Кок Поль Де - Вишенка

nbsp;   - Но, милостивый государь, чтобы сохранить мою репутацию, я должна была вести себя осторожно...

   - Скажите лучше, что вы перестали любить меня, что вид мой напоминал вам то прошлое, которое вы желали бы изгнать из своей жизни... Наконец... вы вышли замуж за господина де Фиервиль!

   - Отец мой потребовал моего согласия на этот брак, и у меня не было никакой причины, чтобы... отказать...

   - Никакой причины? Мне кажется, у вас была самая законная, самая уважительная, если бы вы ее сказали...

   - Обесчестив себя... покрыв позором седины моего отца.

   - Лучше не будем об этом говорить!.. Вы перестали любить меня... Когда я узнал о вашем супружестве, то, должен вам признаться, ваша неверность меня не огорчила, потому что я уже вас понял и оценил. Я уже не мог сказать себе: "Дочь моя теряла мать"... Бедная девочка никогда ее не имела...

   - Как вы строги ко мне, милостивый государь... как бесчеловечны!..

   - Потому что я уже давно собираюсь высказать вам все, что накипело у меня на душе... Да, вы вышли замуж без угрызений совести, без сожалений... а тогда еще моя бедная Клотильда не была для нас потеряна!.. Узнав, что вы замужем, я не захотел более лишать себя присутствия и ласк моей дочери. Я поспешил написать к кормилице. Эта женщина была уже тогда вдова, и ребенок ее умер. Ничто более не удерживало ее в родной деревеньке. Я нанял маленький домик в окрестностях Парижа и хотел там поместить ее... она с радостью приняла мое приглашение... Таким образом, я бы всякий день мог видеть мою дочь... Увы! Эти счастливые надежды не должны были осуществиться... Пьеретта Жерор продала свой дом и отправилась в Париж, где я ее ожидал с нетерпением, но тщетны были мои ожидания, она не приехала.

   - Вот чего я никогда не могла понять. Разве она уехала не в дилижансе?!

   - К несчастью, нет! Я же, видя, что она не является ко мне, поехал в деревню, где она жила, там мне сказали, что Пьеретта, взяв мою дочь, отправилась пешком в Монпелье. Обе были здоровы, когда оставили деревеньку. В Монпелье Пьеретта хотела взять место в дилижансе. Я навел справки в Монпелье, оказалось, что действительно в контору дилижансов приходила крестьянка с ребенком на руках, желая взять место в одной из карет, отправлявшихся в Париж, но, к несчастью, дилижанс уже уехал. Тогда Пьеретте пришла в голову пагубная мысль пойти одной на большую дорогу, в надежде встретить часто проезжающие там повозки купцов, отправляющихся на различные ярмарки и деревенские праздники. Эти люди за самую маленькую плату дают места путешественникам в своих повозках. Вероятно, Пьеретте попался на дороге такой попутчик, в этом нет и сомнения. Но потом, - куда она девалась? Где высадил ее купец? Вот чего я никак не мог узнать. Напали ли на нее в дороге? Обокрали ли, убили ли, что с ней случилось? Я не мог открыть... После тщетных поисков, с горя, я решился поступить на военную службу, надеясь пасть под пулями, но смерть бежит от тех, кто ее не страшится.

   - И вам досталось богатое наследство от одного из ваших родственников?

   - Да, но к чему мне это богатство? Я не могу никого им осчастливить.

   - Вы еще молоды, вы можете жениться.

   - Жениться? Нет, я этого не сделаю: если дочь моя еще жива, она одна будет иметь всю мою любовь.

   - Повторяю вам, любезный Арман, что вы неблагоразумны. Вполне могло случиться, что... эта девочка умерла во время своего переезда в Париж. Дети подвержены самым разным болезням, а кормилица, боясь ответственности, скрылась в другую местность, не уведомив вас о смерти ребенка.

   - Да... знаю, что можно и это предполагать.

   - Потом, если Клотильда и жива еще, то прошло столько времени, ей теперь было бы...

   - Двадцать два года с половиною.

   - Вот видите, почему бы вы могли ее узнать?

   - По этому предмету, сударыня.

   И господин Дюмарсель вынул спрятанный на груди его маленький стеклянный медальон, в котором лежали волосы, составлявшие цифры, цветок и различные украшения.

   - Я приказал сделать два совершенно одинаковых медальона: один из них я повесил на шею моей дочери, запретив кормилице когда-либо его снимать с нее, другой же оставил у себя.

   - И вы думаете, что, выросши, эта бедная Клотильда все продолжала носить его?

   - Без сомнения, я полагаю, что если мы владеем предметом, посредством которого можем надеяться отыскать когда-нибудь своих родителей, получить имя, найти семью, как бы бедна она не была, то подобный предмет для нас выше всякой драгоценности.

   Госпожа де Фиервиль замолчала, и некоторое время оба не говорили ни слова. Наконец тетка Леона сказала равнодушным голосом:

   - Я овдовела... после нескольких лет супружества... к несчастью, у меня не было детей!..

