Кок Поль Де - Вишенка

а в свою каморку.

   Сабреташ крепко спал, спал, как человек беззаботный, у которого нет горестей, но сильно утомленный. Вишенка, однако, решила, что он будет доволен, если его разбудить поужинать. После ужина Сабреташ может вдоволь выспаться. Она подошла к кровати и начала его будить, приговаривая:

   - Сабреташ, проснитесь, я принесла вам поужинать.

   Солдат вскочил с испуганным криком:

   - Что, что случилось, показался неприятель?

   - Нет, нет, господин Сабреташ, неприятеля нет... Вы не в Африке...

   Сабреташ осмотрелся:

   - Ах, простите, мое милое дитя, это ваша комната, вы мне дали приют, да я теперь все припоминаю. Дело в том, что я как лег на вашу мягкую постель, так и заснул и выспался отлично.

   - Вы не взыскательны!

   - Мне снилось, что я еще в Африке, сражаюсь с целым отрядом арабов, в каком-то узком проходе, один, далеко, без всякой помощи. А ведь я был в такой переделке, видите ли, и удалось выбраться... Который час?

   - Одиннадцать пробило.

   - Значит, я спал три часа?

   - Теперь поужинайте, - говоря это, Вишенка вынула из корзинки бутылку вина, хлеб, мясо, сыр и две большие груши.

   - Как, все это для меня? - удивился отставной воин, смотря, как Вишенка накрывала на стол.

   - Да, для вас, тут лишнего ничего нет, но насытиться можно.

   - Да ведь это генеральский ужин, настоящий пир горой, и признаться, я весьма не прочь поужинать. Говорят, что сон изгоняете голод, но я все-таки с аппетитом поем.

   - Ну, так садитесь за стол, я посижу с вами, если вам это не будет неприятно.

   - Неприятно! Мне кажется, что ваше присутствие не может быть никому неприятным, что меня касается, то я очень счастлив... Ну, черт возьми, за что же вы так добры ко мне?

   - Услужить другому всегда так приятно, когда можешь.

   - Это, положим, так, но большая часть людей, оказывая услуги, ворчат или, что чаще случается, не оказывают их вовсе. Вы тоже со мной поужинаете?

   - Нет, я уже ужинала, я не хочу, но я все-таки посижу с вами.

   - И вы увидите молодца, который так же хорошо ведет себя за столом, как и перед неприятельской пушкой.

   Сабреташ с большим аппетитом набросился на еду. Вишенка села напротив него. Если бы кто вздумал рассмотреть внимательно лицо молодой девушки, то заметил бы в нем отсутствие той беззаботной, спокойной веселости, которой дышало оно еще так недавно. Можно было легко отгадать, что она была сильно занята чем-то, что сердце ее наполнилось новым чувством.

   - Прекрасно, да и к тому же вино, ничего не забыто, настоящий пир, за ваше здоровье, милое дитя!

   - Благодарю вас, господин Сабреташ.

   - Ваше здоровье, моя крошка, я не знаю вашего имени.

   - Зовут меня Вишенкой.

   - Вишенка, необыкновенное имя, я его буду помнить.

   - Да и ваше имя тоже никогда не встречается.

   - Сабреташ моя фамилия.

   - Но у меня нет фамилии, нет и родителей.

   - Неужели это правда, милая девушка, как же вы лишились родителей? Простите мое любопытство, я спрашиваю это из участия к вам, но если вам неприятно, то перемените разговор.

   - Вы меня ничем не обидели, господин Сабреташ, моя история не тайна. Сегодня господин Шатулье рассказал ее всем актерам, и вам, конечно, я могу ее сообщить, если вас это интересует.

   - Извините, моя крошечка, за мое участье к вам, ну расскажите же, можно и есть, и слушать одновременно, начинайте.

   И Вишенка коротко рассказала Сабреташу историю своей жизни, уже известную читателю. По окончанию рассказа она показала солдату медальон, висевший у нее на шее под платком.

   Сабреташ с большим вниманием рассмотрел медальон, бормоча:

   - Черт возьми, как подумаешь, что ваша судьба зависит от этой безделушки... Здесь три буквы: С и два Л, не помните ли имя бедной кормилицы, которую бог знает чем окормил ваш негодяй-хозяин.

   - Совсем не помню.

   - А где она жила, не помните ли этого?

   - И этого не помню.

   - Понятно, можно ли помнить, когда вы были всего двух лет. И так ваша кормилица ничего не сообщила. Никто не справлялся о вас?

   - Никто, никогда.

   - И следу даже никакого нет, а бубновую даму с надписью вы бережете?

   - Да, берегу, господин Сабреташ.

