Зарин-Несвицкий Федор Ефимович - За чужую свободу

iv align="justify">   В этой фразе сказались обычная прямота и резкость молодого князя.

   Он не верил ни в пророков, ни в пророчества, а близкое соседство княгини Ирины с "пророком" ему положительно не нравилось.

   - О-го! Да вы не вольтерьянец ли, как ваш дядя? - с усмешкой произнесла княгиня. - Во всяком случае вы с ним познакомитесь.

   - Конечно, - поспешил ответить князь, - я только хотел сказать, что представление меня ему ставит меня словно в толпу его поклонников, а этого я не хочу ни за что в мире.

   - Я понимаю вас, - немного помолчав, сказала Напраксина. - Действительно, хотя он и святой, но он не нашего круга, и знакомство с ним должно произойти иначе. Ваша тетушка вам может много рассказать про него...

   С этими словами она покинула князя, предоставив его самому себе.

   К счастью, Бахтеев сразу встретил своих приятелей.

   Его приветствовали, как восставшего из мертвых. Вопросы посыпались, как град. Князь с увлечением отдался впечатлению встречи со старыми боевыми товарищами, но все же на его настроении лежала темная тень. Он не раз среди самого оживленного разговора с непонятным беспокойством обращал свои глаза на княгиню Ирину, и ему казалось, что он встречал ее холодный пренебрежительный взгляд.

   Он не хотел по какому-то непонятному сложному чувству подойти к ней.

   Бесшумно ступая по мягким коврам, лакеи разносили чай. Присутствовавшие разбились на кружки. Лев Кириллович уже отвык от общества; сдержанный гул негромких голосов стоял в салоне. В одном кружке у круглого столика старый сенатор со звездой на фраке, пожимая плечами, говорил:

   - Мы идем вперед, как на маневрах, но все же эта военная прогулка стоит недешево. Не стоит овчинка выделки.

   - Она слишком дорого стоит, граф, - раздался резкий голос, - я имел случай получить копию письма статс-секретаря Шишкова.

   Все с удивлением посмотрели на только что вошедшего, молодого офицера, с нервным и желчным лицом, произнесшего эти слова.

   - Новиков! - воскликнул Бахтеев, узнав своего однополчанина.

   Новиков радостно взглянул на него и, крепко пожимая ему руку, сказал:

   - Левушка, милый, как рад я тебя видеть. Сейчас я весь твой - дай кончить.

   - Про какое письмо вы говорите? - спросил сенатор, щуря глаза.

   - Про письмо Александра Семеновича, - ответил Новиков. - Ежели разрешите, я прочту из него.

   - Очень обяжете, - наклоняя голову, произнес сенатор. Это был граф Телешев, известный масон, не особенно любимый императором, как он был нелюбим и его царственной бабкой.

   Новиков вынул из кармана письмо.

   - Письмо помечено, - сказал он, - девятнадцатым февраля, император был в Калише. Я хотел только указать на некоторые места этого письма.

   Все слушали с напряженным вниманием.

   - Вот что пишет Шишков.

   И, раскрыв письмо, Новиков начал читать: "Февраля одиннадцатого дня мы приехали в Калиш. С неделю тому назад здесь было сражение. Войска ваши разбили саксонский корпус под начальством французского генерала Ренье, которого со многими офицерами и двумя тысячами рядовых взяли в плен".

   - Видите, - прервал граф Телешев, - я говорил, мы идем церемониальным маршем...

   - Да, - с загоревшимися глазами ответил Новиков, - а вот конец письма: "Недавно министр полиции получил донесение, что в двух губерниях - Смоленской и Минской - собрано и сожжено девяносто семь тысяч тел и что многие трупы еще и по сию пору валяются на поверхности земной..."

   Наступило жуткое молчание.

   - Россия превратилась в кладбище, - глухо сказал князь Бахтеев, - я сам видел...

   - И вот, ваше сиятельство, - нервно продолжал Новиков, - мы, бросив родину, хотим освобождать Европу. Нет, - весь дрожа нервной дрожью, продолжал он, - вы сперва сожгите все трупы, что гниют на поверхности земной, восстановите испепеленные веси и города, дайте нам мир и благоденствие; а потом спасайте других. Когда горит ваш дом и гибнут ваши дети, не броситесь же вы спасать дом соседа.

   - Alea jacta est, - произнес скромный голос молодого аббата. - Ваш император совершает великую миссию.

   - Оставьте в стороне нашего императора, - резко ответил Новиков. - Мы говорим не о нем, и, - добавил он со злой усмешкой, - только мы, русские, можем иметь свое мнение о том, что нам нужно.

   Бритое лицо аббата слегка покраснело.

   - Россия идет во главе народов на великий подвиг, - ответил аббат. - Народы соединились в одну семью, религии смешались во имя одной великой идеи. Тут нет ни русских, ни немцев...

   - Вы так думаете? - насмешливо бросил Новиков.

   Аббат ответил легким поклоном, как бы показывая, что он не имеет желания продолжать спор на эту тему.

