Дмитриев Дмитрий Савватиевич - Два императора

   Маршал Ней старался обойти корпус Тучкова и открыл пальбу в тыл нашим. Эскадрон Зарницкого находился здесь.

   - Мы обойдены! - закричал какой-то офицер.

   - Что же, пробьёмся! Чего вы испугались, господин офицер? - хмуря брови, сердито спросил Пётр Петрович.

   - Я не испугался, господин ротмистр, а хотел только предупредить вас. Слышите, какую пальбу открыли французы!

   Между тем Ней обходил наши полки. Это побудило Беннигсена отложить ночное нападение, которое, по свидетельству французов, могло иметь для Наполеона пагубные последствия, и стал отступать к Кенигсбергу.

   На войне под Прейсиш-Эйлау убито и ранено двадцать шесть тысяч человек русских: в числе раненых было девять генералов. Французов убито не менее наших; у них одних убитых насчитывалось восемнадцать тысяч; но некоторые очевидцы-французы говорили об убыли гораздо значительнейшей. Корпус Ожеро пострадал до такой степени, что его расформировали, и оставшиеся в живых солдаты поступили в другие корпуса.

   Наши трофеи состояли из нескольких знамён, мы же не потеряли под Эйлау ни пушек, ни знамён.

   О битве под Эйлау вот что пишет г. Михайловский-Данилевский:

   "Обе воевавшие стороны приписали себе победу под Эйлау... С какою целью дано было Наполеоном эйлауское сражение? Он хотел корпусами Нея и Даву окружить русскую армию и отрезать её от Кенигсберга и России, - но достиг ли он цели? Ней не поспел к сражению, а нападение Даву кончилось безуспешно. Где же победа? Если бы Наполеон одержал её действительно, он преследовал бы отступающего неприятеля, и ему легко было бы отнять у разбитых Кенигсберг - город, в военном и политическом отношениях тогда важности великой. Наполеон не принадлежал к числу полководцев, останавливающихся после победы, упускающих плоды выигранного сражения. Но эйлаускою битвою не приобрёл он ни малейшей существенной выгоды, потерял знамёна, не отбив ни одного, и должен был несколько дней стоять на одном месте. Армия его, как исстрелянный линейный корабль с подбитыми снастями, колыхаюсь, была неспособна не только к нападению, но даже к движению и бою: на каждое орудие оставалось только по семи зарядов. Эйлауское сражение было самое упорное и кровопролитное из битв своего времени и надолго оставило глубокое впечатление на французах".

  

  

   Эйлауское сражение произвело сильное впечатление между всем русским народом. Особенно радостно принято было известие о сражении в Петербурге; там возили отбитые французские знамёна с музыкой кавалергарды; народ густой толпой с радостными криками бежал за знамёнами.

   Император Александр щедро наградил полководцев и солдат: главнокомандующий Беннигсен получил орден Андрея Первозванного, другие генералы, участвовавшие в сражении, получили кресты св. Георгия и св. Владимира. Ротмистр Зарницкий и князь Сергей Гарин произведены были в подполковники и награждены крестами св. Георгия 4-й степени; молодой казак Дуров за примерную храбрость и отвагу пожалован крестом св. Георгия и офицерским чином; все участники сражения не были забыты, все получили награды.

   Русская армия продолжала отступать к Кенигсбергу. Войска были покрыты бивачным дымом, оледенелым инеем, в простреленных киверах и шинелях.

   Французская армия не преследовала наших солдат, ей было не до того. Усталые, измученные французы сидели без продовольствия. Если бы наша армия в это время атаковала неприятеля, то победа наших была бы несомненна, французы ждали нападения со стороны русских. Только Наполеон уверял своих маршалов, что Беннигсен не в силах возобновить сражения.

   - Не ждите нападения, господа, Беннигсену не до того, солдаты его изнурены и нуждаются в отдыхе, - говорил он.

   Наполеон говорил это против своего убеждения, чтобы подкрепить дух, упавший в его маршалах после Эйлауского сражения.

   - Но, государь, русские отступают так медленно, - заметил кто-то из маршалов.

   - Медленно отступают... что же, солдаты устали, - ответил Наполеон, сердито хмуря брови; он отвёл своего любимца Дюрока в сторону и тихо сказал ему: - Знаешь ли, Дюрок, я сам боюсь нападения. Если Беннигсен возобновит битву, то наша армия пропала.

   - Что вы говорите, ваше величество! - испуганно ответил Дюрок.

   - Да, да, победа будет на стороне русских, - утвердительно сказал Наполеон.

   Генерал Савари, преданный Наполеону, его любимец, пишет в своих мемуарах:

  

   "Огромная потеря наша под Эйлау не позволила нам на другой день предпринять никакого наступательного действия. Совершенно бы были мы разбиты, если бы русские не отступили, но атаковали нас, да и Бернадот не мог соединиться с армией ранее двух дней".

  

   Начальник арьергарда князь Багратион, дав Беннигсену отвести армию от поля сражения на довольно большое расстояние, сам отступил, не преследуемый неприятелем. Наполеон запретил "завязывать дело".

