Дмитриев Дмитрий Савватиевич - Два императора

я на ногах!

   - Ваше благородие! Прикончите со мною, - обратился к нему какой-то тяжело раненный солдатик, метавшийся в страшных мучениях.

   - Ваше благородие, хоть бы глоточек водицы, уж очень жжёт! - слабо умолял другой.

   Слёзы лились по лицу бедного Гарина, медленно пробиравшегося между грудой этих несчастных. От всей души хотел бы он помочь им - но чем? Запёкшиеся губы его дрожали и шептали молитву; он едва выбрался из этого страшного места; теперь уже ему реже попадались убитые и раненые. На дороге валялись исковерканные лафеты, обломки пушек и ружья. Гарин наткнулся на окровавленную саблю. Этой находке он очень обрадовался, поднял саблю и, опираясь на неё, пошёл далее.

   "Если попадутся мне французы, я дёшево не продам свою жизнь: левая рука у меня ещё владеет", - думал он про себя.

   Гарин уже прошёл порядочное расстояние, жажда стала ещё мучительнее.

   "О, хоть бы каплю воды, губы мои совершенно запеклись", - простонал несчастный.

   Ещё немного - и он увидел красивый домик, одиноко стоявший у опушки леса. Гарин радостно поспешил к жилищу, подошёл к окнам и попросил по-немецки:

   - Будьте сострадательны, дайте мне немного воды и кусок хлеба.

   Ответа не было; кругом была мёртвая тишина.

   "Не отвечают. Дальше идти я не могу; войду в дом, может быть, здесь я вымолю себе пристанище".

   Гарин с трудом добрался до сеней и отворил незапертую дверь. Страшный беспорядок был заметен повсюду; все окна были настежь растворены, стёкла выбиты, мебель взломана, изрублена, сундуки, комоды открыты, имущество разбросано по полу, посуда перебита.

   Очевидно, обитатели этого дома скрылись от неприятеля, не успев ничего захватить с собою.

   "Ниоткуда нет помощи!" - с грустью осматривая царивший беспорядок в комнате, убедился князь. Он вошёл в другую комнату, - и здесь всё было так же разрушено.

   "Зачем ушёл я с поля битвы, зачем меня не убили! Лучше бы умереть! Тогда я пал бы славною смертью. Тяжело умирать всеми покинутым, одиноким. Матушка, сестра, отец! Знаете ли вы о моей несчастной судьбе? Будьте счастливы!" Губы раненого судорожно затряслись, смертная бледность покрыла его лицо, в глазах всё закружилось, забегало.

   "Смерть, смерть!" - прохрипел он и без чувств повалился на пол.

   В комнате опять настала тишина.

   Солнце поднималось всё выше и выше; яркие лучи его проникли в окно комнаты и весело заиграли на эполетах гвардейца, лежавшего без чувств.

   Спустя некоторое время около дома послышались спешные шаги, дверь отворилась - и седой как лунь старик, представительной наружности, с добрым, приятным лицом, вошёл в комнату. Старик был не один: его сопровождала девушка, с лицом, цветущим здоровьем, молодостью и красотою.

   - Побывали и в моём укромном жилище наши враги. Посмотри, Анна, что французы сделали с нашим жилищем, - грустно жаловался старик.

   - Отец, отец! Посмотри! - с испугом и удивлением проговорила молодая девушка, указывая на распростёртого на полу князя Гарина.

   - Это русский офицер, я узнаю по мундиру. Он мёртвый, - сказал старик, нагибаясь над Гариным.

   Красавица стала на колени и приложила свою руку к сердцу и потом к голове молодого человека.

   - Отец! Он жив, дышит, - обрадовалась Анна. - Надо его положить на кровать.

   Молодая девушка поспешно приготовила постель и помогла отцу положить раненого офицера.

   - Я попробую привести его в чувство, - сказал старик. Он достал из кармана небольшую бутылку с крепким вином, налил немного в стакан, разжал стиснутые зубы раненого и влил ему в рот несколько капель; потом он стал растирать ему виски и лоб.

   Живительная влага произвела своё действие; по всему телу князя пробежала дрожь, он открыл глаза и с удивлением посмотрел на молодую девушку и старика.

   - Где я? - слабым голосом спросил он.

   - У добрых людей, успокойтесь, - ответил ему по-русски старик.

   - Пить, ради Бога, один глоток воды!

   - Сейчас, сейчас. - Молодая девушка быстро вышла из комнаты и вернулась с кружкой свежей воды.

   Раненый жадно глотал воду.

   - Спасибо вам, добрая! Скажите, где я? Я ничего не помню, как я сюда попал. Кто вы? так хорошо говорите по-русски, а судя по одежде - вы, должно быть, австрийцы.

