Маркевич Болеслав Михайлович - Забытый вопрос

ъ все сильнѣе росло во мнѣ смутное чаян³е какого-то близкаго, невѣдомаго, но неизбѣжнаго удара, который долженъ былъ разразиться надо всѣми нами. И на тревожномъ лицѣ Анны Васильевны, и въ лихорадочно-горѣвшихъ, впалыхъ глазахъ Вася я читалъ все тотъ же суевѣрный страхъ, то же ожидан³е чего-то близкаго, неизбѣжнаго и страшнаго...

   Но откуда должно обрушиться оно? Фельзена нѣтъ; онъ не скоро будетъ.- "Недѣльки черезъ двѣ, три, постараюсь побывать въ Богдановскомъ", говорилъ онъ, прощаясь съ отцомъ Васи. Развѣ Любовь Петровна вздумаетъ поѣхать въ Юхновку, къ Дарьѣ Павловнѣ, откуда въ трехъ верстахъ стоитъ его эскадронъ? Но Дарья Павловна сама любезничаетъ съ Фельзеномъ, и "коварная" - вѣдь я самъ слышалъ,- поощряла его ухаживать за "la nymphe Eucharis". Для чего же она туда поѣдетъ?...

   Галечка въ послѣднее время какъ-то особенно сблизилась съ своею кузиной. Онѣ постоянно гуляли вмѣстѣ по саду и проводили вечера въ павильонѣ Любови Петровны. Миссъ Пинкъ обыкновенно сопровождала туда свою воспитанницу, но тѣмъ не менѣе все это, какъ могъ я замѣтить, не нравилось Аннѣ Васильевнѣ. Добрая женщина не рѣшилась бы никогда огорчать дочь или подвергнуться ея допытыван³ю, давъ ей почувствовать, что она не желала бы этой близости,- она притонъ какъ бы побаивалась Галечки, боялась ея самоувѣреннаго прилич³я, ея не по лѣтамъ сдержанной и сухой рѣчи, ея холодныхъ глазъ. Но она постоянно искала и большею част³ю не умѣла найти приличныхъ предлоговъ удержать Галечку близъ себя или на половинѣ ея, куда Любовь Петровна рѣдко когда удостоивала приходить...

   Однажды я засталъ Анну Васильевну на террасѣ въ оживленныхъ переговорахъ съ Булкенфрессомъ. Музыкантъ раздраженнымъ тономъ жаловался на то, что Fraülein Hanna условилась съ нимъ утромъ повторить "за leèon de piano" и просила его зайти въ ней для этого въ 6 часовъ послѣ обѣда, что онъ и исполнилъ, но не нашелъ ея дома и, узнавъ, что она въ павильонѣ, у "madame von Lubianski", отправился туда за нею, но что тамъ этотъ "гроб³анъ Педрушка, der wilde Grum въ красный жилетъ", не пустилъ его и "такъ глупо - il est donc si pête (bête), vous savez! - сказалъ ему, что никого дома нѣтъ и не при-ни-ма-ютъ; ³machinez vous èà!" негодуя и передразнивая Петрушку, восклицалъ Булкенфрессъ, очевидно до крайности разобиженный.

   - Но... можетъ въ самомъ дѣлѣ ихъ нѣтъ тамъ, можетъ онѣ въ садъ пошли... говорила на это Анна Васильевна.

   - Нѣтъ? заколотилъ себя въ грудь Булкенфрессъ. - Можетъ быть, душа ихъ полетѣла въ садъ или другой мѣсто, а ихъ персонъ тамъ сидятъ, въ павильонъ, желчно сострилъ онъ,- я самъ чрезъ окошко слышалъ, какъ онѣ оба смѣялся... Madame Lubianski очень весело жить теперь...

   Всѣ черты Анны Васильевны болѣзненно сжались, точно иголкой укололи ее. Она съ отвращен³емъ и тоской отвернулась отъ нахала...

   - Борисъ, а, будь такой добрый, взволнованнымъ голосомъ обратилась она ко мнѣ,- сходи... туда... скажи, что прошу я Галечку... что ей надо,- чтобъ урокъ шла брать...

   - Сейчасъ, сейчасъ, Анна Васильевна!

   Я вбѣжалъ прямо въ гостиную павильона. Въ глубинѣ комнаты, на низкомъ диванѣ, сидѣли рядомъ Любовь Петровна и Галечка и разсматривали какой-то альбомъ.

   - Pardon, madame, сказалъ я, расшаркиваясь такъ церемонно, что Любовь Петровна разсмѣялась,- я пришелъ за mademoiselle Anna.

   - За мной? Галечка холодно и величаво смѣрила меня удивленнымъ взглядомъ.

   - За вами. Вы должны въ 6 часовъ prendre votre leèon de musique, и ваша maman проситъ васъ идти.

   - Maman? Почему она знаетъ?

   - Ей сказалъ вашъ учитель. Онъ самъ приходилъ сюда, только его не пустили...

   - Кто не пустилъ? въ свою очередь, подняла на меня удивленные глаза Любовь Петровна.

   - Вашъ Петрушка.

   - Quel idiot! засмѣялась она, приподнявъ плечи.

   - Хорошо, я сейчасъ приду, все такъ же величаво объявила мнѣ "губернаторша".

   Я поклонился и вышелъ.

   Невдалекѣ, подъ деревомъ, ждалъ меня Булкенфрессъ.

   - Галечка сейчасъ придетъ, сказалъ я ему и хотѣлъ пройти мимо, но онъ остановилъ меня вопросомъ:

   - A вы спросилъ Frau von Lubianski, зачѣмъ она мнѣ дверь въ носъ заперъ?

   - Я сказалъ, что васъ не пустилъ въ ней Петрушка.

   - A она што сказалъ? съ сверкающими любопытствомъ и нетерпѣн³емъ глазами воскликнулъ музыкантъ.

   - Она сказала: quel idiot!... Она это про Петрушку сказала, Herr Bogenfrisch.

   - A о мнѣ што? спросилъ онъ опять, пропустивъ безъ вниман³я мое лукавое намѣрен³е.