   - Детей, - воскликнул господин Дюмарсель, бросив на нее строгий взгляд, - детей! Господь справедлив, он не дал их той, которая оттолкнула от себя свою дочь!..

   Движение гнева и нетерпения вырвалось у госпожи де Фиервиль, но, стараясь сдержать себя, она возразила:

   - Кажется, милостивый государь, вы пришли сегодня ко мне с заранее предвзятым намерением... говорить мне колкости... Очень хорошо... выливайте свой гнев... я слишком хорошо воспитана, чтобы отвечать вам.

   - Нет, я пришел к вам, Чтобы поговорить с вами о моей дочери... о моих тщетных поисках... я все думаю, что этот предмет должен вас занимать... вижу, что я ошибся... Впредь не буду больше говорить о том, что вы желаете забыть.

   После этих слов молчание возобновилось, и его прервала опять же госпожа де Фиервиль.

   - Извините, пожалуйста, милостивый государь, если я нарушу нить ваших размышлений... но мне надо задать вам несколько вопросов...

   - Спрашивайте, сударыня, я к вашим услугам.

   - Вы, вероятно, знаете, что племянник мой, Леон Дальбон, который мог бы составить блестящую партию, женился... на гризетке.

   - Да, мне сказали, - отвечал, улыбаясь, господин Дюмарсель, - что племянник ваш женился по любви... Это, конечно, должно вам казаться весьма странным, потому что вы не понимаете подобных союзов.

   - Да, я не понимаю, как человек в положении моего племянника может породниться бог знаете какими людьми... Какой-то господин Сабреташ... старый солдат... это дядя его жены... Как лестно находиться в обществе такого господина, который выражается как извозчик!.. Но этот ужасный Сабреташ... хвалился, что он и племянница его знакомы с вами... неужели это правда? Что же касается меня, то, признаюсь, мне это показалось так необыкновенно, что я не поверила.

   - Напрасно, сударыня... я действительно знаю этого старого ветерана и его племянницу Агату... прелестную молодую девушку, потому что, когда я ее увидел в первый раз, она еще не была замужем... Она понравилась мне с первого взгляда... так приятно было слышать ее нежный голос... вся ее особа заинтересовала меня в высшей степени...

   - Боже мой, милостивый государь, вы говорите о ней с таким жаром... что я могу опасаться за спокойствие моего племянника.

   - Я говорю, что чувствую, и нахожу, что нет надобности скрывать свое мнение, если оно искренно и правдиво. О чувствах же, которые испытываю к этой молодой женщине, я могу громко говорить всем и каждому, не краснея.

   При этом ответе госпожа де Фиервиль не может скрыть свою досаду и с гневом сжимает и комкает попавшиеся ей под руку бумаги.

   - Но вот что неоспоримо, - говорит она, - это то, что мой племянник отлично сознает, что он никуда не может показаться со своей женою в свете. Она была бы положительно не на своем месте. Потому в самый день свадьбы он уехал с женою в Бретань, в поместье свое "Большие дубы". Они жили там, как медведи в берлоге, не принимая никого из соседей.

   - Вы, вероятно, посетили их там, сударыня?

   - Да, милостивый государь, я не хотела противиться своему любопытству, я желала видеть, что это за чудо, которое скрывают от всех.

   - Что же? Не нашли ли вы, что в этой молодой женщине есть какое-то очарование, есть нечто, что так и влечет к ней?..

   - Нет... она хороша, я этого не отрицаю... но есть тысячи женщин гораздо лучше ее. Племянник и его... супруга пробыли два года в Бретани, потом в один прекрасный день уехали в Италию.

   - Да, но они уже несколько дней как в Париже. Леон и Агата возвратились из своего путешествия.

   - А! Вы это знаете?

   - Да, знаю, сударыня, потому что я вчера видел Сабреташа, и он меня известил о возвращении своей племянницы... он в восторге.

   - Позвольте, однако, спросить у вас, милостивый государь, если это не будет нескромностью с моей стороны, где вы познакомились с этими людьми?

   - Этими людьми?.. Боже мой, сударыня, почти всегда случай доставляет знакомства... Сабреташ был несчастлив, племянница его очень больна, и я воспользовался возможностью быть полезным старому солдату.

   - То есть вы дали ему работу!

   - Именно так.

   - Чем занимается этот господин? Кажется, шьет сапоги?

   - Нет, сударыня, он маляр.

   - Это восхитительно!.. И сказать, что мой племянника взял себе жену из семейства господина Сабреташа!

   - Что же тут дурного? Сабреташ честный человек. Прежде он защищал свою Родину, а теперь поддерживает свое семейство... я горжусь, что могу пожать руку такому человеку... К несчастью, истинно честные люди, безупречного поведения, редки на свете! И когда встретим таких людей, ими нельзя пренебрегать... к какому бы слою общества они ни принадлежали.