   - Господин офицер, прежде всего вам нужен покой, говорить вам вредно. Обо всём вы узнаете после. Я промою и перевяжу вам плечо. Анна, нагрей скорее воды, - суетливо распоряжался старик.

   - Мне есть хочется.

   - О, это хороший признак! Вы скоро поправитесь. У нас есть холодное мясо и яйца - моя дочь сейчас приготовит для вас завтрак.

   - Как мне благодарить вас! Ведь я обязан вам жизнью.

   Гарин благодарно посмотрел и на доброго старика и на его милую дочь.

   - Не волнуйтесь, вам вредно волноваться. Мы обязаны заботиться о вас - вы русский и за нас проливали кровь свою.

   Старик искусно промыл рану и крепко забинтовал её. Сергей сильно стонал, но потом ему стало легче.

   Анна нарезала мяса, очистила яйцо и поднесла это скромное блюдо к постели раненого.

   - Пища подкрепит вас, господин офицер, - сказала молодая девушка.

   - Скажите, как зовут вас и вашу прекрасную дочь?

   - Я австриец Карл Гофман, а дочь мою звать Анной.

   Князь Гарин проглотил несколько кусков мяса и запил вином. Силы его подкрепились, на бледном лице его стал заметен румянец.

   - О, как мне теперь хорошо, легко! - весело сказал Гарин и взглядом поблагодарил красавицу. Анна вспыхнула и опустила свою чудную головку с вьющимися пепельными локонами.

   - Теперь вы усните, молодой человек, сон для вас будет благодетелен, - укрывая тёплым одеялом князя, участливо сказал старик.

   - А французы? - спросил Гарин.

   - Не бойтесь, наши враги далеко ушли, - успокоил его старик.

   Сергей скоро заснул, хотя спал тревожным сном.

   - Ах, отец, если бы нам удалось спасти его! - сказала Анна.

   - Он скоро поправится: молодость возьмёт своё, - ответил отец.

   - Какой он красивый! У него такое доброе, приятное лицо. Он выздоровеет, отец, не правда ли?

   - Надеюсь! За ним нужен только хороший уход.

   - О, я буду хорошей ему сиделкой.

   - Ах, проклятая война! Сколько сделала она несчастных, сколько невинной крови пролито на этой бойне. Да падёт кровь многих жертв на голову гордого победителя! И слёзы несчастных, осиротевших детей, оставленных отцов, матерей и жён вопиют о мщении!

   Старик печально опустил седую голову и сидел в глубокой задумчивости.

   Анна не смела прервать размышлений отца; она тоже молча сидела, порою посматривая любовно и ласково на спавшего офицера.

   Опять наступила тишина в домике, прерываемая тяжёлым дыханием раненого.

  

  

   Австрийский подданный Карл Гофман приехал в Петербург в конце царствования Великой Екатерины. В качестве хорошо образованного человека он поступил гувернёром в один из аристократических домов, где познакомился с одной бедной, очень хорошенькой девушкой. Она жила в том же доме из милости. Немец полюбил эту девушку, женился на ней и зажил счастливо, добывая средства педагогическим трудом; учеников у него было много, так что он зарабатывал хорошие деньги. У Гофмана родилась дочь, хорошенькая, как херувим; ей дали имя Анна. Мать воспитывала свою дочь в религиозном направлении, в духе православия. На пятнадцатом году только что начинавшая распускаться красавица Анна лишилась горячо любимой матери. Гофман горько оплакивал потерю жены; скорбь его была так велика, что в несколько дней он поседел как лунь. Похоронив жену, Гофман не остался больше в Петербурге и уехал на родину - в Австрию. Невдалеке от Аустерлица, ещё ожидавшего только своей крупной славы места знаменитого сражения, он купил небольшую ферму и в тиши и уединении предался сельскохозяйственному труду, отдавая свободные минуты своему любимому занятию - чтению книг. Анне он дал прекрасное образование: она отлично говорила по-русски, по-французски и по-немецки. На ферме они вели совершенно одинокую, замкнутую жизнь; единственным развлечением в долгие зимние вечера служили для них книги. Старый Гофман с увлечением читал произведения великих мыслителей и посвящал свою дочь во всю глубину и мудрость немецкой философии. Летом они целый день проводили в труде. Анна отлично хозяйничала, помогала отцу, и таким образом им удалось создать образцовое хозяйство. Так жили они, довольно счастливые, до тех пор, пока Наполеон - этот новый Аттила {Аттила (Эцель, видимо, от кельтск. "этцель" - "отец") - царь гуннов. После смерти в 433 г. дяди Ругиласа принял власть на гуннами (индоевропейским племенем, которое часто путают с тюрками-хунну, не покидавшими своей родины в Восточной Азии). После убийства брата Бледы правил единолично. Покорил Северное Причерноморье, Центральную Европу, разорил балканские провинции Восточноримской империи, обложив их данью. После поражения на Каталаунских полях от римско-вестготских войск под началом Аэция смог, однако, ещё совершить набег на Аппенины, вскоре после чего, в 453 г., по преданию, был убит своей новой женой бургундкой Ильдико. За свои набеги получил в летописях прозвище "бич Божий".} - не вторгся с несметными полчищами в пределы Австрийской империи. Столица империи - Вена - находилась уже в руках завоевателя. Сражение при Аустерлице тяжело отозвалось на Гофмане и на его дочери: все работники, кроме одного - Иоганна, - разбежались. Старый Гофман вместе с дочерью и Иоганном, единственным своим преданным слугою, принуждены были искать себе приют и спасение в непроходимом лесу; что могли, они захватили с собой; сюда же они увели лошадей и коров. Французские солдаты не забыли, конечно, навестить ферму Гофмана и вволю на ней похозяйничали. Когда французское войско, преследуя союзников, далеко ушло от места сражения, Гофман вернулся в своё жилище и нашёл у себя нечаянного гостя, князя Гарина.

