Маркевич Болеслав Михайлович - Забытый вопрос

за такого человѣка...

   - И онъ васъ любилъ, тетушка?

   Не сейчасъ отвѣчала Анна Ваенльевна.

   - Любилъ, рѣшилась она наконецъ сказать, и примолвила, помолчавъ опять:- любилъ съ того самаго часа, когда привезъ его къ намъ въ первый разъ Ѳома Богданычъ.

   - И признался онъ вамъ тогда въ этомъ? снова спросила красавица: слышно было по ея голосу, что она жадно внимала разсказу тетки.

   - A не дай Боже! возразила Анна Васильевна.- Какъ же бы онъ признался, когда зналъ онъ, что Ѳома взять меня хотѣлъ, а и тотъ все ему повѣрялъ, какъ брату родному. Онъ и думать того не смѣлъ, чтобы мнѣ какое слово лишнее сказать...

   - A вы сами догадывались?

   - Некогда жь было мнѣ о томъ догадываться, Любочка, потому Ѳома Богданычъ, не долго ждамши, просилъ меня за себя у родителевъ моихъ, и стала я его тутъ нареченная невѣста.

   - Васъ принудили къ этому?

   - Не принуждали меня, потому я сама не отказывалась. Онъ у насъ первый по всей губерн³и женихъ былъ, и добре я знала, какая душа въ семъ человѣкѣ есть. Какъ же бы я это противъ отца и матери и противъ своего счаст³я пошла?... Только просила я ихъ, чтобы повѣнчали меня съ нимъ лѣтомъ,- а просватана я была въ самый Великъ день,- съ краснымъ яичкомъ поздравилъ меня невѣстой покойный батюшка,- а до лѣта, чтобы въ К³евъ повезли меня, святой Варварѣ великомученицѣ помолиться. Хотѣла я, скажу тебѣ, чтобы за то время, что до вѣнца оставалось, мнѣ остатки про того другаго изъ думки повыгонять и на то мудрости намолить себѣ у той премудрой святой... Итакъ я его до самаго вѣнца нашего не видала, а не видавши, да еще какъ съ богомолья вернулась я домой съ легкимъ духомъ, - и совсѣмъ не стала объ немъ думать, и съ чистою совѣстью стала предъ налой съ женихомъ своимъ...

   - A на свадьбѣ вашей былъ онъ? спросила Любовь Петровна.

   - A какъ не быть! Дружкой былъ даже у Ѳомы Богданыча, надъ головой его вѣнецъ держалъ.

   - Что же сталось съ нимъ потомъ?

   Анна Васильевна опять помолчала.

   - A какъ поженилъ онъ насъ, да въ Богдановское привезъ, пожилъ онъ тутъ съ нами сутокъ пять аль шесть,- а тамъ разъ раненько, отъ всѣхъ потаившись, выѣхалъ себѣ отъ насъ,- и долго не знали мы съ Ѳомой моимъ, куда онъ это пропалъ. Ужь долго потомъ, чрезъ письмо его узнали, что онъ на Кавказѣ,- форму свою золотую гусарскую позабывши,- въ пѣхотный полкъ поступилъ и служитъ себѣ тамъ на томъ Кавказѣ, что всегда тамъ война идетъ съ черкесами...

   - Какъ, тѣмъ и кончилось? воскликнула Любовь Петровна.

   - Не кончилось тѣмъ, съ новымъ замѣшательствомъ, съ новымъ вздохомъ отвѣчала Анна Васильевна.

   - Онъ съ Кавказа вернулся? И скоро?

   - Не скоро,- седьмой годъ ужь замужемъ я была, и былъ у меня сынокъ, Павликомъ звали, по четвертому годочку шло ему тогда,- Галечки тогда и на свѣтѣ не было,- одинъ былъ онъ у меня, и слабеньк³й такой былъ, хворый...

