Дмитриев Дмитрий Савватиевич - Два императора

, определяли в полки Латур д'Овернь {Полки, точнее, бригада гренадеров, названная в честь генерала Теофила-Мало де Латур д'Овернь (1743-1800), прославившегося своей храбростью.} и принца Изенбургского, {Изенбургский-Бирштейн, Карл фон - глава одноимённого княжества недалеко от Кобленца, присоединился в 1808 г. к Рейнскому союзу, за что получил от Наполеона ряд соседних с княжеством земель. После Венского конгресса княжество отошло к Австрии.} из коих первый был отправлен в Неаполь, второй в Испанию, где почти весь погиб". {Михайловский-Данилевский А. И. Описание второй войны императора Александра с Наполеоном 1806-1807 гг. СПб., 1846.}

   Ратники, или милиция была распущена, им оказано много разных льгот, а вдовам убитых на войне ратников выдавали вспоможение.

   После трёхнедельного пребывания в Тильзите император Александр дружески простился с Наполеоном, дав ему слово посетить его в Париже, и 28 июня отправился в Петербург; проводив русского государя, Наполеон на другой день тоже покинул Тильзит: он спешил в Париж. Возвращался Наполеон с большим триумфом, "на всём пути торжественно встречаемый дворами и народами". {Михайловский-Данилевский А. И. Описание второй войны императора Александра с Наполеоном 1806-1807 гг. СПб., 1846.}

  

  

   За день до своего отъезда из Москвы в Каменки князь Сергей Гарин был удивлён и обрадован неожиданностью. К нему в кабинет, как снег на голову, ввалился его закадычный друг и сослуживец Пётр Петрович Зарницкий.

   - Друг, брат, тебя ли я вижу? - не веря своим глазам, говорил взволнованным голосом князь, крепко обнимая своего приятеля.

   - Что, брат, не ждал! Я хотел удивить тебя своим неожиданным приходом и, кажется, достиг цели... ты удивлён! - весело говорил полковник. - Твой денщик пошёл было тебя предупредить, но я остановил его.

   - Вот не ожидал видеть тебя здесь, в Москве. Как ты отыскал меня?

   - Язык до Киева доведёт!

   - Ну, обрадовал ты меня, Пётр Петрович, вот обрадовал...

   - Я ведь к тебе, князь, запросто, надолго приехал и Щетину привёз.

   - Очень рад, скоро тебя я не отпустил бы.

   - Ну, а как ты, видел невесту? А может, с собою привёз? - спросил Зарницкий у князя.

   - Её нет больше в живых!.. - упавшим голосом ответил Сергей.

   - Как! Умерла! Царство ей небесное! Хорошая была девица, примерная. Жалко... очень жалко! - Весёлость Петра Петровича быстро пропала; он задумчиво опустил голову.

   - Несчастный я человек! А как я любил Анну, как любил... Зачем, зачем она умерла?

   - Видно, Богу нужны хорошие люди! Ну, полно, князь, не унывай, что делать! Смерть - участь каждого. Одни умирают ранее, другие позднее - этой дорожки никто не минует!..

   - А как я спешил к ней на ферму, думал увезти мою Анну в Россию, обвенчаться. И что же, безжалостная смерть отняла у меня всё счастие... - чуть не плакал бедный князь, закрывая лицо руками.

   - Что делать, брат, моя судьба с твоею почти одинакова, - печальным голосом проговорил Зарницкий.

   - Как, и ты?! - удивился князь.

   - Да, брат, и я на старости лет влюбился, да ещё как, и, к сожалению, моя невеста...

   - Умерла? - спросил Сергей.

   - Да, брат, для меня всё равно что умерла!..

   - Да объяснись, Пётр Петрович; я плохо тебя понимаю.

   - Изволь, - тебе всё скажу, как попу на исповеди, всё открою.

   Пётр Петрович рассказал про свою любовь к кавалерист-девице, как он сделал ей предложение и получил отказ.

   - Так, братец ты мой, и расстроились все мои планы о тихой семейной жизни. Видно, не наше счастие; а как я любил эту женщину! Да что, и посейчас её люблю, и до самой смерти любить стану, - так закончил свой рассказ Зарницкий. Его рассказ несколько рассеял Гарина.

   - Куда же уехала Дурова? - спросил князь.

   - К отцу, а оттуда в свой полк... Ну, оставим про это говорить; скажи, давно не был у тебя Цыганов? - спросил Пётр Петрович.

   Он ничего не знал о поступке Николая и очень удивился, когда Сергей, при одном имени Цыганова, побледнел и со злостью спросил:

   - А разве ты видел этого подлеца?

   - Да, дня три тому я видел его в Кремле. Да что тебе сделал Цыганов, за что ты на него так озлобился?

   - А вот послушай и узнаешь, что он за гадина.

   Гарин всё подробно рассказал Зарницкому о Николае Цыганове и его поступках.

