Гейнце Николай Эдуардович - Коронованный рыцарь

align="justify">   Граф Казимир не ожидал этого удара. Он сделался бледен, как полотно.

   - Вы видите, граф, - подчеркнул титул Грубер, не спуская с него глаз, - что мы знаем все... Я вас более не задерживаю... Желаю успеха, - добавил он.

   Граф Казимир встал с кресла и, шатаясь, вышел из кабинета всеведующего иезуита.

  

  

   Стоял морозный зимний день.

   Ветер дул с моря, холодный и резкий, и стоявшие шпалерами войска от "канцлерского дома" на Садовой, где помещался капитул ордена мальтийских рыцарей, по Невскому проспекту и Большой Морской вплоть до Зимнего дворца, жались от холода в одних мундирах и переступали с ноги на ногу.

   Было 29 ноября 1798 года, одиннадцатый час утра.

   Ровно в одиннадцать часов из ворот "замка мальтийских рыцарей", как в то время назывался "канцлерский дом", выехал торжественный поезд, состоявший из множества парадных придворных карет, эскортируемых взводом кавалергардов.

   Несмотря на адскую погоду, масса народа стояла на пути следования поезда.

   Торжественный кортеж направился, медленно следуя между войсками и народом, по направлению к Зимнему дворцу, куда по повесткам съехались все придворные и высшие военные и гражданские чины.

   Из карет, одна за другой останавливавшихся у главного подъезда дворца, выходили мальтийские кавалеры в черных мантиях и в шляпах со страусовыми перьями и исчезали в подъезде.

   Вся обширная Дворцовая площадь была буквально запружена народом, свободной оставалась лишь полоса для проезда, окаймленная войсками.

   В большой тронной зале Зимнего дворца император и императрица сидели рядом на троне, по сторонам которого стояли чины синода и сената.

   Императорская корона, держава и скипетр лежали на столе, поставленном около трона.

   Толпы зрителей теснились на хорах залы. Прибывшие мальтийские рыцари вступили в нее.

   Впереди шел граф Литта. За ним один из рыцарей нес на пурпуровой бархатной подушке золотую корону, а другой на такой же подушке меч с золотою рукояткою.

   По бокам каждого из рыцарей шли по два ассистента.

   Граф Литта и оба рыцаря отдали глубокий поклон государю и государыне.

   Первый затем обратился к императору с речью на французском языке, в которой, изложив бедственное положение мальтийского ордена, лишенного своих "наследственных владений", и печальную судьбу рыцарей, рассеявшихся по всему миру, просил его величество принять на себя звание великого магистра.

   Канцлер князь Безбородко отвечал на эту просьбу, заявив, что его величество согласен исполнить желание мальтийского рыцарства.

   Князь Куракин и граф Кутайсов накинули на плечи Павла Петровича черную бархатную, подбитую горностаем, мантию, а граф Джулио Литта, преклонив колена, поднес ему корону великого магистра, которую государь надел на голову.

   Тот же Литта подал ему меч или "кинжал веры".

   Павел Петрович, бледный, взволнованный, со слезами на глазах, принял эти регалии новой власти.

   Обнажив меч великого магистра, он осенил им себя крестообразно, давая этим знаком присягу в соблюдении орденских уставов.

   В то же мгновение все рыцари обнажили свои мечи и подняв их вверх, потрясли ими в воздухе, как бы угрожая врагам ордена.

   Зрелище было величественное.

   Император отвечал, через вице-канцлера князя Куракина, что употребит все силы к поддержанию древнего знаменитого мальтийского ордена.

   Графом Джулио Литта был прочитан затем акт избрания императора великим магистром державного ордена святого Иоанна Иерусалимского.

   Рыцари приблизились к трону и, преклонив колено, принесли, по общей формуле, присягу в верности и послушании императору, как своему вождю.

   Желая сделать день 29 ноября еще более памятным в истории ордена, император учредил, для поощрения службы русских дворян, орден святого Иоанна Иерусалимского.

   Устав этого ордена был прочитан самим государем, а особо изданною, на разных языках, декларацией, разосланною в разные государства, все европейские дворяне приглашались вступить в этот орден.

   В тот же день, когда император принимал в Зимнем дворце мальтийских рыцарей, появился высочайший манифест, в котором Павел I был титулован "великим магистром ордена святого Иоанна Иерусалимского".

