Зарин-Несвицкий Федор Ефимович - За чужую свободу

лись вниз, Герта уже сидела за столом. В ней не было обычного оживления. Она была спокойна и серьезна. Новиков делал неудачные попытки оживить общее настроение, но это ему плохо удавалось. Его шутки были принужденны, его смех натянут. За обедом почти не ели, и обед кончился в тягостном молчании.

   Всех выручил приход Зарницына. Он ворвался в комнату радостный и сияющий.

   - Добрый день, дорогой господин Гардер; добрый день, фрейлейн...

   Он словно поперхнулся и остался с раскрытым ртом и изумленным взором.

   Лицо его было до того комично, что ему невольно ответили дружным смехом. Веселее всех смеялась Герта.

   Зарницын улыбнулся.

   - А, - воскликнул он, - все смеются, значит, все хорошо. Так вот кто эта девушка с золотыми косами, о которой говорит уже весь город!

   Герта вспыхнула.

   - Не смущайтесь, дорогая фрейлейн, - продолжал Семен Гаврилыч, - ей-богу, вы сегодня героиня. О вас уже известно королю, и, знаете, ей-богу, это правда, из ваших волос плетут уже кольца и браслеты и продают в ратуше. А ведь прошло только несколько часов!

   - Что ты говоришь! - воскликнул Новиков.

   - Вот тебе крест, - быстро крестясь, ответил Зарницын, - я сам слышал разговор двух ополченцев.

   Герта закрыла лицо руками.

   - Ура, дорогая фрейлейн, - подбежал к ней Зарницын, - а вы, ей-богу, стали лучше прежнего! Какой из вас вышел бы теперь дивный кавалерист. - Он бесцеремонно отвел от лица ее руки и горячо пожал их. - А теперь, дорогая фрейлейн, ради Бога, помогите.

   Весело улыбаясь, Герта кинула на него вопросительный взгляд.

   - В чем дело?

   - Сейчас с партизанским отрядом я отбил обоз одного из маршалов, - балагурил Зарницын, - и не знаю, куда деть провиант. А так как мы завтра уезжаем, то имеем честь пригласить вас сегодня на ужин или, как говорим мы русские, на отвальную. Помогите же мне распорядиться.

   Герта, смеясь, последовала за ним. В сенях стояли два солдата с большими корзинами. Герта даже всплеснула руками.

   - Да тут, действительно, целый транспорт, - воскликнула она.

   Рыцарь уже суетился около корзин, жадно обнюхивая их.

   - Погоди, приятель, - смеялся Зарницын, лаская собаку, - и ты покушаешь сегодня не хуже французского маршала.

   Корзины были перенесены в кухню, и Герта только ахала, вынимая их содержимое. Представлялось прямо удивительным, где и как мог добыть Зарницын эти коньяк, рейнские вина, ликеры, паштеты, страсбургские пироги, дичь и Бог знает что еще! Он только посмеивался, но своей тайны не открыл.

   Оба солдата были оставлены в помощь Герте и со свойственной русским солдатам расторопностью и деловитостью принялись за работу.

   Когда Зарницын вернулся в столовую, он не застал Новикова. Не было его и наверху, Данила Иваныч куда-то исчез.

   Между князем и Готлибом опять возобновился разговор на прежнюю тему

   - Поверьте, - говорил Гардер, - народ ценит и любит русских освободителей. Недоброжелательство администрации исходит от придворной партии...

   Веселое лицо Зарницына приняло серьезное выражение

   - К сожалению, господин Гардер, - вмешался он в разговор, - не все похожи на вас. Я имею и другие сведения.

   Гардер насторожился.

   - Что такое? - спросил князь. - Я не замечал со стороны населения дурного отношения к нам.

   - Это потому, - ответил Зарницын, - что ты не шел вместе с армией. Конечно, пока мы где-нибудь были, население показывало нам расположение, может быть, из боязни, а, может быть, и в искреннем порыве. Но стоило уйти с места, как вслед за нами летели жалобы и требования вознаграждения за убытки, якобы причиненные нами.

   - Не может быть! - воскликнул Гардер. - Это единичные случаи.

   Зарницын покачал головой.

   - Да, беднейшее население, - сказал он, - было искренно и радушно. Но тот, у кого хоть что-нибудь было, спешили с жалобами. Все убытки, что понесли они во время прохождения в прошлом году французских войск, они старались возместить за счет русских. Это печальная правда, господин Гардер. Наши штабы завалены жалобами и исками. Ваши бюргеры бессовестно лгали, обманывали, приписывали нам то, что сделали французские войска. Я сейчас из полка. Там уже образовали комиссию для рассмотрения этих жалоб...

   - О, Боже мой, - прошептал Гардер, - это выродки!

   - Ты увидишь, - быстро произнес Зарницын по-русски, обращаясь к князю, - что будет дальше...

