Дмитриев Дмитрий Савватиевич - Два императора

 Оставь меня, мне ничего не надо!

   - Ох, сударка, и спесива же ты!

   - Ну, а ты, старуха, пошла! Чего княжне надоедаешь? - прикрикнул на Сычиху Цыганов.

   Та поспешила выйти из избы.

   - Княжна, не прикажете ли чего? - заискивая, спросил он.

   - Нет, мне ничего не надо.

   - Позвольте, я принесу вам ковёр и постелю на скамью.

   Лёгким наклонением головы княжна его поблагодарила.

   - Мне можно уйти?

   - Да, ступайте.

   Николай вышел. Княжна слышала, как он заложил дверь снаружи засовом.

   "Что же это? Я в плену, меня запирают! Теперь я уверена, что злодеи, которые на меня напали, были им подкуплены. Глаша права. Не думает ли этот жалкий подкидыш добиться моей любви? Посмотрим, что будет завтра!" - проговорила она, подошла к двери и заперла её на крючок.

   В избе было душно и мрачно. Софья отворила оконце и стала жадно вдыхать лесной весенний воздух. Это несколько укрепило расстроенные нервы молодой девушки; она стала спокойнее, усердно помолилась Богу, легла на скамью и скоро крепко заснула.

  

  

   Был уже день, когда проснулась княжна. Яркие солнечные лучи весело играли на стенах избёнки; она спала долго.

   - Уже день! Однако я поспала! - оглядывая своё жилище, проговорила молодая девушка; она подошла к двери, подняла крючок, но дверь была заперта снаружи; княжна стала стучать.

   - Что надо? - спросила у неё Сычиха.

   - Отвори дверь!

   - Она заперта.

   - Отопри!

   - И отперла бы, да на замке, и ключ у барина.

   - У какого барина?

   - А у того, что тебя вчера, сударка, привёз.

   - Что это значит? - крикнула молодая девушка.

   - А то и значит, что попала ты, ровно птичка, в западню и сиди теперича в ней... - прехладнокровно ответила старуха.

   - Отопри!.. Иначе я дверь выломаю!

   - Ох, сударка, не выломать тебе двери: крепка она, засов-то железный, а замок большущий.

   - Что же это, зачем он меня запер, зачем?

   Молодая девушка заплакала.

   - А ты полно! Чего убиваешься! Слезами не пособишь.

   - Слушай, старуха, выпусти меня, выпусти!

   - И выпустила бы, да не могу! Выпусти - барин убьёт меня, а избёнку сожжёт.

   - Какой он барин! Он жалкий подкидыш, негодяй презренный... Мой отец и брат были его благодетели. Хорошо отблагодарил их!.. - с горечью и со слезами говорила княжна. - Моё несчастие ему даром не пройдёт! Мой отец сумеет его наказать...

   - А кто твой отец будет? - спросила Сычиха.

   - Зачем тебе? Кто бы он ни был.

   - Что же, не говори, пожалуй, тебе же хуже.

   - Мой отец - князь Гарин.

   - Как Гарин! Это что живёт в Каменках? - с удивлением воскликнула старуха.

   - Ну да, Каменки наша усадьба. Ты отпусти меня, старуха, мой отец за это даст тебе много денег.

   - Да, да, надо подумать - держать тебя взаперти не приходится. Я не знала, что ты княжья дочка. Хоть и называл тебя барин-то княжною, да я думала, что он так тебя зовёт. Не знала я!..

   - Ну и выпусти.

   - А ты, голубка, потерпи немного, выпущу, держать княжую дочь взаперти не буду - в большом ответе за тебя, пожалуй, будешь...

   - Ты только говоришь, а не выпускаешь, - упрекнула княжна старуху.

   - Говорю, погоди!.. Сейчас нельзя.

   - Почему?..

   - А потому, твой недруг-то здесь бродит, и кони его здесь в овраге припрятаны. Пойдёшь - опять ему попадёшься. А ты, княжья дочь, погоди до ночи, ночью-то и подумаем, что делать.

   - Ты говоришь, ключ от замка у него? - спросила Софья.

   - У него, у него, с собою унёс. Да замок что!.. Стукну раза два топором - и замок сшиблен!..

   - Так ты меня ночью выпустишь? - радостным голосом спросила княжна.

   - Помалкивай, мы барина-то надуем. А ты вот поешь ситничка да яичек, ещё вот крынка молока.

   Сычиха подала в оконце молодой девушке ситного, яиц и молока.

   Обещание старухи успокоило княжну; она стала с нетерпением дожидаться ночи.

   Спустя немного Цыганов вёл вполголоса разговор с Сычихою.

