Дмитриев Дмитрий Савватиевич - Два императора

А тебе бы, пьяница, всё вино лопать! - огрызнулся на рыжего Цыганов.

   - В дороге, ваше благородие, вино услада. Потому скучища, а вино веселье сердцу придаёт. Напьёшься, ну и долгий путь покажется коротким.

   - Ну, на кабаки, рыжая образина, ты не рассчитывай.

   - А почему так?

   - Потому пьянствовать тебе не дам.

   - Ты-то, ваше благородие, мне пьянствовать не дашь? - нахально спросил Петруха у Цыганова.

   - Хоть бы я!

   - Ну, барин, это ты оставь, на тебя я не посмотрю.

   - Силою заставлю! - крикнул на рыжего молодой человек.

   - Ну, барин, не ври, я сильнее тебя!

   - А вот этого гостинца хочешь? - Николай быстро вынул из дорожной сумки небольшой двуствольный пистолет.

   - Ох, барин, не пугай - этой штуки я боюсь! - присмирев, покорным голосом проговорил Петруха.

   - Ну, то-то же! Смотри! До тех пор, пока мы не кончим дело, пьянствовать ни ты, ни Кузьма не будете! Сделаете мне дело, за которым я вас везу в княжескую усадьбу, тогда опейтесь, мне всё равно!

   - Зачем опиваться! Мы только вдосталь винца на радостях отведаем, а опиваться зачем?

   - Там уж вы как хотите, а до тех пор ни-ни!

   - Да уж ладно, мол.

   - Ты молчи, Петруха, потерпи. Недолго осталось - скоро приедем. Обделаем барину дельце - тогда и гулять станем, - вставил своё слово дотоле не принимавший участия в разговоре черномазый Кузьма.

   Не доезжая несколько десятков вёрст до княжеской усадьбы Каменки, Николай Цыганов остановился на ночлег на постоялом дворе; он не хотел ночевать в избе - там было душно и жарко, а лёг спать в телеге. Рыжий Петруха и черномазый Кузьма расположились на сеновале.

   Ночь была апрельская, светлая. Голубое, безоблачное небо усеяно было миллионами звёзд. На дворе светло, как днём. Не спалось что-то Николаю; ему наскучило лежать в телеге - он встал и пошёл к сеновалу; ему захотелось узнать, спят ли Петруха и Кузьма.

   Кругом было тихо. Вот он у сеновала. Николай ясно слышит разговор двух оборванцев.

   - Право бы, его ухлопать. Давай, Кузьма, чего зевать? - тихо говорит Петруха.

   - А почём знаешь, есть ли у него деньги?

   - Вона! Разве в дорогу едут без денег? Это не мы с тобой, - чай, сам знаешь, по сто целковых нам обещал, если устроим дела. Стало быть, деньги с ним.

   Цыганов стал слушать внимательнее; он понял, что дело касается его.

   - А как его ухлопаешь? А пистолет забыл? - возразил Петрухе черномазый Кузьма.

   - Эх, Кузька, какой ты дурень, право! Чай, он спит. С дороги-то его пушкой не разбудишь.

   - Гляди, Петруха, боязно!

   - Ишь, чёрт! Ровно девка красная! Или отвык? - смеётся рыжебородый.

   - От тебя, Петруха, не отстану.

   - Вот и давно бы так! Чай, деньги-то станем поровну делить. Ну, думать нечего, пойдём прихлопнем его, оберём, коней отвяжем да верхом опять в Москву.

   - А ну поймают!

   - Вона! Ведь мы не пешком, не скоро изловишь, - лови ветра в поле!

   Петруха заворочался, приготовляясь встать с сена. Но каково было их удивление и испуг, когда около них, как "по щучьему веленью", очутился Николай с двуствольным пистолетом в руках; лицо его было искажено гневом и злобою.

   - Ни с места, дьявол, не то уложу! - крикнул он не своим голосом, прицеливаясь в Петруху.

   - Помилуй, барин, за что ты убить нас хочешь? - испуганно отозвался рыжебородый.

   - За то, разбойник, что убить меня собирался!

   - Так ты слышал? Что же, мы только собирались.

   - И убили бы, если бы я не услыхал ваш разговор!

   - Это, барин, всё он, Петруха, - он меня уговаривал, - откровенно сознался черномазый Кузька.

   - Убить я не убью, а созову сейчас народ, прикажу вас в цепи заковать и в город представить.

   - Помилосердствуй, барин!

   - Не погуби!

   - Отпусти!

   - Дай покаяться! - почти в один голос, чуть не плача, говорили оборванцы, стоя на коленях перед молодым человеком.

   - Как вас помиловать! Прости вас - вы опять задумаете убить!

   - Волоса с головы твоей не тронем!