   - Да, так вот он какой! Ну, жалею, что я не приказал скрутить этого молодца, - выслушав рассказ, промолвил Пётр Петрович.

   - Так он в Москве? Я найду его! И моя расправа с ним будет жестокая! Ведь из-за него Анна уехала в Австрию; там схватила она чахотку... Будь она в Петербурге, может, была бы жива... Своё несчастие я приписываю ему, и всё своё горе и муку я вымещу на этом подлеце, - покраснев от злобы, говорил князь. - Я до тех пор не уеду из Москвы, пока его не отыщу.

   - Ну, брат, нелегко это сделать: Цыганов хитёр, как дьявол... - возразил князю Зарницкий.

   - А вот посмотрим. Навряд он уйдёт от моей мести.

   Князь Сергей Гарин был так озлоблен на Цыганова, что, несмотря на убедительные просьбы Леонида Николаевича, отложил свою поездку в Каменки и стал повсюду разыскивать Николая; но все его поиски ни к чему не привели. Молодой прапорщик как в воду канул. Князь наводил о нём справки, но Цыганов на жительстве в Москве не значился.

   - О, если бы только мне его найти, - говорил Гарин, быстро расхаживая по своему кабинету, обращаясь к Петру Петровичу.

   - Говорю, не найдёшь: он хитёр.

   - Подкидыш безродный! Мы его взяли, пригрели, в люди вывели, и что же?!

   - Эх, князь, сколько волка ни корми, он всё в лес глядит.

   - Правда, вырастили мы, выкормили волка хищного.

   - Брось ты о нём говорить, ведь только себя расстраиваешь; чёрт с ним, лучше собирайся в Каменки, - сказал приятелю Пётр Петрович.

   - Я туда поеду, только не иначе как с тобою.

   - Ну, я-то зачем? С какой стати?

   - Как зачем? Ведь ты мой единственный друг, близкий товарищ.

   - Спасибо, но, право, мне как-то совестно.

   - Полно, Пётр Петрович, ты меня обижаешь.

   - Ну, что с тобой делать? Пожалуй, поедем.

   - Вот и отлично! Погостим в Каменках до осени, на охоту будем ходить, ты там скучать не будешь, будем вместе гулять. Решено, завтра выезжаем, приедем прямо к свадьбе, - сказал князь Сергей.

   - Вот только что меня стесняет: ведь в Каменках твои родители живут аристократически, а я, сам знаешь, к аристократическим манерам не приучен, обращение моё солдатское, твоей матери, пожалуй, и не понравится: невзначай бухну какое-нибудь словцо! Ну, и нехорошо!

   - Полно, Пётр Петрович, мы будем с тобою особняком, в отдельном флигеле жить.

   - Разве так... А то, право, боюсь ехать. Да и недолюбливаю я такие дома, где ходят по нотам, говорят по нотам и едят по нотам. Я солдат и к деликатностям не привык.

   Вошедший лакей прервал разговор двух друзей. Он каким-то таинственным голосом проговорил, обращаясь к князю:

   - Ваше сиятельство, Николай пришёл.

   - Какой Николай?

   - Наш Николай, Цыганов-с.

   - Что, что ты сказал? - не спросил, а крикнул удивлённый князь; он никак не мог допустить, чтобы Цыганов осмелился переступить порог княжеского дома.

   - Докладываю вашему сиятельству, что Цыганов пришёл-с. В передней дожидается.

   - Пусть, пусть войдёт.

   - Слушаю-с.

   Лакей вышел.

   - Пётр Петрович, что же это? Как понимать? Я разыскиваю этого негодяя, чтобы избить его, как собаку, а он сам приходит? - с недоумением проговорил Гарин.

   - Не понимаю, ничего не понимаю! Цыганов хитёр, бестия, может, задумал вывернуться как-нибудь.

   - Ну, это навряд ему удастся.

   Вошёл Николай Цыганов, не робким шагом приниженного человека, сознающего свою вину, а горделивой поступью. Не раскаяние было видно на его лице, а твёрдая сила воли и сознание своего собственного достоинства.

   - Здравствуйте, князь, - громко проговорил он.

   На это Гарин ничего ему не ответил. Наглость Цыганова просто его обезоружила.

   - Вы удивлены, князь, моему приходу?

   - Признаюсь, не только князь, а и я поражён твоею дерзостью; после твоих грязных поступков ты ещё осмелился сюда явиться!.. - сердито проговорил Пётр Петрович.

   - А, и вы здесь, господин полковник.

   - Я-то здесь, а вот ты-то как смел переступить порог этого дома?

   - А вы разве хозяин этого дома? - резко спросил Цыганов у Петра Петровича.

   Эти слова рассердили Зарницкого.

   - Молчать, мальчишка! - громко закричал он.

   - Потише, господин полковник! Я такой же дворянин, как и вы.