   Немалых трудов стоило Гофману и его дочери привести в порядок свой домик после погрома.

   Когда Гарин проснулся, старого Карла в комнате не было: он хлопотал на дворе с работником; в комнате сидела одна Анна и читала какую-то книгу.

   - Вы уже проснулись! Не дать ли вам пить? - поднимая на князя свои красивые голубые глаза, спросила молодая девушка.

   - Как вы добры! У меня страшно пересохло в горле, - дайте, пожалуйста, воды.

   - У нас есть чай. Не хотите ли, я сейчас приготовлю.

   - Какая вы добрая, Анна Карловна!

   - Зачем вы так меня называете? Зовите меня просто Анна. Я сейчас принесу вам чай.

   Анна быстро вышла и вернулась со стаканом горячего чая.

   - Пейте, чай очень вкусный и подкрепит вас!

   - Из ваших прелестных рук, Анна, всё будет вкусно, - сказал князь.

   Молодая девушка вспыхнула от неожиданного комплимента.

   - Не вставайте, не вставайте, вы можете повредить плечо. Я сама напою вас, - сказала Анна, когда заметила, что раненый хотел привстать.

   - Какая вы, Анна, хорошая! А где же ваш батюшка?

   - Он на дворе хлопочет с Иоганном, французы ведь всё у нас переломали и разрушили.

   - Где же вы, Анна, укрывались от французов?

   - В лесу. Недалеко отсюда есть очень большой и густой лес, там, в землянке, которую соорудил отец, мы и укрылись и пробыли там, пока французы здесь хозяйничали.

   Вошёл Гофман и очень обрадовался, видя Гарина, спокойно разговаривавшего с дочерью.

   - Вы просто молодцом! - весело сказал он - Анна, дай и мне чаю, я озяб и устал.

   - Сейчас, отец.

   - Теперь, господин офицер, я удовлетворю ваше любопытство и скажу, почему я и моя дочь так хорошо говорим по-русски, - сказал старый Карл.

   - О, пожалуйста! - обрадовался Гарин.

   Гофман подробно рассказал князю о своей жизни в Петербурге, со слезами на глазах он вспоминал о своей покойной жене:

   - Двадцать лет прожил я с женою, как двадцать счастливых радостных дней. Она умерла и в Петербурге не осталось у меня ничего дорогого; я уехал с Анною сюда и, как видите, сделался тоже жертвою войны. Французы нанесли мне жестокий урон в моём хозяйстве. Теперь не скоро поправишься, - закончил старик свой рассказ - Теперь, господин офицер, скажите и вы своё имя, - попросил Гофман.

   - Как? Разве до сих пор я не сказал? Какой же я рассеянный. Я - князь Сергей Гарин.

   Титул произвёл своё впечатление, добрые люди были очень польщены присутствием в их доме одного из представителей истой русской аристократии.

   Совершенно неожиданно вбежал в комнату Иоганн; он был бледен как полотно.

   - Французы, французы! - кричал он в сильном испуге.

   - Как, где? - в один голос спросили все бывшие в комнате.

   - Невдалеке отсюда. Я было пошёл в город, а французы мне навстречу, я и вернулся вам сказать.

   - И хорошо сделал, добрый Иоганн. Надо спасаться, князь, иначе дело будет плохо.

   - Куда? Где же мне искать спасения: я едва могу ходить. Я останусь здесь, я не боюсь их и дорого продам свою свободу.

   - Нет, князь, мы так вас не оставим, мы поможем вам встать, а я найду, где укрыться.

   В доме Гофмана в задней комнате был сухой подвал. Дверцы его были так хорошо устроены, что их совершенно нельзя было заметить. Старик с помощью работника помог сойти в подвал раненому князю, затворил дверцы и заставил их тяжёлой колодой.

   - Ты, Анна, беги немедля в лес, Иоганн тебя проводит.