   - A про васъ ни слова, ни единаго.

   Булкенфрессъ сложилъ губы въ вислую улыбку и вдругъ озадачилъ меня новымъ, неожиданнымъ вопросомъ:

   - Comment prenez vous le thé, cheune homme?

   Я, недоумѣвая, поднялъ на него глаза.

   - Versteht sich: avec du lait ou du citron?

   - Съ молокомъ, отвѣчалъ я, смѣясь.

   - A вы знайтъ, што съ цитронъ дѣлаютъ, кагда чай выпилъ?

   - A что?

   Я не понялъ въ первую минуту.

   - Какъ што-о, какъ што-о! поблѣднѣвъ отъ какого-то внезапнаго прилива злости, передразнилъ меня Булкенфрессъ.- Сокъ въ чашка остался,- а корка вонъ выкинулъ, въ помойный яма... Вотъ што!

   - Ну да,- это конечно!

   И я окончательно расхохотался.

   - А! вамъ ошень смѣшно? уже шипя говорилъ онъ.- A вы желай qu'on vous jette par la fenêtre, въ помойный яма?...

   - Нѣтъ, не желаю!

   - И я не желай! A это со мной сдѣлалъ Frau von Lubianski! воскликнулъ музыкантъ, задыхаясь и подлавливая кончикомъ носа спадавш³я очки,- mit mir, Johann-Maria Bogenfrisch aus Salzburg!...

   И, вскинувъ на меня свои маленьк³е раздраженные глазки, онъ мотнулъ головой съ какимъ-то угрожающимъ видомъ. - и побѣжалъ прочь по направлен³ю Галечкинаго флигеля.

   - Вотъ откуда первая туча! пронеслось у меня въ головѣ. Въ тотъ же вечеръ я передалъ весь этотъ разговоръ m-r Керети.

   - Quel animal, quel animal! воскликнулъ онъ, выслушавъ меня,- avec sa manie de fourrer son nez partout! Il se fera écraser comme un insecte,- qu'il est, домолвилъ мой честный французъ, гадливо поморщившись.

   - A намъ съ вами давно бы пора вернуться а Tikvode (то-есть въ Тих³я Воды), проговорилъ онъ, помолчавъ,- l'air n'est plus sain ici!...

  

  

   Воздухъ становился нездоровымъ и для нашего больнаго,- онъ начиналъ плохо спать. Ночи онъ и прежде проводилъ напролетъ безъ сна, сидя въ своемъ креслѣ у окна,- но за то вознаграждалъ себя продолжительнымъ утреннимъ и послѣобѣденнымъ отдыхомъ. Теперь онъ утромъ не отдыхалъ совсѣмъ. - Не могу, отвѣчалъ онъ коротко и неохотно на заботливые вопросы сына, отворачивая отъ него свои глубок³е, говорящ³е глаза, языкъ которыхъ такъ привыкъ понимать Вася. Но мы догадывались,- онъ не спалъ отъ нетерпѣн³я, потому что ждалъ ее каждое утро, отъ тревоги - потому что она могла и не придти... По мѣрѣ того, какъ шло пока въ лучшему его физическое состоян³е, все пламеннѣе, казалось, обнимала его та безконечная страсть въ красавицѣ-женѣ, которая, какъ говорила тогда Анна Васильевна матушкѣ, "загубила и его, и ея жизнь". Въ ея присутств³и онъ весь замиралъ отъ счаст³я, онъ жадно упивался звуками ея гортаннаго, низкаго голоса, онъ блаженнымъ и восхищеннымъ взглядомъ весь приникалъ въ ней, любуясь каждою прядью ея волосъ, каждою складкой ея одежды, и будто всю ее, весь ея стройный обливъ, со всѣми этими волосами и складками, хотѣлъ запечатлѣть у себя гдѣ-то внутри, глубоко, глубоко, чтобы тамъ, въ глубинѣ его души, вѣчно и царственно с³ялъ ея образъ, какъ царственно с³яла она для него живая, улыбающаяся алыми своими устами и прикрывающая длинными рѣсницами блестящую эмаль своихъ очей, каждый разъ, когда его алчный взглядъ встрѣчался съ ними... Уйдетъ она,- онъ долго еще сидитъ недвижный и нѣмой, словно очарованный,- "онъ въ свое зеркало на нее глядитъ", говорилъ въ этихъ случаяхъ Вася съ натянутою улыбкой. A черезъ нѣсколько времени на выразительномъ лицѣ недужнаго заговоритъ опять какая-то внутренняя и уже мучительная тревога: точно старается онъ припомнить что-то недавнее, близкое и неразрѣшенное имъ, что-то требующее отвѣта и неотвязчиво долженствующее волновать его, пока онъ не отыщетъ въ себѣ этотъ отвѣтъ, пока не найдетъ слова загадки... A какъ найти это слово? И все сильнѣе и видимѣе росло въ немъ скорбное недоумѣн³е,- онъ все пристальнѣе и дольше вглядывался въ сына, допрашивая взглядомъ и не смѣя спросить словомъ, какое общее имъ и невѣдомое еще ему горе гложетъ душу этого, черезъ силу улыбавшагося, несчастнаго мальчика? A Вася блѣднѣлъ и худѣлъ съ каждымъ днемъ, и все шире становились зрачки его глазъ, очеркомъ своимъ еще такъ недавно напоминавшихъ глаза его матери,- и съ каждымъ днемъ становилось для него труднѣе и тяжелѣй его лицемѣр³е - его святое лицемѣр³е - предъ недоумѣвавшимъ взоромъ его отца. Съ какою невыносимою тоской, помню, глядѣлъ я на него, когда, бывало, вернувшись въ свою комнату отъ Герасима Ивановича, которому онъ только-что, преувеличенно смѣясь, передавалъ какой-нибудь нѣмецк³й анекдотъ,- онъ падалъ, безсильный, на свою кровать, закинувъ руки за голову и устремивъ въ потолокъ эти пугавш³е меня, расширенные и тупо неподвижные зрачки свои. Отъ этой-ли необходимости таиться отъ отца, отъ другаго-ли, еще глубже захватывавшаго его, сознан³я,- онъ словно не смѣлъ уже болѣе никому глядѣть въ лицо и, какъ преступникъ предъ судьей, избѣгалъ чужаго взгляда. Съ такимъ же болѣзненнымъ напряжен³емъ избѣгалъ онъ и всякаго разговора о матери,- онъ и называлъ ее теперь не иначе, какъ "она", и только въ томъ случаѣ, когда нельзя было не упомянуть о ней. Онъ даже - я это чувствовалъ,- тяготился тѣмъ, что я тутъ, рядомъ съ нимъ, что ему иной разъ нельзя не перекинуться со мною словомъ, сознавая вмѣстѣ съ тѣмъ, что я не безполезенъ ему, что, занимая его отца разговоромъ или чтен³емъ по цѣлымъ часамъ, я принималъ на себя, изъ дружбы къ нему, половину его обязанностей, что онъ въ это время могъ отдохнуть, прилечь, остаться одинъ. - и робко иной разъ протянутая его рука, слабо сжимая мои пальцы, какъ будто просила меня простить ему... Но одна мысль, одно желан³е владѣли имъ теперь,- отгадать было не трудно,- взять отца и увезти его куда-нибудь далеко, далеко, куда бы и слуха не доходило о ней, гдѣ бы не было ни этого печальнаго, перепуганнаго лица Анны Васильевны, ни сверстника, вольнаго и невольнаго свидѣтеля всего этого позора!..

