Дмитриев Дмитрий Савватиевич - Два императора

p;    - Не знаю, Серёжа, с чего. А только она очень, очень жалела. Ведь Ирен тебя любит.

   - Полно, Софи!..

   - Любит, любит!

   - Ну, почём ты знаешь?

   - Сама сказала. Не веришь? Она полюбила тебя с того раза, помнишь, как в прошлом году ты на святках был в Каменках. Ещё ты вместе с Ирен катался на тройке... Помнишь?

   - Да, да, помню...

   - Послушай, Серёжа! С чего ты скучаешь?

   - Будто ты не знаешь причину моей грусти.

   - Ах да, да, ты не можешь забыть потери твоей невесты.

   - И никогда не позабуду...

   - Смотря на тебя, мне самой становится скучно. Хоть во время моей свадьбы не тоскуй. Я сознаю, Серёжа, твоё горе; но ведь не вернёшь.

   - Оттого-то я и скучаю, что не вернёшь похороненного счастия.

   - Как? Разве ты навсегда похоронил своё счастье? - спросила Софья.

   - Навсегда, - с тяжёлым вздохом ответил сестре молодой князь.

   Молодая девушка печально опустила головку.

   Полковник Зарницкий был очень ласково и дружелюбно встречен в Каменках.

   Князь и княгиня засыпали похвалами его геройство: они много слышали от Сергея про храбрость и отвагу Петра Петровича на войне с Наполеоном. Княжна, а также и её жених Леонид Николаевич скоро сошлись с Петром Петровичем и своим простым обращением заставили его забыть, что он в аристократическом доме. Теперь уже Зарницкий не дичился, не подбирал модных фраз, до которых был не охотник, и говорил с Гариными и с их гостями попросту.

   Свадьба княжны Софьи с Прозоровым была отпразднована более чем скромно, кроме родных и близких знакомых никто не был приглашён, хотя многие надеялись получить приглашение. Но Леонид Николаевич избегал шумных пирушек и просил своего князя-тестя не делать бала. Отлагая свадебный бал до зимы, князь Владимир Иванович хотел показать этим своему сыну, что он принимает близко к сердцу потерю его невесты.

   Во время венчания большая церковь в Каменках едва могла вместить желавших взглянуть на княжну и на её жениха.

   В церковь не возбранён был вход и крестьянам, их набралось такое множество, что в храме, как говорится, негде было яблоку упасть. Крестьяне любили княжну и пришли помолиться об её счастии.

   По окончании венчания, когда молодые выходили из церкви, Леонида Николаевича остановил крестьянин старик, дед Аким; в руках у него было расписное деревянное блюдо с караваем хлеба и резная солонка.

   - Прими от нас, барин, хлеб и соль и Божью милость. Пошли вам Бог с молодой женой всякого богатства и счастья! - низко кланяясь, промолвил дед Аким.

   - Спасибо, старик, спасибо. И вам всем спасибо, - ответил Прозоров, кланяясь княжеским крестьянам.

   - Береги, барин, свою жену-боярыню - добрая она, хорошая, наша радельница. Береги, мол, - наставительным тоном говорил дед Аким.

   - Постараюсь! - Леонид Николаевич улыбнулся.

   - Денно и нощно молим мы за неё Бога. Ох, увезёшь её, голубку, от нас, увезёшь..

   - Увезу, дед, в Москву увезу.

   - Жаль нам с ней расставаться. Ну, да что поделаешь.

   В княжеском саду были накрыты огромные столы с разным кушаньем, пироги и калачи, целые бочки с пивом и вином - это было угощение для крестьян, а деревенских девушек и ребят угощали крепким мёдом, пряниками, леденцами, орехами и прочими сластями.

   Молодые - сияющие, счастливые - в сопровождении князя отправились в сад. "Молодой" и "молодому" на подносе старик Аким поднёс две чарки с янтарным мёдом. Прозоров и его молодая жена немного отпили мёду за здоровье крестьян. Громкое и единодушное "ура" было ответом.

   Все в тот день были веселы и счастливы. Только один Сергей по-прежнему был печален. Он очень любил свою сестру и рад был её счастью, но образ умершей любимой девушки не покидал его, и, смотря на Прозорова и на сестру, он думал: "И я был бы так же счастлив, если бы жива была моя Анна! Но, увы, она умерла и унесла с собой в могилу всё моё счастие".

   На свадьбе чуть не первыми гостями были костромской губернатор генерал Сухов с красавицей дочерью. Ирен в лёгком белом платье, с роскошным венком на голове была обворожительно хороша.