   Наш главнокомандующий вступил двадцать девятого января в Кенигсберг и расположил армию впереди города, в позиции, наскоро укреплённой. Наполеон же со своею армией остался в Эйлау и его окрестностях; он приводил своих солдат в порядок, присоединял к армии какие можно было войска и приказал подвозить к Эйлау оружие и снаряды, "растрата коих в сражении была несметна". {Михайловский-Данилевский А. И. Описание второй войны императора Александра с Наполеоном 1806-1807 гг. СПб., 1846.}

   Остановка нашей армии у Кенигсберга была для неё необходима и благотворна. Пруссаки отнеслись к нашим солдатам сочувственно и доброжелательно и снабжали, чем могли. Для пользования наших раненых король прусский прислал докторов и своего лейб-медика. Сама Пруссия находилась в это время в самом бедственном положении, все области её от Вислы до Везера были заняты и нещадно разоряемы французской армией.

   Одна только восточная Пруссия ещё находилась под властью короля Фридриха-Вильгельма, но и тут кипела ожесточённая война. В побеждённой Пруссии не было даже места формировать новые резервы, состоявшие только из двенадцати тысяч человек; король прусский просил нашего государя о дозволении перевести резервы в Россию, в город Ковно, а также все драгоценные вещи: "казна, жемчуги, бриллианты, золотые и серебряные сосуды были отправлены за прусским конвоем в Россию, где и находились в продолжение войны. Также были переведены в Россию лучшие лошади казённых конских заводов. В несчастии поддерживала короля только уверенность в заступлении императора Александра и в мужестве русской армии". {Михайловский-Данилевский А. И. Описание второй войны императора Александра с Наполеоном 1806-1807 гг. СПб., 1846.}

   Вот до чего доведена была Пруссия опустошительною войною, что бедный король не находил места, где бы мог хранить остаток казны и драгоценные вещи; сам Фридрих-Вильгельм со своим двором находился в Мемеле; он рассчитывал на помощь русского царя и его храброй армии.

   Тщеславный завоеватель Наполеон - и тот поколебался и стал изыскивать средства к миру. Твёрдость наших солдат пугала его, он желал прекратить войну и предложил Беннигсену перемирие. И получил отказ: наш главнокомандующий не согласился на перемирие.

  

   Главная квартира главнокомандующего находилась на время в Данциге, в большом, красивом доме, который отвели ему прусские власти; одну из комнат этого дома занимал адъютант главнокомандующего - князь Сергей Гарин.

   Однажды в тёплое весеннее утро молодой князь задумчиво сидел у открытого окна. Красавица Анна ни на минуту не покидала его воображения, - ни кровопролитное сражение, ни тревожная походная жизнь не заглушили в нём любви; он ещё сильнее, ещё пламеннее любил Анну; мысль, что она навсегда потеряна для него, ужасала его. На поле сражения Сергей Гарин искал смерти, под градом сыпавшихся пуль и картечей он скакал от одного корпусного генерала к другому с приказаниями главнокомандующего. Около него сотнями падали солдаты, сражённые неприятельскими пулями. Смерть страшно косила людей, но молодой князь уцелел каким-то чудом: ни пуля, ни сабля не коснулись его.

   "Уже шесть месяцев прошло, как мы расстались с Анной. Где она? Что с ней? Может, вышла замуж, меня забыла, мою любовь забыла? А я мечтал о счастии. Зачем я вместе с Анной не поехал в Каменки? Зачем я её оставил в Петербурге?" - упрекал себя Сергей Гарин.

   - Ваше сиятельство! А ваше сиятельство! - поспешно входя в комнату, позвал князя Михеев. Старик денщик неразлучно находился с князем, делил с ним и горе, и радость; он знал причину печали своего "княжича" и теперь спешил порадовать его неожиданностью.

   - Ну, что ты? - откликнулся денщику князь.

   - Немец-то ведь пришёл, вас спрашивает.

   - Какой немец? Да что с тобой, Михеев?

   - Да тот, что с дочерью в Питере жил; фамилию его не припомню.

   - Гофман?! - не спросил, а громко крикнул князь.

   - Он вас спрашивает.

   - Так веди, веди его скорее. Вот неожиданность! Я сам пойду ему навстречу.

   Гарин радостно кинулся к дверям и на пороге встретился со стариком Гофманом. Большая печаль видна была на его добром, откровенном лице. За последнее время Гофман так переменился, похудел, осунулся; при первом взгляде князь едва мог его узнать.

   - Господин Гофман! Вы ли? - Гарин хотел обнять старика, но он холодно отстранил это и только пожал руку князя.

   - Вы не узнаёте меня, князь?

   - Нет, нет, я вас сразу узнал. Но вы так переменились! Что с вами, мой дорогой?

   - Со мной ничего. А вы спросите про дочь, про мою милую Анну. Князь, вы совсем её забыли? - В голосе старика слышны были и слёзы, и упрёк.

   - Что вы? Я... я забыл Анну! И вы это мне говорите, господин Гофман?

   - Забыли, забыли мою бедную девочку!