   - Что, проснулась? - спрашивал он.

   - Давно, - ответила старуха.

   - Говорила с тобой?

   - Нет, ничего не говорила, только жаловалась на свою хворость, - приврала Сычиха.

   - Как, разве она нездорова? - испуганно спросил молодой человек.

   - Головы не поднимает, лежит. Я ей и яиц, и ситного - ничего не ест, сердечная! Наказывала её не беспокоить.

   - Ну, так я к ней не пойду - обеспокоишь.

   - Не ходи, барин, отложи - пусть отдохнёт.

   - Да, да, пусть. Я пойду поброжу по лесу.

   - Что ж, барин, поди прогуляйся! Погодушка хорошая!..

   Прошёл долгий весенний день, настал вечер, а там и ночь.

   Уже совсем стемнело, когда к избе Сычихи подошёл измученный, усталый Цыганов; он заблудился в большом лесу и несколько часов подряд путался и едва вышел на поляну, где находилась Сычихина изба; ему страшно хотелось есть. Утолив свой голод молоком и яйцами, он растянулся на траве под деревом, в нескольких шагах от хибарки, предварительно наказав старухе снести корма и питья его лошадям, которые стояли в неглубоком овраге привязанными к дереву; там находилась и телега с кибиткою.

   Цыганов не спешил объясняться с княжною, он избегал или медлил с объяснением. Честь в нём была ещё не совсем потеряна, ему совестно было взглянуть в глаза Софье, с ней заговорить. Николай сознавал большую вину перед нею. Он раскаивался в своём бесчестном поступке и, услышав от Сычихи о мнимой болезни княжны, хотел уже отвезти её обратно в Каменки. Но страсть его не допустила до этого.

   "Моя или ничья! - думал Цыганов, лёжа под деревам. - Попала в руки, моею и будет! Во что бы то ни стало, а её любви я добьюсь! Пусть немного поживёт у Сычихи, а там уговорю со мною ехать в какой-нибудь отдалённый город. Не поедет - силою увезу, там и повенчаемся. Волей или неволей, а сиятельные князь и княгиня зятем меня должны назвать. Что же, теперь я не простой, сам в дворянстве состою!"

   Наконец сон стал одолевать Николая и он скоро заснул крепким, богатырским сном.

   Глубокая полночь; тишина в лесу могильная, вся природа как будто тоже погрузилась в тихий сон. Высокие деревья стоят не колышутся, и только один соловей нарушает лесное безмолвие, его музыкальные трели несутся в ночной тишине раскатистым эхом по густому лесу и замирают где-то далеко-далеко...

   Старая Сычиха осторожно, оглядываясь по сторонам, подошла к своей избе и, тихо стукнув в оконце, спросила:

   - Не спишь, княжна?

   - Нет! До сна ли? Я жду тебя.

   - Опасно нам бежать-то: твой недруг здесь.

   - Ведь он спит?

   - Крепко спит, а всё же боязно. Ну проснётся? беда!

   - Как же нам быть?

   - Боюсь, начну замок сшибать, услышит Ах, постой, может, я достану ключ. Ключ-то у него на кушаке привязан, срежу - он крепко спит, не услышит.

   Сычиха осторожно подкралась к спавшему Цыганову; на нём надет был суконный казакин, {Казакина, м. (от слова казак) (устар.). Мужское верхнее платье в виде кафтана на крючках со сборками сзади.} подпоясанный красным кушаком; на кушаке висел ключ.

   В руках у старухи был острый ножик. Она очень ловко срезала ключ и поспешила с ним к двери; замок был отперт, и княжна очутилась на свободе.

   - Скорей к оврагу, там стоят кони.

   - Так темно, я ничего не вижу.

   - Давай, сударка, руку, я поведу.

   Они скоро добрались до оврага. Сычиха привычною рукою впрягла одну лошадь, а другую привязала позади телеги.

   - Ты садись, а я выведу лошадей.

   Софья села в кибитку. Она дрожала, как в лихорадке. Старуха повела под уздцы лошадь. Дорога из оврага была глинистая, плохая.

   Наконец они выбрались из оврага и выехали на широкую лесную дорогу; по такой дороге свободно было ехать парою. Сычиха впрягла и другую лошадь, села на облучке, взмахнула вожжами, и сытые кони быстро понеслись.

   - Ну, прощай, барин! Счастливо оставаться, домовничай в моей избёнке! - весело сказала Сычиха.

   - Как мне благодарить тебя, добрая женщина! Ты спасла меня! - проговорила книжна.

   - А ты погоди, сударка: вот предоставлю тебя в Каменки - тогда и отблагодаришь.