   Сперва увлеченный разговором, Бахтеев вскоре почувствовал скуку.

   "Ах, все равно, - думал он, - умирать так умирать! Победа всегда останется победой, во имя чего бы ни была. О чем думать? Броситься в кипень боя и умереть! Видно, такова судьба".

   С увлечением ли, без увлечения он поедет на войну - не все ли равно! Он сумеет исполнить свой долг и умрет, если надо, не хуже других.

   В настоящую минуту его больше всего интересовала княгиня Ирина. Он не хотел смотреть на нее и невольно смотрел. И вот его поразило странное выражение ее лица. Таким он не видел ее еще никогда. Ни надменности, ни холодности не выражало это лицо. Оно было кротко, умиленно. Слезы стояли в прекрасных глазах Ирины. Она была похожа на растроганного ребенка. И эти глаза смотрели на отца Никифора, а в выражении лица этого пророка салона графини Напраксиной Бахтееву виделось что-то хищное и сладострастное, устремленное на прекрасное, склонявшееся перед ним лицо.

   Это зрелище было тягостно для Льва Кирилловича.

   Повинуясь невольному порыву, он круто повернулся и направился к кружку Напраксиной.

  

  

   Его приближение заметила княгиня Напраксина и с улыбкой кивнула ему головой. Это движение было замечено окружающими. Княгиня Ирина подняла глаза, слегка покраснела, потом нахмурилась, и лицо ее мгновенно привяло холодное обычное выраженье.

   Отец Никифор острым взглядом окинул фигуру молодого князя.

   Лев Кириллович сразу подошел к Ирине.

   - Здравствуйте, княгиня, я давно здесь, но не смел нарушить вашей благочестивой беседы, - сказал он с иронией, целуя ее руку.

   - Однако нарушили, - стараясь под улыбкой скрыть свое недовольство, ответила княгиня.

   Напраксина представила Бахтеева остальным дамам и, обратившись к отцу Никифору, сказала:

   - Вот, батюшка, герой прошлой войны и будущей. Он едет на войну.

   Бахтеев едва склонил голову, стоя молча и пристально смотря на лицо этого странного пророка.

   Отец Никифор тоже несколько мгновений смотрел на него и потом, вдруг улыбнувшись, ласково сказал:

   - Здравствуй, здравствуй, миленький. Так на войну? С Богом! Иди, иди, вернешься здоров... День наступает - день сей Господа Вседержителя, день отмщения врагам, и пожрет их меч Господень и насытится и упьется кровью их, яко жертва Богу в земли полунощной....

   Последние слова отец Никифор произнес с диким воодушевлением.

   Бахтеев невольно вздрогнул. В смотревших на него ярких пронзительных глазах, в тоне голоса, властном и глубоком, чувствовалась какая-то непонятная сила.

   Пристальный блестящий взгляд производил странное впечатление, непонятно притягивая к себе и словно парализуя волю.

   Но это впечатление было только мгновенно, потому что, прежде чем понять его, князь Бахтеев уже почувствовал раздражение против этого человека в поддевке, с такой уверенностью говорящего и смотрящего.

   - Благодарю вас, господин пророк, - насмешливо сказал он, - за ваше любезное предсказание. Но не могу согласиться с вами, что настает день отмщения врагам. Этот день был и прошел. Мы достаточно отомстили. Пришла, быть может, очередь для других мстить за свои обиды - пусть мстят. И я полагаю, что его величество император не во имя мести поднял снова пламя войны...

   Глаза отца Никифора на мгновение сверкнули словно угрозой и погасли. Он встал. На его губах играла ласковая улыбка. Он слегка поднял руку, словно для благословения.

   Княгиня Ирина с нескрываемым негодованием смотрела на молодого князя, Напраксина почти с ужасом, так же, как и остальные дамы. Насмешливый тон Льва Кирилловича, его обращение "господин пророк", - все это являлось в их глазах неслыханной дерзостью.

   - Я не пророк, миленький, - начал кротко отец Никифор, - где уж мне, недостойному...

   - Извините, - перебил его князь, - я не знал, как величать вас.

   - А Никифор Фомич, - ответил он. - Так вот, миленький. Не следует гнушаться моими словами... Я не пророк, миленький, - повторил он, - одно скажу тебе, и попомни слово мое. Воплотил Господь силу свою в образе Александра, и сокрушит он антихриста. И падет антихрист, и от гласа падения его потрясошася вся бывшая под сению его древеса, и сведошася во ад язвении от меча, и живущий под покровом его... Помни это и не сетуй на Божие веление.

   Князь Бахтеев был изумлен.

   Неужели, думал он, этот хитрый мужичонок прочел в его душе мучившие его сомнения?

   - Во всяком случае благодарю вас за ваше предсказание, - сухо сказал князь и с легким поклоном отошел в сторону.

   Его сейчас же подхватил под руку Новиков.

   - А, каков пророк? - начал он. - Они, - он кивнул головой в сторону дам, - все сошли с ума.

