкой цепочкой потянулись назад раненые.

   Неприятель обстреливал Званец огнем тяжелой батареи.

  

  

   Великий Князь полевым, упругим по мягкому лугу галопом прискакал на станцию Званец. Резвый скок послушной сильной лошади, увлекаемой скачущими сзади лошадьми свиты, возбудил Великого Князя. Розовый румянец покрыл его щеки. Великий Князь соскочил с коня, бросил поводья лихо подлетевшему к нему всаднику-черкесу и вошел в подъезд. По залу в безпорядке были сдвинуты столы и скамьи. На полу валялось битое стекло и штукатурка. Буфетная стойка была пуста. Генерал, начальник участка, встретил рапортом Великого Князя.

   С утра здесь было горячо. Сильно доставалось от австрийских батарей, стоящих за деревней Раззявой, и одно время ополченцы стали сдавать и покидать окопы.

   - Ваше Императорское Высочество прислали нам конную батарею. Она карьером, как на учении, вынеслась на позицию... во мгновение ока открыла огонь и заставила австрийские батареи замолчать.... Командир батареи, фейерверкер 1-го орудия и четыре номерных убиты. Под командиром дивизиона, - он сам повел батарею - убита лошадь, - докладывал начальник участка.

   - Да... я это знаю... Я читал ваше донесение. Какая прекрасная смерть!.. Покажите, где это было?

   Великий Князь вышел на перрон. Под железной крышей, укрываясь от солнечного зноя, сидели хорошо по Петербургу знакомые Великому Князю полковник Дракуле, командир Ингушского конного полка и его адъютант, ротмистр Аранов. Подле были всадники-ординарцы. Все встали навстречу Великому Князю.

   - Было горячо? - протягивая породистую белую руку Дракуле, сказал Великий Князь.- Но ваши молодцами держались?

   - Мои ничего. Ополченцам было трудно. Первый раз в бою - и такой огонь!... Порастерялись немного.

   - Вот, Ваше Высочество, - говорил начальник участка, показывая на поля за железнодорожными путями. Не доезжая шагов пятидесяти до этой лощинки, все и произошло. Очень низко разорвался их снаряд. Все покрылось дымом... Ничего разобрать нельзя. Потом, видим, орудие скачет... А там, где это было - лежат люди и лошади, и оттуда пешком идет дивизионер. Мы и опомниться не успели, как батарея уже открыла огонь.

   - Никто не поверит, - сказал Дракуле, - что в современном бою так могло быть. Надо было это видеть! Как на Красносельском поле.

   - Когда-нибудь, - тихо сказал Великий Князь, - художник-баталист вдохновится этим подвигом конной батареи и запечатлеет его на полотне.

   - И никто не поверит. Скажут: батальная картинка, - сказал Дракуле.

   Аранов, в коричневой мягкой папахе и изящной черкеске с голубым башлыком за плечами, тонкий, юношески стройный, осклабился голым лицом и сказал Великому Князю.

   - Ваше Императорское Высочество, не угодно ли чаю, или вина? Наши ингуши на кухне растопили печь, вода кипит, чай заварен.

   - Нет.... Спасибо.... Раз так тихо, я сейчас и обратно поеду. Яков Борисович торопит меня с бумагами. - Великий Князь кивнул на своего начальника штаба.

   Он не успел еще сойти с платформы, как в небе показался аэроплан неприятеля. Великий Князь остановился и стал смотреть на него.

   Начальник участка подошел к Дракуле и сказал ему вполголоса:

   - Надо постараться увести отсюда Великого Князя. Как бы немец не стал бросать бомбы.

   Услыхал ли эти тихо сказанные слова Великий Князь, или, подозрительный ко всему, что касалось его оберегания, догадался, о чем тихо говорили генерал с командиром полка, он быстро повернулся к Аранову.

   - А впрочем, милый Александр Иванович, - пожалуйста... Я с удовольствием с вами выпью чаю.

   И, достав из большой кобуры бинокль, он стал разглядывать аэроплан:

   - Немецкий Фоккер, - сказал он. - Черный крест отлично виден.

