Маркевич Болеслав Михайлович - Забытый вопрос

- и слегка прикоснулась губами къ его лбу.

   Онъ жадно припалъ къ ней устами и такъ и замеръ.

   Она тихо высвободила свою руку и сѣла рядомъ съ его кресломъ.

   "Ну, гляди на меня, любуйся, будь счастливъ", казалось, говорило ея блѣдное, томное и нѣсколько усталое лицо.

   И онъ глядѣлъ на нее во всѣ глаза, любовался ею и былъ безконечно счастливъ. Грудь его высоко подымалась, въ складкахъ рта играла несказанно нѣжная, мягкая улыбка...

   - Папа аккуратно принимаетъ свое лѣкарство? спросила она Васю.

   - Онъ давно ничего не принимаетъ, отвѣчалъ тотъ; - докторъ, когда былъ здѣсь въ послѣдн³й разъ, сказалъ, что это совершенно безполезно теперь.

   - Это вашими молитвами, тетушка, сказала она, улыбаясь, Аннѣ Васильевнѣ,- онъ удивительно поправился съ тѣхъ поръ, какъ мы здѣсь.

   - A ты... какъ... Лю-бочка? все глядя на нее, проговорилъ больной, и въ его глубокихъ глазахъ сказывалось все наслажден³е, какое испытывалъ онъ, что могъ произнести это слово "Любочка"...

   Она взглянула на него съ удивленною усмѣшкой.

   - Я ничего, отвѣчала она.

   - Ты такая... блѣд-ная, проговорилъ онъ опять, и брови его озабоченно сдвинулись.

   - Я плохо спала нынче и полѣнилась утромъ взять мою ванну. Vous en voyez les conséquences sur ma vieille figure, засмѣялась она ему въ отвѣтъ.

   - Да и поздно же мы вчера сидѣли! воскликнула Анна Васильевна,- не годится такъ дѣлать, я всегда говорю. Ужь это мой Ѳома Богданычъ съ своей музыкой.

   - A что твой Ѳома Богданнчъ съ своею музыкой? неожиданно выбѣгая изъ Васиной комнаты, заегозилъ самъ онъ, уперши, какъ говорится, руки въ боки и глаза въ потолки, въ двухъ шагахъ отъ жены и ожидая въ такомъ положен³и ея отвѣта.

   - A то, старый м³й, съ ласковымъ упрекомъ сказала она,- что отъ того самаго у насъ никому въ домѣ сна нѣтъ...

   - A отъ-же того самаго и нема бильше! прервалъ ее съ какимъ-то отчаяннымъ жестомъ Ѳома Богдановичъ.

   - Ахъ, Боже мой, миленьк³й! перепуганнымъ голосомъ воскликнула Анна Васильевна,- что тамъ еще случилось?

   Ѳома Богдановичъ вытащилъ изъ кармана своихъ панталонъ какое-то письмо и, протягивая его, но не давая въ руки женѣ,

   - Читать умѣешь? спросилъ онъ.

   - Да ну же!..

   - Нѣтъ, говори прежде - умѣешь читать?

   - Ахъ, як³й же ты нудный, Ѳома! уже засмѣялась Анна Васильевна, видя, что дѣло идетъ не "въ серьозъ".

   - Читать умѣетъ,- самъ видѣлъ, какъ послѣ вѣнца въ книгѣ расписывалась! продолжалъ шутовство свое бѣдовый Ѳома Богдановичъ.- Хотѣлъ, чтобы сама похвалилась,- да не хотитъ, бо какъ коза упряма! Такъ на жь тебѣ, о,- читай!

   Онъ сунулъ ей письмо и пошелъ здороваться со всѣми.

   Анна Васильевна развернула письмо, взглянула съ нѣкоторымъ удивлен³емъ на подпись и принялась читать его про себя. По мѣрѣ чтен³я, лицо ея принимало все болѣе довольное, свѣтлое выражен³е. Окончивъ, она сжала письмо въ рукѣ и тотчасъ же обернулась ко мнѣ съ предложен³емъ идти съ нею къ Галечкѣ, у которой завтракаютъ Лева съ Керети; она, видимо, торопилась уйти.

   - Чего же это, дядюшка, "нема у васъ бильше" теперь? передразнивая его, спросила небрежно веселымъ тономъ, зорко между тѣмъ слѣдившая за теткой, Любовь Петровна.

   - A того нема, отвѣчалъ онъ, вздыхая,- что была у насъ душа общества, а теперь безъ души осталися...

   - Что это значитъ? Мнѣ показалось, что голосъ Любови Петровны дрогнулъ, дѣлая этотъ вопросъ.

   - A отъ - пишетъ, сказалъ, угрюмо качая головой, Ѳома Богдановичъ.- Ганнуся!...

   Анна Васильевна уже уходила.

   - Чего тебѣ? спросила она, не оборачиваясь.

   - A куда ты?

   - A на что я тебѣ?

   - Давай писульку!

   - Да некогда же мнѣ, возразила Анна Васильевна, спѣша въ двери и показывая этимъ, что ей не хотѣлось отдавать письма.

   Ѳома Богдановичъ побѣжалъ за нею, схватилъ за руку и притащилъ въ средину комнаты.

   - Давай мое добро! требовалъ онъ.

   - A вотъ же не дамъ! пробовала она шутить. И какъ мало шло это ей, милой моей Аннѣ Васильевнѣ!

   - Право, ma tante, все тѣмъ же неестественно небрежнымъ и преувеличенно веселымъ тономъ молвила Любовь Петровна,- еслибы мы всѣ здѣсь не видѣли, что это таинственное письмо передано было вамъ дядюшкой, можно было бы подумать, что это пишетъ кто-нибудь влюбленный въ васъ.

   Анна Васильевна, къ удивлен³ю моему, вдругъ перемѣнилась въ лицѣ, выпустила изъ рукъ письмо и опустилась въ ближайшее кресло, точно ноги подъ ней подкосились.