   - Это ваша метрика, правду говоря, не думаю, чтоб она вам на что-либо пригодилась. Не огорчайтесь, вы и без всего прекрасная, умная девушка. Наконец, не вы одни, есть много людей, которые живут на свете, не зная своих родителей. Не печальтесь.

   - Я не огорчаюсь.

   - Хорошо делаете. За ваше здоровье!.. Какой отличной соус, по совести сказать, дядя Шатулье мастер своего дела. Жаль, что вы не попробовали.

   - Мне есть не хочется.

   - Ну, вот, Вишенка, и я вам сообщу мысль, которая мне сейчас пришла в голову. Если это не будет правда - скажите мне. Я не проницателен, но я все-таки скажу вам, что у вас есть что-то на душе, вижу по глазам, вы не так беззаботны, веселы, как когда мы с вами встретились впервые, а это еще было так недавно. Вы чем-то озабочены, не я ли причиной этому? Вы дали мне приют, а хозяева, быть может, не довольны этим, пожалуйста, не стесняйтесь, я сейчас же возьму котомку, палку и отправлюсь в путь. Не хочу, чтоб вас за меня бранили.

   - Не в том дело, никто не знает, что вы у меня.

   - В чем же дело?

   - У меня голова кругом идет. Я вам скажу, а вы дадите мне совет. Дело идет о моем будущем.

   - О вашем будущем... Это, черт возьми, не шутка!

   - Я вам говорила уже, что в нашей гостинице остановились актеры, вы знаете, что это такое актеры, господин Сабреташ?

   - Еще бы не знать, я до военной службы был учеником у декоратора в Париже, по праздникам я всегда бывал у отца в Баньони, по будням же мне удавалось иногда бывать в театре.

   - Не правда ли, какое приятное занятие актеров, какое удовольствие представлять.

   - Не знаю, лучше ли оно других занятий, я только помню, что, когда я жил на квартире на Бастампльской улице, тут же квартировала одна актриса, она готовила себе кушанье сама на жаровне и спала на такой маленькой кроватке, что ей приходилось поджимать ноги. Все это не до-называло ее богатства. Правда, что она была не молода и не хороша собой.

   - Ах, если бы вы знали, господин Сабреташ, как те актеры, которые теперь остановились здесь, веселы, любезны! Как веселятся, они кажутся такими счастливыми.

   - Но что же вам до всего этого, мое дитя?

   - Да то... один из них, молодой человек... очень красивый... предполагает, что я могу иметь успех в театре... он предлагает мне оставить эту гостиницу... поступить в их труппу.

   - Ба, да это настоящий вербовщик славных новобранцев, он набирает, но что же, мое дитя, вы ответили ему?

   - Я не дала никакого решительного ответа, и сама теперь не знаю, что делать. Но я вам скажу правду... мне очень нравится их занятие: получать аплодисменты, забавлять всех, менять каждую минуту костюмы, то изображать маркизу, то султаншу. О! Это должно быть очень весело.

   - Это так, но это лицевая сторона медали, я все вижу перед собой актрису - мою соседку, как она готовит завтрак на жаровне, как она спит в детской кроватке... О! Эта не должна была много веселиться, а между тем она играла в Парижском театре, я не знаю, в таком именно, но говорят, что в провинции актеры еще несчастнее, чем в Париже. Наконец, моя милая Вишенка, вы еще очень молоды, хороши собой... а в театре редкая женщина устоит против соблазна, вы на виду у всех. Лорнируют, потом хотят рассмотреть поближе, некоторые даже станут искать вашего знакомства. А если у вас не окажется призванья, не будет таланта, денег не хватит, вы вынуждены будете добывать средства нечестным путем.

   - И так вы не советуете мне быть актрисой?

   - Нет, мое дитя, откровенно, истинно я вам этого не советую...

   - Но этот молодой человек... господин Анжело, его так зовут, говорит, что я гораздо скорее найду своих родителей, если пойду в Париж, чем сидя в этой гостинице.

   - Насчет этого ничего не могу сказать, однако я думаю, если вам суждено будет найти ваших родителей, то вы этим будете обязаны не людям, а Тому, Кто выше людей. Без Его воли никто не может отклониться от предназначенного пути.

   - Но если мне предназначено быть актрисой, почему я не сделаюсь ей?

   Старый воин почесал себе затылок, пожал плечами и проворчал:

   - Я не буду с вами об этом спорить.

   - Что вы хотите сказать, господин Сабреташ?

   - Я хочу сказать, что молодые девушки делают всегда то, что им нравится. Однако играть в театре не так легко, как вытирать тарелки. Вы, кажется, хотите, не учась, сразу появиться на сцене. Знаете ли, мой друг, что нельзя сделаться простым солдатом, не изучив маршировку?

   - Господин Анжело хочет быть моим наставником, он играет всегда роли влюбленных.