   - Пётр Петрович, скажи, чтобы он убирался вон! Иначе я не отвечаю за себя, - глухо проговорил Сергей.

   Наглость Цыганова бесила его.

   - Неласковы же вы, князь.

   - Вон! Или я позову людей и прикажу вышвырнуть тебя за окно! - крикнул князь.

   - Вы этого не сделаете, - невозмутимо ответил Цыганов.

   - Эй, люди! Михеев!

   Гарин задыхался от бешенства.

   - Оставьте, князь, не срамите перед людьми своего брата, - загадочно промолвил Николай.

   - Что ты сказал? Ты мой брат? - меняясь в лице, спросил князь.

   - Да, я сын вашего отца, только незаконный., а всё же вам брат.

   - Новая ложь! Новая гадость! Вон! Не верю...

   - У меня есть доказательства.

   - Говори, какие?

   Князь просто не верил своим ушам.

   - Одно из них, и очень веское, это письмо князя Владимира Ивановича к моей матери. Желаете прочитать? - насмешливо проговорил Николай, показывая князю письмо, написанное на синей потёртой бумаге. - Письмо с лишком двадцать лет тому назад написано; но оно сохранилось, и подпись князя ясно видна; вы ведь хорошо знаете руку отца? Посмотрите, я не вру...

   Князь не взял, а вырвал письмо из рук Николая и стал быстро его читать. Письмо было следующего содержания:

  

   "Маша, письмо твоё я получил; ты пишешь, что скоро сделаешься матерью и соболезнуешь о своей участи. Знай, ты и наш ребёнок будете от меня обеспечены на всю жизнь. Усыновить ребёнка, конечно, я не могу; сама ты умная женщина и знаешь моё положение. Усынови я ребёнка - выйдет ужасный скандал. С мельником Федотом посылаю тебе денег и золотой крест для нашего будущего ребёнка, на кресте вырезаны две буквы В. и М. Прости, обнимаю тебя, моя голубка".

  

   Подпись князя была инициалами: "В. И. Г." Молодой князь, прочитав письмо, бессильно опустил руки. Он был этим ошеломлён, поражён; у него есть брат, в жилах которого течёт кровь князей Гариных; "жалкий подкидыш", который рос вместе с дворовыми мальчишками, потом служил при доме отца - почти наравне с прочими лакеями, смеет называть себя братом князя Сергея Гарина, храброго боевого полковника. Цыганов имеет на это право, у него есть доказательства неоспоримые, верные.

   Не менее князя был поражён этим открытием и Пётр Петрович. Он, сознавая своё неловкое положение быть свидетелем продолжения разговора между князем Сергеем и Николаем Цыгановым, хотел выйти из комнаты, но Гарин знаком его остановил. Князь, обратившись к молодому прапорщику, тихо спросил:

   - Чего же ты хочешь? Своих прав, имени?

   - Зачем мне права, а имя я уже имею: благодаря своей боевой службе я заслужил это имя, хоть и не громкое, - так же тихо ответил Цыганов.

   - Что же тебе надо? Денег?

   - Мне не надо денег. Пользуйтесь вы, князь, и богатством, и громким титулом.

   - Что же тебе нужно? - с удивлением спросил ещё раз князь.

   - Не обходитесь со мною так презрительно, не смотрите на меня как на жалкого подкидыша.

   - А ты забыл свои поступки - грязные, чёрные?

   - Поступки мои простительны, это порывы молодости, увлечения. Вы влюбляетесь, увлекаетесь - и у меня есть тоже сердце. Я лишён права, имени, но это не мешает мне любить, увлекаться. Я молод! Вижу, князь, вы сильно встревожены, у вас уязвлено самолюбие, вам тяжело примириться с тем, что приёмыш доводится вам братом. Успокойтесь, никому не открою этой тайны, останусь для вас по-прежнему Цыгановым-подкидышем - и только. Простите, я зайду в другой раз, - проговорил Николай и такой же горделивой походкой вышел из кабинета своего брата.

  

  

   Вернёмся несколько назад и расскажем, как Цыганов узнал тайну своего происхождения.

   Мы знаем, что он сжёг избёнку Сычихи и отправился по дороге к Москве; отойдя вёрст сорок от княжеской усадьбы, он встретил странницу или богомолку, одетую в посконный сарафан; голова у неё была низко прикрыта чёрным платком, на ногах лапти, в руках длинная, суковатая палка, а за плечами сумка, прикрытая клеёнкой. Эта странница была ещё не старая женщина, и, несмотря на худобу и утомление, черты лица были правильны и красивы; особенно хороши у неё были чёрные глаза, которые хотя и начинали уже потухать, но всё ещё ласкали, нежили; густые соболиные брови ещё более придавали красоты этой прохожей богомолке; с лица она очень походила на Цыганова.