   - Я ничего не понимаю, - угрюмо ответил князь, - я так отстал от всего. Скажи, ради Бога, кто этот проходимец, откуда он появился и как попал в этот круг? Я ничего не понимаю. А между тем в нем есть что-то, - задумчиво закончил он.

   - Да, - ответил Новиков, - это правда, в нем что-то есть. Откуда он взялся?.. От князя Голицына, Александра Николаевича, голубчик. Говорят, он предсказал в свое время смерть покойного императора, что и написал Кутайсову. Потом о нем забыли. Сам понимаешь, Кутайсов не мог сознаться, что по своей небрежности не распечатал присланного ему десятого марта письма, отправляясь к своей метреске Шевалье. Но это брешут; по моему мнению, этот слух пустил сам отец Никифор через светских дур. У меня тетка ханжа, фрейлина вдовствующей императрицы, так вот она и снабдила меня всеми этими сведениями. Этот самый Никифор выплыл через святошу князя Голицына. Он поразил его знанием Священного писания, изучением которого так занимается теперь Голицын. Нелегко было бедняге повернуть от Вольтера к Священному писанию... А тут этот Никифор. У Голицына полон дом юродивых. Ну, и облюбовал его. А этот проходимец так ловко подобрал тексты из каких-то пророков, что словно выходит - Священное писание только и пророчествует о величии нашего императора и России и об антихристе с запада - Наполеоне. Оно, конечно, занятно. А святоша наш весь этот подбор поднес государю императору. Дескать, посланец ты Божий... Говорят, что на императора сии выдержки произвели впечатление и будто он даже допустил к себе этого проходимца... И знаешь, - серьезно добавил Новиков, - когда моя тетушка ханжа душила меня этими пророчествами, ей-богу, я сам в ажиотаж пришел.

   Князь Бахтеев передернул плечами.

   - А о какой же новой вере говорила мне Напраксина? - спросил он.

   - Вот тут-то и зарыта собака, - задумчиво ответил Новиков. - Что гнуснее всего, что он старается улавливать молодых и красивых и особенно богатых... Есть какие-то тайные собрания... Что там делают - один аллах знает... Но что-то гнусное... Не помню слова, как они называют свои собрания, но только, - с негодованием добавил он, - я знаю, сколько женщин бросают свои очаги и сходят с ума... Посмотри на свою тетушку, как она слушает этого пророка... Она, кажется, видит в нем нового Христа. Я же думаю, да и не я один, что проходимец этот не иначе как из хлыстов. Что-то похоже... Теперь их опять появилось видимо-невидимо. В Москве тоже какой-то пророк объявился. Тут, брат, прямо сумасшедшие какие-то... У Напраксиной - сам видишь что. У Батариновой тайные собрания, где бывают и хлысты, и скопцы, и монахи, и Голицын. Какие-то молельни открылись... пророки... пророчицы... Ничего не разберешь.

   Бахтеев бледнел, слушая его. Словно бездны открывались перед его глазами.

   - А этого пророка я бы повесил, - закончил Новиков, кинув в сторону Никифора.

   - Я бы тоже, - глухо отозвался Бахтеев.

   - Ну, однако я ухожу, довольно с меня, - сказал Новиков. - Не пройдем ли мы вместе куда-нибудь пообедать? Потолкуем, ведь я не сказал тебе еще самого главного: я еду в действующую армию. И при этом прошу перевода из гвардии в армию. Там ближе к делу...

   - Вот как! - радостно воскликнул Бахтеев, - значит, вместе... Идем же, потолкуем на свободе.

   Они незаметно вышли. Только Бахтееву показалось, что княгиня Ирина проводила его долгим враждебным взглядом.

  

  

   Князь Никита Арсеньевич сидел в своем кабинете и слушал доклад своего управляющего. Невысокого роста, пожилой, круглый, как шар, с почти голой головой, управляющий стоял перед князем с выражением почти ужаса на своем толстом красном потном лице.

   Звали его Семеном Семеновичем Буровым, и был он коллежским регистратором по синодской канцелярии. Но служба его была совершенно фиктивная. И службу и чин получил он благодаря могущественной протекции князя Никиты. Он был сыном прежнего управляющего, очень ценимого за честность князем. Сын пошел в отца. Он был честен и предан князю. Отец его был вольноотпущенным, а сын был уже коллежским регистратором и дворянином.

   Вести, привезенные им князю, были с его точки зрения ужасны, и он робел, как доложить их...

   - Садись, Семен, - обратился к нему князь, - и говори. Садись, - уже властно повторил он, видя, что Буров стесняется.

   Буров робко опустился на край стула...

   - Ваше сиятельство, - дрожащим голосом начал он. - Нам негде брать рекрутов.

   Князь забарабанил сухими пальцами по столу и, нахмурясь, молча ждал продолжения.

   - Дела плохи, - продолжал Буров, отирая рукавом лицо. - Требуют, а что мы дадим?

   У Бахтеева по всей России были раскинуты богатейшие имения.

   - А что в новгородской? - спросил он.

   - Пусто, ваше сиятельство, - ответил Буров, - из ста пятидесяти восьми дворов не уцелело и десяти. Разбежались... Остальные голодают.