   - Гм... он играет роли влюбленных, очень может быть, и даже вне театра лучше, чем в самом театре. Берегитесь, этот молодчик одурачит вас: ему понравилось ваше личико, он подумал: "Вобью ей в голову театр, да и сделаю из нее, что захочу". Прихоть его пройдет, и ему и дела не будет, что он столкнул вас в этот омут. Берегитесь. Может быть, я строг, мое дитя, советы мои, может, скучны, надоел я вам, но я полюбил вас как отец, как брат, как друг.

   Сабреташ взял руку молодой девушки и крепко пожал ее. Вишенка казалось, размышляла, потом она встала и заговорила:

   - Вы правы, господин Сабреташ, я не должна слушать этого молодого человека, от этого могут быть дурные последствия. Я положительно буду следовать вашим советам и не уйду с актерами.

   - И вы хорошо сделаете, мое дитя. Через некоторое время я надеюсь быть опять здесь, и, если вы не будете довольны своим житьем, мы тогда переговорим. Теперь же, прощайте.

   - Да, да, пора спать, вы, верно, уйдете куда-нибудь на ночь.

   - Нет, улягусь на эту постель, сосну тут два-три часа и с рассветом отправлюсь в путь, я не хочу, чтоб меня кто-либо видел в этой гостинице, я уйду пораньше, и никто не узнает, что я здесь ночевал.

   - В самом, деле, вы отлично сделаете.

   - Возможно ли выйти отсюда, не разбудив никого?

   - Это очень легко. Вы пройдете на двор, дверь изнутри заперта только железной перекладиной, вы ее отодвинете, и больше ничего, в нашей стороне нет разбойников.

   - Хорошо. Прощайте же, моя милая, благодарю вас за все то, что вы сделали для меня, я этого никогда не забуду. Я приду к вам еще раз повидаться. Черт побери! Кто побывал в Африке, тому нетрудно из Парижа пробраться в Немур. И если я когда-нибудь могу вам пригодиться, вы увидите, что я сумею быть благодарным.

   - До свиданья, господин Сабреташ, поцелуйте меня.

   Солдат поцеловал Вишенку в щеку. Молодая девушка взяла свечку и ушла, пожелав ему доброй ночи. Сходя с лестницы, Вишенка размышляла: "Пойду я в сарай, улягусь там на сено и отлично высплюсь... Нет, мне кажется, я не буду спать, я все думаю об этом молодом человеке, о том, что он мне говорил, я не смела сказать Сабреташу, что Анжело признался мне в любви, что он поклялся любить меня всю жизнь. Да, все это очень мило, но если это не правда... если он только хочет меня обмануть... Ну, а если у меня есть талант, если я могу иметь успех на сцене... все эти господа сказали мне, что у меня хороший голос. Но нет, все это глупости, нужно спать... и следовать советам Сабреташа."

   Чтобы пробраться на сеновал, Вишенке нужно было пройти через двор, подняться по лестнице, которая имела сообщение с комнатами актеров. Сердце Вишенки сильно забилось, когда она проходила мимо двери, которая вела в комнату Анжело.

   Ей показалось, что кто-то идет. Какой-то непонятный страх объял ее, дрожащая, она с трудом добралась до сеновала. Отворив дверь, она почувствовала, что кто-то ее обнял, вошел с нею вместе и потом затворил дверь.

   - Боже мой. Кто здесь? - шепчет Вишенка, вся дрожа.

   Ей не отвечают, но нежно целуют. Она хотела вскрикнуть, но Анжело (это был он) прижал ее к своей груди со словами:

   - Я буду любить тебя всю жизнь, я хочу, чтоб ты завтра поехала со мной.

   Вишенка старалась оттолкнуть его, но темная ночь... она была одна... и Анжело так хорошо играл свою роль.

  

   Пробило десять часов, когда актеры сошли в общий зал завтракать.

   Шатулье уже давно встал, он бранил Франсуа, бранил старую служанку, он разбранил бы и Вишенку, если бы она ему попалась на глаза, но молодой девушки не было в зале.

   - Чего вы кричите с такого спозаранку, господин Шатулье, - сказал Гранжерал, выходя на двор подышать чистым воздухом.

   - Чего я кричу, сударь, чего я кричу, я кричу, потому что окружен лентяями, которые ничего не делают, и если я сам не буду смотреть за всем, то меня скоро обворуют!..

   - Что это значит?..

   - Это значит, что мы спали с отпертыми дверями и что было так же легко войти ко мне, как схватить щепотку табаку.

   - Как, дверь была отворена? Которая?

   - Вот эта, сударь, она выходит прямо на дорогу и запирается только железным засовом, но отворить ее нет никакой возможности, но сегодня утром, когда я вышел, дверь была открыта настежь.

   - Значит, кто-нибудь уже вышел?