   Анна Васильевна пр³остановилась, высморкалась,- она вѣрно заплакала, подумалъ я, какъ это всегда бываетъ съ нею, когда вспомнитъ она про своего Павлика,- и продолжала:

   - Прихожу разъ къ Ѳомѣ Богданычу, гляжу - сидитъ онъ, письмо читаетъ и плачетъ себѣ одинъ. A писалъ это къ нему Тимоѳѣй Евграфычъ, что онъ въ грудь,- въ ту самую грудь, что, можетъ, думалъ онъ, ею выиграть, примолвила Анна Васильевна въ скобкахъ,- раненъ пулей, и что подняли его какъ мертваго съ того мѣста, гдѣ палъ онъ, и думалъ ни за что онъ живъ не останется. Пролежалъ онъ въ гошпиталѣ четыре мѣсяца, и пули той, какъ ни бились доктора, а не вынули... Да на что долг³й сказъ,- и тутъ не вышла ему доля; черезъ ту пулю долженъ онъ былъ въ отставку итти. Дали ему крестъ и ма³орск³й чинъ,- хорошо онъ служилъ тамъ,- и отпустили съ Богомъ... Тогда онъ опять и пр³ѣхалъ въ намъ.

   - И поселился въ Богдановскомъ? спросила Любовь Петровна.

   - Нѣтъ; далъ ему Ѳома Богданычъ въ аренду Селище свое, что теперь тотъ старый полякъ держитъ,- онъ тамъ и сталъ жить, за хозяйство взялся...

   - И о васъ больше не думалъ, тетушка?

   - A думалъ, Любочка, проговорила тихо Анна Васильевна,- только я опять того не знала и, можетъ, до сихъ поръ не знала бы, какъ бы не такой случай, что Ѳомѣ моему надо было въ Москву ѣхать. Старая тетка его, Переверзиха, отъ которой ему и твоему Герасиму Иванычу наслѣдство-то большое пошло, въ Москвѣ тогда жила и больная слишкомъ сдѣлалась, Ѳому и выписала къ себѣ. Онъ къ ней заразъ и поѣхалъ, а Тимоѳѣя Евграфыча просилъ за себя быть въ Богдановскомъ, меня съ ребенкомъ хранить, за управителемъ приглядѣть и все прочее... Тутъ онъ сталъ часто пр³ѣзжать, часто я его видать стала...

   - И тутъ онъ вамъ открылся въ любви? Какъ же это случилось?

   - Сказать тебѣ, Любочка, дрожащимъ голосомъ отвѣчала она,- ты и не повѣришь, можетъ. Мигъ былъ одинъ, будто громъ безъ хмары съ неба ударилъ, такъ и это вышло... Какъ уѣхалъ въ Москву Ѳома Богданычъ, сталъ онъ, говорю тебѣ, часто ѣздить сюда, въ конторѣ посидитъ, поля объѣдетъ, а потомъ ко мнѣ зайдетъ, про Павлика спытаться,- любилъ онъ его до страсти, а и тотъ его, голубчикъ,- да посовѣтываться на счетъ какого дѣла по хозяйству. И не было у насъ съ нимъ никогда другаго сказа, какъ про траву, да про овецъ; лѣто въ тотъ годъ было горячее, не дай Богъ, и стали у насъ овцы падать, и онъ очень о томъ журился и безпокойство въ себѣ держалъ, что случилось то какъ нарочно, какъ уѣхалъ хозяинъ,- и что онъ безъ него, можетъ, не такъ поробитъ, какъ треба. A я его утѣшала тѣмъ, что Ѳома Богданычъ добре знаетъ, что онъ за его добро стомтъ какъ за свое, а что противъ Бога никто, и ничего бъ и Ѳома Богданычъ не могъ подѣлать противъ мора! Одначе онъ овецъ перевелъ на другой степъ, а тамъ и мору того не стало. Онъ такъ радъ сдѣлался и со степу всегда пр³ѣдетъ во мнѣ съ доносомъ, что овечки наши всѣ живеньки и здоровы... Такъ и пр³ѣхалъ онъ оттуда разъ; усталъ былъ слишкомъ отъ ѣзды и отъ жару,- и было у него въ моей горницѣ кресло любимое, вольтеромъ звалъ его Ѳома Богданычъ, въ кресло то ровно мѣшокъ съ мукой опустился! "Какъ, говоритъ, хорошо у васъ тутъ; какъ въ лѣсу, тѣнь и холодокъ". A у меня отъ солнца всѣ сторы спущены и, правда, какъ въ лѣсу свѣжо и свѣтъ мягк³й какъ въ сумеречки. Такъ и сидимъ мы, я у окошка, шарфъ на спицахъ вяжу, а онъ себѣ въ креслѣ, и молчитъ,- я думала, даже заснулъ онъ... Только слышу, застоналъ онъ такъ, тихо. Обернулась я, спрашиваю: Болитъ у васъ что?- A онъ мнѣ на это: "Пуля, говоритъ, одолѣваетъ".- Как³е это, говорю я ему, дурни тѣ доктора, что не могли вамъ ее вынуть.- "Очень глубоко подъ ребромъ засѣла", отвѣчаетъ; помолчалъ и опять говоритъ: "кабы не вы, то и живымъ бы не остался". слишкомъ удивилась я такимъ словамъ его:- A я тутъ что? спрашиваю.- "Коли-бъ пуля", объясняетъ онъ, "не въ вашъ образовъ ударила, да въ бокъ оттого не приняла, умеръ бы я на мѣстѣ". Тутъ я вспомнила, когда въ тотъ разъ, предъ вѣнцомъ, на богомольѣ была въ К³евѣ, привезла я оттуда всѣмъ домашнимъ образки съ мощей Варвары великомученицы, и ему такой образокъ чрезъ Ѳому Богданыча послала.- Вы, спрашиваю, тотъ образокъ мой на себѣ носили?- "И до могилы носить буду!" говоритъ, вытащилъ изъ-за сорочви снуръ, на которомъ висѣлъ онъ у него, всталъ и идетъ съ нимъ до меня... Я и не знаю, что сказать, подняла на него очи, а онъ,- голосъ Анны Васильевны словно надорвался,- онъ въ ноги мнѣ вдругъ упалъ: "Семь лѣтъ", насилу черезъ слезы сказать можетъ, "семь лѣтъ, съ перваго дня, какъ увидалъ, молился я тебѣ какъ Христу".... - Что вы, что вы, Тимоѳей Евграфычъ! крикнула я,- побойтесь Бога! A онъ какъ вскочитъ, обѣими руками обнялъ меня, притулилъ въ груди своей и ну цѣловать меня въ голову, въ очи, въ губы...