   - А как звать тебя?

   - Зови Сычихой.

   - Таких имён я не слыхала.

   - Да это не имя, а прозвище, а звать меня Аксиньей.

   - Господа, как я, Аксинья, рада! Я на свободе...

   - Ещё бы не радоваться! Всяк человек свободе радуется.

   - Далеко до Каменков? - спросила княжна.

   - Десятка два вёрст будет, - ответила старуха, погоняя лошадей.

   - Господи, как далеко!

   - А ты, княжна, не бойся, дорога мне известна, скоро доедем.

   - Страшно ночью в лесу!

   - Чего бояться? В нашем лесу тихо, и злых людей в нём не водится.

   Между тем Цыганов спал часов пять подряд, и когда проснулся, было уже совершенно светло; он с удивлением посмотрел на свой перерезанный кушак, валявшийся на траве; Николай хватился ключа - его не было; нетрудно было догадаться, что ключ срезали. Он вскочил и вне себя от гнева и злобы бросился к избёнке: дверь отворена, в избе никого не было.

   - Проклятие! Убегла, верно, подговорила старую чертовку - вместе и убегли. О, если бы мне их поймать!..

   Цыганов побежал к оврагу за лошадьми - ни лошадей, ни кибитки не было.

   - Всё, всё пропало! Обманули, провели! И я, дурак, церемонился с этой куклой! А ты, проклятая хрычовка, за всё ответишь мне. Попадись, я задушу тебя, гадину! - кричал Цыганов, посылая проклятия и княжне, и Сычихе.

   Он поджёг хибарку старухи и любовался, как огонь пожирал ветхое жилище и убогое добришко старухи; через час и следа не осталось от избы; только печной остов одиноко стоял на поляне.

   - Куда теперь идти? Надо подальше скрыться из здешних мест: теперь искать меня будут. Не везёт мне в жизни... Пойду куда-нибудь. Деньги у меня водятся. Э, как ни жить, лишь бы жить...

   И, успокоившись от душившего гнева и злобы, Цыганов быстро замаршировал по дороге к Москве.

  

  

   - Что это, Пётр Петрович: я замечаю большую перемену в твоём обращении с Дуровым, что это значит? - как-то раз спросил князь Сергей у своего приятеля.

   Тот как-то поморщился и тихо ответил:

   - Тебе так кажется: никакой перемены. Я с Дуровым хорош по-прежнему.

   - Не говори! Ты даже, как я заметил, нередко говоришь с ним на "вы", называешь его не Дуровым, а господином офицером. Скажи, Пётр Петрович, ты чем-нибудь им недоволен?

   - С чего, князь, взял? Я очень, очень доволен молодым офицером! Он исправен по службе, храбр, старателен - единственный пример для всех.

   - Уж и единственный! Ты преувеличиваешь, друг сердечный!

   - Я преувеличиваю? Нисколько. Она, то есть он, удивительный человек!

   - Опять-таки преувеличиваешь!

   - Молодая женщина оставляет всё дорогое, любящее и решается сражаться в рядах нашей армии! Своим геройством и отвагою служит примером всем нам... - с жаром говорил Пётр Петрович. Он в своём увлечении забыл данное слово Дуровой никому не открывать, что она женщина. - Это идеальная, беспримерная женщина! В сражении кругом ад кромешный, кровь рекою льётся, от стонов и криков голова кружится, а она и бровью не моргнёт

   - Постой, постой! Про кого это, приятель, ты с таким увлечением рассказываешь? Кто эта идеальная женщина? Я не понимаю. Ведь я с тобою говорю про Дурова! - с удивлением посматривая на Зарницкого, сказал Гарин.

   - И я говорю... то есть нет, - я сам не знаю, что болтаю, чёрт возьми!

   Пётр Петрович растерялся и не знал, как вывернуться.

   - Я говорю про Дурова.

   - Ну, и я про неё.

   - Про неё? Кто это "она"?

   - Тьфу, чёрт! Опять спутал. Князь, чего ты меня сбиваешь? - рассердился Зарницкий.

   - Помилуй, я и не думаю.

   - Ну чего ты лезешь ко мне с этим Дуровым!

   - Послушай, Пётр Петрович, этот Дуров - не Дуров, а Дурова?.. не мужчина, а женщина?

   - Что ты ещё выдумал? - Зарницкий покраснел и опустил голову.

   - Ты сам себя выдал, приятель!

   - Я, я? - переспросил бедный Пётр Петрович.

   - Да, ты. Проговорился, голубчик!

   - Ну, ну, проговорился, что же из этого?

   - Ничего особенного. Я и сам подозревал в этом молодом человеке женщину.