   - Нет, сударь, никто не выходил, я убежден в этом, я встал раньше всех. Прислуга спала, жена также, она долго спит с тех пор, как страдает подагрой, вероятно, никто из вас не пожелал также вставать до зари.

   - Мой дорогой хозяин, - возразил Монтезума, который явился одетый во что-то вроде персидского халата, по которому были разбросаны большие цветы, полинявшие вследствии неоднократного старанья. Голова его была обвязана желтым фуляровым платком. - Так вы не знаете, что добродетельные люди любят смотреть на восход солнца.

   - Я этого не отвергаю, сударь, я вас считаю очень добродетельным, но разве это вы сняли железный засов сегодня на рассвете?

   - А, господин Шатулье! - вскричал Дюрозо, подходя с сигарой во рту. - С каким тяжелым чувством встречаешь день, как коротка кажется ночь, когда на заре приходится расставаться с любимым существом.

   - Ах, сударь, я вас не заставляю оставлять то, что вы любите, разве меня это касается, - возразил трактирщик, прерывая декламацию из "Фигаро" в его самом лучшем месте. Но я все-таки возвращаюсь к железной перекладине.

   Но Гранжерал тоже решил сказать свое слово:

   - Видите ли, мой дорогой Шатулье, когда я был клерком у нотариуса, каждый имел свою очередь, чтоб затворять двери, таким образом знали с кого спросить, если что-либо случалось. Однажды вечером, я помню...

   - Сударь, я очень хорошо знаю, что должен взыскивать с Франсуа, и он сегодня просидит на черством хлебе.

   - Ну а завтрак, разве не завтракают здесь?.. О чем же вы думаете, господа. Я очень голодна, - заявила о своем присутствии госпожа Гратанбуль.

   Мать Альбертины была облачена во фланелевую кофту и суконную юбку, спускавшуюся немного ниже колена, столь легкая одежда допускала видеть ее еще красивые ноги. Большой чепчик на голове, сверху косынка довершали ее костюм.

   - Будь спокойна, я заказал завтрак и надеюсь, что господин Шатулье скоро нам его подаст.

   - Сейчас, господа... Странно, Вишенки нет, до сих пор не приходит, что она делает у себя?

   - Франсуа, дал ли ты овса Вертиго? - спросил Пуссемар.

   - Дал, и она его уже весь съела, я больше люблю заниматься лошадьми, чем разыгрывать комедию.

   - А вы не чувствуете призвания к театру, молодой человек? - сказала мать Альбертины, приближаясь к Франсуа.

   - О нет, сударыня... напротив... - говоря это, он отодвигался от госпожи Гратанбуль, строгий костюм которой его напугал. Вероятно, он боялся, чтоб она не разыграла с ним сцену из "Поля и Виржинии", и он спрашивал себя, каким образом эта дама запрятала бы его под свою узкую юбку.

   Актеры собрались в зале завтракать, дамы явились в утренних туалетах. Привычка румяниться совершенно испортила их цвет лица, только одна здоровая Альбертина сохранила свою свежесть. Впрочем, все опять жалуются на свое нездоровье: у Элодии болит горло, у Зинзинеты мигрень, у госпожи Рамбур расстроены нервы, только одна Альбер тина объявляет, что очень голодна, и заливается смехом при виде своей матери.

   - Как, мама, ты показываешься в этом костюме, уж это слишком легко?

   - Что же особенного в моем костюме, неужели нужно стесняться в гостинице.

   - Твоя юбка укорачивается с каждым днем, я понимаю, ты хочешь показать свои ноги, но, если ты будешь еще выходить в этой юбке, ты скоро покажешь колени.

   - Ну что же, увидят, что я не кривоногая!

   - О, госпожа Гратанбуль, - заметил Дюрозо, - это хорошее рассужденье. Со своей стороны я предлагаю складчину, чтоб купить юбку госпоже Гратанбуль.

   - Матушка не нуждается в твоей подписке.

   - Лучше дайте представленье на мой бенефис, как мне это было обещано, - возразила госпожа Гратанбуль.

   - Кажется, подали завтрак, а Анжело еще нет.

   - Тем хуже, садитесь за стол.

   - Он, вероятно, любезничает с Вишенкой, к тому же и ее не видать.

   - Какой он ловелас.

   - Ну, давайте завтракать.

   - Что касается меня, - возразил Монтезума, делая в это время пируэт, - я не падок до трактирных служанок, мне мало льстят подобные победы.

   - Мы знаем, ты любишь духи, Монтезума, кстати, говорят, что помада из Фонтенебло необыкновенно хороша, только дорога слишком.

   Монтезума притворяется, что не слышит.

   - Господа, - потребовал внимания Гранжерал, - нужно ехать тотчас же после завтрака, надо спешить в Немур, потому что здесь мы только время тратим напрасно, мы еще не решили, что играть.

