Гейнце Николай Эдуардович - Коронованный рыцарь

исаны груды бумаги, сообщены во все города России приметы "бежавшей из родительского дома, - как значилось в официальных бумагах тайного советника девицы Зинаиды Владимировны Похвисневой, - 20 лет от роду"; вошли даже в сношение по этому поводу с русскими посольствами за границей, но несмотря на все эти принятые меры, розыски были совершенно безуспешны.

   Было, конечно, как это всегда бывает, захвачено ретивыми провинциальными полицейскими чинами несколько "подозрительных девиц", одна даже была привезена в Петербург, но оказалась дочерью московского купца, бежавшей из-под родительского крова с избранником своего сердца и частью мошны своего родителя, причем избранник воспользовался последнею, бросил предмет своей страсти на произвол судьбы в одном из губернских городов.

   Дело о бежавшей из родительского дома девицы Посвихневой принуждены были, в конце концов, "предать воле Божией".

   В Петербурге толки стали несколько стихать.

   Они перешли в глубь России, приняв уже совершенно сказочную, фантастическую форму.

   На берегу Невы появились другие злобы дня: о несчастной Похвисневой забыли.

   Забыл о ней даже и граф Казимир Нарцисович.

   Совершив свое страшное дело и скрывшись в глубь Таврического сада, он этим счастливо избежал встречи с выбежавшей из дома Полиной, так как другой дорогой, через обрушившийся забор, успел вернуться в дом Похвисневых.

   Его отсутствие даже не заметили.

   Он остался дольше других и после отъезда гостей принял самое горячее участие в розысках пропавших сестер.

   Он имел мужество обойти Таврический сад вместе со слугами и встретить там Полину.

   Первое мгновение появления несчастной, как две капли воды похожей на сестру девушки в конце одной из аллей сада произвело на графа такое же впечатление, как и на горбуна, но он силой воли заставил себя пойти вперед, тем более, что его сопровождало двое слуг.

   Возвратив Полину в дом, он поехал к генерал-губернатору Палену и изложил таинственное происшествие в семье Похвисневых.

   Казимир Нарцисович казался убитым безысходным горем.

   Вернувшись домой, он застал у себя горбуна, которому передал условленные деньги, а от него получил вынутую им из шеи покойной Зинаиды Владимировны роковую иглу.

   Граф около двух недель безвыходно сидел дома.

   Он действительно заболел от перенесенной им нравственной ломки.

   - Свалит такое горе... Накануне свадьбы вдруг беследно пропадет красавица-невеста... Как они любили друг друга... Каково-то ему, бедному... И как раз это случилось в день ее рождения... при нем... - сожалели о графе в обществе, узнав о его болезни.

   Первый визит совершенно оправившийся и пришедший в себя граф сделал Ирене Станиславовне, которой и возвратил, как было условлено, иглу.

   Оленина приняла его с обворожительной любезностью и наградила серьезным согласием на его предложение быть его женою.

   Решено было выждать время, когда, во-первых, она сделается матерью, а во-вторых, когда толки об исчезновении его первой невесты несколько поулягутся.

   Прошло, как мы уже сказали, несколько месяцев.

   У Олениной родился сын, которого она, в честь отца, назвала Виктором.

   Месяца через три после этого в петербургском обществе разнесся слух, что граф Казимир Нарцисович Свенторжецкий женится на красавице-вдове Олениной.

   Вскоре слух этот подтвердился.

   В июле 1800 года состоялась пышная великосветская свадьба графа Свенторжецкого и Ирены Олениной.

   Ирена Станиславовна, пользуясь правами вдовы капитана мальтийской гвардии, успела проникнуть в высший петербургский свет и даже быть представленной ко двору.

   Повсюду она сумела обворожить собой и мужчин, и женщин.

   Эта свадьба была первая злоба для великосветского Петербурга, заставившая отойти на второй план таинственное исчезновение Зинаиды Похвисневой.