   - Подозревал - и только? По нежному сложению он точно напоминал женщину, но по своему мужеству и геройству - твёрдого, закалённого в битвах воина. Да что! - и не одни мы с тобою, а вся армия, все приняли её за мужчину!

   - Ну, были исключения. Твой денщик Щетина первый не хотел признать Дурову за Дурова.

   - Да, братец, он оказался дальновиднее нас.

   - Расскажи, пожалуйста, Пётр Петрович, как ты проник в эту тайну? Ведь Дурова так хорошо себя замаскировала.

   И едва только полковник Зарницкий окончил свой рассказ, как ему удалось открыть, что храбрый молодой офицер не мужчина, - дверь в барак отворилась, и вошла Надежда Андреевна Дурова.

   - Я не помешал? - спросила она, посматривая на растерявшихся друзей.

   - Нисколько, нисколько, очень рады! - вставая и кланяясь, проговорил князь Гарин.

   - Вы легки на помине: мы только что с князем про вас говорили. Прошу садиться.

   Водворилось молчание; Зарницкий и Гарин не знали, о чём заговорить с Дуровой; она тоже молчала. Наконец Пётр Петрович откашлянулся и заговорил:

   - Видите ли, милая барынька, я... я проговорился и открыл князю, кто вы. Вы на меня не сердитесь. Сделал это я, право, без всякого умысла, но это ничего: князь - мой, как вы знаете, искренний друг. Он вас не выдаст, ведь так?

   - Разумеется, разумеется, - поспешил ответить Гарин.

   - Благодарю вас, князь! - вся вспыхнув, тихо сказала Надежда Андреевна.

   - Да, да, вы можете на меня рассчитывать, на мою скромность.

   - Я прошу вас, князь! Скоро, говорят, последует мир с Наполеоном, и тогда я прощусь с вами, господа. А теперь пусть для всех по-прежнему я буду мужчина.

   - Я, право, не знаю, Надежда Андреевна, зачем вы скрываете?.. Вы героиня, вторая Жанна д'Арк!.. Вы единственная из женщин. Перед вашею храбростью и отвагой должны преклониться, - опять увлёкся Зарницкий.

   - Что вы, что вы?.. Я такая же, как и все, - скромно проговорила Дурова.

   - Ну, нет, это вы оставьте! Вы необыкновенная женщина.

   Князь Гарин с глубоким уважением смотрел на эту эксцентричную женщину; он дал ей слово, что будет молчать.

  

   Чиновник Чернов - муж Дуровой, а также её отец с матерью так и решили, что их дочь утонула в реке Каме. Поплакали по ней родные, погоревали; не одну панихиду отслужили за упокой "утопленницы". Вдруг, недуманно-негаданно, отставной ротмистр Андрей Васильевич Дуров получает от дочери письмо, в котором она пишет любимому отцу, что жива и здорова и служит в уланском полку, в который поступила под именем Александра Дурова. Отец приходит в страшное беспокойство - и рад, и испуган, сам не знает, что делать! Оказывается, что дочь жива; он хотел поделиться своею радостью с женою Марфой Тимофеевной, которая в то время была больна. Но письмо дочери было для матери роковым: узнав, где и что её дочь, она так этим поразилась, что, прочитав письмо, тут же скончалась.

   Похоронив жену, Дуров остался с большой семьёй на руках без хозяйки. Он стал повсюду разыскивать свою дочь и подал прошение на высочайшее имя в 1807 году о возвращении ему "несчастной дочери Надежды, по мужу Черновой, которая по семейным несогласиям принуждена была скрыться из дома".

   Государь повелел навести справки о Дуровой и если таковая окажется в действующей армии, то вытребовать её в Петербург.

   В силу этого повеления Надежде Андреевне нельзя было скрывать тайну, что она женщина. Да теперь уже эта тайна была открыта: все знали, что в рядах армии в гусарском мундире скрывается женщина. Князь Сергей Гарин по приказу главнокомандующего потребовал к себе Дурову для объяснения.

   - Надежда Андреевна, тайна ваша открыта, и вам придётся немедленно ехать в Петербург, - встретил он кавалериста-женщину.

   - Как? Зачем? - испугалась и удивилась она.

   - По высочайшему приказанию: государь пожелал вас видеть.

   - Боже, но как узнали?

   - По прошению вашего отца, поданному на высочайшее имя, - ответил князь. - Но вы успокойтесь, Надежда Андреевна, худого вам ничего не будет: наш император справедлив и милостив.