   - Нет, - воскликнул Гардер, - это не будет так продолжаться. Клянусь вам, что лучшая часть народа презирает этих мирных мародеров. Вы увидите, что чем дальше вы будете подвигаться, тем больше вас будут ценить. Правительство старается внушить недоверие к вам, распускаются слухи, что вы хотите оставить навсегда за собой Силезию и Померанию, пользуясь нашей слабостью... Нет, нет, этого не может быть! Вы увидите...

   - Да, мы увидим, - ответил Зарницын,

   Князь слушал, опустив голову. Что же происходит на самом деле? Или этот старый идеалист увлекается, или Зарницын преувеличивает.

   - Увидим, - тихо повторил он. - Может быть, прусский народ поверит в наше бескорыстие, когда поймет, что мы идем за его свободу, гремя собственными цепями...

   - Одно я могу сказать, - начал Зарницын, - только ратники ландвера видят в нас братьев по оружию. Но они сами в пренебрежении у регулярной армии. Их чуть не открыто называют сбродом и бродягами. Ни один последний волонтер-солдат королевской армии не согласится пойти в ландвер даже офицером. Но, господин Гардер, - добавил Зарницын, видя искреннее огорчение старика, - ведь поход только что начался, вы правы, мы еще недостаточно знакомы друг с другом. Может быть, все эти углы сгладятся. Я хотел бы верить этому для вас самих...

   Лицо старого мечтателя просияло. Он горячо пожал руку Зарницыну.

   - И верьте, верьте, - с жаром сказал он, - я знаю мой народ.

   "По Шиллеру и Гете, пожалуй", - с невольной насмешкой подумал князь.

   И князь, и Зарницын, оба почувствовали неловкость такого разговора, тем более что они не хотели огорчать старика. Они постарались перевести разговор на другие темы, и старик скоро повеселел и оживился.

  

  

   Шум города замирал, сливаясь в один неопределенный гул... Где-то далеко прозвучал и замер призыв труб на вечернюю молитву. Донесся рокот барабанов. Тишина опускалась на шумный город, и, казалось, с этой благоуханной тишиной весенней ночи слетали блаженные грезы и мирные сны на грозные полки, готовящиеся к кровавым боям, и на жителей города, обреченного неведомой судьбе в ужасах войны.

   Столовая была ярко освещена, и стол убран по праздничному. Никогда на скромном столе старого музыканта не было такого разнообразия вин и всякой еды. Старик только покачивал головой.

   Герта была лихорадочно оживлена и без умолку говорила, словно не хотела дать себе возможности задуматься. В таком же настроении был и Новиков. Князь старался тоже быть веселым, но ему это плохо удавалось. Его сердце болело все той же неперестающей тупой болью, которая почти ни на минуту не оставляла его с самого выезда из Петербурга. Один только Зарницын был искренне и неподдельно весел. Он чувствовал себя свободным, как птица. Он был молод, здоров. Война была его стихией, и судьба, казалось, берегла его среди самых отчаянных предприятий. Он шутил, смеялся, подливал вина то Герте, то Гардеру, выдумывал всевозможные здравицы. Когда он провозгласил здравицу за Герту, то все трое крикнули "ура!".

   Новиков подошел чокнуться с молодой девушкой. Когда он протянул бокал, чтобы чокнуться, Герта чуть не выронила своего бокала. Она увидела на мизинце правой руки Данилы Ивановича искусно сплетенное из золотистых волос кольцо. Она сильно побледнела и расширенными глазами взглянула прямо в глаза Новикова. Он ответил ей глубоким взглядом, полным тайного ожидания.

   Она чокнулась, и их пальцы на мгновение соприкоснулись.

   Окна в сад были открыты, и широкая, благоухающая волна вливалась в них. Озаренный луною, сад походил на сказочную декорацию. Город совсем затих.

   - Боже, какая ночь! - вздохнул старик. - Разве в такую ночь не наполняется душа ужасом при мысли о морях крови, проливаемых в братоубийственной резне. Ведь мир Божий так прекрасен...

   - Он отвратителен, - резко произнес князь. - Человек в этом мире - игралище чуждых враждебных сил. Позор, нищета, болезни, предательство, разочарования, бессмысленные мечты и кровь - вот из чего сплетается жизнь человека!

   Новиков с удивлением взглянул на князя. Он не ожидал от своего всегда сдержанного товарища такой вспышки.

   - Грустно, если человек в вашем возрасте может так думать, - тихо сказал Гардер.

   - Оставим этот разговор, - сухо сказал князь. - Зачем портить настроение другим?

   Он встал и подошел к окну. Эта ночь раздражала его и томила его душу... Бесконечная жажда любви наполняла его сердце. Все его существо рвалось и тянулось к далекому северу, где теперь белые ночи, где золотая заря, не померкнув, дробится на гладкой поверхности Невы, где оставил он то, что было единственно дорого ему в жизни и от чего он должен был отречься.

   Послышался отдаленный топот. Все ближе.

