Маркевич Болеслав Михайлович - Забытый вопрос

- Мнѣ? Почему же именно мнѣ? повторила Любовь Петровна со слабою улыбкой. - Votre père vous l'а-t'il dit? промолвила она какъ бы шутя.

   - Папа говорить не можетъ, вы это знаете! отвѣчалъ также по-французски Вася и, поднявъ голову, взглянулъ прямо въ глаза матери.

   Блѣдное лицо ея покрылось слабымъ румянцемъ. Она отвела волосы отъ лица и изъ-подъ опущенныхъ рѣсницъ взглянула на мужа.

   Онъ глядѣлъ на нее теперь не отрываясь - и какъ глядѣлъ! Жадно, страстно и безнадежно.

   Пальцы его дрожали, тщетно силясь приподнять букетъ съ колѣней.

   - Прими его, прими, мой бѣдный подарокъ! казалось мнѣ, говорили его влажные глаза.- Я ничего уже болѣе не могу для тебя!...

   Лицо Любови Петровны измѣнялось. Поникш³е глаза ея загорались_? безцвѣтныя губы алѣли. Она встала и наклонилась въ мужу.

   - Благодарю, другъ мой, сказала она тихимъ голосомъ. Вася стремительно кинулся въ ней и обнялъ ее...

   - Савел³й, заговорила она торопливо,- ты, кажется, балуешь своего барина: въ саду сыро; я боюсь...

   - Ничего-съ, сегодня имъ хуже не будетъ, отвѣчалъ старикъ, глядя на нее полуугрюмымъ, полублагодарнымъ взглядомъ.

   - Нѣтъ, все лучше домой вернуться; я буду спокойнѣе. Пойдемъ, я помогу тебѣ везти, примолвила усмѣхаясь Любовь Петровна, протягивая руку къ креслу.

   - Помилуйте, матушка, чтой-то безпокоиться изволите? возразилъ Савел³й, ухватываясь за ручки, съ явнымъ намѣрен³емъ не допускать ее.- Не извольте сомнѣваться, довезу; не впервой, слава-те Господи!

   - Нѣтъ, нѣтъ, я пойду съ вами, посмотрю, какъ ты барина устроилъ на новомъ мѣстѣ, сказала она поспѣшно.- Да и надо букетъ вашъ въ воду поставить, добавила она, улыбаясь мужу.

   Его глаза такъ и потонули въ ея глазахъ. "Боже мой, какъ онъ ее любитъ!" сказалъ я себѣ и невольно отвернулся. Въ этомъ пожирающемъ взглядѣ было что-то такое, отъ чего вся кровь подымалась мнѣ въ голову.

   Колясочка покатилась снова и вскорѣ исчезла за большимъ кустомъ бузины. Легкою поступью удалялась за нею Любовь Петровна съ сопровожден³и Васи.

   Ни она, ни онъ ни разу не оглянулись. Одинъ больной, показалось мнѣ, все еще силился повернуть голову назадъ.

   "Мнѣ-то могъ бы Вася хоть слово сказать!" подумалъ я не безъ досады, смотря имъ въ слѣдъ.

   - Не правда-ли, заговорилъ вдругъ неожиданно чей-то голосъ,- не правда-ли, молодой человѣкъ, какая это была сейчасъ трогательная семейная сцена?

   Фельзенъ стоялъ передо мной, крутя усы и улыбаясь такою недоброю улыбкой, что у меня опять сжалось сердце.

   Но ненависть моя въ нему превозмогла,- я смѣло поднялъ на него глаза.

   - Не знаю, какъ кому, а мнѣ не смѣшно это ничуть, отвѣчалъ я.

   Я думалъ такъ и срѣзать его этимъ отвѣтомъ. Фельзенъ хихикнулъ и, пронзя меня насквозь своимъ дерзкимъ взглядомъ:

   - Вы, кажется, влюблены въ M-me Loubianski, молодой человѣкъ, прошипѣлъ онъ.- Это, конечно, очень похвально и хорош³й вкусъ вашъ доказываетъ. Только вы понапрасну стараетесь; вы могли сами сейчасъ убѣдиться,- M-me Loubianski боготворитъ своего супруга!

   Это былъ неожиданный и мѣтк³й отпоръ. Я такъ и онѣмѣлъ, руки застыли; на сердцѣ ныло до тошноты неодолимое отвращен³е. Разъ какъ-то вечеромъ, въ саду, летучая мышь задѣла меня по лицу своимъ холоднымъ, голымъ крыломъ. Это было то же ощущен³е.

   "Какъ смѣлъ онъ, какъ смѣлъ этотъ противный человѣкъ"! думалъ я въ отчаян³и. "Что я сдѣлалъ, чѣмъ я показалъ?... Я краснѣлъ, это правда... Но съ какого права, наконецъ, этотъ ненавистный офицеришка..."

   И слезы первой обиды, перваго стыда, немощныя и жгуч³я слезы полились внезапно по моему лицу.

   Я рванулся тогда впередъ, не помня себя...

   Но Фельзена уже не было. Султанъ его развѣвался широко по вѣтру въ большой аллеѣ. Онъ шелъ къ дому быстрыми шагами.

   "Онъ еще подумалъ бы, что я ему завидую. Нечему завидовать!" сказалъ я себѣ, очнувшись отъ перваго порыва и находя въ этой мысли какое-то тайное утѣшен³е.

