Кок Поль Де - Вишенка

черт возьми!.. Когда надо беречь себя, она нисколько о себе не заботится.

   Гастон, не обращавший до этой минуты никакого внимания на Сабреташа, оборачивается к нему и, смотря на него с любопытством, спрашивает:

   - Вы дядя госпожи Дальбон, милостивый государь?

   - Да, с вашего позволения... я служил двадцать пять лет Родине, состарившийся служака, как говорили в былое время, но который еще и теперь может пригодиться...

   Речь дяди Агаты удивила Гастона, но он не сделал никакого замечания и опять погрузился в свои размышления.

   Госпожа де Фиервиль, слушая Сабреташа, пожимала плечами, но не говорила ни слова. Положение этих трех особ было довольно затруднительно.

   Гастон спрашивал себя, не была ли это игра его воображения, когда он смотрел на жену своего друга. Госпожа де Фиервиль находила странным внезапный обморок Вишенки и видимое замешательство Гастона Брюмиера; она подозревала, что тут крылась какая-то тайна, и намеревалась узнать ее. Сабреташ старался угадать по лицу молодого человека его намерения, если он узнал Вишенку.

   Возвращение Леона и господина Гишарде положило конец этим натянутым отношениям.

   - Как, любезная тетушка, вы еще не садились за стол? Милый Гастон, - говорит он, сжимая руку своего друга, - надо наверстать потерянное время. Жена не хочет, чтоб мы голодали, ей лучше, гораздо лучше.

   - Это был только обморок, - сказал господин Гишарде, ставя оба графина на стол, - небольшой отдых принесет ей большую пользу.

   - Племянница моя совсем пришла в себя? - спросил Сабреташ.

   - Совершенно. Агата теперь чувствует только сильную слабость, и я не думаю, чтобы она была в состоянии сойти сегодня вниз. Ты уж извини, милый Гастон! Она и сама очень сожалеет, что заболела, именно в то время как ты приехал. Мне тоже это весьма досадно. Это набросило тень на наше счастье.

   - Я надеюсь, ты не смотришь на меня как на постороннего, любезный Леон. Самое главное в эту минуту - это здоровье твоей жены. Может быть, ты бы желал теперь быть возле нее?

   - Нет, нет, ведь все прошло, она отдохнет немного. Сядемте обедать, печали прочь, будем праздновать приезд Гастона, а завтра и Агата разделит с нами нашу радость.

   Все сели за стол, но, несмотря на все усилия хозяина дома оживить общество, гости его проявляли сдержанность. Госпожа де Фиервиль была угрюма более обыкновенного; Сабреташ неспокоен; добрый господин Гишарде грустил, что ученица его не будет в состоянии играть вечером на фортепьяно; наконец, Гастон был до того растерян, что часто отвечал невпопад на вопросы своего друга, так что тот заметил, смеясь:

   - Знаешь ли, милый Гастон, что твое путешествие в Турцию тебя очень изменило! Вместо прежней ветрености у тебя такой важный, задумчивый вид.

   - Что делать!.. Всегда усвоишь себе что-нибудь от жителей той местности, где поживешь.

   Я заразился молчаливостью от турок, но я надеюсь, что она во Франции у меня пройдет.

   - Послушай, милый друг, ведь ты приехал к нам надолго, не правда ли? Впрочем, ты обещал мне в своем письме, в том только случае оставить нас, если я прогоню тебя... Берегись!.. Ты состаришься в "Больших дубах".

   - Любезный друг, - отвечал Гастон со смущением, - я очень знаю, что ты никогда меня от себя не прогонишь... я останусь у тебя... сколько смогу... Это зависит от известий, которые я получу из Парижа.

   - Хорошо, очень хорошо! Ты уже ищешь предлог покинуть меня, потому, что, приехав сюда, нашел жену мою больною. Беспокойные лица... и думаешь, что пребывание в моем доме не совсем приятно.

   - Ах, Леон, какого ты дурного обо мне мнения. Я полагал, что ты лучше меня знаешь... Если бы я предполагал, что у тебя горе, и я в состоянии его усладить, вот тогда бы надо было меня гнать от тебя, потому что я иначе бы не уехал.

   - Я пошутил, Гастон. Неужели ты думаешь, что я сомневаюсь в твоей дружбе?.. Но зачем тебе было говорить, что ты ждешь известий из Парижа? Господа, предлагаю выпить за полное выздоровление моей жены!

   Все мужчины опорожнили свои бокалы, одна госпожа де Фиервиль не прикоснулась к вину. После обеда Леон пошел на минутку к Агате, чтобы узнать, как она себя чувствует.

   - Какой он хороший муж, - говорит господин Гишарде.

   - Да, он обожает свою жену! - восклицает Сабреташ. - Но и племянница моя тоже его страстно любит.

   - Так это примерное супружество? - спрашивает Гастон.

   - Да, милостивый государь, вот уже почти два года как они женаты, и до сих пор ни одно облачко не омрачало их счастья.

   Госпожа де Фиервиль во время этого разговора смотрела в окно и делая вид, что не обращает никакого внимания на то, что говорится.