   Она не могла продолжать отъ волнен³я.

   - Что же вы, тетушка? не менѣе взволнованнымъ голосомъ спросила Любовь Петровна.

   - A я, Любочка, едва переводя дыхан³е, говорила уже бѣдная Анна Васильевна,- я и не скажу, что со мной подѣлалось, стыдъ такой мнѣ я жалость за того человѣка, что меня такъ долго любилъ и можетъ померъ бы, коли-бъ я о немъ не думала, какъ дивчиной была, и не дала бы ему того образка, когда сердцемъ своимъ разставалась съ нимъ, и слабой такой себя я чувствовала,- только противъ тѣхъ поцѣлуевъ его не было у меня силы... И потеряла бы я себя, можетъ, Любочка, замарала бы себя на вѣки,- какъ въ тотъ самый мигъ до меня какъ голосъ съ неба дошелъ: "мама, мама"! Сынокъ мой миленьк³й, Павликъ мой бѣдный, тащился до меня изъ дѣтской на хворенькихъ ножкахъ своихъ и звалъ меня... И тутъ, Любочка, поняла я, что мнѣ спасен³е пришло, и женскими руками своими такъ отпихнула отъ себя человѣка того, что воевалъ на Кавказѣ, что похилился онъ отъ меня, а сама, ухвативши своего ангела-малютку, кинулась я въ спальню, да такъ съ нимъ и упала предъ крестомъ и чувствъ лишилась...

   Анна Васильевна насилу договорила...

   - Какъ же вы встрѣтились съ нимъ потомъ, тетушка? давъ ей отдохнуть, опять спросила Любовь Петровна.

   - A не встрѣчалась ужь я болѣе съ нимъ, не видала его до самой его смерти, отвѣчала она.

   - Онъ уѣхалъ?

   - Не уѣзжалъ, только предъ очи мнѣ, говорю тебѣ, да самой смерти своей не показывался. На другой день послѣ того, что я тебѣ сказала, пр³ѣхалъ домой Ѳома Богданычъ, тетку въ Москвѣ живую не заставъ. Наслѣдство надо было пр³ймать послѣ нея, съ мужемъ твоимъ дѣлиться; такъ это тотъ все и робилъ, по тѣмъ имѣн³ямъ жилъ, а пр³ѣдетъ назадъ, сидитъ дома, сюда не ѣздилъ; нужно переговорить ему съ Ѳомой Богданычемъ, такъ старый мой къ нему ѣдетъ, въ Селище.

   - Понятно, сказала Любовь Петровна,- онъ избѣгалъ васъ, ему невозможно было встрѣчаться съ вами. Но странно, неужели дядюшка этого не замѣчалъ?