   "Орден святого Иоанна Иерусалимского, - объявлял в своем манифесте новый великий магистр, - от самого начала благоразумными и достохвальными своими учреждениями споспешествовал как общей всего христианства пользе, так и частной таковой же каждого государства. Мы всегда отдавали справедливость заслугам сего знаменитого ордена, доказав особливое наше благоволение по восшествии нашем на наш императорский престол, установив великое приорство российское".

   "В новом качестве великого магистра, - говорилось далее в этом манифесте, - которое мы восприняли на себя по желанию добронамеренных членов его, обращая внимание на все те средства, кои восстановление блистательного состояния сего ордена и возвращение собственности его, неправильно отторгнутой и вящще обеспечить могут и, желая, с одной стороны, явить перед целым светом новый довод нашего уважения и привязанности к столь древнему и почтительному учреждению, с другой же - чтобы и наши верноподданые, благородное дворянство российское, коих предков и самих их верность к престолу монаршему, храбрость и заслуги доказывают целость державы, расширение пределов империи и низложение многих и сильных супостатов отечества не в одном веке в действо произведенное - участвовали в почестях, преимуществах и отличиях, сему ордену принадлежащих, и тем был бы открыт для них новый способ к поощрению честолюбия на распространение подвигов их отечеству полезных и нам угодных, нашею властию установляем новое заведение ордена святого Иоанна Иерусалимского в пользу благородного дворянства империи Всероссийской".

   Вслед за этим манифестом явился другой, относившийся также к мальтийскому ордену.

   В нем объявлялось:

   "По общему желанию всех членов знаменитого ордена святого Иоанна Иерусалимского, приняв в третьем году на себя звание покровителя того ордена, не могли мы уведомиться без крайнего соболезнования о малодушной и безоборонной сдаче укреплений и всего острова Мальты французам, неприятельское нападение на оный остров учинившим, при самом, так сказать, их появлении. Мы почесть иначе подобный поступок не можем, как наносящий вечное бесславие виновникам оного, оказавшимся через то недостойными почести, которая была наградою верности и мужества. Обнародовав свое отвращение от столь предосудительного поведения, недостойных быть более их собратиею, изъявили они свое желание, дабы мы восприяли на себя звание великого магистра, которому мы торжественно удовлетворили, определяя главным местопребыванием ордена в императорской нашей столице, и имея непременное намерение, чтобы орден сей не только сохранен был в прежних установлениях и преимуществах, но чтобы он в почтительном своем состоянии на будущее время споспешествовал той цели, на которую основан он для общей пользы". {Е. Карнович. "Мальтийские рыцари в России".}

   Поднесение императору Павлу Петровичу титула "великого магистра" ордена мальтийских рьщарей вызвало в Петербурге в придворных сферах бурю восторгов.

   Поэты и проповедники воспевали и объясняли это великое событие.

   Первым подал свой голос маститый Гавриил Романович Державин.

   Вот как он воспел прием, сделанный мальтийским рыцарям в Зимнем дворце 29 ноября 1798 года.

  

   И царь сред трона

   В порфире, в славе предстоит,

   Клейноды вкруг, в них власть и сила

   Вдали Европы блещет строй,

   Стрел тучи Азия пустила,

   Идут американцы в бой.

   Темнят крылами понт грифоны,

   Льют огонь медных жерл драконы,

   Полканы вихрем пыль крутят;

   Безмерные поля, долины

   Обсели вдруг стада орлины

   И все на царский смотрят взгляд.

  

   Поэт, любивший витиевато-замысловатые слова, бывшие, впрочем, в духе того времени, под "американцами" разумел жителей русской Америки, под "грифонами" - корабли, под "драконами" - пушки, под "полканами" - конницу, а под "орлиными стадами" - русский народ.

   Далее "певец Фелицы" изливает свой восторг по поводу собрания во дворце мальтийских рыцарей.

  

   И не Гарольды ль то, Готфриды?

   Не тени ль витязей святых?

   Их знамя! Их остаток славный

   Пришел к тебе, о царь державный,

   И так вещал напасти их.

  

   Напасти эти, по мнению поэта, появились вследствие того, что:

  

   Безверья - гидра появилась,

   Родил ее, взлелеял галл,

   В груди, в душе его вселилась,

   И весь чудовищем он стал.

   Растет, и тысячью главами

   С несчетных жал струит реками

   Обманчивый по свету яд.

   Народы, царства заразились

   Развратом, буйством помрачились

   И Бога быть уже не мнят.