   - Волос-то, пожалуй, вы не тронете, а голову снесёте! - Николай не мог не улыбнуться, смотря на плаксивые рожи оборванцев.

   - Возьми с нас клятву! - предложил Кузька.

   - Что для вас, разбойников, клятва?

   - Разве мы разбойники? - обиделся было Петруха.

   - А кто же? Честные люди? На сонного с ножом идёте! Ну да чёрт с вами! На этот раз я вас прощаю, потому что вы мне нужны.

   - По гроб твои слуги верные!

   - Это вы-то, вы? - Цыганов расхохотался.

   - Ну и барин ты! - проговорил Петруха.

   - А что? - самодовольно спросил молодой человек.

   - Орёл!

   - А вы коршуны! Глядите, молодцы, пистолет всегда при мне! Я во всякое время успею размозжить вам головы! Ну, рассветает, спать теперь не время. Пора в путь. Пошли запрягать коней! - распорядился Цыганов, и не прошло часа, как из ворот постоялого двора выехала телега с нашими путниками.

   Петруха и Кузьма были хмуры и мрачны; оба они молча сидели на телеге; зато весел был Николай Цыганов; он во всю дорогу острил и насмехался над оборванцами.

  

  

   - Ваше сиятельство, несчастие! - задыхаясь от волнения, проговорила Глаша, бледная как смерть, вбегая в гостиную княжеского дома, где за чаем сидели князь и княгиня.

   - Что? Что такое, Глаша? - в один голос спросили муж и жена, меняясь в лице.

   - Ох, дух не переведу - бежала.

   - Да что такое, говори хоть ты? - спросил князь у горничной, с которой вошла Софья.

   - Княжну похитили, ваше сиятельство! - собравшись с духом, ответила молодая девушка.

   - Как похитили? Что ты врёшь, глупая!

   - Сущую правду говорю вашему сиятельству

   - Она правду говорит, князь: в лесу напали на нас разбойники и княжну схватили и унесли, - задыхаясь, проговорила Глаша.

   С Лидией Михайловной случилась сильная истерика. Князь и прислуга бросились приводить в чувство княгиню; её снесли в спальную и положили на кровать.

   Один верховой поскакал в город за доктором, а другой к губернатору с известием о постигшем князя несчастии.

   - Ваше сиятельство, распорядитесь сейчас же послать верховых в погоню. Может, догонят, - посоветовала Глаша растерявшемуся князю Владимиру Ивановичу.

   - Ах, да, да! Федотыч, Федотыч! - позвал князь своего любимого камердинера. - Сейчас распорядись послать погоню за негодяями! Обещай дворовым мою милость, скажи им: я всё, всё отдам, только бы вернуть дочь. - Голос у старого князя дрогнул.

   - Дозволь и мне старику, ехать на розыски, ваше сиятельство!

   - Поезжай, Федотыч, поезжай вместо меня. Господи, какое несчастие, какое несчастие!

   Старик слуга пошёл исполнять приказание своего господина.

   - Ваше сиятельство, в этом деле не без греха Николай Цыганов, - сказала дочь мельника.

   - Что? Что ты говоришь? - удивился князь.

   - Истинную правду говорю, ваше сиятельство! Дело это рук Николая.

   - Да объяснись, ради Бога!

   - Извольте выслушать, ваше сиятельство!

   Глаша рассказала князю, как она видела за несколько дней до происшествия Цыганова, ехавшего вместе с теми бродягами которые в лесу на них напали.

   - Дело Николая, он подговорил похитить княжну Софью Владимировну, - закончила свой рассказ молодая девушка.

   - Боже, новый удар! Но зачем? С какою целью он сделал это?

   - Думается мне, ваше сиятельство, Николай влюблён в княжну, - покраснев, тихо ответила Глаша.

   - Этого недоставало, чтобы подкидыш, безродный, приёмыш полюбил мою дочь! Один удар за другим! О, если это правда, Николай получит должное наказание!

   - Я, ваше сиятельство поеду с дворовыми - я укажу им место, где напали на нас бродяги.

   - Да, Глаша, поезжай, похлопочи - ведь Софья так тебя любила!

   - Я отыщу княжну. Мне Бог поможет.

   - Глаша, от моего имени вели запрячь тарантас и возьми себе человека три дворовых. Поезжай. Помоги тебе Боже! А я не могу, я так ослаб. Да и княгиню одну оставить нельзя...

   Дочь мельника поехала в тарантасе, запряжённом тройкою, по дороге к мельнице; кроме кучера, с нею были трое дворовых, вооружённых ружьями и пистолетами, а человек двадцать тоже дворовых верхами под предводительством старика Федотыча, вооружённые с ног до головы, быстро выехали из княжеской усадьбы и, разделившись на четыре отряда, поскакали в равные стороны.