   Анна Васильевна пропустила эти слова безъ отвѣта, будто и не слыхала ихъ.

   - И не долго жилъ онъ послѣ того, продолжала она;- не даромъ ударила его та пуля: открылась у него чахотка. Все хуже ему стало, да хуже, и ничего про то не говорилъ мнѣ мой Ѳома, черезъ другихъ людей знала я,- а на другой годъ, какъ прилетѣли журавли, такъ онъ и кончился. Два дня предъ тѣмъ, какъ ему умереть, Ѳома и домой не пр³ѣзжалъ, все у него коло постели сидѣлъ. Тяжко мнѣ было за эти дни, Любочка,- чуяла я, что смерть пришла за тѣмъ человѣкомъ,. что чуть меня несчастною на вѣки не сдѣлалъ, а только и не скажу тебѣ, какъ жалѣла я о немъ, сидючи одна въ своей: горницѣ и поминаючи молодость свою и прежнее все... Какъ заплющилъ онъ очи, обмыли его и на столъ положили, тоде только вернулся мой Ѳома, и ко мнѣ прямо.- Что? спрошу его. "Кончился Тимоѳней Евграфычъ", говоритъ,- и горько, горько заплакалъ и я за нимъ.- "Ганна", сказалъ онъ опять,- "не откажи принять, что онъ предъ смертью просилъ меня отдать тебѣ". И показываетъ мнѣ тотъ образокъ, что носилъ онъ, какъ обѣщался, до могилы,- побитый былъ онъ весь отъ пули...- Пр³ймаю, говорю, Ѳома, только этотъ человѣкъ виноватъ былъ предо мною, а больше еще предъ тобой виноватъ; не говорила я тебѣ, пока онъ живъ былъ... A онъ и кончить мнѣ не далъ.- "Не треба, говоритъ, все я знаю"!- Какъ знаешь?- "А такъ!" - Кто-жь тебѣ могъ сказать?- "Онъ самъ говорилъ,- какъ я только тогда вернулся съ Москвы, какъ на духу исповѣдалъ онъ мнѣ все, Ганна, что было тогда у васъ". Я вся омлѣла, Любочка, отъ тѣхъ словъ его.- И ты, говорю, простилъ его, Ѳома? A онъ, Божья душа, обнимать меня сталъ. - "Какъ, говоритъ, не простить ему было, Ганнуся, когда добре зналъ я, какъ онъ любилъ тебя и какъ страдалъ по тебѣ; можетъ, въ недолѣ его и была-то одна минута счаст³я во всей его жизни, и за ту плакалъ онъ каждый день, пока жмзнь кончилъ!... И обнялись мы тогда съ моимъ старымъ, а образокъ, что тотъ мнѣ оставилъ, навѣсилъ мнѣ самъ Ѳома на шею, и ношу я его съ того мига съ крестикомъ моего Павлика,- не стало, еще черезъ годъ, и того моего голубчика сизаго,- съ ними и заховаютъ меня, Любочка...

   Послышалось тихое всхлипыванье и громк³й звукъ спѣшныхъ, горячихъ поцѣлуевъ.

   - Ахъ вы, милая, безцѣнная моя, перерывающимся голосомъ говорила Любовь Петровна,- что вы за удивительные люди съ дядюшкой!

   - Простые люди, Любочка, жить стараемся, какъ Богъ велѣлъ, отвѣчала Анна Васильевна.

   - Какъ Богъ велѣлъ? послѣ довольно долгаго молчан³я тихо и медленно повторила красавица. - Да,- но это очень тяжелое!...

  

  

   - Ахъ, Любочка.... начала было говорить Анна Васильевна, но была прервана на полусловѣ запыхавшимся и дребезжавшимъ какъ надорванная струна голосомъ того самаго, кого она за минуту предъ этимъ назвала "Божьею душой". Божья душа съ хохотомъ ввалился въ бесѣдку, зацѣпивъ за дверь такъ, что стекла въ ней зазвенѣли.

   - Чего вы ховаетесь? съ хохотомъ напустился онъ на двухъ дамъ.- Я васъ по всему дому ищу, съ жару какъ крыса употѣлъ,- а онѣ, о, во храмъ отдохновен³я позапрятались! Бѣгалъ ажъ до села, думалъ, сидитъ Гольдманъ съ большаго жару дома, да люльку палитъ себѣ, а тамъ его нема,- я назадъ, а Богунъ ко мнѣ бѣжитъ: ма³оръ, каже, въ манежу, жеребцовъ нашихъ на кордѣ гоняетъ. Я туда, а конюхъ говоритъ: былъ, да до дому пишелъ. A нехай его бисъ! Я опять туда,- а онъ самъ, долговязый, оттуда. Ну я его, какъ сказалъ вамъ, Любовь Петровна, въ тотъ мигъ за чуприну: говори, говори, выложь правду, какъ галушку на столъ!