   Въ сумерки, по обыкновен³ю, больной начиналъ дремать, но сонъ его не былъ миренъ и дологъ, какъ прежде. Онъ безпрестанно просыпался, метался въ креслѣ, часто требовалъ пить и своимъ неспокойнымъ состоян³емъ держалъ насъ всѣхъ на ногахъ...

   - Вы дурно себя ведете, Герасимъ Иванычъ, сказалъ я ему однажды, оставшись съ нимъ вдвоемъ,- не спите совсѣмъ. Вася тревожится о васъ.

   - Вася... ахъ... что Вася? Онъ нехорошъ!... заговорилъ тотчасъ же больной, сжимая мнѣ руки и подымая на меня влажные и мгновеннымъ ужасомъ омраченные глаза.

   - Нѣтъ, нѣтъ, не безпокойтесь, увѣрялъ я его. - Это вамъ такъ кажется, потому что онъ о васъ, о томъ, что вы не спите, тревожится. Онъ даже чрезъ Анну Васильевну послалъ въ городъ записку, чтобы докторъ ранѣе обыкновеннаго пр³ѣзжалъ въ намъ...

   - Я буду, буду спать, Боренька, жалобнымъ, какъ у peбенка, нѣжнымъ, какъ у женщины, голосомъ прошепталъ онъ:- онъ не увидитъ, не услышитъ... Только бы онъ... мой Вася, Вася...

   Онъ опустилъ на грудь свою слабо качавшуюся со стороны на сторону голову и тихо заплакалъ...

   И онъ сталъ съ тѣхъ поръ лицемѣрить предъ сыномъ, какъ сынъ лицемѣрилъ предъ нимъ. Спалъ онъ, или не спалъ,- онъ, равно не открывая глазъ, съ опущенными на колѣняхъ руками, лежалъ въ своемъ креслѣ, уткнувъ голову въ подушки, рѣшаясь приподнять ее лишь когда зналъ онъ, что Вася, "его Вася", не могъ этого видѣть...

   Вася, съ своей стороны, утомлялся ужасно въ продолжен³е дня и когда, подъ полночь, отецъ его, окончательно проснувшись, усаживался все въ тому же окну, у котораго онъ вплоть до зари просиживалъ, глядя на тусклый огонекъ лампады, свѣтившей въ спальнѣ Любови Петровны,- бѣдный мальчикъ уходилъ къ себѣ и засыпалъ, часто не успѣвъ раздѣться, какимъ-то мгновеннымъ, тяжелымъ, точно мертвымъ сномъ. Я долго не могъ привыкнуть въ этому, и каждый разъ съ ужасомъ глядѣлъ, когда онъ валился на постель, и черезъ мигъ, безъ кровинки въ лицѣ и не дыша, лежалъ недвижный, какъ въ гробу, съ разсыпанными по подушкѣ кудрями. Совсѣмъ другое впечатлѣн³е производило это на Максимыча: умиленнымъ и благоговѣйнымъ какимъ-то взоромъ глядѣлъ онъ изъ-подъ нависшихъ бровей въ эти минуты на Васю, широко крестился и, обернувшись во мнѣ, шепталъ наставительнымъ тономъ: "въ свой часъ, значитъ, душѣ праведной успокоен³е послано"...

  

  

   Мы уже довольно давно спали съ Васей, какъ вдругъ я услыхалъ сквозь сонъ, кто-то шепотомъ зоветъ меня по имени и притрогивается ко мнѣ рукой.

   Я раскрылъ глаза и при свѣтѣ ночника - который Максимычъ изъ предосторожности всегда ставилъ намъ въ умывальную лохань,- увидѣлъ Савел³я, стоявшаго предо мною съ растеряннымъ лицомъ.

   - Извините, Борисъ Михайловичъ, торопливо говорилъ онъ,- Василья Герасимыча не рѣшился будить... измученные они очень.... а у васъ душа добрая...

   - Что случилось, ради Бога, Савел³й?..

   - Да не ладно что-то тамъ... Онъ кивнулъ на комнату Герасима Ивановича.

   Пока я натягивалъ на себя панталоны и куртву, Савел³й сообщилъ мнѣ слѣдующее: онъ дремалъ у дверей больнаго, какъ вдругъ услышалъ не то стонъ, не то его позвалъ баринъ; захвативъ свѣчу изъ передней, онъ поспѣшилъ въ нему: - гляжу, а они совсѣмъ изъ кресла вонъ, на подоконнивѣ грудью лежатъ, глядятъ въ окно и Богъ ихъ знаетъ, что лепечутъ...