   Приехал доктор; он нашёл Лидию Михайловну всё ещё без памяти. Наконец она очнулась, и первым её словом было:

   - Где дочь? Нашли?

   - Нет, Лида, но ты успокойся. По всем дорогам посланы верховые. Её найдут, - успокаивал князь свою жену.

   По прошествии суток дворовые князя Гарина вернулись в усадьбу. Много вёрст объехали они, расспрашивали попадавшихся о княжне, ходили в деревнях и сёлах по избам, разыскивали в лесу, но нигде не нашли и следа похищенной девушки.

   - Что, Федотыч, не нашли? - спросил князь у вернувшегося с поисков камердинера.

   - И следа нигде не видно, князь! Ох, видно, за грехи Господь послал нам наказание! - чуть не плача, ответил верный слуга.

   - Что будет с княгиней? Что я скажу ей? - с отчаянием говорил князь, закрывая лицо руками.

   - А вы, ваше сиятельство, не отчаивайтесь; найдётся наша княжна.

   - Одна надежда на Глашу! Может, ей удастся напасть на след злодеев.

   - Может, и найдёт. Девка она шустрая, пронырливая.

   - Дай Бог! Неизвестность участи Софьи убьёт и меня, и княгиню.

   В Каменки прибыл из Костромы генерал-губернатор Сухов с двумя чиновниками.

   - Какое несчастие, какое несчастие! - обнимая Владимира Ивановича, с участием проговорил губернатор. - Но, князь, ты не сокрушайся, злодеев найдут, - добавил он.

   - Найдут ли?

   - Непременно будут разысканы: у меня полиция образцовая - я отрядил целый штат в поиски за этими негодяями, и вот увидишь, князь, их отыщут.

   - Спасибо тебе, Дмитрий Петрович!

   - Как же, как же! Как только получил от тебя известие, я всю полицию поднял на ноги. Ведь это неслыханная дерзость!

   - О, если бы только нашлась Софья!

   - Поверь, князь, найдётся. Не будь я губернатор, если не отыщу похитителей твоей дочери!

   - Помоги, друг Дмитрий Петрович, - крепко пожимая руку губернатора, взволнованным голосом проговорил старый князь.

   Губернатор Сухов лично отобрал показание от горничной, которая находилась с княжной во время нападения на них оборванцев, списал их приметы, написал новый приказ городничим о розыске похитителей княжны, не мешкая отправил приказ с одним из чиновников, а с другим отправился в лес, где произошло нападение. Губернатора сопровождал сам князь с несколькими дворовыми.

  

  

   Едва занялась заря второго июня, как завязалась сильная перестрелка в передовых цепях у Фридланда, на берегах маленькой жалкой речонки Алле. Две враждующие армии сошлись здесь. Силы были неравны. Неприятельскою армией командовал гений, "великан мира" - нашими солдатами руководил больной, усталый полководец Беннигсен, страдавший каменной болезнью; от страшной боли он едва мог сидеть на лошади.

   Едва стало рассветать, Наполеон, в своём неизменном сюртуке и в треуголке, в сопровождении опытных маршалов Сульта, Ланна, Мюрата и других, объезжал позиции. Громко приветствовали солдаты своего императора.

   Наполеон делает распоряжение, и начинается жаркая, кровопролитная битва. Особенно горячо было сражение на нашем левом крыле, у густого леса.

   Не располагая атаковать неприятеля, Беннигсен не хотел и отступать. Он считал отступление противным достоинству русской армии, имея против себя, как он думал, неприятеля малочисленного.

   В полдень Наполеон отдал приказание торопиться к самому Фридланду.

   Наполеон удивился невыгодному расположению нашей армии.

   - Не понимаю, чего Беннигсен хочет? Конечно, в каком-нибудь месте скрытно стоят у него другие войска. Надо разузнать, - проговорил Наполеон и послал свитских офицеров в разные стороны для обозрения местности.

   Канонада началась с трёх часов утра.

  

   "Кажется, наступает генеральное сражение. Оно может продлиться два дня. Оставьте Сульта против Кенигсберга и спешите к Фридланду с резервною конницею и корпусом Даву. Если я замечу, что русская армия многочисленна, то, может быть, в ожидании вас, ограничусь канонадою".

  

   Так писал Наполеон Мюрату и сам руководил армией и показывал ей места.

  

   - Ваше высокопревосходительство, неприятель приближается! - доносили Беннигсену офицеры; они поставлены были для наблюдения на одной из Фридландских высот.

   - Что же, пусть их приближаются, мы их встретим, - хладнокровно ответил главнокомандующий.

