Гейнце Николай Эдуардович - Коронованный рыцарь

я.

   Около нее на низеньком золоченом столике стоял недопитый стакан какого-то домашнего питья и лежал флакон с солями.

   Интересное положение молодой вдовы было действительно интересно, в полном смысле этого слова.

   Есть женщины, которым придает особую прелесть, особую пикантность то положение, которое на языке гостиных называется "интересным".

   Это бывает, впрочем, как исключение.

   В большинстве случаев эпитет "интересное", присоединяемый к положению беременной женщины, звучит, если не явной насмешкой, то содержит в себе немалую дозу иронии.

   Ирена Станиславовна принадлежала к исключению, к счастливому меньшиству.

   Ее красота приобрела еще большую, притягивающую к себе соблазнительность.

   Ее щеки горели лихорадочным румянцем, блеск глаз смягчался очаровательной томностью, полураскрытые губы выдавали сладострастие ее натуры.

   Некоторая опухлость лица не исказила черт, а напротив, смягчала их резкость, а несколько раздобревшее тело на полуобнаженных руках придало им розоватую прозрачность.

   Граф Казимир Нарцисович оценил все это взглядом знатока и был очарован обворожительной хозяйкой с первой минуты своего появления в будуаре Ирены Станиславовны.

   Он положительно ел ее своими разгоревшимися глазами и жадно вдыхал насыщенный раздражающими ароматами воздух будуара.

   Ирена Станиславовна, конечно, заметила состояние своего гостя.

   - Простите, что я побеспокоила вас... - томно сказала она. - Благодарю вас, что вы исполнили каприз скучающей больной, всеми покинутой женщины...

   Она подала ему руку. Он прильнул к ней жадным поцелуем.

   - Помилуйте... - заговорил он. - Ваша записка была лучем света в мраке моей будничной жизни.

   Она в это время жестом пригласила его сесть на кресло, ближе чем следовало поставленного у канапе.

   Он сел.

   Его колени касались кружев ее капота. Ему казалось, что эти кружева жгли ему ноги.

   - Ни на минуту без фраз... - уронила Ирена.

   - Поверьте, что это далеко не фраза... Это вырвалось прямо из сердца.-

   - Принадлежащего другой... - как бы вскользь вставила Ирена.

   Он сделал гримасу. Ирена звонко рассмеялась.

   - Что бы сказала ваша невеста, увидав вашу физиономию при воспоминании о ней?.. Вы, однако, искусный актер.

   - Я... актер...

   - Это одно только может служит ей в данном случае утешением...

   - Я вас не понимаю...

   - Если бы теперь я не знала заведомо, что вы играете передо мной комедию, я могла бы подумать, что вас женят насильно ваши родители.

   Она снова захохотала.

   - Если вам доставляет развлечение смеяться надо мною, то мне, как гостю, ничего не остается делать, как bonne mine a mauvais jeu и выносить безропотно насмешки больной, скучающей, но при этом очаровательной женщины, - сказал граф.

   - Это делает честь вашей кротости и незлобивости. Но, позвольте спросить, с каких пор считается насмешкой простое нежелание быть ее предметом?..

   - Эти слова для меня непонятны...

   - Однако, граф, какой вы стали несообразительный! Сейчас видно, что вы влюблены... Все влюбленные, как известно, становятся очень глупыми.

   - Я заключаю из этого, что вы самой природой лишены возможности видеть умных людей... При вас все становятся глупыми.

   - Тонкая насмешка, я даже не называю это комплиментом...

   - Далеко нет, это мое искреннее мнение.

   - Пусть так... Но вы-то поглупели не от меня... При мне, как я припоминаю прошлое, вы были всегда очень милы и остроумны.

   Граф поклонился.

   - Значит надо искать причину в другой...

   - Напрасный труд... На сегодня эта причина - вы.

   - Вот как. Повторяю, берегитесь, я могу кончить тем, что сообщу фрейлине Похвисневой о легкомысленном поведении ее жениха... Ведь это с его стороны преступление.

   - Я вас обвиню в сообществе.

   - Меня?

   - Я представлю документ, вашу записку... Ни один самый строгий судья, даже сам государь не обвинит меня за то, что я поддался непреодилимому искушению... Я человек...

   - А я? Как вы думаете?

   Он оторопел и молчал.

   - А между тем, когда я только одна знала мои обязанности к ни для кого неведомому моему мужу, я не позволила себе ни малейшего легкомыслия... Вы хорошо знаете это по себе, граф. Быть может, вы приписывали это чему-нибудь другому, но прошу вас верить, что это было только торжество долга над увлечением, скажу более, над чувством...