   - А ты, отец? - спросила молодая девушка, не менее перепуганная, чем все в доме.

   - Я останусь здесь и постараюсь выпроводить непрошеных гостей. Я никак не предполагал, что французы не все ушли отсюда. Иди же, Анна; в лесу тебе бояться нечего, ты скроешься в землянке и будешь в безопасности.

   - Не за себя я боюсь, отец, а за тебя и за князя. Боже мой, что с вами будет!

   - Успокойся, дочь моя, с мирными жителями французы не воюют, и меня они не тронут.

   - А князь?

   - Князя они, поверь, не найдут, до него трудно добраться. Спеши же, Анна.

   - Прощай, отец, храни вас Бог!

   Анна крепко поцеловала отца, оделась и поспешно выбралась из мирного домика.

   Не прошло и получаса, как ферма Гофмана была окружена со всех сторон французскими солдатами.

   Пожилой французский офицер в сопровождении пяти солдат, гремя шпорами и саблей, вошёл в комнату и, окинув презрительным взглядом Гофмана, грубо спросил у него по-немецки:

   - Кто вы?

   - Австриец Карл Гофман - к вашим услугам, государь мой! - с достоинством ответил старик.

   - С кем же вы здесь живёте? - подозрительно осматривая комнату, спросил офицер.

   - С работниками, - ответил Гофман.

   - Где же они?

   - Разбежались! Завидя приближение вашего отряда, они все покинули меня.

   - Глупцы! Мы не трогаем мирных жителей.

   - Надеюсь, господин офицер! Иначе это было бы недостойно Франции, - польстил старик.

   - А всё-таки я должен тщательно осмотреть ваш дом, не скрыты ли здесь русские. Идите и показывайте нам все ваши комнаты.

   - К вашим услугам, государь мой, - нисколько не растерявшись, согласился Гофман и повёл французского офицера и солдат по всему своему дому.

   Находясь в подвале, бедный князь слышал, как над его головой ходили солдаты и стучали об пол прикладами своих ружей; он уже решил, что, если его найдут неприятели, он дёшево не продаст свою жизнь и будет защищаться до последней крайности.

   "Лучше смерть, чем постыдный плен", - думал он.

   Но французы не догадались о существовании подвала и, тщательно осмотрев весь дом и двор, ушли. На этот раз они даже ничего не тронули из имущества. Впрочем, ничего ценного у Гофмана уже не оставалось.

   Ещё долго после ухода французов старик не выпускал из подвала Гарина; он боялся, чтобы неприятели не вернулись.

   - Посидите ещё немного, князь, я боюсь этих проклятых французов: они, как волки хищные, рыскают по дорогам и, того гляди, заберутся сюда снова. Знаю, вам неудобно в подвале, но что делать? Уж посидите! - убеждал добрый немец, переговариваясь с Гариным сквозь приотворённые дверцы.

   К ночи вернулась с работником и Анна.

   Бледная как смерть, она с замиранием сердца подходила к своему жилищу: её тревожила участь молодого князя.

   "Что если его убили или увели в плен?" - думала она, переступая порог отцовского дома.

   Счастию и радости её не было конца, когда она увидала Гарина, сидевшего на постели рядом с отцом.

   - Вы живы, спасены! Господи, благодарю тебя! Отец, милый отец! Как я счастлива, - с увлечением говорила молодая девушка. - Ах, князь, как я за вас страдала! Как я боялась!

   - Чего вы боялись? - спросил у Анны князь Гарин.

   - Я... я думала, вас найдут французы...

   - Анна, какая вы добрая, славная... Вам и вашему отцу я обязан многим.

   - Что за счёты, князь! - промолвил старик Гофман.

   - Чем я отблагодарю вас и вашу дочь, - с чувством проговорил князь Гарин, крепко сжимая руку у Гофмана.

   - Оставим, князь, про это говорить. Я теперь так счастлив.

   Молодая девушка расплакалась, но это были слёзы радости.

  

  

   Русских пленных отправили ночевать в Позоржиц, где находилась главная квартира французского императора. В числе пленных находился и ротмистр Зарницкий, попавший сюда со своим денщиком Щетиною. Пётр Петрович был слегка контужен. Его эскадрон храбро сражался, окружённый в десять раз превосходившим его по числу неприятелем; Зарницкий изумлял своим геройством даже французов. На его несчастие, под ним была убита лошадь: ротмистр упал вместе с убитым животным и был придавлен всей его тяжестью. Этим-то моментом воспользовались неприятели, и герой был взят в плен. Эскадрон Зарницкого был весь перебит, осталось в живых человек пять, не более. Пётр Петрович в первые минуты был в каком-то исступлении; он проклинал тот момент, когда шальная пуля уложила его верного коня, и своё бессилие. Щетина тоже попался в плен. Оба они шли рядом, под конвоем, разделяя общую горькую участь.