   Ополченцы, а за ними и горцы, из окопов стали обстреливать аэроплан. Застреляли и кашевары за станцией.

   - Глупая, безцельная стрельба, - сказал Великий Князь. - Аэроплан летит так скоро и так высоко, что попасть в него может только случайная пуля. А что она может ему сделать? Надо попасть в самого летчика, или в резервуар с бензином. Сколько я видел аэропланов с простреленными пулями крыльями, сколько раз разговаривал с летчиками. Они за шумом мотора даже не слышат выстрелов и свиста пуль. Зря тратят патроны, а их и так у нас немного... Ага... Подает какой-то сигнал.

   - Он заметил вас, Ваше Императорское Высочество, - сказал начальник участка. В его голосе была тревога.

   - Александр Иванович, - обратился Дракуле к Аранову, - скажи, дорогой, чтобы перестали стрелять.

   Ординарцы побежали передавать приказание.

   - Очень трудно, Ваше Высочество, остановить людей от этого. Так и кажется - попадешь и свалишь такую птицу. Наши ведь в орлов на Кавказе пулей попадали.

   - Орел, Дракуле, парит на месте, а этот летит со скоростью чуть не сто верст в час.

   Гул летящих снарядов заставил всех примолкнуть. Лица генерала, Дракуле и Аранова стали напряженно бледны. Великий Князь, сохраняя полное спокойствие, сказал, шутя, напоминая анекдот.

   - Ну... Сашка, держись... Начинается!.. А что же чай?

   - Готов, Ваше Высочество, - под гул тяжких разрывов, особенно тщательно вытягиваясь, сказал Аранов.

   - Тяжелыми, - вздохнул Дракуле.

   - Хорошая наводка.... По дымку, данному аэропланом. Всего сажень сто не добросил, - сказал начальник участка.

   - Я сниму дымы разрывов. Отличный будет снимок. Борис! дайте мой аппарат.

   - Надо подождать новых, Ваше Высочество, - сказал Дракуле.

   - Ждать не приходится.... Вот они... - бросил Великий Князь и юношески легко побежал с аппаратом к дымам, откуда с воем неслись осколки.

   Снаряды разорвались почти на тех же местах, лишь один ударил подле станции, возле кашеваров. Гремя и звеня, поскакали назад кухни.

   - Узнайте, что там? - сказал, оборачиваясь, Великий Князь.

   Еще осколки тяжело падали на землю, когда он, расставив ноги, нацелился аппаратом и, щеголяя своим спокойствием, щелкнул затвором камеры.

   Сделав снимок, Великий Князь вернулся на перрон. Он посмотрел на бледные лица генералов и офицеров и понял, что волновались за него.

   - Ваше превосходительство, - подходя к начальнику участка, сказал полный молодой прапорщик ингуш, - Саратовцы телефонят: не могут держаться.

   - Какие пустяки, - вспылил, быстро краснея, генерал. - Обстрел не по ним. Скажите им: Великий Князь на станции и видит их!

   - Слушаюсь...

   Великий Князь подошел к широкой скамейке, приделанной к стене и покрашенной в темно-коричневую краску. Два ингуша там приготовили чай. Стояли стеклянные стаканы, железные эмалированные кружки, жестянки с печеньем и на серебряной бумаге лежали плитки шоколада.

   - Ну, это совсем разврат! Такое угощение, - садясь на широкую лавку, сказал Великий Князь. - Впрочем, под обстрелом можно. Садитесь, господа. Прошу. Где достали стаканы?

   Еще и еще ударили снаряды. Одни впереди, другие сзади станции. Теперь ожидали следующих - в самую станцию и потому никто из офицеров не ответил на вопрос Великого Князя.

   - В буфете нашли, Ваше Императорское Высочество, - сказал за офицеров, наливавший из железного чайника чай, ингуш всадник.

   Но третья роковая очередь не прилетела на станцию. Ангел Господень отвел руку неприятеля от Государева брата и не дал ему умереть от руки врага. Ему уготована была страшная смерть от своих.