   Вся кровь бросилась в голову Казимира Нарцисовича. Он начинал понимать ее.

   - Не один каприз больной и скучающей женщины заставил меня вызвать сегодня вас к себе... Я не хотела, чтобы вы вступили в новую для вас жизнь с мнением о вашем прошлом мимолетном увлечении, с мнением обо мне, как о бездушной кокетке.

   Граф провел рукой по лбу, на котором выступали капли холодного пота. Он не верил своим ушам. Она любит его.

   Смысл ее слов был более чем ясен.

   - Желаю вам счастья, граф!.. - продолжала, между тем, она как бы подавленным от волнения голосом. - Ваша будущая жена, говорят, писаная красавица, умна, добра... Берегите ее от злых людей, граф... При дворе их много... Не давайте вползать к вашему домашнему очагу... Повторяю, желаю вам полного, безраздельного счастья...

   Она подчеркнула последнее прилагательное. Граф Свенторжецкий побледнел.

   Он понял, что до Ирены уже донеслись слухи об условиях его женитьбы.

   Он считал их глубокой тайной.

   Если же их знает Оленина, значит они стали достоянием светской сплетни.

   Значит молчат только при нем и под маской любезности скрывают свое к нему презрение.

   Все это мгновенно пронеслось в его голове.

   - Прощайте, будьте счастливы... - протянула она ему руку.

   Он взял ее и покрыл поцелуями.

   - Прощайте? - вопросительно недоумевающим тоном сказал он.

   - Да, прощайте... прощайте... Уйдите... Я не могу переносить вашего присутствия... Мне вредно волнение... в моем положении... Я не расчитала своих сил... Я думала, что я уже успокоилась...

   Она силилась вырвать из его рук свою руку, но он крепко держал ее, покрывая поцелуями.

   Он сполз с кресла и стоял перед ней на коленях.

   - Ирена... Ирена... Станиславовна... вы шутите... Если да, то это бесчеловечно...

   - Шучу... Я шучу... О нет, нет... Не шучу, к сожалению.

   Она горько засмеялась.

   - Значит вы... вы... меня любите... - задыхающимся от приступа страсти голосом проговорил он.

   - Ха, ха, ха... ха... - вдруг разразилась она хохотом.

   Он вскочил, как ужаленный.

   - Это... шутка... - прохрипел он.

   - Нет, не шутка... по крайней мере с моей стороны... - отвечала она, вдруг сделавшись совершенно серьезной. - Вот вы, граф, кажется шутите.

   - Я?!

   - Да, вы... Вам хочется вырвать от меня категорическое признание в любви... Вам не достаточно, что я почти его вам сделала, стороной, намеками, но ясно и понятно... Вы хотите, чтобы я вам сказала прямо, чтобы потом рассказать, что я сама вешалась вам на шею... и насмеяться надо мной... с этой... вашей... невестой...

   Она задыхалась от волнения. Голос ее был прерывист, как бы от нервных спазм в горле.

   Он схватился обеими руками за голову и стоял, как бы окаменелый.

   - Что же... смейтесь... Я не могу... Я не в силах скрываться более... Я люблю тебя... Уходи... Уходите...

   Он вместо того, чтобы уйти, снова упал к ее ногам.

   - Ирена, Ирена... Ведь я давно, давно также безумно люблю тебя...

   - И женишься на другой... - перебила она его с горьким смехом.

   - Но ты была всегда так холодна ко мне...

   - Я была жена другого...

   - Я не знал этого...

   - А теперь я свободна... А ты?

   - Увы...

   - Уйди... Уйди же...

   - Ирена... не гони меня... Дай провести около тебя хотя один час... счастливый час в моей безотрадной жизни...

   В его голосе звучала мольба.

   - И это говорит мужчина...

   - Но что же делать?

   - Ты не любишь меня...

   - Ирена... клянусь... я люблю тебя больше жизни...

   - Докажи... Откажись от своей невесты...

   - О, с каким наслаждением я бы сделал это теперь... Я ведь никогда не любил ее... Твоя все возраставшая холодность толкнула меня к ней... Но теперь... об этом знает государь... говорит весь Петербург... Ее величество дала свое согласие... О, я несчастный... несчастный...

   - Она может умереть... - как бы невзначай уронила она.

   - Умереть?.. - поднял он голову и вопросительно посмотрел на нее.