   - Как странно, что Анжело не приходит, - сказала Зинзинета. - Мой друг, сообщите, что его ждет завтрак, он, верно, одевается.

   - Слушаю, сударыня, - ответил Франсуа.

   - И не забудьте дать сена моей лошади, я по ее морде заметил, что она голодна.

   - Мне не нравится эта гостиница, - заметила Элодия, - смотрите, тут некому переменить тарелки.

   - Да можно и не менять тарелки, бывало и хуже этого.

   - О, ты всем доволен, а постели какие, спали вы?

   - Я слегка вздремнула, - отвечала Альбертина.

   - Тут, наверное, есть крысы, я слышала странный шум, - сказала госпожа Рамбур.

   - Я тоже слышал шум, но это не были крысы, - заметил Монтезума. - Анжело спал в одной комнате со мной, он, верно, отправился прогуляться... дверь то отворялась, то затворялась, я спать совсем не мог.

   - Но, может быть, он, бедненький, нездоров, оттого так долго не выходит, - усмехнулась Зинзинета.

   - Что он не болен, это верно. Вставал он для чего-нибудь другого.

   - Ах, как люди злы, сейчас готовы что-нибудь придумать.

   Наконец возвращается Франсуа.

   - Скоро сойдет Анжело?

   Франсуа, входя в комнату, держал руки в кармане и старался придать своей улыбке насмешливое выраженье.

   - Господина Анжело нет в его комнате, но зато, идя за сеном для лошади, я нашел на сеновале сено смятым, точно кто на нем лежал... В заключение я нашел вещицу и сказал себе: "Это, должно быть, потерял кто-либо из членов почтенного общества". - При этом Франсуа вынимает из кармана своей куртки полоску, вышитую по канве, и показал ее актерам.

   - Это подвязка! - вскричала госпожа Гратанбуль.

   - Нет, ты ошибаешься, это принадлежность мужского туалета, это помочь, нечего сомневаться. Итак, господа, кто из вас ее оставил на сеновале? Как вы молчите, удивляюсь. Если бы я потеряла свою подвязку, то уверяю вас, что не поцеремонилась бы ее взять.

   - Э, да это помочь Анжело, - вскричала Элодия.

   - А ты видала помочи Анжело? - Кюшо с удивлением взглянул на свою жену.

   - Что же тут удивительного, не всегда же он надевает жилет, да к тому же ему эти помочи подарила одна женщина в Самссе. В тот же день он нам их показал. Не правда ли, Альбертина?

   - О, я столько помочей видала на своем веку, что об этих помочах совсем не помню.

   - Наверное, - сказал Дюрозо, - помочь, найденная мальчиком на сеновале, принадлежит Анжело. Гм... Эта, верно, вещь и наводит меня на мысль, что в эту ночь...

   - Господа, - восклицает госпожа Гратанбуль, наливая себе чашку кофе, - я не выходила из своей комнаты, свидетельница - моя дочь. Я спала на спине и не шевелилась целую ночь.

   - Тебе нечего объясняться, никому не вздумается тебя подозревать. Что кому за дело до того, что ты спишь на спине. Не болтай, завтракай.

   - Я сплю с мужем, - заметила Элодия, - не все дамы могут этим похвалиться.

   - Что ты хочешь этим сказать? - спросила с живостью Зинзинета.

   - Она в наш огород камушки бросает, - пояснила Альбертина. - Мне все равно, я смеюсь над этим. Будь я возлюбленной Анжело, я не скрыла бы этого. Я совершеннолетняя и свободная.

   - К несчастью, я давно знаю, что твои года вышли, - проворчала госпожа Гратанбуль.

   Госпожа Рамбур не вмешивалась в этот разговор, она вздыхала, опускала глаза, казалась смущенной, уронила тарелку и делала все, чтоб привлечь на себя подозрения, но старанья ее оказались тщетны.

  

   Раздавшийся сверху шум привлек всеобщее внимание. В зал вбежал хозяин гостиницы. Вид его был свиреп: глаза страшно сверкали, колпак его был смят, он размахивал руками и, казалось, всем угрожал, произнося слова, которые никто не понимал.

   - Что с вами, господин Шатулье, у вас глаза хотят выскочить, разве не удалось вам сварить суп без говядины?

   - Господа, это даром вам не пройдет, это невыносимо гадко! Мой честный дом...

   - Верим, верим, только ваш вид подозрителен...

   - Это не шутка, вы мне все ответите, не исключая дам.

   - Да что случилось с ним, он с ума сошел, чего он расходился!

   - Я взбешен! Я сейчас видел Анжело в комнате Вишенки, понимаете ли вы, что это значит, господа?

   - Понятно, очень понятно. И из-за этого вы шумите?