   Молодые супруги переехали в собственный великолепный дом на Английской набережной.

   Относительно Ивана Павловича Кутайсова Ирена оказалась права.

   Исчезновение фрейлины Похвисневой, конечно, произвело и на него сильное впечатление и он несколько дней ходил, как потерянный, но вскоре позабыл о своем увлечении и окончательно утешился у ног своей ненаглядной Генриетты Шевалье, удвоившей свои ласки, перемешанные с капризами, которые придавали первым особую пикантность.

   Граф, таким образом, остался в руках католической партии вообще, и иезуитов в частности.

   Второй петербургской злобой дня был переезд высочайшего двора во вновь отстроенный Михайловский замок.

   Постройка его началась, по повелению императора Павла Петровича, в 1796 году.

   Известно, что Павел Петрович принадлежал к масонству, - он был введен в несколько масонских лож своим наставником графом Паниным, который был членом во многих масонских ложах.

   Мистик по натуре, государь верил в сны и предзнаменования. Мы упоминали уже о видении ему его прадеда, Петра I.

   Известен также и его сон перед днем вступления на престол. Ему снилось, что его три раза поднимает к небесам какая-то невидимая сила.

   О постройке дворца рассказывали в Петербурге следующее.

   Однажды, солдату, стоявшему в карауле при Летнем дворце, явился в сиянии юноша и сказал оторопевшему часовому, что он, архангел Михаил, приказывает ему идти к императору и сказать, чтобы на месте этого старого Летнего дворца был построен храм во имя архистратига Михаила.

   Солдат донес о бывшем ему видении по начальству, и когда об этом доложили императору, он ответил:

   - Мне уже известно желание архангела Михаила; воля его будет исполнена.

   Вслед за тем государь распорядился о постройке нового дворца при котором должна быть построена и церковь во имя архистратига Михаила, а самый дворец было приказанно называть Михайловским замком.

   Закладка замка происходила 26 февраля 1797 года, а готов был он в 1800 и 8 ноября состоялось его освящение, одновременно с освящением и его церкви.

   Освящение отличалось большою торжественностью.

   Государь и великие князья ехали верхом.

   Государыня, великие княгини и первые чины двора ехали в церемониальных каретах от Зимнего дворца к замку, между выстроенными полками, при колокольном звоне по всему городу.

   Церковь освящал митрополит Амвросий, в сослужении со всем святейшим синодом.

   Митрополит после освящения удостоился получить от Павла в награду бриллиантовый иерусалимский крест.

   Наружный вид замка при основании его был великолепен.

   На всех фасадах красовались мраморные статуи, вазы и разные фигурки, служашие теперь украшением Зимнего дворца.

   Замок представлял образец архитектуры итальянского возрождения; его окружали рвы с подъемными мостами, брустверы, чугунные решетки и прочее.

   Замок имел двадцать бронзовых пушек двадцатифунтового калибра со всеми нарядами, расставленных в разных местах на платформах.

   Внешний вид замка - четыреугольник, в поперечнике сорок девять сажен.

   Внутри замка три двора, в середине главный, в виде восьмиугольника, в Фонтанке - имеющий форму пятиугольника, и на углу к Царицыну лугу - треугольника.

   Вход в замок через трое ворот: Воскресенские, с портиками и колоннами полированного гранита, с украшениями из пудожского камня, ведут в главный двор; на этот двор позволялось въезжать лишь членам императорского семейства и посланникам, Рождественские - чугунные со стороны Большой Садовой улицы, и Зачатьевские - с Фонтанки.

   Наружные фасады замка не одинаковы, каждый принадлежит к особому ордену.

   Главный фасад из красного и серого мрамора, подвал и нижний этаж выстроены из тесаного гранита.

   Остальные части стен окрашены в красноватый цвет, происхождение которого приписывалось современниками рыцарской любезности императора.