   - Не говорите этого, не говорите! Одна только смерть заставит меня забыть вашу дочь! Ну что же вы молчите, господин Гофман, что молчите? Да говорите же! Что Анна?

   - Умирает, - тихо ответил Гофман.

   - Что? Что вы сказали?! - меняясь в лице, крикнул Сергей.

   - Моя дочь умирает...

   - Умирает, умирает!! - Князь упал на стул и закрыл лицо руками.

   - Она послала меня, князь, сказать вам своё последнее "прости".

   Голос у старого немца дрогнул, и по его исхудалому лицу потекли слёзы.

   - Но слезами и отчаянием не поможешь. Садитесь, успокойтесь, господин Гофман, расскажите мне всё, всё расскажите.

   Гарин страдал не менее старого немца, но он превозмог себя и сам, глотая слёзы, старался успокоить Гофмана.

   - Скоротечная чахотка угрожает моей дочери смертью.

   - Чахотка! Но с чего, с чего?

   - От разбитой любви, от погибшего счастья, князь.

   - Я вас не понимаю, Гофман! От какой разбитой любви? - спросил с недоумением молодой князь.

   - Не понимаете, ваше сиятельство? А понять не трудно: моя дочь любила и любит вас своим чистым и незлобивым сердцем. А вы, князь... - Старик не договорил и печально поник своею головою.

   - А я... что же я? Договаривайте, прошу вас!

   - Вы безжалостно разбили её сердце, князь.

   - Я... я! Да что вы говорите?!

   - Вы любите мою дочь? - пристально смотря прямо в глаза Сергею, спросил старик.

   - И вы ещё спрашиваете! Больше себя самого, больше жизни!

   - Вы говорите правду? Я должен вам верить, князь?

   - Я дворянин, господин Гофман! - гордо ответил князь.

   - Извините, князь, я... я верю вам. Но это письмо, которое и меня, и дочь так убило...

   - Какое письмо, какое?

   - А то, которое вы из Москвы написали ротмистру Зарницкому, вашему приятелю. Вы, князь, в том письме писали, что вам отец с матерью не позволяют жениться на Анне, что вам сватают богатую красавицу... Вы с таким увлечением, ваше сиятельство, описали красоту этой барышни, что я и Анна могли подумать...

   - А, теперь я понимаю. Но как это письмо попало к вам? - спросил у Гофмана Гарин.

   - Как попало - об этом, князь, после.

   - Нет, я хочу знать, какой негодяй передал вам это письмо. Надеюсь, не Зарницкий?

   - О нет, князь, письмо доставил Цыганов.

   - Николай! - с удивлением воскликнул князь.

   - Да, он. Я сейчас всё подробно расскажу вам, князь. Вы назвали Цыганова негодяем, - более того, он подлец.

   Старик Гофман рассказал князю, с каким нетерпением дожидалась Анна его возвращения из Каменок, как она считала дни и часы, когда он приедет. Сказал и о том, как к ним часто ходил Николай и как уверял Анну, что князю Сергею не позволяют отец с матерью на ней жениться, и в удостоверение своих слов принёс письмо, писанное рукою князя к Зарницкому.

   - Этот подлец дошёл до того, что осмелился обнажить свою саблю на мою дочь. Я не знаю, как я не убил его.

   - Успокойтесь, господин Гофман, мерзавец кровью поплатится мне за это! - с гневом сказал Сергей Гарин.

   Он никак не воображал, что Николай Цыганов, безродный приёмыш его отца, станет ему смертельным врагом. Сергей обходился с ним всегда ласково и предупредительно; он был его благодетелем; благодаря содействию молодого князя Николай получил офицерский чин и пенсию. И что же? Вместо благодарности и преданности "жалкий подкидыш" отплачивает ему подлостью, становится ему соперником, смеет рассчитывать на любовь Анны!

   "Если бы он был здесь, я убил бы его как собаку, я задушил бы гадину своими руками! О, моя милая, дорогая Анна! Я жестоко отплачу и за тебя, и за себя этому подлецу. И вот благодарность за все мои старания! Гадкий, презренный подкидыш, ты будешь раскаиваться в своей подлости! Я заставлю тебя раскаяться", - думал Сергей Гарин, слушая Гофмана.

   - По приезде на нашу ферму Анну совсем узнать было нельзя: куда девалась её весёлость? Хмурая стала, печальная. Об вас, князь, она скучала, плакала, - дрожащим голосом рассказывал старик Гофман. - Всё вас вспоминала... Стала моя дочь худеть, чахнуть, появился удушливый кашель - предвестник чахотки; я, сколько мог, утешал Анну. Но что значит моё утешение! Наконец Анна слегла. Я пригласил того доктора, который лечил вас, князь. Он хороший, опытный доктор, осмотрел Анну... - тут старик смолк и задумался.

   - Ну, и что же доктор? - нетерпеливо спросил Гарин.

   - Нашёл у дочери скоротечную чахотку и приговорил её к смерти.

   - Неужели нет исхода? Я всё брошу, поеду к ней, приглашу известных, знаменитых врачей...