   - Не спорю!.. Этот дядя может быть феникс честности! Что же касается его племянницы, ручаюсь, что тут совсем все наоборот.

   - Как можете вы так говорить!.. Ведь это жена вашего племянника!

   - Да, я говорю так о женщине, которая не должна была стать его супругой... которая его обманула, я в этом уверена... выдала себя за добродетель, которой не была.

   - Такие подозрения... О! Как это дурно! Что вам сделала госпожа Дальбон, что вы ее так браните?

   - Повторяю вам, что меня она не обманет... что ее жеманный вид... любовь, которую она показывает мужу... все это не заставит меня переменить мое мнение. Я заметила такие вещи, которые убедили меня, что я права, сомневаясь в добродетели этой дамы.

   При этих словах господин Дюмарсель встал, взял свою шляпу и, кланяясь госпоже де Фиервиль, сказал:

   - Я не хочу более слушать, как клевещут на особу, в которой я принимаю сердечное участие... Прощайте, сударыня.

   - Как, милостивый государь, вы уходите, потому что я не разделяю вашего пристрастия к госпоже Дальбон?.. Это уже слишком!

   - Что делать! Я не могу слышать, как бранят тех, кого я люблю...

   - Но когда они этого заслуживают? Чтобы обвинять кого, надо иметь доказательства, иначе это будет только клевета.

   - Хорошо же, я докажу вам, что все, что я сказала об этой женщине, справедливо... я узнаю ее прошлое... докопаюсь до него... и поспешу тогда поделиться с вами моими открытиями... И вы увидите, оклеветала ли я ее!..

   - А в ожидании этого позвольте мне с вами проститься, сударыня.

   И господин Дюмарсель вышел, низко поклонившись госпоже де Фиервиль, которая гневно ударила рукою по стоявшему возле нее столику, восклицая:

   - Но она им всем вскружила голову, эта Агата!.. Ах, как я буду довольна, если мне удается доказать им, что я не обманулась, что я поняла ее лучше их.

  

   Пропутешествовав четыре месяца, посетив Швейцарию и часть Италии, Леон и его жена возвратились в Париж, по-прежнему счастливые, по-прежнему любящие друг друга, как в первые минуты супружества. Подозрения, которые хотела возбудить в Леоне госпожа де Фиервиль, не пустили корней в его сердце. До своего брака с ним Вишенка так откровенно ему все рассказала, что ему и в голову не приходило, чтобы она вздумала его обманывать.

   Они приехали в Париж, потому что у Леона были дела в городе, и ему не хотелось оставлять Вишенку одну в "Больших дубах". Молодые супруги располагали провести зиму в Париже и с наступлением весны возвратиться в Бретань.

   Вишенке очень хотелось жить в Париже как можно уединеннее, но для богатых людей это не всегда возможно. Молодая женщина не желала выезжать в свет, но всегда просила Леона не отказываться от приглашений, которые сыпались на него со всех сторон. Но Леон предпочитал всем светским удовольствиям общество своей жены. Он очень любил театр, часто ездил туда с Вишенкой, которая сначала скрывалась в глубине ложи, едва осмеливаясь осмотреть партер, но мало-помалу попривыкла, перестала прятаться, тем более что видела, как Леон доволен, что она стала менее робка и застенчива.

   Гастон Брумиер посетил в Париже молодых супругов. Он был все так же сердечно предан своему другу и оказывал Вишенке самое почтительное внимание, но посещения его были непродолжительны, и он всегда старался приходить, когда Леон был дома.

   Этот последний замечал все это, но на что он мог пожаловаться? На то, что друг его не хотел ухаживать за его женой... он не был из числа таких мужей.

   Вскоре по приезде в Париж Леон сказал жене:

   - Душа моя, нам предстоит выполнить нечто... весьма неприятное для нас... но, живя в свете, нельзя пренебрегать некоторыми обязанностями.

   - Я угадала, друг мой, мы должны отправиться с визитом к твоей тетке?

   - Да, душа моя, она приезжала к нам в "Большие дубы", и если мы, находясь в Париже, не посетим ее, то поступим против всех приличий.

   - Так поедем, друг мой... Но она после этого не поселится у нас в Париже, так, как в "Больших дубах?"

   - О, нет, успокойся. В Париже каждый живет у себя. Потом, тетка моя, уезжая от нас, была немного сердита на меня, и легко может случиться, что она нас и не примет, но мы отдадим визит вежливости, и этого будет достаточно.

   - Ах, какое бы это было счастье, если бы она нас не приняла... потому что я всегда дрожу перед ней... хотя, право, она мне совсем не противна.

   - Когда ты хочешь, чтобы мы поехали?

   - Чем скорее, тем лучше...

   - Ты права, мы поедем завтра. Будь готова к двум часам и оденься попараднее.

   - Попараднее?

   - Конечно. Если нас примут, то пусть видят, что это церемонный визит.