   "Беннигсен бездействовал, невзирая на получаемые им донесения о скоплении против нас больших сил". Главнокомандующий не выезжал из Фридланда и, наконец, убедившись в опасности своего положения, отдал приказ отступить на правый берег Алле. И, согласно распоряжению Беннигсена, князь Багратион приказал задним войскам отступить. Едва только наши солдаты тронулись, как страшный залп из двенадцати пушек потряс воздух. Это был сигнал маршалу Нею начать атаку. Багратион переменил фронт левым крылом назад. Русские батареи грянули картечью. Неприятель дрогнул и смешался. Багратион подвигался вперёд, пользуясь минутным успехом. Но положение дел вдруг переменилось: французская артиллерия открыла страшный, убийственный огонь. Посланная на помощь русская конница была осыпана огнём из неприятельских батарей, принуждена была обратиться назад и тем умножила смятение нашего войска. Картечь рвала ряды наши, а между тем французские колонны вышли вперёд одна за другою, восклицая: "Да здравствует император!"

   Наши генералы Багговут {Багговут Карл Фёдорович (1761-1812) - генерал-лейтенант, командир 2-го пехотного корпуса русской армии. Убит в сражении при Тарутине в октябре 1812 г.} и Марков {Марков (Морков) Ираклий Иванович (1750-1829) - граф, генерал-лейтенант. В 1812 г. начальник московского ополчения.} были сильно ранены.

   "Князь Багратион обнажил шпагу, что он делал очень редко. Московский гренадерский полк теснился вокруг героя, желая заслонить его от смерти. Не о личном спасении думал Багратион. Он напомнил гренадерам Италию и Суворова. При его голосе, при воззвании великого имени Суворова, московцы бросались вперёд, но без единства, и погибали. Сила всё ломала. До какой степени был губителен неприятельский огонь, направленный на войска князя Багратиона, видно из показаний французов: они пишут официально, что было выпущено под Фридландом две тысячи пятьсот шестнадцать боевых снарядов, триста шестьдесят два с ядрами, все другие были картечные". {Михайловский-Данилевский А. И. Описание второй войны императора Александра с Наполеоном 1806-1807 гг. СПб., 1846.}

   Герой Багратион наконец вошёл в Фридланд, зажёг предместье и стал переправлять войска за реку Алле.

   - Боже, сколько крови, - говорила Надежда Дурова, в числе прочих переправляясь через мост из Фридланда.

   - Пожар, мост горит! - крикнул кто-то.

   К несчастию присоединилось другое. Мосты через реку Алле, по которым должны были переходить наши солдаты, были зажжены по ошибочному приказанию, привезённому одним адъютантом начальнику мостов.

   - Что, барынька, невесело! - сказал Дуровой Пётр Петрович, подскакивая к ней.

   - Ужасно! Это какой-то ад! - ответила она.

   - Хорошо распоряжение! Мосты подожгли! Это чёрт знает что такое! Эй, не напирай! Кто мостом, кто вплавь! - громко кричал Зарницкий своим уланам. - Вы, барынька, от меня не отставайте! А то как раз утонете! - обратился он к Дуровой.

   Мостов уже не было - они сгорели; произошёл страшный беспорядок; солдаты кидались в реку, стараясь переплыть на другую сторогу; офицеры отыскивали брод. Много народу потонуло.

   Наконец брод был найден. Войска устремились в реку под рёв батарей французских и наших, поставленных на правом берегу Алле.

   Наполеон выиграл сражение под Фридландом, но не легко досталась эта победа. Свидетель боя, английский генерал Вильсон говорит следующее: "Мне не достанет слов описать храбрость русских войск. Они победили бы, если б только одно мужество могло доставить победу. Офицеры и солдаты исполняли свой долг самым благородным образом. В полной мере заслужили они похвалы и удивление каждого, кто видел фридландское сражение".

   Под Фридландом убито и ранено до десяти тысяч человек убит генерал Мазовский, {Мазовский (Мозовский) Матвей Николаевич - генерал-майор, командир дивизии.} а генералу Сукино {Сукино (Сукин) Александр Яковлевич (1764-1837) - комендант С.-Петербурга, генерал от инфантерии, позже член Государственного совета.} оторвало ногу.

   Наша армия, по окончании сражения, переправилась через реку Алле и грустно двинулась к Велау.

  

  

   В конце Пасхи в Каменки приехал Леонид Николаевич Прозоров с матерью. Он застал старого князя в страшном горе. Уже два дня прошло, как княжна Софья была похищена злоумышленником, и тщательные розыски ни к чему не привели - княжна как в воду канула.

   - Скажите, князь, что случилось? Где же княжна? - спрашивал Леонид Николаевич.

   - Не спрашивайте лучше, Леонид Николаевич! Софьи уже два дня как нет: на неё в нашем лесу напали какие-то разбойники и увезли, - чуть не плача, ответил Владимир Иванович.