   Князь Сергей с нею давно не видался и невольно загляделся на красавицу, Ирен это заметила. Самодовольство и счастие отразилось на её лице: молодая девушка любила князя, любила с первой с ним встречи, любила его и тогда, когда он считался женихом другой. Но теперь он свободен, любимая им невеста умерла.

   - Ирен, ты заметила, как мой Сергей посмотрел на тебя? - спросила тихо княгиня Лидия Михайловна у молодой девушки.

   - Разве? я, право, не заметила, - схитрила Ирен.

   - Да, Сергей тобою интересуется.

   - Полноте, княгиня, князь такой печальный, он не может забыть своей умершей невесты... И, кажется, никогда её не позабудет... - со вздохом проговорила молодая девушка.

   - Пустяки, на свете всё скоро забывается. И всякое горе по времени проходит, - возразила ей княгиня.

   - Вы думаете, и князь забудет Анну?

   - Разумеется! Похандрит немного, похмурится, а там и утешится.

   - Если бы так было...

   - Поверь, будет Сергей полюбит тебя.

   - Что вы, что вы, княгиня, - вся зардевшись, проговорила красавица.

   - Да, да. И сделает тебе предложение. Может быть, и не скоро, а всё-таки я назову тебя моей дочерью.

   - Мама, мамочка! - И молодая девушка бросилась обнимать княгиню. Между тем губернатор Сухов и старый князь вели между собой такой разговор:

   - Да, я совсем позабыл вам сказать, ведь Цыганов как ни хитёр, а попался, - сказал князю Владимиру Ивановичу губернатор Сухов.

   - Как попался? - удивился князь.

   - Мои сыщики в Москве напали на его след, арестовали и вчера привезли в Кострому. Я отдал приказ посадить его на гауптвахту.

   Разговор этот происходил в кабинете князя; тут же был и Сергей.

   - Как, Цыганова вы посадили на гауптвахту? - меняясь в лице, спросил Сергей.

   - Посадил - я не стану церемониться, он заслужил строгое наказание.

   - Да, да, конечно, конечно.

   - А знаешь что, Дмитрий Петрович: ты подержи под арестом этого подлеца несколько времени и выпусти, чёрт с ним! Я не хочу чтобы его гнусные дела предавались гласности, - проговорил губернатору старый князь.

   - Едва ли возможно теперь это сделать, так как делу дан известный ход.

   - Ну в таком случае поступай как знаешь. Софья замужем, её имя теперь не может пострадать.

   Губернатор вышел.

   - Ты должен спасти Николая, понимаешь - спасти! - сказал отцу князь Сергей, оставшись с ним вдвоём.

   - Сергей, ты меня удивляешь говоришь, я должен спасти от правосудия негодяя? - с удивлением посматривая на сына, промолвил князь Владимир Иванович.

   - Да, да, отец, не только должен, даже обязан. Во что бы то ни стало. Николай должен быть на свободе.

   - Ты говоришь так загадочно, что я не понимаю - объяснись.

   - Ничего не спрашивай отец, а скорее принимай меры к освобождению Цыганова.

   - Да ты просто с ума сошёл. Негодяй заслужил наказание, а ты просишь об его освобождении. Странно!

   - Пойми, отец, Николай должен быть освобождён, должен! - настойчиво проговорил молодой князь Гарин.

   - Объяснись - я ничего не понимаю...

   - Теперь не время... всякие объяснения теперь излишни... у нас в доме такая большая радость... И эту радость я ничем не хочу помрачать... Однако меня ждут гости. Относительно Николая скажи Сухову, чтобы он как-нибудь замял дело Цыганова... Он не откажет... - Проговорив эти слова, князь Сергей поспешно вышел из кабинета.

  

  

   На следующий день после свадьбы Сергею едва удалось переговорить с отцом: в этот день Софья уезжала с мужем в Москву. Надо было их провожать. Улучив минуту, молодой князь обратился к отцу с такими словами:

   - Отец, ты говорил с губернатором?

   - Насчёт чего?

   - Относительно Николая.

   - Отстань, пожалуйста. Мне теперь не до того.

   - Как не до того? Если бы ты знал...

   - Ничего я не знаю и знать не хочу! Поделом вору и мука - пусть посидит. Ещё не то бы с ним надо сделать, - горячился Владимир Иванович, - столько хлопот, а ты ко мне пристаёшь. Ах, Боже мой, я совсем забыл распорядиться об укладке приданого.

   И старый князь поспешил на двор. Там уже запрягали лошадей, выносили и укладывали вещи молодых.

   "Что же мне делать? Что делать? Открыть отцу, кто Николай? Это невозможно, а между тем нужно чем-нибудь его убедить; пожалуй, по злобе Николай скажет, кто он. Тогда срам, позор! Вот положение-то!" - быстро расхаживая по кабинету, думал князь Сергей.