   - Здорово, господин честной, - низко кланяясь Николаю, тихим приятным голосом проговорила она.

   Николай посмотрел на странницу и, поражённый сходством своего лица с её, остановился как вкопанный.

   Странница тоже остановилась и, пристально посмотрев на Цыганова, сама не менее его удивлялась этому сходству.

   - Куда ты идёшь? - продолжая смотреть на странницу, спросил Цыганов.

   - В Кострому, милостивец, на богомолье. Чудотворному образу Пресвятой Девы поклониться, что находится в Ипатьевском монастыре. Не знаешь ли, далеко ли до Костромы?

   - Вёрст полсотни будет, - ответил молодой человек.

   - Ох, далёконько мне ещё идти-то, отдохнуть присяду, ноги разломило; много шла, устала.

   Богомолка сняла с плеч котомку, положила рядом с собою и села на траву.

   Цыганов тоже сел почти рядом с богомолкой; его тянула к ней какая-то сила, он задумал подробно разузнать, кто она. Сходство лиц смущало молодого человека; навело на раздумье и странницу.

   - А из Костромы ты куда пойдёшь? - спросил у ней Цыганов.

   - В Каменки думала пройти.

   - В Каменки?

   - Да, в Каменки, ведь по дороге.

   - Это в усадьбу князя Гарина? - с удивлением спросил молодой человек.

   - Да, господин честной, Каменки принадлежат князю Гарину, - задумчиво, с глубоким вздохом ответила богомолка. Она печально наклонила свою голову. - А ты знаешь разве княжескую усадьбу? - спросила она, поднимая на Цыганова свои глаза.

   - Да... Знаю, - сквозь зубы ответил Николай.

   - Жил там, что ли?

   - Жил с малолетства. До войны безвыездно в Каменках жил.

   - Что же ты, сродни князьям-то приходишься? - допытывалась у Николая странница.

   - Нет, я чужой им.

   - Видно, из дворовых будешь?

   - И не из дворовых... приёмыш я княжеский.

   - Как?.. Как ты сказал? - вся встревоженная, переспросила странница.

   - Приёмыш, говорю я; меня младенцем к княжеским воротам подкинули, - пояснил ей Цыганов.

   - А звать тебя как?.. Звать-то? - бледнея, спрашивала его задыхающимся голосом богомолка, не спуская с него глаз.

   - Николаем, - ответил молодой человек.

   - Николаем... Николаем... Господи, неужели это он... он... мой Николюшка, - не говорила, а шептала странница; её волнение было так велико, что она задыхалась.

   Цыганов это заметил.

   - Что с тобою, ты нездорова? Дрожишь.

   - Крест, крестик покажи мне... покажи.

   - Какой крестик?

   - Твой - что на тебя при крещении надели.

   - Что ты, зачем? - удивился молодой человек.

   - Покажи, Христом Богом прошу покажи.

   - Ну, вот. Смотри, пожалуй...

   Цыганов расстегнул пуговицы сюртука и достал свой тельный небольшой золотой крест, на нём были вырезаны две буквы В и М .

   Странница пристально осмотрела этот крест и крик радости вырвался у ней из груди:

   - Сын мой, Николюшка. сыночек! - она крепко обняла молодого человека и замерла, не выпуская его из своих материнских объятий.

   - Постой, постой, может ты ошибаешься - стараясь высвободиться из объятий странницы, сказал Николай.

   - Я-то ошибаюсь? Разве сердце матери может ошибиться? Ты мой сыночек, Николюшка! Двадцать лет тебя не видала, трудно признать, всё-таки признала, сердце на тебя указало Ведь материнское сердце - вещун. Родной ты мой!

   - Матушка, матушка!

   И молодой человек бросился обнимать свою мать. Её слёзы он смешал со своими слезами. Когда первый порыв радости прошёл, Николай обратился к матери с такими словами:

   - Матушка, кто же мой отец?

   - Не спрашивай, сынок, не спрашивай.

   - Почему же? Мне хочется знать - жив ли он?

   - Жив, Николюшка, жив твои отец.

   - А кто он, матушка?

   - Важный барин. Да не спрашивай сынок, не растравляй мою сердечную рану: спросы твои тяжелы. Я теперь так счастлива, так счастлива!.. Ведь более двадцати годов прошло, как я с тобою рассталась, тогда ты был младенчик махонький, а теперь ишь какой вырос! Хороший ты мой, пригожий!..

   Счастливая мать любовно и весело посматривала на своего сына, она своею загорелою рукою гладила его по голове ласкала, миловала.

   Николай сидел, понуря голову он что-то обдумывал.

   - А зачем, матушка, меня ты бросила у княжеских ворот? - спросил он, пристально посматривая на мать.

   - Не я это сделала, а другие за меня. Разве у меня поднялись бы руки на такое дело? Ведь матери с дитём своим расстаться - что с жизнью! Да ты, Колюша, дороже жизни мне!

