Маркевич Болеслав Михайлович - Забытый вопрос

n="justify">   Анна Васильевна потупилась съ такимъ видомъ, что конечно-молъ такая жизнь хуже пекла, но какъ рѣшаешься ты говорить объ этомъ?

   - A кого изъ докторовъ можно надѣяться увидѣть скорѣе? спросила ее Любовь Петровна.

   - A Кикинъ, уѣздный, должно быть пр³ѣдетъ, отвѣчала та,- только толку съ него не будетъ, потому давно забылъ себя человѣкъ...

   - Дядюшка совсѣмъ было уморилъ меня сегодня, заговорила опять Любовь Петровна, - онъ такъ напугалъ меня, что я подумала... все кончено. Конечно, не утѣшительно и это.... но все же надежда еще не совсѣмъ потеряна для тѣхъ, кому онъ дорогъ, задумчиво домолвила она.

   Страннымъ оттѣнкомъ звучали эти слова: словно хотѣла она сказать ими, что она допускаетъ, что онъ можетъ быть "дорогъ" другимъ, не ей, и что ей вѣдомо, что этого никто и не предполагаетъ, и что она слишкомъ горда, чтобъ унизить себя притворствомъ, дѣлая видъ, что она его любитъ.- Знаетъ-ли она, или не знаетъ, что происходило тамъ, подъ окномъ "храма отдохновен³я?" - думалъ я:- знаетъ-ли, что не случай, "котораго надо было ожидать", а то, что видѣлъ ея "законный супругъ", лишило его послѣднихъ признаковъ человѣческаго существа? И я глядѣлъ на нее все пристальнѣе и внимательнѣе и чувствовалъ на себѣ опять ея прежнее, всегдашнее обаян³е. Да полно, и происходило-ли тамъ что-нибудь, не видѣлъ-ли я все это во снѣ? представлялось мнѣ даже минутами,- такъ хотѣлось мнѣ найти ее невиновною, объяснить просто тѣмъ, что дѣйствительно "напугалъ ее дядюшка", тѣ пробѣгавш³я по ея лицу судорожныя движен³я, которыя она старалась видимо прикрыть то зѣвотой, то легкимъ подергиван³емъ плеча, будто платье ея ей было узко. Мнѣ не хотѣлось допустить въ ней сознан³я, раскаян³я въ совершенномъ ею злѣ, но я чувствовалъ, что чѣмъ сильнѣе страдала бы она имъ, тѣмъ холоднѣе отливало бы отъ синевы ея глубокихъ глазъ, тѣмъ высокомѣрнѣе улыбались бы эти сух³я губы, которыя тщетно старался увлажить пробѣгавш³й по нимъ воспаленный языкъ ея... Я читалъ на ея лицѣ выражен³е чего-то непреклоннаго до безпощадности, но очевидно было для меня, что не легко доставалась ей эта непреклонность: ее вызывало, казалось, изъ нѣдръ души ея опасен³е за дорогое ей и угрожаемое право, а не бездуш³е преступника...

   Командоръ, въ свою очередь, я замѣчалъ, внимательно наблюдалъ за красавицей, изъ-подъ своего равнодушнаго вида, и какъ бы допытывался, насколько въ эту минуту заслуживала она порицан³я или снисхожден³я. Мало-по-малу разжимались его сурово сдвинутыя брови: и его будто подкупали эти спокойств³е и гордость, и красота, и онъ, какъ я, спрашивалъ себя можетъ быть: да въ чемъ же виновата она въ сущности?

   Только на маленькомъ, говорившемъ всѣми своими тонкими морщинками лицѣ Анны Васильевны сказывался приговоръ Любови Петровнѣ; но какою тоской, какою нѣжностью къ виновной сопровождалось, видимо, это строгое осужден³е, которое принуждена она была изречь ей въ глубинѣ души своей! Бѣдная, бѣдная Любочка, словно выражало все это старенькое, подергивавшееся, растроганное лицо,- понимаешь ли ты, сознаешь-ли, какой грѣхъ приняла ты на душу и въ сей жизни, и въ вѣчной, какимъ страшнымъ, неисходнымъ горемъ отзовется на близкихъ тебѣ, на самой тебѣ твое преступное увлечен³е! И зачѣмъ ты это сдѣлала, Любочка? Неужели не могла ты... неужели этотъ "нѣмецъ лукавый" дороже тебѣ всѣхъ, дороже сына роднаго?...

   - Сюда, что ли? раздался грубый голосъ въ передней, съ шумомъ такихъ же грубыхъ, тяжело и неровно двигавшихся ступней, и въ дверяхъ показалось слонообразное, красноносое, заплывшее жиромъ тѣло, принадлежавшее извѣстному каждому мальчишкѣ въ нашей сторонѣ уѣздному врачу Кивину.

   - Qu'est ce que cette horreur là? гадливо и удивленно воскликнула, никогда, повидимому, не видавшая его до сихъ поръ Любовь Петровна.

   Анна Васильевна съ громкимъ привѣтств³емъ, чтобы заглушить обидное восклицан³е племянницы, пошла въ нему и:а встрѣчу.

   Онъ грузно наклонился въ ней и зашлепалъ губами что-то такое же нескладное, какъ и онъ самъ. Можно было понять только, что онъ видѣлся съ Ѳомой Богдановичемъ и знаетъ о случаѣ съ Герасимомъ Ивановичемъ.

   Она повела его за ширvs и вывела оттуда, очевидно для проформы. Полезнаго совѣта она не ожидала отъ Кикина, да и ожидать было трудно: уѣздный эскулапъ еле языкомъ ворочалъ.

   - Дѣло видимое, бормоталъ онъ, опускаясь на стулъ,- на чистоту, значитъ... Тарелочки двѣ выпустить можно...

   - Чего это? презрительно спросила Любовь Петровна.