   К нему вошёл Пётр Петрович.

   - Ты что это маршируешь? - спросил он у князя.

   - Представь, Николай пойман и сидит под арестом на гауптвахте.

   - Как?

   - Как он угодил под арест, я подробно не знаю, знаю только, что его забрали сыщики в Москве...

   - Надо постараться его освободить. А то, чёрт возьми, неловко!

   - Вот в том-то и дело, что трудно!

   - Губернатор приятель твоему отцу, попроси, он, наверное, освободит.

   - Просил: говорит, что нельзя. Для отца бы губернатор сделал, но он не хочет просить, ссылаясь на виновность Николая.

   - Виновен он точно, но всё-таки нельзя же оставлять его под арестом.

   - Я вот о чём хочу просить тебя, Пётр Петрович: я еду провожать сестру и вернусь в Каменки дней через пять. Съезди, пожалуйста, ты в Кострому и повидайся с Николаем, расспроси его подробно обо всём.

   - А меня допустят? - спросил у князя Пётр Петрович.

   - Я напишу губернатору, он разрешит тебе свидание с Николаем.

   - А когда мне ехать?

   - Поезжай завтра. Прикажи запрячь себе тройку и поезжай.

   - Как это - прикажи? Я тут не хозяин.

   - Полно, Пётр Петрович, в доме моего отца всё к твоим услугам. Распоряжайся как хочешь...

   Софья уехала со своим мужем в Москву, князь Сергей поехал провожать их. Проводить молодых собрались также почти все крестьяне из Каменков; провожали их с хлебом и солью и с пожеланиями счастья. Старый князь и княгиня со слезами несколько раз принимались крестить свою дочь.

   - Леонид Николаевич, любите мою дочь, она стоит вашей любви, - крепко пожимая руки Прозорова, взволнованным голосом говорил князь Владимир Иванович. - Берегите её, голубчик, прошу вас.

   - Напрасно просите: для счастия Софьи я готов отдать свою жизнь, - с чувством ответил Прозоров.

   Тихо ехал экипаж "молодых" по княжескому двору, двор весь был запружён крестьянами, которые пришли проститься со своею "радельницей", некоторые бабы плакали и причитали. Так велика была любовь крепостных князя Гарина к Софье.

   - Тише вы, что под лошадей-то лезете! - кричал на мужиков кучер, осаживая лошадей. - Сторонись, задавлю! Сторонись!

   Народ расступился, кучер ударил по лошадям вожжами, те рванули и понеслись по утрамбованной мелким камнем дороге к Москве.

   В тот же день в княжеской усадьбе произошло нечто особенное. Едва только проводили "молодых" и старый князь, усевшись в своём кабинете, стал читать какую-то книгу, как к нему вошёл старик Федотыч и тихо проговорил:

   - Князинька, баба какая-то пришла и убедительно просила о себе доложить вашему сиятельству.

   - Какая баба? - удивился князь.

   - Кто её знает, лицо у ней что-то мне знакомо. Я видал её, князинька, а где - не припомню.

   - Что ей надо?

   - Не сказывает, только просит о себе доложить.

   - Странно! Не из крепостных она? - задумчиво спросил князь у Федотыча.

   - Нет, князинька, не из наших, вишь, дальняя она, из Москвы.

   - Ну, впусти её, Федотыч.

   В кабинет князя вошла Марья, мать Цыганова, бледная, встревоженная, с опухшими от слёз глазами. Она робко остановилась у двери, опустив свою голову.

   Князь её не узнал: более двадцати лет не видал он Марьи, легко забыть в такое время. Когда он расстался с Марьей, она была молодая, черноокая красавица, а теперь перед ним стоит какая-то исхудалая женщина с истомлённым лицом, с глазами, выражающими страдание; во всей фигуре Марьи виднелось много горя и отчаяния.

   Прозоров хоть и обещал старому князю не начинать дело о поисках Николая Цыганова, но по дороге в Москву заехал в Кострому к губернатору Сухову и просил его распорядиться о розыске Цыганова; губернатор обещал отыскать. Он знал, что Леонид Николаевич занимает в Москве довольно видное место, и постарался перед ним выслужиться, показать свою энергию в распорядительности. Он отрядил несколько сыщиков в Москву; тем удалось напасть на след молодого человека, жившего с матерью в окрестностях города, в маленькой квартирке. Сыщики, имея предписание от костромского губернатора о немедленном аресте Цыганова, просили у московской полиции содействия к поимке и аресту преступника; в глухую полночь нагрянули к Николаю Цыганову в гости и, не мешкая, увезли под конвоем в Кострому. Бедная Марья чуть не лишилась ума от горя. Она, стоя на коленях, со слезами просила не отрывать от её сердца единственного сына. Но сыщики и полицейские были неумолимы; сознавая, что слёзы матери не тронут их чёрствое сердце, она стала упрашивать хоть сказать ей, за что арестуют её сына; один из сыщиков, вероятно тронутый несчастием матери, сказал ей следующее:

   - Он у важного князя Гарина выкрал дочь и держал её взаперти, за это твоего сына предадут суду, а если ты хочешь спасти его от наказания, иди к князю Гарину и проси у него милости.

