Дмитриев Дмитрий Савватиевич - Два императора

sp;  - Вот как... Не поздно ли, парень, хватился. Было время, сама я за тобою гонялась, а теперь ты мне не надобен.

   - Что ты, Глаша!

   - Надругался над моею любовью, насмеялся. Верно, лучше не нашёл... так я пригодилась! Ошибся, парень! Ты лучше ступай, покажись князю. Князь наш давно тебя разыскивает, - со злобою в голосе говорила молодая девушка. - Хорош ты стал: на честных девушек в лесу, как разбойник, нападаешь!

   - Подожди, Глаша, упрекать меня, а ты скажи - хочешь быть моей женой?..

   - Былое, красавица, что вспоминать, а ты вот сынку-то ответ дай, - проговорила дотоле молчавшая Марья.

   - Как! Разве Николай твой сын? - удивилась Глаша.

   - Сын, красавица, а ты дочкою моею будешь.

   - Как же это? Ведь его маленьким подкинули к княжеским воротам?

   - Об этом, Глаша, узнаешь потом. Говори, я жду; молви: люб ли тебе я.

   - Любила тебя я, Николай, пуще жизни любила.

   - А теперь? - спросил у неё Николай.

   - Теперь разлюбила я.

   - Неправда, и по глазам вижу, что любишь! Ведь так, узнал я?

   - Узнал... - тихо ответила красавица.

   - Стало быть, согласна быть моею женою?

   - А как же князь? Ведь он на тебя озлоблен.

   - С князем я давно примирился. Теперь он на меня не сердится.

   - Так ли, парень? - усомнился старик Федот.

   - Что же? Или божиться заставишь? Поди сам спроси князя.

   - И то, пойду.

   - А теперь нас благослови.

   - До тех пор не благословлю, пока мне князь разрешения не даст на это, - проговорил упрямый старик. Федот не замедлил побывать в княжеской усадьбе и вернулся оттуда с весёлым лицом.

   Князь Владимир Иванович не препятствовал жениться своему побочному сыну на дочери мельника, даже был рад этому: князь знал Глашу как умную, рассудительную девушку и хорошую хозяйку; Владимир Иванович не сказал, разумеется, старику Федоту, что Николай ему сын, а только обещал быть и жениху, и невесте посажёным отцом.

   Теперь мельник с радостию благословил свою дочь и Николая.

   Свадьбу решили сыграть осенью. Так и сам князь советовал; к тому времени мельник с дочерью должны были приехать в Москву.

  

  

   Князь Сергей, проводив сестру до Москвы, поторопился вернуться в Каменки - его с нетерпением ждал Пётр Петрович.

   - Ну, брат, заждался я тебя, - такими словами встретил полковник своего товарища.

   - Что, соскучился?

   - Без тебя - скучища страшная - собрался было ехать домой, да князь Владимир Иванович не отпустил.

   - Ну, скажи, Пётр Петрович; видел ты Николая или нет? - спросил Сергей у Зарницкого.

   - Как же, видел. Всё, брат, хорошо устроилось.

   Пётр Петрович рассказал молодому князю о том, как его отец сам ездил в Кострому и хлопотал об освобождении Николая; не умолчал и о том, как мать Цыганова приходила в усадьбу и просила старого князя о своём сыне.

   - Отец ещё не знает, что Николай его сын?

   - Как не знает, знает. Всё знает. Марья ему сказала.

   - Ну, что же отец? - меняясь в лице, спросил у приятеля князь Сергей.

   - Да ничего особенного. Поволновался старик первое время, разнежился, плакал... Ну, а далее отлично устроил Николая и его мать, вполне их обеспечил.

   - Молодец отец, честно поступил!

   - Ну, а ты что думаешь делать? - спросил у молодого князя Пётр Петрович. - Не думаешь жениться?

   - На ком? Что ты!

   - А на губернаторской дочке.

   - Не говори глупостей, Пётр Петрович.

   - Какие глупости, любезный друг, барышня по тебе с ума сходит! Разве ты не замечаешь?

   - Нет, не замечаю.

   - Напрасно. Ирина Дмитриевна прекрасная девица, благовоспитанная, собой красавица.

   - Да ты, Пётр Петрович, не записался ли в сваты? - с улыбкой проговорил Гарин.

   - Женись, девица она примерная.

   - Никак ты всерьёз советуешь мне жениться?

   - Разумеется, а ты полагал, шучу?

   - Ну, вот что скажу тебе, как лучшему моему другу: я никогда не женюсь на Суховой.

   - Что же, она не нравится тебе? - хмуря свои брови, спросил у приятеля полковник.

   - Напротив, Ирина Дмитриевна мне нравится; откровенно скажу - она мне очень, очень нравится.

   - И прекрасно. Женись на ней!

   - Я дал слово на могиле моей Анны не жениться и постараюсь сдержать это слово.