   Немцы так же неожиданно, как начали, так и прекратили обстрел. Тишина летнего дня, грубо и резко нарушенная орудийным гулом и грохотом тяжелых разрывов, снова стала кругом.

   Великий Князь пил чай с офицерами.

   - Ваше Императорское Высочество, позвольте угостить вас шоколадом миньон... Вчера из Петрограда получил, - предложил успокоившийся начальник боевого участка.

   - Какие счастливые - третья бригада!

   - Идрис! - крикнул полный прапорщик ингуш - принеси ту коробку, что вчера привезли генералу.

   - Понимаю, ваша светлость.

   - Балуют, балуют вас, - сказал Великий Князь, обращаясь к начальнику участка. - Кто же это такой благодетель?

   - Кому же и побаловать, как не жене.

   - Постойте - я сниму вас здесь, и вы ей пошлете. Это будет интересный снимок - на позиции... Под обстрелом.

   Почти два часа пробыл Великий Князь на станции, ожидая нового обстрела. Он считал неприличным уехать раньше, и его начальник штаба, генерал Юзефович должен был смириться: бумаги подождут.

   В восьмом часу Великий Князь садился на коня у станции.

   - В ваше распоряжение, - сказал он провожавшему его начальнику участка, - я передаю восемь сотен Заамурской бригады. Они стоят в полутора верстах за вами. Ночью вас сменит пехота... Я думаю... ничего не случится.

   - Бог даст, Ваше Высочество....

   - Какой тихий вечер!...

   Великий Князь шагом поехал по полям, направляясь к шоссе.

   Провожавшие его начальник участка, командир бригады Заамурцев, полковник Дракуле и Аранов долго следили за ним.

   До самого шоссе Великий Князь ехал шагом. Потом закурила пылью мягкая обочина - пошли рысью.

   Солнце спускалось к Днестру. Было спокойно и тихо в теплом вечернем воздухе.

  

  

   Ополченцы, дагестанцы и ингуши сидели в окопах заблаговременно укрепленной инженерами позиции. На станции Званец начальник участка, командир Заамурской конной бригады, полковник Дракуле, Аранов и толстый прапорщик с голубыми в серебре погонами Ингушского полка пили чай с шоколадом. Знойный день догорал.

   От заамурцев был послан в сторону Подлещиков боевой разъезд из восьми солдат при красавце подпрапорщике.

   В той стороне, скрытой мягким перегибом пологого холма, поросшего низкой пшеницей, два раза начиналась и сейчас же прекращалась ружейная трескотня. Но так было весь день, и никто на это не обратил внимания.

   От станции, от прозрачных кружевных акаций потянулись длинные, холодные тени.

   - Ну, вот и день к концу, - вздыхая, сказал Дракуле. - Бог даст, додержимся до смены.

   Все промолчали. Слышно было, как толстый прапорщик шумно дул на горячую кружку с темным и мутным чаем да за станцией скверными словами ругались кашевары ополченских рот.

   - Это что? - настораживаясь и протягивая руку к путям, сказал Аранов. Его бледное, болезненное, не поддающееся загару лицо выразило тревогу и безпокойство. Слева и даже, - так показалось, - сзади пропела протяжно излетная пуля. Другая щелкнула по перрону.

  

   Все встали. Начальник участка и Дракуле пошли к краю платформы. Над станцией определенно свистали пули. И совсем невероятно было их направление.

   - Но ведь там... целая бригада генерала Бунте, - сказал дрогнувшим голосом Дракуле.

   - Да, должна была быть.

   Из-за перегиба холма, скрывавшего небосвод, показались скачущие на белых лошадях люди.

   - Сейчас узнаем, в чем дело, - сказал начальник участка.

   - От этих ополченцев всего можно ожидать.

   - Нет... Это австрийцы... Их это выстрелы.

   За скатом, и, казалось, совсем уже недалеко, двоили австрийские выстрелы: "та-пу!.. та-пу!.. та-пу!.." И все посвистывали над станцией на ветер пущенные пули.

   Рослый прапорщик - на груди призовая цепочка из скрещенных ружей - подскакал к станции и у самого перрона вкопал широкогрудого монгола в песок. Начальник участка быстро подошел к нему.