   Долго стоялъ я на томъ же мѣстѣ, перебирая въ головѣ разные планы мщен³я, одинъ другаго свирѣпѣе и безпощаднѣе. Но, въ моему горю, всѣ они тотчасъ же оказывались ровно никуда негодными. Всѣ они первымъ услов³емъ требовали равенства въ положен³и; а я, по неволѣ, долженъ былъ сознаваться, что "въ нашемъ отечествѣ" не возможенъ бой между мною и "большимъ человѣкомъ", что, если я оскорблю Фельзена какимъ нибудь "ловко-придуманнымъ словомъ", меня накажутъ какъ мальчика, оставятъ безъ обѣда или запрутъ въ комнатѣ, а потомъ m-r Керети будетъ пилить меня цѣлыя сутки сряду и называть при всякомъ случаѣ polisson и malheureux,- а Фельзенъ все-таки не будетъ драться со мною на шпагахъ. (мнѣ почему-то сдавалось, что на шпагахъ я непремѣнно убью его). Конечно , оставалось одно средство: спрятаться за дерево и, когда онъ пройдетъ мимо, выстрѣлить изъ пистолета прямо ему въ сердце. Но, какъ ни былъ я оскорбленъ, а чувствовалъ однако, что никогда не былъ бы способенъ на такое мщен³е.- "Ce n'est pas noble!" говорилъ я себѣ, вздыхая.

   "Я дождусь", рѣшилъ я наконецъ, нѣсколько успокоившись, "дождусь своего! Не все-же мнѣ быть "мальчишкой!" Онъ мнѣ дорого заплатитъ за то, что осмѣлился..."

   Я не повторилъ тѣхъ словъ, за которыя именно Фельзенъ долженъ былъ такъ дорого заплатить мнѣ. Но тѣмъ назойливѣе скребли они у меня на сердцѣ. "Трогательная семейная сцена", какъ выражался гусаръ, не выходила у меня изъ головы. Мнѣ все представлялась Васина мать, подъ деревомъ, озаренная вечернимъ с³ян³емъ, и потомъ этотъ алчный и безнадежный взглядъ ея полумертваго мужа, между тѣмъ какъ въ душѣ моей шевелилось какое-то ѣдкое чувство раскаянья и стыда...

  

  

   - Борисъ! Боря! гдѣ ты? Ау! внезапно раздались невдалекѣ голоса, визжавш³е на всѣ лады, какъ септакордъ на разстроенномъ фортеп³ано.

   Я откликнулся.

   Шумная толпа дѣвочекъ и мальчиковъ выбѣжала мнѣ на встрѣчу изъ-за кустовъ. Чинная миссъ Пинкъ выступала за ними.

   - А! вотъ онъ, вотъ онъ! Что ты пропалъ? Гдѣ ты былъ? Зачѣмъ ты одинъ? кричали они.

   - Пойдемъ скорѣе, Боря, говорила Настя.- Maman насъ ждетъ; она сказала, мы сейчасъ домой поѣдемъ.

   - Настенька, душенька, упроси твою maman остаться! обратилась въ ней Галечка, обнимая ее, и съ выражен³емъ приличной печали на лицѣ.

   - Не уѣзжай отъ сихъ прекрасныхъ мѣстъ!... началъ импровизировать Жабинъ при сей вѣрной оказ³и.

   - Пожалуйста, безъ фамильярностей, m-r Жабинъ! воскликнула Настя, обидясь.- Какъ вы смѣете называть меня ты!

   - Я не виноватъ, отвѣчалъ онъ, обидясь въ свою очередь,- что вы до сихъ поръ не знаете, что въ поэз³и всегда говорятъ ты!

   И онъ, прищурясь, взглянулъ на невѣжду Настю сверху внизъ, точно съ высокаго дерева птица на темную букашку, ползущую въ травѣ.

   Настя открыла было ротъ отвѣчать ему, но находчивая Галечка поцѣловала ее въ это время въ самыя губы. Настя разсмѣялась и только плечами пожала.

   "Боже мой, какъ онъ смѣшонъ, этотъ Жабинъ, как³я у него жалк³я ребяческ³я чувства!" думалъ я, не подозрѣвая, что въ этомъ случаѣ я былъ гораздо смѣшнѣе и достойнѣе сожалѣн³я Жабина. Я гордился въ сущности тѣми неребяческими ощущен³ями, которыя въ то же время заставляли меня въ глубинѣ души стыдиться и краснѣть.

   - A я игралъ въ чехарду и всѣхъ перескакалъ, а П³отра Золоторенка въ пьясекъ свалилъ, лепеталъ между тѣмъ Опицк³й, скача козликомъ вокругъ меня.- Для чего, для чего ты не игралъ? приставалъ онъ.- Саша так³й злобный былъ, что насъ мало играли!

   - Какъ это Сашѣ не надоѣстъ эта вѣчная возня! фыркнулъ Жабинъ.- Все у него игры, да игры на умѣ! Пора бы, кажется, о чемъ-нибудь дѣльномъ подумать!

   И онъ взглянулъ на Галечку. Эта фраза имѣла видимо цѣлью произвести на нее эффектъ. Но приличная Галечка едва улыбнулась. За то Опицк³й вдругъ завозился на мѣстѣ, защелкалъ, затопоталъ. "У! у!" началъ онъ, указывая пальцемъ на Жабина, и запѣлъ, пристукивая въ ладъ ногами, на голосъ столь извѣстной въ то время мазурки Хлопицкаго, как³я-то безтолковыя, полу-русск³я, полу-польск³я слова, что-то въ родѣ слѣдующаго:

  

   A сегодня поутру, на войнѣ,

   Жабинъ хлопалъ себя въ грудь

   Кулакомъ, кулакомъ,

   И ревелъ какъ бугай,

   Что онъ саблей все возьметъ,

   A паша ему сказалъ:

   Отъ чахотки не умрешь,

   Лжешь ты, Жаба, все ты лжешь!

  

   Дѣвочки завизжали отъ смѣха.

   - Что такое? что это значитъ? спрашивали онѣ, между тѣмъ какъ миссъ Пинкъ съ испугомъ обводила всѣхъ взглядомъ и махала руками, чтобъ Опицк³й пересталъ.

   - Презрѣнье - мой отвѣтъ на дерзк³я слова! декламировалъ тѣмъ временемъ Жабинъ, величественно махая правою рукой. (У него готовы были стихи изъ Озерова на всѣ случаи жизни).

   Опицк³й, разумѣется, не понялъ и высунулъ ему языкъ.

   Настя нетерпѣливо топнула ногой.

   - Да пойдемте же, пойдемте скорѣе, mesdames! вѣдь намъ надо сейчасъ домой ѣхать!