   - Умереть... - повторила она.

   По выражению ее глаз он понял, о какой смерти говорит она и вздрогнул.

   - Это невозможно...

   - Ты не любишь меня... Уйди...

   - Но... Ирена...

   - Уйди... уйди... Говорю тебе... А то я позвоню...

   - Оставь... Ирена... Поговорим... как...

   - Ты решишься для меня на это?

   - Я на все решусь...

   Она приподнялась, обняла его за шею и крепко поцеловала.

   - Говори... как...

   - Подай мне вон там, на шифонерке, маленький длинный ящичек...

   Он встал с колен и принес просимое и снова опустился около нее на колени. Ирена нажала пружинку. Ящик открылся. В нем оказалась длинная, тонкая стальная игла. Она вынула ее.

   - Вот...

   Граф Казимир Нарцисович вспомнил, что в Италии ему не раз доводилось видеть это моментальное орудие убийства. Эти иглы так остры, что при небольшом усилии прокалывали насквозь шею.

   Ранение сонной артерии производит мгновенную смерть.

   Она по выражению его лица догадалась, что ему известно употребление этого орудия.

   - Возьми... - прошептала она.

   - Нет, этого... я... не могу... - произнес он и, вскочив на ноги, быстро выбежал из будуара.

   - Трус!.. - раздался за ним ее голос, сопровождавшийся, как показалось ему, адским хохотом.

   Он не оглянулся, вышел в переднюю и поехал домой. Голова его шла положительно кругом от всего слышанного и перечувствованного.

  

  

   Вернувшись домой, граф Казимир Нарцисович нашел у себя на столе записку от аббата Грубера.

   В ней аббат приглашал его к себе завтра утром "по делу" и, между прочим, уведомлял, что квартира "в замке мальтийских рыцарей" для него готова и он может въехать в нее, когда ему заблагорассудится.

   Последнее известие граф Казимир ожидал эти дни с большим нетерпением, так как отдаленность его настоящей квартиры от центра города, где он проводил почти весь день, была одним из тяжелых неудобств его жизни.

   Кроме того, предназначенная для него квартира в "замке" была и поместительнее, и роскошнее, чем теперь им занимаемая. Обстановка тоже была несравнено богаче.

   Ожидаемое известие пришло, но нимало его не обрадовало. Он мельком пробежал записку Грубера и бросил ее на стол, а сам бессильно опустился в кресло.

   Ему было не до перемены квартиры.

   Все его существо было поглощено одною мыслью, мыслью об Ирене.

   Она любит его! - в этом для него не осталось ни малейшего сомнения. Она теперь свободна и он мог бы быть ее мужем.

   - Ее мужем, - даже произнес он вслух. Положение это было более чем заманчиво.

   Обольстительный образ красавицы восстал в его воображении. Он чувствовал на своих губах еще горевший ее поцелуй. Его невеста, Зинаида Владимировна Похвиснева, бледнела и стушевывалась перед дивным образом, восставшим в душе графа - образом Ирены.

   Доставшееся ей после ее мужа, Оленина, громадное состояние, нельзя сказать, чтобы не играло никакой роли в мечтах графа Казимира.

   Он хорошо знал, что Похвиснева почти бесприданница. Перед ним, кроме того, восстала перспектива его послесвадебного положения, положения подставного мужа. Все лицо его и теперь, наедине с самим собою, покрылось краской стыда и бессильной злобы.

   Положение его, однако, было совершенно безвыходно. Он сжег свои корабли, сделав формальное предложение.

   И зачем он сделал его?

   Но разве это изменило бы суть дела? Он был обречен на этот брак после рокового свидания с Грубером в день первого его визита к Кутайсову.

   "Что-то потребует от него этот палач завтра?" - мелькнула в голове графа мысль, но тотчас же была оттеснена томительным воспоминанием недавнего разговора с Иреной.

   "Докажи, что любишь... - звучало в его уме ее фраза. - Она может умереть..."

   Он снова, как и тогда, в будуаре Олениной, вздрогнул. Тонкая стальная игла блеснула перед ним.

   "А между тем, она права... - продолжала работать его мысль. - Единственный выход из его положения - смерть его невесты".

   "Но как решиться на это?" - восставал в его уме вопрос.

   Он почувствовал, впрочем, что стал более хладнокровно относиться к нему. Слишком привлекательно было обладание Иреной и ее состоянием сравнительно с ролью подставного мужа Зинаиды Похвисневой.