   И онъ закатился новымъ, заразительнымъ смѣхомъ, отъ котораго я самъ едва могъ удержаться,- такъ забавно мнѣ представилось вдругъ это невообразимое зрѣлище маленькаго, кругленькаго Ѳомы Богдановича, ловящаго "за чупрыну" безконечно длиннаго, мрачнаго и притомъ же лысаго какъ колѣно командора.

   - И онъ вамъ выложилъ всю правду? смѣясь спросила Любовь Петровна.

   - A такая его правда, что самъ онъ ничего не знаетъ. И Борисъ тотъ востроносый слышалъ,- звонятъ, да не знаетъ, чи къ утренней, чи къ вечерней. A и гдѣ онъ самъ?

   - Кто? спросила Анна Васильевна.

   - Да Борисъ тотъ,- его французъ по всѣмъ куткамъ дома ищетъ. Не бывалъ онъ здѣсь? спросилъ Ѳома Богдановичъ и забѣгалъ по комнатѣ.

   - Онъ меня сейчасъ откроетъ! съ ужасомъ сказалъ я себѣ и даже закрылъ глаза отъ страха. Къ снаст³ю выручила Любовь Петровна.

   - Не былъ, дядюшка, успокойтесь, отвѣчала она ему. - Такъ что же говорилъ вамъ господинъ этотъ, ма³оръ, который у васъ лошадей на кордѣ гоняетъ?

   - A говорилъ, что приходилъ въ нему раненько утромъ баронъ и сказалъ ему, что треба ему до К. ѣхать,- ну, какъ самъ онъ во мнѣ пишетъ, о! - что приказа тамъ ихняго по полку,- это насчетъ того, чтобъ ему на мѣсто Гольдмана эскадрономъ нашимъ командовать,- что приказъ тотъ, говорю, не вышелъ, такъ онъ будетъ полковника просить,- чтобы другаго кого-съ назначили, а онъ ни за что не можетъ эскадроннымъ быть,- о! Долговязый сердился на него за то, потому, говоритъ, опять дѣло потянется, пока полковникъ другаго назначитъ, а онъ, ма³оръ нашъ, скоро самъ захочетъ до себя ѣхать, пока осень не пришла, потому тамъ у нихъ хуже еще, чѣмъ у насъ, грязь невылазная. Только баронъ его не послухалъ и уѣхалъ.

   - И все? спросила его племянница.

   - A кажу-жь вамъ, съ досадой отвѣчалъ Ѳома Богдановичъ,- не знаетъ тотъ кикимора больше нашего.

   - Бѣдный дядюшка! засмѣялась Любовь Петровна,- и вы изъ-за этого путешествовали по такому солнцу?

   - Солнце меня любитъ: на сало не стопитъ, захохоталъ онъ опять.

   - Труда не стоило. Уѣхалъ человѣкъ,- Богъ съ нимъ, нечего болѣе о немъ думать! рѣшительнымъ, почти строгимъ голосомъ промолвила Любовь Петровна.

   - A правда твоя, правда! радостно-одобрительно воскликнула на это Анна Васильевна.

   - Правда, правда, передразнилъ Ѳома Богдановичъ.- A ты, о, лучше правду скажи, скоро-ли обѣдъ? Заговорилъ о салѣ, о,- ³исты захотѣлось.

   - A скоро, думаю, отвѣчала она.- Гостей много у насъ сегодня?

   - A как³е гости! отгрызся Ѳома Богдановичъ,- поразъѣхались всѣ. Дарья Павловна тутъ; ну, офицеровъ будетъ два, а то три; Золоторенко старый,- добрый сосѣдъ, спасибо,- пятый день живетъ; Пушковск³й тутъ съ Мокшицкимъ, да исправничиха сейчасъ прикатила и съ собой изъ артиллер³и когось привезла,- въ первый еще разъ у насъ. Артиллер³я отъ насъ далеко стоитъ, пояснилъ онъ,- такъ мало ихъ сюда ѣздитъ, а офицер³я тамъ, говорятъ, все ученые. Вы, можетъ, такихъ любите, Любовь Петровна?