   Это для бедной женщины было новым ударом. Её сын, вся её надежда, оказался преступником. Его может спасти один только князь Гарин, отец Николая.

   Марья, не мешкая, отправилась в Каменки. Сколько выстрадала она, переступая порог княжеского дома...

   "Господи, подкрепи меня, дай мне силы! Что я скажу князю? Как посмотрю на него? Он, чай, давно меня забыл. Как стану просить его за Николая? Неужели я должна сказать князю, что мой сын - и его сын? Если и скажу, то поверит ли? Пусть не верит, только бы спас сынка-то; чай, в острог посадили; ему, сердечному, острог-то хуже смерти кажется", - так думала Марья, идя за Федотычем по роскошным залам княжеского дома.

   - Что тебе надо? - ласково спросил у Марьи князь.

   - Князь, ваше сиятельство, спаси мне сына, - захлёбываясь слезами, сказала бедная женщина, опускаясь на колени перед князем.

   - Встань, я не люблю поклонов.

   - Не встану, ваше сиятельство, до тех пор, пока ты не скажешь мне милостивого слова.

   - Встань и расскажи, какого сына спасти?..

   - Моего, князь, сына - Николая.

   - Какого Николая? - не догадываясь, спросил у Марьи князь.

   - Того, что жил в твоей княжеской усадьбе.

   - Как, Цыганов твой сын? - с удивлением воскликнул князь.

   - Сын, единая моя отрада - спаси его, ваше сиятельство!

   - А знаешь ли ты, что он сделал?

   - Знаю, князь, всё знаю, вот и пришла я просить у тебя милости!

   - Напрасно просишь, я не потатчик негодяям: он примет должное ему наказание.

   - Смилуйся, ваше сиятельство!

   - И не проси! Да я и не могу, он в руках у властей. Иди в суд и проси. А я ничего не могу для тебя сделать.

   - Не можешь, ваше сиятельство, не можешь! - не сказала, а простонала бедная Марья.

   - Да, не могу.

   - Не хотела я говорить, а придётся. Вышли, князь, старика из горницы, - твёрдым голосом проговорила Марья.

   - Это зачем?

   - Так надо, ваше сиятельство, слово у меня к тебе есть, такое, что при других его сказать нельзя, зазорно будет.

   - Ступай, Федотыч, нужен будешь - позову.

   Старик камердинер тихо вышел.

   - Ну, говори же, что у тебя за слово до меня?

   - Сейчас, ваше сиятельство, сейчас. Господи, подкрепи, помилуй... - Марья усердно перекрестилась. Князь с удивлением на неё посмотрел и сказал:

   - Мне недосуг, если есть что говорить, говори!

   - Николай-приёмыш - твой сын, князь, - чуть слышно сказала Марья.

   - Что, что такое? Повтори! - не веря своим ушам, спросил князь.

   - Говорю, Николай - твой сын.

   - Ты или полоумная, или злая обманщица, пройдоха! Кто ты? Говори! - выходя из себя, крикнул Владимир Иванович.

   - Не узнал, князь?

   - Я совсем тебя не знаю.

   - Видно, за двадцать годов много переменилась. Эх, ваше сиятельство, постарела я, не признал ты Марью...

   - Марью... Тебя звать Марьей? Неужели!.. - князь не договорил, он задыхался от волнения.

   - Марья, князь, та, что была женой твоего садовника Никиты, припомни.

   - Теперь вспомнил; ты Марья, а Николай?..

   - Наш сын, ваше сиятельство.

   - Постой, постой, я помню, ты писала, что наш сын умер и похоронен; я это хорошо помню.

   - Схоронен не он, а другой, ваше сиятельство, а Николая подкинули к твоим княжеским воротам.

   - Боже, Боже! Я думал, ты и наш сын давно померли. Я просто не могу прийти в себя! Николай, приёмыш - мой сын, тот самый Николай, который хотел силою жениться на Софье, на своей сестре. Что же это? Я просто с ума сойду. Ты - Марья. Да, я теперь тебя узнал. Что же ты в двадцать лет не дала ни одной о себе весточки?..