   Выбор был решен, но средство все еще пугало его и заставляло невольно содрогаться.

   "Убить... человека убить... Ведь убивают же, особенно там, под южным небом... - думал он. - Но убивают под влиянием страсти, гнева... Убить же с холодным расчетом... Бррр..."

   Графа била лихорадка.

   "Нет, я не могу решиться на это... Будь, что будет... Быть может, Зина останется мне верной женой... Быть может, я сумею ее привязать настолько, что гнусные расчеты сластолюбцев не оправдаются... Государыня не оставит ее без награды... У меня теперь, благодаря широкой помощи иезуитской кассы, есть средства к жизни... Я занимаю положение... получаю хорошее содержание... бог с ней, с Иреной, и с ее деньгами..."

   Соблазнительный образ этой очаровательной женщины продолжал, однако, дразнить его воображение.

   Он старался отогнать самые мысли о ней и через некоторое время страшными усилиями воли почти достиг этого.

   Была уже поздняя ночь.

   Граф разделся и лег в постель. Долго не мог заснуть он и лишь под утро забылся в каком-то тяжелом, горячечном полусне.

   Тяжелые грезы посетили его. Ирена Станиславовна с довольною улыбкою подходила к его постели, держа на руках бездыханный труп Зинаиды Владимировны.

   "Вот твоя невеста", - проговорила она и с этими словами положила этот труп с ним рядом.

   Он почувствовал могильный холод, трупный запах поразил его обоняние, и он проснулся, обливаясь холодным потом. На дворе было позднее утро. Сделав спешно свой туалет, он поехал к аббату Груберу.

   Аббат ожидал его в своем кабинете.

   После обычных приветствий, аббат предложил графу занять место в кресле против письменного стола, заваленного массою книг и бумаг.

   - Я пригласил вас, граф, чтобы сообщить вам, вероятно, совершенно неожиданное для вас известие...

   Он говорил с расстановкой, как бы обдумывая каждое слово. Граф молчал.

   - Брак ваш с избранной вами невестой не должен состояться...

   Лицо графа Казимира приняло вопросительно-недоумевающее, но вместе с тем и довольное выражение.

   - Если откровенно сознаться, господин аббат, известие это, хотя и поразило меня своею неожиданностью, но не особенно огорчает. Вы понимаете, конечно, что только безвыходное положение заставило меня согласиться на этот брак. Чужое имя графа Свенторжецкого, легкомысленно мною купленное в Москве, не окончательно убило во мне понятия о чести, о нравственном и безнравственном...

   - Это не идет к делу, - перебил его аббат Грубер. - Брак ваш, повторяю, не должен состояться.

   - Смею спросить почему?

   - В интересах дела... - уклончиво ответил аббат.

   - Вы мне, конечно, укажите и способ, каким образом я могу взять назад свое предложение, на которое получено согласие и величеств...

   - Способ один... - глухим голосом сказал Грубер. - Ваша невеста должна умереть...

   - Умереть! - воскликнул, ошеломленный тождественностью советов аббата и Ирены, граф.

   - А что, если они просто хотят оба сделать из меня убийцу для неведомых мне их целей... Что, если и вчерашнее признание в любви было лишь подготовленной для этого комедией?

   Все это мгновенно промелькнуло в голове графа Казимира. "Нет, я не поддамся им... Я объярленный жених Похвисневой и я женюсь на ней", - вдруг появилось в его уме бесповоротное решение.

   - Да, умереть... - повторил аббат Грубер, не глядя на графа.

   - А что, если я, после смерти моей невесты, сообщу кому следует о нашем разговоре, или же даже, во избежание этой смерти, предупрежу о нем ранее? - запальчиво сказал граф Свенторжецкий.

   Ни один мускул не шелохнулся на лице аббата Грубера.

   - Вы этого не сделаете, - холодно ответил он, - тем более, что ее смерть будет делом ваших рук...

   - Моих!? - вскочил граф с кресла. - Разве я наемный убийца? Почему вы меня можете считать способным на такое преступление?

   - Садитесь и успокойтесь, - снова заговорил аббат, не двигаясь с места и не переменяя тона. - Страшные слова не есть еще страшные понятия: "убийца... преступление..." Это только слова... Есть более высокое и великое дело, которому служим сознательно мы, и, к сожалению, бессознательно вы... Дело это соединение церквей под главенством его святейшества, дело это обращение миллионов еретиков в лоно истинной римско-католической церкви Христовой... При такой цели для достижения ее нет дурных средств, и всякое преступление простится святым отцом, которому дана власть от Бога разрешать здесь, на земле, человека от совершенных им греховных дел... Не из злобы, не из корысти, не из греховной страсти ищем мы погибели этой ни в чем неповинной девушки... Она должна волею сложившихся земных обстоятельств явиться искупительною жертвою в великом деле и Господь уготовит ей там, на небесах, светлую обитель и дарует жизнь вечную, перед которою темна и печальна эта земная юдоль.