   - Прощай, Богдановское! заговорилъ вслѣдъ за ней печально и тихо Лева.

   Со времени злополучнаго событ³я съ его панталонами, это было чуть-ли не первое выговоренное имъ слово. Благонрав³е его доходило до умилительныхъ размѣровъ.

   Матушка съ Анной Васильевной ждали насъ на террасѣ. - Ну, дѣти, сбирайтесь скорѣе, поздно, домой пора. Лева, ты поѣдешь съ М-r Керети, примолвила матушка,- ступай, онъ тебя ждетъ.

   Лева заморгалъ глазами: онъ, видно было, хотѣлъ что-то сказать, но не рѣшился и только кинулся въ объят³я Анны Васильевны, восклицая съ такимъ забавнымъ отчаян³емъ: прощайте, прощайте, Анна Васильевна! что всѣ невольно разсмѣялись.

   Галечка, съ выражен³емъ глубокаго сожалѣн³я на лицѣ, и не отымая руки отъ Настиной тал³и, стала упрашивать матушку остаться переночевать въ Богдановскомъ. Но ей отвѣчали, что "хорошенькаго понемножку, что въ Богдановскомъ насъ и безъ того слишкомъ балуютъ, что насъ къ завтраму ждутъ уроки" и пр.

   Галечка не настаивала, наклонила голову и слегка вздохнула. И все это такъ мило, такъ прилично!

   Не такъ легко было матушкѣ отдѣлаться отъ неотвязчивыхъ просьбъ Ѳомы Богдановича. Услыхавъ стукъ нашихъ экипажей у крыльца, онъ выскочилъ изъ-за картъ, поймалъ ее на лѣстницѣ и неотступно убѣждалъ остаться ночевать, а не ночевать, такъ ужинать, а не ужинать, такъ фейерверкъ посмотрѣть, ну, а не то, такъ хоть чай откушать по крайней мѣрѣ. Въ противномъ случаѣ онъ ногой не ступитъ въ Тих³я Воды. И такъ уже Михайло Борисовичъ, то-есть батюшка, обижаетъ его очень, никогда у него не бываетъ, а между тѣмъ, кажется, всей губерн³и извѣстно, какъ Ѳома Богдановичъ уважаетъ Михайла Борисовича и матушку и все наше семейство, и что грѣшно намъ обижать его, и что онъ велитъ лошадей нашихъ выпречь, кучеровъ въ ледникъ запретъ...

   Матушка осталась непреклонною.

   Ѳома Богдановичъ чуть не плакалъ, но дѣлать было нечего; притомъ его звали къ картамъ. Перецѣловавъ всѣхъ насъ по нѣскольку разъ и выторговавъ у матушки обѣщан³е пр³ѣхать въ слѣдующее воскресенье, онъ побѣжалъ отдать какое-то напутственное наставлен³е нашимъ людямъ.

   - Какъ я васъ понимаю! говорила въ это время бѣдная Анна Васильевна матушкѣ. - У меня такъ голова ломитъ, что я едва стою, а тутъ еще фейерверкъ предстоитъ!...

   Матушка сидѣла уже въ каретѣ, какъ вдругъ съ крыльца сбѣжалъ весь запыхавш³йся Вася.

   Я очень обрадовался. Я уже было совсѣмъ потерялъ надежду увидѣть его еще разъ.

   - Вы уѣзжаете? такъ скоро? Прощай, Борисъ; когда-же мы увидимся? говорилъ онъ, протягивая мнѣ руки.

   - Я слышала, вы на все лѣто пр³ѣхали въ Богдановское, отвѣчала ему за меня матушка изъ кареты.- Надѣюсь, васъ отпустятъ въ Борису въ Тих³я Воды?

   - Ахъ! какъ бы я хотѣлъ, какъ бы я хотѣлъ! воскликнулъ онъ.- Только не знаю... Ты его видѣлъ, сказалъ онъ мнѣ, понижая голосъ.- Можно ли его оставить...

   - Онъ не останется одинъ, возразилъ я,- Анна Васильевна, повѣрь, такъ будетъ за нимъ ходить...

   - Конечно, тетушка Анна Васильевна... Онъ пр³остановился... И maman тоже, поспѣшилъ онъ прибавить, взглянулъ на меня и слегка смѣшался. Я постараюсь, непремѣнно постараюсь пр³ѣхать; благодарю васъ за приглашен³е, сказалъ онъ, кланяясь матушкѣ. И, обнявъ меня:- я у тебя въ долгу, Борисъ, примолвилъ онъ мнѣ на ухо.

   - За что въ долгу? спросилъ я его съ удивлен³емъ.

   - За него! Ты съ нимъ добрый такой былъ; я этого никогда не забуду.

   Я кинулся ему на шею. Мы крѣпко, крѣпко поцѣловались.

   - Какой онъ, сдается мнѣ, славный мальчикъ! сказала матушка, когда я усѣлся противъ нея, и карета наша тронулась.- И какъ онъ хорошъ собой! примолвила она, любуясь Васей.

   Онъ стоялъ на крыльцѣ, тонк³й и стройный какъ молодая верба. Вѣтеръ слегка раздувалъ его кудрявые волосы. Онъ тихо улыбался, провожая насъ глазами...

   Мы выѣхали за ограду.

   - Ты, кажется, Борисъ, очень подружился съ нимъ? начала матушка, когда Вася скрылся изъ виду.

   - О да, maman! еслибы вы знали, какой онъ милый! Я и съ отцомъ его познакомился. Вотъ ужь можно сказать, несчастный человѣкъ, maman!

   - Да, я его видѣла; мы въ нему ходили съ Анной Васильевной. Именно несчастный: въ его годы, въ такомъ положен³и! Я бы не узнала его. A онъ меня узналъ, въ моему удивлен³ю.

   - Вы вѣрно по глазамъ его это замѣтили, maman?... У него удивительные глаза. A вы были знакомы съ нимъ еще прежде?