   - Что вы говорите, князь! Что вы говорите! - побледнев как смерть, воскликнул Прозоров.

   Князь рассказал молодому человеку о постигшем их несчастии.

   - Надо было сейчас же за негодяями послать погоню.

   - Несколько отрядов было послано.

   - Ну и что же?

   - Посланные возвратились с ответом, что похитителей и след простыл, - печально ответил старый князь.

   - Боже, что же делать! - с отчаянием проговорил Прозоров, закрывая лицо руками.

   Он так спешил в Каменки, думал, что ждёт его счастие. Свадьба их назначена была после Пасхи, на Красную горку. И вдруг почти накануне свадьбы княжну похищают! Все надежды Прозорова рушились. Горе молодого человека было велико; его старушка мать, сама плача, старалась утешить и успокоить любимого сына.

   - Ваше сиятельство! Глашутка вернулась, - радостным голосом проговорил Федотыч, входя в столовую, где находился князь с приехавшими гостями.

   - Приехала? Одна? - с замиранием сердца спросил Владимир Иванович.

   - Нет, ваше сиятельство, не одна, а с двумя бродягами, с теми, вишь, какие напали на нашу голубушку княжну.

   - О, теперь легче узнать, куда они дели Софью.

   - Где же негодяи? - спросил у Федотыча Прозоров.

   - Да в людской, - ответил тот.

   - Пойдёмте, Леонид Николаевич! Ваш приезд счастлив: Софья найдётся.

   Обрадованный князь в сопровождении Прозорова поспешил в людскую.

   Там дожидалась князя дочь мельника. На красивом лице молодой девушки видна была радость. С ней рядом стояли, понуря головы, Петруха и Кузька. Руки были у них крепко скручены.

   Как попались оборванцы в руки молодой девушки?

   Глаша поехала на розыски в сопровождении трёх княжеских дворовых и кучера. Она заехала на мельницу, простилась с отцом и отправилась в путь с надеждою напасть на след похищенной княжны. Почти сутки плутала она по окрестным местам княжеской усадьбы, побывала во всех сёлах и деревнях по окрестности, расспрашивала попадавшихся ей, не видали ли они или не слыхали о княжне? Но ни розыски, ни расспросы не помогли. Молодая девушка уже отчаивалась, как совершенно случайно, проезжая большим торговым селом, она увидала, что около кабака на лужайке какие-то два оборванца бойко пляшут под гармонь, на которой играл молодой парень в кумачной рубахе и в суконном кафтане, накинутом на плечи. Глаша взглянула на плясунов и сразу узнала Петруху и Кузьку; они были пьяные и, не обращая никакого внимания на подъехавший тарантас, продолжали выплясывать разные коленца.

   - Ребята, вот разбойники, что напали на нас в лесу! Вяжите их скорее! А если не сладите, позовите народ! - крикнула молодая девушка своим провожатым, показывая на плясунов.

   - Вона, не сладим!

   Княжеские дворовые ловко сшибли с ног Петруху и Кузьку и, прежде чем те успели опомниться, крепко их скрутили. Игравший на гармони парень и собравшиеся посмотреть на плясунов мужики протестовали было против этого, но когда они узнали, что были за люди плясуны, сами ещё помогали крутить разбойников. Произошло это верстах в двадцати от Каменков.

   Петруху и Кузьку силою ввалили в тарантас; Глаша поспешила в княжескую усадьбу. Бродяги почти в продолжение всего пути крепко и беззаботно спали. По приезде в усадьбу их растолкали и заставили выйти из тарантаса; связанные оборванцы с удивлением посматривали на себя; они забыли происшедшее с ними.

   - Петруха, а ведь нас скрутили! - толкая товарища, опомнился первый Кузька.

   - Чай, видишь, чёрт, чего спрашиваешь? - огрызнулся рыжеволосый.

   - Как это нас угораздило попасться?

   - Не знаю, не помню.

   - И я ничего не помню.

   - Дай срок, под палкою вспомнишь, - вмешался кто-то из дворовых.

   Оборванцев ввели в людскую.

   - Разбойники, вы похитили мою дочь? - крикнул на них князь Владимир Иванович.

   - Никак нет, мы ничего не знаем! - как ни в чём не бывало ответил Петруха.

   - Врёшь, негодяй, я заставлю тебя сознаться! Я прикажу бить тебя палками!

   - Что же, нам не привыкать, - нахально ответил Кузька.

   - Успокойтесь, князь, я прикажу заковать их в цепи и отправить в город. Там заставят их говорить правду! - спокойно сказал Прозоров.

   - Зачем в город? Что же, пожалуй, повинимся: наш грех, мы напали на княжну.

   - Зачем вы это сделали? С какою целью? - спрашивал Леонид Николаевич.