   - От смерти, князь, может излечить один Бог! А врачи тут ни при чём. "Если она переживёт весну, то доживёт до осени, не далее", - вот что сказал доктор.

   - Но как же, Гофман, вы оставили больную дочь и решились сюда приехать? - спросил князь.

   - Я должен был исполнить волю Анны. Она так просила меня, умоляла отыскать вас, князь. Если... если можно, то прошу вас, князь, к ней поехать: хочется ей на вас взглянуть, проститься с вами! Князь, во имя всего святого, прошу, заклинаю вас - поедемте! Исполните желание умирающей, она так горячо любит вас. "Отец, поезжай, найди князя и привези его: тогда я умру спокойно", - сказала мне Анна. И - поехал; немало трудов и времени стоило мне, князь, вас найти. Вы, вы поедете, поедете?.. Я... я на коленях буду просить вас!..

   - Я готов ехать хоть сейчас, сию минуту, я брошу всё и поеду с вами.

   - О, за это Господь вас вознаградит, князь!

   Сергей Гарин хоть и решил ехать на ферму к Гофману, но не легко было это сделать. Об отпуске во время военного действия и думать было нечего. Князь посоветовался с Петром Петровичем и решил обратиться к главнокомандующему с просьбой откровенно объясниться с ним. Добрый и мягкий Беннигсен участливо отозвался на просьбу своего адъютанта и отпустил его на две недели в отпуск.

   Этого времени достаточно было для князя, чтобы побывать на ферме старого Гофмана.

   Не мешкая ни одной минуты, князь Гарин и Гофман поехали в Австрию.

  

  

   В Зимнем дворце, в кабинете императора Александра, как-то необычайно тихо; сам государь с задумчивым, печальным лицом медленно ходил по своему кабинету. Государь только что выслушал донесение флигель-адъютанта Ставицкого, {Ставицкий Максим Фёдорович (1778-1841) - участник войн с Наполеоном, с 1806 г. флигель-адъютант. Тяжело ранен в сражениях при Бородине и под Бриенном. Генерал-лейтенант, сенатор.} присланного Беннигсеном с донесением о сражении при Эйлау. Известие о русских убитых и раненых произвело на молодого императора сильное впечатление.

   - Боже, сколько жертв! Сколько крови! Это ужасно! Приняты ли меры к облегчению несчастных раненых? - спросил государь у полковника.

   - Раненых так много, ваше величество, что хирурги и доктора не успевали. Прусский король изволил прислать своего лейб-хирурга, а с ним целый штат докторов и хирургов приехали в Кенигсберг, тогда дело пошло быстрее, - почтительно ответил посланный главнокомандующего.

   - Спасибо королю! Этого я не забуду.

   - Вообще, ваше величество, жители Кенигсберга так сердечно и заботливо ухаживают за нашими солдатами и снабжают их всем необходимым.

   - Свезите моё спасибо жителям Кенигсберга, господин полковник!

   - Слушаю, ваше величество!

   - А как мне жаль, как жаль моих солдат, убитых в сражении! Сколько осталось после них несчастных матерей, жён, детей! И за всё несчастие, принесённое моему народу, ответит мне Наполеон. Да падёт на его голову невинно пролитая кровь! Этот человек, кажется, для того и родился, чтобы упиваться кровавыми победами.

   - Осмелюсь доложить вашему величеству, наше войско при Эйлау билось мужественно и храбро, несмотря на то, что неприятель превосходил наши силы. Доказательством вашему величеству служат знамёна, отбитые у французов, - проговорил Ставицкий.

   - О, я уверен! Храбрость солдат мне хорошо известна. И непобедимый Наполеон едва ли осилит нас, хоть мне сердечно жаль проливать кровь, но я не положу оружия и буду биться. Делаю это я не из своего личного самолюбия или из тщеславия. Нет, нет! Избави Боже от этого! Я люблю Русь и народ, стараюсь о его спокойствии и благосостоянии. Счастие народа мне дорого.

   - Ваше величество, народ прославляет вас и называет своим ангелом-хранителем.

   - Вся моя жизнь будет посвящена исключительно моим подданным! Поезжайте, господин полковник, к главнокомандующему, свезите ему моё благоволение, а солдатам скажите моё спасибо! Уверьте участников славного боя при Эйлау, что всех их ждёт награда.

   - Государь, царское спасибо для вашей армии выше чинов и орденов, - ответил Ставицкий.

   - Затем скажите Беннигсену, чтобы он приложил все заботы о солдатах, в особенности о раненых. До меня дошёл слух, что в действующей армии сильный недостаток фуража и провианта. Этот слух ужасен! Бедные солдаты принуждены сражаться голодные, в рваной амуниции, в худых сапогах. Это зимой-то!

   - Не смею утаить правды от вашего величества: нерадивое отношение провиантских чинов...

   - С них строго взыщется, они будут судимы военным судом.

   Откланявшись императору, флигель-адъютант Ставицкий вышел.