   - Я помню его еще молодымъ человѣкомъ, до его женитьбы, отвѣчала матушка и вздохнула слегка.

   - Какъ онъ жену свою любитъ! воскликнулъ я невольно, подъ живымъ впечатлѣн³емъ сцены въ саду.

   - Ты почему знаешь? быстро спросила матушка.

   Я покраснѣлъ до ушей и, запинаясь, принялся разсказывать объ эпизодѣ съ букетомъ. О Фельзенѣ я не упомянулъ ни единымъ словомъ.

   A между тѣмъ я чувствовалъ такую жажду разсказать все, все матушкѣ; меня такъ терзала мысль, что въ первый разъ въ жизни я таюсь отъ нея. Но я не могъ рѣшительно не могъ! Да и тутъ же третьей была насмѣшница Настя; нѣтъ, я бы, кажется, скорѣе согласился умереть, чѣмъ сказать все.

   Матушка молча слушала, пристально глядя на меня.

   - Она очень красива! медленно проговорила она наконецъ.

   - Кто, maman? спросилъ я, хоть очень хорошо понималъ, кто...

   - Лубянская, Любовь Петровна, мать твоего пр³ятеля. Или она тебѣ не нравится?

   - Нѣтъ, нравится, едва могъ я выговорить. "О, еслибъ я только смѣлъ сказать, въ чемъ меня обвиняютъ!" думалъ я съ тоской.

   - Она удивительно хороша для своихъ лѣтъ, продолжала матушка.

   - A она развѣ стара?

   - Да, она тремя-четырьмя годами моложе меня, не болѣе: ей должно быть тридцать два-три года. A посмотрѣть на нее - молоденькая дѣвчонка.

   - Я ее въ церкви за сестру Васи принялъ, maman.

   - И не ты одинъ. На мать взрослаго сына она не похожа. Свѣжа, какъ въ семнадцать лѣтъ, весела, голосъ молодъ, готова до сихъ поръ глазки дѣлать встрѣчному и поперечному, сказала матушка какъ-то вскользь и слегка сжавъ брови.

   - Maman, знаете что? заговорила неожиданно Настя, все время молчавшая до этого.- Я увѣрена, que cette dame дѣлала глазки Борѣ!

   - Отъ чего ты увѣрена? живо обернулась на нее матушка.

   - Потому что онъ былъ такой гадк³й сегодня съ Галечкой. Вообразите себѣ, онъ хоть бы слово сказалъ ей во весь день!

   - Ну, твоя Галечка, начала матушка и пр³остановилась.- C'est une petite pécore! договорила она, засмѣявшись.

   Настя открыла больш³е удивленные глаза, вздохнула, прижалась въ уголъ кареты и тутъ же заснула крѣпкимъ сномъ. Матушка съ улыбкой взглянула на нее, потомъ на меня и, прислонясь головой къ другому углу:

   - Такъ какъ же, Борисъ, сказала она насмѣшливо:- хороша по твоему Любовь Петровна?

   То была, я помню, какая-то неизъяснимо сладкая для меня минута. Этою шуткой матушка какъ бы отпускала мнѣ тѣ вины, въ которыхъ я сознавался въ глубинѣ души.

   - Да, maman, она хороша, только вы тысячу разъ лучше! воскликнулъ я, схватывая ея руку и покрывая ее поцѣлуями.

   - Добрѣе, это еще пожалуй,- поправила меня матушка, улыбнулась еще разъ и закрыла глаза.

   Въ каретѣ становилось темно. Солнце давно сѣло. Послѣдняя блѣдно-алая полоса свѣта потухала надъ самою землей; дальн³я поля тонули въ синихъ тѣняхъ. Наступала ночь, тихая, звѣздная, южная ночь.

   Я высунулъ голову въ окно и долго-долго глядѣлъ въ быстро убѣгавшую даль. "Богъ съ нимъ, съ Богдановскимъ!" рѣшилъ я вдругъ почему-то, потянувъ въ себя съ жадностью струю прохладнаго ночнаго воздуха. И вдругъ,- точно какая-то цѣлебная волна влилась мнѣ въ грудь,- куда дѣвались всѣ мои тревоги? Точно не я, а кто-то другой, чужой мнѣ, вынесъ весь этотъ полный волнен³й день, а я, я чувствовалъ себя все тѣмъ же беззаботнымъ и счастливымъ мальчикомъ, какимъ еще нынѣшнимъ утромъ ѣхалъ по той же дорогѣ изъ Тихихъ-Водъ въ Богдановское. Матушка. Настя были тутъ со мною; ихъ платья касались моихъ колѣней; при ясномъ мерцан³и звѣздъ я различалъ ихъ милыя лица. "Завтра", думалъ я, съ какимъ-то особенно пр³ятнымъ чувствомъ увѣренности, "завтра пр³ѣдетъ учитель математики изъ уѣзднаго училища; пойдутъ опять уроки, жизнь побѣжитъ "обыкновенною дорожкой!"

   Богдановское съ его пѣвчими и гостями, шумъ праздника, возня товарищей, Галечка, Фельзенъ, Любовь Петровна, сосѣдъ мой за столомъ,- все это уже сливалось въ моей памяти въ одинъ смутный и будто бы давнишн³й сонъ...