   - Что вамъ угодно, спрашиваю, Герасимъ Ивановичъ?- а они только: "въ садъ", али "въ саду", не разобралъ я...- Привыкъ я въ ихнимъ фантаз³ямъ, говорилъ старикъ,- одначе на этотъ разъ они совсѣмъ съ толку меня, почитай, сбили. Не дойду, просто, чего имъ требуется... Авось, думаю, Борисъ Михайлычъ помогутъ,- я вотъ и рѣшился...

   Мы побѣжали съ нимъ въ ту комнату.

   Герасимъ Ивановичъ лежалъ все въ томъ же положен³и, грудью на подоконникѣ, ярко освѣщенный въ профиль пламенемъ свѣчи, поставленной Савел³емъ на столѣ подлѣ окна. Что-то пронзительное и страшное изображалось въ рѣзкихъ очертан³яхъ этого блѣднаго профиля съ большимъ, не въ мѣру открытымъ глазомъ, устремленнымъ въ окно...

   - Голубчикъ, Герасимъ Иванычъ, что съ вами? Вамъ неловко такъ лежать!...

   - Пробовалъ усадить на мѣсто, шепталъ мнѣ Савел³й,- не дается!

   - Въ садъ, въ садъ! повторилъ недужный. Онъ говорилъ съ замѣтнымъ усил³емъ. "Ему хуже", пронеслось у меня въ мысли.

   Онъ, видимо, при этомъ силился повернуть голову въ мою сторону.

   - Позвольте васъ въ кресло посадить, Герасимъ Иванычъ, прошу васъ!

   Вѣко его спустилось на глазъ, какъ бы въ знакъ соглас³я. Савел³й приподнялъ его и опустилъ въ глубину кресла.

   - Въ са... въ саа... не договаривая, сказалъ еще разъ больной, подымая на меня умоляющ³е глаза...

   - Кто въ садъ? Кто въ саду, Герасимъ Ивановичъ?

   - Я, я... нетерпѣливо проговорилъ онъ.

   - Ахъ, я телятина! хлопнулъ себя въ лобъ Савел³й. Это они сами желаютъ въ садъ! Ночью-то? Баринъ,- а что докторъ скажетъ?

   - Дда, дда, настойчиво завивалъ больной.

   Савел³й смущенно взглянулъ на меня.

   - Ночь теплая, сказалъ я.

   - Укутать можно, конечно, подтвердилъ и онъ, уже съ улыбкой, видимо успокоенный тѣмъ, что успѣлъ - и даже раньше меня - догадаться, чего хотѣлъ его баринъ.- Ну-съ, а какъ же мы спустимъ ихъ? началъ онъ суетиться.- Павло-то мой, помощникъ, ушелъ должно-быть въ сѣнникъ спать, до смѣны,- а вы, Борисъ Михайлычъ, не сможете, чай?

   - Я сейчасъ Максимыча разбужу, предложилъ я.

   - Ну, этотъ дюжъ, сможетъ, весело промолвилъ старикъ,- а я пока ихъ на прогулку снаряжу какъ слѣдуетъ.

   Я засталъ Максимыча уже на ногахъ. Изъ корридора, гдѣ онъ устраивалъ себѣ каждую ночь постель на полу, онъ своимъ чуткимъ солдатскимъ ухомъ разслышалъ наши съ Савел³емъ голоса въ комнатѣ Васи и черезъ мигъ былъ готовъ.

   Савел³й тѣмъ временемъ одѣлъ и укуталъ своего барина, надѣлъ ему шапку на голову. Они дружно съ Максимычемъ подняли его и понесли внизъ по черной лѣстницѣ...

   Я забѣжалъ взглянуть на Васю:- онъ не шевелился...

   - И слава Богу! успѣлъ я только сказать себѣ и побѣжалъ за тѣми...

   - Впередъ пожалуйте, Борисъ Михайловичъ, командовалъ Савел³й, осторожно спуская больнаго,- колясочка ихняя подъ лѣстницей, вывезти нужно!

   Я вывезъ колясочку. Въ нее усадили больнаго и выѣхали въ садъ.

   - Ну, спасибо, баринокъ, сказалъ мнѣ ласково старый слуга,- извольте почивать итти: мы и безъ васъ теперича управимся.

   - Нѣтъ, нѣтъ, я пойду за вами...

   - A Васил³й Герасимычъ неравно проснутся, кто-жь имъ доложитъ?...

   - Ва-а-ся, Ва-а... послышался жалобный голосъ больнаго.

   - Такъ ступай ты въ комнаты, кавалеръ! обратился Савел³й въ Максимычу. Неравно проснутся, такъ ты и объясни, что батюшка-молъ вашъ изволили на променажъ выѣхать...

   - Знаемъ, чего балясы-то точить! угрюмо фыркнулъ Максимычъ, очевидно недовольный этимъ шутливымъ, неприличнымъ, по его мнѣн³ю, тономъ Савел³я, и отправился назадъ.

   - Ве-зи ско-ррр... нетерпѣливо прошамкалъ опять недужный.

   Это были прежн³е, безобразные звуки, которые онъ издавалъ тогда, при первой встрѣчѣ моей съ нимъ... Языкъ у него снова переставалъ повиноваться мысли. "Боже мой, что же случилось съ нимъ?" говорилъ я себѣ съ тоской; колѣни мои неудержимо дрожали...

   Мѣсяцъ уже шелъ на ущербъ и стоялъ низко на небѣ,- до разсвѣта было недалеко. Косою пеленой падалъ отъ него свѣтъ на широкую лужайку, отдѣлявшую павильонъ Любови Петровны отъ дорожки, до другой сторонѣ которой собственно начинался садъ. Только на этомъ чистомъ и освѣщенномъ мѣстѣ могъ увидать Герасимъ Ивановичъ то, что-то ужасное и непонятное, что привело его въ такое состоян³е... Но что же именно видѣлъ онъ? Неужели Фельзена? Неужели этотъ отчаянный гусаръ прошелъ въ павильонъ, къ ней, въ этой "женщинѣ"?...