   - Я виновата, я! Зачем было мне писать письмо отцу? Зачем? Пусть бы думали, что я утонула в Каме. Разнежилась, соскучилась по семье - вот теперь и кайся! - взволнованным голосом говорила Дурова. - Зачем я им? Довольно мытарили! Только отца жалко, один он меня любил. На него бы я взглянуть желала!..

   - Поезжайте в Петербург: может, там и увидитесь, - сказал Гарин.

   К князю вошёл Пётр Петрович. Он был мрачен.

   - Едете? - спросил он у кавалериста-девицы.

   - Еду, Пётр Петрович, принуждена ехать.

   - Государь требует... А всё ваш отец настроил!

   - Он хочет вернуть меня в семью, в дом...

   - А вы, Надежда Андреевна, лучше к нам скорее вернитесь. Мы... мы к вам привыкли, - взволнованным голосом говорил Зарницкий. Как видно, нелегко было ему расстаться с ней.

   - Я буду просить у государя, как милости, чтобы он мне разрешил вернуться в армию. Здесь, между вами, мои друзья, и мой дом, и моя семья! - пожимая руки и князю, и Петру Петровичу, чуть не со слезами сказала она.

   На другой день Дурова выехала из армии в Петербург. Зарницкий и Гарин далеко проводили её; она сердечно с ними простилась.

   - Приезжайте скорее, ждём! - крикнул ей вслед подполковник Зарницкий.

   - Только бы отпустили - приеду!

   С тоской покинула она армию.

   "Неужели меня домой отправят? - думала она. - Что я буду делать дома? Так рано осудить меня на монотонные занятия хозяйством? Надобно сказать всему прости - и светлому мечу, и доброму коню... друзьям... весёлой жизни... скачке, рубке, всему конец! Всё затихнет, как не бывало, и одни только незабвенные воспоминания будут сопровождать меня, где бы я ни была. Минутное счастье, слава, опасности!.. Шум!.. Клик!.. Жизнь, кипящая деятельностью!.. Прощайте!"

   Так печально думала кавалерист-девица, отъезжая из армии в Петербург.

  

  

   В Петербурге Надежду Андреевну ожидал отец её, Андрей Васильевич. Свидание его с дочерью после долгой разлуки было трогательно. Отставной ротмистр плакал как ребёнок, обнимая свою дочь.

   - Мы с тобой, Надинька, теперь никогда не расстанемся! Ведь так? Ты, моя голубка, поедешь со мною домой? Да как ты переменилась, возмужала!.. Тебя не узнаешь! - говорил он дочери, с восторгом глядя на неё.

   - А ты похудел, отец, состарился.

   - Плохие дела хоть кого состарят!

   - Разве твои дела так плохи? - спросила у отца кавалерист-девица.

   - На что хуже, Надинька! Совсем расстроился... Ещё при матери был хоть порядок в дому, а как она умерла - и пошло: дети малые, хозяйство вести некому. Ты, Надинька, заменишь мать, на тебя все надежды.

   - Нет, отец, на меня не рассчитывай.

   - Как?! Что ты сказала? - меняясь в лице, спросил Андрей Васильевич.

   - Хоть мне и больно сказать тебе, но домой, на Каму, я не поеду.

   - Как не поедешь?

   - Я буду просить государя, чтобы он разрешил мне остаться при армии.

   - Что ты, Надя! А зачем же мы хлопотали? Ведь я нарочно в Петербург приехал... прошение подавал...

   - Я сама не знаю, зачем ты это сделал.

   - Как зачем? Чтобы вернуть тебя. Не забывай, что у тебя есть муж.

   - Я забыла про него, навсегда забыла...

   - Ах, Надинька, Надинька! Подумай, что ты говоришь, - с лёгким упрёком проговорил Андрей Васильевич.

   - Вы насильно выдали меня за Чернова. Я никогда не любила его.

   - А Василий Степанович так тебя любит! Как он, сердечный, убивался и плакал, когда твою одежду нашли на берегу Камы. Да и все мы тогда от слёз глаза не осушали. Думали - утонула! И хитрая же ты, дочка, право, хитрая, ловко нас обманула!

   - Вспомни, отец, мою жизнь дома... Легко ли мне было? От нелюбимого мужа я ушла, потому что жизнь с ним казалась хуже каторги... Не выдержала, домой ушла - и дома было мне не легче... Мать с утра до ночи пилила меня, грозила силою отправить к постылому мужу. Кто меня в семье любил? Только один ты, мой добрый!.. У тебя с матерью происходили частые сцены, и причиною ссоры была я...

   - Ну, Надинька, оставь! Что вспоминать про старое!

   - Ты с малолетства заставил меня полюбить военную службу. Я спала и видела быть в полку. Представился случай - и я очутилась в рядах армии. Там у меня явилась новая семья - меня полюбили, как храброго, отважного товарища.