   Говорили, что одна из придворных дам явилась однажды в перчатках такого цвета и император послал одну из этих перчаток в образец составителю этой краски.

   После окраски замка в этот цвет, многие петербургские домовладельцы поспешили окрасить и свои дома в такой колер.

   По сторонам Воскресенских ворот стояли две большие пирамиды с трофеями, вензелями и медальонами.

   Сверх карниза возвышался фронтон, украшенный историческими барельефами из пудожского камня; над фронтоном мраморный аттик и императорский герб, поддерживаемый двумя фигурами Славы.

   Две ниши в нижнем этаже, по обеим сторонам среднего выступа украшены двенадцатью колоннами ионического ордена.

   Главный карниз и парапет из разноцветных мраморов, как и фриз, на котором бронзовыми буквами надпись:

   "Дому твоему подобает святыня Господня в долготу дней".

   Противоположный этому главному фасаду, обращен к Летнему саду, имеет большое крыльцо из сердобского мрамора, на котором размещены десять дорических колонн, поддерживающих балкон.

   На самой середине фасада возвышается аттик с лепными украшениями; по сторонам спуска назначено было поставить колоссальные бронзовые статуи Венеры и Геркулеса Фарнезского.

   На третьем фасаде, к Фонтанке, сделан полуциркульный выступ с шестью колоннами дорического ордена, архитравом, карнизом, фризом и баллюстрами, окружающими балкон.

   Над выступом купол и сторожевая башня с древками, которая была назначена для поднятия штандарта, когда государь находился в замке.

   К Большой Садовой улице четвертый фасад был с обширным высоким крыльцом из серого гранита, длиною в 14 сажен, шириною в пять, служащим для входа в церковь.

   На двух углах крыльца поставлены были вазы, по бокам входа - четыре мраморные половинчатые колонны; в нишах первого этажа лепные украшения, а второго - статуи, изображающие Веру и Надежду; над окном второго этажа - барельефы четырех евангелистов из белого каррарского мрамора, а по бокам изображение святых апостолов Петра и Павла, а посредине вызолоченный крест, на карнизе лепнины ангельские головки.

   Купол, четыре канделябра над колонною и шпиль были вызолочены.

   Михайловский замок окружала каменная стена вышиною в сажень; к замку от Большой Садовой вели три липовые и березовые аллеи, посаженные еще при императрице Анне; каждая из них упиралась в железные ворота, украшенные императорскими вензелями.

   Перед замком расстилался обширный плац, окаймленный с обеих сторон садами.

   На плащу был поставлен и освящен вместе с Михайловским замком памятник Петру Великому.

   Император изображен в римской тоге, с лавровым венком на голове и с фельдмаршальским жезлом в правой руке. На монументе надпись:

  

  

   Мысль соорудить этот памятник принадлежит императрице Анне Ивановне, предполагавшей поставить его на Васильевском острове, на площади коллегии, отлит он был в царствование Елизаветы Петровны графом Растрелли, или вернее литейщиком Мартилли.

   В царствование Екатерины II он лежал на берегу Невы у Николаевского моста под навесом, и только по повелению Павла Петровича поставлен на настоящее место.

   На другой стороне плаца возвышаются два каменных двухэтажных павильона, предназначенных тогда для жилья дворцовых служителей.

   Теперь в них помещается фехтовальная зала и гальваническое заведение.

   От павильонов шла широкая кленовая аллея, разделяя с одной стороны Михайловский манеж, а с другой здание бывшей берейтерской школы.

   Оба эти здания принадлежат к времени императора Павла; они тогда входили в черту решетки, отделявшей пространство, занятое садами и дворцом императорским, простиравшееся от Симеоновского моста по Караванной и Итальянской до Екатерининского канала. {М. И. Пыляев. "Старый Петербург".}

   Внутренняя отделка и меблировка замка вполне соответствовали его внешней отделке.

   Понятно, что весь Петербург заговорил об этом чуде архитектуры и декоративного искусства.