   На другой день Вишенка оделась так, как желал ее муж: шелк, бархат, брильянты и великолепная шаль. Все это могло бы сделать ее красивой, если бы она и без украшений не была прелестной, милой, грациозной. Она так свободно и непринужденно держалась в своем парадном наряде, как будто век его носила.

   В два часа с четвертью пополудни карета Леона остановилась у подъезда дома, где жила госпожа де Фиервиль, на улице Святого Доминика. Лакей, ходивший спросить, у себя ли эта дама, пришел с ответом, что она дома и что сегодня у нее приемный день.

   - Мы славно попали, - сказал Леон, смотря на жену. - Но делать нечего, пойдем.

   Госпожа де Фиервиль была в гостиной, там же находились только что приехавшие к ней дама и ее супруг.

   Этот господин носил фамилию Шалюпо: ему было пятьдесят лет, маленький ростом, весьма некрасивый собою, с красными ушами и красным лицом, с глупым нахальным видом. Одним словом, это была одна из тех личностей, которых часто встречаешь в свете, воображающая, что, имея деньги, она имеет ум. Такие люди признают достоинства только у богачей в надежде, что им будут платить тем же.

   Супруга почти одних с ним лет: высокая, сухая, костлявая, с длинным лицом и кислым видом, который, по ее мнению, есть выражение хорошего тона. Она страшно ревнует своего мужа и часто называет его негодяем, что господин Шалюпо выслушивает с улыбкой. Это звание, кажется, весьма льстит его самолюбию.

   Супружеская чета находилась с госпожою де Фиервиль в дружеских отношениях, как говорится в свете, но, выражаясь точнее, это была только взаимная передача сплетен.

   Разговаривали о последнем бале госпожи X***, о вечере, данном госпожою Б***, о великолепном наряде такой-то, о том, как смешно танцевала такая-то. Одним словом, перебирали по косточкам всех своих знакомых, когда вошедший слуга доложил о приезде господина и госпожи Дальбон.

   - Наконец-то они решились приехать ко мне, - брезгливо пробормотала госпожа де Фиервиль. - Просите их, - сказала она слуге.

   Потом, обращаясь к супругам Шалюпо, прибавила:

   - Вы сейчас увидите моего племянника с его женой. Большая удача для вас, потому что он никому ее не показывает.

   Через несколько минут Леон и жена его входили в гостиную. Вишенка поклонилась присутствующим так непринужденно, так грациозно, что сама госпожа де Фиервиль изумилась. Она приняла племянника и Вишенку с натянутою церемонностью и вежливостью.

   Господин Шалюпо обомлел от восторга при виде Вишенки, он едва мог оторвать от нее глаза, и то только тогда, когда на него взглядывала его жена. У госпожи Шалюпо сделался еще более кислый вид: это была ее привычка, когда она встречалась с хорошенькой женщиной.

   Вишенка вежливо поклонилась гостям госпожи де Фиервиль, впрочем не обратив на них никакого внимания.

   Леон старался показать, что не замечает насмешливого вида своей тетки.

   - Вот вы и возвратились из вашего путешествия, племянник? - говорит, обращаясь к Леону, госпожа де Фиервиль.

   - Да, тетушка, мы возвратились, мы были в Швейцарии, в Италии. Мы очень весело провели время, в особенности в Неаполе, это чудный город!

   - Чтобы составить себе полное понятие об этом прелестном крае, надо непременно побывать там, - говорит Вишенка.

   - Вы тоже все собираетесь повезти меня в Италию, - сказала госпожа Шалюпо, обращаясь к своему мужу, который более чем раскраснелся, смотря на Вишенку.

   - Да, да, милый друг, действительно, мы об этом часто говорили... об этом путешествии... мы поедем, конечно, путевые издержки не могут нас задерживать. На что бы ни тратить деньги, мне все равно, только бы весело проводить время, когда есть средства.

   - Что касается Швейцарии, - продолжал Леон, - то это очень красивый, очень величественный, но отнюдь не веселый край... Пусть восхищаются сколько угодно высокими горами, покрытыми вечным снегом, которые как будто служат лестницами, чтобы достигнуть облаков, я предпочитаю свежую зелень снегам, и запах апельсиновых деревьев тому воздуху, которым дышат в швейцарских шале.

   - Да, - бормочет господин Шалюпо с расстроенным видом, - да, эти шале... там делают сыр... действительно, не замечал, что он пахнет померанцем.

   - Надолго ли вы приехали в Париж, племянник? Я думала, что вы отказались от столичной Жизни.

   - Я пробуду здесь столько времени, сколько будет угодно моей жене, это совершенно зависит от ее воли, но так как почти всегда мы желаем одного и того же, то... решит она.

   - Боже мой, друг мой... я сделаю как тебе будет угодно.

   - Какие голубки, - говорит, насмешливо улыбаясь, госпожа де Фиервиль. - Право, из вас обоих надо бы набить чучел... Ах, извините, я хотела сказать, что вас обоих надо вставить в рамку.