   Леон возвратился от своей жены совершенно спокойный, довольный; она чувствовала себя хорошо и только из одной предосторожности не сходила вниз. Когда закончили пить кофе, Леон, взяв под руку Гастона, отправился с ним в сад. После такой долгой разлуки у друзей было много о чем поговорить.

   Очутившись с Гастоном в одной из аллей сад, а, Леон начал:

   - Если бы приехал к нам месяцами тремя раньше, Гастон, ты нашел бы здесь самое полное счастье... увидел бы счастливейшее супружество на земле.

   - Разве теперь оно более не существует?

   - О, нет, Агата и я, мы все так же любим друг друга, но пока на нас не упала с неба, как град на цветы, эта тетушка, которую ты видел... Госпожа де Фиервиль! Ты, кажется, был прежде с ней знаком. Ты знаешь, что она женщина гордая, насмешливая, души сухой, холодной... ничего общего с моей Агатой, которую она возненавидела прежде, нежели ее узнала.

   - Почему же и за что она ее возненавидела?

   - Потому что я женился, не посоветовавшись с ней, потому что я вступил в брак с девушкой без имени, без состояния, которую прежде можно было назвать гризеткой. Да, милый Гастон, тебе, чье сердце так хорошо понимает мое, тебе я все могу рассказать. Да, я женился по любви, я сделал то, что многие назвали бы безумием или глупостью. Потому что для этих людей богатство выше всего. Но жена моя прелестна, она любит меня, употребляет все усилия, чтобы сделать меня счастливым, не имеет другой мысли, других желаний, только разделяет мои. Порицаешь ты меня за это супружество?

   - Если оно составляет твое счастье... если ты ни разу не раскаялся с тех пор, как женился...

   - Я! Раскаялся в том, что женился на Агате?! Ах, друг мой, когда ты ее узнаешь, ты будешь завидовать моей судьбе.

   - Но где же ты познакомился с... с твоей женой?

   - Это целый роман. Пойдем, сядем вон в той рощице, я тебе все расскажу.

   - Милый Леон, я, может быть, задал тебе нескромный вопрос? Ты имеешь полное право не отвечать мне на него.

   - Помилуй! Что такое ты говоришь! Ты совсем отуречился! Если бы у тебя были огорчения, если бы ты был влюблен в кого, разве ты мне не рассказал бы все? Разве ты больше не тот, что был? Не мое второе я? Если в мое отсутствие кто-нибудь оскорбит меня, разве ты не станешь, как прежде, драться за меня? Если будут оскорблять честь мою, разве ты больше не сочтешь это оскорблением своей чести? Нужно ли мне припоминать тебе наши юношеские годы... Когда ты приходил ко мне и говорил: "Леон, ты сегодня должен стреляться на пистолетах, вот в таком-то месте", не спрашивая у тебя причины дуэли, я шел, уверенный, что если ты так решил, то это необходимо. Я шел драться, как бы ты пошел сам, если бы я тебя попросил. Когда друзья находятся между собою в подобных отношениях, у них не может быть тайн друг от друга.

   Гастон, слушал, вздыхая, в то время как Леон припоминал все доказательства их дружбы, затем проговорил, подавляя свое волнение:

   - Я не изменился, Я все тот же. Расскажи мне, как ты познакомился со своей женой.

   - Прогуливаясь верхом на Елисейских полях. Она же часто ходила в Нелье с этим славным Сабреташем.

   - Со своим дядей?

   - Он ей не дядя. Моя бедная Агата - ребенок, брошенный в гостинице, в которую зашла ее кормилица, отправлявшаяся с ней в Париж. В этой гостинице кормилица ее внезапно умерла. Не нашли никаких бумаг, касавшихся девочки, которая до семнадцати лет и жила в этой гостинице. Бедное дитя! Какая ее судьба! Она, может быть, дочь богатых родителей, которые, вероятно, тщетно ее везде отыскивали.

   - Действительно, странная судьба, - повторил Гастон.

   - Что делала моя бедная Агата с тех пор, как оставила гостиницу, до того времени, пока встретилась со мной, - продолжал Леон, - я не могу тебе этого сказать, Гастон, потому что это история ее жизни, а не моей, но что я хочу тебе рассказать, это то, что она не хотела меня обманывать, когда я предложил ей мою руку, она отказала мне, говоря, что недостойна любви, которую она разделяла. Она призналась мне во всем, как признаются только своему духовнику, для того, чтобы я забыл ее, изгнал образ ее из моего сердца....

   - Это хорошо... это благородно... - говорит Гастон, сжимая руку своего друга. - Тот, кто не обманывает, стоит прощения... Дальше... продолжай....