   - А в нижегородской?

   - Разбойниками стали, ваше сиятельство, в леса побегли, - ответил Буров, - а о рязанской и московской и говорить нечего - пустыня... Все порублено, потравлено... Люди, как звери, разбежались по лесам... Разбойничают, погибают целыми семьями, гниют... Ваше сиятельство, - со стоном воскликнул Буров, сползая со стула и став на колени, - ваше сиятельство, помилуйте! Грех перед вами совершил!.. Гневайтесь, судите. Видит Бог, иначе не мог!

   Тяжелые крупные слезы текли по лицу Бурова. Лицо князя дрогнуло.

   - Встань, - сурово сказал он, - и говори толком.

   Буров с трудом поднялся с колен.

   - В чем дело, говори, - повторил князь.

   - А в том, - вдруг решительно начал Буров, однако весь дрожа, - что за сей год ваше сиятельство доходов не имеет. Что все хлебные запасы и дровяные я отдал вашим крестьянам, пожженные, голодные, они не имеют ни крова, ни пищи, и скотинку роздал, там коровок, там лошадок... Судите же меня, ваше сиятельство!

   Семен Семенович снова бухнулся в ноги князю.

   Несколько мгновений князь, словно ошеломленный, молчал. Потом его строгое, суровое лицо приняло странное, несвойственное ему выражение растроганности и умиленности.

   - Встань, Семен Семеныч; подойди, обними меня, спасибо, - дрогнувшим голосом сказал он.

   Буров быстро вскочил с колен и бросился к князю.

   - Не надо, не надо, - говорил князь, отнимая свои руки, которые Буров хотел целовать.

   Он крепко обнял Бурова.

   - Ты верный человек, - сказал он, - и понимаешь меня. Бог даст, мы еще не разоримся, а как у племянника, - спросил он, - в могилевской?

   - Хуже быть не может, - ответил Буров, отходя на свое место. - Ничего нет.

   - Но ведь все же у нас деньги есть? - почти весело спросил князь.

   Оживился и Буров.

   - Еще бы, ваше сиятельство, - бодро ответил он, - только куры не клюют.

   И он стал подробно докладывать князю о состоянии наличных счетов.

   - Ну, значит, нечего и толковать, - уже совсем весело скзазал князь. - Ты знаешь моего племянника Левона?

   - Еще бы, ваше сиятельство, - отозвался Буров, - чай, в опеке у нас.

   - Ну, так вот, - сказал князь, - Левон едет в поход. Открой ему счет. Что бы ни спросил - давай. Хоть меня разори, а ему не отказывай. Понял?

   - Еще бы, - широко улыбаясь, ответил Буров. - По правде сказать, ваше сиятельство трудно разорить; вы вроде как граф Строганов.

   Князь Никита усмехнулся.

   - Это который всю жизнь одну цель имел - разориться, да и то не смог, как сказала моя незабвенная императрица, - ответил он. - Ну, что же, тем лучше. Вели-ка к себе прислать все счета из домовой конторы, там расплатишься. Да, - добавил он, - дела Буйносова очень плохи, должно быть?

   Буров только вздохнул.

   - Так вот, - продолжал князь, - я в эти дела не вмешиваюсь. Это дело княгини. Так помни: по требованию княгини чтобы все делалось скорее, чем для меня самого. Понял? И чтоб я и не знал об этом! Запомни!

   - Слушаю-с, ваше сиятельство, - ответил, кланяясь, Буров.

   - А я так и отпишу в военное министерство, - закончил князь. - Пусть ищут новых воинов, авось очухаются.

   Отпустив Бурова, старый князь долго задумчиво ходил по кабинету.

  

  

   Данила Иванович Новиков в полной парадной форме прямо из Казанского собора приехал к Бахтеевым.

   Служили торжественный молебен по случаю занятия графом Витгенштейном Берлина. Присутствовала вдовствующая императрица с августейшим семейством. Говорили о какой-то решительной победе над вице-королем Евгением.

   Новиков приехал раздраженный и недовольный.

   Левон не присутствовал на этом торжественном молебствии. Он сказался больным и сидел дома. На самом деле, он чувствовал себя очень плохо. На душе его было смутно и тяжело. Он даже не хотел разбираться в своих чувствах.

   "Ехать, скорей ехать туда", - неотвязно думал он.

   Он боялся признаться самому себе в том чувстве, которое гнало его из Петербурга.

   - Ей-богу, - раздраженно говорил Новиков, - я думал, что я в немецкой стране. Чему радоваться! Этот ханжа Голицын все время стоял на коленях... Канцлер не приехал... Только одна великая княгиня Екатерина Павловна была грустна... Она еще в трауре по мужу... И вообще было заметно, что это торжество ей не по сердцу. Был и отец Никифор. Противно смотреть, как он молился, стукая о пол лбом, со святошей Голицыным рядом.

   Бахтеев слушал раздраженную речь Новикова, и в его воображении неотступно стояло лицо его юной тетки, каким он видел его только раз в жизни на приеме у Напраксиной.