   Государь подошёл к окну, выходившему на дворцовую площадь, и задумчиво стал смотреть; проходивший площадью народ, увидя в окне государя, стал останавливаться и низко ему кланяться. По прошествии некоторого времени собралась большая толпа; взоры всех устремлены были на окно, в котором виднелась величественная, прекрасная фигура обожаемого монарха. Государь, заметив народ, быстро направился к выходу; накинув на плечи шинель и накрыв голову треугольной шляпой с перьями, он вышел на крыльцо.

   Громкое, радостное "ура" раздалось в морозном воздухе; народ ринулся к крыльцу и окружил императора; некоторые посмелее взобрались на ступени и стали почти рядом с императором.

   - Господа, поздравляю с победой! - раздался громкий, мелодичный голос императора. - У французов отбито нашими солдатами несколько знамён! Вы их увидите. Я прикажу эти знамёна возить по улицам. Но я должен вам сказать, что победа при Эйлау недёшево нам досталась: несколько тысяч храбрецов легли на поле сражения. Помолимся же за убитых и позаботимся об их сиротах!

   Александр снял шляпу и стал усердно креститься; находившийся на площади народ последовал примеру своего обожаемого государя. Энтузиазм толпы был неописуем; громкие крики радости потрясали воздух. Народ толпился около Александра, некоторые целовали у него одежду. Государь был тронут народной любовью; на его прекрасных глазах виднелись слёзы.

   - Спасибо вам, спасибо! - взволнованным голосом говорил император. - Вижу, вы любите меня.

   - Государь-батюшка, да кого же нам и любить, как не тебя! Ведь ты нам отец, а мы детки твои! - всхлипывал какой-то старик, прижимая к своим рукам державную руку монарха.

   - Прикажи, царь, мы все ляжем костьми за тебя и за родную Русь! Все пойдём на врагов. Животы наши в твоих руках! - говорил какой-то здоровенный детина в барашковой шубе. - Да воскреснет Бог и расточатся врази твои!

   Государь видел любовь своих подданных; его выразительное лицо блестело каким-то особым, неземным счастьем.

   - Ах, Волконский, как я счастлив! - возвратившись к себе в кабинет, говорил император своему приближённому, генерал-адъютанту князю Волконскому. - Народ меня любит, а в этом большое счастье!

   - Не только любит - обожает вас, государь.

   - Да, да, я вижу. Я посвящу, князь, всю жизнь на счастье моего народа!

   - Народ, государь, сознаёт, что вами облагодетельствован.

   - Я желал бы, чтобы все мои подданные были счастливы. Но, увы! - к сожалению, этого сделать я не в состоянии. Счастье на земле так превратно... Наполеон тоже верит в свою счастливую звезду...

   - Верьте, ваше величество, звезда его счастья скоро померкнет.

   - Ты думаешь? - спросил у Волконского государь.

   - Ещё два таких сражения, какое было при Эйлау, - и от великой армии Наполеона не останется и следа.

   - Да, да, дело при Эйлау указало Наполеону, что и русские умеют сражаться. Если бы не ночь, французы понесли бы ещё больший урон.

   - Правда, ваше величество, если бы Беннигсен в деле двадцать седьмого января атаковал французов, то они были бы разбиты наголову, - сказал князь Волконский.

   - К счастью для неприятеля, ночь помешала главнокомандующему выполнить атаку. Беннигсен - не Иисус Навин: он не мог сказать: "стой солнце и не движься луна". Я ниоткуда не вижу помощи, Англия и Австрия медлят откликнуться на мой призыв; одному русскому войску трудно победить Наполеона и положить предел его могуществу. Россия будет всегда иметь достаточно сил для защиты своих границ, но не для продолжительной наступательной войны. Я уже написал в Лондон графу Воронцову, чтобы он всеми силами старался вооружить Англию против Наполеона. Австрийцы боятся Наполеона и не хотят идти против него. Но они в этом раскаются, - сказал император и сел к письменному столу за работу.

   Наш государь старался всячески поддержать злополучную Пруссию и её короля; он просил для Пруссии в Англии "значительного денежного вспоможения".

  

   "Что станется с Великобританией? - между прочим, писал он своему послу в Лондон. - Если Наполеон сокрушит державы твёрдой земли, то потому только, что они не получили пособия от Англии. Для неё чрезвычайно важно счастливое окончание настоящей войны, чтобы лишить Бонапарта возможности распространять свои беспредельные хищения. Англию нельзя будет извинить, если она продолжит своё бездействие в такое время, когда должно удвоить усилия совокупно со мною. Не делается ли она виновною в тех самых ошибках, за которые прежде сего осуждала Пруссию и в которых ныне виновата Австрия?"

  

   Государь убеждал Австрию "к союзу с нами", напомнил ей пример Пруссии, погибшей от нейтралитета, которого Пруссия держалась в 1805 году, и выставлял свою армию, которая в войне с Наполеоном делала чудеса храбрости, и если французское войско победит русское, тогда вся Европа будет "безусловно жертвою Наполеона".

   Государь советовал Австрии ударить в тыл Наполеону.

   И ответом со стороны венского двора было: "Ежели Австрия объявит войну Наполеону, он перенесёт театр действий с берегов Вислы и Нарева в недра Австрии и раздавит её".