   Онъ повернулъ въ ней мутные зрачки своихъ отекшихъ глазъ:

   - Не извольте безпокоиться.... сударыня, залепеталъ онъ снова, усиленно моргая слипавшимися вѣками,- правило знаемъ.... а противъ Бож³я произволен³я, конечно... потому каждому... каждому, повторилъ онъ съ жалобнымъ, слезливымъ вздохомъ,- предѣлъ свой положенъ...

   И онъ совсѣмъ закрылъ глаза.

   - A видѣли недужнаго, видѣли? зашепталъ на всю комнату вбѣжавш³й Ѳома Богдановичъ, кидаясь въ нему.

   - Чего видѣть? громко отвѣчалъ ему со своего мѣста командоръ,- когда у человѣка въ глазахъ вѣдьмы прыгаютъ...

   - A бачужь я, бачу! съ отчаян³емъ воскликнулъ Галагай_? - не въ своемъ видѣ человѣкъ! Проспаться дать ему треба... A закусить съ дороги не хочете? крикнулъ онъ на ухо Кивину.

   - Можно, проговорилъ тотъ, раскрывая глаза и тяжело подымаясь со стула.

   Маленьк³й Ѳома Богдановичъ подхватилъ обѣими руками пошатывавшагося слона подъ руку и потащилъ его съ собою вонъ.

   - Людвигъ Антоновичъ будетъ заразъ назадъ, съ барономъ, возгласилъ онъ на ходу, обращаясь къ женѣ, и исчезъ за дверями передней.

   Анна Васильевна мгновенно приподнялась, какъ бы намѣреваясь бѣжать за нимъ, и въ какомъ-то изнеможен³и опустилась на мѣсто. Командоръ такъ же внезапно подобралъ свои вытянутыя ноги подъ стулъ - и тучъ же злобно дернулъ усъ свой внизъ, какъ бы наказуя себя за это невольное движен³е.

   Горячимъ румянцемъ покрылось вдругъ все лицо Любови Петровны и столь же быстро поблѣднѣло вновь, но въ дрогнувшихъ прозрачныхъ ноздряхъ ея, въ рѣзвой улыбкѣ, сложившейся въ углахъ ея губъ, сказалось какъ будто еще болѣе рѣшимости, чѣмъ прежде. Потемнѣвшими, но попрежнему спокойными глазами повела она кругомъ себя, какъ бы спрашивая: чего вы такъ испугались всѣ?...

   Я поспѣшилъ къ Васѣ въ комнату.

   Онъ ходилъ по ней взадъ и впередъ и вопросительно остановился, увидѣвъ меня.

   - Докторъ сейчасъ былъ, сказалъ я ему.

   - Докторъ!

   Онъ было двинулся къ двери.

   - Онъ ушелъ, остановилъ я его,- это Кикинъ, извѣстный пьяница; онъ даже ничего говорить не могъ. A Герасимъ Ивановичъ не просыпался... И всѣ тамъ, промолвилъ я тише.

   Онъ снова заходилъ по ковру.

   - Какъ его зовутъ,- Кикинъ? переспросилъ онъ.

   - Да.

   - Онъ пьяница?

   - Извѣстный. Папа приказалъ не пускать его никогда въ намъ въ Тих³я-Воды.

   - И онъ ничего не сказалъ?

   - Онъ не могъ ничего, Вася...

   - A друг³е скажутъ что-нибудь, ты думаешь, спасутъ его?

   Онъ остановился противъ меня и глядѣлъ мнѣ прямо въ лицо съ отчаяннымъ до злости выражен³емъ.

   Я опустилъ глаза,- у меня не было отвѣта ему...

   - И тѣмъ лучше, проговорилъ онъ, наклоняясь еще ближе ко мнѣ и пропуская слова сквозь стиснутые зубы,- теперь чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше!...

   - Вася!... Я схватилъ его за руку. Онъ освободилъ, ее изъ моей и зашагалъ опять изъ угла въ уголъ, наталкиваясь на стулья и столы, вздрагивая плечами и безсознательно хрустя суставами судорожно ломаемыхъ рукъ.

   - Она, все тамъ? нѣсколько разъ принимался онъ спрашивать меня.

   - Тамъ, Вася, отвѣчалъ я печально, не зная, что дѣлать съ нимъ, чѣмъ помочь этому безпредѣльному, сосредоточенному, грозному отчаян³ю...

   Такъ прошло довольно много времени.

  

  

   Въ корридорѣ послышались опять шаги и голоса, или, вѣрнѣе, гудящ³й какъ дудка шепотъ, которымъ Ѳома Богдановичъ считалъ нужнымъ говорить съ утра; онъ велъ кого-то и горячо благодарилъ его:

   - И не скажу вамъ, просто, якъ одолжили вы насъ пр³ѣздомъ своимъ; добре зналъ я, что не оставите вы насъ однихъ въ горѣ... И обрадуются же вамъ всѣ мои дамы. Тутъ онѣ всѣ, тутъ, у Герасима, говорилъ онъ у двери нашей комнаты.- Людвигъ Антоновичъ, ходите вы прямо до нихъ и кажите имъ, можетъ, лучше недужнаго одного себѣ оставить, такъ, можетъ, онѣ выйдутъ... Погодите, погодите, я самъ съ вами, перебилъ онъ себя и торопливо промолвилъ еще кому-то:- A милости просимъ васъ, зайдите пока сюда, въ эту горницу...

   Дверь изъ корридора отворилась,- и въ эту дверь вошелъ баронъ Фельзенъ.