   - Кавалерийский отряд! - крикнул Зарницын.

   Все бросились к окнам.

   Теперь уже ясно слышался мерный стук копыт на улице за садом.

   Прошло несколько мгновений, и вот, заглушая шум копыт, вдруг раздались звуки воинственной песни.

   Чей-то мужественный голос пел:

  

   Живее, друзья! На коня, на коня!

   На поле, на волю честную!

   На поле, на воле ждет доля меня,

   И сердце под грудью я чую!

   Мне в поле защитников нет никого,

   Один я стою за себя одного {*}.

   {* "Военная песня" Шиллера, перевод Л. Мея.}

  

   При первых звуках песни Герта насторожилась.

   - Это ландвер! - воскликнула она и бросилась из комнаты.

   Через минуту ее светлая фигура промелькнула в саду, в полосе лунного света.

   Не долго думая, Новиков в одно мгновение был уже в окне и, спрыгнув в сад, побежал за ней.

   Он нашел Герту там же, где и утром, на заборе, и примостился рядом с ней. Вся бледная, она взглянула на него блестящими глазами, с легкой улыбкой.

   Озаренные луной, медленно продвигались по улице всадники.

   А голос крепнул, ширился и звучал, как вызов.

  

   Нет воли на свете! Владыки казнят

   Рабов безответно послушных.

   Притворство, обман и коварство царят

   Над сонмом людей малодушных!

   Кто смерти бестрепетно выдержит взгляд,

   Один только волен... А кто он? - солдат!

   Житейские дрязги с души он долой;

   Нет страха ему и заботы!

   Он смело судьбу вызывает на бой -

   Не нынче, так завтра с ней счеты.

   А завтра - так что же! Ведь чаша полна!

   Сегодня ж ее мы осушим до дна!

  

   Всадники уже проехали, и издали донесся, как боевой клич, последний аккорд напева:

  

   Живей же, друзья, вороного седлай;

   Бой жаркую грудь расхолодит!

   И юность, и жизнь так и бьют через край.

  

   Последние звуки замерли вдали, а Герта все еще смотрела вслед темным силуэтам всадников.

   - О чем вы думаете, Герта? - тихо спросил ее Новиков, как-то невольно называя ее просто Гертой.

   Она медленно повернула к нему бледное лицо и ответила:

   - Я завидую им.

   И она тихо повторила напев:

  

   А завтра. Так что же! Ведь чаша полна!

   Сегодня ж ее мы осушим до дна!

  

   Герта легко спрыгнула и медленно пошла по дорожке к дому.

   Новиков догнал ее.

   - Да, сегодня, Герта, - начал он, осторожно беря ее за руку, - завтра уже не принадлежит нам. Завтра мы расстанемся надолго, может быть, навсегда.

   Он почувствовал легкое пожатие ее руки и поднес ее к своим губам.

   Она не отняла руки и все так же медленно шла с опущенной головой.

   - Будете ли вы вспоминать обо мне, Герта? - спросил он.

   - Я не забуду вас, - услышал он тихий ответ.

   Она освободила свою руку. Лицо ее приняло строгое, печальное выражение.

   - Я не забуду вас, - продолжала она, - но, может быть, мы увидимся с вами скоро... Кто знает!

   Новикову безумно хотелось схватить в объятия эту бледную, такую прекрасную девушку и целовать ее печальные глаза, ее золотые кудри. Но мгновенная мысль обожгла его. Зачем? И что будет дальше? Какое право имеет он возмущать ее покой, он, идущий на бой? Разве может связать он теперь свою жизнь, ему не принадлежащую, с чужой, едва расцветающей жизнью? Он сдержал свой порыв.

   - Герта, - начал он, - эти немногие дни, которые я провел здесь, останутся моим лучшим воспоминанием. И если я останусь жив, я вернусь к вам, я вернусь сюда...

   Его голос прервался. Он удержал готовое сорваться признание.

   Она вдруг остановилась и словно ждала. Она казалась светлым видением в своем белом платье, в лунном мягком сиянии.

   Несколько мгновений длилось молчание. Она первая нарушила его.

   - Прощайте, - печально сказала она, - но только помните всегда, в минуты опасности, в бою, что вы дороги мне, что моя мысль, моя душа неотступно будет с вами, и если небо не остается глухим к нашим молитвам, - Бог сохранит вас. - Она подняла на звездное небо вдохновенный взор. - Прощайте же! Здесь ли, там ли, - она подняла руку к далекому небу, - но мы еще встретимся.

   И прежде чем Новиков успел сделать движение, она повернулась и побежала к дому.

   Он долго стоял и смотрел ей вслед. Страшная тоска, словно сознание безвозвратной потери, наполнила его душу. Разве он не безумен! Отчего не взял он счастья, которое так неожиданно встретило его на пути? Отчего не обогатил своей пустынной жизни хоть одной минутой счастья? Этих минут так мало, так бесконечно мало, и они не повторяются!..