   Иезуит вздохнул и возвел очи к небу.

   - Провидение дало нам над вами власть... Люди недальновидные назвали бы это случаем... От нас зависит разоблачить ваше самозванство и погубить вас в глазах двора и общества... Рядом с этой комнатой сидит старый патер,- воспитатель покойного графа Свенторжецкого, готовый, по первому моему слову, принести покаяние и указать на свидетелей, знавших покойного графа в лицо... Он не имел с вами ни малейшего сходства... Выбирайте между повиновением и позором.

   Аббат Грубер остановился. Граф Казимир Нарцисович сидел с поникшей головою.

   - Обдумайте, сын мой, - добавил Грубер.

   Прошло томительных четверть часа. Граф молчал и сидел неподвижно, как статуя.

   - Повиновение нашему ордену не остается без награды не только на небе, но и на земле... - вкрадчиво заговорил снова патер Грубер, которого начало пугать упорное молчание его гостя, - а вам доставит случай более выгодной женитьбы на женщине с большим состоянием, одинаковой с вами религии и не уступающей вашей невесте красотой...

   - И эта женщина?.. - поднял голову граф.

   - Ирена Оленина...

   - Вы говорите это от ее имени?

   - Нет, но я знаю ее чувства к вам.

   Снова наступило молчание.

   Аббат нетерпеливо перебирал висевшие на его руке четки.

   - Я жду ответа, сын мой...

   - Хорошо... Я согласен... Что другое могли ожидать услышать вы при подобной постановке вопроса... Хорошо, я сделаюсь убийцею, но убийцей поневоле... Пусть неповинная кровь этой девушки падет на вас...

   - Она должна умереть до половины мая, - хладнокровно, не обращая внимания на слова графа, заговорил снова аббат. - У вас в распоряжении целый месяц, чтобы обдумать все... Главное, чтобы на вас не пало ни малейшего подозрения.

   - Но мне необходим сообщник, которому придется заплатить, а в этих делах не торгуются...

   - Касса ордена к вашим услугам... Мы не постоим за суммой и всецело доверяем вам в этом тяжелом и ответственном деле...

   - Но... - прерывистым голосом начал граф, - я могу рассчитывать после этого на ваше содействие относительно Ирены Олениной?

   - Ваш брак с ней можно уже теперь, при благополучном исходе дела, считать решенным... Она любит вас и в ее интересах сделаться графиней Свенторжецкой... У ней огромное состояние... Вы будете счастливы...

   - Я согласен... - произнес решительно граф. - Я сделаю по возможности все, что в моих силах...

   - Будем надеяться, что вам поможет... - он чуть было не сказал: Бог, но воздержался, - энергия влюбленного.

   Граф встал и вышел.

   Аббат его не удерживал. Казимир Нарцисович прямо от него поехал к Ирене.

  

  

   От Ирены Станиславовны Казимир Нарцисович возвращался с роковым ящиком, в котором хранилась смертоносная игла. Вид его был сосредоточенно озабоченный.

   Он вынес снова от визита к этой женщине впечатление всепоглощающего очарования, но теперь к нему примешалась значительная доза страха. Он был поражен сатанинским хладнокровием этой красавицы.

   Казалось, природа, снабдив ее всеми соблазнительными прелестями слабой половины человеческого рода, наделила ее отрицательной добродетелью сильной - мужеством преступления.

   И странное дело, очаровательная женственность этого "злодея в юбке", как называл ее сам граф Свенторжецкий еще после визита, во время которого она с таким дьявольским спокойствием подписала смертный приговор Зинаиды Владимировны Похвисневой, смягчала ужас ее преступности, облекала самое задуманное ею злодеяние в почти привлекательную форму.

   Это свойство ее мягкой гармоничной речи, невинной прелестной улыбки на тех устах, из которых выходили слова, имеющие роковой смысл, слова, при других условиях способные поднять от ужаса волосы на голове слушателя, и казавшиеся в ее присутствии увлекательною соловьиною песнью - были действительно адское свойство.