   - Матушка зачем же ты в гу пору отдала меня, зачем меня подкинули?

   - И не отдала бы, сынок, да сильно в ту пору хворала, без памяти, слышь, была; не помнила, как тебя отняли от моей материнской груди.

   - Так не скажешь, матушка, кто мой отец?

   - Теперь не скажу сынок, время придёт - сам узнаешь.

   - Мучительно мне это. родная больно мучительно!

   - Что, Николюшка, что? - с беспокойством спросила мать у молодого человека.

   - А эта безвестность - мать я нашёл, а отца?

   - Отца ты, дитятко, никогда не найдёшь забудь про него - он важный барин, где ему об нас помнить. Стара стала Марья, не нужна, а в былое времечко твой отец-то, важный барин, у меня, простой мужички, чуть руки не целовал, голубушкой, любой своей звал. Ну что былое вспоминать, что было, то давно давно прошло.

   - А любил тебя мой отец? - спросил у матери Цыганов.

   - Любил, говорю чуть руки мои не целовал, крепко любил! Из-за той его любви греховной много я горя лютого перенесла, много слёз горючих выплакала, Ох, грешница, великая я грешница! Но меня ты, сынок, не суди!

   - Я не судья тебе, матушка

   - Ведь не девкой я с ним спуталась, я была мужняя жена. Мужа своего через ту любовь грешную погубила. Да, да, погубила, погубила.

   - А кто у тебя был муж?

   - Простой дворовый - тихий был парень, умный, а как меня любил, как голубил, ведь души моей не чаял. Берёг меня, да от князя не сумел сберечь.

   - Матушка! Мой отец князь Гарин? - чуть не крикнул молодой человек, прерывая свою мать. Он догадался, о каком князе речь.

   - Как? Разве я тебе про то сказала? - испугалась Марья - так звали мать Цыганова.

   - Да, да, матушка, ты сейчас сама проговорилась.

   - Ну, если проговорилась, что же - отпираться не буду. Да, сынок, твой отец - князь Владимир Иванович Гарин.

   - Боже, я сын князя, матушка, матушка, мы счастливые с тобою люди. Захотим - мы богаты; только есть ли у тебя доказательства, что я сын князя?

   - Есть, есть! Крест, что у тебя на груди, - подарок князя; вот, посмотри, - видишь? На кресте вырезаны буквы, это значит Владимир и Марья . Ещё хранятся у меня княжеские письма, ведь я грамотная, читать и писать умею. Да чему ты обрадовался, сынок? Про какое богатство говоришь?

   - Про княжеское, ведь князь очень богат.

   - Что же мне до его богатства? У него я не возьму денег; да и тебе не посоветую. Полюбила я князя не из-за денег, не из-за корысти.

   - За что же, родная, ты его полюбила?

   - По нраву мне пришёлся, ну и полюбила.

   - Теперь, матушка, я тебя никуда не отпущу, - сказал Николай, - в Москву тебя повезу, там мы и жить с тобою будем. Я займусь торговлей, денег у меня малая толика есть.

   - Погостить у тебя, в Москве, сынок, я погощу, а жить совсем не останусь.

   - Почему же?

   - Такое обещание дала я Господу: до самой смерти своей по святым местам ходить, по обителям и монастырям. И должна я выполнить своё обещание. Грехи свои я замаливаю; а грехов у меня много, и не замолить мне свои грехи большие. Ну, теперь я отдохнула, Николюшка, пойдём! - проговорила, вставая, Марья.

   - Куда же мы пойдём? - спросил у неё Цыганов.

   - Куда поведёшь, туда и пойду.

   - Ведь ты хотела в Каменки пройти?

   - Хотела прежде, когда тебя не видала; думала, в княжеской усадьбе тебя увижу, хоть одним глазком погляжу. А теперь мне туда не нужно. Ты, сынок, со мною, вот я и счастлива, и богата...

   - А на князя взглянуть не хочешь?

   - Нет, забыла его: ведь более двадцати годов не видала, Бог с ним!

   В первой попавшейся деревне Цыганов нанял до Москвы подводу, и без особых приключений, благополучно доехали они до Белокаменной.

   В Москве, в самой глухой части города, снял он небольшой домик и поселился в нём вместе с матерью. Цыганов очень полюбил свою мать и обходился с ней предупредительно и ласково. С младенчества он не знал матери, думал, что её давно нет в живых, и теперь глубоко обрадовался, когда так неожиданно встретил свою мать.

   Цыганов был счастлив, он нашёл свою мать и знает, кто у него отец. Теперь он не безродный... не без имени.