   Ѳона Богдановичъ поднялъ письмо и усѣлся съ нимъ подлѣ племянницы.

   - Кто же это вамъ пишетъ? спросила она.

   - A нашъ гость дорогой, милый нашъ баронъ.

   - А! какъ можно болѣе равнодушно промолвила Любовь Петровна.- И что же ему нужно? договорила она послѣ паузы и оперлась головой на руку, такъ что весь верхъ ея лица закрыла эта рука.

   - A вотъ, слухайте.

   Фельзенъ писалъ къ Ѳомѣ Богдановичу, что полученное имъ весьма важное для него извѣст³е требуетъ его немедленнаго отъѣзда въ К., и что онъ сейчасъ же отправляется въ полковой штабъ выправить себѣ отпускъ. Онъ никакъ не можетъ опредѣлить времени своего возвращен³я,- и даже далеко не увѣренъ, придется-ли ему вернуться. Во всякомъ случаѣ для него теперь не можетъ быть рѣчи о командован³и эскадрономъ, расположеннымъ въ Богдановскомъ, и онъ, съ глубокою печалью, видитъ себя вынужденнымъ разстаться съ успѣвшимъ сдѣлаться ему уже столь близкимъ,- роднымъ, смѣетъ онъ сказать,- обществомъ любезнаго, радушнаго его хозяина и милѣйшихъ хозяекъ. Обо всемъ этомъ онъ надѣялся сообщить лично Ѳомѣ Богдановичу, но такъ какъ неожиданное извѣст³е пришло къ нему сегодня очень рано, на самой зарѣ, то онъ, съ одной стороны, чтобы не терять ни минуты дорогаго времени, съ другой, не желая тревожить сна Ѳомы Богдановича, рѣшился уѣхать, не простясь съ нимъ, не обнявши его предъ долгою, по всей вѣроятности, разлукой.

   "На моемъ невеселомъ, испытанномъ всякими невзгодами пути", писалъ подъ конецъ Фельзенъ, "я нашелъ въ Богдановскомъ рай, изъ котораго изгоняетъ меня теперь вѣчно враждебная судьба... Что же дѣлать,- приходится стиснуть зубы и повиноваться. Я уношу изъ-подъ вашего крова единственно свѣтлыя воспоминан³я моей жизни и вѣчно (насколько лишь моя жизнь можетъ разсчитывать на "вѣчность"), загадочно прибавлялъ онъ въ скобкахъ, "сохраню ихъ въ благодарномъ сердцѣ..."

   - Ну, и поклонъ всѣмъ посылаетъ, передавалъ уже отъ себя Ѳома Богдановичъ, со слезами въ горлѣ,- всей вашей семьѣ, пишетъ, скажите, что никого ихъ не позабуду... A пишетъ-то какъ, Любовь Петровна, а? Вѣдь самъ Карамзинъ, какъ вы думаете, лучше его не написалъ бы, а ужь какой былъ большой сочинитель!

   Ѳома Богдановичъ всхлипнулъ на этомъ послѣднемъ словѣ, такъ что можно было подумать, что онъ расчувствовался именно потому, что вспомнилъ, какой былъ большой сочинитель Карамзинъ,- и, нѣжно еще разъ взглянувъ на письмо Фельзена, вздохнулъ и засунулъ его опять въ карманъ своихъ панталонъ.

   - И такъ это вдругъ! жаловался онъ.- Вчера еще такъ пѣлъ у насъ, и съ Дарьей Павловной колотился насчетъ женскаго полу, и все это такъ у него прекрасно и весело... И вдругъ сегодня - нѣтъ! Сиротами остались мы безъ него, Любовь Петровна... A почему онъ вамъ не говорилъ? спросилъ онъ ее торопливо.

   Она отняла руку и взглянула на него какими-то ледяными глазами. Ни кровинки не было въ лицѣ ея.

   - Что же могъ онъ мнѣ сказать?

   - A насчетъ того, что ему за такая треба вышла покинуть насъ да ѣхать?

   - Онъ, кажется, пишетъ, насмѣшливо отвѣчала она,- что получилъ какое-то извѣст³е сегодня рано, на зарѣ. Въ это время я сплю, дядюшка, и визитовъ не принимаю, а слѣдовательно баронъ Фельзенъ, еслибы даже и былъ намѣренъ me faire ses confidences, не нашелъ бы для этого случая. Онъ впрочемъ знаетъ, я думаю, что я вовсе не любопытна, промолвила она, привставая и протягивая снова руку мужу.

   Больной задержалъ ее своими обѣими руками. "Погоди, еще на одно мгновен³е!" говорилъ его умоляющ³й взглядъ.

   Она опять сѣла и улыбнулась ему, какъ улыбаются дѣтямъ, когда они просятъ о новой игрушкѣ.

   - Барона Фельзена, надо думать, въ гвард³ю перевели, сказалъ я Ѳомѣ Богдановичу.

   Любовь Петровна, съ измѣнившимся лицомъ, обернулась въ мою сторону и съ тѣмъ пчелинымъ выражен³емъ, которое я уже въ ней замѣтилъ разъ, въ первый день моей встрѣчи съ нею, спросила меня:

   - A вы почему это можете знать, молодой человѣкъ?

   Я рѣшительно не могъ говорить съ ней, не краснѣя по уши.

   - Вчера, пробормоталъ я,- майоръ Гольдманъ говорилъ, что его должны скоро перевести.

   - Гольдманъ, а? Гольдманъ говорилъ тебѣ? набросился на меня Ѳома Богдановичъ.- A у меня, стараго дурня, и въ мысли не было его спытать. A вотъ мы сейчасъ Гольдмана за чупрыну, кажи, верста шляховая, всю правду про нашего барона...

   И онъ со всѣхъ ногъ кинулся изъ комнаты. Безучастно и холодно глядѣли уже опять глаза Любови Петровны.