   - Дальше? Ну, я хотел, как говорят, быть благоразумным, я сделал, что мог, чтобы забыть эту бедняжку, которая, рыдая, умоляла меня не думать больше о ней. Тщетные усилия. Образ ее меня не покидал. Я нанял квартиру в том самом доме, где жил Сабреташ. Я забыл тебе сказать, что этот старый ветеран был ее опорой, защитником, отцом, и без него она бы давно погибла. Это человек редкой честности, и ради этого всегда можно извинить его солдатские выражения в разговоре. Наконец, я опять посватался за Агату и получил вторичный отказ. Тогда я с ума сошел от любви и горя и слег в маленькой квартире, нанятой мною, чтобы быть поближе к ней. Случай и сострадание привели ее ко мне. Она меня узнала, увидела, что жизнь моя в ее руках, и перестала колебаться, согласившись стать моей женою. С этой минуты любовь наша становится только крепче и сильней. Агата не любит свет, и мы поселились в этом поместье. Приезд моей тетки - единственное облачко, затемнившее наше счастье. Однако ты приехал к нам, и мне ничего более не остается желать.

   Лицо Гастона окончательно прояснилось, и, с любовью смотря на друга, он произнес:

   - Все, что случилось, к лучшему, милый Леон, ты будешь счастлив в своем супружестве, и гораздо более, нежели те, которые женятся на великосветских барышнях, воспитанных в модных пансионах, которые вместе с богатым приданым приносят с собою привычку к роскоши и удовольствиям, разорительную для мужа. Ты дал своей жене общественное положение, и она это знает. Она любит тебя, следовательно, постарается воздать тебе счастьем за все, что ты для нее сделал.

   - Теперь твоя очередь, Гастон, верно у тебя найдется, что мне рассказать.

   - Право, нет. В Турции мои приключения были непродолжительны; я не вынес оттуда особенных воспоминаний и не думаю, чтобы оставил там кого-нибудь, кто бы грустил обо мне.

   - Но в Париже... до своего отъезда... три с половиной года тому назад... ты рассказывал мне, что разыскиваешь одну молодую девушку. Ты говорил, что это очень оригинальное происшествие, но так и уехал, не поделившись со мной.

   - Боже мой! Это было похоже на все любовные похождения... Теперь припоминаю, какая-то белошвейка. Я с ней встретился в театре, она мне назначила свиданье, однако не пришла. Вот и все.

   - Так твое сердце свободно, тем лучше, ничто не будет тянуть тебя в Париж.

   - Свободно!.. Не совсем. Я ухаживаю теперь за... одной дамой... вдовушкой... не могу ничего сказать тебе больше.

   - Как, негодный! Но ты всего восемь дней как вернулся.

   - Да... но я познакомился с ней в самый день моего приезда, потому не могу остаться здесь у тебя так бы долго, как хотел.

   - Зачем же было писать совершенно иное?

   - А потому, что, когда я писал тебе, мы с ней поссорились, но перед моим отъездом к тебе помирились.

   - Прекрасно, милостивый государь! Вижу, что ты у нас не долго пробудешь... ветреник! Но пойдем в гостиную, моя почтенная тетушка придет в негодование, если мы здесь дольше пробудем. Вот я был бы рад, если бы она отправилась в Париж! Но она и не думает. Не могу поверить, чтобы ей было у нас весело, но она остается, желая сделать неприятное мне и Агате.

   Гастон следует за своим другом, думая: "Бедная молодая женщина. Это я причина ее болезни. Она никогда не привыкнет меня видеть, но я нашел теперь повод, чтоб не оставаться здесь долго".

   Когда друзья вошли в гостиную, Сабреташ вздохнул свободно, видя, что лицо Леона весело и спокойно.

   Госпожа де Фиервиль тоже наблюдает за Леоном, и ей досадно, что она ничего не видит, не находит пищи для своих пересудов.

   Вскоре пришли сказать, что приехал доктор, за которым посылал в город Леон, он спешит отвести его к жене, говоря:

   - Это только из предосторожности, но лучше посоветоваться с доктором раньше, нежели позднее.

   - Отличный муж! - восклицает господин Гишарде.

   - Да, - отвечает Гастон, - но, кажется, у него отличная жена!..

   - Это правда, - спешит ответить Сабреташ, чувствуя желание расцеловать Гастона. - Агата достойна любви. Подобный отзыв от дяди может показаться пристрастным, но позднее вы сами увидите, что это только правда.

   - Я в этом уверен, милостивый государь.

   Госпожа де Фиервиль, которую, вероятно, не занимал этот разговор, взяла свечу и ушла к себе.

   Леон пришел от жены очень довольный: доктор сказал, что нездоровье госпожи Дальбон незначительно и что ей нужно одно спокойствие.

   Мужчины провели вечер очень приятно. Принесли пунш. Гастон рассказал о нескольких своих похождениях в Турции, Сабреташ - в Африке, и, когда пробило одиннадцать часов, все удивились, что время прошло так быстро. Так как с ними не было госпожи де Фиервиль, то Гастон вспомнил несколько довольно фривольных анекдотов, а Сабреташ приправлял свои истории энергичными солдатскими выражениями.

   На другой день старый солдат решил поговорить с Вишенкой наедине. Увидев, что Леон пошел в сад, он поспешил в ее комнату, она еще была в постели.

   - Не бойтесь более ничего, дитя мое, - сказал он ей, - и не опасайтесь присутствия господина Гастона, я в нем теперь уверен. Он узнал вас, в этом уж нельзя сомневаться, но он не даст этого заметить ни одним словом.