  

   "Не стало рыцарств во вселенной", - заставляет далее вещать поэт мальтийских рыцарей. - "Европа вся полна раздоров". "Ты, Павел, будь защитой ей".

   Стихотворение это понравилось государю и маститый поэт получил за него мальтийский, осыпанный бриллиантами, крест.

   Духовные ораторы тоже не молчали, ввиду совершившегося события.

   Амвросий, архиепископ казанский, произнес в придворной церкви слово, в котором, между прочим, обращаясь к государю, сказал:

   "Приняв звание великого магистра державного ордена святого Иоанна Иерусалимского, ты открыл в могущественной особе своей общее для всех верных чад церкви прибежище, покров и заступление".

   Увлекающийся Павел Петрович считая уже себя обладателем острова Мальты, занятого еще французами, приказал президенту академии наук, барону Николаи, в издаваемом от академии наук календаре означить этот остров "губерниею Российской империи" и назначил туда русского коменданта, с трехтысячным гарнизоном.

   Вскоре была учреждена собственная гвардия великого магистра, состоявшая из ста восьмидесяти девяти человек.

   Гвардейцы эти, одетые в красные мальтийские мундиры, занимали, во время бытности государя во дворце, внутренние караулы, и один мальтийский гвардеец становился за его креслом во время торжественных обедов, а также на балах и в театре.

   В число этих почетных гвардейцев попал и любимец государя, знакомый нам Виктор Павлович Оленин.

   Красный мундир очень шел к гигантскому росту и стройной фигуре этого красавца.

   Император с чрезвычайною горячностью сочувствовал мальтийскому ордену и старался выразить это свое сочувствие при каждом удобном случае.

   Мальтийский восьмиугольный крест был внесен в российский государственный герб. Император стал жаловать его за военные подвиги, вместо георгиевского ордена, крест этот сделался украшением дворцовых зал, и, в знак своего благоволения, Павел Петрович раздавал его войскам на знамена, штандарты, кирасы и каски.

   Не была забыта в этом случае даже и придворная прислуга, которая с того времени получила ливрею красного цвета, бывшего цветом мальтийских рыцарей.

   Мальтийский крест царил повсюду.

  

  

   Мечты иезуитов осуществились.

   Русский православный царь стал во главе католического ордена. Политическая обстоятельства благоприятствовали целям общества Иисуса и Ватикана.

   Еще летом 1798 года, во Франции, в тулонском военном порту, шли деятельные приготовления к морской экспедиции, цель которой была окружена непроницаемой тайной.

   Известно было только, что главное начальство над этой загадочной экспедицией примет генерал Наполеон Бонапарте.

   В начале июня французский флот, состоящий из пятнадцати линейных кораблей, десяти фрегатов и из десанта в тридцать тысяч человек, вышел из Тулона.

   О военно-морских приготовлениях Франции было известно в Англии, которая хотела воспрепятствовать этим предприятиям французского флота, а потому адмирал Нельсон, находившийся в Средиземном море, узнав о скором выходе французского флота из Тулона и не имея сведений о том, куда он направится, намеревался или блокировать Тулон, или, встретив неприятеля в море, по выходе из порта, дать ему решительное сражение.

   Под начальством английского адмирала состояло четырнадцать линейных кораблей, восемь фрегатов, четыре куттера и две бригантины.

   Нельсону не удалось, однако, ни блокировать французский флот в Тулоне, ни встретиться с ним на своем пути к этому порту.

   Английская эскадра подошла к Тулону уже на третий день после ухода оттуда французского флота.

   Нельсон погнался за французами, но погоня была безуспешна.

   Между тем, 18 июня, генерал Бонапарте явился перед Мальтою, которая, несмотря на ее грозные укрепления, сдалась французам после самого непродолжительного боя, завязанного, как оказалось, только для вида.

   Завоевание Мальты стоило французам только трех убитых и шести раненых, урон же мальтийцев был еще менее.

   Предлогом для завоевания Мальты послужили какие-то неопределенные несогласия, бывшие между великим магистром мальтийского ордена, бароном Гомпешем, и директориею французской республики.

   При взятии Мальты французы овладели одним фрегатом, четырьмя галерами, тысяча двумя стами пушек и большим количеством военных снарядов.

   На Мальте французы нашли до 500 турецких невольников, которым тотчас же дана была полная свобода.

   Великий магистр ордена, барон Гомпеш, бывший до своего избрания в это звание послом римско-немецкого императора на Мальте, с шестью рыцарями отправился в Триест, под прикрытием французского флота.