   Съ перваго же взгляда можно было прочесть на его лицѣ, что это былъ человѣкъ, которому выпала тяжелая обязанность и который рѣшился стойко, чего бы это ему ни стоило, выполнить ее до конца. Командоръ не ошибался,- онъ пр³ѣхалъ въ Богдановское по первому приглашен³ю хозяина,- для того ли, чтобы никто не могъ подумать, что онъ "сблудилъ - и въ кусты", или потому, что тутъ была любимая женщина, которая, по его мнѣн³ю, могла нуждаться въ его защитѣ,- какъ бы то ни было, но онъ, очевидно было, пр³ѣхалъ потому, что почиталъ это своимъ долгомъ... Холодно, сдержанно и подозрительно глядѣли его темные глаза, искусственная улыбка блуждала подъ его красиво приподнятыми вверхъ усами...

   - Извините за нескромность, господа, промолвилъ онъ, учтиво кланяясь намъ,- я никакъ не ожидалъ попасть такъ нечаянно...

   Онъ обрѣзалъ вдругъ на атомъ словѣ, встрѣтившись глазами съ глазами Васи, и остановился на полпути, какъ бы выжидая.

   Вася стоялъ у окна на противоположномъ концѣ комнаты и, глубоко задумчивый и недвижный, глядѣлъ въ это окно въ продолжен³е всей болтовни Ѳомы Богдановича въ корридорѣ; онъ ничего не слышалъ, даже когда скрипнула дверь и вошелъ въ нее гусаръ,- онъ обернулся лишь на неожиданный звукъ этого голоса, этого ненавистнаго голоса...

   Онъ обернулся и уставился на Фельзена, какъ бы не вѣря самому себѣ. Его пронимала дрожь, зубы его застучали слышно... Онъ рванулся съ мѣста, пробѣжалъ два шага - и не могъ,- ноги его подкашивались. Онъ ухватился обѣими руками за конторку письменнаго стола, стоявшаго поперекъ комнаты.

   - Уходите прочь! едва переводя дыхан³е, проговорилъ онъ.

   Фельзенъ закусилъ губу и такъ же сдержанно и холодно повелъ на него взглядомъ.

   - Что это значитъ? спросилъ онъ и глянулъ на меня, какъ бы призывая меня въ свидѣтели и судьи.

   - Вася, ради Бога!... попытался я остановить его.

   Но онъ перебилъ меня.

   - Уходите! я не хочу... Я васъ ненавижу! крикнулъ онъ Фельзену.

   Лицо барона передернуло, но мгновенно вспыхнувш³й на немъ гнѣвъ смѣнило тотчасъ же выражен³е искренняго сострадан³я.

   - Вашъ пр³ятель боленъ, у него начинается горячка, обернулся онъ опять ко мнѣ,- вы бы позвали доктора изъ той комнаты.

   - Если вы не уйдете, я васъ убью!

   И Вася схватилъ со стола тяжелую фаянсовую песочницу и поднялъ ее съ размаха надъ головой своей.

   - Что ты дѣлаешь! бросился я къ Васѣ съ такимъ перепугомъ, что на крикъ мой изо всѣхъ дверей выбѣжали такъ же перепуганные Ѳома Богдановичъ, Максимычъ, Анна Васильевна, командоръ...

   Но я не успѣлъ остановить удара: песочница съ грохотомъ ударилась о стѣну,- осколки ея и песокъ обрызгали Фельзена какъ дождемъ.

   - Всему есть мѣра! вскрикнулъ онъ и шагнулъ впередъ...

   - Ну, это шутишь, баронъ! мгновенно очутился между ними ма³оръ Гольдманъ.- Пойдемъ-ка лучше отсюда, тутъ рядомъ у мальчика отецъ умираетъ!... И онъ направился къ двери, приглашая его строгимъ взглядомъ слѣдовать за нимъ.

   Фельзенъ опустилъ глаза, повелъ плечомъ - и безмолвно вышелъ.

   - A чи ты сказився (съ ума сошелъ)? подбѣжалъ къ Васѣ разгнѣваннымъ пѣтухомъ Ѳома Богдановичъ.- Въ моемъ домѣ? Моего гостя?... Да что-жь ты думаешь, что я, Ѳома Галагай, пущу, чтобъ у меня...

   - A ты, Ѳома Галагай, коли не хотишь ты сироту обидѣть, такъ выслухай меня напередки! взмолилась Анна Васильевна, прежде чѣмъ успѣлъ вымолвить слово Вася,- и уцѣпилась обѣими руками за шею мужа.

   При словѣ "сирота" весь гнѣвъ слетѣлъ мгновенно съ раскраснѣвшихся ланитъ Ѳомы Богдановича; онъ опустилъ глаза разомъ и разомъ же поднялъ ихъ на Васю съ какимъ-то трогательнымъ замѣшательствомъ.

   - Ну, а кажи-жь ты мнѣ, прошу тебя, Василю, задрожавшимъ отъ волнен³я голосомъ заговорилъ онъ,- за что ты такъ взбунтовался на барона. на гостя моего?...

   - A ходимъ, ну, ходимъ, Ѳома, не допытывай его, самъ видишь, до сказовъ-ли ему теперь! торопилась увести его Анна Васильевна.- Отъ меня все узнаешь, почти на ухо ему промолвила она, и съ глубокою жалостью взглянувъ еще разъ на Васю:- дай ему воды напиться, шепнула она мнѣ, а если, не дай Боже, замѣтишь что худое, бѣги скорѣй до меня сказать...

   Она ушла, увлеуая за собою безпрекословно послушнаго и совершенно растерявшагося Ѳому Богдановича.

   Я поспѣшно налилъ въ большой богемскаго стекла стаканъ воды изъ такого же графина - они постоянно стояли у насъ на столикѣ за большимъ платянымъ шкафомъ,- и понесъ стаканъ Васѣ.

   Онъ опустился въ кресло у письменнаго стола, еще весь дрожа и блѣдный какъ смерть.