   После завтрака Вишенка сошла в гостиную. Она знала, что в это время госпожа де Фиервиль находилась еще в своей комнате. Ей казалась, что в отсутствие этой дамы свиданье с Гастоном будет для нее менее затруднительно.

   Усадив жену на диван, Леон пошел за Гастоном, который играл в бильярд с Сабреташем и господином Гишарде.

   - Жена моя в гостиной, - говорит он своему другу, - поди, познакомься с ней, вчера ты не успел сказать ей и двух слов.

   Гастон, стараясь скрыть, что происходит в его душе, следует за Леоном.

   Полулежа на диване, бледная, дрожащая Вишенка, ожидая его прихода, мысленно ободряет себя: "Смелее!.. Живя в свете, надо уметь скрывать свои чувства".

   И она приветливо улыбается Гастону, которого подводит к ней муж.

   - Привел познакомиться с тобой Гастона, моя милая Агата, - говорит ей Леон, - он надеется, что ты сегодня не встретишь его так, как вчера.

   Гастон кланяется ей с таким почтением, что опасения ее начинают исчезать, и говорит ей:

   - Я был в отчаянии, что вы заболели, упали в обморок в минуту моего приезда.

   - Но ты в этом не виноват, - отвечает Леон, - не думаешь ли ты, что жена сделает тебя ответственным за все обмороки, которые могут с ней случиться?

   - Надеюсь, нет. Если бы я думал, что присутствие мое причиняет малейшее беспокойство, я бы тотчас удалился, даже от моих лучших друзей.

   Эти слова и вид, с которым они были произнесены, окончательно успокаивают Вишенку, и она отвечает Гастону:

   - Милостивый государь, друг моего мужа всегда будет здесь любимым гостем. Счастье Леона была и есть моя единственная мысль. Он рад вас видеть. Я разделяю все его чувства.

   - Знаете что? - сказал, смеясь, Леон. - Вы похожи на двух посланников, которые должны заключить какой-нибудь важный договор. Какой церемонный тон! Какая дипломатическая тонкость в разговоре! Ухожу от вас, вы слишком умны для меня. Надеюсь, когда вы познакомитесь поближе, вы не будете выражаться подобным языком.

   Леон уходит из гостиной, и Вишенка остается одна с Гастоном Брумиером. Ужасная минута для молодой женщины, потому что она не знает, как станет обращаться с ней тот, который знал ее в дни ее несчастья.

   Несколько минут проходят в молчании, минуты, показавшиеся весьма длинными для Вишенки, не смевшей заговорить первой. Наконец Гастон начал разговор тем, что стал хвалить окрестности, восхищаться прекрасными видами "Больших дубов", потом перешел к рассказам о своих путешествиях, о странных турецких обычаях, о жизни французов в Константинополе. И во все время разговора ни разу ни словом, ни намеком не коснулся своей встречи с молодою женщиной в Сен-Клу. Она слушала его все с большим и большим удовольствием и перестала бояться. Чтобы успокоить ее совершенно, Гастон старался не встречаться с ее взглядом. Вишенка со своей стороны тоже опускала глаза, когда он на нее глядел.

   Скоро к ним присоединились Леон и Сабреташ, последний выразительно посмотрел на Вишенку, и она, улыбаясь, протянула ему руку. Они поняли друг друга... лицо старого солдата просветлело, и когда госпожа де Фиервиль явилась в гостиную, то очень удивилась, нашедши там только веселые лица.

   - Кажется, нездоровье госпожи... Дальбон не имело никаких последствий? - говорит она, сжимая губы.

   - Нет, милая тетушка, - отвечал Леон, - моя жена выздоровела... и вы, вероятно, так же как и мы, в восторге от этого.

   - Я всегда думала, что в ее болезни не было ничего особенного, - пробормотала госпожа де Фиервиль.

   "Вот тетушка, которая постарается расстроить ее счастье, - говорит себе Гастон, рассматривая госпожу де Фиервиль. - Бедная Вишенка... право, жаль!.. Она должна быть так счастлива... так удивлена своим новым положением, для которого, странно сказать, она как будто создана. Нет, я не буду разрушать ее блаженство... Стыд и срам тому, кто рассказывает о слабостях женщины... к тому же я овладел ею нечаянно, она не сама отдалась мне".

   В конце вечера, перед тем как она сбиралась уйти к себе, Вишенка, улучив минуту, сказала тихонько Сабреташу:

   - Вы его верно оценили, друг мой, он человек добрый и благородный, я более его не опасаюсь.

   - Могло и так случиться, что я обманулся, что он не узнал вас, - отвечал Сабреташ.

   - О нет, друг мой, он узнал меня, потому что никогда не смотрит на меня пристально... если бы было иначе, он не боялся бы, что я покраснею, встретившись с ним взглядом.

  

   Прошло две недели. Гастон все еще находится в "Больших дубах", однако ищет какого-нибудь предлога, чтобы уехать в Париж. Несмотря на то, что он оказывает величайшее почтение жене своего друга и избегает оставаться с ней наедине, он чувствует, что присутствие его смущает Вишенку, нарушает ее счастье. И действительно, как она ни старалась скрыть свое замешательство, оно проглядывало в ее обращении с ним.