   - Очень может быть, тетушка, что в глазах некоторых особ счастливое супружество кажется смешным, но жена моя и я имеем слабость предпочитать свое счастье тому, что люди говорят. Не правда ли, Агата?

   - Я думаю так же, как ты, друг мой.

   Госпожа де Фиервиль, стараясь замять этот разговор, поспешно обращается к господину Шалюпо:

   - Как понравилась вам новая опера? Я видела вас в театре прошлую пятницу.

   Но вместо того чтобы отвечать, господин Шалюпо продолжает смотреть на Вишенку, и глаза его принимают испуганное выражение.

   - Разве вы не слышите, милостивый государь, - гневно говорит ему жена, - что у вас спрашивает госпожа де Фиервиль?

   - Ах, извините!.. Да... да... Я слышал... я не слышал...

   - Я спрашивала вас, милостивый государь, как понравилась вам музыка последней оперы.

   - Музыка? Да... не знаю... я думаю, что я ничего не слышал!..

   - Да что это с вами такое сегодня, милостивый государь! - вскрикивает госпожа Шалюпо. - Где находятся ваши мысли? Вы так рассеянны, это ни на что не похоже! Я вас не узнаю! Вы были в опере в прошлую пятницу и не слышали музыки?

   Господин Шалюпо старается оправиться, он смеется, сморкается, делает вид, что чихает, но ясно заметно, что он все это для того, чтобы не выдать мысль, которая его преследует.

   От госпожи де Фиервиль не скрылось ни его волнение, ни замешательство, которое обнаруживалось по мере того, как он вглядывался в жену ее племянника, но она ничем не выдает, что заметила странности поведения, напротив, стараясь вывести его из затруднительного положения, говорит:

   - Ах, боже мой, милая госпожа Шалюпо, неужели вы будете ссориться со своим мужем из-за того, что он мало слушал музыку... и много смотрел на ложи. Иногда замечаешь в ложах особ, с которыми давно не виделся... случай доставляет такие непредвиденные встречи...

   - Действительно, сударыня, случай... и потом бывает сходство, которое вас поражает... обманывает!

   - Разве вы отыскали в опере какого-нибудь своего давнишнего знакомого? Вы мне ничего об этом не говорили.

   - Я, милый друг? Но я сидел рядом с оркестром... и был очень доволен музыкой.

   - А только что говорили, что ничего не слышали... Господин Шалюпо, очень странно!..

   Леона и его жену его разговор этот мало занимает, посидев еще немного, встают и прощаются с госпожою де Фиервиль, для которой этот скорый отъезд как будто неприятен.

   - Как! Вы уезжаете, - говорит она, - но вы только что приехали... Вы со мной так церемонны.

   - Нам предстоит сделать еще много визитов, - холодно отвечает Леон, - и у нас очень мало свободного времени, потому позвольте засвидетельствовать вам наше почтение.

   И с этими словами молодые супруги кланяются и уезжают.

   Вишенка вздохнула свободнее, вышедши от госпожи де Фиервиль, а Леон, взяв ее за руку, сказал ей:

   - Успокойся душа моя, мы сюда долго не заглянем. Если бы тетка моя приняла нас приветливо, была бы хотя немного любезна с тобою, я бы сказал тебе: "Хотя изредка, но надо с ней встречаться". Получая от нее в ответ только иронию, насмешки, злобные слова. О! В таком случае, моя гордая тетушка, не бойтесь, мы не потревожим вас своими визитами.

   После отъезда молодых супругов господин и госпожа Шалюпо тоже хотели уехать, но госпожа де Фиервиль ни за что не желала их отпустить, она усадила возле себя сухопарую, высокую даму и, держа ее за руку, сказала:

   - Прошу вас, не оставляйте меня так скоро, посидите еще немного. И потом мне очень хочется знать ваше мнение... о жене моего племянника. Скажите мне, моя красавица, как вы ее находите?

   - Я... боже мой... вы знаете, я не имею привычки наблюдать. Наконец... у всякого свой вкус, эта дама хорошенькая, конечно... но, такая красота мне не нравится... Нет ничего правильного в чертах ее лица... они ни греческие, ни римские... не знаешь, что это такое.

   - Я с вами согласна... не знаешь, что это такое... Мне очень нравится это определение!.. А вы господин Шалюпо... каково ваше мнение?

   Господин Шалюпо был погружен в свои размышления, и жена крепко ущипнув его за руку, воскликнула:

   - Как, опять! О чем вы думаете, Неморин? Скажите! Сейчас же скажите!

   Неморин с живостью поднял голову и, стараясь придать себе невинный вид, отвечал:

   - Ни о чем, душенька, клянусь тебе, ни о чем...

   - Гм. Какое вы чудовище, Неморин! Вы, верно, мечтаете о какой-нибудь вашей новой победе... Если бы вы знали, милейшая госпожа де Фиервиль, какой ловелас мой муж!..

   - В самом деле!.. Господин Шалюпо - соблазнитель?..

   - Не думайте этого, сударыня, жена моя шутит!