   В Европе громко заговорили об измене Гомпеша, на которую, он будто бы, решился по предварительному уговору с директорией.

   С другой же стороны распостранился слух, что без его ведома шесть мальтийских рыцарей вероломно сдали Мальту французам за значительное денежное вознаграждение.

   Французский гарнизон занял Ла-Валетту, резиденцию великих магистров, а запоздавший на выручку Мальты Нельсон оставил для блокады острова несколько кораблей и снова погнался за французами.

   Когда же он услышал, что французы, засевшие в Ла-Валетте, готовы, будто бы, сдаться на капитуляцию англичан, то послал к Мальте подкрепление, предписав командиру стоявшей перед островом эскадры условия будущей капитуляции.

   Но надежды адмирала не сбылись.

   Французы и не думали вовсе уступать Мальту англичанам, которым поэтому приходилось овладеть островом вооруженною силою.

   Пришедшее в Петербург известие о взятии Мальты французами привело Павла Петровича в состояние, близкое к ярости.

   Он счел это личным оскорблением, так как Мальта принадлежала рыцарскому ордену, покровителем которого он объявил себя перед всею Европой.

   Его и прежде сильно раздражали завоевательные успехи французской республики, хотя при этом нисколько не затрагивалось его самолюбие, как русского императора.

   Теперь же он находил, что французы дерзнули прямо оказать неуважение ему, как протектору мальтийского ордена, в судьбах которого он принимал такое живое участие.

   В это время русская эскадра, под начальством адмирала Ушакова, крейсировала в Средиземном море, а турки старались отнять захваченные у них французами Ионические острова.

   В припадке сильного раздражения, император немедленно послал Ушакову рескрипт, в котором писал       о "пределах своих веру в Богом установленные законы".

   Такое состояние духа императора Павла Петровича было на руку иезуитам.

   Они понимали, что это самый благоприятный момент для того, чтобы склонить государя не только к деятельному заступничеству за разгромленный французами мальтийский орден, которому, после взятия Мальты, грозило окончательное падение, но и к принятию на себя звания великого магистра ордена.

   Избрание православного государя главою католического ордена, конечно, было нарушением устава последнего, но папа Пий VI был уже подготовлен к этому иезуитами и смотрел на религию русского царя и даже всего русского народа, как на временное заблуждение, которое усилиями мальтийцев и иезуитов должно скоро окончиться.

   Да и это крупное нарушение уставов ордена, с благословения его святейшества папы, не было первым.

   Незадолго перед тем, тем же Пием VI дано было графу Джулио Литта разрешение вступить в брак с графинею Екатериной Васильевной Скавронской, оставаясь по-прежнему в звании бальи ордена.

   Граф Литта, таким образом, явился первым и, вероятно, последним женатым монахом.

   Это выдающееся разрешение куплено было им дорогою ценою окончательного порабощения себя ордену общества Иисуса, благодаря стараниям которого оно и было дано.

   Предположение Грубера после памятной, вероятно, читателям его беседы с Родзевичем, таким образом, сбылось.

   Свадьба графа Литта с графинею Скавронской была с необычайною пышностью отпразднована 18 октября 1798 года, в присутствии государя и всей царской фамилии.

   Гавриил Романович Державин написал на это торжество оду, начинавшуюся следующими стихами:

  

   Диана с голубого неба

   В полукрасе своих лучей

   В объятия Эндимиона

   Как сходит скромною стезей...

  

   Так, по мнению поэта, сошла Скавронская в объятия Литты.

   Далее он сравнивал молодую вдову с младою виноградной ветвью, когда она, лишенная опоры, обовьется вокруг нового стебля, расцветет снова и, обогретая солнцем, привлечет всех своим румянцем.

  

   Так ты в женах, о милый ангел,

   Магнит очей, заря без туч,

   Как брак твой вновь дозволил Павел

   И кинул на себя свой луч,

   Подобно розе развернувшись,

   Любви душою расцвела,

   Ты красота, что, улыбнувшись,

   Свой пояс Марсу отдала.

  

   Молодые супруги были счастливы, и, таким образом, граф Джулио Литта недаром поработал, вдохновенный обещанием Грубера устроить его брак в пользу общины Иисуса, во главе которого в России стал аббат.

   Его усердие, как мы видели, увенчалось успехом, он склонил Павла Петровича принять на себя звание великого магистра.