   - Подкупил нас барин, - хмуро ответил Кузька.

   - Какой барин?

   - А кто его знает! Из Москвы нас за этим привёз, похож на военного.

   - Куда же девали вы княжну?

   - Ему сдали, барину, он на поляне с лошадьми дожидался.

   - Ну, а куда он княжну повёз? - совершенно спокойно продолжал расспрашивать Прозоров попавшихся оборванцев.

   - Не знаем.

   - Говорите правду. Искреннее сознание смягчает наказание.

   - Правду, барин, говорю - не знаем.

   - Если скажете, где дочь моя, то я прикажу вас отпустить, - сказал князь.

   - Сказали бы, ваще сиятельство, да не знаем: барин, что подрядил нас выкрасть княжну, положил её на телегу и от нас уехал.

   - И деньги не все, что следовало, заплатил, дьявол! - прибавил Петруха.

   - А дорогу, по которой негодяй повёз княжну, вы можете указать?

   - Отчего не указать. С нашим удовольствием! Мы сами будем рады, если вы его изловите! Но только поймать его трудно: хитёр, анафема! - откровенничал черномазый Кузька.

   В лес, не мешкая, отправились старый князь, Прозоров, Глаша и два оборванца под строгим караулом, состоящим из нескольких дворовых, вооружённых ружьями.

   - Барин, а барин! Вели маленько отпустить верёвку, страсть больно! Не убежим, - обратился Петруха с просьбой к Прозорову; тот приказал совсем развязать им руки и вести их на верёвке.

   - При первой попытке бежать вы будете расстреляны! - погрозил князь оборванцам.

   - Уж куда бежать! Попали - теперь не убежишь, - проговорил хмуро Петруха.

   Оборванцы показали ему поляну, на которой их дожидался Цыганов, а также и дорогу, по которой он поехал.

   - Князь, я сейчас же поеду по этой дороге; возьму с собою человека три дворовых. Может быть, и нападу на след разбойника, который похитил у меня невесту, - вызвался Леонид Николаевич.

   - Поезжайте! Храни вас Бог! - обнимая Прозорова, промолвил старый князь.

   - А этих разбойников отправьте в город, в острог, - показывая на Петруху и Кузьму, посоветовал Прозоров.

   - Да, да, я сейчас же пошлю.

   Прозоров простился с князем и поехал по показанной ему дороге в сопровождении трёх дворовых; они не забыли захватить с собою и ружья.

   В тот же день связанные Петруха и Кузька отправлены были в город.

  

  

   Император Александр находился близ Юрбурга, где делал осмотр 17-й дивизии, пришедшей из Москвы; здесь он получил донесение от Беннигсена о Фридландском сражении. Кратко излагая ход битвы, Беннигсен доносил, что "он отступает за Прегель, где будет держаться оборонительно до прихода ожидаемых им подкреплений". Главнокомандующий считал далее необходимым вступить в переговоры с Наполеоном, чтобы этим выиграть время для вознаграждения потерь, понесённых армией.

   Нашему государю не хотелось вступать в переговоры с Наполеоном; несмотря на советы приближённых, он хотел продолжать войну. Министр иностранных дел барон Будберг считал если не мир, то перемирие необходимым; он представил императору письмо, полученное им от главного дипломатического чиновника Цизмера, {Цизмер Яков Иванович - чиновник 1-й экспедиции министерства иностранных дел.} находившегося при нашей армии: "С душою, растерзанною бедственным зрелищем, коего я имел несчастие быть свидетелем, доношу о постигшем нас злополучии, ибо генерал Беннигсен, не желая огорчить императора, пишет ему не всё". Описав сражение, Цизмер заканчивает своё письмо такими словами: "Если подчинённый смеет откровенно говорить начальнику, то доложу, что нам остаётся одно средство: как можно скорее предложить перемирие или вступить в переговоры о мире, пока армия и идущие к ней подкрепления станут за Прегелем и можно будет получить выгоднейшие условия мира. Наша потеря в людях и артиллерии несметна. Беннигсен изобразил императору Фридландскую битву в несравненно меньшем мрачном виде, нежели как была на самом деле". Прочтя это письмо, государь с грустью проговорил:

   - К чему было скрывать? Мне нужно знать правду.

   - Беннигсен не хотел опечалить вас, государь, - сказал барон Будберг.

   - Не хотел опечалить! Слабая отговорка. Скажу вам, мне очень-очень не хотелось начинать переговоры с Бонапартом. Но если это необходимо...

   - Необходимо, ваше величество!

   - Ну, тогда надо покориться необходимости.