   - Ваше благородие, - тихо шепнул Щетина своему "барину".

   Зарницкий шёл печально, опустив голову, и не слыхал зова своего слуги; думы, одна другой мрачнее, не давали ему покоя.

   - Ваше благородие! - повторил денщик.

   - Ну, что ты?

   - Стало быть, ваше благородие, мы в плен попали.

   - Попали, брат Щетина, - со вздохом ответил Пётр Петрович.

   - Нехорошо, ваше благородие!

   - Что хорошего! Хуже смерти.

   - А вы, ваше благородие, не отчаивайтесь, можно побег учинить, - таинственно сообщил Щетина.

   - Побег - ну, брат, навряд! Зорко стеречь будут - не убежишь.

   - Убежим, ваше благородие, надо только время выждать.

   - Ну, станем ждать.

   - Император, император! - заволновались вдруг конвойные, завидя Наполеона, ехавшего навстречу пленным.

   - Кто из вас старший? - останавливая лошадь, спросил Наполеон у пленных.

   Старшим по чину в этой партии пленных был ротмистр Зарницкий; он выступил вперёд.

   - Кто вы? - в упор смотря на ротмистра, спросил Наполеон.

   Зарницкий назвал свой чин и полк, в котором служил.

   - Знаю, слышал. Ваш полк честно исполнил свой долг, а вы, господин ротмистр, оказывали чудеса храбрости. Я слышал.

   - Я дорожу похвалою великого полководца, - вежливо ответил Зарницкий, кланяясь Наполеону.

   - Вы заслужили, господин ротмистр, гораздо большего!

   Наполеон приказал отвести пленных на бивуаки и позаботиться о них: устроить им ночлег, перевязать раненых.

   Приказание было в точности выполнено; раненых повели в шалаши, выстроенные при главной квартире Наполеона. Французы очень радушно приняли наших. Ротмистра Зарницкого с его денщиком поместили в отдельном шалаше, где поставили походную кровать, стол и стул. Зарницкому перевязали рану. Измученный и голодный, он, исправно поужинав, выпил добрую порцию вина и, повалившись на кровать, скоро заснул богатырским сном.

   Щетина не спал, он обдумывал план побега. Он вышел из шалаша, но сейчас же вернулся: около шалаша стоял на карауле французский солдат с ружьём на плече.

   "Ведь ишь, дьявол, всё "маршует". Прихлопнул бы его, да как? Пожалуй, хуже будет: из шалаша-то убежишь, а у цепи попадёшься, ни за что пристрелят тебя", - рассуждал Щетина.

   Полночь. В главной квартире императора погасили все огни; всё давно спало, только караульные мерно расхаживали каждый на своём посту. Едва пробило полночь, как солдат, стоявший у шалаша Зарницкого, ушёл спать. К русским пленным французы относились нестрого: не было особенно сильного надзора, потому что они были уверены, что уйти пленным трудно. Да и куда бы они ушли в холодное зимнее время, не зная дороги? Если бы кто и убежал из плена, он рисковал замёрзнуть, заблудиться и попасть снова в руки неприятеля.

   Щетина вышел из шалаша и осмотрелся кругом. Ни души; тишина как в могиле.

   "Вот когда убежать-то надо", - подумал денщик; он поспешил в шалаш и стал будить крепко спавшего ротмистра.

   - Ваше благородие, а ваше благородие! Ведь ишь спит - пушкою не разбудишь.

   Зарницкий не просыпался.

   - Эко горе! Никак его не разбудишь. Да проснись! Говорят тебе! - с сердцем крикнул Щетина, тряся за рукав своего барина.

   - Ты что! Или время на парад? - спросил Зарницкий, протирая глаза. Благодетельный сон перенёс его снова к себе на квартиру, в Петербург, и он совершенно забыл печальную обстановку, в которой находился теперь.

   - Какой там парад! Бежать надо.

   - Как бежать, куда? зачем?

   - Эх, ваше благородие! Да вы проснитесь, - с укоризною сказал Щетина.

   - Ах да, мы в плену! - К Зарницкому вернулась память, и незавидная действительность вырисовалась со всею яркостью.

   - Надо бежать - благо время подходящее, - снова напомнил Щетина.

   - А часовой? - спросил Зарницкий.

   - Ушёл. Кругом ни души не видно.

   - Ты говоришь, часового нет?

   - Да, ушёл! Бежим, ваше благородие!

   - А как попадёмся, расстреляют.

   - Не попадёмся, ведь глухая полночь, все спят.

   - Стыдно мне, Щетина! Русскому офицеру бежать из плена! Если хочешь, беги, а я останусь.