   Государь еще ранее свадьбы графа Литта и Скавронской, по мысли того же Литта, действовавшего по внушению аббата Грубера, соизволил на учреждение судилища над изменником гроссмейстером бароном Гомпешем.

   Членами этого верховного трибунала были назначены князь Безбородко, князь Александр Куракин, граф Кобенцел (комтур ордена), граф Буксгевден (рыцарь прусского ордена Иоанитов), два французских дворянина, два священника из католического приората в России и барон Гейкинг.

   Этот верховный трибунал собрался в одной из зал "замха" 26 августа 1798 года.

   На этом собрании граф Литта объявил, что сдача Мальты без боя составляет позор в истории державного ордена Иоанна Иерусалимского; что великий магистр барон Гомпеш, как изменник, не достоин носить предоставленного ему высокого звания и должен считаться низложенным.

   С этим единогласно согласились члены верховного трибунала.

   Оставался вопрос, кого избрать на место барона Гомпеша.

   В разрешении этого вопроса, кроме членов трибунала, приняли участие все находившиеся в Петербурге мальтийские рыцари.

   Граф Джулио Литта и тут выступил со своим мнением.

   Он полагал, что верховное предводительство над орденом лучше всего предоставить русскому императору, который уже выразил с своей стороны такое горячее сочувствие к судьбам ордена и что, поэтому, следует просить его величество о возложении на себя звания великого магистра, если только государю угодно будет выразить на это свое согласие.

   К этому граф добавил, что такое желание выражено ему со стороны некоторых заграничных приорств и что регалии великого магистра будут привезены с Мальты под защиту в Петербург.

   Собравшиеся рыцари, подписав протест против Гомпеша и его неудачных соратников, единогласно и с восторгом приняли предложение графа Джулио Литта и постановили: считать барона Гомпеша лишенным сана великого магистра и предложить этот сан его величеству императору всероссийскому.

   С известием об этом постановлении отправили к Павлу Петровичу в Гатчину графа Литта и там был подписан акт, о поступлении острова Мальты под защиту России.

   Император окончательно выразил свое согласие на принятие сана великого магистра, и через бывшего в Риме русского посла, Лазакевича, вошел об этом в переговоры с папою Пием VI, который не замедлил дать императору ответ, исполненный чувств признательности и преданности.

   Папа называл Павла Петровича другом человечества, заступником угнетенных и приказывал молиться за него. {Е. Карнович. "Мальтийские рыцари в России".}

   29 ноября того же года это событие окончательно совершилось.

   Павел Петрович чрезвычайно сблизился с графом Литта, вследствие совместных и частых занятий и бесед по делам и о делах ордена.

   Дела эти поглощали теперь, все внимание государя, и ход их должен был, по-видимому, руководить всею внешнею политикою России.

   Граф Литта, главный виновник столь приятного для государя события, оттеснил всех прежних любимцев императора, за исключением графа Ивана Павловича Кутайсова, и получил огромное значение при русском дворе.

   За Литтою же незаметно действовали иезуиты, идя безостановочно и твердо к своей злонамеренной цели.

   Они продолжали еще вести неустанную борьбу излюбленными ими подпольными средствами с митрополитом Сестренцевичем, с одной стороны, и православною придворною партией, к которой принадлежали, между прочим, Дмитревский, Оленин и Похвиснев с дочерью и во главе которой стояла императрица Мария Федоровна.

  

  

   Близость к императору Павлу Петровичу графа Джулио Литта, ставшего после брака с графиней Скавронской горячим сторонником аббата Гавриила Грубера, ни чуть не умалила значения последнего при дворе.

   Граф Литта, напротив, всячески старался поддержать престиж иезуита, доставившего ему возможность стать обладателем любимой женщины.

   Он действовал, с одной стороны, из благодарности, а с другой, как католик, он в некоторых вопросах имел, конечно, одно мнение с членами общества Иисуса.

   Одним из таких вопросов был вопрос о соединении церквей, которым за последнее время аббат искусно занимал пылкое воображение Павла Петровича.

   Каковы были будущие условия такого соединения можно было убедиться из того, что аббат с присущим ему увлекательным красноречием не переставал указывать государю, что католичество под главенством папы есть единственный оплот монархической власти против всяких революционных попыток.

   Павел Петрович, казалось, внимал иезуиту довольно благосклонно.

   Если не католичеству под главенством папы, то католическому ордену мальтийских рыцарей государь придавал действительно значение оплота христианства и монархизма в Европе.