   - Как трогательно... на могиле! Глупости, братец.

   - Оставим про это говорить!

   - Что же, оставим... мне всё равно, как хочешь.

   Пётр Петрович обиделся на приятеля.

   - Я скоро еду за границу, - после некоторого молчания проговорил князь Сергей.

   - Надолго? - сквозь зубы спросил у него полковник.

   - На несколько лет. Я устал, и мне необходимо отдохнуть. Смерть невесты совсем разбила моё здоровье.

   - Ты, кажется, намерен о ней думать всю жизнь.

   - До самой смерти буду помнить мою Анну!

   Вскоре после этого и старый князь заговорил с сыном про дочь губернатора. Он так же, как Пётр Петрович, хвалил молодую девушку и предложил сыну на ней жениться.

   Но Сергей заметил отцу, что про это говорить нечего и что он вовсе не думает жениться.

   Наступила осень, потянулись скучные, дождливые дни. В княжеском доме шли спешные приготовления к отъезду в Москву; княжеское семейство торопилось оставить Каменки.

   Накануне отъезда князь Сергей вышел в сад; несмотря на осень, день выдался хороший, ясный, не опавшие ещё, но пожелтевшие листья на деревьях теперь опадали; садовые дорожки не были прометены, и сухие листья валялись на них кучами. Некоторые редкие деревья для тепла были обшиты рогожами, статуи убраны, беседки заколочены, сад запустел. Молодой князь тихо шёл по кедровой аллее. Какая-то гнетущая дума виднелась на его похуделом, но всё ещё красивом лице. Пройдя несколько шагов, он остановился: ему навстречу шла красавица Ирина. Молодая девушка как будто ждала этой встречи, на её лице видно было удовольствие, радость; дочь губернатора всё ещё гостила в Каменках. Лидия Михайловна так полюбила Ирину, что не хотела её отпустить ранее осени.

   - Я вашу Ирен полюбила как дочь, генерал, она во многом заменяет мне Софи. Вы, пожалуйста, не берите её от меня, мне просто тяжело с ней расстаться; пусть Ирен гостит до дня нашего отъезда в Москву; вы, наверное, приедете нас проведать, Дмитрий Петрович? - проговорила княгиня генералу Сухову.

   - За счастие почту, княгиня, - ответил губернатор.

   - Ах, Дмитрий Петрович, как бы я желала назвать вашу прелестную Ирен своею дочерью.

   - А моё страстное желание, ваше сиятельство, назвать князя Сергея Владимировича затем. Но, к сожалению, в этом я отчаялся.

   - Зачем отчаиваться, генерал... наши желания могут осуществиться.

   - Едва ли, княгиня, - на князя Сергея Владимировича моя дочь, кажется, не произвела никакого впечатления.

   - Теперь да... но Ирина в состоянии заставить всякого в себя влюбиться - и поверьте, сын непременно полюбит вашу дочь.

   - Повторяю, княгиня, - это моя заветная мечта. Бедняжка Ирен так любит вашего сына...

   - Знаю. Мы сделаем так что Сергей непременно будет вашим зятем.

   - Дай Бог!

   - Только надо выждать... Пусть он позабудет свою умершую невесту... и тогда...

   - Едва ли скоро князь её забудет... Говорят, он так любил эту немку...

   - Полноте, генерал, по времени всё забывается, и как ни велико горе, а оно забудется.

   Разговор этот между княгинею Лидией Михайловной и губернатором Дмитрием Петровичем происходил за несколько дней до отъезда Гариных в Москву.

   И встреча Ирины с князем Сергеем была не случайная - молодая девушка видела, как он пошёл в сад, Ирина тоже поспешила и незаметно, по другим садовым дорожкам, вышла ему навстречу.

   - Ирина Дмитриевна, и вы вышли в сад, - проговорил молодой князь.

   - Я уже давно, князь, в саду, - солгала Ирина, - неправда ли, какая сегодня хорошая погода!

   - Да, но погода скоро переменится, и вместо ясных дней наступят мрачные, скучные.

   - Вы, князь, едете в Москву?

   - Да, завтра, в Москве пробуду я недолго... Я еду за границу, еду надолго.

   - Слышала, князь, слышала... - Молодая девушка тяжело вздохнула.

   Князь Сергей заметил это и сказал:

   - У вас, Ирина Дмитриевна, тоже есть горе?

   - Да, князь, есть большое горе, - тихо ответила красавица.

   - Могу ли я узнать?

   - Зачем вам?

   - Вам печалиться? Вы так молоды, хороши, у вас впереди целая счастливая, хорошая жизнь.

   - А между тем я, князь, скучаю - у меня есть горе.

   - Полноте, Ирина Дмитриевна.

   - Да, да... я... я несчастна, князь... я очень несчастна... - чуть не плача, говорила молодая девушка.