   Переезд императорской фамилии в Михайловский замок состоялся почти через три месяца после его освящения, а именно 29 января 1801 года.

   Император был очень доволен новосельем, несмотря на то, что в замке было несколько мрачно и очень сыро.

   На другой день, 30 января, был дан по случаю переезда большой бал, в числе приглашенных на котором был граф Казимир Нарцисович и графиня Ирена Станиславовна Свенторжецкие.

   Все любовались на выдающихся красотой молодых и счастливых супругов.

   На этом же балу были супруги Похвисневы, исхудавшие, состарившиеся до неузнаваемости.

   Их печальные лица только и напоминали кое-кому из присутствующих о бесследно исчезнувшей более полутора года тому назад их дочери - тоже выдающейся красавицы, Зинаиды Владимировны.

  

  

   Горбун, вполне уверенный, что выполнил свою страшную работу в Таврическом саду с такою предусмотрительною осторожностью, которая характеризуется словами: "комар носа не подточит", был совершенно покоен даже в первые дни горячих розысков так загадочно и так бесследно исчезнувшей фрейлины Похвисневой.

   С полученными от графа Казимира Нарцисовича деньгами, он прямо отправился на Васильевский остров и бесцеремонно поселился в одной из комнат опустелого дома Белоярцевых.

   Марья Андреевна по-прежнему занимала свои две комнаты, а остальные стояли пустыми и были не только необитаемы, но и не посещаемы молодой хозяйкой.

   Афимья властовала на кухне, и не она, конечно, воспрепятствовала бы своему приятелю расположиться в доме, как у себя.

   Пребывание в доме горбуна не удивило и Марью Андреевну, так как он и при жизни ее теток, как она называла сестер Белоярцевых, и после их смерти почасту и подолгу жил в доме.

   Совершенно спокойный за то, что полицейские ищейки ничего не откроют в порученных им розысках исчезнувшей красавицы, горбун напряг весь свой ум на обдумывание подробностей своего плана овладеть Марьей Андреевной, которая представлялась сластолюбивому уроду тем лакомым куском, на который он смотрел, как кот на сало.

   Спрятав ларец с драгоценностями и полученными от графа положенными туда же деньгами, он взял из них небольшую сумму, на которую и купил себе белья и платья.

   Он оделся почти франтом, но эта франтоватость еще более резко выделяла его физическое безобразие.

   Это, впрочем, не помешало Афимье искренно воскликнуть по его адресу:

   - Ишь какой молодец... Хоть сейчас под венец веди... чего ей, хамскому отродью, надо... Какого рожна... Тоже барышня подзаборная...

   Этот последний эпитет был сказан по адресу Марьи Андреевны, в планы относительно которой горбуна Афимья была всецело посвящена.

   - Тсс... Молчать, не сметь обижать мою невесту!.. - визгливо крикнул на нее горбун.

   Старуха умолкла, и направившись к своему заветному шкафику, приложилась к рюмочке, до которой была большая охотница и ежедневно к вечеру еле держалась на ногах и ворочала языком.

   Марью Андреевну это не тревожило - она умела обходиться и без услуг старухи.

   Ввиду такого качества прислуги, она, впрочем, была почти рада, что в доме живет горбун, все-таки мужчина, а то по ночам ей становилось жутко, так как она хорошо знала, что Афимья спит, что называется, без задних ног и ее не в состоянии разбудить даже иерихонские трубы.

   Марья Андреевна, по-прежнему, мягко и ласково, обращалась с горбуном.

   Последний приписывал это, со свойственным всем уродам самомнением, исключительно сильно скрасившим его, по его мнению, костюму и опрятности.

   Он стал даже почти мечтать о возможной взаимности, без всяких подвохов, но решился, однако, действовать соблазном своего богатства и своих драгоценностей, на которые, он знал, так падки женщины.