   Он мечтал сохранением и распространением его приготовить силу, противодействующую неверию и революционным стремлениям.

   В пылком воображении императора составлялся, план крестового против революционеров похода, во главе которого он должен был стать, как новый Готфрид Бульонский.

   С воскресшим рыцарством Павел Петрович мечтал восстановить монархии, водворить повсюду нравственность и законность.

   Ему слышались уже, как воздаяние за его подвиг, благословения царей и народов, и казалось, что он, увенчанный лаврами победителя, будет управлять судьбами всей Европы.

   Увлечение государя, проникнутого духом рыцарства, не знало пределов.

   С помощью рыцарства он думал произвести во всей Европе переворот и религиозный, и политический, и нравственный, и общественный.

   Пожалование мальтийского креста стало считаться высшим знаком монаршей милости, непредоставление звания мальтийского кавалера сделалось признаком самой грозной опалы.

   В уме государя составился обширный план относительно распространения мальтийского рыцарства в России.

   Он намеревался открыть в орден доступ не только лицам знатного происхождения и отличившимся особыми заслугами по государственной службе, но и талантам - принятием в орден ученых и писателей, таких, впрочем, которые были бы известны своим отвращением от революционных идей.

   Павел Петрович хотел основать в Петербурге огромное воспитательное заведение, в котором члены мальтийского ордена подготовлялись бы быть не только воинами, но и учителями нравственности, просветителями по части науки и дипломатами.

   Все кавалеры, за исключением собственно ученых и духовных, должны были обучаться военным наукам и ратному искусству.

   Начальниками этого "рыцарского сословия" должны были быть преимущественно "целибаты", то есть холостые.

   Император хотел также, чтобы члены организуемого им в России рыцарства не могли уклоняться от обязанности служить в больницах, так как он находил, что уход за больными "смягчает нравы, образует сердце и питает любовь и ближним". Намереваясь образовать рыцарство в виде совершенно отдельного сословия, Павел Петрович озаботился даже о том, чтобы представители этого "сословия" имели особое, но вместе и общее кладбище для всех их, без различия вероисповеданий.

   С этою целью он приказал отвести место при церкви Иоанна Крестителя на Каменном острове, постановив при этом, что каждый член мальтийского ордена должен быть погребен на этом новом кладбище.

   Слухи о беспримерном благоволении русского императора к мальтийскому ордену быстро распространились по всей Европе, и в Петербург потянулись депутации рыцарей этого ордена из Богемии, Германии, Швейцарии и Баварии.

   Все эти депутации содержались в Петербурге чрезвычайно щедро на счет русской государственной казны, и не мало рыцарей, осмотревшись хорошенько нашли, что для них было бы очень удобно остаться навсегда в России, под покровительством великодушного государя.

   Особенною торжественностью отличался прием баварской депутации, состоявшей собственно из прежних иезуитов, обратившихся, при уничтожении их общества, в мальтийских рыцарей, которые, явившись в Петербург по делам ордена, прикрыли свои иезуитские происки и козни рыцарскими мантиями.

   Павел Петрович дал баварским депутатам публичную аудиенцию собственно только как великий магистр мальтийского ордена, а не как русский император.

   Церемониймейстер этого ордена повез их утром во дворец в придворной парадной карете, запряженной шестеркою белых коней, с двумя гайдуками на запятках.

   С правой стороны кареты ехал конюший, по бокам ее шли четыре скорохода, а перед нею ехали верхом два мальтийских гвардейца.

   В богато убранной зале дворца принял император депутацию.

   Он сидел на троне, в красном супервесте, черной бархатной мантии и с короною великого магистра на голове.

   Справа около него стояли наследник престола и священный совет ордена, слева командиры, а вдоль стен залы находились кавалеры.

   Русских сановников, не принадлежавших к мальтийскому ордену, в аудиенц-зале на этот раз не было.

   Предводитель депутации, великий бальи Пфюрд, поклонился трижды великому магистру и, поцеловав поданную ему императором руку, представил благодарственную грамоту великого приорства баварского, которую Павел Петрович передал графу Ростопчину, великому канцлеру ордена.

   После того Пфюрд произнес речь, выражавшую беспредельную признательность императору за его попечения о судьбах ордена.

   На эту речь отвечал от имени императора граф Ростопчин. {Е. Карнович. "Мальтийские рыцари в России".}

   Император Павел Петрович чрезвычайно любил эффектно-декоративные зрелища и внешняя сторона рыцарских обрядностей увлекала его до чрезвычайности.