   Онъ жадно припалъ губами въ стакану и выпилъ до дна. Я принялъ его обратно изъ его обезсилѣвшей руки и отнесъ на мѣсто. Только въ эту минуту я замѣтилъ, что мы остались въ комнатѣ не одни: у двери, которая вела въ комнату больнаго, какъ бы припирая собою эту дверь, стояла, прижавшись въ ней спиной, мать Васи. Недвижная какъ мраморъ, она глядѣла на сына съ выражен³емъ, въ которомъ ужасъ смѣшивался съ какою-то отчаянною рѣшимост³ю. "Я на все готова", казалось, говорила она.

   - Что съ тобою, что ты сдѣлалъ?... начала она.

   Я такъ и исчезъ въ креслѣ за платянымъ шкафомъ.

   "Боже мой, что же это будетъ!" съ трепетомъ ждалъ я...

   Вася поднялъ глаза,- и онъ только теперь увидалъ стоявшую противъ него мать. Кровь мгновенно прилила въ его лицу и такъ же быстро отступила. Онъ поднялся съ мѣста:

   - Пустите меня, я къ папа пойду! воскликнулъ онъ; въ его возбужденномъ воображен³и представлялось, какъ будто въ эту минуту мать загораждаетъ ему единственный путь, чрезъ который онъ могъ бы пройти въ отцу,

   - Я не мѣшаю тебѣ, промолвила Любовь Петровна, отодвигаясь отъ двери и садясь на близъ стоявш³й стулъ,- только я прошу у тебя объяснен³я... И голосъ ея дрогнулъ.

   - Объяснен³я? безсознательно повторялъ Вася и такъ же безсознательно снова упалъ въ свое кресло. Взоръ его блуждалъ кругомъ, какъ будто ища какого-либо предмета, который могъ бы припомнить ему что-то ускользнувшее у него изъ памяти.

   - Да,- ты сейчасъ неслыханно оскорбилъ человѣка...

   Какъ отъ прикосновен³я горячаго желѣза, вернулась вся память къ Васѣ отъ этого слова. Глаза его вспыхнули, и онъ, не давъ матери кончить...

   - Вашего любезнаго? поспѣшилъ онъ точно кинуть ей это ужасное слово.

   Какъ ни готова была она на все, но этого, видно, она не ожидала... Она приподнялась съ мѣста, качнулась и выпрямилась тутъ же...

   - Ты это смѣешь сказать мнѣ... мнѣ, твоей матери?...

   - Не матери... Вася злобно закачалъ головой,- не матери, повторилъ онъ,- а уб³йцѣ моего отца!...

   Она кинулась, внѣ себя, въ нему, схватила его за плечи и судорожно принялась трясти ихъ.

   - Понимаешь-ли ты, что говоришь, ты - безумный?... Ты обвиняешь меня въ преступлен³и!... Что же, по-твоему, я отравила что-ли твоего отца?...

   - Безъ отравы,- хуже!.. отвѣчалъ Вася, отводя отъ себя ея руки.

   Она опустила ихъ внезапно внизъ, отошла отъ него на шагъ и глянула ему въ лицо испуганнымъ взглядомъ.

   - Ты бредишь, ты боленъ? вскрикнула она.

   - И вашъ сейчасъ говорилъ, что я боленъ, что у меня бѣлая горячка, возразилъ Вася съ короткимъ, ѣдкимъ смѣхомъ,- но я пока еще не брежу,- я ясно вижу, знаю, кто убилъ моего отца!...

   - Его никто не убивалъ! гнѣвно проговорила она;- онъ давно уже былъ приговоренъ... немного ранѣе или немного позже, онъ долженъ былъ этимъ кончилъ.

   - Немного ранѣе или позже! надрывающимъ голосомъ повторилъ за нею Вася...- И вы не могли подождать,- немного подождать, чтобъ онъ не кончилъ, по крайней мѣрѣ, отъ этого срама и горести, сегодня ночью!... Вѣдь онъ все видѣлъ...

   Вася не могъ докончить - и, опрокинувшись въ спинку кресла, зарыдалъ неудержимымъ рыдан³емъ.

   Не ожидала, какъ видно, и этого, Любовь Петровна,- этого упрека, этого обличен³я, этихъ безумныхъ сыновнихъ слезъ... Она растерянно оборотилась кругомъ и безсильно упала на кровать Васи, стоявшую рядомъ со шкафомъ, за которымъ я сидѣлъ, не смѣя двинуться; и мать, и сынъ словно забыли о присутств³и третьяго въ эту минуту...

   Любовь Петровна первая очнулась. Она не могла выдать себя сыну повинною головой. Она почитала себя правою, она,- я это понималъ чутьемъ,- кичилась сама предъ собой этою правотой своею... Не почиталъ-ли самъ я ее правою еще такъ недавно?...

   - Я не признаю тебя судьей надъ матерью! воскликнула она. - Отчета въ моемъ поведен³и я не обязана давать тебѣ. Положен³е твоего отца - и это, промолвила она сухо, конечно похвально, - глубоко огорчаетъ тебя, но вмѣстѣ съ тѣмъ и возбуждаетъ до забвен³я всякихъ прилич³й... и всякой справедливости!... Ты видишь предъ собою только его несчаст³е... я не хочешь знать, что каждая минута жизни твоей матери съ нимъ была для нея нестерпимою мукой... Онъ истомилъ меня, истерзалъ.... когда я неповинна была предъ нимъ, какъ ребенокъ въ колыбели...

   - Да, я помню, утеревъ свои слезы, прервалъ ее Вася,- мнѣ было десять лѣтъ тогда, а я какъ теперь помню... Папа - это было въ Петербургѣ, въ вашемъ будуарѣ,- поцѣловалъ вамъ разъ при мнѣ руку и сказалъ при этомъ - какъ теперь слышу: "знай, Любочка, что ты для меня сто разъ дороже жизни"... A вы, только онъ вышелъ, схватили стклянку съ духами и стали тереть ту руку, которую онъ цѣловалъ. И такое лицо у васъ было, что я, помню, убѣжалъ въ свою комнату и горько, горько заплакалъ... Я тогда еще понялъ, что онъ любилъ васъ такъ, какъ только можетъ любить человѣкъ, а вы... вы его за это ненавидѣли!...