   - До страсти, пресерьезно отвѣчала она на это.

   - A что давно не сказали! Къ Успен³ю всю батарею вамъ сюда выпишу! Ну, ходимъ обѣдать!

   - Вы вѣчно такъ бѣгаете, дядюшка, послышался голосъ уходившей красавицы,- что я не въ состоян³я догнать васъ; не ждите меня, я дойду одна потихоньку...

   Я далъ имъ удалиться, и вслѣдъ затѣмъ, выбравшись изъ своей засады, юркнулъ въ боковую аллею, гдѣ не рисковалъ съ ними встрѣтиться.

   Я шелъ, взволнованный, смущенный всѣмъ тѣмъ, что хнѣ такъ нечаянно довелось услышать, какъ вдругъ на поворотѣ аллеи чуть не наткнулся на Любовь Петровну. Я тотчасъ же шмыгнулъ въ сторону: мнѣ представилось, что она остановитъ меня, станетъ спрашивать, откуда я иду и гдѣ пропадалъ до сихъ поръ. Но она меня и не замѣтила. Она шла тихими, тихими шагами, держа низко надъ головой маленьк³й зонтикъ, отъ котораго тѣнь падала ей на лицо до самаго подбородка. Глаза ея были опущены, и въ медленной ея походкѣ сказывалась глубокая, почти болѣзненная усталость. Я жадно глядѣлъ ей вслѣдъ и говорилъ себѣ: я знаю, отчего ты такъ блѣдна и печальна, о комъ ты думаешь теперь... Но его нѣтъ, ты сама не хотѣла... онъ не "притулить" тебя въ груди своей, не будетъ цѣловать эти темные, син³е глаза и эти бѣлыя, полныя плечи твои, что такъ чудно сквозятъ сквозь твое кисейное платье. О, есть другой, и этотъ другой - за одинъ твой нѣжный взглядъ готовъ бы былъ отдать всю свою молодую жизнь...

   Она прошла, не догадываясь, какъ "безумно любилъ я ее" въ эту минуту. Я вздохнулъ глубоко и пошелъ за ней, стараясь попадать ногой въ едва замѣтные слѣды, оставляемые узенькими ея подошвами на пескѣ дорожки; все же пр³ятно, думалъ я, чтобы нога моя ступала именно на тѣ мѣстечки, по которымъ проходила ея маленькая ножка.

   Она уже всходила на террасу.

   Тамъ на скамьѣ, подъ липой, съ газетой въ рукѣ, сидѣлъ одиноко Булкенфрессъ и какъ будто поджидалъ ее: расшаркиваясь и низко кланяясь, онъ подбѣжалъ въ ней, едва только ее завидѣлъ. Она остановилась, съ удивлен³емъ, показалось мнѣ, повернувъ голову въ музыканту. Онъ торопливо замахалъ руками, заговорилъ. Разстоян³е, на которомъ я находился отъ нихъ, не дозволяло мнѣ слышать ни одного слова; но я могъ видѣть, какъ Булкенфрессъ сѣменилъ и извивался ужомъ, стоя предъ красавицей, какъ передергивалъ онъ плечами и вскидывалъ на нее глазами поверхъ спадавшихъ съ его носа очковъ; какъ старался онъ въ чемъ-то, повидимому, убѣдить ее, какъ наконецъ что-то, чего я различить не могъ, какъ будто перешло изъ его руки въ ея руку. Я прибавилъ шагу; забѣжавъ за деревья, я уже близко подходилъ въ нимъ. Но вотъ Любовь Петровна кивнула слегка музыканту, еще ниже опустила свой зонтикъ и быстрою, вдругъ перемѣнившеюся походкой повернула вправо, по направлен³ю своего павильона.

   Я вышелъ въ свою очередь на террассу.

   Музыкантъ глядѣлъ въ слѣдъ красавицѣ и улыбался, моргая своими лукавыми и подслѣповатыми глазками.

   Онъ обернулся на шумъ моихъ шаговъ.

   - Вы откуда? спросилъ онъ, окидывая меня подозрительнымъ взглядомъ.

   - Какъ видите, изъ сада.

   - И давно приходили сюда?

   - Давно, отвѣчалъ я, смотря на него во всѣ глаза.

   Музыкантъ видно смутился.

   - Да гдѣ вы былъ? Я сейшасъ имѣлъ честь разговаривайть съ madame von-Lubianski....