  

  

   Прошло три недѣли,- цѣлая вѣчность. Жизнь въ Тихихъ Водахъ давно уже бѣжала по той "обыкновенной дорожкѣ", о которой я мечталъ съ такимъ удовольств³емъ, возвращаясь изъ Богдановскаго. Эта дорожка начинала теперь на мои глаза все болѣе и болѣе походить на длинный путь по степи, сухою осенью, когда хлѣбъ убранъ съ полей, низко сжатые стебли колоса печально желтѣютъ надъ сѣрою землей, и конца не видать пыльной, унылой дорогѣ. Время тащилось съ невыразимымъ однообраз³емъ. Утромъ уроки, вечеромъ уроки; за обѣдомъ молчан³е и невеселыя лица. Батюшка все еще не возвращался изъ города и не писалъ ни строчки. Бѣдная maman проводила дни въ тревогѣ, тщетно ожидая его. Тетушка Фелисата Борисовна, вѣчно страдавшая какою-нибудь болѣстью, брюзжала подъ этимъ предлогомъ и шипѣла отъ ранняго утра до поздней ночи, и то-и-дѣло срывала чепчикъ съ сѣдой головы, съ тѣмъ же неизмѣннымъ восклицан³емъ: "Фу-ты, душно, смерть моя!" Въ тому же погода стояла пасмурная и дождливая, и m-r Керети началъ опять кашлять. Онъ не жаловался, какъ тетушка; но мы съ братомъ по цѣлымъ днямъ не смѣли подступиться въ нему, боясь, пуще всякихъ криковъ, его раздраженнаго, злобнаго молчан³я. Нечего было думать о прежнихъ удовольств³яхъ, о прогулкахъ въ саду, кончавшихся обыкновенно тѣмъ, что заѣдемъ пить чай въ Галагаямъ.

   - Теперь даже и въ лѣсъ съ Сильвой не пускаютъ, не то что въ Богдановское! говорилъ печально Лева,- точно въ тюрьмѣ сидишь! Хоть бы голубушка Анна Васильевна къ намъ пр³ѣхала!

   "Съ Васей!" добавилъ я мысленно.

   Я каждый день думалъ о немъ. Всѣ остальныя воспоминан³я послѣдней поѣздки нашей въ Богдановское какъ будто замерли въ моей памяти, лишь для того, чтобы дать мнѣ болѣе простора думать о моемъ новомъ пр³ятелѣ. Я припоминалъ всѣ подробности нашего знакомства, послѣдн³я слова, сказанныя имъ при прощан³и со мною, и говорилъ себѣ съ гордостью: "Онъ полюбилъ меня, онъ будетъ моимъ другомъ!" До этихъ поръ у меня не было друга въ томъ смыслѣ и въ томъ объемѣ, как³е мое воображен³е давало этому слову. Изъ сверстниковъ моихъ Саша Рындинъ былъ мнѣ всѣхъ болѣе близокъ, но между нами было такъ мало общаго. Онъ былъ воинъ отъ головы до ногъ, воспитывался отцомъ-воиномъ, читалъ однѣ военныя книги, мечталъ только о походахъ и битвахъ. Петя Золоторенко, тотъ ничего не читалъ и ни о чемъ не думалъ никогда,- съ нимъ мнѣ рѣшительно бывало скучно. Жабинъ былъ такъ надутъ, такъ самодоволенъ, такъ смѣшонъ со своимъ Озеровымъ и со своими вздыхан³ями. "Какъ выше, какъ лучше всѣхъ ихъ Вася!" думалъ я, стараясь воскресить въ памяти его милыя черты и досадуя, что какъ нарочно Саша и Жабинъ и цѣлая толпа непрошеныхъ лицъ представлялись мнѣ сами собою въ живыхъ и ясныхъ очертан³яхъ, между тѣмъ какъ я напрасно усиливался удержать вѣчно ускользающ³й предо мною образъ Васи. "Онъ будетъ настоящимъ моимъ другомъ", повторялъ я себѣ, когда бывало, уйдя въ садъ и не боясь зоркихъ взглядовъ Насти,- она въ послѣднее время какъ-то особенно насмѣшливо подглядывала за мною,- я ложился въ траву и глядѣлъ на проходящ³я тучки, какъ тогда съ нимъ въ Богдановскомъ: "ему можно все сказать, "всю душу" повѣрить, онъ не будетъ смѣяться надъ моими стихами; онъ, я вижу, тоже любитъ, что и я люблю, и ненавидитъ то же"... Фельзенъ и за нимъ Любовь Петровна невольно вспоминались мнѣ при этомъ, но я моталъ головой, по старой привычкѣ, чтобъ отогнать докучную мысль, и принимался опять думать о Васѣ.

   Между тѣмъ надежда скоро увидѣть его уменьшалась для меня съ каждымъ днемъ. Сношен³я наши съ Богдановскимъ какъ будто совершенно прекратились. Матушка не сдержала обѣщан³я, даннаго ею Ѳомѣ Богдановичу: ей было не до выѣздовъ. Дни проходили за днями; ни Анна Васильевна, ни Вася не пр³ѣзжали въ Тих³я Воды.

   Изъ города наконецъ пришло письмо, но не отъ батюшки, а отъ его камердинера, и содержало невеселыя извѣст³я: у батюшки открылась подагра. "Хоша господинъ докторъ", писалъ грамотѣй москвичъ-камердинеръ. "никакой въ томъ опасности не находятъ, а очень мучительно, потому главное безпокойно: у насъ въ донѣ передѣлка идетъ, стучатъ, и хоча баринъ въ верхнемъ этажѣ имѣютъ помѣщен³е. а въ нижнемъ этажѣ стукнутъ долотомъ въ стѣну, а у барина въ ногѣ отдаетъ..."

   Матушка перепугалась страшно.

   - Сестрица, я завтра въ городъ ѣду! сказала она. дочитавъ письмо и утирая слезы, которыя такъ и текли у нея по лицу.

   Тетушка Фелисата Борисовна тотчасъ же окрысилась и фыркнула въ отвѣтъ, что ни за что не останется одна въ деревнѣ.

   - Здѣсь тебя не то вылѣчить, завѣщан³я-то тебѣ некому будетъ написать! (Она каждый день пугала матушку чаян³емъ своей близкой кончины.) Я поѣду съ тобою въ городъ.

   - A дѣтей кому я повѣрю? слабо возражала на это растерявшаяся матушка.

   - Футы, душно, смерть моя! закричала разгнѣванная тетушка, срывая чепчикъ съ головы.- Кому дѣтей повѣрить! Что же? прикажешь мнѣ изъ-за твоихъ дѣтей умирать безъ призрѣн³я? Вези ихъ съ собой въ городъ!

   - Вы слышали, у насъ тамъ перестройка. Гдѣ мы тамъ всѣ помѣстимся?