   Поэтому Гастон уже давно бы уехал, если бы не боялся, что его скорый отъезд покажется Леону странным.

   Сабреташ тоже, со своей стороны, не оставлял "Больших дубов", потому что Вишенка ему сказала:

   - Прошу вас, добрый друг мой, не уезжайте от нас, пока здесь господин Гастон... я знаю, мне нечего его опасаться, но ваше присутствие необходимо... оно меня успокаивает.

   Этих слов было достаточно, чтобы Сабреташ более не говорил о своем отъезде.

   Что же касается госпожи де Фиервиль, которая явилась раньше всех в "Большие дубы", она, казалось, совсем тут поселилась, чтобы испытывать терпение молодых супругов. Наконец, однажды утром, Гастон получил письмо от одного из своих знакомых, предлагавшего ему купить, по случаю, отличные гаванские сигары. Этого было достаточно для Гастона: он получил письмо из столицы и поэтому пришел с ним в гостиную, где уже собралось все здешнее общество.

   - Это что такое? - спросил Леон.

   - Письмо, которое я получил из Парижа.

   - Из Парижа?.. Знаю, что ты теперь нам объявишь. Ты хочешь ехать. Я угадываю это по твоему сердитому виду.

   - Боже мой! Это не моя вина, милый друг-важное дело... требующее моего присутствия в Париже...

   - Да, да, я знаю, - говорит Леон, подходя к Гастону и шепча ему на ухо, - твоя новая страсть! Находят, что ты слишком долго не едешь... Ты никогда не переменишься!.. Женщины прежде всего!.. Но не берусь тебя исправлять.

   Гастон улыбается, чтобы Леон мог подумать, что причина его отъезда действительно угадана, потом говорит ему громко:

   - Повторяю тебе, друг мой, что это важное дело, от которого зависит мое будущее.

   - Как хочешь! Ты сам себе господин, но уезжать, пробыв только восемнадцать дней... потому что только восемнадцать дней прошло с тех пор, как ты здесь... а ты должен был пробыть до того времени, когда начинается охота... ты так мне сам писал... и я на это надеялся... Я всегда верю тому, на что мне подают надежду.

   - Вы, должно быть, имеете частые разочарования, племянник, - насмешливо произнесла госпожа де Фиервиль.

   Вишенка молчала, но при первых словах Гастона почувствовала, что облегчение распространилось по всему ее существу. А Сабреташ, смотря на Гастона, думал: "Славный молодой человек!.. Это он хорошо делает... мне жаль, что он уезжает... а вместе с тем я очень доволен... малютка опять будет весела... это главное. До остального мне дела нет".

   - Сударыня, - сказал Гастон, обращаясь к госпоже де Фиервиль, - если Леон верит в мою к нему дружбу, в мою истинную к нему привязанность, то не сомневайтесь, что он в этом не будет разочарован. Дружбу свою можно доказать тысячью способами, так же как... свою злость и ненависть. Кому, как не вам, это известно.

   - Боже мой! - восклицает Леон. - Неужели ты думаешь, любезный друг, что я могу применить к тебе рассуждение моей тетушки... которая не имеет привычки видеть у людей хорошие стороны.

   - Я смотрю, как следует, племянник.

   - Но все это мешает мне надеться, что Гастон возвратится к нам, когда ему удастся уделить минутку дружбе... И ты, Агата, думаешь так же, не правда ли?

   - Да, друг мой, - отвечает молодая женщина, - я верю в истинную привязанность к тебе господина Гастона.

   - Позвольте просить вас, сударыня, верить так же и в мою вам преданность. - Гастон поклонился.

   Вишенка, краснея, опустила глаза. Госпожа де Фиервиль покашливала, злобно смеясь.

   "Очень бы я желал, - думает Сабреташ, покручивая усы, - дать проглотить ей от кашля палку ячменного сахара в метр длиною".

   На другой день рано утром Гастон говорил своему другу, прощаясь с ним:

   - Жена твоя достойна всей твоей любви, потому что она только и думает о твоем счастье, но тетка твоя старается его возмутить. Постарайся избавиться от тетушки, это самый лучший совет, который я могу тебе дать.

   - А ты скоро к нам вернешься?

   - Как только появится возможность.

   После отъезда Гастона Вишенка, более нежели когда-нибудь, окружает Леона вниманием и нежнейшими ласками, стараясь, чтобы он не так скучал о своем друге. Она стала опять весела, любезна, к ней возвратились здоровье и свежесть лица.

   Госпожа де Фиервиль все это замечала, не показывая вида. Она оставляла пока про себя все свои наблюдения, выжидала минуту, чтобы высказать их все сразу.

   Через неделю после Гастона и Сабреташ покинул своих детей. У него действительно были дела в Париже. Госпожа де Фиервиль только того и ждала. Старый солдат внушал ей невольное почтение, при нем она не смела давать волю своему злоречию.