   - Скажите пожалуста, обратилась она къ Аннѣ Васильевнѣ, которая, казалось, только теперь, когда мужъ ея вышелъ, начинала приходить въ себя,- чѣмъ это баронъ Фельзенъ такъ очаровалъ дядюшку?

   - A все то же - пѣнье, отвѣчала та, слабо улыбаясь.

   - C'est vrai il ne chante pas mal, проговорила красавица и вдругъ принялась смѣяться. - Но вѣдь дядюшка богатъ, сказала она,- пусть выпишетъ себѣ тенора изъ Итал³и: тотъ отъ него, навѣрно, въ гвард³ю не уйдетъ... Такъ я говорю, monsieur Loubianski? обернулась она къ мужу съ этою внезапною, напускною - это всѣми чувствовалось,- веселостью.

   - Д-да, Любочка, проговорилъ онъ, словно околдованный волшебствомъ ея взгляда, ея улыбки.

   - Я не люблю, когда вы меня такъ называете. Помните какъ вы звали меня когда-то? Попробуйте сказать: mon Aimée chérie.

   - Mon Ai...mée...ch...che... онъ не могъ дальше, и безцвѣтныя его губы искривились въ прежнюю уродливую улыбку... Любовь Петровна съ невольнымъ чувствомъ отвращен³я откинула назадъ свою наклоненную къ нему голову.

   Я взглянулъ на Васю. На рѣсницахъ его дрожали слезы. Недобрыми глазами глядѣлъ онъ на мать...

   - A я пойду къ Галечкѣ. До свидан³я, Герасимъ Иванычъ, сказала Анна Васильевна, подошла къ нему и, обнявъ. крѣпко поцѣловала его въ голову.

   - И я съ вами, тетушка.

   Любовь Петровна прижала свою руку въ губамъ мужа, улыбнулась ему и, какъ бы избѣгая встрѣтиться съ глазами сына, торопливо прошла мимо его, вслѣдъ за Анной Васильевной. Я пошелъ за ними.

   - Скажите, пожалуста, тетушка, молвила въ корридорѣ красавица,- она меня не видѣла,- отчего это вы хотѣли держать въ тайнѣ письмо... этого офицера къ вашему мужу?|

   - Ахъ, Любочка, отвѣчала съ замѣшательствомъ, остановясь на ходу, Анна Васильевна,- ты вѣдь знаешь... при Герасимѣ Иванычѣ...

   - Что при Герасимѣ Иванычѣ? переспросила та гордымъ и холоднымъ тономъ.

   - Я такъ боялась... что мой старый,- онъ, ты знаешь, у насъ какъ блажной, что взбредетъ на думку, то и говорить ему надо,- что сталъ бы онъ при Герасимѣ Иванычѣ свои балясы распускать про того барона, что онъ за тобою пропадаетъ и вотъ теперь, можетъ, уѣхалъ все изъ-за тебя же...

   - Ну и пусть! Можетъ быть это и правда,- почемъ вы знаете? раздраженно отвѣтила на это мать Васи.

   - Такъ вѣдь это и хорошо, если правда, Любочка! воскликнула Анна Васильевна.- Только ни хорошаго, ни дурнаго про такое, что при мужѣ твоемъ вѣдь не надо... вѣдь очень жестоко говорить, Любочка! промолвила она ласковымъ, почти молящимъ голосомъ. - Ты знаешь, вѣдь это его равно, что ножомъ рѣзать!...

   - Такъ что же это, тетушка! воскликнула Любовь Петровна въ гнѣвномъ порывѣ, въ которомъ такъ и чуялись близк³я, горяч³я слезы.- Это безум³е, эта безсмысленная ревность будетъ меня до гроба преслѣдовать?

   И она побѣжала по корридору. Анна Васильевна едва поспѣвала за ней.

  

  

   Итти за ними было неловко. Я зашелъ въ себѣ въ комнату, не засталъ Керети, подождалъ немного - и отправился въ Галечкѣ. Тамъ также никого не было, кромѣ молодой хозяйки и миссъ Пинкъ. "Губернаторша" приняла меня свысока и глядѣла расфуфыренною павой, въ своемъ длинномъ, неловко еще на ней сидѣвшемъ, платьѣ,- длинныя платья она выпросила себѣ дозволен³е носить только предъ самымъ нашимъ пр³ѣздомъ въ Богдановское. Я рѣшительно былъ у ней въ опалѣ: во-первыхъ, самъ отсталъ отъ нея и пересталъ "обожать" съ самой первой минуты, когда увидѣлъ Любовь Петровну; во-вторыхъ, разъ она уже надѣла длинное платье и поступила на положен³е jeune personne,- она почитала для себя унизительнымъ обращать вниман³е на "мальчика". Я понялъ это съ перваго ея слова и тотчасъ же рѣшилъ не выйти изъ ея комнаты, прежде чѣмъ не побѣсить ее хорошенько.

   - Чему я обязана чести васъ видѣть? спросила она меня по-французски, едва вошелъ я въ ней, церемонно отвѣшивая мнѣ поклонъ одною головой сверху внизъ.

   - Обязаны вы этимъ вашей maman, отвѣчалъ я ей на это, принимая самый развязный и равнодушный тонъ,- она меня приглашала сюда съ собой и сказала, что я застану на этой половинѣ - я, нарочно, не хотѣлъ сказать: у васъ,- моего брата и monsieur Керети. Я очень жалѣю, что ихъ никого здѣсь нѣтъ.

   - M-r Керети и Левушка m'ont fait l'honneur de déjeuner chez moi, принимая, въ свою очередь, видъ театральной царицы, молвила Галечка,- и послѣ этого ушли, кажется, въ садъ.

   - Рыбу удить на озеро, добавила миссъ Пинкъ,- но я знаю, что они ничего не поймаютъ. И она засмѣялась своимъ гортаннымъ англ³йскимъ смѣхомъ, показавъ мнѣ при этомъ весь заводъ своихъ бѣлыхъ, ровныхъ, но очень ужь большихъ зубовъ.

   - A гдѣ же Анна Васильевна? Развѣ она не приходила сюда?