   - Вы несчастны! Я этого не знал! - удивился Гарин.

   - Да, да... жизнь моя разбита.

   - Вы пугаете меня, Ирина Дмитриевна, кто же осмелился разбить вашу жизнь?

   - Человек, которого я так горячо люблю...

   - А он... тот человек вас не любит?

   - Да... - чуть слышно ответила красавица.

   - Кто же он? Если можно, скажите.

   - Вы... - ещё тише ответила Ирина. Она вся вспыхнула и тяжело дышала.

   - Я?.. - не веря своим ушам, переспросил князь, он никак не ожидал, чтобы Ирина сделала ему признание, хотя молодой князь и знал, что им интересуется дочь губернатора; но это он приписывал больше кокетству, чем любви. - Вы меня любите?

   - Да, люблю... вы это, князь, знаете.

   Молодая девушка быстро проговорила эти слова и так же быстро направилась из сада.

   На другой день князья Гарины простились с Каменками и выехали в Москву.

   На их проводы приехал губернатор и почти вся губернская знать.

   Князь Сергей, прощаясь с Ириной, крепко пожал ей руки и с волнением проговорил:

   - Не говорю вам прощайте, а до свидания! Надеюсь скоро с вами свидеться.

   - Приезжайте скорее, - с глазами, полными слёз, проговорила князю красавица.

   Старая княгиня, обнимая Ирину, плакала, она так к ней привыкла, полюбила.

   - Ирен, ты приедешь к нам в Москву, приедешь? - сквозь слёзы спрашивала Лидия Михайловна молодую девушку.

   - Да, да, княгиня, непременно.

   - Не обмани, Ирен, - я ждать буду Генерал, вы отпустите к нам свою дочь? - обратилась старая княгиня к губернатору.

   - За счастие почту.

   - Спасибо, мой родной, я так полюбила Ирен... без неё буду скучать... Не пришлось, генерал, нам породниться, - тихо проговорила Сухову Лидия Михайловна.

   - К сожалению, нет, княгиня.

   - Но я не теряю надежды, генерал.

   Князья Гарины уехали.

  

  

  

  

   Прошло немало времени после описанного в предыдущих главах нашей повести. Шёл грозный 1812 год. Наполеон, нарушив условие мира, перешёл реку Неман и вторгнулся со своими многочисленными полчищами в пределы нашего отечества.

   Император Александр выпустил знаменательный манифест в котором, между прочим, говорилось:

  

   "Неприятель вступил в пределы наши и продолжает нести оружие в глубь России, надеясь силою и соблазнами потрясти спокойствие великой державы... Мы призываем на помощь Бога, поставляем в преграду войска наши, кипящие мужеством..."

  

   Этот манифест заканчивался такими возвышенными словами:

  

   "Да найдёт он, Наполеон, на каждом шагу верных сынов России, поражающих его всеми средствами и силами, не внимая никаким его лукавствам и обманам. Да встретит он в каждом дворянине - Пожарского, в каждом гражданине - Минина. Благородное дворянское сословие! Ты во все времена было спасителем отечества. Святейший синод и духовенство! Вы всегда тёплыми молитвами своими призывали благодать на главу России. Народ русский! Храброе потомство храбрых славян, ты неоднократно сокрушал зубы устремляющихся на тебя львов и тигров. Соединитесь все с крестом в сердце и с оружием в руках, и никакие силы человеческие вас не одолеют".

  

   Читая эти возвышенные призывные слова императора Александра, народ русский откликнулся на них. Все, кто только мог носить оружие, приготовлялись ко встрече незваного-непрошеного гостя. На нужды войны и войска посыпались миллионы - миллионы эти составлялись из жертвованных денег дворянства, купечества и простого народа. Всяк нёс свою лепту на "благое великое дело". В то великое время готов был жертвовать каждый русский не только деньгами или имуществом, но даже и своей жизнью. Отечественная война была не к урону, а к славе и величию русского народа.

   Наполеон перешёл Неман и вступил на русскую землю. Произошло это в ночь с 11 на 12 июня, а ровно через месяц после того, то есть 12 июля, ночью, златоглавая Москва встречала своего возлюбленного монарха Александра Павловича.

   Густой толпой двинулись москвичи за Дорогомиловскую заставу, на Большую Смоленскую дорогу, по которой должен был приехать из Вильны в Москву государь.

   Ровно в полночь прибыл государь на Поклонную гору, находящуюся в четырёх верстах от Москвы, за Дорогомиловской заставой. Престарелый священник села Покровского встретил государя с крестом, а дьякон с горящей свечой.

   Император, завидя священника, вышел из коляски, поцеловал святой крест и бросил свой скорбный взор по направлению к Москве, тяжело вздохнул и, склонив свою венценосную голову, снова сел в коляску.