   Он вернулся домой. Его друзья уже прощались с Гардером.

   - Мы еще увидимся, увидимся завтра, - твердил растроганный старик. - Мы проводим вас...

  

   Окончив последние приготовления, друзья решили отправиться из дому на рассвете прямо в легкий кирасирский полк, где служил Зарницын, устроивший для Новикова и князя лошадей из числа заводных, и продолжать путь уже вместе с полком.

   Зарницын и Бахтеев скоро заснули. Но Новиков заснуть не мог.

   Он сидел у открытого окна, и сладкие и печальные мысли овладели им. Непробудная тишина царила вокруг. Но вдруг он вздрогнул и прислушался. Снизу послышались тихие, печальные звуки какой-то незнакомой мелодии. Сперва тихие, словно издалека доносившиеся звуки стали громче, отчетливее и, казалось, наполняли собой весь дремлющий сад и страстной тоскою и бесконечным восторгом дрожали в воздухе.

   Новиков узнал скрипку. Звуки лились, как слезы. Словно чье-то сердце плакало о чудной несбыточной мечте и молило и ждало чуда - вернуть невозвратимое, сделать доступным недостижимое. Блаженные воспоминания минувшего, горечь настоящего, страх темного будущего, минутный крик торжества сливались в одну молитву, возносящуюся к бесстрастным звездам, к безответному небу. Невысказанное и непроизносимое, все, что таится в душе человека, в ее тайниках, все, чему нет выражения на человеческом языке, изливалось в этих звуках. Скрипка пела... Она пела о блаженных страданиях любви, о радости первого свидания, о горе разлуки, о счастье, которого нет, но которое могло бы быть... Скрипка рыдала, ликовала, молилась и плакала...

   Новиков чувствовал, как непривычные, незнакомые с детства слезы закипали в его душе, как сердце его переполнялось любовью, нежностью, отчаянием... Волшебные дали раскинулись перед ним, иной мир рисовался обманчивым миражем перед его внутренним взором, мир недостижимый, как потерянный рай.

   Судороги сдавили его горло, он опустил на руки голову и уже не мог сдержать слез.

   А внизу, у окна, бледный, как мрамор, стоял старый Готлиб со своей волшебной скрипкой; его горящие глаза были устремлены в сад и, казалось, созерцали чудные видения, реявшие в лунном сиянии, и в морщинах его старого лица застыли слезы. А на полу у его ног, на коленях, сложив молитвенно руки, стояла Герта...

  

  

   В великолепный солнечный день 12 апреля улицы столицы Саксонского королевства Дрездена были заполнены толпами оживленного, празднично настроенного народа. Весь город был богато украшен. С балконов домов и из окон свешивались ковры и гирлянды цветов. Гирляндами, цветными материями и русскими и саксонскими флагами были украшены фасады зданий. В окнах магазинов виднелись портреты императора Александра I и масса карикатур на Наполеона, и были выставлены многочисленные книжки-памфлеты на него же. Виднелись транспаранты с надписями: "Добро пожаловать", "Александру-освободителю", "Боже, благослови его оружие" и т. п. Над воротами заставы возвышался убранный цветами вензель императора. Члены магистрата, почетнейшие граждане города и группа нарядных, в белых платьях, девушек с полными цветов руками шли по дороге за заставу, сопровождаемые восторженными криками: "Да здравствует русский император! Да здравствует русская армия!"

   Столица Саксонии готовилась встречать русского императора. Саксония была без короля уже два месяца. Старый король Фридрих-Август, обязанный своим королевским титулом Наполеону, его верный союзник и поклонник, очутился в очень затруднительном положении. После вторжения русских войск в Пруссию, занятия Берлина и вооружения Пруссии было очевидно, что театром военных действий прежде всего будет Саксония.

   Обстоятельства требовали, чтобы саксонский король определенно принял чью-нибудь сторону. Но одинаково неуверенный как в могуществе Наполеона, так и в силах союзников, боясь тех и других и чувствуя симпатию к Наполеону, король избрал самое гибельное решение, а именно: молчать до последней возможности, в явном противоречии с настроением народа, враждебного к императору французов. Он оставил свое королевство и уехал первоначально на баварскую границу, а потом в Прагу под покровительство Австрии, оставя в конце концов всех в недоумении относительно своего решения, так как перед отъездом он убеждал народ сохранять верность, тишину и спокойствие и вместе с тем объявил, что он до конца исполнит свои обязательства, как член Рейнского союза.

   Он не позабыл захватить с собою двести тысяч талеров звонкой монетой, на четыре миллиона облигаций и большую часть драгоценностей из так называемой зеленой кладовой. Чтобы не выпустить его из своих рук, Наполеон приказал последовать за ним своему послу в Саксонии барону Серра.

   Бедный старый король совсем растерялся. А народные массы, зная о разгроме Наполеона в России и видя триумфальное шествие по Пруссии и Саксонии императора Александра, восторженно приветствовали русские войска, считая своего поработителя погибшим.