   - Разве это безделица? Я не спущу. У меня давно появилось подозрение, я подкрался к комнате этой негодной девчонки, подхожу к двери и слышу... я не могу сказать, что я слышал, вы, верно, догадываетесь.

   - Скажите, скажите, господин Шатулье, надобно, чтоб мы поняли! - восклицает Дюрозо.

   - Я остолбенел, - продолжает Шатулье, - я слегка толкнул дверь, она тотчас же отворилась, понимаете ли вы это....

   - Понимаем, понимаем, влюбленные неосторожны.

   - Я вхожу, но вдруг бросается на меня ваш товарищ и ударяет кулаком по голове.

   - И пришлепнул ваш колпак блином. Это мы видим.

   - Затем Анжело взял и вытолкал меня из комнаты. Это злоупотребление, обольщенье, коварство, насилие...

   - Представляю нового члена нашей труппы, - сказал в этот момент Анжело, вошедший в зал под руку с Вишенкой.

   Появление Вишенки произвело магическое действие на все общество. Молодая девушка в эту минуту так была хороша собою, что нельзя было не любоваться ею. Наряд ее состоял из простого ситцевого розового цвета платья, но платье это так ей шло, так обрисовывало ее стройную талию, что ничего лучшего нельзя было для нее придумать. На шее ее была надета белая косынка, завязанная бантом, роскошные волосы ее ниспадали локонами. От волненья щеки Вишенки пылали, вообще она была прелестна. Даже женщины должны были сознаться в этом. Мужчины не могли отвести от нее глаз. После минутного молчания, воцарившегося вследствие этой неожиданности, Элодия восклицает:

   - Как, членом нашей труппы должна быть эта служанка? Что за неуместные шутки, Анжело!

   - Я вам серьезно говорю, господа, эта девушка поступит в нашу труппу, она счастливо одарена природой, у нее есть голос, я берусь учить ее, она будет иметь успех... А что касается замечания нашей первой певицы, то оно вполне неуместно. Поприще, на которое теперь вступает Вишенка, требует от нее только таланта, что кому за дело, чем она была до сих пор, все зависит от ее личных способностей. Было много знаменитых актеров, происхождение которых гораздо ниже Вишенки. Я не буду более об этом напоминать, если Вишенка будет принята.

   - Я служил у нотариуса, - пробормотал Гранжерал.

   Дюрозо кивнул:

   - Девушка эта хороша, конечно, никто этого не может отрицать, но ты знаешь, что наша труппа в полном составе. Наша выручка иногда бывает очень незначительна, а ты требуешь увеличения расходов.

   - Вишенка не увеличит ваш расход, она будет содержаться на мой счет. Она не будет требовать бенефиса, к тому же вам известно, что хорошенькое личико - важное приобретение для театра. В заключение я вам объявил, если вы не примете в свою труппу Вишенку, то я выхожу.

   Угроза подействовала, никто не хотел, чтобы Анжело оставил труппу. Мужчины высоко ценили его способности, женщины любили его, несмотря на его неверность. И Вишенка была принята! Монтезума посадил ее рядом с собой за стол, где она вчера прислуживала.

   Глаза господина Шатулье, до сих пор молча слушавшего, сверкнули гневом. Он бросился к девушке, с тем чтоб ее увести.

   - Как смеешь, я не позволю тебе сесть, я не знаю, что угодно этим господам, я не пущу тебя. Ты не знаешь разве, что над тобой издеваются. Поди, переоденься, надень свой фартук...

   Трактирщик не мог далее говорить, Анжело подошел к нему, схватил его за плечи и отбросил на другой конец зала. Затем подошел к Вишенке и, обращаясь к Шатулье, сказал:

   - Господин Шатулье, принесите тарелку Вишенке и перестаньте сердиться.

   - Вы не имеете права, господин Анжело, распоряжаться моей прислугой.

   - Вы забыли, господин хозяин, что рассказали нам вчера историю Вишенки. Вы ее взяли к себе, потому что нашли у умершей кормилицы тысячу пятьсот франков, ведь не человеколюбие руководило вами, вы были заинтересованы. Не будь этих денег, вы оставили бы Вишенку на произвол судьбы. Вы приняли Вишенку на условии не стеснять ее свободы. Не так ли, господин Шатулье?

   - Может быть, - пробормотал Шатулье, - все-таки это... какая же она актриса, она даже не умеет хорошо произносить: "Кушанье готово". Вишенка, ты скажи сама, неужели ты будешь так неблагодарна и уйдешь от нас. По собственному ли желанию делаешь ты это?