   Проснувшаяся Москва заликовала, узнав, что государь в Кремле. Кремль был битком набит народом; все взгляды устремились на красное крыльцо, которым император должен был пройти в собор.

   Пробило девять часов. На Ивановской колокольне загудел большой колокол, и среди народа появился Александр Первый, с сияющей кроткой улыбкой на своём открытом добром лице.

   Оглушительный звон колоколов и громкие восторженные крики народа огласили воздух. Народный энтузиазм был велик и не знал себе пределов.

   - Отец наш, православный царь! Живи навеки!

   - Мы готовы пролить за тебя нашу кровь, веди нас на войну!

   - Дай нам умереть за тебя!

   - Ты наша надежда!

   Народ восторженно кричал со всех сторон, теснясь около своего царя, не давая ему свободной дороги; полицейские хотели очистить путь, но государь остановил их словами:

   - Не троньте их, не троньте, я пройду.

   В дверях Успенского собора преосвященный Августин встретил государя со святым крестом и приветствовал его прекрасной речью, закончив её такими вещими словами: "Царю! Господь с тобою: Он гласом Своим повелит буре, и станет в тишину и умолкнут воды потопные! С нами Бог! Разумейте языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог"!

   Слёзы радости и умиления текли из глаз императора.

   Пятнадцатого июля всё дворянство и именное купечество в девять часов утра собралось в слободской дворец, разместившись отдельно в двух огромных залах дворца.

   Государственный секретарь Шишков прочитал манифест императора Александра Павловича об объявлении войны России с Францией. Московский генерал-губернатор граф Ростопчин громогласно проговорил:

   - Господа, наш государь предоставил составить нам ополчение.

   - Ополчение необходимо! Надо составить!

   - Мы готовы сами идти на врага!

   - Все, все поголовно пойдём!

   - Умрём за родину и за царя!

   Когда государю донесли о желании дворян составить ополчение, он почтит собрание своим высоким присутствием.

   - Никогда я не сомневался в усердии дворянства, но рвение его превзошло мои ожидания... - взволнованным голосом проговорил государь.

   - Государь, оттуда польются миллионы, - произнёс граф Ростопчин, показывая рукою на зал, где собралось купечество, - а наше дело не щадить себя.

   Государь прошёл в купеческий зал. Городской голова того времени - Куманин - от полноты своих чувств громко произнёс, преклоняя колени пред обожаемым монархом:

   - Государь, мы все готовы жертвовать тебе жизнью и имуществом!

   Все наперерыв бросились к подписному листу и вмиг покрыли его подписями. Пожертвованы были миллионы. Дворянство - одно московское дворянство - выставило 80 тысяч ратников, избрав начальником ополчения князя Михаила Илларионовича Кутузова.

   Старый князь Гарин, как дворянин и патриот, не отстал от других: составил из своих крепостных целый полк, одел и вооружил ополченцев на свои деньги и лично сам принял над ними начальство. Его сын, князь Сергей, прожил за границей четыре года и вернулся в Россию ещё до объявления войны, а как только война была объявлена, он вступил в ряды войск и принял командование над гусарским полком. На этот раз князь Сергей Гарин сражался не вместе со своим другом Петром Петровичем.

   Полковник Зарницкий во время Отечественной войны командовал драгунами и находился со своим полком в Вильно, а полк князя Гарина, с прочими нашими войсками, спешил к Смоленску.

   Император французов со своими солдатами был у стен древнего Смоленска. Наполеону нужно было перехватить дорогу на Москву. Русские, под начальством Барклая де Толли, отступили, стараясь заманить неприятеля внутрь России. Солдатам не нравилось отступление, они не понимали умной тактики своего главнокомандующего, на него поднялся ропот. Русские остановились, приготовились к сражению и сожгли мост через Днепр, чтобы помешать французам перейти через реку.

   Накануне праздника Преображения Господня с неприятельской стороны началась страшная канонада. Несколько сот смертоносных гранат и ядер было пущено французами в Смоленск. Сражение было ужасное. От густого порохового дыма днём было темно как ночью, земля дрожала от пушечных выстрелов, повсюду стоны и крики; церкви, дома - всё пылало страшным пламенем. Смоленск пал. Барклай де Толли отдал приказание отступать. Наше войско пошло по дороге к Москве.

   Шестого августа гордый Наполеон вступил в развалины Смоленска. Унылым и мрачным ехал он по улицам всё ещё пылавшего города, в Смоленске надеялся он найти полные магазины съестных припасов и жестоко ошибся. Кавалерия Наполеона от сильного недостатка страдала день ото дня и приходила в самое плачевное состояние.