   - Зачем, князь?

   - Как зачем? Я... я любил тебя. Я верю тебе, твои глаза не могут лгать. Я освобожу Николая... нашего сына. Сейчас же иди... поезжай в Кострому Я тоже поеду. Я хочу видеть Николая, - прерывистым голосом говорил князь.

   - Спасибо, ваше сиятельство, Господь тебе воздаст.

   Марья вышла из кабинета князя с радостию на сердце. Князь обещал возвратить ей сына: что может быть больше радости для её материнского сердца? Она в Каменках подрядила подводу до Костромы. А князь Владимир Иванович, между тем, сильно волновался и быстро расхаживал по кабинету. Да и было с чего ему волноваться! Сын, которого он считал умершим, нашёлся. Двадцать лет Николай жил в Каменках, и князь не знал, что это его сын. В продолжение этого долгого времени он не многим отличал Николая от прочих дворовых, а в его жилах тоже течёт кровь князей Гариных.

   - В продолжение долгих лет я чуть не всякий день видел Николая и не знал, что он мой сын; хоть многим он отличался от других моих дворовых, но я не мог его отличить. Николай одарён природным умом, пылким сердцем, он герой - за храбрость получил чин и крест. А его поступок с Софьей надо приписать увлечению, пылкому сердцу. Он весь в меня, и я, в былое время, не прочь был поухаживать... Я постараюсь исправить несправедливость и свою ошибку, я окружу довольством и Николая, и его мать. А как переменилась Марья... Я бы её не узнал, если бы она не сказала; хорошая она, добрая, покорная... - говорил старый князь.

   Вошёл камердинер Федотыч.

   - Федотыч, чтобы сейчас была готова тройка. Я еду в Кострому.

   - Слушаю, князинька.

   - Знаешь ли, старый, кто сейчас у меня был? - спросил у старика князь.

   - Знаю, ваше сиятельство: Марья была, - не моргнув глазом, ответил старик.

   - Узнал, старый, узнал! Мы с тобой думали - она померла, а она живёхонька.

   - Только уж больно она переменилась, не скоро признаешь. Куда подевалась её краса писаная? С первого раза и я не признал её, ваше сиятельство, а как заговорила она, тут только и догадался, что за гостья.

   - А красавица в своё время была Марья!

   - Что говорить, баба красы писаной.

   - Пожил с ней я всласть... Есть чем былое вспомянуть!..

   - Как сейчас помню наши поездки на мельницу к Федоту. Вы, князинька, бывало, в горницу к мельнику, а там давно голубка ждёт, а я дремлю на козлах.

   - Хорошее было житьё, старина! Теперь не то, постарели мы с тобой, Федотыч!

   - Постарели, князинька, - с вздохом отвечает князю его верный слуга.

   - Умирать, старина, надо.

   - Смерть придёт - умрём, ваше сиятельство.

   - И похоронят нас, словом добрым помянут; а может, и слезой горячей.

   - Помянут, князинька: всяк человек, зная вашу доброту беспримерную, помянет вас молитвою к Господу и добрым словом!

   Спустя несколько времени после того князь Владимир Иванович выехал на тройке лихих коней в Кострому. Его сопровождал старик Федотыч.

  

  

   Император Александр Павлович возвратился из Тильзита в Петербург десятого июля. Встреча императору была восторженная; все улицы были запружены народом, глубоко любившим добрейшего из людей - Александра; экипаж государя едва мог проехать в толпе, лошади ехали тихо. Государь, стоя в коляске, ласково кланялся, махая шляпой с перьями.

   На другой день государь принимал во дворце всех высокопоставленных лиц, приехавших поздравить государя с благополучным возвращением.

   В кругу своих приближённых император Александр говорил следующее про войну с Наполеоном:

  

   "Руководствовался я постоянно неизменными правилами справедливости, бескорыстия, непреложною заботливостью о моих союзниках. Я не пренебрёг ничем для поддержания и защиты их. Независимо от ведённых, по моему повелению, дипломатических сношений я два раза вступал в борьбу с Наполеоном, и, конечно, не будут меня упрекать в каких-либо личных видах. Усматривая постепенное разрушение начал, составлявших в продолжение нескольких веков основание спокойствия и благоденствия Европы, я чувствовал, что обязанность и сан российского императора предписывали мне не оставаться праздным зрителем такого разрушения. Я сделал всё, что зависело от сил человеческих. Но в этом положении, до которого, по неосмотрительности других, доведены были дела, когда мне одному пришлось сражаться с Францией, подкреплённою огромными силами Германии, Италии, Голландии, даже Испании, когда я был совершенно оставлен союзниками, наконец, увидев границы моего государства подверженными опасности от сцепления ошибок и обстоятельств, которых мне нельзя было тотчас отвратить, я имел полное право воспользоваться предложениями, несколько раз сделанными мне в течение войны Наполеоном. Тогда и я в свою очередь решился предложить ему перемирие, после чего вскоре последовал мир". {Михайловский-Данилевский А. И. Описание первой войны Александра с Наполеоном в 1805 г. СПб., 1884.}