   Молодая девушка повернула голову к трактирщику и, не колеблясь, ответила:

   - Да, сударь, это мое желание. Не представься этот случай, я непременно воспользовалась бы каким-нибудь другим и ушла бы от вас. Мой ответ не огорчит вашу жену, она не слепа и ясно видела ваши ухаживания за мной. Я несколько раз уже говорила вам, что вы надоели мне, что я уйду от вас, и вот исполняю обещанье.

   Шатулье, смущенный, не знал, что сказать, повернулся и покинул зал, толкнув бедного Франсуа, который в это время менял тарелки.

   Откровенный, решительный ответ молодой девушки снискал ей расположение ее новых товарищей.

   - Славно срезала старикашку, - заметила Альбертина.

   - Славно все ему высказала, - прибавила Гранжерал.

   - Как ловко, как метко, - прибавляет Кюшо.

   - Она много обещает, мы все сделаем из нее.

   - За здоровье нашего нового товарища.

   - За здоровье барышни... какое имя вы примете на сцене?

   - Как, я должна изменить имя? - сказала молодая девушка, глядя на Анжело. - Разве это необходимо?

   - Необходимости никакой нет, тем более что Вишенка и есть имя, а не фамилия, и я не вижу никакой причины переменять его.

   - Пусть будет по-вашему, за здоровье Вишенки.

   - Какое она займет амплуа?

   - Какое амплуа? - прошептала девушка, глядя на своего возлюбленного.

   Анжело поспешил за нее ответить:

   - По правде сказать, она сама не знает, на какую роль она способна, вначале она будет все играть, все, что пожелают наши дамы, она будет смотреть на игру других, таким образом, научится, будет стараться подражать им.

   Этою льстивою речью Анжело совершенно расположил дам в пользу Вишенки, - актрисы еще более, чем остальные смертные, падки на лесть.

   - Взгляд ее напоминает Марс, - сказала госпожа Рамбур.

   - Я думаю, что она будет восхитительна в роли субреток, - добавила Элодия.

   - Какие у нее изящные манеры! - воскликнула Зинзинета. - Она будет превосходна в роли благородных!

   - Какой у нее нежный голос, она сумеет хорошо выразить чувство, - заметила Альбертина.

   Как видно, каждая актриса с умыслом умолчала о своем амплуа.

   - Что меня касается, я желал бы видеть Вишенку маленьким пажом, - сказал Монтезума, - она была бы восхитительна в костюме греческой девушки.

   - Испанский костюм шел бы ей.

   - Я бы желал видеть ее в наряде дикой.

   Госпожа Гратанбуль подсела к Вишенке с бокалом вина:

   - Не беспокойся, милый дружок, я позабочусь о тебе, я сама тебя одену, у тебя есть корсет?

   - Нет, сударыня.

   - Ну, тебе его нужно непременно сделать. Видела ли ты мою дочь в "Фретильоне", милочка?

   - Нет, сударыня.

   - В тот вечер, когда она играла эту роль, она всегда побеждала по крайней мере двенадцать сердец, нас засыпали букетами, любовными письмами, венками... Когда я после спектакля появлялась на улице, все мне давали дорогу, шушукая: "Это мать Фретильоны". Не правда ли, лестно, о, если бы моя дочь была умница, она получала бы теперь сто тысяч франков в год, графы и герцога гонялись бы за нею, и я ела бы ежедневно трюфели.

   - Перестань болтать, мама, - нахмурилась Альбертина, - я иду одеваться, мы скоро едем.

   - Уж никогда не успеешь проглотить чашку кофе, быть все в разъездах, какая скука!

   - Собирайтесь скорее. Вертиго запряжена и не стоит на месте.

   Шатулье, желая отомстить актерам, подал им баснословный счет, но Дюрозо напомнил про матлот без рыбы и принудил быть благоразумным.

   Пуссемар подал большой фургон к крыльцу. Пока усаживали дам, трактирщик улучил момент и прошептал Вишенке на ухо:

   - Вы раскаетесь!

   - Счастливо оставаться, сударь, мой медальон и бубновая дама со мною, с ними я отыщу моих родителей.

   - Садитесь, садитесь скорее! - закричат Пуссемар, влезая на козлы. Все уселись, на этот раз немного теснее обыкновенного.

   Франсуа явился после того, как все общество уселось в экипаж, и послал воздушный поцелуй Вишенке. Вишенка улыбнулась ему и бросила последний взгляда на гостиницу "Безрогий олень", которая скоро исчезла из вида.

  

   Между актерами вообще, а между комическими в особенности, разговоры никогда не прекращаются, они ведутся живо, умно, остро, весело. Понятно, что людям, которые так много видели и изведали в жизни, есть о чем переговорить.

   Вишенка слушала с вниманием игривые шутки, злые эпиграммы, двусмысленные анекдоты, знаменитые изреченья, потоком лившееся из уст актеров с тех пор, как двинулся фургон. Дорога оказалась дурная, что сильно тревожило госпожу Гамбург, которая то и дело восклицала:

   - Пуссемар, мой милый, не так скоро, мы сейчас вывалимся, наш фургон только о двух колесах, и это приводит меня в отчаяние.