   Солдаты питались чем попало, и лошадиное мясо было у французов в большом употреблении, только одна гвардия покуда исправно получала фураж. Наполеон как мог утешал своих солдат, выпускал приказы, в которых сулил им золотые горы. "Взятие Смоленска решило участь Москвы, - писал Наполеон. - В Москве ждут нас тёплые квартиры, сытный, хороший стол и много денег". Так мечтали легковерные французы. Но им пришлось скоро и жестоко разочароваться.

   Наполеон спешил к Москве, и на всём его пути города, сёла и деревни представляли одно разрушение - всё предано было огню и мечу. Эта "великая нация" врывалась в наши церкви, грабила и расхищала церковную утварь, глумилась и кощунствовала над святыми иконами. Горели храмы Божии - французы освещали себе путь страшными пожарами. Над всей землёй русской широко расстилалось огневое зарево. Нашествие Наполеона напоминало нашествие Батыя.

   В защиту родной земли восстал поголовно весь русский народ. Забыто было и различие происхождения, нравов, религии. Вся Русь поднялась для одного общего дела: спасти отчизну и побороть супостата.

   Появились конные и пешие отряды из крестьян, в рядах которых нередко встречались дряхлые старики и малые ребятишки; даже бабы шли войною на "хранцуза" с рогатинами, ухватами и косами. Днём эти отряды укрывались в лесах, а к ночи выходили на дорогу, поджидали "супостата" и с криком и гиканьем нападали на него.

   Примеров самоотвержения между простым русским народом было множество. В ту великую годину каждый русский нёс службу родной земле. Любовью к царю и к родине спаслась в 1812 году русская земля!

   Отставной прапорщик Николай Цыганов не остался в долгу перед родиной. Он собрал человек сто охотников "сразиться с супостатом", на свои деньги купил им ружей и сабель, простился с матерью и с молодой женой - красавицей Глашей и со своим маленьким отрядом пристал к храброму партизану Давыдову.

  

  

   Москва, слыша о приближении Наполеона, стала быстро пустеть, несмотря на уверение графа Ростопчина, московского генерал-губернатора, "что французов и близко не допустят к Москве". Ростопчин каждый день выпускал свои оригинальные афиши, писал, что враги ещё далеко, а придёт Наполеон - тут в Москве ему и сгинуть. "Побойчее твоих французов были: поляки, татары и шведы, да и тех наши отпотчивали, что по сю пору круг Москвы курганы, как грибы, а под грибами-то их кости. Ну и твоей силе быть в могиле. Да знаешь ли, что такое наша матушка Москва? Ведь это не город, а царство".

   Но москвичи плохо верили этим афишам и спешили оставлять город. Москва пустела. Император Александр внял общему неудовольствию, что командует русским войском не русский, православный вождь, а немец, и назначил главнокомандующим князя Кутузова, любимого солдатами. Передавая ему свою армию, государь сказал ему:

   - Идите спасать Россию!

   И маститый вождь оправдал неограниченное к нему доверие государя. Он отдал Наполеону Москву, но спас Россию.

   В своём рескрипте государь, между прочим, писал:

  

   "Избирая вас для сего важного дела, я прошу Всемогущего Бога, да благословит Он деяния ваши к славе русского оружия и да оправдаются тем счастливые надежды, которые отечество на вас возлагает".

  

   Рассказывают, что князь Кутузов, когда приехал в действующую армию и стал объезжать полки, а солдаты громкими криками радости приветствовали нового маститого вождя, то вдруг над его головой, покрытой сединами, взвился большой орёл.

   Кутузов снял фуражку и громко крикнул:

   - Ура! С нами Бог! Мы победим врага!

   Главнокомандующий и солдаты неожиданное явление орла приняли за знамение победы.

   Князь Кутузов, приняв начальство, продолжал со своею армиею отступать и, дойдя до обширного Бородинского поля, сказал:

   - Теперь ни шагу назад.

   Нашим храбрым солдатам надоело отступать, они рвались в бой, на это кровавое дело шли с радостию, как на весёлый пир.

   Накануне Бородинского сражения, беспримерного в летописях по своим кровавым жертвам, в нашем лагере царила торжественная тишина, прерываемая молитвами; солдаты молились, готовясь умереть за родную землю, за батюшку-царя.

   А у французов эту ночь проводили совсем по-другому: в их лагере звучали скабрёзные песни, дикий, циничный хохот, громкий говор и звон стаканов - французы, по своему легковерию, пили за предстоящую победу. Они надеялись победить нас при Бородине. Тогда дорога в Москву была бы открыта, а златоглавая Москва казалась им обетованною землёю.

   Наступило утро, и огневое солнце величаво выплыло из-за горизонта и своими яркими лучами осветило Бородинское поле. Наполеон, объезжая ряды своего войска, радостно сказал, посматривая на солнце:

   - Смотрите, ведь это аустерлицкое солнце!..