   - Дошли тревожные вести, - продолжал Новиков, - о здоровье Кутузова. И представь себе, - с негодованием добавил он, - это им все равно. Я сам слышал, как сказали, что этот старик только связывает руки императору... Вот благодарность! Нет! Опротивел мне Петербург, хоть к черту на рога - только бы отсюда, - закончил Новиков. - Твой дядя один из тех, кто понимает положение... Да что толку! Но, однако, я хотел бы повидать его.

   - Оставайся обедать, дядя будет очень рад, - ответил Бахтеев. - Пройдем к княгине.

  

   У княгини был дорогой гость. Ее отец, сенатор Евстафий Павлович, только что вернулся из Москвы, куда он ездил посмотреть на месте, что осталось от его хором подмосковного имения.

   Это был еще не старый человек, но с дряблым морщинистым лицом. Жидкий кок бесцветных волос торчал над его низким лбом. Височки были тщательно зачесаны, как у императора. Глаза имели растерянное, жалкое выражение, а губы все время складывались в заискивающую, слащавую улыбку. На фраке виднелась звезда. Княгиня по обыкновению холодно и надменно встретила гостей. Сенатор с преувеличенной вежливостью приветствовал молодого Бахтеева и постарался придать себе величественно-снисходительный вид, здороваясь с Новиковым. Новиков был уже в армейской форме. Он добился своего. Он довольно небрежно поклонился Буйносову и тотчас отошел к княгине.

   Бахтеев из любезности осведомился у сенатора, какие новости в Москве.

   Буйносов только развел руками...

   - Развалины, - ответил он, - от нашего дома остались только стены. Все имущество разграблено...

   И он жалобным тоном продолжал описывать то разоренье, в каком он нашел и свой дом и свое имение.

   - Вся надежда на милость государя, - закончил он, - иначе мы разорены. Говорят, император всемилостивейше повелел возместить убытки дворянства.

   - Ну, это довольно трудно будет, - насмешливо отозвался Новиков, услышавший последнюю фразу, - тут пахнет сотней миллионов.

   - Но мы приносили жертвы на алтарь отечества! - с жаром воскликнул Буйносов...

   - Мы тоже приносили жертвы, - ответил Новиков, - но жертва остается жертвой. И конца им не предвидится. Погодите, когда кончится война... Да надо же как-нибудь устроить этих несчастных немецких принцев, этих Jeans sans-terre!.. На это тоже нужны деньги. О России подумают потом...

   - О! - почти с ужасом произнес Буйносов, - как вы говорите...

   - А ведь он прав! - раздался веселый голос старого князя, вошедшего в эту минуту в гостиную. - Ох уж эти Иоанны Безземельные. Однако я очень рад видеть вас, дорогой Евстафий Павлович.

   Лицо Буйносова приняло такое приторно-подобострастное выражение, что княгиня вдруг вспыхнула и нахмурилась.

   Князь обнял сенатора, поцеловал руку жене и дружески поздоровался с молодыми людьми.

   - Надеюсь, мы обедаем вместе, - сказал князь.

   Новиков попробовал возражать, но князь перебил его.

   - Вы доставите мне истинное огорчение, если уедете, - с теплым чувством сказал он.

   Новиков поклонился. Князь сел рядом с женой.

   - Вы что-то грустны, Irêne, - тихо сказал он и погладил руку жены.

   По лицу Ирины пробежала тень.

   - Вам это показалось, мой друг, - ответила она.

   - Дела отца не должны огорчать вас, Irêne, - продолжал князь, понизив голос. - Вы знаете, что вы достаточно богаты.

   - То есть вы, - едва слышно уронила княгиня.

   - Жестоко напоминать об этом, - ответил князь, - никакие богатства не могут сравниться с тем, что я приобрел в вас, Irêne. Помните это и знайте, что ваши распоряжения в нашей конторе действительнее моих. Это я вам хотел сказать давно. - Он быстро встал с места. - Помните же мои слова, Irêne; мне лично неудобно вмешиваться в эти дела, - сказал он, - и этим вы докажете мне величайшее доверие... за мою любовь.

   Лев Кириллович был в стороне и не мог слышать разговора. Но он видел, как в суровых глазах княгини появилось мягкое, детское выражение, когда она следила взором за отошедшим от нее мужем.

   За обедом князь был очень оживлен. Предметом разговора, естественно, был заграничный поход и кажущиеся успехи русского оружия. К этим успехам князь относился с полным скептицизмом.

   - Война еще не началась, - говорил он, - и поверьте, что Бонапарт еще покажет себя. Молебны - это хорошее дело. Но пока мы будем служить молебны во славу прусского короля, Наполеон, или, если угодно, Бонапарт, соберет новую армию.

  

  

   Лев Кириллович в последние дни не видел княгини. По странному совпадению чувств они избегали друг друга. И теперь за обедом он не мог не заметить, как болезненно отзывалось на княгине униженное отношение ее отца к князю.