   - Эх, ваше благородие, что за стыд - убежать из плена? Стыд, когда вы знаете, что наши бьются с врагом, а вы тут в плену ничего не делаете, службы не несёте, - а служба ваша нужна батюшке-царю и родной земле! - с жаром говорил старик.

   - А ведь ты прав, Щетина! Ей-богу, прав! При нужде чего не делают. Бежим!

   - Вот и давно бы так! - обрадовался Щетина.

   - Воля, брат, дороже всего на свете!

   - Известно, так, ваше благородие!

   - А если нападут на нас французы, нам даже защищаться нечем.

   - А кулаками, ваше благородие.

   - Молодец, Щетина!

   - Рад стараться, ваше благородие!

   Зарницкий и Щетина тихо вышли из шалаша и стали пробираться к опушке видневшегося леса.

   Ночь была морозная. Порывистый ветер бушевал в поле, вихрем кружил снег и хлестал прямо в лицо беглецам.

   - Ну и мороз! - сказал Пётр Петрович.

   - А у нас, в России, много холоднее, ваше благородие, - ответил Щетина. - Только бы нам до леса добраться, - добавил он.

   - А что же в лесу - то?

   - Там место безопасное.

   - Ох, Щетина, замёрзнем мы или под вражью пулю угодим.

   Ротмистр и денщик подошли почти к самой цепи; стали уже видны неприятельские солдаты, но благодаря счастливому случаю французы не заметили беглецов. Зарницкий и Щетина очутились за цепью; лес от них был в нескольких шагах.

   - Фу! Теперь можно вздохнуть! Опасность миновала! Мы на свободе, - весело проговорил ротмистр.

   Они вошли в лес; снегу в лесу было мало - высокие сосны и ели стояли зелёными. Они шли быстро по узкой лесной дороге.

   - Куда идёт эта дорога? - спросил Зарницкий.

   - А кто её знает, ваше благородие!

   - Может, к жилью.

   - Может, и к жилью.

   Предположение Зарницкого оправдалось: дорога шла к жилью, и, пройдя несколько, наши беглецы очутились около небольшого чистого домика, в котором жил лесничий с двумя своими помощниками.

   - Мы спасены - жильё! - радостно воскликнул ротмистр.

   - Благодарение Господу! - Старик денщик усердно перекрестился.

   Пётр Петрович подошёл к двери и постучался.

   - Кто там? - послышался в ответ недовольный голос.

   Зарницкий хорошо знал немецкий язык, хотя редко на нём говорил.

   - Русский офицер со старым денщиком чуть не гибнут в лесу от голода и холода... Просим приюта до утра! - ответил по-немецки Зарницкий.

   Прошло несколько минут, дверь отворилась, и со свечою в руках встретил их сам лесничий, которого называли Франц Гутлих. Это был рослый, здоровый австриец средних лет, с открытым приятным лицом.

   - Русский офицер всегда найдёт в моём доме радушный и братский приём, - ласково встретил их лесничий, крепко пожимая руку ротмистра.

   Ротмистр и денщик дрожали от холода; первым делом лесничего было их отогреть; он приказал скорее приготовить чай и ужин.

   Наши беглецы напились горячего чая с ромом и сытно поужинали, изрядно выпив. В подвале у лесничего оказалось хорошее вино; за ужином Пётр Петрович и лесничий выпили за здоровье русских и австрийских воинов. Поблагодарив хозяина, Пётр Петрович лёг на мягком диване, а Щетина расположился на полу. Оба скоро крепко и сладко заснули.

   Русские пленные, благодаря длинной ноябрьской ночи и тому, что французская армия разбросана была на несколько вёрст, уходили поодиночке и по несколько человек вместе; одни присоединились к нашей армии, а иные через Богемию, Силезию и другими путями пробирались в Россию.

   "При поражении союзных армий в неудаче обвиняет обыкновенно одна другую. Так случилось и после Аустерлица. Отдавая справедливость мужеству русского войска, австрийцы приписали поражение нашему неуменью маневрировать, неловкости нашей пехоты, тяжести наших ружей. Но разве за шесть лет перед аустерлицким сражением, когда русские вместе с ними одерживали победы в Италии, ружья наши были легче, войска подвижнее и в манёврах искуснее? Причина побед в Италии заключалась в том, что главнокомандующим союзною армиею был Суворов, а под Аустерлицем руководили действиями австрийцы. Здесь ключ успехов в 1799 году и неудачи 1805 года. Заготовление магазинов лежало на австрийцах, ибо войну вели в их земле, но не было ни хлеба, ни фуража. Австрийцы привели русскую армию на места, хорошо им знакомые, где они производили ежегодно учебные манёвры. Оказалось, по собственному признанию их, что они ошиблись даже в исчислении расстояний. Не зная пространства, занимаемого полем сражения, они растянули армию на четырнадцать вёрст, не озаботились составлением резерва и, наконец, до того растерялись, что и по окончании войны не вдруг могли дать себе отчёт в своих распоряжениях. Через шесть недель после Аустерлицкой битвы император Франц говорил нашему послу, графу Разумовскому: {Разумовский Андрей Кириллович (1752-1836) - граф. С 1790 по 1807 г. был посланником в Австрии.} "Конечно, вас удивит, что до сегодняшнего дня я ещё не знаю плана аустерлицкого сражения". {Михайловский-Данилевский А. И. Описание первой воины императора Александра с Наполеоном 1805 г. СПб., 1844.}

   Аустерлицкое сражение нисколько, однако, не помрачило славы русского оружия и храбрости русских солдат.