   Так и только именно так должен был действовать искуситель, чтобы заставить наших прародителей пожертвовать блаженством райской жизни.

   Казимир Нарцисович припоминал дорогою то почти наивное выражение лица Ирены, тот вкрадчивый, до истомы доводящий голос, когда она, передавая орудие смерти соперницы, подробно объяснила ему лучший способ его употребления. Она, оказалась, знала по этой части более его.

   Ранение сонной артерии иглою могло и не причинить моментальной смерти даже при пробитой насквозь шее человека.

   Это орудие действительно только покрытое жидкостью из находившейся в том же ящичке миниатюрной скляночки. Для употребления ее там же находилась и маленькая кисточка с ручкой из слоновой кости.

   Жидкость эта была знаменитым "ядом Борджиа", состав которого не открыт до сих пор.

   Яд входил в незаметные для простого глаза поры стальной иглы и тогда ранение иглой было безусловно смертельно.

   Иглу надо было помазать жидкостью за сутки до употребления в дело.

   Все эти холодящие душу подробности убийства передала графу Свенторжецкому с адским спокойствием и ангельскою улыбкою Ирена Оленина.

   Она не сказала ему только того, что ящичек со смертоносной иглой, который лежал у него в кармане, она получила от аббата Грубера, что игла эта сохранилась в руках ордена иезуитов со времени папы Александра VI, бывшего из фамилии Борджиа, и унесла бесследно уже много жертв, так или иначе неугодных этой фамилии, а затем и иезуитам.

   Казимир Нарцисович ехал к себе и по временам вздрагивал от воспоминаний этой беседы с Иреной Станиславовной.

   Первое лицо, которое встретил граф по приезде домой, после отворившего ему дверь камердинера, был горбун.

   В уме графа мелькнула мысль взять именно его в свои сообщники по задуманному им кровавому делу.

   Он велел ему зайти в кабинет, где и сообщил, что через несколько дней переезжает в "замок мальтийских рыцарей".

   - Ты ко мне так через недельку понаведайся, у меня будет к тебе дело.

   - Рад всем служит вашему сиятельству.

   - Такое дело, что можешь бросить свое шатание по чужим углам, заживешь домком в сытости, в довольстве, даже в богатстве...

   Рот горбуна расползся до самых ушей в блаженной улыбке при такой картине его будущности.

   Зеленовато-желтые клыки вылезли совершенно наружу.

   - Жизни не пожалею за вас, ваше сиятельство, за благодетеля.

   Горбун особенно усердно всегда титуловал графа.

   - Ну, вот докажи же мне свою преданность делом... - милостивым тоном сказал Казимир Нарцисович.

   - И докажу, ваше сиятельство, вот как докажу.

   - А я в долгу не останусь... Озолочу... - заметил граф. - Только дело тяжелое, страшное, - добавил граф. - Решишься ли?

   - За легкое-то да простое так не награждают. А решиться, отчего не решиться, ведь не человека убивать...

   Граф вздрогнул.

   - Зачем убивать... А с мертвым придется иметь дело, похоронить...

   В голове Казимира Нарцисовича вдруг, мгновенно, как это часто бывает, создался план убийства Зинаиды Владимировны, со всеми мельчайшими подробностями.

   - Мертвецов я не боюсь... Не кусаются, - оскалился горбун.

   - Так заходи. Вот тебе маленький задаток.

   Граф сунул в руку горбуна довольно значительную пачку ассигнаций, вынув ее из кармана без счета.

   В том же кармане он ощупал и данный ему Иреной ящичек.

   - За что жалуете... Я и так вами много доволен, - взвизгнул горбун, опуская полученные ассигнации в карман.

   Лицо его снова исказилось отвратительной улыбкой.

   - Так до свидания, на новоселье.

   - До свиданья, ваше сиятельство.

   Горбун отвесил почти земной поклон и вышел.

   Граф осторожно вынул из кармана ящичек и запер его в шифоньерку.

   Через два дня он уже переселился в свое новое помещение на Садовой.

   День его выезда совпал с днем смерти старшей сестры Белоярцевой - Елизаветы Спиридоновны.

   Вторая, Надежда Спиридоновна, пережила сестру только несколькими днями; на другой день ее похорон она тоже отдала душу Богу.

   Марья Андреевна окончательно осиротела.

   Ее нянька, Арина Тимофеевна, тоже почти с месяц как лежала в постели.

   Марья Андреевна ухаживала за ней и днем и ночью, но старушка, видимо, таяла, как догорающая свеча.