   - И не скучно вам, Марья Андреевна, так бобылкой жить? Все вы одна, да одна... Надо бы вам и о женишке помыслить... - начал однажды вечером горбун, прийдя в комнату Марьи Андреевны, вышивавшей в пяльцах какой-то затейливый рисунок.

   - Нет, мне не скучно, я работаю, читаю и не вижу как летит время.

   - Эх, молодость, молодость! Не заметите, как пройдет она, без мужа, без опоры и трудно жить станет. Ужели, кабы хороший человек нашелся, вы бы замуж за него не пошли?

   - Отчего же, коли по сердцу пришелся бы, пошла, - просто ответила Марья Андреевна.

   - По сердцу... Что по сердцу... Поживете, слюбитесь, был бы человек обстоятельный, богатый, любил бы да холил вас, - вот и счастье...

   - Пожалуй, что и так.

   - Подарки бы дарил. Засыпал бы всю камнями самоцветными... А то - по сердцу... Такой, конечно, и придется по сердцу...

   - Да где же достать такого? - усмехнулась Марья Андреевна и посмотрела на горбуна своими лучистыми глазами.

   Вдруг взгляд ее потускнел.

   Она впервые заметила и поняла взгляд горбуна.

   Он оглядывал всю ее рослую, пышную фигуру с таким нескрываемым плотским вожделением, что она невольно вздрогнула и потупилась.

   - Я вам покажу, у меня есть кой-какие вещички... - проговорил горбун, не заметивший действия своего взгляда на молодую девушку.

   Он вышел и через несколько минут вернулся с ларцем.

   - Это что же такое?..- спросила Марья Андреевна, оправившись от смущения и даже в душе упрекнувшая себя за появившиеся в ее голове дурные мысли относительно убогого человека.

   "Это мне только так показалось..." - решила она в своем уме.

   - А вот поглядите... Может понравятся, так и ваши будут...

   Горбун открыл ларец.

   Свет двух свечей, горевших на, столе, к которому были прислонены пяльцы, осветил пачки ассигнаций, кучки золота и отразился и заиграл в самоцветных камнях.

   Марья Андреевна даже привстала из-за пялец...

   - Откуда это у тебя?.. - удивленно воскликнула она.

   - Мое-с все, барышня, касаточка... мое-с... нажитое... добытое... Молви слово ласковое, все... твое будет... - почти задыхаясь, пропищал горбун.

   Марья Андреевна удивленно взглянула на него.

   - Как это мое?.. - строго спросила она, увидав тоже поразившее ее выражение в глазах горбуна.

   - Так... твое... касатка... за любовь... Коли со мной под венец пойдешь, под честный... - прошептал горбун, пораженный строгим тоном и суровым взглядом Марьи Андреевны.

   - Вот что, - продолжала уже сердито она, - убери ты эти свои сокровища, невесть откуда тобою добытые, и шутки шутить со мною тоже оставь, не то я рассержусь всерьез...

   Глаза ее блеснули гневом, щеки пылали, она протянула руку.

   - Иди вон!..

   Горбун весь съежился перед этой рослой красавицей, достаточно сильной, чтобы взять его за шиворот и выкинуть из дому, не заставил себе повторять приказание, захлопнул ларец и выскользнул из комнаты.

   - Добром не хочешь моей быть, силой возьму... - прошептал он.

   Марья Андреевна не слыхала этой угрозы.

   Она в волнении стала ходить взад и вперед по комнате.

   Волнение, впрочем, вскоре улеглось и Марья Андреевна даже улыбнулась, вспомнив фигуру влюбленного горбуна, выскользнувшего из ее комнаты.

   Эта смешная сторона происшедшей сцены вызвала более спокойные мысли.

   С свойственной ей добротой она тотчас же и нашла извинение поступку горбуна. "Он любит, разве обиженные природой не смеют любить! Он, конечно, не повторит своего предложения!"

   На этом она успокоилась и даже раскаялась, что обошлась с ним уже чересчур сурово.