   - Да, я видѣлъ.

   - Что вы видѣлъ? тревожно воскликнулъ онъ.

   - Что вы разговаривали съ madame von-Lubianski.

   Онъ глянулъ на меня поверхъ очковъ, точно козелъ, готовящ³йся бодаться, и вдругъ захохоталъ.

   - О, я вижу, сказалъ онъ,- што вы... какъ это свазывайть по-русски?... да! што вы большой балагуръ, молодой шловѣкъ!

   - Не знаю, кто балагуръ, только не я! воскликнулъ я, обидясь.

   - О, о, сейшасъ и фейерверкъ, пуфъ, пуфъ! Quelle cheunesse (jeunesse) imbetueuse! (impétueuse), продолжалъ онъ смѣяться.

   - Никакого тутъ фейерверка нѣтъ, а только я удивляюсь, Herr Bogenfrisch, съ чего вы вздумали называть меня балагуромъ, когда я вамъ ничего балагурнаго не говорилъ, старался промолвить я это съ наибольшимъ хладнокров³емъ и достоинствомъ.

   Онъ подбѣжалъ ко мнѣ, схватилъ меня за руку и, потрясая ее:

   - Вы нишего не сказалъ, молодой шловѣкъ, проговорилъ онъ комическимъ шопотомъ,- только зачѣмъ вы какъ Deus ex machina, какъ изъ люкъ въ театръ, вдругъ псш... и вискочилъ сейчасъ за Frau von Lubianski?

   - A мнѣ хотѣлось знать, отвѣчалъ я такимъ же шопотомъ,- для чего вы ждали здѣсь Frau von Lubianski, Herr Bogenfrisch.

   Я и не воображалъ, что мой отвѣтъ такъ озадачитъ его: онъ, въ первую минуту, остался безъ словъ и только глядѣлъ на меня, вздергивая очки на носъ.

   - И вы што узналъ? нерѣшительно спросилъ онъ наконецъ.

   - Не скажу! засмѣялся я и побѣжалъ къ дому.

   Онъ кинулся за мной.

   - Mou cher monsieur Boris, bitte sehr, пошалуста!

   Но я его не слушалъ и побѣжалъ еще шибче.

   Для меня теперь было ясно: Булкенфрессъ передалъ Любови Петровнѣ письмо отъ барона Фельзена...

  

  

   - Что у васъ было съ музыкантомъ вчера? допрашивалъ меня на другой день за утреннимъ чаемъ Керети,- онъ на васъ жалуется.

   - Жалуется,- на что? спросилъ я съ удивлен³емъ.

   Я тотчасъ же замѣтилъ, что гувернеръ мой былъ затрудненъ выразить мнѣ, въ чемъ именно состояла эта жалоба на меня Булвенфресса.

   - Mais il vous soupèonne il parait, проговорилъ онъ нерѣшительно,- d'avoir surpris un entretien intime qu'il aurait eu avec cette belle dame... la mère de votre ami enfin...

   Я вспыхнулъ и отвѣчалъ, что я никакого entretien intime Булкенфресса avec la mère de mon ami не слыхалъ, и что Булкенфрессъ дуракъ.

   Керети нахмурилъ брови.

   - Какъ же вы именно очутились тутъ въ то время, когда онъ разговаривалъ съ этою дамой?

   - Очень просто, началъ я...

   Но оказалось, что объяснить это вовсе не было для меня такъ просто. Вѣдь въ сущности я очутился тутъ потому, что шелъ за Любовью Петровной и даже старался попадать ногой въ ея слѣды; я ничего не слыхалъ, это правда, но я не могъ не сказать самому себѣ, что я далеко не прочь былъ услышать этотъ entretien intime музыканта avec la belle dame, и даже весьма заботился объ этомъ, напротивъ...

   - Je n'ai rien entendu je vous le jure, повторилъ я, избѣгая такимъ образомъ прямаго отвѣта на затруднительный вопросъ.

   Онъ слѣдилъ пристально за моимъ выражен³емъ, очевидно стараясь отгадать то, что, въ его предположен³и, я непремѣнно долженъ былъ скрывать отъ него. Но онъ не былъ способенъ долго мучить меня допросами.

   - Votre parole me suffit et je ne vous en demanderai pas davantage, довѣрчиво промолвилъ онъ.- Надѣюсь, сказалъ онъ,- что вы отъ музыканта не будете требовать никакихъ объяснен³й и не подадите ему даже виду, что слышали что-либо отъ меня обо всемъ этомъ вздорѣ.