   - Нѣтъ, отвѣчала опять миссъ Пинкъ.- Она также пошла въ садъ, мы ее сейчасъ видѣли въ окно...

   - Avec ma cousine, сказала Галечка.

   - Это это ваша cousine? спросилъ я съ дѣйствительнымъ, въ первую минуту, удивлен³емъ.

   - A вы не знаете? Странно! колко и съ полупрезрительною, полулукавою улыбкой возразила она.

   - Нѣтъ, не знаю.

   - Ma cousine - Любовь Петровна Лубянская, мать Васи, вашего друга.

   - Ахъ, вотъ кто! И я расхохотался.

   - Я думаю, что такъ! вся покраснѣвъ, отрѣзала Галечка. Мужъ ея родной племянникъ папа, сынъ его сестры,- значитъ по мужу, она мнѣ cousine, и еще cousine germaine.

   - Да, да, я вспомнилъ, продолжалъ я смѣяться,- но очень ужь это смѣшно, c'est très drôle, что вы ее называете "ma cousine".

   - Mister Boris говоритъ это потому, что находитъ васъ слишкомъ молодою, чтобъ быть кузиной дамы, у которой сынъ старше васъ лѣтами, поучительно объяснила миссъ Пинкъ на своемъ родномъ языкѣ.

   - Ну, конечно! сказалъ я на это по-русски.

   Галечка не сочла нужнымъ возражать и, прищурившись, стала глядѣть въ окно.

   - Изъ этого окошка какъ все хорошо видно и слышно! съ ударен³емъ сказалъ я опять.

   Она повернула во мнѣ голову.

   - Это что значитъ?

   - То значитъ, что отсюда можно не только все видѣть, но и слышать, и не только слышать, а еще и слушать.

   Глаза Галечки такъ и забѣгали.

   - Что слушать?

   - A то, что не позволяютъ, отвѣчалъ я съ самымъ невиннымъ видомъ.

   - Вы дерзк³й, и больше ничего! воскликнула она,- очень ужь разобидѣлъ я ее,- тѣмъ болѣе, что не могла она отрицать, что вчера открыла это окно и слушала изъ него то, чего мать не желала, чтобъ она слышала...

   - Qu'estce qu'il dit? What does he say? тревожно засуетилась миссъ Пинкъ, ни слова, разумѣется, не понимавшая по-русски.

   Меня это очень забавляло.

   - Т, ³, ti, il est parti, отвѣчалъ я ей, посылая въ воздухъ поцѣлуй обѣими руками.

   - Qu'est ce que vous dites? Qui est parti? недоумѣвая и сердясь, приставала она ко мнѣ.

   - Don't, miss, he is stupid! закричала ей Галечка, подымая свои жиденьк³я плечи, словно хотѣла она похоронить меня и засыпать своимъ презрѣн³емъ.

   - Grand merci, mademoiselle de Galagai! продолжалъ я буфонить, съ хохотомъ расшаркиваясь предъ ней. - Только хотя я stupid, а это самая настоящая правда, и я запѣлъ:

  

   Malbrough s'en va t'en guerre...

  

   - Вы рѣшительно съ ума сходите!

   - Нѣтъ, нѣтъ, я не схожу - у... продолжалъ я пѣть:

  

   Mironton, ton, ton, mirontaine,

  

   - Я правду говорю-у,

  

   Jamais ne reviendra...

  

   - Да кто это ne reviendra? Кто il est parti? Скажете-ли вы наконецъ! топнувъ ногой, требовала Галечка, между тѣмъ какъ ея гувернантка, хорошенькая, но зубастая, наступала на меня съ угрожающимъ лицомъ.

   - Тотъ, кого вы слушали вчера изъ этого окошка, скороговоркой проговорилъ я Галечкѣ.- Ce n'est pas ma faute, miss Pink, объяснилъ я ея англичанкѣ,- mais Malbrough, c'est à dire le baron Fehlsen, est parti ce matin...

   - Le baron! вскрикнули онѣ въ одинъ голосъ.

   - Точно такъ. Взялъ и уѣхалъ, и окна не нужно ужь будетъ открывать, жалобно пищалъ я "губернаторшѣ". Но мои "шпильки" уже не кололи ея. Онѣ переглядывались съ миссъ Пинкъ, и на лицахъ обѣихъ ихъ изображалось самое печальное изумлен³е.

   "Онъ ихъ всѣхъ до одной околдовалъ!" подумалъ я и съ какимъ-то внезапно прилившимъ ощущен³емъ радости примолвилъ внутренно: "но теперь все кончено, тю-тю!"...

   - И вы говорите "jamais", и онъ ужь больше сюда не будетъ и это вы правду говорите? допрашивала Галечка.

   - Et c'est vrai vraiment? Qui vous а dit? допрашивала миссъ Пинкъ.

   - Pour toujours! торжественно махнулъ я рукой. И эскадрономъ не будетъ командовать, и въ утѣшен³е вамъ остается все тотъ же, прежн³й, командоръ, и что я не stupid и не солгалъ, можете спросить у вашихъ папа и мама. Adieu, mesdemoiselles!

   - Mister Boris, Боренька погодите, скажите... кричали мнѣ вслѣдъ обѣ дѣвушки. Но я ихъ не слушалъ и побѣжалъ въ садъ.

   Тамъ я тотчасъ же наткнулся на Керети и Леву: они шли въ озеру съ удочками въ рукахъ. Дворовый мальчикъ безъ шапки несъ за ними въ черепкѣ червей и большую краюху хлѣба. Лева кинулся цѣловать меня съ большой радости. Онъ прыгалъ какъ козликъ и принимался цѣловать тутъ же и Керети, и замарашку-мальчика, который то-и-дѣло послѣ этого утиралъ лицо рукавомъ, размазывая пуще грязь по потному лицу и смѣясь во весь ротъ,- онъ казался счастливъ не менѣе Левы, не менѣе самой Сильвы, сопровождавшей ихъ, которая, въ свою очередь, прыгала съ радости имъ на грудь и лизала то одного, то другаго въ самыя губы. Французъ мой глядѣлъ нѣсколько сконфуженно; онъ извинился предо мною за то, что не можетъ en ce moment продолжать со мною латинск³й урокъ, говоря, что у него голова страшно разболѣлась, и очень жарко, и что онъ надѣется подышать на озерѣ свѣжимъ и влажнымъ воздухомъ, который онъ почитаетъ для себя лучшимъ лѣкарствомъ.