   Перед каждым полком громко читали хвастливое воззвание Наполеона к солдатам, где, между прочим, говорилось:

  

   "Солдаты, поступайте так, как вы поступали под Фридландом, под Смоленском, под Витебском, - и позднейшее потомство будет твердить о ваших подвигах, оказанных в этот день. О каждом из вас будут говорить, он был в знаменитом сражении под стенами Москвы".

  

   В нашем лагере главнокомандующий, окружённый корпусными и резервными генералами, тихо говорил им:

   - Пожалуйста, господа, сохраняйте резервы, у кого целы резервы - тот ещё не побеждён; старайтесь наступать колоннами и быстро действуйте штыками. Сами помните и скажите солдатам: за нами Москва...

   Посреди нашего лагеря в дорогом киоте находилась чудотворная икона Смоленской Божией Матери. Священники безостановочно служили молебны.

   - Пресвятая Богородица, спаси нас! - тихо и трогательно пели певчие-солдаты и с благоговением и с тёплой молитвой смотрели на святой лик Богоматери.

   Престарелый вождь опустился на колени перед святой иконой и усердно молился. По лицу старца струились слёзы.

   - Постойте за царя, за Русь и за матушку Москву, ребятушки! - громко говорил Кутузов солдатам.

   - Ура! Рады стараться! - кричали ему в ответ.

   Началось Бородинское сражение. "Французы со штыками наперевес перешли за реку Колочу, и вдруг раздался ужасный гром из нескольких сот огнедышащих французских жерл; наши отвечали тем же. Пошла страшная трескотня канонады; казалось, что громы небесные уступили место своё громам земным. Войска сшиблись, и густые клубы дыма, сквозь который прорывались снопы пламени, закутали их. Огненные параболы гранат забороздили небо, понёсся невидимый ураган свинца и чугуна. Столкновение противников было самое ожесточённое. Очевидцы рассказывают, что многие из сражавшихся, побросав своё оружие, сцеплялись друг с другом, раздирали друг другу рты, душили друг друга в тесных объятиях и вместе падали мёртвыми. Здесь бился Восток со всем Западом; здесь бился Наполеон за всю свою будущность. Артиллерия скакала по трупам, как по бревенчатой мостовой, втискивая их в землю, упитанную кровью, и всё это происходило на пространстве одной квадратной версты! Многие батальоны перемешались между собою так, что нельзя было различить неприятелей от своих. Люди и лошади, ужасно изуродованные, лежали в разных группах; раненые, покуда могли, брели к перевязкам, начальников несли на плащах. Стойкость русских, хотя их было и менее числом, нежели французов, остановила бешеные порывы врагов; пронзаемые штыками и поражаемые картечью, воины до того спёрлись, что, умирая, не имели места, где упасть на землю; ядра сталкивались между собою и отскакивали назад. Чугун и железо, пережившие самое время, отказались служить мщению людей; раскалённые пушки не могли выдерживать действия пороха и лопались с треском, поражая заряжавших их артиллеристов; ядра, с визгом ударяясь о землю, взбрасывали вверх кусты и разрывали поля, как плугом; пороховые ящики взлетали на воздух. Крики командиров и вопли отчаянья на десяти разных языках смешивались с пальбою и барабанным боем. С обеих сторон более нежели из тысячи пушек сверкало пламя и гремел оглушительный гром, от которого дрожала земля на несколько вёрст; ядра залетали далеко последними прыжками или катались на излёте, батареи переходили из рук в руки. Чудное и ужасное зрелище представилось тогда: над левым крылом нашей армии висело густое облако от дыма огнестрельных орудий; смешавшись с парами крови, оно совершенно затмило дневной свет, солнце покрылось кровавою пеленою; перед центром пылало Бородино, облитое огнём, а правый фланг наш освещён был ярким солнцем. Так в одно и то же время представлялись день, вечер и ночь". {Любецкий С. М Рассказы из отечественной войны 1812 г. М., А. Л. Васильев. 1889.}

   Земля взмокла, напиталась кровью и почернела. Канонада с обеих сторон продолжалась до вечера; с наступлением мрака она стала ослабевать - прежде у неприятелей.

   По окончании битвы и при наступлении вечера, прибавляют очевидцы, солнце, закатываясь в этот день за горизонт, отбрасывало на землю самые багровые лучи, будто обмакнутые в лужах крови; луна, как лик покойника, тускло осветила на Бородинском поле более ста тысяч трупов!.. Около взорванных зарядных ящиков вокруг была выжжена земля, а люди и лошади разбросаны, обгорелые... Обширное и вместе тесное кладбище! Французы назвали эту битву битвою генералов, по причине множества убитых высших чинов с обеих сторон; наши солдаты говорили тогда: "Такова была жарня и побоище, что у самого чёрта тряслась борода, лес пел и вода говорила; мы не сдвинулись с места ни на шаг: где начали, там и покончили". Присутствие духа и врождённая весёлость не оставляли русских солдат; они гранаты называли хлопушками, а картечь - катышками.