  

  

   Первое время Цыганов просто не расставался со своею любящею матерью. Для него началась как будто новая жизнь. Он переродился и старался забыть всё своё неприглядное прошлое, забыл людскую вражду и стал другим челоеком. Нежные ласки матери благотворно подействовали на молодого человека. Материнская любовь хоть какое загрубелое сердце в состоянии сделать мягким и отзывчивым. Однажды, беседуя с матерью, Цыганов обратился к ней с такими словами:

   - Матушка, ты посулила мне рассказать свою жизнь, если тебе вмоготу - то расскажи, а если тяжело вспоминать былое, то не надо.

   - Что же, можно, расскажу, - с глубоким вздохом ответила Марья.

   - Вижу тебе нелегко, лучше не говори! Я боюсь, матушка, от рассказа ты встревожишься.

   - Нет сынок, всё скажу, всё поведаю. Откроюсь тебе, как попу на исповеди, не тяжелее мне с того рассказа будет, а легче.

   - Готов тебя слушать, родная.

   - Жила я на княжеском дворе, красивая, пригожая была я девка, от женихов отбою мне не было, - так начала свой рассказ мать Николая Цыганова, - да не больно я гналась за теми женихами. Сама себе выбрала я парня по душе да по сердцу. Никита, садовник княжеский, по нраву мне пришёлся, и красив был парень - статный, румяный, кудреватый! Повенчались мы и счастливо зажили в любви да в согласии. Счастью тому думали-гадали, конца не будет. Жила я с Никитой в отдельном небольшом домике; хорошо жилось, привольно, муж мой был мужик достаточный и крепко любил меня и голубил. Князь в то время жил с семейством в Питере, редко приезжал, и то ненадолго. Управлял нами доверенный приказчик, человек он был правдивый, хороший, нас не теснил, хорошо за ним жилось мужикам и дворовым. Пошёл у нас слух, что жить в усадьбу приедет сам князь с семьёй. Пошли спешные приготовления. Приехал князь, с его приездом отлетело Никитино счастие и моё. Как-то раз увидал меня князь в своём княжеском саду, пристально посмотрел на меня, заговорил, спрашивал, чья я жена. Таково ласково со мною говорил. После того раза частенько стал он встречаться со мною. Однажды, помню, в глухую осень... Княгиня в усадьбе в ту пору не была, в Питере она жила зимой и осенью. Позвал меня к себе в гости Федот-мельник, чай, его ты знаешь? - переставая рассказывать, спросила Марья у сына.

   - Знаю, - сквозь зубы ответил тот.

   - Позвал меня мельник с умыслом. Сижу это я у Федота, речь веду с его женою. Вдруг, слышим, лошадиный топот, бубенцы да колокольцы. Сам князь сиятельный пожаловал на мельницу. С честью да с поклонами мы встретили его. Я собралась было идти домой, но князь такими словами меня остановил: "Погости, красавица, куда спешишь?" Я в ответ: "Поздно, мол, а путь не близок" - "Мои кони довезут тебя". Осталась я, принуждена была остаться. Мельник с женою повышли, оставили меня вдвоём с князем. Стал князь ласкать меня, сладкие слова говорить, не устояла я, злополучная... С той поры частенько повадился князь на мельницу ездить. Приедет, а я уж его там дожидаюсь. Полюбила я князя, крепко полюбила. Про эту любовь греховную проведал мой Никитушка; сам ли он догадался или кто ему шепнул - только вижу, следить стал за мною. Я на мельницу - и он туда же. Куда я пойду, и муж следом идёт за мною. Стал спрашивать меня, полюбовницу княжескую. Во всём я ему повинилась. Никита пальцем не тронул, словом бранным не обидел. Только стал мужик вянуть, сохнуть. Вижу - чахнет муж не по дням, а по часам, ходит сердечный, ровно к смерти приговорённый. Не вынес Никитушка своего горя, моего позора - руки на себя наложил.

   Марья замолчала, горькие слёзы текли по её исхудалому лицу, тяжело было ей вспомнить о прошлом. Николай тоже молчал, понуря свою голову.