   Также и старания прусского короля побудить Австрию к войне с Наполеоном были безуспешны.

   Итак, императору Александру одному пришлось изыскивать все средства одолеть Наполеона.

   Наполеон, простояв на поле Эйлауского сражения более недели, наконец отступил на левый берег реки Пассарги. Храбрый генерал Платов, начальствовавший за отъездом князя Багратиона в Петербург нашим авангардом, следовал за французами. "Весь путь их был усеян брошенными обозами, умершими, издыхавшими солдатами и лошадьми. Торопливость в отступлении дошла до того, что страдальцев оставляли французы на произвол; казаки находили многих неприятельских солдат, лежавших на снегу, без покрова и одежды". Наш главнокомандующий с отдохнувшими в Кенигсберге солдатами и с вновь пришедшими полками направился по следам Наполеона, но внезапная оттепель остановила войско на неделю в стране, "совершенно опустошённой". Города Эйлау, Ландеберг и окрестные селения были буквально разграблены и выжжены французами. Тысячи убитых всё ещё лежали непогребёнными на промёрзлой земле. Наполеон приказал хоронить своих убитых солдат, но мёрзлая земля и снег затрудняли выполнение его приказа. Трупы наших убитых солдат также некоторое время были не погребены, и не только солдатам или офицерам, но и генералам пришлось останавливаться на бивуаках, потому что в домах невозможно было жить от гниения неубранных трупов.

   Наполеон, перейдя за Пассаргу, перенёс свою главную квартиру в Остероде, а русский главнокомандующий расположился со своею главною квартирою в Бартенштейне, поставив армию вокруг Гейльсберга. По желанию прусского короля Беннигсен отрядил в Данциг князя Щербатова с тремя гарнизонными батальонами и три полка донских казаков; король повелел считать князя Щербатова вторым военным губернатором Данцига и не заключать без его согласия никаких сделок и условий с Наполеоном. С конца февраля до мая обе враждующие армии бездействовали; только на левом крыле происходили небольшие стычки. Почему в такой долгий промежуток времени не было сражения? Потому что как русское войско, так и французское нуждалось в продолжительном отдыхе, - войска были изнурены после зимнего похода; кроме того, обе армии надо было устроить и пополнить.

   Император Александр, желая лично удостовериться в положении дел на войне, поехал в действующую армию шестнадцатого марта через Ригу и Митаву; государя сопровождали обер-гофмаршал граф Толстой, министр иностранных дел барон Будберг, {Будберг, Андрей - Эберхард (Андрей Яковлевич) (1750-1812) - барон, генерал от инфантерии. Воспитатель великих князей Александра и Константина Павловичей, в 1806-1807 гг. министр иностранных дел.} генерал-адъютанты граф Ливен {Ливен Христофор Андреевич (1774-1838) - граф, в 1806 г. начальник походной канцелярии, позже князь, дипломат.} и князь Волконский. Двадцать пятого марта император прибыл в Мемель и радушно был встречен королём прусским. Александр на время остановился в Мемеле, где жил и король. Государю воздавали высшие почести. Пруссаки смотрели на него как на заступника несчастной Пруссии. Пробыв в Мемеле два дня, Александр, король и королева прусские отправились ранним утром в Юрбург на смотр прибывшей туда гвардии. Молодцы-гвардейцы отправились из Петербурга в половине февраля и шли при сильном морозе усиленными маршами; после блестящего смотра гвардия из Юрбурга выступила к нашей главной армии. В первых числах апреля государь и король прусский отправились в Бартенштейн, главную квартиру нашей армии. Александр милостиво принял Беннигсена, оказал ему большое доверие, приказал ему действовать по усмотрению и велел отдать следующий интересный приказ по армии:

  

   "Победы под Пултуском и Прейсиш-Эйлау, одержанные генералом Беннигсеном над неприятелем, оправдали и увеличили доверенность, возложенную на искусство его. Прибытие его императорского величества к храброй своей армии не вводит ни в каком отношении ни малейшей перемены в образ действий начальства, под которым общее благо Европы столь ощутительно начинает уже возникать. Все повеления выходят по-прежнему от одного главнокомандующего - генерала Беннигсена, равно как и рапорты доставляются прямо к нему".

  

   Государь, сделав смотр всей армии, возвратился в главную квартиру и заключил с королём прусским договор, имевший целью "упрочить в Европе общий и твёрдый мир, обеспеченный ручательством всех держав".

   Александр желал одного - спокойствия и безопасности всех европейских государств; он хотел заставить Наполеона возвратить Пруссии и другим государствам их земли, которые были отняты французским императором.

   Наш государь осуществил бы свой план, если бы другие венценосцы откликнулись вовремя на его призыв.

  

  

   За несколько дней до своего отъезда в Австрию князь Сергей Гарин был откомандирован главнокомандующим в Мемель к прусскому королю Фридриху-Вильгельму с одним из донесений, в котором Беннигсен излагал королю ход дел. Король очень милостиво принял князя.