   Горбун не уезжал из дому, но, видимо, избегал встречи с Марьей Андреевной.

   Прошло около двух недель.

   Однажды, после вечернего чая, молодая девушка вдруг почувствовала какую-то странную сонливость и, приписав ее тому, что она в этот день встала ранее обыкновенного, поспешно разделась и легла в постель, позабыв даже, против своего ежедневного обыкновения, запереть дверь своей комнаты.

   Ее ожидало роковое пробуждение.

   Взглядом полным отчаяния, оглядела она свою комнату и этот взгляд загорелся злобным огнем, остановившись на крепко спящем на ее постели горбуне.

   Она поняла все.

   Как была, в одной рубашке, вскочила она с постели и стала сбрасывать все, что могло легко воспламениться, в углы комнаты и кругом постели.

   Взяв несколько коробок спичек, она начала приводить в исполнение мгновенно зародившуюся в ее мозгу мысль.

   Она подожгла бумагу, платье, белье, сваленное ею в кучу, затем выбежала на двор и, набрав в полуразрушенных сараях соломы и щепок, снова вернулась в дом, разбросала этот горючий материал по комнатам и тоже подожгла.

   Ее усилия увенчались успехом.

   Скоро пламя охватило сухой деревянный дом и перешло на надворные постройки.

   Сбежавшийся народ и прибывшие пожарные стали отстаивать соседние дома.

   Спасти горевшее здание не представлялось ни малейшей надежды.

   Его отдали в жертву пламении.

   Дом сгорел, как свеча, похоронив под своими развалинами обгоревшие трупы горбуна и пьяной Афимьи.

   На дворе горевшего дома взяли Марью Андреевну, в одной рукашке, совершенно обезумевшую и с диким хохотом передававшую о своем преступлении и его причинах.

   Полиция арестовала ее.

   К вечеру на том месте, где стоял дом Белоярцевых, торчали одни остовы печей с трубами и лежал пласт угольев с кое-где еще дымившимися большими головнями.

   Дом сгорел до тла, со всеми надворными постройками.

   Среди этих обгорелых развалин были найдены два совершенно обуглившихся скелета и несколько небольших слитков золота.

   Обыватели-соседи всю ночь заливали из ведер дымящееся пожарище.

   Весь Васильевский остров заговорил об этом пожаре и главное о его причине.

   Малейшие подробности составляли злобу дня.

   Вскоре узнали, что поджигательница, посаженная в тюрьму, найдена повесившеюся в своей камере.

   Ввиду того, что пожар при такой необычайной обстановке случился в то время, когда еще было жгучее известие об исчезновении красавицы-фрейлины, в умах обывателей Васильевского острова воспоминание об этих двух случаях общественной жизни Петербурга слилась как бы в одно неразрывное целое.

   Мы знаем, что они были близки к истине, соединяя совершенно бессознательно эти два происшествия.

  

  

   Прошло около двух лет.

   На месте, где находился дом Белоярцевых, тянулся пустырь, занесенный снегом.

   Печи были разобраны соседями по кирпичу для хозяйственных надобностей.

   Было 11 марта 1801 года.

   Поздним вечером по Большому проспекту Васильевского острова поспешно, насколько ему позволяли лета, шел старик-странник, в рваном нагольном тулупе, шапке-треухе, с суковатой длинной палкой в руках и с котомкой за плечами.

   Дойдя до места, где стоял когда-то дом Белоярцевых, он в недоумении остановился.

   Этот странник был вернувшийся с богомолья в Петербург, навестить свою дочь, поглядеть на нее еще разок перед смертью - Пахомыч.

   Несколько раз прошел он взад и вперед мимо места, где был дом, в котором жила его дочь, вглядываясь в местность.

   Он не ошибался, именно здесь, на углу 8-й линии, стоял дом Белоярцевых, но теперь его не было и следа.

   Он вошел справиться в соседние с пустырем ворота.