   - Из реки вытащили моего Никиту посинелым, опухшим; вишь, с неделю в реке-то он пробыл, кафтан его и шапку да сапоги на берегу нашли. По христианскому обряду отпели утопленника. Наш поп и не хотел его отпевать, как самоубийцу, да князь приказал. Сам и на отпевании изволил быть, и помин по грешной Никитиной душеньке устроил. Похоронили Никитушку, на его могилке деревянный крест поставили. Ох, сынок, сынок, нелегко в ту пору мне было!.. на части терзалось моё сердце. Кто знал мою связь с князем, прямо в глаза мужниной погубительницей называл; все сторонились меня, как зачумлённой. Все любили Никиту за его хороший нрав податливый и жалели его, сердечного. А меня, мужнину погубительницу, чуть не кляли. Всякий Божий день ходила я на мужнину могилушку. Припав лицом к сырой земле, подолгу я молилась. Помолюсь - и легче мне станет. А тут сынок, затяжелела я. Мои свидания с князем на мельнице у Федота приостановились. Княгиня из Питера в усадьбу приехала. Боялся князь, чтобы про его связь со мною княгиня не узнала. Всё у нас было шито да крыто. Стала я прихварывать. Роды были трудные, сильно болела я. Думала, не встану, совсем к смерти меня приговорили. А жила я в ту пору не в усадьбе, а верстах в тридцати от Каменков, в селе Никольском: то село было тоже княжеское. Князь приказал построить для меня новый домик, как игрушечку довольством всяким окружил меня. Сам ко мне не ездил - боялся пересудов; а письма писал и денег высылал мне на прожительство. Родился ты; тут я и про своё горе забыла, с радости себя не помнила. Но недолго дали мне пожить с тобою, оторвали тебя от груди моей. Захворала я, при смерти лежала недели три, без памяти. Старуха, с которой я жила, взяла тебя годовалого и подкинула к княжеским воротам. Зачем это она сделала - я не знаю. Пришла в память - тебя хватилась. Старуха-то мне и скажи: "Твой, - говорит, - ребёнок помер, на погосте лежит". Господи, как я плакала, как убивалась по тебе... Поверила я в ту пору, так и князю написала, что помер ты и похоронен. Хитрая старуха и на погост меня водила, будто на твою могилу. В то злое времечко я все слёзы выплакала. Оправившись от хворости, задумала я по святым обителям ходить, свои грехи замаливать. Вольную мне князь прислал и много денег на дорогу. И пошла я странствовать; старуха тоже со мной пошла. Во святом граде Иерусалиме не раз я бывала, во стольном Киеве и у соловецких чудотворцев, и всё пешком ходила.

   - Как же, матушка, ты узнала, что я жив? - прерывая рассказ матери, спросил Николай.

   - А вишь как, сыночек: годов десять старуха по богомолью со мной ходила. Стала она прихварывать, смерть её застигла на одном постоялом дворе; тут перед смертию она и повинилась мне, что подкинула тебя к воротам княжеской усадьбы. Стала я расспрашивать, зачем это она сделала? Не смогла старуха мне больше ответить - язык у ней отнялся. Похоронила я её и пошла в Каменки; тебя, Николюшка, хотелось мне увидать. Пришла я в княжескую усадьбу, попрошайкой притворилась. На княжеский двор меня не пустили, и я сквозь садовую решётку тебя увидала. И как сейчас вижу: на тебе была кумачная рубашечка, на ножках сапоги, с другими дворовыми мальчонками ты бегал, таким весёленьким мне показался. Порадовалась я на тебя, заочно благословила и прочь отошла от садовой решётки. В ту пору обнять тебя, сынок, хотелось, расцеловать, да не посмела. В Киев пошла и там в Фроловской женской обители десять годов выжила, неся строгое монастырское послушание. Хотела в той обители до гробовой доски дожить. Да не вытерпела, в родные Каменки потянуло - на тебя ещё хоть разочек взглянуть захотелось. И послал мне Господь Бог великое утешение: с тобою встретилась. Вот и весь мой рассказ. Теперь хочешь - суди меня, сынок, хочешь - милуй.

   Странница Марья замолчала; Цыганов подошёл к матери, крепко её обнял и проговорил:

   - Родная, не судить тебя я буду, а любить! Матушка, ты обновила мою жизнь невесёлую; теперь я стану другим человеком. У князя Гарина в Москве есть дом, живёт в нём сын князя, с войны он вернулся. Вот я и пойду к нему.

   - Зачем, сынок?

   - Как зачем?! Скажу ему, кто я, ведь я по отцу-то ему родной брат Всю мою жизнь смотрели на меня как на подкидыша безродного. Теперь пусть посмотрят по-другому.

   - Не ходи, Николюшка, зачем?

   - Heт, родная, не останавливай, пойду Да ты не думай, матушка, денег просить я не буду. Не деньги мне дороги, а хочется мне, матушка, их княжескую гордость побороть.

   - Твоя воля, сын, делай как хочешь! - проговорила Марья.

   - Не выгонит меня молодой князь, по отцу я братом ему прихожусь, ведь так, матушка?

   - Так, так, Николюшка.

   - Теперь меня не назовут "подкидышем безродным" - у меня есть мать, отец, есть имя...

   Николай Цыганов ещё раз побывал в княжеском доме. Пришёл он накануне отъезда Сергея в Каменки. На этот раз молодой князь принял своего побочного брата ласково и стал расспрашивать об его матери.

   - Где живёт твоя мать?

   - Со мною, - ответил Цыганов, он назвал улицу где они жили.

   - В такой глуши!

   - Что делать, там жизнь много дешевле.

   - Найми приличное помещение, здесь на Поварской есть недорогие квартиры. Если у тебя нет денег, то скажи: мой отец и я дадим тебе.

   - Благодарю вас, но денег ни от вас, ни от князя Владимира Ивановича я не приму.