   - Нет, милостивый государь, я не шучу!.. К тому же вы довольно известны в свете своими похождениями! И если бы я хотела сказать все, что я знаю... все, что вы сделали ужасного! Ах, моя милая, все мужчины негодяи, и вы очень счастливы, что вы вдова...

   - Вы не говорите то, что думаете, моя милая, - отвечала, улыбаясь, госпожа де Фиервиль, - но я возвращаюсь к моему вопросу: господин Шалюпо, как вы находите жену моего племянника?

   - В самом деле, муж мой должен это знать, потому что он достаточно смотрел на эту даму!

   - Я! - бормочет смущенный Шалюпо. - Но я ее не знаю...

   - А! Это уже не даром! - говорит длинная, сухая, дама, бросая яростный взгляд на своего мужа. - Вы ее не знаете... Не знаете дамы, которая только что сейчас отсюда вышла?

   - Ну да... нет... не знаю... то есть знаю теперь. Но прежде я ее не знал....

   - Кто вас спрашивает, знали ли вы ее прежде? Вас спрашивают, как вам показалась ее наружность?

   - Наружность?.. Такая, как у всех. В ней нет ничего необыкновенного...

   - Гм! Коварный обманщик... а почему вы так раскраснелись, смотря на эту даму?..

   - Может быть, от холода.

   - Здесь не холодно..

   - Ну, так от жары.

   - Послушайте, мой милый господин Шалюпо, - начала вкрадчивым голосом госпожа де Фиервиль, - позвольте мне вам высказать откровенно, что мне сейчас пришло в голову, надеюсь, что вы не сердитесь... потому что я нахожу, что, право, ни вам, ни супруги вашей сердиться тут не на что.

   - Говорите, моя добрая, - возразила госпожа Шалюпо, которую тревожат все эти предисловия.

   - Вот что, друзья мои, в то время как у меня сидел мой племянник с женою... я подумала... мне показалось... я очень могу ошибаться...

   - Ради бога, моя милая...

   - Мне показалось, что, увидев жену моего племянника, господин Шалюпо был поражен, удивлен так... как будто встретил особу, которую он знал прежде, но, по причинам, которых я не могу знать, желал скрыть, что он ее узнал.

   - У вас необыкновенно верный взгляд, моя красавица, - сказала госпожа Шалюпо, - действительно, лицо моего мужа выражало все это и еще многое другое. Отвечайте, Неморин, так ли говорит госпожа де Фиервиль?

   - Это все неправда, то есть, извините, я хочу сказать, что госпожа де Фиервиль ошибается... не знаю, почему вы непременно хотите, чтобы я знал эту даму...

   - Боже мой! Господин Шалюпо, мы совсем этого не хотим, я вас просто спросила; в этом нет ничего удивительного, если вы где-нибудь прежде встречали госпожу Дальбон. Она не из числа тех хорошо воспитанных молодых девушек, которые оставляют свою мать для того только, чтобы перейти в объятия супруга. Племянник мой имел глупость жениться на той, которую он... вероятно, встретил на каком-нибудь публичном бале.

   - А Неморин часто ездил в Мабиль и Прадо... я имею доказательства...

   - Не знаю, почему всегда желают выставить меня гулякой... негодяем... волокитой... Право, сударыни, вы же меня пытаете! Но нам не надо забывать, госпожа Шалюпо, что мы сегодня обедаем у дядюшки... а он ждать не любит... он садится за стол в четыре часа... это не по-столичному, но он уже так привык.

   И супруги прощаются с госпожою де Фиервиль, которая провожает их до дверей, осыпая их любезностями и выражениями дружбы.

   Оставшись одна, тетка Леона сказала себе: "Этот господин Шалюпо знает жену моего племянника... несомненно. Я открою эту тайну... я узнаю прошлое Агаты".

  

   Через несколько дней после своего визита к госпоже де Фиервиль Леон и жена его отправились в театр. Это единственное развлечение, которое они пользовали себе, живя в Париже, потому что они не ездили ни на балы, ни на вечера, ни на концерты, но театр нравился Вишенке, может быть из-за воспоминаний, что она сама некогда играла на сцене.

   Молодые супруги приехали в театр, где давали драму, привлекавшую толпу зрителей. Леон спросил себе ложу, и к нему явилась, чтобы проводить его туда, старая и чрезвычайно полная женщина с угреватым красным лицом; на ней было платье с цветными разводами, приподнятое на боках, как у пастушек на картинах Ватто; на голове ее был чепчик с измятыми цветами, прикрепленный к огромной черной фальшивой косе и фальшивыми же кудрям.

   Вишенка вздрогнула, увидев эту женщину, в которой она тотчас же узнала мать Альбертины, госпожу Гратанбуль, потому что это действительно была она.

   Служительница спросила у Леона:

   - Что вам угодно?

   - Есть ли у вас хорошая ложа?

   - Всегда имеется для благородных особ, милостивый государь. Потому что, понимаете, сейчас можно видеть, с кем имеешь дело, в особенности я, которая родилась за кулисами.