   - Вы впрочемъ хорошо помните то, что проходили, et ma conscience ne me reproche pas le léger retard qne j'apporte à vons le faire répéter, съ улыбкой примолвилъ онъ,- и весьма любезно пригласилъ меня de les accompagner à la pèche.

   Я согласился, и мы самымъ дружелюбнымъ образомъ болтали съ нимъ въ продолжен³е всего пути; Лева и Грицько побѣжали впередъ. Дойдя до озера, мы застали ихъ уже за дѣломъ, засѣвшими на берегу подъ большою вербой, и Лева, неопытный рыболовъ. кричалъ намъ издалека, что онъ чуть-чуть не поймалъ большущаго карася, между тѣмъ какъ замарашка-мальчикъ, неподвижно стоя съ закинутою удой, дѣлалъ ему выразительные знаки рукой, чтобъ онъ крикомъ своимъ не пугалъ рыбу. Керети тотчасъ же присѣлъ неподалеку отъ нихъ и принялся, съ гадливымъ выражен³емъ глядя на червяка, судорожно вившагося между его пальцами, насаживать его на крючокъ своей удочки. Разговоры смолкли, всѣ глаза обратились на воду. Но отъ этой неподвижной, гладкой и зеленоватой. какъ стекло въ парникѣ, воды вѣяло не свѣжестью, а какимъ-то жгучимъ, какъ въ банѣ, паромъ. Солнце точно упало въ озеро и дремало, пламенное и лѣнивое, на его днѣ; дремали вокругъ ракиты и вербы, съ ихъ потускнѣвшими отъ жары длинными и узкими, какъ змѣиное жало, листами; дремала болотная дичь въ густомъ очеретѣ, и сонная рыба не рѣшалась всплывать изъ своихъ глубей на приманку нашей наживки и червей. Я скоро кинулъ уду, въ великому удовольств³ю Грыцька, у котораго взялъ ее на время, и, пожелавъ имъ всѣмъ успѣха, пошелъ искать побольше тѣни въ старыхъ аллеяхъ сада. Меня такъ и тянуло прилечь, растянуться, отдохнуть на холодкѣ отъ этой гнетущей жары. На моемъ пути лежала бесѣдка, въ которую я вводилъ уже читателя въ самомъ началѣ моихъ воспоминан³й. "Монрепо, храмъ отдохновен³я",- такъ значилась она на поэтическомъ языкѣ Ѳомы Богдановича. Она стояла на четыреугольной площадкѣ, обсаженной тополями, и состояла изъ двухъ комнатъ - одной побольше, въ которой часто пивали чай по вечерамъ, и за нею другой въ два окна съ итальянскими жалузи, которыя никогда не подымались, и потому въ этой комнатѣ было всегда почти темно и свѣжо, или, вѣрнѣе, сыро. Она служила иногда спальней для холостой молодежи, въ тѣ праздничные дни, когда въ Богдановское съѣзжалось такъ много гостей, что въ большомъ домѣ и флигеляхъ не оказывалось уже ни одного свободнаго угла. Спали на большомъ, широкомъ турецкомъ диванѣ во всю стѣну, который съ двумя или тремя низенькими столиками составлялъ всю мебель этой комнаты. На него-то я и разсчитывалъ...

   Двери бесѣдки были, по обыкновен³ю, не заперты, и, пробѣжавъ первую комнату, я немедленно очутился "тормашками вверху", какъ говаривалъ Саша Рындинъ, на этомъ широкомъ, низенькомъ диванѣ, въ этомъ прохладномъ, чуть не холодномъ покоѣ, куда свѣтъ проникалъ тоненькими золотыми черточками сквозь промежутки зеленыхъ дощечекъ жалузи. Сунувъ подъ голову подушку и закинувъ надъ нею руки, я почувствовалъ себя такъ хорошо, что не могъ противостоять искушен³ю закрыть глаза, а закрывъ глаза - заснулъ какъ-то внезапно, разомъ, самымъ неожиданнымъ для себя образомъ...

  

  

   Чей-то пронзительный голосъ, звавш³й меня по имени, разбудилъ меня.

   - Ne criez donc pas comme cela! тотчасъ же вслѣдъ за нимъ заговорилъ другой.

   Это были Лева и Керети,- они искали меня; шаги ихъ скрипѣли на пескѣ подъ окнами бесѣдки.

   Я не успѣлъ отозваться, какъ изъ первой комнаты кто-то отвѣтилъ за меня:

   - Il n'est pas ici.

   "Это она здѣсь!" воскликнулъ я про себя, не смѣя уже шевельнуться.

   - Онъ, вѣрно, у Васи, послышался голосъ и Анны Васильевны.

   - Mille pardons, mesdames, учтиво извинился мой гувернеръ,- voyons, Léon, marchons!...

   Они ушли.

   Боже мой! какъ же мнѣ теперь выйти отсюда, показаться ей, съ моимъ заспаннымъ лицомъ и растрепанными волосами, признаться, что я тутъ былъ и такъ постыдно спалъ среди бѣлаго дня. Нѣтъ, ни за что! Буду спать или притворюсь спящимъ, буду лежать какъ мертвый, хотя бы онѣ сами пришли сюда и стали будить меня...

   А онa продолжала между тѣмъ давно, какъ видно, начатый и прерванный криками Левы разговоръ:

   - Васъ пугаетъ моя смѣлость, говорила она,- вы называете это смѣлостью! Онъ уѣхалъ, я его больше никогда, можетъ-быть, не увижу,- чего же еще вы хотите, тетушка!...