   - Ещё бы, ещё бы! Ты у меня герой, храбрая, неустрашимая кавалерист-девица... - проговорил отставной ротмистр, обнимая свою дочь. - А всё-таки домой ты поедешь. Упрошу - и поедешь.

   - Нет, отец, не поеду. Теперь у меня есть другой дом - это мой полк; там ждут меня.

   - Эх, Надя! Не забывай, говорю, у тебя есть муж: он имеет право против твоего желания вытребовать тебя к себе.

   - Не поеду к нему я, не поеду! Я буду просить у государя. Наш обожаемый государь правдив и милостив - он позволит мне вернуться в полк.

   - Не думал я, дочка, не думал, что ты меня позабудешь и свою семью! Бог с тобой!

   Андрей Васильевич прослезился.

   - Полно, отец, пристали ли тебе слёзы! Полно, ты хорошо знаешь, что я люблю тебя. И как скоро последует мир, я к тебе приеду надолго. А теперь не иди против моего желания.

   - Пожалуй, поезжай в полк, храни тебя Бог!..

   - Вот и спасибо, мой добрый! - Надежда Андреевна крепко обняла и поцеловала отца.

   - По мне... поезжай! Вот только Василий Степанович...

   - Я буду просить, хлопотать, мне дадут развод и наш брак расторгнут.

   Оправившись с дороги, кавалерист-девица была представлена императору в Зимнем дворце. Государь принял её в своём кабинете.

   С каким благоговением и чувством вступила Надежда Андреевна в кабинет обожаемого всем народом монарха и преклонила пред ним колени.

   - Встаньте, я рад вас видеть, познакомиться, - раздался тихий, ласковый голос Александра.

   - Государь, ваше величество!..

   Дурова хотела что-то сказать, но слёзы мешали. То были слёзы радости и восторга. Видеть великого из монархов, говорить с ним составит радость всякому.

   Она опустилась на колени.

   - Встаньте! - Государь протянул Дуровой руку, чтобы помочь ей встать.

   - Я слышал, вы - не мужчина? Это правда?

   - Правда, ваше величество, - тихо ответила государю Надежда Андреевна.

   - Расскажите мне всё подробно: как поступили вы в полк и с какою целью, - проговорил государь.

   Он говорил с Дуровой стоя, опёршись рукою о стол.

   Надя дрожащим голосом в кратких словах рассказала государю историю своей жизни и причину своего поступления в уланский полк.

   Император слушал со вниманием; когда она окончила, государь стал хвалить её неустрашимость.

   - Вы - первый пример в России; ваше начальство о вас отзывается с большой похвалой. Храбрость ваша беспримерна, и я желаю сообразно этому наградить вас и возвратить с честию в дом вашего отца.

   - Будьте милостивы ко мне, ваше величество, не отправляйте меня домой, - проговорила Дурова голосом, полным отчаяния, и снова упала к ногам государя. - Не заставляйте меня, государь, сожалеть о том, что в сражении не нашлось ни одной пули, которая бы прекратила дни мои.

   - Встаньте и скажите, чего вы желаете.

   - Милосердый государь, дозвольте мне носить мундир и оружие. Это - единственная награда, которую вы можете мне дать... другой не надо. Государь, я родилась в лагере! Трубный звук был моей колыбельной песней... я страстно люблю военную службу и чуть не с колыбели её полюбила; начальство признало меня достойной носить мундир и оружие. Признайте и вы это, великий государь, и я стану вас прославлять, - тихо проговорила Дурова, смотря на государя глазами, полными слёз.

   - Если вы полагаете, что одно только позволение носить мундир и оружие может быть вашею наградой, то вы её получите, - после некоторого молчания проговорил государь.

   - Ваше величество! - с радостью воскликнула Надежда Андреевна.

   - Вы будете носить моё имя, то есть называться Александром; но не забывайте ни на минуту, что имя это всегда должно быть беспорочно и что я не прощу вам никогда и тени пятна на нём... Теперь скажите мне, в какой полк хотите вы быть помещены? - спросил император Александр Надежду Андреевну.

   - Куда вы, ваше величество, соблаговолите меня назначить.

   - Назначаю вас офицером в Мариупольский гусарский полк - этот полк один из храбрейших. Я прикажу зачислить вас туда; завтра вы получите от генерала Ливена денег, сколько вам надо будет на обмундировку.

   Государь подошёл к столу, взял с него крест святого Георгия и собственноручно вдел его в петлицу мундира счастливой Нади.

   Она вспыхнула от радости, в замешательстве схватила обе руки государя и стала их с благоговением покрывать поцелуями.