   - Я не спрашиваю вас, где вы родились, но есть ли у вас ложа?

   - Есть, и прелестная, из которой решительно все видно... с маленькой скамьей и даже подушкой для вашей дамы... несколькими подушками, если вы их любите, сударыня, если... если...

   Госпожа Гратанбуль не смогла окончить фразы, взглянув на Вишенку, она припомнила, что где-то видела эти черты, но где?..

   Молодая женщина в эту минуту дернула за рукав мужа, говоря:

   - Друг мой, я не хочу сидеть в ложе с этой стороны, пойдем дальше...

   - Как хочешь, милый друг.

   И юная чета удалилась, оставив госпожу Гратанбуль сначала ошеломленной, потом рассерженной: надо же, не взяли ту ложу, которую она предлагала!

   - Как, они уходят, а я им предлагаю княжескую ложу. Что случилось?

   - Вам не повезло, - сказала матери Альбертины другая служительница.

   - Это ничего не значит. Но вообразите себе, госпожа Финар, меня поразило лицо этой дамы... Верно, я ее знаю... впрочем, я видела столько лиц... Позвольте, однако же!.. Я припоминаю! Неужели это та самая юная особа, которая, в первый раз выступая на сцене, играла, как моя туфля! Она, стало быть, успешно повела свои дела... потому что на ней настоящая турецкая шаль... я в этом толк знаю... у моей дочери их было семь, при князе Чемизакове.

   - А у вас есть дочь, которая была так богата?

   - Еще бы! Три года тому назад у нее был дворец, карета, жокей... и я уж и не знаю что. Она называлась госпожа де Сант-Тюберез, а я - де Гратанбуль... Я отбросила свое де, устроившись в театр, потому что нужно именоваться, смотря по положению, которое занимаешь в обществе.

   - И ваша дочь промотала все это богатство?

   - Альбертина! Да, она промотает все золотое рудники Калифорнии и тех, кто их разрабатывает.

   - Где она теперь?

   - В России! Она непременно хотела поехать в Санкт... как бишь!.. в Санкт-Петербург; она полагает, что эта страна рублей принесет ей счастье, что она привезет их во множестве в Париж. Но я думаю, что она не будет в состоянии и себя-то привезти. Впрочем, это не моя вина, я ее предупреждала... я, которая знаю все обычаи европейских дворов, я ей сказала: "В России, моя милая, когда иностранцы наделают долгов, они должны заплатить их, иначе они не могут выехать из страны; я нахожу, что это варварский обычай... татарский... но это у них закон, и надо с ним согласоваться. Что ты там сделаешь, ты, которая часто не можешь заплатить за пучок салата наличными? Ты совсем запутаешься в долгах. И когда тебе вздумается возвратиться во Францию, тебе скажут: "Нет, милый ангел... так нельзя... извольте расплатиться, иначе мы вас не выпустим"." Я приводила ей в пример множество хорошеньких женщин, знакомых ей артисток, уехавших в Россию и очень желающих вернуться на родину, которые не могут этого сделать, все по случаю долгов. Ничто не помогло, она мне отвечала: "Я найду тысячу бояр, которые за меня заплатят". "Да, - говорю, - надейся на это". Но она все-таки уехала, и я уверена, что никогда оттуда не вернется.

   - Вы не желали с ней поехать?

   - Избави бог! Я не люблю холода. Если бы она ехала в Сирию, я бы не отказалась ее сопровождать, но в страну, где можно отморозить себе руки и ноги... покорно благодарю!

   - Госпожа Гратанбуль, займитесь вашими ложами... спрашивают особу, которая их отворяет.

   - Иду, иду, моя милая... Что прикажете, милостивый государь... вам билет... вам угодно взять первое место для вашей дамы?.. Его трудно достать... но посмотрим... для вас я постараюсь...

   И мать Альбертины, усадив на места пришедших даму и господина, возвратилась к своим приятельницам, восклицая:

   - Ах, боже мой! Откуда берется вся эта дрянь! И все занимают лучшие ложи, не умея даже вежливо обращаться.

   - Вы потерпели фиаско, госпожа Гратанбуль?

   - Полнейшее! Вообразите, я их поместила на первых местах... а дама не хотела взять скамеечку под ноги, господин отказался от афишки! Мне очень хотелось вывести их вон из ложи, сказав, что я ошиблась, что это ложа частного пристава. Надо признаться, мне с некоторого времени не везет.