   На другой день после отъезда Сабреташа госпожа де Фиервиль, все высматривавшая, чтобы ей остаться наедине с племянником, увидела, наконец, что он ходит один по саду. Она тотчас же отправилась к нему и, настигнув его, любезно заговорила с ним:

   - Вы прогуливаетесь один, Леон? Что же это жена ваша вас оставила?

   - Нет, тетушка, жена меня не оставляла, она играет на фортепьяно, потому что знает, что мне будет очень приятно, если она станет хорошей музыкантшей.

   - Действительно... она должна радоваться учиться чему-нибудь... и она хочет утешать вас музыкой, чтобы вы не скучали о вашем друге, это очень любезно с ее стороны.

   - Я сожалею, что Гастон так скоро от нас уехал, но я не скучаю и никогда не буду скучать, когда со мной Агата, И я не знаю, почему она долж - на утешать меня, не ее вина, если Гастон так поспешно нас оставил.

   - Вы так думаете, Леон?

   - Конечно, а вы думаете иначе?

   - Да, я думаю иначе.

   - Это меня не удивляет. Мы с вами никогда не сходимся ни в мыслях, ни в чувствах.

   - Действительно, нет.... вы так еще простодушны в некоторых вещах... что весьма для меня удивительно. Молодой человек, знакомый со светом...

   - Не знаю, к чему клонятся все ваши речи, и не хочу их разгадывать. Что касается Гастона, он уехал в Париж потому, что у него есть там дела. Ясно, что жена моя тут ни при чем.

   - Дела? И вы этому поверили, Леон? Действительно, вы очень простодушны!

   - Поверил... Боже мой, тетушка, вы заставите меня сказать вам вещи, которые вам совсем не следует знать... Но если уж это вас так интересует... Гастон влюблен... очень влюблен... та, которая покорила его сердце, находится в Париже... что она скучала без него и написала ему, чтобы он возвращался... Он уступил ее просьбам, что очень естественно... Что значат друзья по сравнению с любимой женщиной?.. Ну, довольны ли вы теперь, тетушка?

   Госпожа де Фиервиль насмешливо усмехнулась и, вынув из кармана скомканное письмо, расправила его и, пробегая его глазами, ответила:

   - Однако, ничему не надо верить. Так это написала возлюбленная господина Гастона... ей пришлось скрывать свои чувства под видом гаванских сигар, и для большей предосторожности она подписалась мужским именем...

   - Как, что вы говорите, тетушка? Какое еще письмо?

   - То самое, которое ваш друг получил накануне своего отъезда. Он потерял его в саду... действительно его нечего было беречь... оно мне попалось случайно... и я открыла тайну этого поспешного отъезда... этого дела, не терпящего отлагательства!.. Вот посмотрите сами.

   И госпожа де Фиервиль передала письмо Леону, который, прочитав его, затем изорвал в клочки и отбросил в сторону.

   - Гастон волен в своих действиях, - сказал Леон, - он желал уехать и искал к тому предлог. Это нас не касается.

   - Вы думаете? Напротив, мне кажется, это вас очень касается... по крайней мере, вашей жены.

   - Боже мой! Тетушка, какая у вас манера выражаться... я не люблю недомолвок, что вы хотите сказать?.. Что может быть общего между Агатой и Гастоном, которого она не знала!

   - Которого она не знала?.. Ах, мой бедный Леон, какой вы славный муж!.. Есть вещи, которые всем в глаза бросаются, но которые муж не видит... Известие, что Гастон Брумиер приедет сюда, оказало такое впечатление на вашу жену, что она заболела. Она вздрагивала каждую минуту, когда вы говорили о вашем друге, она десять раз в минуту менялась в лице. Наконец господин Гастон приезжает, и происходит трагедия, она падает в обморок, друг ваш смущается, веселость его исчезает и заменяется грустью. Когда же они опять свиделись, то едва осмеливались говорить друг с другом, смотреть друг на друга... Один дрожал и смущался, другая бледнела и боялась... Вы этого ничего не видели, милый племянник, так и следовало! Мужья никогда ничего не видят... а вы в этом отношении совершеннейший муж!.. Очень весело наблюдать.

   Леон слушал свою тетку, не прерывая ее, и употреблял все усилия, чтобы скрыть впечатление, которое произвели на него ее слова, но откровенные и чувствительные люди плохо умеют скрывать то, что происходит в их душе. Наконец он произнес:

   - Если бы жена моя была прежде знакома с Гастоном, она бы этого от меня не скрыла... в этом не было преступления.

   - Откуда вам знать?

   - Сударыня... вы осмеливаетесь обвинять мою жену?

   - Боже мой! Я никого не обвиняю... я передаю мои наблюдения, вот и все. Я говорю вам: "Откуда вам знать?" Потому что вы действительно ничего не знаете.

   - Я знаю, что моя Агата любит меня... знаю, что Гастон самый преданный мне друг, и с меня этого достаточно, чтобы быть уверенным, что ни тот, ни другой меня не обманут.

   - Кто вам говорит об этом? Я вам доказываю, что они прежде были знакомы, вот и все. Вы, вероятно, не станете утверждать, что знаете все прошлое вашей жены.