   Действительно, Евстафий Павлович прямо с собачьей угодливостью смотрел в глаза князю Никите, стараясь угадать его малейшее желание.

   Но старый князь делал вид, что не замечал этого, и, напротив, со своей стороны, старался выказать преимущественное внимание Евстафию Павловичу. И каждый раз при новой угодливой фразе Буйносова княгиня бросала на Левона особенно враждебные, вызывающие взгляды. Словно она видела в нем врага и готовилась к защите.

   Левону было не по себе от этих взглядов, и обед тяготил его. На все его внимание и любезность княгиня отвечала оскорбительной холодностью.

   После обеда перешли в маленькую гостиную, куда подали кофе и вино.

   Но Новиков торопился, Буйносов тоже, и они вместе вскоре уехали.

   Старый князь, повинуясь давней привычке поспать после обеда, поцеловал руку жене, кивнул головой Левону, зевнув, сказал:

   - Ведь мы еще сегодня увидимся, - и тоже ушел.

   "Тетушка" и "племянник" остались наедине. Настало тягостное молчание. Князь пил портвейн и не знал, что сказать. Он чувствовал себя крайне неловко. Его смущало надменное прекрасное лицо. А сердце сильно билось, и он хотел и не мог начать говорить.

   Из неловкого положения его вывела княгиня.

   - Скоро вы уезжаете? - равнодушно спросила она тоном человека, которому нечего сказать.

   - Да, - с горечью ответил Лев Кириллович, - я тороплюсь. Я одинокий бродяга, для всех чужой. Здесь, в вашем Петербурге, ото всего веет холодом. От Невы, от ее набережной, от этих барских домов и от людей. Я чужой здесь... Когда я ехал сюда, я думал отдохнуть здесь хоть несколько дней в тепле и уюте, но мне холодно... Да, я еду, у меня есть товарищи, они там далеко умирают... Я поеду к ним...

   - Разве вы чужой здесь? - тихо спросила княгиня, - а ваш дядя?

   - О, я очень люблю его, - живо отозвался Лев Кириллович, - но все же...

   Он невольно замолчал.

   - Но все же? - повторила княгиня.

   - Но все же, - резко сказал князь, вставая, - я чужой здесь, не прошенный гость. Я, видимо, не желанный гость здесь.

   Княгиня слегка побледнела.

   - Вы последний из рода Бахтеевых, - сказала она, - вы наследник своего дяди...

   - О каком наследстве говорите вы! - воскликнул Левон. - У меня одно наследство - честь моего имени... Но я наследовал его от отца... Я просто люблю дядю.... и, княгиня, я слишком богат сам по себе и не жаден... Я никому не стою поперек дороги.

   Он сказал эти последния слова и мгновенно раскаялся. Много он дал бы, чтобы вернуть их.

   Княгиня побледнела, потом кровь прилила к ее лицу, покраснели даже ее открытая шея и плечи. Глаза ее чудесно засверкали...

   - А, - дрожащим голосом начала она, - я так и думала! Ну, конечно! Чего же может ждать женщина, вышедшая замуж за человека на полвека старше ее, кроме оскорбительных намеков и предположений? Вы не стоите мне поперек дороги? Вы слишком богаты, чтобы оспаривать у меня ожидаемое наследство? Ведь вы это хотели сказать?

   - Княгиня! Ради Бога! - воскликнул князь, ошеломленный этим потоком негодующих слов.

   - О, да, да, - страстно продолжала она, - везде, всюду одно и то же. Или намеки, или нескромные вопросы. Но вы ошиблись милостивый государь. Вы видите постыдный торг там, где была... - Она вдруг остановилась. - Однако, - стараясь овладеть собой, продолжала она, - какое мне, собственно, дело до вас и до других? Но знайте только одно, что я презираю эту роскошь и что никому не позволю смотреть на меня свысока. Но ведь и я стою чего-нибудь, - высокомерно добавила она, - даже с вашей точки зрения ваш дядя заключил не совсем безвыгодную сделку?

   Она рассмеялась нервным сухим смехом.

   - Княгиня, - дрогнувшим голосом сказал Левон, - клянусь честью, Богом, в которого вы верите, я не хотел сказать ничего оскорбительного. Ни одна нечистая мысль не коснулась вас. Я не думал ни о роскоши, окружающей вас, ни о богатстве, которым вы теперь располагаете. Дядя достоин любви и уважения... Но мне больно, мне тяжело, княгиня, - продолжал он, - ваше отношение ко мне. Ваши взгляды, ваши слова. Разве я враг вам? Да я жизнь отдал бы за ваше ласковое слово!.. Нет, нет, - страстно заговорил он, заметя ее негодующий жест. - Я одинок, очень одинок. Мое сердце не согревало никогда нежное чувство. Я не знал матери, смутно помню отца, даже няня не певала песни над моей колыбелью. Мое сирое детство прошло среди наемных людей. А потом юность, потом боевая жизнь со случайными товарищами. Сегодня жив - завтра умер. Скажите же, княгиня, что остается мне в жизни!.. Я еду теперь на войну, быть может, я не вернусь, и никто, кроме дяди, не пожалеет обо мне. Но дядя прожил уже большую жизнь, он много перенес в жизни потерь, он сам уже близится к закату... А я один, я песчинка в пустыне, всплеск волны в океане, случайно сорванный ветром лист с огромного дерева человечества... Так неужели вы строго осудите меня за невольный порыв к солнцу, свету, теплу!..