   Сам Наполеон впоследствии говорил, что под Аустерлицем русские оказали более храбрости, чем в других битвах с ним.

   Наш главнокомандующий Кутузов справедливо слагал с себя всю вину за аустерлицкое поражение.

   - Я умываю руки, вина не моя, - говорил он на другой день после битвы.

   Император Александр нисколько не винил Кутузова.

   - В аустерлицком походе я был молод и неопытен. Кутузов говорил мне, что там надо действовать иначе, но ему следовало быть в своих мнениях настойчивее.

   Так говорил император Александр по прошествии нескольких лет после аустерлицкой битвы.

   Кутузов советовал не давать сражения под Аустерлицем - но его не слушали.

   Говорят, Кутузов накануне сражения пришёл к обер-гофмаршалу, графу Толстому, {Толстой Пётр Александрович (1761-1844) - граф, генерал от инфантерии, управляющий генеральным штабом.} и сказал ему:

   - Уговорите государя не давать сражения: мы его проиграем.

   - Моё дело знать соусы да жаркие. Война - ваше дело, - ответил ему на это Толстой.

   Между тем австрийцы настаивали, чтобы битва непременно была под Аустерлицем.

   "Теперь легко представить положение императора Александра, русского главнокомандующего и всех русских: австрийцы желают сражения; русские, пришедшие к ним на помощь, знаменитые своею храбростью, вдруг станут уклоняться от битвы, требовать отступления, обнаружат трусость пред Наполеоном! Всякий должен чувствовать, что в таком положении ничего подобного нельзя было требовать от Александра и окружавших его".

   После аустерлицкого сражения наша армия шла в Годьежицу; туда же ехал и император Александр, во время сражения находившийся "в огне, распоряжавшийся под ядрами, картечами и пулями".

   В селении Годьежице с трудом нашли для государя приличную комнату, где бы он мог хоть немного отдохнуть. Пробыв тут недолго, он отправился далее. Его величество ехал верхом: в Годьежице никак не могли найти царской коляски. Государь уже несколько дней чувствовал себя нездоровым, он только крепился и не хотел своею болезнью пугать приближённых и армию; но, проехав семь вёрст, принуждён был остановиться в селении Уржице, в простом крестьянском домике. На скамью положили соломы, и это послужило постелью для больного монарха. Государь был в сильном жару, голова его горела; приём опиума несколько его успокоил. Государь заснул тревожным сном. Проспав часа три, перед рассветом он встал и поехал в Чейч, {Чейч - местечко в 25 км юго-восточнее Аустерлица, куда после сражения отошли союзные войска.} где было сборное место для армии. Объезжая свои войска, государь старался скрыть свою болезнь, так как был распущен ложный слух, что государь ранен. "Быстро распространившись, эта ложная молва усугубляла горестные впечатления претерпенного накануне поражения". {Михайловский-Данилевский А. И. Описание первой войны императора Александра с Наполеоном 1805 г. СПб., 1844.} Все спрашивали о государе, и, когда увидали его здоровым, радости и ликованию солдат не было конца.

   Когда императоры Александр и Франц прибыли в Голич, Наполеон прислал сказать австрийскому императору, что он желает с ним видеться. Император Франц поехал в авангард и встретился с Наполеоном между передовыми цепями армии.

   Разговор императора австрийского с Наполеоном продолжался два часа и имел следствием прекращение военных действий между Францией и Австрией. Наполеон предложил императору Францу не впускать в его владения иностранных войск и потребовал, чтобы русская армия возвратилась обратно в Россию.

   Желая узнать мнение нашего государя, Наполеон послал к нему генерала Савари, император же Франц уполномочил с этой же целью генерала Стутергейма. {Стутергейм (Штутергейм), Фридрих Генрих фон (1770-1811) - барон, австрийский генерал-майор.}

   Несмотря на раннее время - было всего только пять часов утра, - послы застали государя уже одетым, он принял прежде Стутергейма, который от имени своего императора просил согласия на требование Наполеона.

   - Я привёл мою армию на помощь Австрии и отправлю её назад, если ваш монарх желает обойтись без моей помощи, - сухо ответил император Александр.

   Государь приказал пригласить посла от Наполеона и заявил ему, что возвращает своё войско в Россию.