   - Я не могла его любить,- и Любовь Петровна вздрогнула всѣмъ тѣломъ, какъ будто все, что было для нея ненавистнаго въ ея прошедшемъ, вооч³ю представало предъ ней въ эту минуту.- Я не могла, повторила она.- Онъ давилъ меня всю жизнь, какъ пудовая гиря!...

   - За это и заплачено ему сполна сегодня ночью! новымъ злобнымъ, больнымъ смѣхомъ отвѣчалъ на новую обиду оскорбленный сынъ.

   - A еслибъ это было и такъ! воскликнула Любовь Петровна. И, словно противъ ея воли, словно вырвавшись мятежно изъ-подъ сдерживавшихъ ихъ, опущенныхъ ея рѣсницъ, надменно и страстно засверкали ея темно-син³е глаза. - Еслибъ я, дѣйствительно, любила этого человѣка, котораго ты позволилъ себѣ отсюда гнать,- кто имѣетъ право запретить мнѣ любить его? Не ты-ли, осмѣливающ³йся говорить съ матерью такимъ дерзкимъ, такимъ ядовитымъ языкомъ? Не ты-ли прикажешь мнѣ отказаться отъ единственнаго счаст³я, какое мнѣ, можетъ быть, суждено на землѣ послѣ того, какъ въ счаст³и отказали мнѣ и мужъ мой, и сынъ!...

   - Зачѣмъ отказываться? молвилъ Вася, опуская голову на руку, опиравшуюся о его колѣно:- сегодня одного похороните, завтра другаго.... и вы свободны!...

   Любовь Петровна шагнула впередъ въ сыну, наклоняясь къ нему, и вспыхнула снова, и снова безсильно опустилась на первый попавш³йся ей подъ руку стулъ.

   - Ты меня никогда не любилъ, Вася! тихо сказала она, закрывая глаза себѣ ладонью.

   - Я васъ не любилъ! съ мучительною тоской повторилъ онъ. Я за каждое ваше ласковое слово, за то только, чтобы вы посмотрѣли на меня такъ, какъ смотрятъ друг³я матери на своихъ дѣтей, я бы за это одно, кажется, съ радост³ю далъ бы себѣ пальцы отрѣзать!....

   - А ты отъ меня не видалъ ласки, я на тебя никогда не смотрѣла, какъ смотрятъ друг³я матери,- ты можешь упрекнуть меня въ этомъ? горько вскрикнула Любовь Петровна, поднимая на него глаза съ дрожавшими на нихъ росинками слезъ.

   Онъ закачалъ головой.

   - Я вамъ сказалъ, я съ десяти лѣтъ привыкъ все видѣть и понимать... Вы ласкали меня, вы были нѣжны.... но развѣ это то?... Вы точно купить меня хотѣли ласками, точно говорили: ты видишь, какая я добрая, нѣжная,- люби же меня, Вася, но люби одну меня, только меня! Вы не могли простить мнѣ, что я еще и его любилъ, что я не хотѣлъ отказаться отъ него... A вы подумали-ли хоть разъ: кто же бы безъ меня у него остался?... Вы? кѣмъ можете вы дорожить? Чья нужна вамъ привязанность!... Въ васъ короли влюблены были.... дѣти готовы сломать себѣ шею, чтобы достать вамъ платокъ... Вамъ стоитъ только взглянуть!... A онъ бѣдный.... и рыдан³е снова послышалось въ голосѣ Васи,- заброшенный, забытый... О, Боже мой! Когда только вспомню! Вѣдь тамъ, за границей. вы по цѣлымъ днямъ не видали его, вы веселились, принимали гостей.... за вами бѣгали, какъ за богиней какой-нибудь... A онъ? Вы никому его не показывали, стыдились его; вы при мнѣ... при мнѣ сказали разъ одному французу: mon pauvre idiot de mari! Вы это забыли,- да вамъ вѣрно и тогда въ голову не пришло, что мнѣ легче было бы, еслибы вы мнѣ глаза вырвали, чѣмъ это слышать отъ васъ о немъ! Вы вѣрили, вы хотѣли вѣрить, что онъ ид³отъ, ничего не понимаетъ и не можетъ никогда выздоровѣть,- вы готовы были тогда, въ Женевѣ, оставить его въ maison de santé, а самимъ уѣхать со мной... Папа,- да это былъ мой сынъ! воскликнулъ внезапно, Вася,- я ему былъ одинъ защитникъ, другъ и покровитель; я чувствовалъ, я зналъ, что онъ живетъ потому, что я живу, что я живу и дышу для того только, чтобъ онъ жилъ. И Богъ слышалъ мои молитвы, и ему все легче становилось, легче, онъ воскресалъ... И вы въ одну ночь, въ одну ночь...

   Онъ закашлялся - и замолкъ.

   Любовь Петровна безмолвно слушала, безсознательно перебирая пальцами по спинкѣ стула, на которомъ она сидѣла бокомъ.

   - Для тебя онъ все, а мать ничего! горестно проговорила она.

   - A я для васъ что? горько вырвалось изъ устъ Васи.- Какое вамъ дѣло, что у васъ сынъ есть!...

   - Какое дѣло!

   Она съ новымъ упрекомъ взглянула на него: она въ эту минуту готова была, казалось, кинуться ему на шею; но онъ не видѣлъ,- онъ сидѣлъ, опустивъ низко голову въ руки.

   - Друг³я матери, заговорилъ онъ опять,- онѣ умѣютъ жертвовать!...

   Ее всю покоробило точно...

   - Чѣмъ жертвовать? дрожащимъ голосомъ спросила она.

   - Всѣмъ! Онъ тихо развелъ руки.

   - И ты отъ меня этихъ жертвъ требуешь?