   Стройными линиями выстроились по бокам дороги русские и прусские войска в конном и пешем строю, с артиллерией, знаменами и музыкой. В торжественной встрече приняла участие и блестящая саксонская гвардия. Но все внимание саксонцев было устремлено на боевые русские полки, победоносно дошедшие до них от далеких снегов "Московии"!.. Они с удивлением и восхищением смотрели на эти загорелые, сурово-добродушные лица, на старые мундиры, на молодецкую выправку солдат и весь их бодрый, воинственный вид. Эти люди казались им вылитыми из стали. С некоторым страхом глядели они на казачьи сотни, о которых слышали столько страшных и удивительных рассказов. Перешептывались, указывая пальцами на мохнатые казачьи шапки. Но вот в толпе послышались крики: "Едут, едут!"

   Издалека доносились звуки торжественной музыки и восторженные крики войск и народа. По мере приближения торжественного кортежа крики становились громче, почти заглушая звуки музыки. Легкое облачко пыли обозначало путь следования императора и короля с их блестящей свитой.

   Государи ехали шагом. Александр был в мундире. Лучи солнца горели на золоте и серебре свитских мундиров. Десятки тысяч людей надрывали свою грудь восторженными криками. Склонялись знамена. Музыка играла встречу. Молодые девушки бросали цветы под ноги коней. Лицо государя имело счастливое, радостное выражение. Он действительно походил на победоносного вождя, вступающего в освобожденную им страну!..

   Но лицо Фридриха сохраняло, как всегда, высокомерно недовольное выражение. Только при взгляде на ряды своих пруссаков в новеньких чистеньких мундирах его лицо на миг просветлело, но это выражение тотчас, исчезло, когда он перевел взгляд на русские полки в их стареньких мундирах, и словно брезгливая гримаса пробежала по его деревянному лицу. Он наклонился с седла и что-то сказал императору, указывая глазами на русские войска. Император, слегка нахмурился, взглянул недовольным взглядом на ряды своих войск и досадливо передернул плечами.

   Остановившись при въезде в Дрезден на площади, монархи пропустили мимо себя войска церемониальным маршем.

   Император поблагодарил их за молодецкую выправку и, сопровождаемый теми же восторженными криками войск и народа, направился в так называемый Брюлевский дворец, где решил остановиться на все время своего пребывания в Дрездене. Он отклонил предложение магистрата поселиться в королевском дворце. Он вступил в Дрезден гостем, а не победителем, а хозяина не было дома, поэтому он не счел возможным воспользоваться его домом.

   Бахтеев, Новиков и Зарницын тоже принимали участие в этом торжественном въезде и параде. Но здесь им приходилось расстаться. Зарницын оставался при главных силах, а Новиков с Бахтеевым должны были ехать дальше к Люцену, где стоял авангард Винцингероде и их полк.

   Три друга медленно двигались верхом среди запруженной народом толпы.

   - Ну, - угрюмо говорил Новиков, - кажется, довольно теперь с нас парадов и торжественных встреч.

   - Кажется, - отозвался Зарницын. - Говорят, что войска Наполеона стягиваются к Лейпцигу. Будет игра!

   - Этому там не верят, - насмешливо произнес Бахтеев, махнув рукой вслед удаляющейся блестящей свите государей. - Ведь они ожидают сопротивления только на берегах Рейна. Они считают это военной прогулкой. Они идут вперед, закрыв глаза, словно на параде. Как бы не проиграть игру!

   Веселый смех и русская речь, послышавшаяся над их головами, прервали его слова и заставили друзей поднять головы.

   На богато убранном коврами и цветами балконе сидело несколько нарядных женщин в обществе блестящих офицеров. Особенно оживленно смеялась и говорила, пересыпая свою речь французскими фразами, молодая черноволосая красавица. Она обрывала цветы с гирлянд и бросала их в толпу.

   - Да ведь это княгиня Волконская, - с изумлением воскликнул Лев Кириллович.

   - И Пронская, и другая Волконская, и Измайлова, - подтвердил Новиков. - А с ними молодой Олсуфьев и Строганов, - указал он на молодых офицеров.

   - Весело, нечего сказать.

   Это, действительно, были известная своей красотой и эксцентричностью княгиня Зинаида Александровна Волконская и другая Волконская, Софья Григорьевна, жена любимца и друга государя генерал-адъютанта Петра Михайловича.

   Бахтеев и Новиков встречали всех их довольно часто в петербургских кругах.

   Слегка поднявшись на стременах, они сняли шляпы. Их узнали.

   Зинаида Александровна низко наклонилась с балкона и, кинув в молодых офицеров цветами, весело закричала:

   - Князь, князь, господин Новиков, пожалуйте к нам.

   Стоя за ней, Олсуфьев и Строганов тоже делали им приветственные жесты.

   - Но, княгиня, мы торопимся, - крикнул Бахтеев.