   - Эх, брат, ногу-то отстегнули у тебя, - сказал один раненый другому.

   - Так что ж такое, - отвечал безногий, поморщиваясь от боли, - для меня же лучше: теперь только один сапог придётся чистить.

   Бесспорно, что французов при Бородине было больше, но русские не уступали им, трофеи с обеих сторон были равные: не взято ни одного русского знамени, ни одного французского орла.

   Подобной битвы со времени изобретения огнестрельного оружия не было ещё в Европе; как же не назвать её генеральною, по множеству убитых генералов с обеих сторон?.. Про геройское самоотвержение нашего войска нечего говорить, о нём хотя безмолвно, но красноречиво высказывает памятник - эта каменная летопись, поставленная на Бородинском поле. Здесь смертельно ранен князь Багратион; ему хотели отнять ногу.

   - Оставьте, - сказал он, предчувствуя кончину, - эта рана за Москву. Боже, спаси отечество!

   Там пали: молодой герой Кутайсов, {В 1839 году император Николай Павлович повелел поставить на Бородинском поле великолепный памятник в честь павших героев 1812 года. Тело князя Багратиона было перенесено сюда и погребено у самого подножия памятника, поставленного на том самом месте, где был ранен Багратион.} разорванный ядром, когда он вместе с Ермоловым вёл в штыки полк на батарею, Тучков (о нём писали, что он действовал с полком своим, как на ученье; он был убит в то самое время, когда скомандовал полку своему "Вперёд!") и многие другие. Нельзя обойти молчанием храбрость и находчивые распоряжения в этой битве Барклая де Толли: потрясённый душевным недугом от того, что никто не оценил его благоразумных действий во время командования им 1-ю армиею, он искал смерти; он являлся в самых опасных местах сражения. Очевидцы рассказывают, что он хладнокровно останавливался под градом пуль, оправлял свой мундир, нюхал табак и вдруг, дав своей лошади шпоры бросался на врагов.

   На другой день после сражения солнце как будто отказалось осветить поразительную картину смертного побоища: тучи серыми клочьями носились по небосклону, посыпался дождь и загудел сильный ветер.

   Наполеон медленно на белом статном арабском коне своём, Евдорате (подаренном ему персидским шахом), выехал осмотреть обширное поле сражения, изрытое ядрами, на котором в разных положениях лежали трупы людей и лошадей. Там победитель умирал на побеждённом, живой погребался под мёртвым, там виднелись разломанные пороховые ящики, подбитые лафеты и разное оружие, выпавшее из мёртвых рук; светлые кирасы потеряли свой блеск, закопчённые порохом или обрызганные кровью, раненые ползали по земле со стоном, некоторые из сострадания добивали друг друга. Между ними бродили истощённые голодом солдаты, отыскивая себе пищу в ранцах убитых своих товарищей. Заметно было, что вопли несчастных проникли до глубины души Наполеона - он, приказав, по возможности, облегчить их участь, повернул лошадь свою в сторону.

   С высокого кургана следил за сражением князь Кутузов, к нему то и дело являлись с донесениями курьеры и адъютанты. Вот прискакал один с горестным известием:

   - Ваша светлость, князь Багратион ранен, - печально проговорил гонец.

   - Неужели? Господи! Куда ранили? - дрогнувшим голосом спросил главнокомандующий.

   - В ногу, ваша светлость.

   - Опасно?

   - Опасно, ваша светлость.

   - Скажите моим именем генералу Дохтурову, чтобы он принял командование над багратионовскими укреплениями. Ещё скажите, чтобы князю Багратиону оказана была немедленная помощь, жизнь его дорога для России; скажите, чтобы доктора употребили всё искусство к излечению князя.

   Гонец ускакал. Но князю Багратиону, герою своего времени, не суждено было оправиться от раны, и, несмотря на тщательный уход, он умер в Ярославле и там же погребён. {В 1839 году император Николай Павлович повелел поставить на Бородинском поле великолепный памятник в честь павших героев 1812 года. Тело князя Багратиона было перенесено сюда и погребено у самого подножия памятника, поставленного на том самом месте, где был ранен Багратион.}

   За Бородинское сражение князь Кутузов произведён был в генерал-фельдмаршалы и, кроме того, ему было пожаловано сто тысяч рублей. Добрый император Александр не забыл никого: своею царскою милостию и щедро награждал всех - от солдата до генерала. Наполеон ничего не выиграл; только более пятидесяти тысяч солдат из его армии осталось на Бородинском поле. Ему ничего не досталось, наши солдаты не оставили ему ни одного трофея. Русские показали беспримерную храбрость.

   Битва кончилась, и наше войско начало стройно отступать к Москве.