   - Колеса крепки.

   - Смотри, держи крепче. Вертиго может понести.

   - Вот так чудо! Вертиго понесет, - говорит Кюшо. - Однако правда, что Вертиго бежит лучше обыкновенного, верно овес у Шатулье недурен.

   - Кстати, получил ли Анжело свою помочь, потерянную ночью.... в известном месте?

   Вишенка, покраснев, надвинула шляпу на глаза.

   - Вот она, Элодия ее узнала, - замечает Альбертина.

   - Дайте мне ее, - улыбнулся Анжело, - ведь не запрещено ночью зайти на сеновал?

   - Особенно когда там ожидает тебя такая милая встреча, - прибавил Монтезума, взглянув на Вишенку.

   - Пуссемар, не гони Вертиго. Ты знаешь, нужно достойно въехать в Немур.

   - Первое вступление весьма важно, - начал Дюрозо. - Въедем мы шагом в город - нас тотчас же подымут на смех, везде есть злые языки, сейчас пойдут толки: "Кто это въехал? Скоморохи, у них лошадь чуть жива, ее, кажется, не каждый день кормят" и тому подобное. Совсем не то, если мы рысью въедем в город, крича во все горло: "Берегись!" Все обратят на нас внимание, выскочат-из домов, подбегут к окнам и подумают, что мы едем на почтовых.

   - Особенно если кто затрубит в рожок, - заметил Гранжерал.

   - Будет трубить Кюшо, когда въедем в Немур.

   - Я заиграю на всех инструментах.

   - Я буду звонить в колокольчики.

   - Я буду барабанить по сундуку.

   - Я буду хлопать кнутом. Так мы въезжали в Фонтенебло. Помните, какой эффект мы произвели!

   - Помню, - госпожа Гратанбуль пожала плечами, - как мы наехали на осла, навьюченного горшками с молоком, и опрокинули лоток яблок.

   - Ну что ж. Это не повредило нам. Напротив. Со всех сторон сбегался народ, со всех сторон слышались возгласы: "Вот приехала труппа комедиантов. Черт возьми, они все уничтожают на своем пути". Эта новость распространилась с быстротой молнии по всему городу, о нас знали прежде, чем мы выставили афиши. Это славная штука, тем более что обошлось нам в безделицу: тридцать су заплатили мы той, кому принадлежал осел, и один су продавцу яблок. Прибавьте к тому, нам достались раздавленные яблоки, которые были очень вкусны. Потому, Пуссемар, въезжая в город, не церемонясь, валяй прямо на обозы, на лотки со съестными припасами.

   - Пожалуйста, оставьте меня в покое, я знаю свое дело, - отвечал Пуссемар, - опрокинуть тоже нужно умеючи, а то выйдет ненатурально.

   - Конечно, конечно, Пуссемар знает свое дело, ему не привыкать. А скоро ли Немур?

   - Нет, еще не скоро, сударыня, мы только проехали половину дороги.

   - Фу, какая даль. Пуссемар, не гони Вертиго.

   - Я ее не гоню! Что с нею случилось? Точно ирабская лошадь...

   - Дети мои, - оживился Гранжерал, - Дюрозо упомянул об афишах, не пора ли нам заняться составлением их, как приедем в Немур, сейчас разошлем.

   - Правда, нужно подумать о спектакле.

   - Что же будем мы играть в Немуре?

   - Господа, следует для дебюта назначить "Тартюфа".

   - Помилуй, ты с ума сошел, Гранжерал, высоко залетел.

   - Вы плохие ценители таланта. Жаль мне нас.

   - Мы же неоднократно говорили, что почитаем Мольера. В Париже или там, где существуют постоянные театры, следует играть его комедии, а нам же никогда и двух раз не придется сыграть в одном городе, и потому нужно чем-нибудь пикантным, бросающимся в глаза привлечь публику. Пьесы же Мольера слишком известны, потому они для нас невыгодны - ноль франков двадцать пять сантимов, плохая выручка, как это не раз случалось.

   - Разве Тартюф не по вкусу публике?

   - У, какой он скучный, он все думает, что теперь царствует Людовик XIV, но времена великого короля прошли.

   - Счастливы те, кто жил в то время.

   - Мы уклонились от разговора, - заметила Элодия. - Немур - южный город, верно, там любят музыку, нужно дать оперу.

   - А где у нас оркестр?

   - Ну, оркестр можно найти в городе, Пуссемар будет дирижировать.

   - К чему сразу выбирать такую пьесу, в которой нужны декорации, машины... А что делать с танцами?

  &