   - Ваше величество! Мой всемилостивейший монарх!.. - заговорила было Дурова, но слёзы радости и счастья мешали ей говорить.

   - Надеюсь, что этот крест будет вам напоминать меня в важнейших случаях нашей жизни, - проговорил государь.

  

   "Много заключается в словах сих! Клянусь, что обожаемый отец России не ошибётся в своём надеянии; крест этот будет моим ангелом-хранителем! До гроба сохраню воспоминание, с ним соединённое; никогда не забуду происшествия, при котором получила его, и всегда, всегда буду видеть руку, к нему прикасавшуюся!" - так пишет Дурова в своих "Записках".

  

   Несмотря на просьбы своего отца, Надежда Андреевна с ним не поехала, а отправилась в полк, назначенный ей государем.

  

  

   Вернёмся в княжескую усадьбу. Было утро. Едва только проснулся князь Владимир Иванович, как в его кабинет не вошёл, а вбежал впопыхах старик Федотыч.

   - Князь, ваше сиятельство, вставайте скорее, радость нам Господь послал! - задыхаясь от волнения, проговорил старик.

   - Радость? Какую? - с удивлением посматривая на камердинера, спросил князь.

   - Большую радость, князь.

   - Неужели Софья?

   - Приехала, ваше сиятельство!

   - Господи, благодарю Тебя! Где же она? Где моя дочь?

   - Я здесь, здесь, папа!

   Софья вбежала в кабинет отца.

   - Соня, дочь моя! - Старый князь зарыдал, как ребёнок, обнимая княжну.

   - Папа, дорогой папа...

   - Скорее к матери, порадуем её.

   - Мне сказали, мама больна, я боялась её беспокоить...

   - Пойдём к ней, твой приезд исцелит её.

   Лидия Михайловна во всё отсутствие дочери не вставала с постели; она сильно страдала. Увидя свою дочь, которую, по мнительности своего характера, не считала в живых, княгиня обмерла от радости, крепко сжимая в своих объятиях молодую девушку.

   В этот счастливый день царила радость не в одном княжеском доме; ликовало всё село Каменки. Все крепостные любили добрую и приветливую Софью.

   Расстояние от хибарки Сычихи до Каменков княжна проехала без особых приключений. Сычиха хорошо знала дорогу и скоро доставила Софью в княжескую усадьбу. Когда первый порыв радости прошёл, княжна рассказала, как она спаслась, благодаря Сычихе, из заключения.

   - О, если бы мне отыскать этого мерзавца, дорого бы поплатился он! - проговорил князь. - Какая неблагодарность, какая неблагодарность!

   - А ты хотел, мой друг, благодарности от подкидыша! - проговорила княгиня.

   - Где же та женщина, которая помогла тебе уйти? - спросил князь.

   - Она, папа, в людской.

   - Пусть, пусть войдёт сюда, мы должны её поблагодарить, она возвратила нам дочь! - сказала княгиня.

   Сычиху щедро наградили и отвели ей на время в усадьбе небольшой чистенький домик; старуха боялась возвратиться в свою лесную избёнку: она не знала, что от её избёнки остались одни головни.

   Скоро вернулся с поисков и Леонид Николаевич, напрасно объехав несколько десятков вёрст. Какова же была его радость, когда он услыхал, что невеста его возвратилась! Счастью молодого человека не было конца; он обнимал и целовал всех, а на долю Сычихи выпала со стороны Прозорова щедрая награда.

   - За что жаловать изволишь, сударь? - кланяясь ему, говорила старуха.

   - Как за что, старая? Пойми, ты ведь невесту возвратила мне. Да за это тебя всю золотом осыпать надо!

   - И, сударь, я и так получила вдоволь, на мою жизнь хватит. Немного мне надо - вот погощу у вас, благодетелей, недельку-другую, а там и в путь.

   - Куда же ты пойдёшь? - спросила у Сычихи княгиня.

   - По святым монастырям и обителям пойду. Грехи свои большие замаливать стану. Много, много нагрешила я на своём веку. Пора, господа милостивые, подумать и о покаянии. Не знаешь свой смертный час, а не покаявшись - страшно умирать!.. - проговорила задумчиво старуха и поникла своею седою головой.

   Назначенную после Пасхи свадьбу Прозорова и Софьи отложили по причине болезни Лидии Михайловны и потому ещё, что ждали приезда с войны молодого князя; упорно держался слух, что скоро последует мир с Наполеоном. Леониду Николаевичу не больно нравилось затягивать свадьбу, но он принуждён был покориться и ждать.

   Прогостив недели две в Каменках, Прозоров стал собираться в Москву.