   - В Париж? - смеясь спросила Волконская. - Но мы все туда торопимся! Идите, идите!

   - Да идите же, - поддержала ее Софья Григорьевна, - у нас для вас куча новостей и приветов. Ведите с собой и товарища, - и она приветливо кивнула головой на Зарницына.

   Лакеи, стоявшие у подъезда дома и слышавшие разговор, уже подбежали и взяли лошадей под уздцы.

   Сердце князя вдруг загорелось надеждой. Не едет ли Ирина? Не привезли ли они сведений о ней из Петербурга?

   Он кинул вопросительный взгляд на Новикова и Зарницына.

   - Что ж, зайдем, - тихо сказал Новиков, - любопытно.

   Зарницын немного колебался.

   - Идти - так вместе, - решительно проговорил князь. - Ну, слезай!

   Друзьям казалось, что они попали в великосветский уголок Петербурга. Та же обычная обстановка, те же лица, тот же тон легкой сплетни и сомнительных новостей.

   С видом опытных стратегов дамы в один голос утверждали, что самое большое, если от Эльбы до Рейна произойдет одно сражение, - и Франция будет у ног императора, что если бы не Кутузов, то мы были бы давно на берегах Рейна, что следует назначить главнокомандующим идола петербургских кругов графа Петра Христиановича Витгенштейна.

   Но в этой дамской болтовне Бахтеев улавливал отзвуки мнений и решений главной императорской квартиры. Эти великосветские дамы совершали победоносный поход вместе с русской армией. С особенным увлечением, перебивая друг друга, Пронская, жена флигель-адъютанта, и Софья Григорьевна передавали свои впечатления от поездки в Дрезден. Они ехали вместе с главной квартирой и только за один переход поспешили вперед вместе с квартирьерами, чтобы как-нибудь устроиться здесь. По пути на остановках его величество часто удостаивал их своим посещением. Теперь они обдумывают план устроить праздник в честь государя, разыграть пьесу, которую заканчивает для этого случая Шишков.

   - Ах, это прелестно, - щебетала Пронская, - я и Софья Григорьевна будем в русских платьях, а Зина в тирольском костюме.

   - А я буду изображать немецкого малютку, - смеясь, вставил Строганов.

   - Я тоже, - вмешался Олсуфьев, - буду играть роль мальчика. Правда, Саша, - обратился он к Строганову, - у нас выигрышные роли? Мы будем маршировать и припевать: "Wir danken, wir danken!" Только как же, Софья Григорьевна, ведь мальчиков не хватает, не примете ли вы участие? - смеясь, предложил он Бахтееву.

   - Молчите, - погрозила ему пальцем Софья Григорьевна, - вот передам ваши слова Александру Семеновичу он покажет вам, как насмехаться над его пьесой.

   - Это будет ужасно, княгиня, - всплеснув руками, воскликнул Строганов, - вдруг он заставит нас выучить наизусть всю пьесу! Это будет действительно ужасно Это убьет меня вернее неприятельского ядра!

   Девятнадцатилетний Строганов, действительно походил на мальчика. Он шутил и смеялся. Бедный юноша, мог ли он предвидеть в эти минуты, что через год неприятельское ядро разорвет его в клочки!

   - Нет, серьезно, - сказала Софья Григорьевна это преинтересная вещь. Я вам покажу ее.

   Она быстро вышла в соседнюю комнату и вернулась с рукописью в руках.

   - Вот смотрите, - начала она, - пьеса называется "Маленький праздник или слабая дань благодарности русским воинам в лице главнокомандующего над ними". Послушайте немного. Уверяю вас, что некоторые фразы нельзя читать без умиления. Ведь Александр Семенович такой мастер. Недаром государь поручает ему писать самые возвышенные манифесты! Послушайте же. Это мы с Зиной будем играть первое явление.

   - Господи, помилуй! - шепнул Строганов на ухо князю.

   - Я говорю, - продолжала Софья Григорьевна, - Зина, а ты говори свою роль, хорошо? Помнишь ее?

   - Я знаю наизусть, - ответила Зинаида Александровна, - и это вовсе не так страшно, - и она бросила цветок в Строганова.

   - За это торжественно беру назад свои слова, - воскликнул Строганов, ловя цветок.

   - Да замолчите же, наконец, - прикрикнула Софья Григорьевна. - Я начинаю.

   Она стала в позу и слащавым, умиленным тоном начала:

   - Где мы? На берегах Эльбы! Российский орел летит, и под сень крыл его стекаются народы.

   Зинаида Александровна вскочила с места и с пафосом отвечала:

   - По всему пути услаждали нас ясные дни, теплые ночи, благорастворительный воздух; иного не видали и не слыхали мы, как сияние торжественных огней и крики радостей и восторгов. Казалось, небо нас благословляет, и земля, расцветая под ногами нашими, празднует наш приход. .

   Подняв к потолку глаза, Софья Григорьевна продолжала.