   - Что скажешь, молодец?

   - Ваше превосходительство, и двух верст отседова нет, идет наша пехота сюда цепью... А за ею, следом все поле, сколько видать, до самой реки - неприятель... Я насчитал шесть цепов у его. Идут и постреливают. Ходко идут... И двадцати минут не пройдет - здеся будет.

   Лицо начальника участка покрылось темною краскою.

   - Этого не может быть,- резко крикнул он. - Вы ошиблись, подпрапорщик!

   - Ваше превосходительство...

   Но генерал его не слушал. Развивая полами легкой желто-серой черкески, он быстро пошел к станционному двору, где в тени акаций были вестовые с лошадьми.

   - Бурханов, - крикнул он.

   Из толпы выделился стройный черкес с алым башлыком за плечами. Он побежал с двумя лошадьми к генералу.

   - Прикажешь что-нибудь сказать по телефону в штаб? - спросил генерала Дракуле.

   Генерал, не ответив, проверил пальцем подпруги седла своей лошади.

   - Ты понимаешь... Там великий князь.... Там обозы всего корпуса... Паника будет... - Нехорошо, - говорил, задыхаясь от волнения, Дракуле.

   Генерал уже сидел в седле на небольшой чистокровной, поджарой рыжей лошади.

   - Пока я не вернусь - ничего не говори... Я сам все скажу...

   - Твое дело... Великий Князь, однако... Предупредить надо.

   - Э! голубчик, лучше тебя знаю, - с отчаянием крикнул генерал.

   Он сжал ногами лошадь и стрелою кинул ее на холм, к тому перегибу, откуда прискакал только что подпрапорщик. Навстречу пулям. Далеко сзади него, рея алым башлыком, скакал, нахлестывая плетью лошадь, его ординарец черкес Бурханов.

   Дракуле и Аранов остались на краю перрона.

   - Что он?.. с ума сошел? - пожимая плечами, сказал Дракуле.

   - Да... положеньице. Кажется, еще не было такого, - проговорил, поджимая тонкие губы Аранов.

   И оба, беззаветно храбрые люди, опустив головы, пошли к оставленному ими чаю.

   Почувствовавшие что-то опасное ополченские кухни, сопровождаемые кашеварами, гремя и звеня, поехали рысью, удаляясь от станции. И по тому, как быстро опустели от нестроевого люда станционные дворы, всем стало ясно:

   Надвигалась катастрофа!

  

  

   Петрик сидел с Кудумцевым и Ферфаксовым на краю оврага. Он проследил, как уехал со станции Великий Князь. Он успокоился: Великому Князю не грозила опасность. Обстрел станции кончился, и опять стояла тишина. Где-то далеко, у самых Подлещиков, постреливали, но уже к этому привыкли, и выстрелы эти дополняли и точно подчеркивали мирную тишину окружающих балку полей.

   Говорили о конных атаках.

   - Я считаю, - сказал Кудумцев, - что при современном огне кавалерийские атаки абсолютно невозможны. Видал, как взяли в оборот станцию?.. Ну, так же возьмут и кавалерию.... Да, просто, лошади не пойдут на этот грохот разрывов.

   - Моя пойдет, - спокойно сказал Петрик. Он перекусил зубами бывший у него во рту стебелек и, выплюнув конец, добавил: - да ведь они, атаки-то эти, были, однако - и какие удачные... Слыхал про атаку барона Врангеля?.. А как Саблин атаковал!.. Мой знакомый!.. - В голосе Петрика прозвучала гордость.

   - Случай.

   - Э, милый мой... На войне всегда и везде случай. Вот и Суворову говорили, что ему де везет... Счастье... А знаешь, что он ответил?

   Кудумцев промолчал.

   - Сегодня счастье, завтра счастье - надо же когда-нибудь и ум.

   - Сказки арабские!... Не те времена теперь!.. Какой огонь!..

   - Вот мы учили в тактике, что конница может атаковать преимущественно потрясенную боем, разбитую, отступающую пехоту. А я думаю... я думаю... Наоборот...