   Наполеон, получив такой ответ государя, немедленно послал приказ о прекращении передвижения армии. Объявлено было перемирие. Оно заключено было 26 ноября 1805 года, "с условием договориться немедленно о мире, а если мир не состоится, не возобновлять военных действий, не предварив о том друг друга за пятнадцать дней".

   Двадцать седьмого ноября государь дружелюбно простился со своим союзником, императором Францем, и отправился в Петербург, приказав Кутузову вести армию в Россию.

   За день до отъезда нашего государя Наполеон опять попытался сблизиться с императором Александром. С этой целью он вызвал к себе пленного князя Репнина {Репнин-Волконский Николай Григорьевич (1778-1845) - брат декабриста С. Г. Волконского, князь, в 1805 г - полковник.} и сказал ему:

   - Вы, князь, свободны - перемирие заключено. Поезжайте к своему государю и скажите ему, что я вновь предлагаю ему мир. Воевать нам с ним нечего. Ещё скажите императору Александру, что, если бы он принял моё приглашение и приехал на свидание со мною, я покорился бы прекрасной душе его; выслушав мысли его о способах восстановить мир в Европе, я во всём согласился бы с ним. Вместо себя он прислал молодого человека, который наговорил мне дерзостей, и где? Среди моих колонн! Что же вышло? Мы сразились, и теперь я имею право объявлять предложения. Но я думаю, что мы ещё можем сблизиться.

   - Все ваши слова я передам моему государю, ваше величество.

   - Да, да, князь, передайте. Повторяю моё желание сойтись с императором Александром. А знаете ли, отчего вы проиграли сражение под Аустерлицем?

   - Нет, ваше величество! - ответил Репнин.

   - Что за странная мысль пришла в голову вашим главнокомандующим растянуть армию на огромное пространство и разобщить колонны? Надо держать армию вместе, сплочённою, так сказать, в кулаке, чтобы при первом же моменте бросить всю её в лицо неприятелю. Впрочем, император Александр должен был проиграть сражение. Здесь его первая, а моя сороковая битва, - самодовольно проговорил Наполеон. - Прощайте, князь! Не забудьте передать мои слова вашему государю, - добавил он и протянул на прощанье князю Репнину руку.

  

  

   Ротмистр Зарницкий встал поздно, но был бодр и весел. Лесничий напоил его и Щетину чаем, и они стали собираться в путь.

   - Боюсь удерживать вас, господин ротмистр, в нашей местности бродят ещё французские солдаты, и ничто им не мешает заглянуть и ко мне. Но скажите, куда вы намерены идти? - задал он вопрос.

   - Хотелось бы догнать нашу армию, - ответил ротмистр.

   - Это нетрудно сделать, если вы, господин ротмистр, знаете дорогу.

   - В том-то и беда, что я совсем не знаю здесь дороги, - ответил Пётр Петрович.

   - А ваш денщик?

   - Он и подавно не знает.

   - В таком случае я дам вам проводника, - предложил лесничий.

   - Я просто не нахожу слов, как вас благодарить!

   - Не за что. Австрия и так многим обязана русской армии. Больше всего мы должны ценить ваше самопожертвование.

   Зарницкий простился с лесничим и с неизменным Щетиною и проводником отправился догонять русскую армию. Франц Гутлих снабдил их на дорогу провизией и подарил ему на память пистолет редкой работы.

   - А мне, добрейший господин Гутлих, нечем вас отблагодарить: у меня ничего нет! Но по приезде в Петербург моим первым долгом будет прислать вам сувенир, - крепко пожимая руку лесничего, говорил ротмистр, прощаясь.

   Провожатый скоро вывел их из леса на большую дорогу, по которой накануне в беспорядке шли русские солдаты, преследуемые неприятелем. Теперь на этой дороге не было никого.

   - Идите прямо по этой дороге, и вы непременно догоните свою армию, - посоветовал проводник.

   Ротмистр поблагодарил его и быстро зашагал вперёд. Щетина не отставал.

   - А как думаешь, Щетина, жив Гарин? - спросил ротмистр у своего денщика.

   - Навряд, ваше благородие, уж оченно храбро они сражались: своими глазами видел, как их сиятельство рубил французские головы.

   - Да, да, сражался он как герой и пал с честью... Я лишился искреннего приятеля. Пока я жив, буду о нём всегда помнить. Жаль его, Щетина, очень жаль мне его, - грустно сказал ротмистр.

   - Как не жалеть: человек молодой и дельный! Михеев, денщик княжеский, сказывал мне, как с князем прощались отец с матерью. Уж оченно больно, говорит, они плакали и убивались, отпуская княжича на войну, особенно сама княгиня.

   - А об нас с тобою, Щетина, кто плакал, когда мы на войну отправлялись?

   - Никто, ваше благороди