   Например, вчера один господин со мной поссорился из-за того, что я вошла в ложу первая и не оставалась там целый час, расставляя скамеечки. Видите ли, что выдумал! Мне очень хотелось ему сказать: "За это, сударь, деньги платят". Но это еще не все: приходят две дамы и господин... прекрасно одетые, с отдельными билетами на места в общей ложе. Ну, говорю себе: "Здесь можно поживиться". Я подала дамам по скамеечке под ноги, которые они очень любезно приняли. "Хорошо! - думаю я. - Мне перепадет на руку". Они больше ничего не потребовали, и я не показывалась туда до последнего антракта, во время которого, притворив ложу, я сказала, улыбаясь, господину: "Ваши скамеечки, милостивый государь." Он посмотрел на меня с удивлением. Я повторила, кланяясь: "Я подала скамеечки под ноги этим дамам". - "А! Хорошо! Хорошо!" Я воображала, что он сейчас полезет в карман, не тут-то было... господин нагнулся, стал на четвереньки, вынул из-под ног своих дам скамеечки и с важностью подал мне их, говоря: "Вот они." Я так и окаменела!

   - На вашем месте, Гратанбуль, я бы разломала эти скамейки об его голову!

   - Вероятно, я что-либо в этом роде... и сделала бы, но обе дамы, видя, как поступил их спутник, поспешили вынуть свои кошельки и заплатили мне что следует.

   - И мужчина допустил это?

   - Не говоря ни слова, моя милая; он даже не шевельнулся. Вероятно, дамы же заплатили и за билеты в ложу и привезли этого господина в театр за свой счет, должно быть, они же и наняли карету. В какое время живем мы, дети мои! Как подумаешь, какие есть скряги!

   - Ну, не все мужчины таковы!

   - Да, на наше счастье! Если бы они были все такие, их бы следовало спрятать под стеклянный колпак и никогда не вынимать оттуда. Но пора мне идти на свое место. Я ужасно скучаю сегодняшний вечер. Послушайте, мои любезные, не составить ли нам во время антрактов партию в пикет... этак мы бы скоротали время!

   - Славно выдумала, а как же инспектор, который не позволяет нам даже читать, боясь, чтобы это нас не усыпило?

   - Здесь не имеешь право ни на какие развлечения. Но будь что будет, предлагаю разыграть бутылочку сидра. Ты согласна, Финар?

   Но прежде чем Финар ответила, в коридор за ложами вошел франт, стуча тростью и каблуками, посвистывая и раскачиваясь. Посмотрев в окошки различных лож, он подошел к госпоже Гратанбуль.

   - Есть у вас лучшая ложа?

   - То есть, вы хотите сказать такая, из которой хорошо видна сцена?

   - Очень мне нужна ваша сцена. Я хочу ложу, в которой есть хорошенькие женщины.

   - Ага! Понимаю... очень хорошо!.. Вы любитель... и вы правы... прекрасный пол - это изображение божества.

   Господин смотрит на госпожу Гратанбуль в лорнет и говорит смеясь:

   - Вы находите! Ха, ха, ха, ха! Если бы у божества был такой парик, как на вас! Но, позвольте!.. Я где-то видел такую рожу.

   - Рожу? Как вы выражаетесь, милостивый государь!

   - Да, да... я вас знаю... тогда вы были наряжены частным приставом. На вас был парик вроде тех, которые носил Людовик XIV, он падал вам на плечи. Да, да, а вы меня не припоминаете?

   Госпожа Гратанбуль жеманится и лепечет:

   - Разве... когда-нибудь, в былое время... вы и я! Боже мой, я стольких знала... у меня такая дурная память... Скажите мне ваше имя, злой... это сейчас выведет меня на настоящую дорогу.

   - Черт возьми! Что вы мне тут поете о моем имени? Какую дорогу? Старая дура с ума сошла... Но в Немуре... ах, как вы были смешны в Нему-ре!..

   - В Немуре!.. Ах, боже мой!.. Постойте... вот и я припоминаю... красивый господин, который заказал для меня завтрак в той самой гостинице, где я жила с моей дочерью и где также размещалась вся театральная труппа.

   - Действительно это был я... которому вы из будки суфлера бросили в голову свой парик, потому что я не кинул на сцену букет вашей дочери.

   - Это правда. Я теперь все вспомнила. Как славно мы позавтракали! Вы в то время торговали винами?

   - Да, прежде я занимался торговлей!.. Но с тех пор я получил наследство и оставил дела. Я теперь только и думаю об удовольствиях и в особенности о женщинах.

   - Ах, чудовище! Но вы хорошо делаете, что любите нас! Мы так рады!

   - Вы полагали тогда, что я влюблен в вашу дочь?

   - Да. И она стоила того. Какая она была тогда хорошенькая в своем гусарском мундире, в пьесе "Беглец", помните?

   - Да, но тогда я был занят другою... этой маленькой Вишенкой, только что поступившей на сцену.

   - Этой восковой куклой! Дрянью! Ничтожеством, которая не стоила мизинчика моей дочери.

   - У меня было минутное влечение к этой девочке... но она скромничала, глупила!

   - Она не имела никакого образования!

   - Во всяком случае, скромность ни к чему ее не привела, потому что я ее видел в таком положении... Несчастная! В таком положении, какого нет хуже... на углу улицы...

   - Что вы говорите? А я-то, вообразите, видела, как она прошла здесь в турецкой ша