   Вскоре после этого государь послал на имя Беннигсена рескрипт следующего содержания:

  

   "Вверив вам армию, прекрасную, явившую столь много опытов храбрости, весьма удалён я был ожидать известий, какие вы мне ныне сообщили. Если у вас кроме перемирия нет другого средства выйти из затруднительного положения, то разрешаю вам сие, но с условием, чтобы вы договаривались от имени вашего. Отправлю к вам князя Лобанова-Ростовского, {}Лобанов-Ростовский Дмитрий Иванович (1758-1838) - князь, генерал от инфантерии, министр юстиции, в 1812-1813 гг. командующий Резервной армией.| находя его во всех отношениях способным для скользких переговоров. Он донесёт вам словесно о данных ему мною повелениях. Переговоря с ним и с Поповым, {Тайный советник, доверенное лицо государя, находился в действующей армии (прим. автора). Попов Василий Степанович (1745-1822) - действительный тайный советник, секретарь кабинета Екатерины II, в 1812 г. председатель комиссии прошений.} отправьте его к Бонапарту. Вы можете посудить, сколь тяжко мне решиться на такой поступок".

  

   Князь Лобанов с высочайшим повелением начать переговоры о мире приехал в главную квартиру Беннигсена.

   Наполеон для переговоров назначил маршала Бертье. Князь Лобанов был любезно принят в Тильзите маршалом Бертье.

   Заговорив о перемирии, наш доверенный предупредил, что при всём желании мира император Александр не примет оскорбительных достоинству его условий и тем более не потерпит самомалейшего изменения в границах России.

   Бертье уверил Лобанова, что об этом не может быть и речи. После переговоров постановили перемирие на месяц, полагая границею обеим армиям берег Немана, а от Бреста по Бугу.

   Это перемирие было подписано в доме Наполеона; князь Лобанов был приглашён императором французов к обеду Вот что об этом доносит Лобанов государю:

  

   "Наполеон, спросив шампанского вина, налил себе и мне, и мы ударились вместе рюмками и выпили за здравие вашего величества. По окончании стола почти до девяти часов вечера оставался я с Наполеоном один. Он был весел и говорлив до бесконечности, повторял мне не один раз, что всегда был предан и чтил ваше императорское величество, что польза взаимная обеих держав всегда требовала союза и что ему собственно никаких видов на Россию иметь нельзя было. Он заключил тем, что истинная и натуральная граница российская должна быть река Висла".

  

   Наполеон с Пруссией тоже заключил перемирие. Тяжело было согласиться на это злополучному Фридриху-Вильгельму.

   С Наполеоном заключено было перемирие.

   Но не радовались наши храбрые офицеры и солдаты этому. Они сгорали желанием отмстить французам за своих павших в бою товарищей.

   Провидению угодно было отсрочить кровавую расплату ещё на пять лет, то есть до отечественной войны.

  

  

  

  

   Бедная княжна не скоро пришла в себя. Нежданное нападение сильно на неё подействовало. Цыганов между тем гнал лошадей, что называется, вовсю... Очнувшись, Софья с удивлением увидала, что она лежит в телеге, а лошадьми правит Николай.

   - Николай, это вы? - спросила она слабым голосом.

   - Я, я, княжна, - полуоборачиваясь, ответил молодой человек.

   - Куда вы меня везёте?

   - Я и сам не знаю.

   - Странно! А те злодеи, что напали на меня в лесу?

   - Мне удалось вырвать вас, княжна, из рук злодеев.

   - Что вы говорите?

   - Извольте меня выслушать.

   - Говорите, говорите. Я просто ничего не понимаю!

   - А вот поймёте. Из Москвы я выехал на этих лошадях, ехал без кучера; не доезжая вёрст десять до Каменков, я увидел, как двое каких-то оборванцев везут вас в простой деревенской телеге. При взгляде на вас, княжна, у меня упало сердце. Я крикнул злодеям, чтобы они остановились, но они меня не слушали и руганью отвечали на моё требование. Тогда я выстрелил в одного негодяя и убил его наповал, другой соскочил с телеги и бросился бежать в лес... Я поспешил положить вас на своих лошадей, - не моргнув глазом, врал Цыганов.

   - Стало быть, вам я обязана своим освобождением? - прерывая Николая, спросила княжна.

   Софья мало верила ему; она вспомнила рассказ Глаши: дочь мельника уверяла её, что за несколько дней до нападения в лесу она видела Николая с двумя оборванцами.

   - Да, княжна. Я очень счастлив, что мне удалось вас спасти.

   - Вы говорите правду?

   - Неужели вы мне не верите? - хватило дерзости у Николая спросить у княжны.

   - Ведь вы везёте меня в Каменки?

   - Нет, княжна, - сознался молодой человек.

   - Почему? Я хочу ехать домой.

   - Как видите, день клонится к вечеру, а до Каменков более двадцати вёрст... Я боюсь, на нас могут напасть разбойники, их много - бродяг - по этим лесам.