   - Развѣ можно требовать? Вася тихо и печально улыбнулся.- Развѣ можно требовать? повторилъ онъ, оживляясь.- Мать... та, которая любитъ.... приноситъ ихъ сама - и не думаетъ, что это жертвы...

   - Отдать все счастье моей жизни! съ новымъ страстнымъ увлечен³емъ перебила его Любовь Петровна.

   - Вы хотите счаст³я! И глаза мальчика строго и тоскливо поднялись на мать.- Вы и взяли свое, отдѣльное счаст³е. На что же я вамъ теперь?...

   Она вдругъ заплакала.

   - О, Вася... Вася, говорила она сквозь слезы,- вѣдь ты мнѣ сынъ, я носила тебя подъ сердцемъ.... и я такъ счастлива была твоимъ рожден³емъ! Я такъ долго надѣялась,- ты будешь для меня все!... Могу-ли я вырвать тебя изъ сердца!... Ты никогда не хотѣлъ вникнуть въ мое положен³е,- ты только о немъ думалъ. Но подумай.... ты самъ видишь,- онъ приговоренъ, давно приговоренъ: мы скоро останемся съ тобой... вдвоемъ,- ты и я... что же тогда? Неужели, какъ и теперь, ты будешь врагомъ твоей матери.... потому что ты мнѣ врагъ теперь, врагъ твоей матери, Вася,- я это на лицѣ твоемъ читаю...

   Она ошибалась: не вражда, а безконечное, невыносимое мучен³е читалось на его лицѣ; мрачно опущенные глаза его тупо приподнялись на мать и снова опустились. Онъ не отвѣчалъ.

   - A ты подумай... И невыразимою лаской зазвучали глубок³я ноты голоса Любови Петровны,- спроси себя самъ въ глубинѣ твоего сердца: возможно-ли это, чтобы сынъ ненавидѣлъ свою мать.... чтобъ онъ желалъ видѣть ее несчастною?..

   Онъ уставился на нее тѣмъ же тупо допрашивавшимъ взглядамъ,- онъ не понималъ, о чемъ она ему говорила...

   - Другъ мой, продолжала она молящимъ, сладко-звучавшимъ голосомъ,- погоди осуждать.... не торопись ненавидѣть меня!... Время успокоитъ тебя.... освѣтитъ... Ты разсудишь, Вася, поймешь, что я родилась ни бездушною, ни порочною;- что жизнь,- безпощадная жизнь!.. Развѣ ты думаешь, мнѣ было жить легко?... думаешь, что... и теперь... я не страдала... не мучилась... не боролась?... О Вася, mon enfant chéri, roворила она,- неужели не придетъ это время, когда ты все поймешь... и сжалишься - и простишь... простишь тѣмъ, кого ты сегодня такъ безжалостно... несправедливо оскорбилъ?...

   И влажное лицо ея склонялось къ нему, и съ тревожнымъ, лихорадочнымъ ожидан³емъ заглядывала она ему въ глаза...

   Онъ слушалъ ее,- и все шире, болѣзненнѣе и грознѣй раскрывались его воспаленные зрачки... При послѣднихъ ея словахъ нервно стало подергивать его нижнюю губу, и ярк³я пятна снова выступили на его щекахъ.

   - Вы про кого это говорите? коротко отрѣзалъ онъ.

   Она пошатнулась всѣмъ тѣломъ назадъ: какъ карточный домикъ отъ дуновен³я ребенка, разлетѣлось все здан³е ея призрачныхъ надеждъ отъ одного этого вопроса. Брови ея сдвинулись. и сомкнувш³яся губы приняли не то страдальческое, не то вызывающее выражен³е.

   - Простить! съ трудомъ пропуская слова сквозь зубы, заговорилъ Вася. - Кому? Вамъ?... Ему? Ему - съ какимъ-то скрежещущимъ смѣхомъ повторилъ онъ,- для кого вы забыли всяк³й стыдъ и долгъ вашъ.... потому это долгъ каждой матери, чтобы сыну ея никто не могъ въ глаза бросить, что у него безчестная мать!... A васъ сегодня три человѣка видѣли ночью, запершись съ этимъ вашимъ... И вы мнѣ это говорите. когда, еще дышетъ и страдаетъ тутъ рядомъ, въ той комнатѣ. отецъ мой!... Отецъ мой, который умираетъ отъ васъ и отъ него!...

   И. страшный какъ привидѣн³е, будто сразу выросш³й отъ муки и негодован³я, вскочилъ съ своего мѣста Вася.

   - Вы скажите ему, грохоталъ онъ сквозь кашель, душивш³й его,- что я ему не прощу никогда, никогда!... Скажите. чтобъ онъ меня избѣгалъ... скрывался... Я не ручаюсь... Я его убью... чѣмъ ни попало, палкой, камнемъ...

   Въ невыразимомъ испугѣ поднялась Любовь Петровна,- и отступила на шагъ, и безсознательно протянула руку впередъ, какъ бы для того, чтобы защититься отъ сына. Онъ, въ свою очередь,- его била лихорадка, и помутивш³еся глаза блуждали какъ у безумнаго,- онъ, въ свою очередь, испугался этихъ, словно для преграды ему, протянутыхъ рукъ его матери.

   - Пустите, пустите меня! крикнулъ онъ какимъ-то ребяческимъ визгомъ.- Онъ еще не мертвъ, онъ живъ, папа!... Пустите меня къ нему!...

   И онъ со всѣхъ ногъ, оттолкнувъ ее, ринулся въ комнату отца...

  

  

   Любовь Петровна ухватилась за стулъ,- она шаталась... Блуждающ³е глаза ея остановились на мнѣ.

   - Дайте мнѣ воды, черезъ силу проговорила она.

   Я растерянно глядѣлъ на нее только... Я сидѣлъ какъ раздавленный всей этою сценой.

   - Воды! повторила она еле слышно.