   - Это почему? - удивился князь.

   - Я молод и могу сам своим трудом прокормить себя и свою мать, - с достоинством ответил Цыганов.

   - Я не узнаю тебя, Николай Откуда такая перемена?

   - На это, князь, я вам так отвечу: я нашёл свою мать, а материнские ласки и заботы хоть кого исправят.

   - Радуюсь за тебя. Я завтра еду в Каменки.

   - Счастливый вам путь, князь.

   - Не будет ли от тебя каких поручений к моему отцу? Может, ты хочешь у него что-нибудь попросить?

   Молодой князь слово "моему" подчеркнул - он ещё никак не мог примириться с тем, что у него есть брат.

   - Никаких поручений и никаких просьб от меня не будет. Я отдаю на вашу волю известить князя Владимира Ивановича, что тот жалкий приёмыш, который долгие годы жил в его усадьбе наравне с прочими дворовыми, - его сын... - с горькою усмешкой проговорил Николай.

   - Я никогда не возьмусь за такое поручение к отцу; сказать, что ты его сын, невозможно, - тихо промолвил Сергей Гарин.

   - Почему же? - спросил Николай.

   - А потому, что такие слова могут дурно повлиять на здоровье отца, и мне слишком щекотливо говорить с ним... Да и не время: ты, вероятно, слышал про свадьбу?

   - Как же, слышал: княжна Софья Владимировна выходит замуж.

   - За Леонида Николаевича Прозорова, - добавил князь Сергей.

   - Конечно, в такое время до меня ли! - В голосе молодого прапорщика слышна была ирония.

   - Ты, кажется, обиделся?

   - Я не смею обижаться, ведь я незаконный сын вашего отца. Без прав, без имени. Вам, родовитому князю, стыдно назвать меня братом, даже здесь, когда мы только вдвоём, - сказал Цыганов, в его словах слышны были и упрёк, и слёзы.

   Молодой князь смутился и не нашёлся что ответить.

   - Ты не упрекай меня - я привык смотреть на тебя как... как...

   - Как на дворового, как на раба?

   - Я этого не говорил.

   - Да, но вы хотели сказать. Повторяю, князь, я никому не скажу, что вы мой брат Будьте вполне спокойны.

   - Я знаю, ты умный и рассудительный человек.

   - Прощайте, князь, - сказал Цыганов, приготовляясь уйти.

   - Куда же ты?

   - Домой, меня ждёт мать.

   - Знаешь, Николай, мне бы хотелось взглянуть на твою мать.

   - Зачем?

   - Как зачем! Ну, поговорить с ней...

   - Она простая женщина и разговаривать с вами не умеет.

   Сергей холодно простился с Цыгановым. Его очень злила заносчивость последнего.

   "Он слишком обидчив и ловит каждое слово. С ним просто невозможно разговаривать. А с одной стороны он прав. У нас с ним один отец, но разные положения. Да, судьба его не баловала! Сказать отцу, что у него есть сын и что этот сын двадцать лет жил в усадьбе, в числе других дворовых слуг, - ведь это убьёт его. Нет, я ничего не скажу, да и сам Николай не хочет своих прав". Так думал молодой князь по уходе Цыганова.

  

  

   За два дня до венчания княжны Софьи прибыл в Каменки князь Сергей со своим приятелем, Петром Петровичем Зарницким.

   Старый князь, Лидия Михайловна и Софья очень обрадовались приезду Сергея. Княгиня, обнимая сына, несколько раз принималась плакать.

   - Серёжа, голубчик, ты не сердись на меня, старуху. Я знаю, что моё упорство причинило тебе много горя... Но что делать! Ведь я так тебя люблю. Я... я... хотела, чтобы твоя жена была тебя достойна, - говорила Лидия Михайловна, нюхая спирт.

   - Матушка, прошу не вспоминайте; мне это очень, очень тяжело!..

   Старый князь, в свою очередь, обратился к сыну с такими словами:

   - Откроюсь тебе, Сергей, глупость я сделал, большую глупость, что послушал жены и не настоял, чтобы она тебя благословила с Анной... жаль, очень жаль!..

   - Но мне помнится, отец, и ты был против моего брака.

   - Я что... Попроси меня хорошенько... я бы тебе не отказал. А всё княгиня...

   - Серёжа, милый, какой ты печальный! Ты очень любил свою невесту? - спрашивала княжна Софья, оставшись вдвоём с братом.

   - Софья, перестанем об этом говорить.

   - Бедный, бедный! А как я плакала, когда услыхала, что умерла твоя невеста. Мне так было её жаль... Я молилась за умершую Анну и каждый день молюсь.

   - Добрая ты, добрая, хорошая.

   - И Ирен тоже жалеет твою невесту.

   - Ей-то с чего жалеть? - с улыбкой спросил у сестры князь Сергей.

&nbs