   Петрик замолчал. Ему жаль было исповедывать свои затаенные, годами взлелеенные мысли и мечты перед человеком, не могущим их понять. Он сорвал новую былинку и закусил ее зубами.

   - Ты думаешь? - с живым интересом спросил Ферфаксов.

   Петрик посмотрел на его оживленное, до предела, до черноты загоревшее лицо и сказал:

   - Я думаю, не только расстроенную.... Именно: наоборот... Вот она - идет победоносная, гоня врага перед собою. Она только что испытала страшное напряжение нервов, одерживая победу и сламливая сопротивление неприятеля. Она, как переполненная чаша - прибавь каплю - и прольется. И вот тут-то и атаковать!.. Ты понимаешь это, Факс? Она победила, но она дошла до предела и драться больше она не может... Вот когда самое-то время - атаковать!

   - Построит каре, - пожимая плечами, холодно и, Ферфаксову показалось, - враждебно сказал Кудумцев, - замкнется в крепости свинца и штыков и расстреляет конницу, как куропаток.

   - Не расстреляет, - чуть слышно, поднимая к небу серо-голубые глаза, прошептал Петрик.

   - Ваше высокоблагородие, - раздался с вершины оврага голос Похилко, - к нам скачут. - Бригадный наш, и еще кто-й-то в черкеске.

   - Ну? - поднимаясь на ноги, сказал Петрик.

   - Бригадный машут фуражкой.... Круги над головою делают, чтобы, значит, садились... - докладывал Похилко.

   - Верно, и по домам, - зевая, сказал Кудумцев. - Пора и ужинать. Догадались ли наши кашевары, что нам сготовить?

   - Я приказал курицу сварить, - сказал Ферфаксов.

   - По коням! - скомандовал Петрик.

   Знак командира бригады увидали и в других сотнях.

   По всему оврагу раздавались команды полковых и сотенных командиров: - "по коням!.. по коням!.. садись!".

   Когда всадники подскакали к оврагу, в нем уже выравнивались, звеня пиками, взводы. Тесно жались монгольские белые кони.

   По указаниям прискакавшего генерала в черкеске, сотня за сотней, во взводных колоннах, торопливою рысью выезжали из оврага. Никто не знал, куда и зачем. Может быть, и правда: по домам, на ночлег?

   Но головные две сотни 21-го полка взяли направление туда, откуда по-прежнему, двоя, раздавались выстрелы. Две другие его сотни получили особую задачу и остались в овраге. Петрик видел, как в них слезали для спешенного боя люди и примыкали штыки. Сотня Петрика, разравнявшись, когда вылезала из оврага, выскочила на широкое поле и пошла во взводной колонне за 21-м полком. Оглянувшись, Петрик увидал, что за ним следовала только сотня Бананова, остальные две сотни их полка остались в овраге. Их колонну лихим карьером обогнал генерал в черкеске, за ним скакали их бригадный и Старый Ржонд. Солнце скрылось за небосвод. Алые потоки расплывались по небу за Днестром. Сотни шли навстречу закатному полымю, к неприятелю, и Петрик чутьем угадал: для конной атаки.

   Он оглянулся на сотню. Хмуро и сосредоточенно строго было лицо Кудумцева. За ним стройным рядом видны были лица солдат. Они были спокойны. На четвертом взводе темнобронзовое лицо Ферфаксова расплывалось в улыбку.

   Все шло хорошо. И как перед тем, как пускают на большой стипль-чез - поднялось теплое волнение от сердца, приглушило слух и притупило зрение. Петрик сквозь него почувствовал, что ему, как сотенному командиру, надо что-то делать, что-то сказать. И он звонко, наигранно строгим голосом крикнул:

   - Чище равнение!.. Подбери повод!

   Легким уклоном вверх шли перед ним поля молодой пшеницы и что было за ними, не было видно. Колонна из четырех сотен поднимала золотистую пыль и она относилась теплым вечерним ветерком назад. Старый Ржонд из головы колонны скомандовал:

   - В резервную колонну... Ма-арш... Направление по 1-й сотне двадцать второго...

   Шедшая перед Пе