   - Бери Настю, а мальчиковъ оставь съ французомъ.

   - Онъ боленъ, онъ того и гляди сляжетъ, говорила матушка въ раздумьи.

   - A я ему не лѣкарь! рѣзво отвѣчала Фелисата Борисовна.- Чьими молитвами сама живу, не знаю!

   И безъ дальнѣйшихъ объяснен³й ушла въ свою комнату и приказала укладываться немедленно. Она до самой ночи просидѣла на чемоданѣ, охая и шпыняя своихъ горничныхъ, которыхъ держала цѣлое стадо.

   Бѣдная матушка рѣшительно не знала, что дѣлать и на что рѣшиться.

   Молчаливо и грустно сидѣли мы вечеромъ за чаемъ, какъ вдругъ послышался подъ окнами стукъ подъѣзжавшаго экипажа и вслѣдъ затѣмъ въ столовую вошла совершенно неожиданно Анна Васильевна.

   Сердце у меня такъ и запрыгало. Я кинулся къ дверямъ. Но Анна Васильевна была одна.

   Ее встрѣтили громкими, радостными криками.

   - Добрый вечеръ, добрый вечеръ, милые вы мои, торопливо отвѣчала она, обнимая каждаго поочередно.- A не видала же я васъ, не видала дней столько, что и счетъ потеряла. Забыли, разлюбили вы насъ, Софья Михайловна. Ну, да Богъ вамъ проститъ! Вижу, живеньки вы, здоровы всѣ, я и тому рада...

   - A у васъ что дѣлается, Анна Васильевна? спросила maman.

   - A у насъ что? отвѣчала вздохнувъ ея пр³ятельница.- A у насъ все одно: была ярмарка, ярмарка и по сейчасъ: одинъ съ мѣста, другой на мѣсто. Сегодня я ужь не утерпѣла, Ѳомѣ Богданычу своему говорю: какъ себѣ хотишь, а я въ Тих³я Воды поѣду, Софью Михайловну провѣдать. Взяла да и уѣхала, вотъ на-же имъ всѣмъ! домолвила она, засмѣявшись своимъ внезапнымъ добрымъ смѣхомъ, при которомъ какъ-то необыкновенно мило ежилось ея маленькое, худощавое и нѣсколько болѣзненное лицо.

   - И какъ хорошо сдѣлали! сказала матушка, цѣлуя ее:- а не то, я такъ бы и уѣхала, не простившись съ вами.

   - A куда это, куда? спросила съ безпокойствомъ Анна Васильевна.

   Maman передала ей про болѣзнь батюшки, про свое затруднен³е.

   - Ахъ,Боже мой миленьк³й! чего же вы затрудняетесь? Поѣзжайте завтра съ Настей и сестрицу забирайте съ собою, а Бориса и Леву я заберу...

   - Вы? добрая моя!...

   Матушка даже покраснѣла отъ удовольств³я. Видно было, что эта мысль не приходила ей въ голову и что она очень обрадовалась предложен³ю своей пр³ятельницы.

   - A вы что думали? молвила смѣясь Анна Васильевна.- Заберу обоихъ и поѣдемъ, а вернетесь, представлю назадъ цѣлыхъ и здравыхъ... Какъ Вася мой будетъ радъ! обратилась она ко мнѣ:- онъ тебя очень полюбилъ, Боренька; когда уѣзжала я, прибѣжалъ ко мнѣ: тетушка, говоритъ, Бориса отъ меня поцѣлуйте покрѣпче.

   Я весь горѣлъ отъ радости.

   - Ты радъ, я знаю, шепнула мнѣ на ухо Настя,- faire le grand garèon въ Богдановскомъ... Гадк³й!

   И она такъ больно ущипнула меня за локоть, что въ другое время я бы непремѣнно вскрикнулъ. Но я не чувствовалъ ни боли, ни упрековъ совѣсти въ эту минуту. Я думалъ только: "наконецъ-то судьба соединяетъ насъ; одну только ночь переспать, и мы будемъ вмѣстѣ съ Васей!"

   - И не думайте, не горюйте! говорила тѣмъ временемъ Анна Васильевна задумавшейся матушкѣ.- Завтра рано вмѣстѣ и выѣдемъ всѣ. Съ Богомъ поѣзжайте себѣ въ городъ, а я съ мальчуганами вашими до дому; въ одинъ часъ и поѣдемъ. Пошлите, прошу, сейчасъ въ Богдановское, чтобы меня сегодня не ожидали. Я у васъ ночую! заключила она рѣшительнымъ тономъ.

   Она, видимо, расхрабрилась, наша добрая Анна Васильевна, и очень выросла въ собственномъ мнѣн³и съ тѣхъ поръ, какъ рѣшилась "взять да и уѣхать" отъ гостей своихъ.

   Лева ликовалъ и то-и-дѣло кидался обнимать старую свою пр³ятельницу-баловницу.

   Въ половинѣ десятаго его услали по обыкновен³ю спать.

   - Настя, Борисъ, и вамъ пора! сказала матушка.- Завтра надо подняться пораньше.

   Мы простились.

   Едва успѣлъ я ступить въ большую неосвѣщенную гостиную, по пути въ мою комнату, какъ услышалъ голосъ Анны Васильевны:

   - До смерти люблю вашего Бориса, говорила добрая женщина матушкѣ,- славный онъ у васъ такой...

   - Ахъ, добрая моя, поспѣшно заговорила за ней maman,- насчетъ Бориса у меня къ вамъ будетъ просьба.

   "О чемъ это?" подумалъ я съ удивлен³емъ, безсознательно замедляя шаги.

   - Мг Керети боленъ, продолжала матушка.- Я не знаю право, какъ быть; нельзя и требовать теперь, чтобъ онъ вѣчно былъ при дѣтяхъ, а между тѣмъ я бы не желала, чтобы Борисъ, въ особенности, слишкомъ разсѣевался. У васъ всегда такая пропасть народу...