  

  

   В Бородинском сражении князь Сергей Гарин был тяжело ранен: пуля раздробила ему плечо; хотя пуля была извлечена, но рана причиняла молодому князю ужасную боль, от которой он или впадал в беспамятство, или громко стонал. На паре деревенских кляч, запряжённых в простую телегу, везли раненого князя в Москву; на облучке, рядом с мужиком-возчиком, сидел старик Михеев. Он был угрюм и мрачен: ему крепко было жаль своего "княжича", которого "шальная пуля так угостила".

   Верный и преданный денщик не покинул князя во время жаркого сражения, и когда пуля сразила князя, старик не потерялся, кинулся к нему и на своих плечах, под градом пуль, стащил его на перевязочный пункт и со слезами просил усталого, измученного хирурга осмотреть рану князя. Громкая фамилия и чин заставили хирурга заняться тщательно раненым. Пуля была вынута, плечо забинтовано. Немалых трудов стоило Михееву найти лошадей, чтобы довезти раненого до Москвы; за большую плату подрядил старик мужика; ехали шагом: быстрая езда причиняла раненому мучительную боль. Впереди и позади подводы шли наши солдаты, тут же вели и некоторых других раненых.

   - Эй, Михеев, ты ли это? - обгоняя подводу, спросил подскакавший к телеге полковник Зарницкий.

   - Я, я, ваше высокородие. - Старик денщик обрадовался и велел мужику приостановить лошадей.

   - Кто это? Боже, Сергей! Сильно ранен? - меняясь в лице, спросил Пётр Петрович, узнав в раненом своего друга.

   - Так сильно, что не знаю, перенесёт ли мой княжич: ведь без памяти, сердечный, - ответил денщик; в его глазах видны были слёзы.

   - Куда же ты его везёшь?

   - В Москву, а оттуда в Каменки; хоть бы живым довезти княжича до дому.

   - Спеши, старик, ведь французы следом за нами идут.

   - Пусть идут, не боюсь я их, проклятых! Сгубили, окаянные, моего княжича... Будь они прокляты, прокляты! Отольётся им сторицею пролитая кровь христианская. Дай-кося, вот придёт зимущка-зима студёная, подохнут они, ровно мухи!

   Полковник Зарницкий слез с лошади, наклонился над князем Сергеем, поцеловал его в запёкшиеся, посинелые губы и тихо проговорил:

   - Прости, товарищ, друг, прощай! Не знаю, суждено ли нам с тобою увидаться на этом свете? Прости, приятель. - Дрогнул голос у Петра Петровича, по исхудалому загорелому лицу одна за другой текли слёзы. Дрожащею рукой он перекрестил своего раненого друга и низко-низко поклонился ему.

   - Кланяюсь тебе я от всей Русской земли и от себя.

   Проговорив эти слова, храбрый полковник вскочил на своего коня и быстро поскакал вперёд, за своим полком.

   - Ну ты, сиволдай, трогай! Да не гони своих кляч, а ровно поезжай, - не совсем учтиво толкнув локтем мужика-возчика, проговорил старик Михеев.

   Лошадёнки тронулись. Ехали почти без остановки, останавливались только для корма лошадей.

   Стали подъезжать к Москве. Вот с Поклонной горы ярко заблистал крест на колокольне Ивана Великого. Москва близко.

   - Стой, мужлан, стой! - сердито крикнул на мужика-возчика Михеев.

   - Чего стоять-то? - приостанавливая своих кляч, спросил у старика возчик.

   - Разве ты не видишь, чурбан, Москву-то!

   - Знамо, вижу, так что же?

   - А то - молись, Господа проси, чтобы Он, милосердый, спас Москву от полона, от супостата... - Проговорив эти слова, старик денщик сошёл с телеги, опустился на колени и стал усердно молиться на видневшиеся вдали московские храмы.

   Мужик-возчик охотно последовал примеру Михеева.

   При въезде Михеева в Москву навстречу ему попадались многочисленные обозы, тянувшиеся по улицам. Это жители покидали город, забрав необходимые пожитки. Москва с каждым днём всё более и более пустела; как ни старался граф Ростопчин успокоить и уговорить москвичей - ему никто не верил. Жители буквально бежали из города; многие отправили своё имущество по реке на барках в Нижний, Казань и в другие волжские города. Повозки и лошади страшно вздорожали, а некоторые из жителей закапывали свои ценные вещи в садах и в огородах или замуравливали их в каменные стены; находились и такие, которые ломали свою мебель, били зеркала и стёкла, чтобы они не достались французам.

   Ростопчин, с согласия преосвященного Августина, архиепископа Московского, готовился идти с крестным ходом на три горы для благословения войска и народа на упорную битву.

   "Вооружитесь, кто чем может, конные и пешие, - писал он в своём воззвании к москвичам, - возьмите только на три дня хлеба, идите с крестом, возьмите хоругви из церквей и с сим знамением