   - Вы приехали, князь, очень кстати, - сказал король ему, - моей аудиенции дожидается адъютант Наполеона, присланный ко мне с письмом. Я сейчас приму его, и вы будете свидетелем моего разговора с доверенным французского императора.

   - Вы очень ко мне милостивы, ваше величество, - с низким поклоном ответил Гарин.

   - Вы будете здесь, за портьерой, - проговорил Фридрих-Вильгельм, показывая князю на комнату, находившуюся рядом с кабинетом короля.

   Гарин поспешил в указанную комнату; король опустил за ним тяжёлую бархатную портьеру и, улыбнувшись, сказал:

   - До свидания, князь! Надеюсь, не будете скучать...

   Затем король приказал впустить посла французского императора.

   Побеждая Пруссию, Наполеон, вместе с тем, сгорал желанием войти в союз с её королём Фридрихом-Вильгельмом. Его устрашали русские войска: битва при Эйлау доказала Наполеону храбрость и отвагу наших солдат. И когда последует мир с Фридрихом-Вильгельмом, тогда русская армия должна будет оставить пределы Пруссии.

   Наполеон послал к прусскому королю собственноручное письмо с своим адъютантом - генералом Бертраном. {Бертран, Анри-Гратьен (1773-1844) - великий маршал двора Наполеона, участник боевых действий в Европе. Сопровождал Наполеона в изгнание на о. Эльбу и о. Св. Елены.}

   Фридрих-Вильгельм принял посла холодно, но вежливо.

   - Могу ли я вручить вашему величеству письмо моего императора? - с низким поклоном проговорил Бертран, подавая письмо королю.

   Фридрих-Вильгельм отстранил от себя это письмо и небрежно сказал:

   - К сожалению, я плохо разбираю почерк Наполеона. Прошу вас, распечатайте и прочтите сами.

   - Государь, я не могу, я не имею права распечатать письмо, адресованное вашему величеству, - растерянным голосом ответил генерал.

   - Я даю вам на это право. Между вашим императором и мною не может быть секретов. Я думаю, письма Наполеона составляют просто продолжение его бюллетеней, которые он выпустил из Берлина и Потсдама. А такие письма должны быть достоянием света и истории. Пусть все знают и судят наши поступки! - резким голосом сказал Фридрих-Вильгельм. - Читайте же!

   - Вы приказываете, ваше величество, - я должен повиноваться.

   Бертран дрожащими руками сломал печать и стал тихо читать:

  

   "Ваше величество получит это письмо через моего адъютанта - генерала Бертрана, который пользуется особым моим доверием. Поэтому вы можете вполне ему довериться, и я думаю, что его приезд будет вам приятен. Бертран сообщит вам мой взгляд насчёт положения ваших дел. Я хочу назначить границы вашему несчастию и как можно скорее дать организацию прусской монархии, могущество которой нужно для спокойствия Европы. Бертран сообщит вам также идею, как можно этого достигнуть, и я надеюсь, что ваше величество дадите мне ответ, что вы намерены делать. Вам необходимо принять меры, которые я предлагаю. Поверьте мне, ваше величество, что я желаю восстановить между нами прежнее расположение. Я не прочь от мира с Россией и Пруссией, если только они согласятся его принять. Я сам бы себя ненавидел, если б был виновником ещё большего пролития крови. Но что же мне делать? Мир находится в руках вашего величества, и я считал бы тот день, в который вы примете предлагаемый мир, счастливейшим в моей жизни.

  

   - Вам, генерал, нужно ещё словесно сообщить мне некоторые предложения вашего императора? - спросил король, когда Бертран окончил чтение письма.

   - Мой император уполномочил меня, ваше величество, повторить вам, что он желает с вашим величеством возобновить прежние дружеские отношения, с радостью протягивает вам руку и желает, чтобы вы по-прежнему царствовали.

   - Царствовал как вассал Наполеона? - с иронией спросил прусский король.

   - Нет, государь, вы будете ни от кого не зависимы.

   - Что же? Для этого мне нужно быть союзником Наполеона?

   - Да, ваше величество, но вы будете независимы, свободны. Император желает вашей дружбы, он надеется, что в войне с Россией вы будете на стороне Франции. Тогда император Наполеон соединёнными силами в самое короткое время принудит русского государя к миру. И Пруссия нова займёт своё прежнее место между европейскими державами. И как скоро мир будет заключён, все наши крепости и провинции опять перейдут к вам, и французское войско оставит ваши владения.

   - Вы кончили, генерал? - спросил Фридрих-Вильгельм.

   - Да, ваше величество, я кончил и жду вашего ответа.

   - Ответ мой будет короток: я не принимаю ни мира, ни союза с вашим императором! - громко и резко ответил Фридрих-Вильгельм.

   - Вы не принимаете, государь? - с удивлением проговорил адъютант Наполеона.