   Но нѣтъ, безъ остановки со стороны больнаго, везетъ его Савел³й мимо павильона и сворачиваетъ вправо, въ большую аллею. Сильва, сбѣжавшая сверху за мною, съ радостнымъ лаемъ мчится впередъ, взмахивая пушистымъ хвостомъ, и исчезаетъ въ кустахъ... Въ темныхъ аллеяхъ не разглядѣть лица Герасима Ивановича. Я на-ходу низко наклонился къ нему и спрашиваю: какъ онъ себя чувствуетъ? Онъ отвѣчаетъ какимъ-то молчан³емъ... У меня голова начинаетъ ходуномъ ходить.

   Но вотъ опять выѣхали на открытое и свѣтлое мѣсто, къ большой клумбѣ, носящей назван³е "пр³юта Анны Васильевны", и въ то же время вылетаетъ изъ-за деревъ Сильва и съ злобнымъ рычан³емъ, поджимая хвостъ, осаживается на задн³я лапы, какъ бы готовясь кинуться на кого-то...

   - Halt's Maul, verfluchter Hund! раздался чей-то визгъ.

   Я бросился унимать собаку. Ухватившись обѣими руками за рѣшетчатую спинку скамьи и весь съежившись отъ перепуга, стоялъ у поворота дорожки Булкенфрессъ въ оборонительномъ положен³и.

   - Что вы здѣсь дѣлаете, Herr Musiker?

   Онъ принялся отчаянно, неестественно смѣяться.

   - Che (je) vous dois la vie, cheune homme! Я никакъ сегодня засипать не могъ... и пошелъ гуляйть... и вашъ этотъ злой собакъ вдругъ на мене... Ch'ai eu beur (peur), ich erkenn's... Ахъ, господинъ фонъ-Лубянск³й, мое почтен³е!... Какъ вы такъ ночью, поздно?...

   Онъ, въ свою очередь, съ изумлен³емъ и любопытствомъ оглядывалъ насъ.

   Я ему объяснилъ въ двухъ словахъ причину нашей поздней прогулки.

   Онъ двусмысленно закачалъ головой.

   - Ja, ja, les malades ont souvent de tels caprices... И куда вы гуляйть думалъ, господинъ фонъ-Лубянск³й?

   Изъ-подъ опущенныхъ вѣкъ больнаго, въ отвѣтъ докучливому музыканту, приподнялись вдругъ такимъ мрачнымъ отчаян³емъ и негодован³емъ засверкавш³е при блѣдномъ свѣтѣ мѣсяца глаза, что у меня руки похолодѣли. "Поможешь-ли ты мнѣ... Кто мнѣ поможетъ?" казалось, говорилъ этотъ страшный взглядъ...

   Булкенфрессъ невольно отступилъ на шагъ. Савел³й нагнулся съ барину.

   - Куда прикажете теперь, Герасимъ Иванычъ?

   - Вези, неясно, но упорно пролепеталъ больной. Голова его снова опустилась, глаза заходили какъ маятникъ по сторонамъ, словно ища чего-то въ потемнѣвшей чащѣ, словно допытывая каждый кустъ, не таитъ-ли онъ искомое въ своей листвѣ непроглядной...

   Музыкантъ понялъ это и какъ-то странно сморщилъ губы.

   - Cherchez - et vous trouverez! хихикнулъ онъ мнѣ на ухо, безцеремонно завладѣвая моею рукой и шагая рядомъ со мною.

   - Подъ дерева нишего не видайть и ошень сиро, ошень не карошъ для больной; вы на шистой мѣсто везить! кричалъ онъ Савел³ю.

   Старикъ вывезъ колясочку прямо въ знаменитому "храму отдохновен³я".

   Заходивш³й мѣсяцъ стоялъ какъ разъ въ ту минуту на небѣ насупротивъ низенькаго крыльца бесѣдки, и палевые его лучи, пробиваясь сквозь окружавш³е ее невысок³е кусты сирени, играли въ трепетныхъ очертан³яхъ на наглухо закрытыхъ его ставняхъ.

   Сильва понеслась снова впередъ на этотъ серебристый свѣтъ, въ которомъ какъ-то особенно красиво залоснилась ея длинная, шелковистая шерсть, гавкнула на мѣсяцъ, и вдругъ, потянувъ воздухъ своимъ двойчатнымъ носомъ, метнулась назадъ, вспрыгнула на крыльцо и отчаянно залаяла, обнюхивая дверь и нетерпѣливо скребя лапами, какъ бы требуя, чтобъ ей отворили ее...

   - Sieh doch, sieh doch den Hund! Что онъ тамъ искалъ? толкнулъ меня Булкенфрессъ и снова хихикнулъ.

   Но еще ранѣе донесся до меня надрывающ³й стонъ недужнаго:

   - Тамъ, тамъ, повторялъ онъ какимъ-то металлическимъ звукомъ, похожимъ на звукъ желѣза, падающаго въ мѣдный сосудъ.

   - Вотъ онъ, ударъ! мгновенно озарила меня мысль:- въ глазахъ у меня потемнѣло.

   Савел³й догадался тоже.

   - Чего тамъ! насилованно грубо отвѣчалъ онъ барину,- песъ мышенка насторожилъ, такъ и скребетъ!...

   И, круто двинувъ кресло спиной въ крыльцу, онъ заворотилъ разомъ за уголъ бесѣдки.

   - Га-a-a!.. заревѣлъ неистовымъ голосомъ больной. Перепуганный слуга подался назадъ... Я какъ одурѣлый подбѣжалъ въ крыльцу...

   - От-ворр... задыхаясь бормоталъ безсильными устами Герасимъ Ивановичъ.- Отворрр...

   - Господь съ вами, баринъ! уговаривалъ его, чуть не плача, Савел³й,- что вы требовать изволите? бесѣдка заперта,- чѣмъ же намъ теперича отворить ее, сами подумайте!..