   Леон сделал легкое движение, которое не скрылось от глаз госпожи де Фиервиль, и она продолжала:

   - Я далека от мысли, чтобы жена ваша желала быть вместе с вашим добрым другом Гастоном, напротив, посмотрите, как она стала весела, с тех пор, как он уехал! Мне это только доказывает, что присутствие его напоминало ей вещи... которые она желает забыть.

   Леон прохаживался несколько времени молча по саду, его бледность и судорожно сжатые губы доказывали, что клевета достигла цели. Гуляя рядом с Леоном, госпожа де Фиервиль наслаждалась последствиями своих злобных наветов; она ожидала, что племянник начнет у нее расспрашивать, не сделала ли она еще каких наблюдений, как, вдруг становясь перед ней, он сказал ей голосом вежливым, но весьма холодным:

   - Кстати, у меня тоже было нечто сказать вам сегодня утром.

   - Что же, племянник?.. Говорите, я буду рада вас слушать...

   - Жена и я едем путешествовать... заглянем в Швейцарию, будем в Италии. Я должен был вас предупредить, потому что я не думаю, чтобы вы захотели остаться одной в "Больших дубах".

   - Вы едете... путешествовать? Чему приписать такое внезапное решение?.. А когда думаете вы привести в исполнение этот прекрасный план?

   - Мы уедем с женою послезавтра.

   - Очень хорошо, милостивый государь, я вас понимаю... это вы меня хотите выпроводить отсюда.

   - Нисколько, сударыня, но я полагаю, что вы не желаете помешать нам с женою ехать путешествовать?

   - Конечно, нет, милостивый государь, нисколько не желаю мешать радостям и удовольствиям... такого примерного супружества. Уезжайте послезавтра. Я сегодня вечером оставлю ваш дом, избавлю вас от своего присутствия. Очень хорошо понимаю, что я здесь лишняя.

   И госпожа де Фиервиль ушла в бешенстве, что ее злобные слова имели такие последствия.

   Леон же отправился к жене и сказал, обнимая ее:

   - Душа моя, я хочу поехать с тобой путешествовать, постранствовать по свету. Госпожа де Фиервиль не спешила оставить нас в покое, и это единственное средство избавиться от нее, согласна ты ехать?

   - Друг мой, только бы ты был со мною, я везде буду счастлива.

   Леон нежно поцеловал свою жену и подумал: "Как нехорошо со стороны тетушки желать расстроить мое счастье! Я действительно избрал самое лучшее средство, чтобы избавиться от нее".

   В этот же самый вечер госпожа де Фиервиль покинула "Большие дубы", говоря себе: "Хорошо же! Меня вынудили уехать, я отомщу!"

   На другой день после ее отъезда Леон уехал с женой в Италию.

  

   В одном доме на улице Святого Доминика, в прекрасной комнате, убранной с тем строгим изяществом, по которому можно составить себе мнение о тех, кто в ней обитает, перед пылавшим камином в кресле расположилась дама, одетая в бархатный капот, подбитый мехом, на голове ее был прелестный кружевной чепчик. Она сидела, протянув ноги к огню. На дворе стоял январь, холод был очень чувствителен, но он не проникал в эту теплую, прекрасную комнату госпожи де Фиервиль, потому что именно к ней мы привели читателя.

   Возле тетки Леона стоял столик, на котором лежали книги и все принадлежности для письма. Но она не писала теперь и не обращала внимания на книгу, которую бессознательно держала в руках: она, казалось, была погружена в свои размышления, когда лакей пришел ей доложить, что господин Дюмарсель просит позволения ее видеть.

   При этом имени госпожа де Фиервиль не в силах скрыть некоторого волнения, но, тотчас же овладев собою, говорит слуге:

   - Просите господина Дюмарселя.

   Мы уже давно не встречались с этим человеком, который с такою предупредительностью, с таким великодушием помог тогда Сабреташу, предоставив ему работу, и тем самым дал ему средства к безбедному существованию.

   Он почти не изменился. У него все тот же важный, благородный вид, но на лице его, более, нежели когда-нибудь, видны следы грусти, и он, кажется, с трудом борется с овладевшим им унынием.

   Господин Дюмарсель вошел, поклонился и сел, причем так, как только садятся в доме у самых близких знакомых.

   - Здравствуйте, мой милый Арман, - сказала с притворной улыбкой госпожа де Фиервиль, - вы опять возвратились в Париж?

   - Да, сударыня, я вернулся вчера вечером... и к вам мой первый визит.

   - Благодарю вас... Вы надолго отлучались?

   - Почти на пять месяцев.

   - И... ваше путешествие?

   - Окончилось, как всегда! Не имею никакого результата... тщетно, бесполезно!

   - Боже мой! Прошло столько лет! Как можете вы еще сохранять надежду? Если вы могли получить какие-нибудь сведения о том, кого вы разыскиваете... вы давно бы их имели. Но после стольких поездок... Столько напрасных розысков... вы видите, что нужно покориться.