   Чтобы сделать угодное государю, был сокращен срок принятия в рыцари новициату Владиславу Станиславовичу Родзевичу, и через великого канцлера графа Ростопчина было доложено Павлу Петровичу, как великому магистру ордена, что новициат ордена Владислав Родзевич, выдержав искус, должен быть посвящен в рыцарское звание.

   Император назначил день посвящения новициата.

   Обедню в домовой церкви "замка мальтийских рыцарей" служил аббат Грубер.

   Государь, со всеми рыцарями, кавалерами и новициатами, находился в церкви.

   Принимателем в орден Родзевича он назначил графа Литта.

   Владислав Станиславович, согласно требованию обряда, при шел еще до начала обедни, в широкой неподпоясанной одежде, белой длинной рубашке.

   Эта одежда означала ту полную свободу, которой новициат пользовался до поступления в рыцарство.

   Родзевич стал на колени, а граф Джулио Литта дал ему в руки зажженную свечу.

   - Обещает ли иметь особое попечение о вдовах, сиротах беспомощных и о всех бедных и скорбящих? - спросил граф.

   - Обещаю!

   Граф вручил Родзевичу обнаженный меч.

   - Меч этот дается тебе на защиту бедных, вдов, сирот и для поражения всех врагов католической церкви...

   Затем граф Литта ударил Родзевича своим обнаженным мечем три раза плашмя по правому плечу.

   - Хотя удар этот и наносит бесчестие дворянину, но он должен быть для тебя последним! - сказал граф, ударив в третий раз.

   Родзевич поднялся с колен и три раза потряс своим мечем, угрожая врагам католической церкви.

   - Вот шпоры, - подал граф Владиславу Станиславовичу золотые шпоры, - они служат для возбуждения горячности в конях, а потому должны напоминать тебе о той горячности, с какою ты обязан исполнять даваемый теперь обет. Ты будешь носить их на ногах в пыли и грязи и да знаменует это твое презрение к сокровищам, корысти и любостяжанию.

   После этого началась обедня, по окончании которой и состоялся окончательный прием в число рыцарей Владислава Родзевича.

   - Хочешь ли ты повиноваться тому, кто будет поставлен твоим начальником от великого магистра?

   - В этом случае я обещаюсь лишить себя всякой свободы... - отвечал принимаемый.

   - Не сочетался ли ты браком с какою-нибудь женщиною?

   - Нет, не сочетался.

   - Не состоишь ли порукою по какому-нибудь долгу и сам не имеешь ли долгов?

   - Не состою и не имею.

   По окончании этого допроса Родзевич положил руки на раскрытый перед ним на аналое "Служебник" и торжественно обещался до конца своей жизни оказывать безусловное послушание начальнику, который будет ему дан от ордена или великого магистра, жить без всякой собственности и блюсти целомудрие.

   На первый раз, в знак послушания, он, по приказанию графа Литта, отнес "Служебник" к престолу и принес его обратно, прочитал вслух подряд 150 раз "Отче наш" и столько же раз канон Богородицы.

   Когда Родзевич окончил чтение молитв, граф показал ему вервие, бич, гвоздь, столб и крест, объяснив, какое значение имели эти предметы при страданиях Господа нашего Иисуса Христа.

   - Вспоминай обо всем этом как можно чаще... - сказал он ему.

   Родзевич, в знак послушания этому совету, низко наклонил голову.

   Граф накинул ему на шею вервие.

   - Это ярмо неволи, которое ты должен нести с полною покорностью.

   Наконец Родзевича окружили другие рыцари, облекли его в орденское одеяние, при пении псалмов, и каждый троекратно целовал его в губы, как своего нового собрата.

   В числе новициатов ордена мальтийских рыцарей присутствовал в церкви и граф Казимир Нарцисович Свенторжецкий.

   Иван Павлович Кутайсов исполнил свое слово и через несколько дней после свидания с ним графа Свенторжецкого, последний был назначен в распоряжение князя Куракина, с значительным по тому времени окладом содержания и с обязанностью исполнять поручения по делам мальтийского ордена.

   Не прошло после этого и месяца, как граф был представлен императору и получил придворное звание камер-юнкера.

   Этим он обязан был совокупным усилиям Кутайсова и аббата Грубера.