   Но тотъ не слушалъ: безсильно расширенные зрачки его устремлены были на стѣну бесѣдки, дрожавшая рука тянулась все далѣе, впередъ и впередъ, а за нею весь онъ, всѣмъ немощнымъ тѣломъ своимъ, словно готовился какою-то сверхъестественною силой дотянуться до той стѣны...

   - Свѣе-е-тъ! прохрипѣлъ онъ.

   Онъ былъ правъ: едва замѣтная, горизонтальная полоска свѣта сквозила невысоко надъ землей, промежь вѣтвей куста, за которымъ приходилось одно изъ боковыхъ оконъ "храма отдохновен³я".

   - Творецъ Небесный! только могъ пролепетать Савел³й.

   Булкенфрессъ, какъ змѣя, проползъ между колясочкой и сиреневымъ кустомъ.

   - Тамъ никого нѣтъ, господинъ фонъ-Лубянск³й, зашепталъ онъ, наклоняясь къ креслу,- тамъ, можетъ быть, только одинъ садовникъ есть... Мы сейчасъ это попробуймъ увидать, si le volet не закрытъ на замокъ...

   Онъ юркнулъ за кустъ.

   Послышался ржавый скрипъ и стукъ откинутаго ставня, съ размаха ударившагося объ стѣну. Внезапный свѣтъ хлынулъ изъ окна на дорожку... На мгновен³е четко вырисовались въ этомъ свѣтѣ, обезображенныя, какъ у мертваго, черты больнаго, выпуклый черепъ Савел³я, безъ шапки, растерянно вперившаго взоръ въ окно, и они - тѣ, что были тамъ, въ этой освѣщенной комнатѣ...

   Двѣ свѣчи горѣли на столѣ. На широкомъ диванѣ, откинувшись головой назадъ и закрывъ глаза ладонью отчаяннымъ движен³емъ, лежала бѣлокурая женщина, закутанная въ черную шаль. Баронъ Фельзенъ, въ статскомъ платьѣ, стоялъ у входной двери, ухватившись одною рукой за замокъ и сжимая другою что-то длинное и блестящее, показавшееся мнѣ лезвеемъ кинжала. Онъ обернулся на стукъ ставня, сверкнулъ глазами, какъ див³й звѣрь, и, прыгнувъ въ столу, разомъ задулъ обѣ свѣчи...

   Произошло затѣмъ что-то невыразимое... Раздался крикъ, котораго и до сихъ поръ не могу я забыть, и надъ кресломъ, будто движимое какою-то невидимою пружиной, высоко приподнялось тѣло больнаго, съ грозно протянутою впередъ рукой... приподнялось, качнулось - и рухнуло внизъ, какъ мѣшокъ, мимо кресла, головой въ кусты...

   Какъ подняли его, какъ уложили, какъ очутились мы съ нимъ опять въ виду дома, у лужайки противъ павильона,- я не съумѣю сказать. Помню только, какъ, въ первую минуту, я отъ ужаса закрылъ себѣ лицо руками и чуть де упалъ въ траву, какъ кто-то поддержалъ меня, и я пошелъ безсознательно впередъ, и какъ затѣмъ точно ножомъ рѣзалъ мнѣ долго слухъ и сжималъ сердце чей-то нечеловѣческ³й хрипъ и что-то быстро катилось предо мною по темнымъ аллеямъ сада...

   - Баринъ, баринокъ, разслышалъ я наконецъ голосъ Савел³я,- онъ весь дрожалъ какъ въ ознобѣ и трясъ меня за плечи обѣими руками,- снести ихъ наверхъ надо, дядьку вашего потрудитесь... Господи! бѣда-то стряслась какая! Василью Герасимычу что мы скажемъ! говорилъ онъ, путаясь и рыдая...

   Булкенфрессъ былъ тутъ же и суетился около кресла.

   - Надо Ѳома Богдановичъ будить, докторъ послать, кричалъ онъ, въ свою очередь.

   Я кинулся на верхъ. Максимычъ ждалъ меня въ корридорѣ.

   - Ступай скорѣе... нести, внизъ... несчаст³е, могъ только проговорить я.

   Онъ побѣжалъ со всѣхъ ногъ. Я вошелъ въ Васѣ. Онъ спалъ въ томъ же положен³и, съ закинутою за голову рукой, съ разсыпанными по подушкѣ кольцами волосъ,- бѣлокурыхъ, какъ у той женщины, тамъ... Безмятежная, почти счастливая улыбка - точно улыбался онъ чему-то радостному, грезившемуся ему въ эту минуту,- играла на его заалѣвшихъ въ снѣ губахъ.

   Боже мой, а сейчасъ, сейчасъ внесутъ его отца.... и онъ проснется.... онъ узнаетъ!...

   Я упалъ на колѣни предъ его кроватью, охватилъ его голову и прижался въ ней, въ отчаянномъ порывѣ...

   Послышались тяжелые, зловѣщ³е шаги по корридору.

   - Вася, тихо звалъ я его, почти касаясь уха его губами.

   Онъ раскрылъ глаза и зажмурилъ ихъ опять, и опять раскрылъ - и съ недоумѣвающею усмѣшкой остановилъ ихъ на мнѣ.

   A шаги все тяжеле и ближе слышались въ корридорѣ.

   - Что тамъ такое? спросилъ Вася, не отдѣляя еще головы отъ подушки.

   - Это... изъ сада... несутъ... Герасима Иваныча, пробормоталъ я черезъ силу.

   - Папа?!

   Онъ приподнялся, схватилъ меня за руку, близко, близко глянулъ мнѣ въ глаза - и, оттолкнувъ меня, опрометью бросился въ отцовскую комнату... Я побѣжалъ за нимъ.

   - На постель надо,- ворочай налѣво, въ уголъ, шепталъ Максимычу въ дверяхъ Савел³й, едва переводя дыхан³е...

   - Папа, папа! съ раздирающимъ воплемъ кинулся въ этой постели несчастный мальчикъ,- что съ тобою? Отвѣчай... говори!... Это я, Вася.... твой сынъ!