   По завещанию сестер Белоярцевых, дом со всем находящимся в нем имуществом, и деньги, скопленные старушками, достались Маше.

   Вся крепостная прислуга была отпущена на волю.

   Первый воспользовался предоставленной свободой Яков Михайлов, перешедший на службу к графу Свенторжецкому.

   Казимир Нарцисович был очень доволен, так как за время жизни у Белоярцевых, успел привыкнуть к этому камердинеру, знавшему его привычки и успевшему приноровиться к характеру барина.

   Остальная прислуга также разошлась по другим местам.

   При Марье Андреевне осталась одна старуха Афимья, большая приятельница горбуна.

   Последний почти безвыходно находился в доме и сделался, ввиду болезни Арины Тимофеевны, за отсутствием прислуги, необходимым человеком.

   Он продолжал посматривать на "красавицу-барышню", как он звал Марью Андреевну, масляно-плотоядными глазами, но та, под впечатлением обрушившего на нее горя и опасения за исход болезни любимой няни, не замечала этого, как не замечала и некоторой фамильярности обращения с ней, которую стал позволять себе горбун.

   Осиротелое положение беззащитной девушки, отца которой он держал в руках, подавало ему все большую и большую надежду на осуществление его грязных планов.

   - Какая она мне племянница... Аннушка-то мне сестра была сводная... Отец мой вдовый на вдове женился, мне шестой год шел, а Аннушку-то мать принесла к нам в дом по второму году, - рассуждал он сам с собою, обдумывая возможность обладания обольстившей его красавице.

   Марье Андреевне, конечно, и в голову не приходило, что в уродливой голове услужливого горбуна могли появиться такие мысли.

   Она так привыкла к нему и даже, ввиду его крайнего убожества, не считала за мужчину и почти не стеснялась.

   Ее подчас откровенные домашние костюмы еще более распаляли преступную страсть сластолюбивого урода.

   Вся, повторяем, поглощенная исходом болезни своей няньки она и не предвидела готовящейся ей западни.

   Она бы даже не поверила, если бы кто-нибудь стал предупреждать ее.

   Предупреждать, к тому же, было и некому. Новый удар судьбы не замедлил разразиться над ее бедной головой. Арина Тимофеевна умерла.

   Пораженная безысходным горем, обливаясь горючими слезами, проводила Марья Андреевна свою няню до места ее вечного успокоения на Смоленском кладбище и вернулась затем в совершенно опустевший дом.

   Не ведала она, что осталась не только совершенно одинокою, но еще во власти двух домашних врагов - Афимьи и горбуна.

   Последний предвкушал близкое осуществление его заветной мечты.

   Тяжелое и страшное дело, порученное ему графом Свенторжецким, награда за которое было целое состояние, необходимое ему для будущей полной отрады и утехи жизни с молодой женой, заставило его отсрочить исполнение задуманного им плана.

   План этот был овладеть беззащитной девушкой, а затем жениться на ней, когда эта женитьба станет для нее единственным исходом. Она должна будет принять его предложение с благодарностью.

   Так рассуждал сам с собою горбун.

   "Денег-то у меня побольше, чем у ней, будет, я ее тогда с домом, да с грошами ее куплю и выкуплю, золотом и каменьями самоцветными с головы до ног засыплю, мою лапушку..." - говорил он сам себе, предаваясь сластолюбивым мечтам.

   В последних числах апреля 1799 года между ним и графом Казимиром Нарцисовичем были обусловлены все подробности преступления последнего.

   Горбун в течение недели должен был сторожить по ночам, проводя ночи без сна в сторожке Таврического сада.

   Услыхав свист, он был обязан идти по направлению к Кулибинскому мостику и зарыть в саду труп Зинаиды Похвисневой так, чтобы не осталось ни малейшего следа.

   За эту услугу горбун выговорил себе двадцать пять тысяч рублей и пять получил в задаток.

   Аббат Грубер без слов выдал графу Казимиру Нарцисовичу десять тысяч рублей, с тем, чтобы остальные сорок тысяч были выданы по окончании дела.

   Не трудно догадаться, что граф половину этой суммы предназначал для собственных надобностей.

   Сказав, что горбун выговорил себе такую громадную сумму, мы допустили некоторую неточность, так как собственно сам граф Казимир предложил ему ее, думая громадностью цифры обеспечить согласие сообщника, который уже и без того знал много и обращение которого из друга в врага являлось опасным.