  

   Что нам принесла эта война с Наполеоном? Кроме присоединения к нам Финляндии и Бессарабии были обеспечены Петербург и "полуденные пределы нашего отечества". В этой войне из русских генералов многие прославились своим геройством, "дотоле малоизвестные". Вот некоторые из героев: Беннигсен, Багратион, Дохтуров, Барклай де Толли, Сакен, Раевский, Тучков, Багговут, Пален, Щербатов, Кульнев, Каменский, Орлов-Денисов и другие. "Вообще, в военном отношении, вторая война императора Александра с Наполеоном покрыла русское воинство блистательною славою. Куда ни обращал Наполеон удары свои, всюду находил он неодолимый отпор. Великий полководец истощался в соображениях гениальных, войска его истощались в порывах высокого мужества, но в течение полугода нигде не мог он сокрушить русскую армию - свидетельством: Пултуск, Голымин, Эйлау, Гейльсберг. Полководец Александра, противопоставленный Наполеону, принадлежал к числу искуснейших генералов своего времени, однако ж, хотя далеко уступал в дарованиях своему сопернику, был им побеждён однажды, в Фридланде, когда изнемогал под бременем тяжёлого недуга. В продолжение всего похода русские постоянно удерживали за собою первенство над французами в ратном деле. Изнуряемые голодом, выдерживая нападения превосходного в числе неприятеля, ведомого Наполеоном, перед которым в несколько дней исчезали австрийские и прусские армии, могли ль бы наши, в противном случае, устоять в упорных битвах, ознаменовавших войну 1806 и 1807 годов?" {Михайловский-Данилевский А. И. Описание первой войны Александра с Наполеоном в 1805 г СПб., 1884.} Император Александр, по доброте и благородству своего сердца "никогда не терявший веры в добрые начала человека", думал, что нашёл в Наполеоне достойного союзника и сотрудника в царственных заботах о счастии и благоденствии народа, но государь скоро разочаровался. Кроме лицемерия, хитрости и тщеславия, он ничего не нашёл в Наполеоне. Скоро этот властолюбец изменил данным в Тильзите "обетам единомыслия к общему благу". И тогда император Александр, в праведном своём гневе на Наполеона, обратился на него грозою и победил непобедимого, чем и водворил спокойствие в Европе.

  

  

   Арест для Николая Цыганова был так неожидан, что на него нашёл какой-то столбняк. Молодой человек никак не мог понять, что с ним происходит, за что его арестуют. Ему сказали, чтобы он собирался в дорогу.

   - Куда вы меня повезёте? - спросил он у полицейских.

   - В Кострому, по месту вашего преступления, - невозмутимо ответил полицейский.

   - Преступления? Разве я сделал какое-нибудь преступление?

   - Да, сделали.

   - Какое же?

   - Вы должны знать сами.

   - Никакой вины я за собой не знаю.

   - Об этом вы скажете на суде.

   Бедную Марью едва могли оторвать от любимого сына; она крепко обняла его и никак не хотела с ним расстаться.

   Николая Цыганова посадили в простую телегу, запряжённую парою лошадей. Один солдат и сыщик сели с ним рядом, а другой солдат поместился на козлах вместе с кучером.

   По приезде в Кострому его свели прямо в губернаторский дом; первый допрос делал сам губернатор, генерал Сухов.

   - Кто вы? - было первым вопросом губернатора, хотя он хорошо знал Николая Цыганова.

   Николай назвал себя.

   - Вы отставной прапорщик?

   - Да. К чему эти вопросы, господин губернатор!

   - Как к чему? Закон того требует.

   - За что меня арестовали и, как разбойника, везли под конвоем?

   - Что вы притворяетесь? Вы хорошо знаете свою вину.

   - Уверяю вас, господин губернатор, я не знаю за собою никакой вины.

   - А разбойническое нападение в лесу на дочь князя Гарина, её похищение вы не ставите себе в вину? - не сказал, а крикнул на Цыганова губернатор.

   - Да, вот за что! Меня будут судить?

   - Да, судить. И вас присудят к лишению чинов и орденов и сошлют на поселенье, - проговорил губернатор и отдал приказ посадить Цыганова на гауптвахту, под строгий караул.