   Мнѣ почудилось, что она тихо, тихо заплакала.

   - Любочка, голубонька моя, растроганнымъ и тревожнымъ голосомъ возражала ей Анна Васильевна,- да я развѣ что противъ тебя говорю! Знаю я хорошо, что ты себя не забудешь, и такъ хорошо это ты сдѣлала, и покой тебѣ будетъ теперь, увидишь сама, и на серденькѣ полегчаетъ какъ только ты сама себя обдумаешь. A что я сказала, что ты смѣло говоришь...

   - Я говорю, что думаю, нетерпѣливо прервала ее Любовь Петровна,- и нѣтъ еще, слава Богу, такой власти, которая могла бы помѣшать мнѣ думать и страдать, и проклинать мою жизнь! горячо воскликнула она.

   - Мати Пресвятая Богородица! воскликнула въ свою очередь съ ужасомъ Анна Васильевна. - Зачѣмъ ты так³я, Любочка, слова говоришь? не дай Боже!

   - Проклинаю, повторила красавица,- потому что, сколько я себя помню, мнѣ до сихъ поръ не было дано ни одного дня, ни одной минуты счаст³я! A я счаст³я имѣю право требовать, какъ всякая другая,- онъ говорилъ правду...

   Анна Васильевна глубоко вздохнула.

   - Неправду онъ говорилъ, Любочка, сказала она,- не счаст³я намъ надо искать здѣсь, а чтобы только жизнь нашу прожить безъ грѣха.

   - Грѣхъ ни въ какомъ случаѣ не ляжетъ на мою совѣсть, коротко и язвительно засмѣялась Любовь Петровна,- за него отвѣтятъ тѣ, кто исковеркали мою жизнь и поставили ее вверхъ дномъ. Вѣдь со мной безжалостно поступили, тетушка! Коса травы не рѣжетъ, пока она не созрѣетъ, не приметъ своей доли дождя и солнца; меня оторвали отъ куколъ и кинули на жертву какой-то африканской страсти, отъ которой я задыхалась, какъ птица подъ стекляннымъ колпакомъ... И меня же еще упрекали,- съ горечью, со злостью упрекали за мою черную неблагодарность въ тому, отъ чего я задыхалась! Развѣ я весь вѣкъ свой не слыла за холодную, вѣтреную, безсердечную женщину, за эгоистку, которая пожертвуетъ всѣми и всѣмъ на свѣтѣ для прихоти, для тщеслав³я, для минуты удовольств³я? Развѣ каждый не считалъ себя въ правѣ говорить, что у меня вмѣсто сердца камень въ груди, что я не въ состоян³и привязываться, не могу любить никого, никогда? И каждый, это говоривш³й, былъ вѣдь правъ, тетушка! Но виновата-ли я была въ томъ,- виновата-ли, что всѣ мои молодыя силы были довременно пригнуты и помяты, какъ цвѣтокъ, засушенный въ книгѣ?...

   - Любочка, заговорила опять Анна Васильевна,- пожалѣй ты его, прости,- вѣдь это онъ отъ большой любви въ тебѣ...

   - О, Боже мой! съ горечью молвила Любовь Петровна:- я ему давно простила и искренно жалѣю его, какъ несчастнаго человѣка... Но не могу я однако не сознаться,- вы опять заохаете, тетушка,- что въ первый разъ могла я вздохнуть свободна лишь съ той минуты, когда... когда это съ нимъ случилось. Не весела обязанность таскать по свѣту живаго мертвеца, въ фантастической надеждѣ, что его излѣчитъ какое нибудь чудо,- я тысячу разъ однако предпочитаю это тому аду, въ какомъ жила я въ пору моей soi-disant блестящей жизни въ Петербургѣ!... Но я еще разъ говорю вамъ, я не упрекаю его, не жалуюсь,. я упоминаю лишь объ этомъ какъ о случившемся, о давно прошедшемъ. И такъ хорошо для меня устроилось это прошедшее, что я, не живши, прожила до тридцати трехъ лѣтъ,- потому что мнѣ вѣдь тридцать три года, тетушка, il ne faut pas se faire d'illusions, я почти старая женщина... И вотъ, тише и печальнѣе заговорила она,- на этой вечерней моей зарѣ встрѣчается мнѣ человѣкъ...

   - A Богъ съ нимъ, Любочка! горячо прервала ее Анна Васильевна,- лучше бы ты николи съ нимъ не встрѣчалася, съ этимъ человѣкомъ.

   - Не спорю, можетъ-быть вы и правы. Я его и не искала, но я съ нимъ встрѣтилась; вѣдь этого опять вычеркнуть нельзя,- вѣдь это фактъ! Я встрѣтилась съ умнымъ. съ замѣчательно умнымъ и благороднымъ человѣкомъ, тетушка.... Я много видала на своемъ вѣку, но онъ, онъ первый, который... И я съ нимъ теперь разлучена... Я согласилась на эту разлуку... И знаете - для чего это?

   - Для того, что уважаешь ты себя, Любочка, промолвила Анна Васильевна.

   Она снова горько засмѣялась.

   - Для того, чтобы какъ-нибудь тѣ же люди, которые говорили, что у меня камень въ груди, не сказали теперь, что у меня на мѣстѣ сердца котелъ съ кипяткомъ. Другой, въ сущности, причины нѣтъ... Вотъ какая "смѣлая" женщина, дорогая моя и строгая тетушка!

   - Такъ вѣдь тебѣ жь что было иного дѣлать? замѣтила съ успокоивающимъ, примирительнымъ оттѣнкомъ "строгая тетушка".