   - Остановите лошадь, я одна пойду.

   - Что вы! Разве можно! Тут близко есть в лесу хибарка, в ней живёт старуха; вот вы и переночуете в этой хибарке; а завтра утром я отвезу вас в усадьбу.

   Софья не стала возражать; она хорошо знала, что угрозою не заставит Цыганова везти её домой, а одной идти, не зная дороги, ночью невозможно. Они въехали в густой, непроходимый лес. Наступил тихий тёплый вечер. Яркое солнце давно скрылось за горизонт... Стало темно.

   Проехав несколько лесом, Николай остановился около маленькой, вросшей в землю избёнки, которая одиноко стояла на небольшой поляне; с проезжей лесной дороги в избушку вела узенькая извилистая дорога; на паре лошадей по такой дороге ехать было невозможно, а потому молодой человек отпряг одну лошадь, привязал её к тарантасу и поехал на одной.

   - Вот, княжна, здесь найдёте на время себе пристанище, а я ночую у избёнки, в тарантасе.

   Из избёнки вышла какая-то старуха с грубым, изрытым оспою лицом; седые волосы космами торчали из-под рваной головной повязки; на старухе был синий посконный {Посконь, мужские растения конопли. В отличие от женских (матерки) менее облиственные, раньше созревают, содержат больше волокна. Посконина: 1) Домотканый холст из поскони. 2) Одежда, изготовленная из такого холста.} сарафан.

   - Ну ты, лесная красавица, встречай дорогую гостью! - крикнул ей Цыганов.

   - И то, вишь, встречаю, - грубо ответила старуха. - Ну, гостьюшка желанная, жалуй в мою хибарку.

   Княжна с отвращением посмотрела на неё и не пошла в избу.

   Сычиха - так звали старуху - лет тридцать жила в избе посреди большого леса. Жила она одна, кругом вёрст на пять не было жилья. Не боялась старуха жить в лесу, она свыклась с тёмным лесом. Прежде Сычиха жила в этой избе со своим мужем - лесником; умер у неё муж, и некоторое время она справляла обязанности лесника, охраняла лес от порубок, каждое деревце стерегла, зорко следила за "господским добром"; мужики все боялись Сычихи; беда, если кого застанет она в барском лесу с топором: скрутит тому руки и к приказчику на расправу предоставит. Неумолима была Сычиха на мужицкие просьбы. А когда она стала стареть, то оставила должность лесника, а жить по-прежнему осталась в сторожке. Барин, кому принадлежал лес, в благодарность за её услугу дозволил до смерти жить в сторожке, а провизия ей шла с барского двора бесплатно. Мужики не любили Сычиху и назвали её колдуньей, хоть Сычиха никаким колдовством не занималась. Николай Цыганов, во время своего путешествия из Москвы в Каменки с Петрухой и Кузьмой избегал ехать большой дорогой, а выбирал просёлочную; проезжая ночью лесом, он случайно увидал Сычиху, спросил у неё, далеко ли до жилья. Старуха предложила ночевать у неё в избёнке. Николай с радостью согласился, так как жилья поблизости не было.

   Единственное жилище Сычихи на поляне, окружённой частым вековым лесом, недоступность дороги к избёнке - всё это породило мысль у Николая припрятать княжну у Сычихи на первое время. Он посулил старухе деньги, если она будет стеречь княжну и также будет молчать. Сычиха, жадная до денег, охотно согласилась.

   - Что же, сударка, стала? Входи в избу. Хоть моя избёнка и не красна углами, зато красна пирогами! - ехидно ухмыляясь, проговорила старуха.

   - Я не пойду! - не трогаясь с места, сказала Софья.

   - Что же, аль в лесу заночуешь? Гляди, моя сударка, как раз в зубы волку али медведю угодишь!

   - Не бойтесь, княжна, входите! - сказал и Цыганов.

   - Я ничего не боюсь. И если кто вздумает меня обидеть, то сумею за себя постоять!.. - резко сказала Софья.

   - Избави Боже, никто, княжна, не посмеет вас обидеть, никто!

   Княжна вошла в избу.

   Изба Сычихи была тесная, низенькая, без пола, с одним очень маленьким оконцем, с закоптелым потолком и стенами; половину избы занимала большая печь. Передний угол украшала икона; тут стоял дубовый стол со скамьями.

   - Прошу покорно, сударушка, в красный угол, на место почётное. Присаживайся. Чем угощать прикажешь?

   - Мне ничего не надо, - ответила княжна.

   - Что так? А ты не спесивься, откушай, яйца есть, а то молока не хочешь ли? Молоко-то свежее, хорошее. И хлеб мягкий, ноне испекла.

   -