   - Какъ въ Ромнахъ на ярмаркѣ, домолвила съ какою-то покорностью и вздыхая, Анна Васильевна.- Знаю я, знаю; что будете съ моимъ Ѳомой дѣлать! - Впрочемъ насчетъ вашего Бориса не безпокойтесь. Я его съ французомъ наверху помѣщу, подлѣ Герасима Иваныча; тамъ они и будутъ жить рядомъ съ Васей, и учиться могутъ вмѣстѣ, и забавляться... Вотъ еще скажу вамъ, Софья Михайловна, золотой мальчикъ этотъ Вася Лубянск³й! Я такъ рада, что привезу ему завтра товарища! A то вѣдь день цѣлешеньк³й одинъ съ отцомъ убогимъ...

   - A Любовь Петровна не съ мужемъ? живо спросила матушка.

   Анна Васильевна не сейчасъ отвѣчала.

   - Нѣтъ, наверху ей мѣста мало и встаетъ она поздно. Она внизу живетъ, въ павильонѣ...

   - Ну, и тѣмъ лучше! проговорила матушка такъ тихо, что я едва разслышалъ.

   Но пр³ятельница ея громко и вопросительно проговорила:

   - Тѣмъ лучше?

   Матушка, въ свою очередь, не торопилась отвѣчать.

   - Вы не смѣйтесь, добрая моя, начала она наконецъ, слегка заикаясь,- я это, думая о Борисѣ, сказала.

   - Какъ такъ о Борисѣ? переспросила опять сосѣдка съ явнымъ изумлен³емъ.

   - Я буду откровенна съ вами, отвѣчала матушка. - Борису шестнадцатый годъ минулъ. Я знаю, я старалась такъ держать его, до сихъ поръ онъ ребенокъ. Но онъ мальчикъ пылк³й, съ воображен³емъ; въ эти годы голова начинаетъ бродить... Чѣмъ дальше будетъ онъ отъ такой женщины, какъ Любовь Петровна, тѣмъ...

   - Что же вы объ ней думаете, Софья Михайловна? съ испугомъ въ голосѣ прервала ее Анна Васильевна, громко всплеснувъ руками. - Боже миленьк³й, что вы объ ней думаете?

   Сердце такъ и стучало у меня. "Стыдно подслушивать, уходи скорѣе!" шептала моя совѣсть, между тѣмъ какъ неодолимое любопытство приковывало ноги мои въ полу.

   - Я думаю, что мальчику вскружить голову не трудно, сказала матушка съ оживлен³емъ,- а Любовь Петровна такъ привыкла кружить головы всѣмъ и каждому, что попадись ей Борисъ, она и его въ себя влюбитъ за неимѣн³емъ лучшаго; я замѣтила тогда у васъ на именинахъ: ея глаза и не мальчика съ ума сведутъ! A я нахожу, рано ему еще о женщинахъ думать, моему Борису!...

   Я весь вспыхнулъ въ темномъ углу моемъ.

   "Maman все замѣтила!" едва не сорвалось у меня съ языка. Я прикусилъ его чуть не до крови и весь обратился въ слухъ.

   - Нѣтъ, отвѣчала сосѣдка,- Богъ знаетъ, что вы думаете, Софья Михайловна! Не возьметъ Любочка такого грѣха... Вѣдь Борису съ ея сыномъ одни годы! Да и не то, не то у нея теперь на думкѣ.

   Анна Васильевна пр³остановилась.

   - Любочка несчастная женщина, повѣрьте! заключила она неожиданно и глубоко вздохнула.

   - Несчастная?

   - Боюсь я за нее, боюсь одного человѣка! продолжала вздыхать Анна Васильевна.

   - Кого же вы это боитесь? съ новымъ удивлен³емъ спросила матушка.

   "Знаю!" воскликнулъ я внутренно. прежде чѣмъ Анна Васильевна успѣла произнести это ненавистное имя.

   - Баронъ Фельзенъ? Этотъ офицеръ, пр³ѣхавш³й тогда съ генераломъ Рындинымъ? Развѣ они еще въ Богдановскомъ?

   - Генералъ давно уѣхалъ, а тотъ остался; третью недѣлю живетъ у насъ. Ѳома Богданычъ ни за что его отпустить не хочетъ; обвелъ онъ совсѣмъ моего стараго, нѣмецъ этотъ лукавый! A то еще сегодня мнѣ сказали, онъ и совсѣмъ у насъ останется; командиръ будетъ того эскадрона, что у насъ въ селѣ стоитъ. Гольдманъ нашъ, который теперь командуетъ, можетъ слышали? - въ майоры вышелъ... Не къ доброму это, Софья Михайловна, чуетъ мое серденько, не съ доброму!...

   - Сколько я могу судить о ней, сказала на это холодно матушка,- ни этотъ господинъ Фельзенъ, ни кто другой не можетъ быть для нея опасенъ. Мнѣ кажется, добрая моя, что у вашей племянницы сердце не изъ очень чувствительныхъ.

   - Ахъ, Софья Михайловна, что вы говорите! И странное волнен³е зазвучало въ голосѣ Анны Васильевны.- Какъ можно сказать про женщину, что она никогда не полюбитъ!... Съ каждой можетъ случиться такое несчаст³е, съ каждой!...

   - Несчаст³я можно, пожалуй, добиться, отвѣчала maman съ какимъ-то особеннымъ ударен³емъ,- да еще если будешь непремѣнно искать его.

   - Искать? Спаси Мати Пресвятая Богородица! И не ищите, само придетъ, само! захочетъ врагъ, вездѣ тебя найдетъ, отъ него не уйдешь никуда...

   - Отъ этого врага всегда можно уберечься, замѣтила матушка.

   - Не убережешься, Софья Михайловна, нѣтъ! Одинъ Богъ милосердый можетъ тебя спасти тогда, одинъ Богъ!

   - A разсудокъ намъ на что данъ, а долгъ?...

   На этомъ словѣ разговоръ оборвался.

   Я не смѣлъ дышать. На каминѣ, надъ самымъ моимъ ухомъ, часы загремѣли вдругъ безконечную ар³ю.