   Оба они успели заинтересовать Павла Петровича в личности графа Казимира, отпрыска будто бы знаменитой польской фамилии, всегда бывшей в польском государстве на стороне короля.

   Они представили его, как сына набожного отца, отдавшего все свое состояние монастырям и завещавшего сыну лишь доброе имя и меч.

   - Чем же он жил до сих пор? - спросил государь.

   - Он, по завещанию его родителя, пансионер общества Иисуса, - отвечал аббат Грубер.

   - Почему же он не в мальтийском ордене?

   - Он новициат, ваше величество... Но обет безбрачия... был бы тяжел... для него... для его пылкого темперамента... - потупив глаза, отвечал аббат.

   - Я вообще нахожу, что обет безбрачия далеко не самое нравственное учреждение в мальтийском ордене... Блюдящий святость домашнего очага столь же, если не более, достоин уважения, чем извращающий свою природу, даже противно воле Божией... Еще при создании мира Господь сказал: "Скучно быть человеку одному, сотворим ему помощницу, подобную ему..." Что вы скажете на это, аббат?

   Государь окинул Грубера быстрым взглядом.

   - Оженившийся добро творит, неоженившийся лучше творит... - говорит апостол, - отвечал аббат.

   - Все это так, но как сопоставить это со словами, вложенными библией в уста нашего Создателя, да еще к людям, бывшим в состоянии райского блаженства?

   - Господь снисходил, видимо, и к тогда бывшим человеческим немощам... Дав первому человеку жену, он наказал затем его за непослушание... В нашем ордене и в ордене святого Иоанна послушание стоит выше безбрачия... Его святейшество, разрешив брак графу Литта, видимо, согласен со взглядами вашего величества... Светлые умы сходятся...

   Павел Петрович приятно улыбнулся.

   - Надо будет мне списаться с его святейшеством по этому вопросу... - произнес, как бы про себя, Павел Петрович.

   Аббат молчал, зная, что император часто вслух выражает свои мысли, но не любит, когда прерывают их ответами, которых не требуется.

   - Я желал бы видеть его... Я слышал, он очень красив... - обратился Павел Петрович уже прямо к собеседнику.

   - Весь род Свенторжецких отличался и физической красотой, и высокими нравственными качествами...

   - Я назначу ему день, когда он может быть мне представлен... - сказал государь, - скажите ему это...

   Аббат Грубер низко поклонился и вышел из кабинета, где происходил этот разговор.

  

  

   Идя к своей цели в деле отвлечения графа Ивана Павловича Кутайсова от православной партии, привлечением на свою сторону фрейлины Похвисневой посредством брака ее с графом Свенторжецким, иезуиты, с аббатом Грубером во главе, не забывали бороться и против своего еще более опасного врага, митрополита Станислава Сестренцевича.

   Они знали, что последний, несмотря на то, что был католическим епископом, далеко не разделял их проекта соединения восточной и западной церквей под властью папы, а напротив, желал придать полную самостоятельность католической церкви в России под властью местного епископа и заявлял, что "папская власть над всем католическим миром обязана своим происхождением только крайнему и глубокому невежеству средних веков, когда многие из латинских епископов не умели даже писать".

   Последнее домогательство митрополита было уже совершенно противно их интересам.

   Папа, живший в Риме, не был для них так опасен, как епископы, силившиеся подчинить себе общество иезуитов наравне со всеми монашескими орденами.

   Митрополит римско-католических церквей в России Станислав Сестренцевич, бывший сперва в военной службе, а затем посвятивший себя служению церкви, был человек прямого, открытого характера и по старой военной привычке рубил с плеча. Понятно, что орден иезуитов, обладавших совершенно противоположными качествами, не внушал ему ни малейшей симпатии.

   Выдвинулся Сестренцевич по следующему случаю.

   Когда в 1770 году было сделано покушение на жизнь короля Станислава Понятовского, Сестренцевич, бывший в ту пору виленским суффраганом, не затруднился выступить на церковной кафедре с обличительною речью против своеволия и бурливости своих соотечественников, не щадя при этом могущественных магнатов.

   Речь молодого епископа была как бы политической его исповедью и обратила на него внимание императрицы Екатерины II, поставившей его вскоре после присоединения Белоруссии к России, во главе католической церкви в империи.

   Приезжая в Петербург, епископ представлялся обыкновенно великому князю Павлу Петровичу, который чрезвычайно полюбил прелата, умевшего толково поговорить и о выправке нижнего военного чина, и о пригонке аммуниции, и об ие