   - Ах, моя милая! Как приятно видеть славу своего отечества! Кто возвел нас на высоту сего блаженства?

   - Не правда ли, как это трогательно? - обратилась она к Бахтееву.

   - Весьма, - ответил он, - но, пожалуй, преждевременно. Народы пока еще в когтях Наполеона и боятся идти под сень крыл российского орла.

   - Как! - воскликнула Пронская, - вы не видите наших побед?

   - Поживем - увидим, - ответил Новиков, кусая губы.

   Его начинало раздражать это дамское общество, эта слащавая болтовня и мечты о каком-то празднике. Зарницын тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Ему, уже давно не бывавшему в светских гостиных, все эти разговоры казались дикими и неуместными.

   Разговор перешел на бал, который собиралось дать местное общество в честь государя.

   Среди этого потока разговоров Бахтеев жадно ждал усдышать хоть одно слово о той, далекой... Несколько раз пытался он спросить, не имеют ли они, случайно, сведений об его дяде, но не мог решиться.

   Время шло.

   Лев Кириллович поднялся, за ним и Новиков с Зарницыным. Только тут дамы поинтересовались спросить, куда он отправляется. Князь ответил, что в авангард.

   - Счастливец, - вздохнула Пронская, - он будет в Париже раньше нас.

   Только сев на лошадей, друзья свободно перевели дух

   - С таким штабом далеко не уйдешь, - произнес Новиков, резюмируя этими словами общее впечатление.

   Бахтеев ничего не ответил. Эта встреча петербургских знакомых пробудила в его душе мучительные воспоминания.

  

  

   Зарницын уговорил Бахтеева и Новикова остаться до следующего утра. Была уже страстная суббота.

   - Разговеемся вместе, а там и расстанемся, - говорил он. - Бог весть, когда приведет судьба снова встретиться.

   Оживление в городе не прекращалось. Заехав в полк и оставив там лошадей, друзья отправились бродить по городу. По всем улицам двигались оживленные толпы народа, офицеры союзных войск уже успели свести знакомство С местными дамами и парочками гуляли по городу. Особенно много народу толпилось по берегу Эльбы у великолепного моста, по ту сторону которого остановился государь. По сю сторону поселился прусский король, но он не привлекал к себе общественного внимания. Говорили, что государь сейчас пешком перешел мост среди народа и теперь находится у прусского короля. Многие офицеры брали лодки и катались по Эльбе, любуясь ее цветущими берегами.

   То здесь, то там раздавались звуки музыки и слышались крики в честь русских.

   Ничто не напоминало войны, а скорее, общее ликование по случаю мира. О Наполеоне словно забыли, о нем даже не говорили. Большинство думало, что он где-то далеко, в истощенной Франции, готовой к возмущению, что он с трудом собирает кое-какое войско, чтобы хоть не с голыми руками встретить союзные войска. О том, что он зять австрийского императора и что Австрия еще не сказала своего слова, тоже словно забыли.

   Все гостиницы и рестораны были переполнены офицерами и приезжими из окрестных городков. В одном из лучших ресторанов города, в "Золотой Саксонии", друзья едва нашли свободный столик и спросили себе обед. За большим столом посреди зала сидела многочисленная компания прусских офицеров. Они шумели больше всех. Громко стучали по столу бутылками, не обращали внимания на русских офицеров, кричали и делали вслух замечания насчет находившихся в зале дам. Среди этой шумной компании находился и лейтенант барон Герцфельд.

   Бахтеев брезгливо пожал плечами

   - Посмотри, - сказал он, обращаясь к Новикову, - а ведь они только надеются на победу за нашими спинами. Что же будет, если они действительно благодаря нам ста нут победителями.

   - И будут хозяйничать в побежденной стране, - добавил Зарницын.

   В эту минуту раздался резкий голос барона.

   - Нам нечего таскать для них из огня горячие каштаны. Увидите, благодаря нашим победам эти господа захватят себе и Познань, и герцогство Варшавское. Пусть эти оборванцы убираются назад за Неман, в свои медвежьи берлоги.

   Герцфельд не успел кончить, как около него очутился князь Бахтеев, бледный, с горящими глазами.

   - Господин лейтенант, - резко и отчетливо проговорил по-немецки князь, - вы - пьяный нахал.

   После этих слов, прозвучавших, как пощечина, в зале водворилась мгновенная тишина.

   Герцфельд в первые минуты не мог понять, что про изошло. Но наконец он понял и весь красный вскочил, хватаясь за эфес сабли. Его товарищи тоже вскочили.

   - Повторите, что вы сказали, - хриплым голосом за кричал он, надвигаясь на Бахтеева.

   - Если вы сделаете еще шаг ко мне, - страшным шепотом произнес князь, - то, клянусь, я разобью вам голову.

   Было что-то до такой степени угрожающее в бледном лице князя, в его потемневших глазах, что барон сделал шаг назад.