   Словоохотливая прислуга обывателей домика, стоявшего, как и бывший дом Белоярцевых, в глубине двора, радушно приняла странника.

   - А где тут, родимые, был дом Белоярцевых? - спросил он.

   - Эк, хватился, был да спыл и быльем порос. А тебе кого надо-то?

   - Там знакомые были барышни.

   - Померли обе давно.

   - А дом?

   - Сгорел.

   Пахомычу рассказали подробно всю историю пожара, в котором погибли горбун и старуха-стряпка. Объяснили причину и сообщили о самоубийстве несчастной опозоренной поджигательницы.

   - Случилось это вскоре как пропала из Петербурга одна фрейлина-красавица. Так до сих пор и не нашли ее! - прибавили передавшие эту грустную повесть.

   Они не знали, что рассказывают отцу о несчастии дочери. Пахомыч сидел, как пораженный громом.

   Каждое слово этой правдивой повести острым ножем вонзалось в его сердце.

   - Ишь дела какие! - подавленным голосом сказал Пахомыч, встав с лавки кухни, где сидел. - Прощенья просим за беспокойство! - поклонился он в пояс находившимся в кухни и вышел.

   Ранняя зимняя ночь уже спустилась над Петербургом.

   Торопливо шел Пахомыч через Исаакиевский мост по Невской перспективе, и счастливо избегнув ночного обхода, дошел до резиденции государя - Михайловского замка.

   Он знал, что государь каждое утро присутствует на разводе на Коннетабльском плацу, посредине которого возвышался памятник Петру Великому.

   Пахомыч решил лично принести повинную государю во всем происшедшем в Таврическом саду в ночь на 3 мая 1799 года, и указать место, где зарыта без гроба несчастная Похвиснева.

   - Не одного горбуна это дело. Пусть государь-батюшка велит разыскать и других злодеев.

   Добравшись до плаца, Пахомыч тяжело дышал от усталости и волнения и в изнеможении не сел, а упал на ступени памятника Петра Великого.

   Он решил дождаться света и государя.

   Он не дождался ни того, ни другого. Не успел он сесть, как его вдруг что-то кольнуло в сердце. Он схватился за него руками и откинулся спиной на пьедестал памятника.

   Ранним утром нашли его окоченевший труп в сидячем положении. Он умер от разрыва сердца.

   В эту же ночь в Михайловском замке дежурный гоф-фурьер сделал в своем журнале следующую отметку.

   "Сей ночи, в первом часу, с 11-го на 12 число, скончался скоропостижно в Михайловском замке государь император Павел Петрович".

   Скажем несколько слов о судьбе остальных главных действующих лиц нашего правдивого повествования.

   Аббат Гавриил Грубер, избранный в начале царствования императора Александра I "генералом" восстановленного в России ордена иезуитов, погиб в огне в ночь на 26 марта 1805 года, во время страшного пожара дома католической церкви, где он жил после изгнания из этого дома митрополита Сестренцевича, возвращенного новым государем из ссылки и снова ставшего во главе католической церкви в России.

   В Петербург возвратился и граф Литта с супругой.

   Владимир Сергеевич Похвиснев вышел в отставку и жил на покое с женой и неизлечимо-больной дочерью Полиной.

   Иван Сергеевич Дмитревский умер вскоре после исчезновения Зинаиды Владимировны.

   Граф и графиня Свенторжецкие достигли глубокой и почетной старости.

   Сын Ирены Станиславовны, по ее уверению, от первого брака, умер на пятом году, от оспы.

   От брака с графом Казимиром Нарцисовичем у ней было шесть человек детей: четыре сына и две дочери. Граф и графиня вырастили их, вывели на блестящую дорогу сыновей, пристроили дочерей и дождались внуков.

   Словом, жизнь их потекла безмятежно и счастливо. Возмездие за их преступления, видимо, ожидало их на небесах.

   Земля, как это зачастую бывает, не только терпела, но даже баловала злодеев.