   Я кинулся къ ней со стаканомъ. Еще мигъ - и она грохнулась бы безъ чувствъ на полъ... Она уцѣпилась за мое плечо - и такъ и повисла на немъ.

   Я обнялъ ее одной рукой, а другой поднесъ воду къ ея губамъ.

   - Уведите меня отсюда, прошептала она, еще вся дрожа.

   - Вы такъ слабы,- вамъ итти нельзя... Погодите немного! возражалъ я, суетясь и усаживая ее въ единственное кресло, находившееся въ комнатѣ и которое я какъ-то уловчился, не отымая руки отъ ея стана, подкатить къ ней, захвативъ ножку ея моею ногой.

   Она мало-по-малу пришла въ себя. Я стоялъ предъ ней, уныло глядя на нее...

   - Борисъ, заговорила она, быстрымъ движен³емъ проводя платкомъ по глазамъ своимъ,- вы все слышали... Это сынъ смѣлъ говорить своей матери... Вы свидѣтель,- я все сдѣлала, что могла... Я унижалась предъ нимъ...

   - Вы видите, въ какомъ онъ состоян³и, началъ я извинять моего друга,- онъ себя не помнитъ... Но вы сказали, время... Со временемъ, я увѣренъ, Вася...

   Я вовсе не думалъ того, что говорилъ ей теперь,- и не зналъ, какъ кончить... Но она сама себя не обманывала:

   - Онъ! сказала она, сдвигивая брови:- онъ непреклоненъ и упоренъ!... какъ отецъ...

   Она задумалась на мгновен³е.

   - Нѣтъ у меня сына,- кончено! рѣшила она, горько и горестно улыбнувшись. Она говорила не мнѣ, она забыла о моемъ присутств³и,- устами ея лишь невольно громко сказывалось то печальное заключен³е, до котораго она додумывалась въ эту минуту...

   Она подняла глаза, и вдругъ - точно только теперь замѣтила меня,- вся зардѣлась отъ стыда, отъ гордости... Ей, можетъ-быть, только теперь пришло на мысль: что онъ? зачѣмъ? къ чему торчитъ здѣсь предо мною?- какою злою насмѣшкой судьбы поставлена я въ положен³е призывать этого мальчика въ свидѣтели, въ судьи?... Что за позоръ!...

   И она отвернулась отъ меня съ новою горькою усмѣшкой,- и опять черезъ мгновен³е подняла свои син³е глаза... Какой-то огонекъ пробѣжалъ въ нихъ теперь, словно уже новое ощущен³е выплывало изъ нѣдръ ея души,- словно за этою тоской по утрачиваемомъ сынѣ чуяла она, помимо своей воли, приближавшееся вѣян³е утѣшен³я, вѣян³е грядущихъ,- быть можетъ, уже близкихъ - радостей... Такъ сквозь талый снѣгъ пробиваются робк³е побѣги первыхъ травъ подъ лучами весенняго солнца...

   Такое, или почти такое сравнен³е мелькало у меня въ головѣ, глядя на нее,- и въ то же время, ноя и негодуя, осуждало ее мое молодое, не истрепанное еще жизнью чувство. Она утѣшится, да,- думалъ я,- а онъ, мой бѣдный Вася... сирота, какъ заранѣе назвала его Анна Васильевна,- ему что останется?...

   Она между тѣмъ поднялась и попробовала итти - и не могла...

   - Дайте мнѣ руку! коротко и сухо проговорила она. Я повиновался.

   Она крѣпко прижалась въ моей рукѣ и кивнула мнѣ на дверь въ корридоръ.

   Я повелъ ее медленно и молча; она двигалась съ трудомъ, и нервная дрожь пробѣгала то-и-дѣло по ея членамъ.

   У самаго выхода на лѣстницу мы встрѣтились съ Галечкой. Она была одна и шла такъ скоро, что чуть не наткнулась на Любовь Петровну. Она тотчасъ же откинулась назадъ. низко присѣла и промолвила преувеличенно учтиво:

   - Pardon, madame.

   Любовь Петровна не поняла сначала.

   - Bonjour, Anna, сказала она,- мы съ тобой не видались еще сегодня...

   И она протянула ей руку.

   - Pardon, madame, еще разъ сказала Галечка, не беря этой протянутой ей руки и проскальзывая бочкомъ мимо насъ въ корридоръ,- maman послала меня prendre des nouvelles de mon pauvre cousin. Она съ особымъ какимъ-то злорадствомъ проговорила это "mon pauvre cousin",- и убѣжала.

   - Ah! on m'insulte déjа ici! едва слышно проговорила Любовь Петровна, и глаза ея запылали, между тѣмъ какъ губы сжались съ выражен³емъ гордаго, злаго презрѣн³я...

   Несомнѣнно было, что до ушей Галечки дошло уже о томъ, что произошло сегодня ночью (какъ узнала она объ этомъ - осталось для меня навсегда тайной,), и она почитала теперь неприличнымъ сохранять близк³я отношен³я съ женщиной, виновною въ такомъ страшномъ скандалѣ... Но не изъ одного только прилич³я дѣйствовала Галечка:- злая дѣвчонка мстила за Фельзена.

   Все такъ же молча спустились мы съ лѣстницы и прошли на террасу.

   Визгливый голосъ Ѳомы Богдановича раздавался еще издалека оттуда.

   Онъ стоялъ въ намъ спиной въ дверяхъ и топоталъ ножками, обращаясь то въ Богуну, то въ такому же круглому и лысому, какъ онъ самъ, управляющему своему Перепеленкѣ:

   - Богацько, ³ому (ему) грошей слидуе? спрашивалъ онъ.

   - A ще по переду (впередъ) забравъ за два мѣсяця, отвѣчалъ управляющ³й.

   - A ты ³ому на що дававъ? тотчасъ же и напустился на него тотъ.