   - Вы дадите мне удовлетворение, - прохрипел он.

   - Когда угодно, - быстро ответил князь. - До завтра меня можно найти на квартирах драгунского полка третьей Дивизии. Я князь Бахтеев. А теперь даю вам пять минут сроку. Если через пять минут вы не уйдете отсюда, то я выкину вас за дверь.

   И, круто повернувшись, князь с этими словами спокойно отошел на свое место.

   - И это наши союзники, - с пренебрежением произнес Новиков.

   - Больше, - сказал Зарницын, - это люди, которых мы пришли спасать. Но, однако, брат, ты заварил скверную кашу. Ты знаешь, как к нам относятся в таких случаях. В конце концов всегда виноваты мы.

   - Да, - отозвался Новиков, - государь видит в них несчастных, угнетенных жертв и требует от нас особого внимания к ним. Хороши угнетенные жертвы, нечего сказать! По правде сказать, я предпочел бы драться с ними, а не с французами.

   Между тем Герцфельд, переговорив вполголоса с товарищами, встал со всей компанией и шумно вышел из залы, не заплатив по счету.

  

   С наступлением темноты оживление в городе не прекращалось. Окна домов были ярко освещены, на площади и главных улицах горели цветные лампионы.

   Толпы народа теснились по берегам Эльбы, где располагались русские войска для встречи святой ночи.

   И вот несметные толпы народа словно замерли.

   Могучий хор тысячи русских голосов запел бессмертную песнь "Христос воскресе!". Ликующие звуки подымались к чистым звездам.

   Святая ночь медленно плыла над землей...

   И никто не видел в эти торжественные минуты ангела смерти, уже распростершего свои черные крылья над их головами и не слышал, как уже дрожала земля под железными стопами императора Запада во главе словно чудом созданных новых легионов...

   И в эту ночь, двумя часами позднее, бледный, странный человек с загадочными серыми глазами и непроницаемой душой, один в скудно освещенном, мрачном кабинете Брюлевского дворца, в слезах умиления писал:

   "В субботу 12-го, после обедни, следовательно, после "Воскресни, Боже", мы вступили в Дрезден, а в полночь мы пропели на берегах Эльбы "Христос воскресе!" Трудно передать вам волнение, охватившее меня при воспоминании обо всем происшедшем за этот год и о том, куда нас вело Божественное Провидение!..

   И сквозь эти слезы он не видел грозного призрака грядущего, потоков крови и нищей, убогой, разоренной своей страны, погибающей в безысходном рабстве.

  

  

   "Сел. Риппах, 18 апреля 1813 г.

   Я пишу вам, - зачем? Я знаю, что этого письма я все равно не отправлю. Но в эти часы напряженного молчания ночи, накануне боя, на роковой черте жизни и смерти, моя душа зовет вас. Ваше прекрасное строгое лицо неотступно преследует меня, это лицо на котором, на один краткий миг я видел выражение страстной души. Моя жизнь до встречи с вами - пуста. У меня не было прошлого, у меня не было воспоминаний. Мое прошлое, мое настоящее, мое будущее - вы. Все от вас и к вам. Разве это не безумие! О пусть, обожаемая Ирина, это безумие... Но у меня нет ничего больше... На полях славы, в ожидании боя, в вихре событии, решающих судьбу мира, я вижу только вас. Я одинок, я всегда был одинок. Не в первый раз иду я в бой, и никогда мысль о смерти не волновала меня, но теперь, - клянусь вам, это не страх, - я боюсь умереть, не увидев еще раз этого лица, этих темных глаз, не почувствовав мгновенного трепета нежной руки..."

   Две сальные свечи тускло освещали убогую обстановку комнаты. Простой деревянный стол, табуретки и широкие лавки вдоль стен. Это был один из крайних домиков селения, почти покинутого жителями. Но эта обстановка казалась настоящим комфортом в походной жизни. Позиции у Риппаха были заняты генералом Ланским с передовым отрядом авангарда Винцингероде.

   В углу на лавке, прикрывшись шинелью, спал юный корнет Белоусов из эскадрона князя Левона. Ему было не более восемнадцати лет, и это был его первый поход.

   Князь бросил перо и задумался. Им вновь овладело чувство глубокой апатии. Вспышка страсти, нежности, мечты погасла так же быстро, как и зародилась. Опять выплыл мучительный вопрос: зачем? Зачем это письмо, которое он не думал отправлять? Глупое мальчишество!.. Зачем он здесь? Зачем этот поход? И зачем и самая жизнь?

   Ему вспомнилось бледное лицо Монтроза. Тот знает, зачем живет, и умеет внушать это другим.

   "Я не гожусь в проповедники, - думал князь, - пусть они дадут мне настоящее дело, - тогда, быть может, я отдамся им душой и найду цель жизни. Новикову кажется, что он нашел эту цель, но он что-то не похож теперь на счастливого человека, ему недостает его Герты..."

   Князь горько усмехнулся. Новико