   - Нет, сударыня, я не могу. У меня нет вашей твердости, вашего мужества... и в особенности у меня нет вашего сердца. Найти мою дочь - это цель моей жизни... моя единственная мысль... Зачем перестану я отыскивать ее? Разве у меня были когда-нибудь доказательства ее смерти? Какие обстоятельства могут заставить меня думать, что она сделалась жертвой какого-либо несчастья? Дочь моя и кормилица ее исчезли, вот все, что я знаю. Разве этого достаточно, чтобы я сказал себе: "Дочь моя умерла, нет более надежды отыскать ее?" Нет, нет, напротив, что-то говорит мне, что моя маленькая Клотильда жива. Поэтому лучше слушать этот тайный голос, хотя бы он меня и обманывал, нежели голос холодного рассудка, не оставляющий мне ничего, кроме горя и сожалений.

   - Ах, боже мой! Милостивый государь, я никак не желаю увеличивать вашего горя... и говорю только, что после стольких лет, если бы можно было достать какие-нибудь сведения, они бы были у вас. Если эта кормилица жива еще, почему же вы никогда ничего о ней не слышали?

   - Кормилица эта, вероятно, умерла, потому что, если бы было иначе, она, зная мое имя, мой адрес, непременно написала бы мне. Очень может быть, что Пиеретта Жерар умерла, но из этого нельзя заключить, чтобы умерло и дитя, которое я ей доверил. Ах, Адель! Если бы вы меньше заботились о зашей репутации... и имели бы более любви к этой бедной девочке, ничего бы этого не случилось.

   - Как жестоко с вашей стороны так упрекать меня! Точно как будто я виновата, что эта кормилица исчезла с ребенком, которого вы ей поручили. Заставив меня... сделать проступок... за который я и теперь еще краснею... вы находите, что я дурно поступала... стараясь спасти свою честь... стараясь не возбуждать гнева моего отца... который был чрезвычайно строгих правил... и никогда бы меня не простил.

   - Как знать! Ведь вы ни разу не пробовали получить его одобрение для нашей любви. О! Теперь я хорошо знаю вас, но тогда мы были оба молоды, и я любил вас страстно. Очутившись случайно одна со мной в деревне... вы пали в минуту слабости. Я не желал ничего более, как сделаться вашим мужем... Я хотел идти просить вашей руки у вашего отца.

   - Да, рассказав ему, что случилось? Он бы вас славно принял!

   - Когда отец девушки имеет дело с честным человеком, он всегда кончает тем, что прощает... Тогда у меня еще не было состояния, это правда, но у меня было всеми уважаемое имя. Вы умоляли меня подождать... я вам повиновался... Ах, если бы я знал тогда, что вы готовились быть матерью, я бы послушался только голоса долга, я бы все рассказал вашему отцу.

   - Да... и он бы запер меня в монастырь.

   - Нет, теперь не запирают более девиц в монастыри... Наконец вы мне сказали, что проступок ваш имел последствия и обещали вверить мне ваше дитя.

   - Я сдержала слово, милостивый государь, эту маленькую девочку отдали вам.

   - Да, и без всякого затруднения... Вы так спешили от нее избавиться!

   - Не хотели ли вы, чтобы она воспитывалась в доме моего отца?.. Это было бы хорошо, после всех предосторожностей, которые я должна была употреблять, чтобы скрыть свой стыд!..

   - Ваш стыд! Да, вы стыдитесь быть матерью! Звание такое почетное, такое благородное, такое сладостное, по которому вздыхают множество женщин. Звание матери, часто заставляющее их забывать дни, недели перенесенных лишений, для вас же оно было только стыдом!..

   - Но, милостивый государь, я была не замужем!

   - Естественные чувства стоят выше общественных толков!.. Преступная в глазах света... вы тем не менее должны были любить вашу дочь... должны были покрывать ее своими поцелуями и ласками... потому что дитя это не было ни в чем виновато, и ребенок, плод ли она преступной связи или законного брака, имеет одинаковые права на нашу любовь.

   - А кто вам сказал, милостивый государь, что я не любила... это дитя?..

   - Да? И вы, вероятно, поэтому потребовали, чтобы наша дочь...

   - Ради бога, говорите тише...

   - Действительно, сударыня, я должен был бы сказать, моя дочь, вы потребовали, повторяю я, чтобы ее отдали к кормилице, подальше от Парижа... Вы так боялись встретиться с нею!..

   - Предосторожность эта была необходима, вы сами тогда на это согласились...

   - То есть я имел слабость уступить вашим желаниям. Побывав в Монпелье, я случайно познакомился там с одними добрыми крестьянами, жившими в маленькой деревушке недалеко от города... Во время моих прогулок я часто останавливался в домике Жерора, отдохнуть и поесть прекрасных пирожков, которые пекла его жена. У Пьеретты был ребенок, но как эти добрые люди были небогаты, то они искали взять себе еще дитя в питомцы. Я пошел к ним и предложил крестьянке взять воспитывать к себе мою дочь. Она с радостью согласилась, поехала со мной в Париж, взяла девочку и увезла ее к себе. Прошло два года... я часто видел мою Клотильду... она была прелестна... бедное дитя, она меня уже знала и любила... Что же касается вас, то вместо того, чтобы спрашивать у меня о вашей дочери, вы стали удаляться от меня... стали избегать моего общества.

 &