   Но тотъ, кого онъ звалъ этимъ воплемъ, уже былъ не въ силахъ отвѣчать ему, понимать его...

   Безсмысленнымъ, животнымъ взглядомъ глядѣли въ потолокъ эти больш³е, страшно раскрытые глаза, еще такъ недавно горѣвш³е жгучимъ пламенемъ мысли,- и въ уродливо-искривленныхъ, хрипѣвшихъ устахъ его не выражалось уже болѣе ничего человѣческаго, кромѣ тупаго страдан³я...

  

  

   Въ шлафрокѣ, растерявъ дорогой туфли и обливаясь заранѣе слезами, влетѣлъ въ комнату Ѳома Богдановичъ... Онъ успѣлъ уже поднять весь домъ на ноги. Поднялась общая тревога, возня людей, шопотъ громче крика, безсмысленное шмыганье взадъ и впередъ, торопливо отдаваемыя и тотчасъ же затѣмъ отмѣняемыя приказан³я. Верховые поскакали во всѣ стороны за медицинскою помощью. Савел³й притащилъ цѣлую груду старыхъ сигнатурокъ, хранившихся у него съ перваго дня болѣзни Герасима Ивановича, и дрожащею, нетерпѣливою рукой, точно дѣло дѣлалъ, отыскивалъ между ними какой-то списанный имъ рецептъ микстуры, когда-то, по его увѣрен³ю, необыкновенно помогавшей больному...

   Та же нагорѣвшая свѣча въ мѣдномъ шандалѣ, которую онъ въ первую минуту внесъ изъ передней въ комнату, стояла на столикѣ у изголовья постели, на которой безчувственно лежалъ теперь его баринъ, тяжко дыша высоко подымавшеюся грудью. Красноватое пламя отражалось на его бѣломъ какъ бумага лбу и на спутанныхъ, слипшихся отъ пота темныхъ волосахъ. Все такъ же тупо и широко раскрытые зрачки глядѣли вверхъ не моргая. Изъ темнаго угла, съ другой стороны кровати, протягивалась къ нему отъ времени до времени женская морщинистая рука, рука Анны Васильевны,- она очутилась тутъ какъ-то неслышно, незримо, вся съеженная и безмолвная,- и отирала платкомъ кровь, сочившуюся у него изъ довольно глубокой царапины подъ глазомъ,- слѣдъ его паден³я въ кусты.

   A на подоконникѣ, открытаго окна, весь облитый алымъ заревомъ разсвѣта, сидѣлъ Вася, безъ слезъ, безъ вздоха, отвернувшись отъ этого скорбнаго одра и словно прислушиваясь къ чириканью воробьевъ, веселою стаей перелетавшихъ въ саду съ тополя на тополь... Я не смѣлъ подойти къ нему,- пуще всякаго плача и стона пугалъ меня этотъ его недвижный, словно мраморный обликъ...

   Ѳома Богдановичъ въ десятый разъ ворвался въ комнату.

   - У пана Яна (такъ звалъ онъ старика Опицкаго), заговорилъ онъ, отыскивая глазами жену въ ея темномъ углу,- у пана Яна съ кондиц³и пр³ѣхалъ вчера племянникъ, Людвигъ тотъ Антонычъ, ты знаешь, до университета ѣдетъ назадъ... Такъ треба за нимъ послать,- поки ще настоящ³е доктора пр³ѣдутъ съ города,- а онъ по сосѣдству швитко тутъ будетъ.

   - A посылай скорѣе, отозвалась Анна Васильевна.

   Онъ убѣжалъ въ корридоръ - и вернулся опять.

   - А Любочка не бывала? спросилъ онъ.

   - Нѣтъ, слабо проговорила она.

   - A какъ же ты о томъ не помыслила! тотчасъ же затормошился Ѳома Богдановичъ.- Хоть и спитъ она, вѣрно,- такъ треба разбудить ее!... A то мужъ, о,- и онъ внезапно захлебнулся слезами,- а она нии-чее-го... не знаетъ... Я заразъ сбѣгаю до нея...

   - Это совершенно безполезно, дядюшка, спокойно и отчетливо проговорилъ Вася, оборачиваясь къ нему всѣмъ тѣломъ.

   - A якъ такъ безполезно? Изумленный Ѳома Богдановичъ даже ротъ раскрылъ.

   - Она придетъ, когда вздумаетъ. A будить къ чему?... Она ему не поможетъ, домолвилъ Вася.

   - A и правда-жь, послышался изъ угла прерывающ³йся голосъ Анны Васильевны,- чижь на радость пойдешь ты будить ее, Ѳома?..

   Ѳома Богдановичъ всхлипнулъ на всю комнату и отправился послать гонца къ пану Яну.

   Вася подошелъ къ ногамъ постели, хрустя пальцы о пальцы, и долго и безмолвно не сводилъ глазъ съ отца. Глаза эти были сухи и воспалены, и подъ ними щеки горѣли какимъ-то страннымъ румянцемъ...

   Онъ провелъ обычнымъ своимъ движен³емъ рукой по лицу и, какъ-будто вспомнивъ что-то безотлагательно нужное, обвелъ кругонъ себя взглядомъ и, увидѣвъ меня,- я сидѣлъ въ большомъ креслѣ Герасима Ивановича, почти посреди комнаты,- подалъ мнѣ головой знакъ пройти въ его комнату. Я молча повиновался. Онъ пошелъ за мною.

   Изъ-за подушекъ больнато взглянули безпокойно слѣдивш³е за нимъ глаза Анны Васильевны...

   Вася опустился на кровать.

   - Борисъ, заговорилъ онъ... У меня сердце такъ и упало: я предчувствовалъ, о чемъ будетъ рѣчь...

   - Борисъ, разскажи мнѣ, какъ все это было?... Зачѣмъ ты пустилъ его въ садъ, зачѣмъ не разбудилъ меня?

   - Развѣ я могъ думать, что это случится! A будитъ тебя... мнѣ было жаль, Вася,- и самъ Савел³й не хотѣлъ.... A онъ требовалъ,- мы отказать не могли....