   - A я ³ому не дававъ, хладнокровно возразилъ Перепеленко.

   - Якъ не дававъ, якъ не дававъ,- а самъ кажешь, що забравъ нимъ онъ по переду?

   - A самы вы до конторы пришлы, давай, кажите, пивдесятъ карбованцивъ (рублей)...

   - Ну, ну, торопилъ его, такъ и прыгая, Ѳома Богдановичъ.

   - A я вамъ и давъ...

   - Такъ щожь, що давъ?

   - A вы и узялы и заразъ отдалы ³ому: на, казалье вы,- посылай до свого - Тыроля якогось,- казалы вы...

   - Винъ и взявъ у меня? спросилъ Ѳома Богдановичъ, почесывая лысину.

   - A шо не возьме якъ даютъ? уже засмѣялся Перепеленко.

   - Ну, и нехай винъ ими подавится! рѣшилъ его панъ, махая рукой.- Такъ шы слухай, Богунъ! подскочилъ онъ къ дворецкому...

   - A слухаю-жь!

   - Ходь ты до ³ого и кажи такъ, що просыть васъ панъ ³ихать съ Богомъ туды, звиткилъ (откуда) вы пр³ихалы, а що въ Богдановскомъ бильше васъ не треба... A коли, може, будетъ онъ пытать за що то,- кажи ³ому щобъ шелъ до ма³ора Гольдмана,- онъ ³ому повидае. A щобъ до мене, не дай Боже, ни лазивъ,- не хочу я нѣмецкаго ³ого носа и бачиты... Чуешь (понимаешь)?

   - A чую! засмѣялся въ свою очередь и Богунъ.

   - Бричьку ему запрягты, и щобъ подставы булы ³ому до самаго К.

   - Добре! закивалъ Богунъ.

   - Дайте намъ пройти, дядюшка, молвила Любовь Петровна. - Мы, незамѣченные имъ, пр³остановились было за его спиной...

   Онъ живо обернулся, увидѣлъ ее и видимо смутился...

   - A идыть соби! торопливо замахалъ онъ своимъ людямъ.

   Богунъ и управляющ³й удалились.

   Страннымъ взглядомъ глядѣлъ теперь на Любовь Петровну Ѳома Богдановичъ: въ этомъ взглядѣ было и смущен³е, и жалость, и какой-то испугъ, и большое, мучающее его, видимо, недоумѣн³е...

   - Можетъ имѣете что до К? спросилъ онъ ее.

   Она подозрительно посмотрѣла на него.

   - Зачѣмъ вы меня это спрашиваете?

   - A кони наши туда пойдутъ съ музыкантомъ, залепеталъ Ѳома Богдановичъ,- такъ можетъ привезти что, аль отвезти?...

   - Развѣ меня самоё, отвѣчала съ полуулыбкой она,- а то мнѣ рѣшительно нечего... A господинъ Богенфришъ ѣдетъ въ К.? небрежно спросила она, будто ничего не слыхала.- Надолго?

   - A совсѣмъ себѣ ѣдетъ... И лицо Ѳомы Богдановича приняло еще болѣе сконфуженный и притомъ печальный видъ. Добре гралъ нѣмецъ! со вздохомъ глубокаго сожалѣн³я примолвилъ онъ.

   - Такъ зачѣмъ же вы его отсылаете?... Потому что, полагаю, онъ не по доброй своей волѣ оставляетъ вашъ домъ?...

   Слова Любови Петровны звучали холодно, ровно, почти повелительно; глаза ея, въ упоръ устремленные на дядю, настоятельно требовали отвѣта. Гордость ея всевластно овладѣла ею вновь; я не чувствовалъ уже болѣе тяжести ея на моей рукѣ,- она точно вся поднялась, вся выросла опять...

   Ѳома Богдановичъ зачесалъ себѣ лысину и сталъ переминаться съ ноги на ногу.

   - A всю правду казать вамъ,- разрѣшился онъ наконецъ,- такъ и самъ я не знаю за что!... Тольки треба такъ! поспѣшилъ онъ прибавить, нахмуря брови, какъ бы ожидая опаснаго возражен³я со стороны племянницы.

   Но она не возражала и двинулась было впередъ, все не покидая моей руки, но Ѳома Богдановичъ очутился предъ нами и остановилъ насъ опять.

   - Наробилъ онъ такогось чего, что и не разумѣю я, заговорилъ онъ опять, разводя руками,- только длинный тотъ Гольдманъ нашъ говоритъ, что коли останется онъ тутъ,- хуже будетъ, потому баронъ обѣщалъ морду ему побить...

   Я почувствовалъ подъ локтемъ моимъ, какъ вся содрогнулась Любовь Петровна.

   - И якъ я его длиннаго ни пыталъ, не хотѣлъ казаты за что такъ тотъ баронъ побить музыканта хочетъ... A самъ баронъ, какъ сверху сошелъ, такъ заразъ и уѣхалъ опять до Селища,- и проститься со мною не хотѣлъ... може чегось и соромно (стыдно) ему было, договорилъ сквозь зубы Ѳома Богдановичъ. - A Ганна мнѣ говоритъ: ма³оръ задармо не скажетъ, ты его совѣта слухай... Ну, и другое что казала... запинаясь промолвилъ онъ,- такъ съ того всего я его рѣшалъ съ Богомъ до К. отправить...

   - И хорошо сдѣлали! невольно вырвалось у меня.

   - О! воскликнулъ Ѳома Богдановичъ. - и Борисъ туда же! A ты... Онъ замѣтилъ внезапную краску и смущен³е на моемъ лицѣ, взглянулъ на племянницу - я оборвалъ на полусловѣ. Его собственное лицо приняло невиданное еще мною на немъ выражен³е достоинства, и онъ дрогнувшимъ отъ волнен³я голосомъ произнесъ:

   - Только горько старому Галагаю, что въ его честномъ дом&#