   Молодой человек очутился в заключении; его посадили в маленькую квадратную каморку с едва заметным оконцем; для спанья стояла узкая скамья, простой стол и стул; кроме хлеба и воды, ему ничего не давали.

   "Так вот оно, возмездие-то! Вот когда я должен отдать отчёт в моих поступках. Нет, не везёт мне в жизни! Неласкова ко мне судьба. Если бы не жаль было матушки, наложил бы на себя руки. Что жить? Когда в жизни одно несчастие, одно горе", - так раздумывал Цыганов, лишённый свободы. Молодой человек сидел уже на гауптвахте дня три. За всё это время его ещё один раз вызвали в канцелярию губернатора, где с него снова сняли допрос; его поставили на очную ставку с Петрухой и Кузьмой; этих оборванцев всё ещё держали в остроге.

   В этот раз допрос производил не губернатор, а его чиновник "по особо важным делам".

   - Знаете ли вы этих молодцов? - показывая Николаю на Петруху и Кузьму, спросил у него чиновник.

   - Знаю, - тихо ответил молодой человек; он не стал запираться, потому что запирательство ни к чему бы не привело.

   - Вы подкупили их сделать нападение в лесу на дочь князя Владимира Ивановича Гарина?

   - Да.

   - С какою целью вы это сделали?

   - Для вас это всё равно, - с неудовольствием ответил Цыганов.

   - Для меня всё равно, это правда, но для суда не всё равно. И вы обязаны сказать.

   - Больше я вам ничего не скажу.

   - Что же, не говорите. Для вас же хуже. - Чиновник наклонился и стал что-то писать; потом повернулся к Петрухе и Кузьме и спросил их, показывая на Николая: - Вы его знаете?

   - Пора не знать, - приятели, - сострил Кузька, ухмыляясь и почёсывая затылок.

   - Дрянь человек он: рядился за плату, а рассчитал по другой, - не скрывая своей злобы, проговорил Петруха.

   - Он подрядил вас напасть в лесу на княжну? - спросил чиновник.

   - Знамо, он, кому другому; рядил, мол, за сто рублей, а не заплатил и пяти десятков, сквалыга, - не переставал ругаться рыжий Петруха.

   - Ну, не ругайся, разбойник, здесь присутствие, - крикнул на него чиновник.

   Петруха смолк и насупился.

   Чиновник опять стал писать какую-то бумагу; писал он долго, потом обмакнул большое гусиное перо в чернильницу, дал подписаться Цыганову; тот машинально подписался; его опять увели на гауптвахту.

   Измученный и нравственно, и физически, Николай Цыганов хотел немного хоть успокоиться; он лёг на скамью и старался заснуть; но сон-благодетель его бежал. Молодой человек был в страшном отчаянии: он не столько боялся суда, сколько предстоящего ему позора, срама, - боялся он и за себя, и за свою бедную мать.

   "Как убийцу, как грабителя, повезут меня на площадь на позорной колеснице. Да нет, нет, старый князь не допустит до этого, ведь я его сын; и князь Сергей вступится за меня. Пусть лишат дворянства, пусть снимут крест, данный мне за храбрость. Пусть всего лишают и сошлют в Сибирь, только бы не везли меня на позорной колеснице. Я не переживу такого позора. Лучше смерть", - так думал Николай Цыганов. Наконец он заснул. Скрип двери и громкий говор заставил его проснуться, и когда он открыл глаза, то увидал, что перед ним стоят его мать и князь Владимир Иванович; молодой человек не верил своим глазам. Он думал, что видит сон.

   - Николюшка, голубчик! - обрадовалась Марья.

   - Матушка, неужели это ты?

   - Я, родной, я...

   - Как же ты очутилась здесь?

   - Приехала, стосковалась я по тебе, сынок, крепко стосковалась... - Марья кинулась обнимать своего сына.

   Старый князь молча смотрел на эту сцену.

   - И вы, князь, вы тоже приехали?

   - Да, Николай, я приехал, чтобы освободить тебя.

   - Спасибо, ваше сиятельство!

   - Ты знаешь, Николай, кто я тебе? - тихо спросил у Цыганова князь.

   - Знаю, ваше сиятельство, - так же тихо ответил молодой человек.

   - Зови меня отцом.

   - Как! Мне звать вас отцом? - обрадовался Николай.

   - Ты мой сын.

   - Господи, Господи! У меня есть отец, мать! О, я так счастлив! - Молодой человек плакал слезами радости; он обнимал и князя и свою мать.

   Князь Владимир Иванович сам был тронут, он не сопротивлялся ласкам сына и сам крепко его обнимал.