   - И вы повезли его... Что онъ говорилъ, зачѣмъ хотѣлъ въ садъ?... Ты не понялъ?

   - Меня разбудилъ Савел³й. Мы нашли его на окнѣ,- онъ совсѣмъ вывалился изъ кресла и просилъ, кричалъ только: "въ садъ, въ садъ",- больше ничего я не понялъ.

   - И вы повезли его? повторилъ опять Вася, не отрываясь отъ меня взглядомъ:- куда?

   - По саду... Я опустилъ глаза, я не могъ глядѣть на это мраморное лицо, покрывавшееся все болѣе и болѣе какими-то неестественными сизо-алыми пятнами, по мѣрѣ того, какъ онъ допрашивалъ меня.

   - Борисъ, ты долженъ, я умоляю тебя, разсказать мнѣ все.... Я долженъ знать,- ты понимаешь... Я не хочу узнавать это отъ Савел³я!...

   Я кинулся въ нему.

   - Къ чему тебѣ знать, къ чему? Ради Бога, не спрашивай лучше, Вася!....

   - Ты послушай,- онъ схватилъ меня за обѣ руки съ какою-то желѣзною силой и заставилъ сѣсть рядомъ съ нимъ на кровать,- онъ.... онъ умретъ.... отецъ мой умретъ, можетъ быть, сегодня!... Вѣдь это же не такъ, безъ причины, случилось.... Онъ же былъ въ полномъ разсудкѣ!.... Вѣдь ты это знаешь, знаешь?

   - Да! пробормоталъ я.

   - Онъ кричалъ, говоришь ты: "въ садъ, въ садъ", онъ требовалъ... Вѣдь это же не капризъ былъ, не безум³е? Развѣ я этого не понимаю?... Онъ что-то видѣлъ.... онъ оттого... Да развѣ все это не написано на лицѣ твоемъ, Борисъ?... Вася почти грубо схватилъ меня за голову, поднялъ ее и, заглядывая мнѣ прямо въ глаза,- я хочу знать, какъ убили моего отца!... проговорилъ онъ какимъ-то страшнымъ шепотомъ.

   Въ первый разъ въ эту минуту возникло въ головѣ моей ясное представлен³е того, чему я былъ свидѣтелемъ въ саду...

   - Его убилъ этотъ мерзавецъ, музыкантъ! вырвалось у меня невольно.

   - Музыкантъ? впился въ лицо мое Вася.

   - Да, Булкенфрессъ. Мы его нашли въ саду.... Онъ, вѣрно изъ мщен³я, я теперь вижу,- онъ навелъ Савел³я на эту бесѣдку...

   - На какую бесѣдку?

   - "Храмъ отдохновен³я", ты знаешь...

   - Ну, и тамъ?... стиснувъ зубы, торопилъ меня онъ.

   - Подъ ставнемъ Герасимъ Иванычъ замѣтилъ свѣтъ и сталъ кричать: "отворите, отворите"!... И онъ, этотъ мерзавецъ, побѣжалъ и отворилъ этотъ ставень... И все видно стало въ бесѣдкѣ....

   Договорить не хватило у меня силы.

   - A тамъ, договорилъ за меня, захрустѣвъ опять пальцами Вася,- была она со своимъ...

   - Къ чему ты спрашиваешь - это пытка! съ отчаян³емъ прервалъ я его.

   Онъ весь сразу приподнялся съ мѣста:

   - И это моя мать, Борисъ, моя мать! проговорилъ онъ глухо и зашатался на ногахъ.

   На порогѣ комнаты показалась Анна Васильевна.

   - Голубчикъ мой, Вася, сквозь слезы говорила она,- не томи ты душеньку свою заранѣе.... можетъ, ему еще и полегчаетъ... Она обняла его за шею и опустилась съ нимъ вмѣстѣ на кровать, прижимаясь щекой въ его щекѣ и заставляя его тихо качаться вмѣстѣ съ собою, какъ это дѣлаютъ съ больными малютками, чтобъ усыпить ихъ страдан³я.

   Но не помогло это средство Васѣ: онъ отдавался ласкамъ доброй тетки, но не успокоивали, не утѣшали онѣ его, не сообщались ему ея слезы, и его воспаленные глаза горѣли все тѣмъ же пожирающимъ, неумолимымъ какимъ-то огнемъ.

   - Тетушка, сказалъ онъ,- вѣдь это конецъ!

   - A Богъ съ тобою, Васинька! воскликнула она спѣшно, чтобы не дать ему замѣтить свою собственную тоску, принимаясь цѣловать его волосы,- и хуже ему, можетъ, въ первый разъ было, а Богъ помогъ.

   - Его убили, промолвилъ опять Вася.

   - Убили! съ ужасомъ повторила Анна Васильевна, вглядываясь въ него лицомъ въ лицо.

   Онъ не отвѣчалъ. Она еще крѣпче прижала голову его къ своей щекѣ.

   - Пожалуйста, снова заговорилъ онъ,- не зовите ее сюда!...

   Анна Васильевна смущенно заморгала своими влажными вѣками: она поняла, о комъ говорилъ Вася.

   - Звать? зачѣмъ? промолвила она. - Сама придетъ, увидитъ, бѣдняжечка.

   - Да, да, захохоталъ вдругъ Вася короткимъ, судорожнымъ смѣхомъ,- сама увидитъ, бѣдняжечка!

   Анна Васильевна поблѣднѣла какъ полотно и испуганными глазами глянула на него, потомъ на меня. Я отвернулся.

   - Голубчикъ Вася, начала она торопливо,- а ты бы легъ себѣ, можетъ уснулъ бы, успокоилъ себя?

   Онъ разсѣянно, вскользь поцѣловалъ ее въ голову, приподнялся и, какъ будто вспомнивъ что-то вдругъ:

   - Доктора! воскликнулъ онъ, ни на кого не глядя.- Да развѣ можетъ онъ остаться живъ послѣ этого!

   И