   - Что дѣлать! воскликнула Любовь Петровна, и ея контральтовый голосъ зазвучалъ какою-то металлическою, почти мужскою нотой, отъ которой мурашки забѣгали у меня по спинѣ.- Любить прямо, открыто, любить не стыдясь, въ тридцать три года, какъ любятъ въ восемнадцать лѣтъ, какъ и я, можетъ быть, любила бы въ свое время, еслибы не отдали меня, какъ холопку, немилому человѣку, загубившему всю мою молодость! Любить, презирая всяк³е людск³е толки, гордясь предъ всѣми тѣмъ, кого свободно выбрало сердце, быть счастливою, однимъ словомъ,- вотъ что дѣлать!

   Новый, всю объявш³й ее ужасъ послышался въ голосѣ бѣдной Анны Васильевны:

   - Подумай, подумай, что ты говоришь! лепетала она.- Такъ открыто предъ всѣми слюбиться съ чужимъ человѣкомъ - при живомъ мужѣ!... И не грѣшно-бъ было, не загрызла бы тебя совѣсть отъ стыда и жалости, что покинула бы ты его, покинула бы сына роднаго?...

   - Сынъ меня не любитъ, промолвила коротко Любовь Петровна, какъ бы не желая останавливаться на этой мысли,- мужъ... онъ даже не человѣкъ теперь... а когда былъ имъ, онъ свое взялъ! Дайте же и мнѣ мою долю счаст³я, вѣдь и я тоже Бож³е создан³е, и я имѣю право желать не умереть безъ того, чтобъ и мнѣ посвѣтило солнце хоть на одно мгновен³е...

   И она громко, слышно заплакала.

   И такъ нежданны и трогательны были эти слезы, эта жалоба этой гордой, этой прелестной женщины, которая, думалось мнѣ, для того только и родилась на свѣтъ, чтобы всѣ исполняли, предугадывали ея желан³я, и почитали бы это за величайшее для себя счаст³е, что и я принялся какъ дуракъ плакать въ своемъ темномъ углу, уткнувшись носомъ въ твердую, пахнувшую гнилью подушку протертаго стараго дивана и весь дрожа отъ мысли, что малѣйш³й шумъ, неосторожное движен³е могли выдать мое присутств³е здѣсь...

   - Вы все меня грѣхомъ пугаете, тетушка, продолжала красавица,- а я вамъ скажу: есть так³е грѣхи, что нѣтъ, кажется, наказан³я, котораго не вытерпѣла бы за нихъ съ блаженствомъ!... Я сама удивляюсь тому, что вамъ говорю, прервала она себя недолгимъ смѣхомъ,- я ни о чемъ подобномъ никогда до этого времени не думала, ничего подобнаго не ощущала; я самой себѣ кажусь смѣшною за этотъ поздн³й приливъ чувства, за эту весну сердца въ мои годы!... Но то, что я чувствую и думаю теперь,- я вамъ и говорю не скрывая. Я думаю, что не грѣхъ это, тетушка, когда женщина горячо, свято, безкорыстно любитъ человѣка, умѣвшаго завладѣть ея душой, потому что она не можетъ не любить его, потому что она любитъ, какъ живетъ, не по своей, а по чьей-то высшей волѣ; ее можно истязать, убить, что вы хотите, но вырвать изъ души ея любовь - нѣтъ силы въ м³рѣ, которая могла бы успѣть въ этомъ!... A вотъ гдѣ грѣхъ и позоръ, и невыносимое мученье,- а въ этомъ позорѣ и мучен³й прошла вся моя молодость,- когда женщина должна отдаваться человѣку, который внушаетъ ей не любовь, а ужасъ и отвращен³е, когда она таится и скрываетъ и лицемѣритъ,- какъ я тамъ сейчасъ у него принуждена была таиться и лицемѣрила...

   - Не лицемѣрила ты, Любочка, возражала Анна Васильевна,- долгъ ты свой исполняла. Ты ему въ церкви Бож³ей, предъ святымъ алтаремъ, обѣтъ давала, что будешь ему вѣрная и послушная до могилы.

   - Обѣтъ давала! Кто его давалъ? я или тѣ, кто располагали мною какъ вещью, какъ существомъ безсловеснымъ? Я его не выбирала, я бы его никогда не выбрала! Никакому свободно данному слову я не измѣнила, а только такое слово обязательно, только оно могло бы связать мою совѣсть...

   - Любочка, печально заговорила опять Анна Васильевна,- когда слово предъ святымъ Бож³имъ Евангел³емъ не будетъ насъ вязать, какое свяжетъ насъ наше человѣческое свободное слово? Вѣдь его-жь легче смѣнить, чѣмъ то, что тамъ, на небѣ, записуется! Сегодня дастъ одному женщина свободное свое слово, а завтра скажетъ: свободно его дала, свободно и назадъ беру, и другому дастъ опять то же слово. Такъ гдѣ-жь тогда законъ христ³анск³й? Гдѣ семья? Гдѣ миръ и благодать?

   - Такъ по-вашему, порывисто отвѣчала Любовь Петровна,- справедливо, чтобы мы отвѣчали за то, что не нами сдѣлано, чтобы мы вѣкъ свой добровольно оставались несчастными, потому что вздумалось сдѣлать насъ такими тѣмъ, кто располагали, командовали нами? Не благодарить-ли еще судьбу за это, не цѣловать-ли оруд³е, которымъ насъ безжалостно пытаютъ?...

   - Покориться надо, Любочка, тихо, едва слышно, проговорила на это Анна Васильевна.

   - Ахъ, тетушка, почти съ отчаян³емъ воскликнула красавица,- вѣдь это жестоко! Жизнь вѣдь еще не вся прошла, еще жить хочется!... Васъ Богъ хранилъ, тетушка, не давили васъ, не терзали, не знали вы тѣхъ мучен³й, не знали и этой жажды счаст³я...

   - Не знала! повторила Анна Васильевна. И въ этихъ двухъ словахъ было такъ много тревоги и робости и какого-то непонятнаго замѣшательства,- что у меня сперло дыхан³е, отъ любопытства, отъ ожидан³я. Что же это она будетъ говорить, милая, добрая Анна Васильевна?