   Оставалась самая трудная часть плана, заставить Зинаиду Владимировну позднею ночью прийти на свидание в Таврический сад.

   Случай помог ему и в этом. Случай в жизни часто является верным слугой дьявола.

   5 мая было днем рождения Зинаиды Владимировны. У Похвисневых в этот день был ежегодно большой бал.

   Благодаря тому, что дом их стоял вне городской черты, балы эти затягивались дольше обычного в описываемую нами эпоху и часто продолжались до раннего утра.

   Граф Казимир Нарцисович нашел самым удобным воспользоваться именно этим балом.

   Он заговорил со своей невестой о трусости женщин, вообще, сравнительно с мужчинами.

   - Женщина женщине рознь... - отвечала Зинаида Владимировна. - Я вот далеко не труслива...

   - Сомневаюсь, чтобы вы после двенадцати часов ночи пошли бы погулять в Таврический сад, даже теперь, когда заря с зарей сходятся...

   - Ошибаетесь, и если хотите, докажу вам...

   - Это интересно... Я сейчас прощусь и уеду и буду дожидаться вас у Кулибинского мостика... Как крепко расцелую я мою будущую храбрую женушку... Только едва ли придется мне сегодня поцеловаться с вами... - насмешливо сказал Казимир Нарцисович.

   - А вот увидите, что придется... Я незаметно ускользну из залы и буду в саду.

   - Я даже уменьшаю свое требование... Я провожу вас оттуда до самого дома... Но даже на эту прогулку у вас не хватит решимости...

   - Посмотрим...

   Граф, действительно, через четверть часа незаметно вышел из дома Похвисневых и прошел в Таврический сад, через сломанную калитку со стороны Невы.

   Он начал медленно прохаживаться у Кулибинского мостика. Не прошло и получаса, как он увидал идущую к нему Зинаиду. Он судорожно сжал в руке смертоносную иглу.

   - Вот чего не ожидал, так не ожидал! - воскликнул он. На ее лице появилась довольная улыбка.

   - Позволь расцеловать мне тебя, моя героиня...

   Он обнял ее и моментально изо всех сил пронзил ей иглой белоснежную шею.

   Она дико вскрикнула и упала навзничь, как подкошенная ударом молнии.

   Она даже не повторила крика.

   На дорожке сада у ног графа Свенторжецкого лежал бездыханный труп его невесты.

   Он громко свистнул и, перебежав мостик, скрылся в задней половине сада.

   Остальное известно нашим читателям из первой главы первой части нашего правдивого повествования.

  

  

   Внезапное и главное совершенно бесследное исчезновение фрейлины Зинаиды Владимировны Похвисневой произвело переполох не только в ее семье, при дворе и в великосветских гостиных Петербурга, но и буквально по всему городу.

   Не было дома из конца в конец столицы, где в течение почти полугода не шли бы толки об исчезновении как в воду канувшей красавицы.

   Народная молва прикрашивала эти толки с присущей ей пылкой фантазией, создала множество совершенно разнообразных и друг на друга непохожих романов, легенд, которые, впрочем, все сводились к близкому к истине указанию.

   Как на месте, где в последний раз была исчезнувшая бесследно девушка, указывали на Таврический сад.

   В нем надо искать разгадку роковой тайны.

   Произошло это вследствие того, что в ночь исчезновения Зинаиды Владимировны из дома, скрылась, ушедшая от присмотра служанок, и сумасшедшая Полина.

   Когда обнаружен был уход из дома в ночную пору обеих сестер, то слуги были разосланы кругом дома и Полина была найдена гуляющей в Таврическом саду.

   Ее-то, если припомнит читатель, и видел горбун идущею по Кулибинскому мостику и, приняв, вследствие ее сходства с сестрой, за призрак похороненной им убитой девушки, в паническом страхе бежал в сторожку.

   Зинаиды Владимировны в саду не нашли.

   На вопросы о сестре, Полина, вернувшаяся домой, в сопровождении слуг, упорно повторяла: "В саду".

   Видела ли несчастная, действительно, как сестра ее прошла в калитку Таврического сада, или же она только передавала впечатление своей собственной прогулки - осталось неизвестным.

   Никаких более указаний от больной добиться не удалось.

   На утро была поставлена на ноги вся полиция.

   Начались тщательные розыски, при чем было принято во внимание даже указание Полины.

   Таврический сад тщательно обыскали, но не нашли ничего, что бы могло навести хотя бы на малейший след в этой таинственной истории.

   Полиция работала в течение нескольких месяцев, были исп