   - Да, не принимаю! Вы этим удивлены, генерал? Пожалуй, я объясню вам причину моего отказа: я не могу принять этого мира потому, что он для меня постыден. Если бы я принял, то унизил бы себя. Я король по милости Божией и по праву рождения и не хочу быть вассалом Наполеона. Я начал войну ради моей чести и чести моего народа. До сих пор счастье было на вашей стороне, но придёт время - всё, что вы от нас отняли, мы опять присоединим к себе. Ни я, ни моя армия не нуждаемся в великодушии вашего императора.

   - Ваше величество, подумайте: если вы откажетесь от мира, то император сделается вашим заклятым врагом и уничтожит всю Пруссию. Вспомните, государь, у вас почти нет ни армии, ни крепостей, - как бы с участием проговорил Бертран.

   - Нам принадлежит ещё Данциг.

   - Если ваше величество отвергнет мир, то первым делом моего императора будет - взять Данциг штурмом.

   Фридрих-Вильгельм как бы не слыхал этих слов и после некоторого молчания заговорил:

   - Ещё вот почему я не принимаю мира: если я вступлю в союз с Наполеоном, то пойду против императора Александра, а он мой искренний друг и союзник. Я и Александр поклялись у гроба Фридриха Великого действовать совокупно в делах политики. Я никогда не буду клятвопреступником. Я король и держусь моего слова! - проговорил Фридрих-Вильгельм. - Я кончил, генерал. Скажите своему императору, что ни интриги, ни угрозы, ни обещания не заставят меня отказаться от союза с Россией, - добавил король и встал с кресла; этим он дал знать посланному Наполеоном, что переговоры окончены и он может удалиться.

   Бертран откланялся и вышел из кабинета прусского короля.

   Едва затворилась дверь за Бертраном, как король позвал Гарина.

   - Вы слышали, князь, всё, что я говорил? - спросил у него Фридрих-Вильгельм.

   - Слышал, ваше величество!

   - Поезжайте и скажите генералу Беннигсену, как я ответил на предложение мне мира Наполеоном. Повторяю, я душевно предан императору Александру, я имею честь называть его искренним другом и постараюсь сохранить эту дружбу навсегда! Как велика моя любовь к Александру, так сильна ненависть к Наполеону...

   Прусский король протянул князю Гарину руку и любезно с ним простился.

  

  

   В замок Финкенштейн, где имел пребывание Наполеон, пришло неожиданное и радостное для него известие: Данциг, давно осаждаемый французским войском, наконец сдался {Это произошло в мае 1807 г.} "со всем гарнизоном". Ни к чему не повело геройское мужество осаждённых пруссаков, коменданта генерала Колькрета и князя Щербатова {Щербатов Алексей Григорьевич (1776-1848) - князь, шеф Костромского мушкетёрского полка, в 1806 г. генерал-майор.} с храбрыми солдатами и казаками. Напрасно было пролито много крови и разрушено домов: французский генерал Лефебр {Лефебр (Лефевр), Франсуа-Жозеф (1755-1820) - герцог Данцигский, маршал Франции, командующий старой гвардией Наполеона, в декабре 1812 г. взят в плен при Вильно.} стеснял Данциг всё более и более; к французам на подмогу почти каждый день приходили свежие полки, между тем как число осаждённых уменьшалось ежечасно. Только сильная помощь могла спасти город от падения, но эта помощь ниоткуда не приходила. Комендант Данцига надеялся, что Англия, которая наконец соединилась с Россией и Пруссией, пришлёт помощь Данцигу. Правда, англичане прислали один корвет, вооружённый двадцатью двумя пушками с боевыми снарядами, но около города корвет сел на мель и был взят французами. Наш главнокомандующий на помощь Данцигу прислал семитысячный отряд, но маршал Удино {Удино, Никола-Шарль (1767-1847) - маршал Франции, командующий гренадерским корпусом в 1805-1807 гг. В 1812 г. действовал на петербургском направлении.} не допустил его до города; половина нашего отряда была взята в плен, а другая отступила. В этой схватке участвовал и Зарницкий со своим отрядом. В отряде был также и молодой юнкер Александр Дуров. При отступлении одна шальная пуля скользнула по плечу Дурова, он побледнел и зашатался.

   - Ты ранен? - участливо спросил у него Пётр Петрович.

   - Да, слегка, - превозмогая себя, чтобы не застонать, ответил Дуров.

   - Какое слегка - ты бледен как смерть!

   - Успокойтесь, Пётр Петрович, ничего, спасибо за участие. Это пройдёт. - Дуров зашатался и наклонился к седлу.

   - Ах, бедняга, да ты даже сидеть не можешь.

   Зарницкий приказал двум уланам поддерживать юнкера. Рана в плечо, хоть и лёгкая, но всё-таки причиняла ему жестокую боль.

   По прибытии в свой барак Зарницкий хотел осмотреть рану Дурова.

   - Снимай скорее мундир, - сказал он юнкеру.

   - Зачем? - весь вспыхнув, ответил тот.

   - Как зачем? Надо осмотреть рану: я сейчас пошлю за фельдшером.

   - Не надо, Пётр Петрович, это не рана, а скорее царапина.

   - Однако кровь всё идёт.

   - Перестанет. Я пойду на перевязочный пункт, там мне и забинтуют.

   - До пе