   - Ахъ, Любочка, начала говорить она,- думала я, помру и въ могилу съ собой это возьму. Тяжко, скажу тебѣ, припоминать мнѣ то. Только не знаю, что внутри меня такъ будто теперь шевелится и нудитъ: скажи, можетъ ей для пользы, для твоей пользы, Любочка, будетъ... Ты думаешь, не знала, я ни тѣхъ мучен³й, ни жажды той, какъ сказала ты... И мучен³я тѣ, и жажду,- все я испытала. Только ты истинно сказала, что Богъ меня хранилъ. Сохранилъ онъ меня отъ стыда вѣчнаго, и до сихъ поръ нѣтъ того дня, чтобъ я его, Творца Небеснаго, со слезами за то не благодарила... Жалуешься ты, что не спросясь тебя за немилаго замужъ тебя выдали. A на то я тебѣ опять скажу: старѣе я тебя,- за наше время никого насъ не спрашивали, почему молодыми очень выдавали насъ, такъ что жь было и спрашивать: за кого батька съ маткой скажутъ, за того и выходили. Такъ и я вышла...

   - И не любили дядюшку, когда шли за него? послышался удивленный голосъ Любовь Петровны.

   - A не любила жь! простодушно отвѣтила Анна Васильевна.- Я другаго любила, промолвила она, пр³остановившись и вздохнувъ.

   - Вы, тетушка?

   - A сама я, съ тою же невыразимою прелестью простодуш³я и стыдливости отвѣтила она опять.- О томъ самомъ и хочу тебѣ передать...

   - Кто же это былъ? спросила Любовь Петровна.

   - Кто былъ?... повторила замедленнымъ голосомъ Анна Васильевна. Ей, бѣдной, видно, очень не хотѣлось выдавать это имя, которое она думала "взять съ собою въ могилу".- Звали его Тимофей Евграфычъ, а былъ онъ родня близк³й и другъ моему Ѳомѣ Богдановичу, и съ нимъ вмѣстѣ ѣздили они въ намъ въ село, когда я еще дѣвушкой была.

   - И хорош³й онъ былъ человѣкъ, тетушка?

   - Хорош³й, Любочка, только былъ онъ гуляка, голова пропащая; за него бы ни одну дочку съ хорошаго дома не отдали. Былъ онъ изъ роду богатаго и одинъ сынъ; сиротой молодымъ остался. Тогда было это гусарство въ Бердичевѣ, онъ туда служить пошелъ. Тамъ онъ въ четыре года нищимъ сдѣлался, все изъ-за компан³и, да съ простоты своей. Какъ ни съ чѣмъ онъ остался, пр³ѣхалъ онъ въ Ѳомѣ Богданычу, а старый мой за мной пропадалъ тогда и все это его съ собою въ намъ и возилъ. A на того всѣ у насъ кругомъ какъ на сову, аль на чуму какую глядѣли, чуть въ носъ ему, бывало, не смѣются, потому много про его глупости въ Бердичевѣ,- какъ онъ тамъ всѣ гроши свои на паненокъ, да въ карты проигралъ,- много тогда разсказывали въ нашей сторонѣ. A онъ гордый былъ, не хотѣлъ показать, что у него, можетъ, на сердцѣ какъ въ пеклѣ огненномъ, и самъ про себя все разсказываетъ и надъ собою смѣется. И хорошо, скажу тебѣ, я его понимала и жалѣла его... Съ того самаго у меня и началось. Стала я все думать, какъ это онъ съ такихъ молодыхъ лѣтъ пагубу себѣ зробилъ, потому окромѣ тѣхъ вполетъ, что на плечахъ у него болтались, ничего ужь у него не оставалось ни сзади, ни спереди,- человѣкъ былъ онъ не ученый, до большихъ чиновъ дойти разума у него не хватитъ, думала я себѣ, а съ другаго боку, знаешь, честный онъ слишкомъ былъ, вздумалъ бы въ судейск³е пойти - съ голоду-бъ померъ, почему хапанцевъ ни за что бы не сталъ брать онъ съ бѣднаго человѣка. Добрый онъ былъ, скажу тебѣ, Любочка, и человѣколюбецъ, не хуже моего Ѳомы стараго, родъ ужь у нихъ весь такой; встрѣчается ему гдѣ калика, или нищая старая, а то еще слѣпой съ бандурой,- тѣхъ онъ до страсти слушать любилъ,- онъ сейчасъ руку до кишени, позабывши, что у него тамъ одинъ вѣтеръ гуляетъ... Такъ, знаешь, смотрѣть на него въ тотъ часъ жалость меня брала, ажно слезы въ очахъ у него покажутся и побѣжитъ прочь, чтобъ и слезъ тѣхъ его, и стыда люди не видали. И все это я себѣ въ душѣ держала, что оттого вышла ему недоля такая, что ни матери у него, ни сестры съ дѣтства не было, что онъ, можетъ, добраго женскаго слова николи не слыхалъ, некому было приласкать его, да при той ласкѣ разуму его научить. И такъ все журилась я о немъ и гадала себѣ такъ, что когда бы я богатая была,- спасла бы я непремѣнно этого самаго пропащаго человѣка, пошла бы я за него замужъ, а богатство свое ни за что бы въ руки ему не отдала, а что день - то давала бы ему по два карбованца на слѣпыхъ и каликъ, по ту самую пору, когда-бъ онъ настоящимъ человѣкомъ сдѣлался... Глупая, знаешь, въ тѣ годы была я, Любочка, тихо засмѣялась Анна Васильевна,- и въ головонькѣ молодой все это фантаз³я шла... На зарѣ, сама знаешь, всяка пташка слаще поетъ, примолвила она, словно извиняясь.

   - Ахъ, милая, растроганнымъ голосомъ молвила на это Любовь Петровна,- какая же тутъ глупость, что вы любили?

   - A какъ не глупость, когда я не то богатая, а можно сказать почти совсѣмъ бѣдная была, а была бы богатая, то еще хуже не отдали бы меня