   Княгиня сидела, опустив голову, и по ее щекам текли слезы.

   - Княгиня, - снова начал Левон, - не думайте обо мне дурно. Не подозревайте меня в нечистых чувствах и намерениях. У меня нет сестры, будьте мне сестрой. Дайте руку, благословите меня на неведомое будущее...

   Он остановился перед ней, весь охваченный неудержимым порывом. Было мгновение, когда он хотел броситься к ее ногам.

   Она подняла на него свои загадочные глаза, теперь полные слез, и молча протянула ему руку.

   - Благодарю, - сказал князь, с чувством целуя ее.

   - Простите, - начала княгиня, - я была не права... Но я так измучилась за эти месяцы... И я уже нашла... почти нашла, - поправилась она, - новый путь, когда явились вы и... мне говорили...

   Она замолчала.

   Князя поразили ее слова о новом пути. Смутные мысли налетели на него. Напраксина, отец Никифор, слова Новикова. Ревнивая тоска сжала его сердце. Теплое чувство, наполнявшее его, вдруг исчезло. Он подозрительным, жестким взглядом смотрел на княгиню.

   - Кто же указал вам этот новый путь, княгиня? - сухо спросил он, - не новоявленный ли пророк?

   Княгиня уловила перемену в его голосе, но странно, прежняя надменность не вернулась к ней. Она кротко ответила:

   - Не смейтесь над ним. Он боговдохновенный человек. Он провидец и... утешитель.

   - Но чем же он подчинил и успокоил вашу душу? - стараясь сдержать себя, спросил Левон.

   Он чувствовал себя крайне раздраженным и вместе с тем ему бесконечно было жаль княгиню, такую теперь беспомощную, кроткую и слабую.

   - Я встретилась с ним случайно, - тихо и задумчиво начала княгиня, - у князя Голицына. Отец дружен с ним. Когда я особенно тосковала, отец посоветовал мне пойти к нему, поговорить с ним. Вы знаете, к Голицыну ходит много наших дам. Он дает книги... Учит молиться. Я пошла... Ах, разве можно передать те чувства, которые я испытала в его молельне!.. Темно... Только горит над плащаницей кровавое сердце, - это лампада сделана из красного стекла в виде сердца, - пояснила она. - Красный слабый отблеск озаряет потемневшие лики святых, на старых образах, без риз. Он говорит: это сердце Иисусово пламенеет кровью и любовью за весь мир... Я не помню всего... было страшно и сладко... А в молельне был отец Никифор... Когда он положил на плечо мне руку и посмотрел на меня... его глаза чудно светились... мне стало так легко, так отрадно... - Княгиня говорила беззвучным голосом, опустив глаза, словно вспоминая какой-то чудесный сон... - Потом, - продолжала она, - я встречалась с ним у княгини Напраксиной... Он научил меня верить в Бога и говорил, что близок час, когда он введет меня в сонм святых... Напраксина говорила, что это только для особо посвященных... у него собрания... Вот и все... Его слова успокаивают... На днях я должна уже ехать к нему...

   - Вы не поедете! - горячо воскликнул князь. - Этот изувер преследует дурные цели... Вам нечего искать нового пути... Ваш путь перед вами...

   Княгиня покачала головой.

   - Он наполнил пустоту моего сердца, - сказала она. - Я мужу об этом не говорила. Вы знаете его...

   - Княгиня, дорогая, милая сестра моя, - начал князь голосом, исполненным глубокой нежности, - обещайте мне не ехать к нему, пока я не скажу вам. Это первая просьба вашего друга, вашего брата, быть может, обреченного на смерть. Дайте слово, даете? Обещаете? Да?

   Княгиня несколько мгновений колебалась и затем, подняв на Левона сияющие глаза, твердо ответила:

   - Обещаю, милый брат.

   Князь поцеловал ее руку.

   Короткий зимний день погасал. Красный закат, пылавший над Невою, последним отблеском озарял и лицо княгини, и залу, и блестящую форму князя Левона.

   Князь сел рядом с Ириной. И тихо, доверчиво она рассказывала ему повесть о своей судьбе.

   История была проста и не сложна. Разорение, встреча с князем, его последняя любовь. Он так нежно, так внимательно относился к ней. Она привязалась к нему, как к другу. Она еще мечтала спасти положение своего отца ж дала согласие старому князю. Евстафий Павлович был несказанно рад. Он сам толкал ее на это.

   - И я была и была бы счастлива, - закончила княгиня, - если бы... если бы...

   Она смотрела на Левона... и в ее прекрасных, сияющих глазах не было ничего загадочного...