   Когда послѣдн³й звукъ ихъ смолкъ подъ высокимъ потолкомъ гостиной, я услыхалъ опять голосъ Анны Васильевны. Она говорила про Любовь Петровну.

   - ... Съ самаго дѣтства не было ей доли; только родилась она живая да веселая; тѣмъ только, можетъ, и спасла себя отъ отчаян³я. Родные ея богатые люди были, да отецъ ея все разорилъ; какъ умеръ, семейство оставилъ большое и почти-что нищее. Мать ея хворая была и хмурая такая, говорятъ, что не давай Боже! Изъ княжескаго рода шла; къ бѣдности привыкнуть не могла никакъ. Дѣтей своихъ она, Богъ ее знаетъ, не любила, или характеръ у нея такой ужь несграбный былъ, только Любочка разсказывала мнѣ, что мать ее къ себѣ почти на глаза не пускала. Такъ и росла она до шестнадцати годовъ, одна, безъ ласки, безъ совѣта,- сестры ея раньше замужъ повыходили. A выросла она красота малеванная, головонька умная, ловкая да быстрая...

   - Да, я ее помню въ Петербургѣ, примолвила матушка,- когда они только-что пр³ѣхали, послѣ свадьбы, изъ Москвы. Лубянск³й привозилъ ее тогда ко мнѣ. Бѣдняжка! онъ былъ влюбленъ въ нее какъ сумасшедш³й!

   - И Герасиму Иванычу не вышла доля на этомъ свѣтѣ! печально сказала, на это Анна Васильевна. - Не умѣлъ онъ, не умѣлъ привлечь къ себѣ жены. За него Любочка противъ воли пошла.

   - Да, это мнѣ говорили; но отъ чего такъ, скажите? Онъ въ то время молодъ былъ и собой очень не дуренъ, человѣкъ всегда былъ умный...

   - И служилъ хорошо, и съ состоян³емъ человѣкъ, досказала Анна Васильевна,- любая дѣвушка пошла бы за него съ радостью, Софья Михайловна. A она изъ-за того чуть очей своихъ не выплакала...

   - Не нравился-ли ей кто-нибудь другой?

   - Было и этого, пожалуй. Студ³озусъ былъ одинъ, противъ окошка ея жилъ, подъ самою крышей; сама мнѣ сказывала,- изъ слуховаго окна въ зрительную трубу все выглядывалъ на нее, и на скрыпицѣ самыя жалостныя пѣсни игралъ...

   Матушка разразилась громкимъ хохотомъ; да и я едва успѣлъ зажать ротъ обѣими руками, такъ забавно проговорила все это наша милая Анна Васильевна.

   - Студентъ, зрительная труба, жалобныя пѣсни! да развѣ все это серьезно? вѣдь это все пустое ребячество, добрая моя! сказала матушка, продолжая смѣяться. - Можно-ли изъ-за этого глаза выплакать?

   - То-то оно и есть, что было то все ребячество глупое, да Герасимъ Иванычъ не умѣлъ понять того; - сгоралъ ужь онъ слишкомъ по ней. Вы, можетъ, не знаете, Софья Михайловна, какъ онъ на ней женился. Былъ онъ въ Москвѣ проѣздомъ. Въ церкви Бож³ей увидалъ ее въ первый разъ. A только увидалъ, такъ и врѣзался, взгорѣлъ какъ копна отъ грозы. Въ домъ въ нимъ въ первый разъ пр³ѣхалъ - свататься. До того времени не бывалъ въ домѣ никогда. Мать Любочкина, пустая голова, прости Господи, на первомъ же этомъ разу слово ему дала. Призвала Любочку и говоритъ: благодари меня, я тебѣ жениха нашла; такъ та и упала, чувствъ лишилась. Мать свою, знаете, она пуще грѣха смертнаго боялась; изъ рукъ ея мужа принять - лучше бы, говоритъ меня, живую въ землю зарыли... Ну, а можетъ и то, что она ни говори, скрипачъ-то этотъ музыкой своею серденько ея молодое и тронулъ тогда... Что за разумъ бываетъ у насъ въ молодые глупые годы! примолвила Анна Васильевна съ какимъ-то болѣзненнымъ вздохомъ. - Только мать на своемъ поставила, проклят³емъ ей пригрозила и за Герасима Иваныча просватала, да сама же, съ сердцовъ, али съ дурости своей, сама ему про студента и открыла. На его счастье, Ѳома Богданычъ въ ту пору въ Москвѣ былъ, ѣздилъ шерсть продавать; а то бы онъ, Герасимъ Иванычъ, музыканта бы зарѣзалъ!...

   - Что вы? воскликнула матушка.- Онъ такъ ревнивъ былъ?

   - A вы что думали? Загубилъ онъ этимъ самимъ все свое счаст³е! Какъ еще женихомъ былъ, запугалъ онъ до смерти бѣдную Любочку, запугалъ своею ревностью... и ласками своими запугалъ потомъ, примолвила Анна Васильевна, понижая голосъ.- Такая ужь, знаете, кровь въ жилахъ его текла, Софья Михайловна; они свой родъ отъ старыхъ казаковъ ведутъ,- пропадай моя голова, да и шабашъ!...

   - Послушайте, добрая моя, сказала матушка,- я помню, когда жила она въ Петербургѣ, я видѣла Любовь Петровну въ свѣтѣ. Она была очень въ модѣ, принимала весь городъ, кокетничала направо и налѣво; воля ваша, она нисколько не походила на запуганную женщину.

   - Скажите, спросила поспѣшно Анна Васильевна,- говорили про нее тогда что-нибудь такое нехорошее?

   - Нѣтъ, я не слыхала. Она слыла большою кокеткой,- и только. Женщины съ ней мало дружились, мног³я ей завидовали. Мужчины влюблялись въ нее толпой и говорили, что она холодная какъ ледъ. Мнѣ, признаюсь вамъ, во всемъ этомъ жалокъ былъ ея мужъ. Онъ видимо