   - Куда вы спешите, дорогой Леонид Николаевич? Погостите! - упрашивал князь своего наречённого зятя.

   - Нельзя, князь, - служба.

   - Ну, побудьте ещё неделю: ведь в Москве теперь душно, пыльно. Да и Софья скучать будет без вас.

   - Я недели через две-три опять приеду.

   - Приезжайте, ждать будем.

   - Князь, я хотел поговорить с вами относительно Цыганова: ведь этого подлеца нельзя оставить безнаказанным! - проговорил Леонид Николаевич.

   - Я с вами вполне согласен, негодяя надо наказать. Предать в руки правосудия... Николай хитёр, его не скоро разыщешь.

   - На то есть сыщики. По дороге я заеду к губернатору Сухову и попрошу его принять меры к розыску.

   - А я попросил бы вас этого не делать, Леонид Николаевич, - проговорил князь.

   - Почему? - удивился молодой человек.

   - Губернатору вы, пожалуй, можете сказать - он мой хороший приятель - но до суда дело доводить не следует. Пойдут переговоры, пересуды... В этом деле фигурирует Софья.

   - Ах да, вы, князь, совершенно правы. Таких подлецов, как Цыганов, не судят - их только бьют.

   Софья нежно простилась со своим женихом и взяла с него слово, что он скоро опять приедет в Каменки.

   С добрыми пожеланиями счастливого пути Леонид Николаевич выехал из княжеской усадьбы; князь Владимир Иванович и Софья далеко за Каменки провожали его.

  

  

   Наполеон предложил нашему государю свидание. Приглашение было принято; местом свидания двух императоров назначен Неман. На этой реке, немного ближе к левому берегу, приказал Наполеон построить на плоту два четырёхугольных павильона, обтянутые белым полотном, украшенные коврами и национальными флагами. Один павильон назначался для императоров, другой, поменьше, - для свиты. На фронтонах было зелёной краской нарисовано обращённое к нашей стороне огромное "А"; с другой, обращённой к Тильзиту, - "N". Не на земле, пропитанной кровью, должны были встретиться два могучих императора: вода должна была быть нейтральным местом их свидания. Свидание назначено было на тринадцатое июня.

   Был чудный, ясный день; ни одного облачка не видно было на голубом небесном своде; ровная поверхность реки Неман блестела как зеркало; вода в реке катилась спокойно и светло. По берегам Немана расположены были русская и французская армии; на одном берегу стояла гвардия Александра, на другом - Наполеона. Мундиры и оружие ярко блестели на солнце. За солдатами теснились тысячи народа. Около одиннадцати часов утра прибыл император Александр; на нём преображенский генеральский мундир, в шарфе и в Андреевской ленте через плечо; на голове треугольная шляпа с чёрным султаном и белым плюмажем по краям, на ногах - белые лосины и короткие ботфорты.

   С государем прибыли цесаревич Константин Павлович; король прусский Фридрих-Вильгельм и блестящая свита; тут были главнокомандующий Беннигсен, князь Багратион, князь Лобанов, граф Ливен и другие приближённые лица государя.

   Вот на той стороне Немана раздались громкие крики приветствия - это французская армия приветствовала своего императора. Наполеон, с пышным конвоем, в ленте Почётного легиона скакал между двух рядов своей гвардии. Дюрок, Коленкур и другие быстро следовали за ним.

   В одно и то же время оба императора сошли с коней и сели в разукрашенные коврами и флагами лодки.

   Когда обе лодки отчалили от берега, громкие восторженные крики раздались на обоих берегах Немана. "Величие зрелища, ожидание мировых событий взяли верх над всеми чувствами".

   На прекрасном лице государя видна была задумчивость, сосредоточенность. Наполеон стоял в лодке, сложа на груди руки, и горделиво посматривал по сторонам.

   - Какая торжественная минута, какая торжественная минута! - проговорила с увлечением Надежда Андреевна, обращаясь к Зарницкому, который находился с ней рядом.

   - Могу сказать! От сотворения мира Неман не удостоивался такой чести, - ответил Пётр Петрович.

   - Чем кончится свидание?

   - Разумеется, миром.

   - Бедный король прусский ждёт решения своей участи! - со вздохом промолвила Дурова.

   - Да, нелегко ему, бедняге.

   - Ах, Пётр Петрович, как императоры не походят друг на друга: Александр - воплощение доброты, кротости, справедливости, а Наполеон - воплощение хитрости, гордости и лицемерия.

   Почти в одно время оба императора подплыли к павильонам и почти в одно время взошли на плот, на котором поставлен был императорский павильон. Наполеон и Александр бросили