   Князю не составило больших трудов освободить из заключения сына. Губернатор, по его просьбе, остановил следствие и отдал приказ выпустить из гауптвахты Николая Цыганова, а Петруху и Кузьму как соучастников преступления этапным порядком отправить на поселение.

   Мы уже знаем, что Пётр Петрович, по просьбе приятеля, тоже отправился в Кострому; он хотел увидать Николая, но его почему-то не допустили к заключённому. В Костроме Зарницкий встретился с князем Владимиром Ивановичем, и вот в квартире полковника, которую он нанял на несколько дней, собрались сам князь, полковник, Цыганов и его мать для семейного совета. На этом совете положили, что Николай с матерью будет жить в Москве, в купленном на княжеские деньги доме; князь обещал положить на имя Николая в опекунском совете порядочную сумму денег для обеспечения как молодого человека, так и его матери; при этом Марья и её сын должны держать в строгом секрете, что он побочный сын князя Владимира Ивановича Гарина, и не предъявлять никаких прав.

   Князь обещал не забывать ни Марью, ни её сына и при удобном случае их навещать в Москве; но ни Цыганов, ни его мать не должны ходить в княжеский дом, чтобы не было пересудов.

   - Я не отказываюсь - ты мой сын, и говорю это при постороннем человеке, - сказал князь, показывая на Петра Петровича, - но ты, Николай, не должен этого разглашать.

   - Зачем? Я и так безмерно счастлив. Вы называете меня сыном, - с чувством проговорил Цыганов, целуя у князя руку.

   - Да, да, ты мой сын.

   - Господи, какая неожиданная радость. Какая радость, теперь для меня настанет новая жизнь... Князь, ваше сиятельство, вы подарили меня таким счастием...

   - Зачем, Николай, называешь меня князем, зови отцом.

   - Вы дозволяете?

   - О, понятно.

   - Батюшка милый, дорогой батюшка...

   Полковник Зарницкий был тронут до слёз, будучи свидетелем этой трогательной сцены.

   В тот же день Цыганов с матерью радушно простились с князем и с Зарницким и поехали по дороге к мельнице Федота, а старый князь, в сопровождении Петра Петровича, направился в свою усадьбу Каменки.

   Недружелюбно встретил старик мельник Николая и его мать.

   - Что надо? Зачем приехал? - сурово спросил он у молодого человека.

   - Мириться с тобою, дед, приехал.

   - Плохой у нас будет мир.

   - Что так! Плохой мир, а всё лучше доброй ссоры. Где дочь-то, что её не видно? - спросил Цыганов у мельника.

   - А тебе зачем?

   - Если спрашиваю, стало быть, надо!

   - В лесу... Чай, скоро придёт.

   - Подождём...

   Старик Федот пристально посматривал на Марью; он не узнал её и, обращаясь к Николаю, спросил:

   - А это кто с тобою?

   - Мать.

   - Как мать... Разве отыскалась твоя мать?

   - Отыскалась, дед, отыскалась.

   - Чудо... Право, чудо! - удивлялся старик. - А как звать-то тебя? - спросил он у Марьи.

   - Марьей, - тихо ответила та; ненавистен был ей этот старик. Вспомнила она давно прошедшее, вспомнила про свои свидания с князем на мельнице. Николай рассказал матери про свою любовную связь с дочерью мельника, не умолчал и о положении бедной девушки.

   - Нехорошо, сынок, нехорошо... обидел девицу, прикрой грех венцом, - с лёгким упрёком говорила Марья; она настояла, чтобы сын женился на Глаше; Николай Цыганов, уступая желанию матери, согласился. И с этой целью приехал он на мельницу.

   - Марьей тебя звать, Марьей...

   Старик мельник хотел что-то припомнить, лицо Марьи было ему знакомо. Он часто видал эту женщину, но где и когда - не вспомнит.

   - Что, дед, или я знакома тебе?

   - Видал я тебя... видал... Давно это было, давно, не припомню.

   - А я, дед, в первый раз тебя вижу.

   Марья не хотела говорить старику, кто она; согласно воле князя она и её сын должны были это скрывать.

   "Не признал, и хорошо; меньше, разговору, меньше пересудов", - думала она.

   Вошла Глаша; её удивлению и радости не было конца; молодая девушка никак не думала встретить у себя Николая, которого она ещё любила, хотя и хотела побороть свою любовь к нему.

   - Николай... ты ли?

   - Здравствуй, Глаша!

   - Постой, постой, прежде скажи, зачем пожаловал? - сухо спросила красавица, отстраняя молодого человека, который хотел её обнять.

   - За тобой, Глаша, приехал.

   - За мною... Что-то чудно! Зачем тебе я?

   - Жениться на тебе хочу...

  &nb