  

  

   Сближение с княгиней, ее теперь доверчивое и ласковое отношение не внесло покоя в душу Льва Кирилловича. Напротив, такие отношения стали для него источником новых мучений.

   Когда Ирина доверчиво смотрела в его глаза и тихим голосом говорила ему о себе, о своем детстве, о своих мечтах, ему безумно хотелось броситься к ее ногам и повторять только одно: я люблю, люблю, люблю...

   "Я безумец, я преступник, - твердил он себе, сжимая горячую голову, - я не могу так жить. Я должен ехать; ехать как можно скорее..."

   Так он говорил себе после каждой встречи с Ириной и не имел сил решиться уехать. Все дела были уже устроены, все было готово к отъезду, оставалось подать только по начальству рапорт, а он медлил.

   Княгиня никуда теперь не выезжала. Нельзя было не заметить, что она искала встреч с Левоном, что его присутствие волновало ее, что иногда наедине ее глаза темнели в она смотрела на него тяжелым, ожидающим взглядом, от которого кружилась его голова и сердце разрывалось от восторга и муки...

   "Да, я уеду завтра, - решил Левон после одной бессонной ночи. - Надо взять себя в руки".

   Он похудел и побледнел за последние дни.

   За завтраком он был молчалив и рассеян.

   - Я боюсь, Левон, - обратился к нему старый князь, - что ты еще не совсем оправился. Не лучше ли отдохнуть еще с месяц? Ты, кажется, уже совсем приготовился к отъезду.

   - Да, дядя, по-видимому, - спокойно ответил Левон. - Я решил, я еду завтра или послезавтра. Мы едем с Новиковым вместе.

   Он говорил, не глядя на княгиню.

   В ее руке дрогнул нож и ударился о тарелку. Этот звук сладкой болью отозвался в его сердце. Он мельком взглянул на Ирину. Она сидела с побледневшим лицом, опустив глаза.

   - Что же касается моего здоровья, - продолжал Левон, - то я чувствую себя очень хорошо. У вас я отдохнул и еще больше окреп.

   Князь покачал головой.

   - Ты знаешь, - сказал он, - что я вообще против этого похода. И во всяком случае, предвижу ему скорый конец. Одно из двух: или Наполеон сделает уступки Пруссии и заключит с Фридрихом мир - тогда нам нечего будет делать, - или он соберется с силами и разгромит союзные войска, тогда тоже конец походу. Ты сам понимаешь военное дело: каково наше положение? Впереди неприятель с новыми силами; позади - большая река: на флангах союзники нерешительные или готовые изменить при первой неудаче... Мы все более и более отдаляемся от границ, от источников наших средств. И где эти средства? Ты сам знаешь... Все пространство от истоков Клязьмы до Немана - пустыня...

   Левон внимательно слушал дядю и был поражен его чисто военными соображениями.

   - Вы, может быть, и правы, дядя, - ответил он, - но я не могу не ехать. Это мой долг как офицера.

   Князь пожал плечами. Княгиня все время молчала.

   - Ну, если ты так решил, - твое дело, - сказал князь. - Ты молод, ты ищешь приключений "на войне и в любви", - с улыбкой добавил он.

   Левон вспыхнул, слова дяди о любви отозвались в его душе, как укор совести.

   - Я меньше всего думаю, дядя, о приключениях, - сказал он.

   - Напрасно, - весело отозвался князь, - мы в твоем возрасте умели жить, - и он тряхнул своими густыми седыми кудрями. - Дай Бог памяти, - продолжал он, - да, в этом возрасте я тоже брал Берлин с Чернышевым. Мы тоже торжественно вступили в Берлин тогда. Как изменились времена! Кто бы мог думать тогда, что через полвека мы будем жертвовать собой за тех, кто тогда признавался нашим первым врагом; что для спасения этого же Берлина от других мы поведем наши войска.

   Князь задумался. Словно картины прошлого проносились перед ним.

   Наступило молчание.

   - Да, - прервал его князь, - я, кажется, зажился на свете, - тихо сказал он, и тайная грусть слышалась в его голосе.

   - Что говорите вы! - дрогнувшим голосом сказала Ирина. - Было великое прошлое, но разве не слава минувший год? И если немного осталось у вас старых друзей, разве теперь вы никому не нужны; разве нет никого, для кого стоило бы вам жить? - едва слышно закончила она.

   С глубоким чувством князь взглянул на нее.

   - Не обращайте внимания, дорогая Irêne, на брюзжание старика. Я неблагодарный человек. Я счастлив моим настоящим, но иногда так сильны воспоминания, а их так много, так много!.. Да, Левон, - круто переменил он разговор, - ты не хочешь еще принять от меня отчета, но знай, что твое состояние достаточно велико. Мною сделаны распоряжения Бурову. Ты можешь в средствах не стесняться. Напиши записку, и контора выдаст тебе любую сумму.

   - Благодарю вас, дядя, - ответил Левон.

   - Благодарить не за что, - сказал князь, - ведь это твое.

   - Сегодня я увижу Новикова, - произнес Левон, - и мы решим, когда можно ехать. Завтра в ночь