   - Я съ нимъ и не говорю никогда, объяснилъ я,- это онъ...

   - Très-bien, très-bien... Ses appréhensions sont ridicules, je le saie. Онъ усмѣхнулся, потомъ задумался. - Je crains bien, примолвилъ онъ уже серьезно, - que cet animal là ne fourre son nez dans un guêpier dont il ne se tirera pas sauf...

   Мы принялись за латинск³й урокъ, который на этотъ разъ прошелъ въ полномъ мирѣ и соглас³и. Отпуская меня завтракать къ Лубянскимъ, Керети обратился вдругъ во мнѣ съ слѣдующимъ наставлен³емъ:

   - Mon cher Boris, il se passe ici je ne sais quel micmac, auquel il serait plus que fâcheux de vous voir mêlé. Vous me comprenez, n'est ce pas? Онъ взялъ меня за руку и значительно поглядѣлъ мнѣ въ глаза. Могъ-ли я сказать, что не понимаю его? Я молча опустилъ голову.

   - Soyez donc prudent et songez à votre mère... Vous voilà prévenu! торжественно примолвилъ Керети, освобождая, къ большому моему удовольств³ю, руку мою изъ своей непр³ятно влажной руки.

   "Какой мерзавецъ этотъ Булвенфрессъ", думалъ я, уходя изъ нашей комнаты. "Онъ навѣрное сказалъ m-r Керети о письмѣ Фельзена въ ней. Какъ объяснить иначе эти наставительныя слова моего гувернера и всѣ эти намеки его на "guèpier" и "mic-mac!"...

   Въ корридорѣ я встрѣтился съ Анной Васильевной. Она шла легкимъ и быстрымъ шагомъ, словно семнадцатилѣтняя дѣвушка, и казалась особенно весела. Я подошелъ къ ней со здорованьемъ; она поцѣловала меня и, обнявъ за шею, повела съ собою.

   - Вотъ я съ какимъ кавалеромъ, бачите? засмѣялась она, входя со мной въ комнату Герасима Ивановича.

   - Браво, тетушка, отвѣчалъ ей такъ же весело голосъ Любови Петровны. Она сидѣла тутъ, за столомъ, между муженъ и сыномъ. A гости ваши что же?

   - Ничего, сидятъ, перепеловъ ѣдятъ, продолжала смѣяться Анна Васильевна. - Я Галечку хозяйкой за себя сдѣлала, и будетъ она теперь навсегда хозяйка,- и Ѳома мой на то согласенъ, потому, самъ видитъ, стара я стала, не смогу больше,- а сама я и утикла!...

   Маленькое, поблеклое лицо ея такъ и ежилось отъ свѣтлой, какъ у ребенка, улыбки.

   - Съ нами тетуш... проговорилъ больной, оживленными глазами указывая на завтракъ.

   - A буду, буду! Она сѣла за столъ, усадила меня подлѣ себя и принялась за котлеты.

   - Bonjour, jeune homme, сказала мнѣ черезъ столъ Любовь Петровна, въ отвѣтъ на мой поклонъ.- Отыскались вы?

   Всѣ обернулись на меня. Но я чувствовалъ себя почему-то необыкновенно храбрымъ въ эту минуту.

   - Я и не пропадалъ, отвѣчалъ я, смѣло глядя ей въ лицо.

   - A то вчера тебя искали, пояснила Анна Васильевна.- Французъ твой говорилъ мнѣ, ты съ большаго жару подъ кустикомъ гдѣ-то спать легъ?

   - Грѣшенъ, сказалъ я съ комическою интонац³ей, которая вызвала общ³й смѣхъ. Любовь Петровна, прищурившись, взглянула на меня, потомъ на сына.

   - Вы, кажется, совершенно однихъ лѣтъ съ немъ?

   - Я его старше, отвѣтилъ за меня Вася.

   - И умнѣе, промолвилъ я,

   - Oh, oh, quelle modestie! улыбнулась красавица.- Изъ чего же вы это заключаете?

   - Мамаша, не далъ мнѣ открыть рта Вася,- вѣдь онъ меня сейчасъ начнетъ хвалить, потому что онъ необыкновенно добрый человѣкъ, и мнѣ, чтобы не краснѣть, придется убѣжать въ свою комнату. A я еще не доѣлъ котлетки,- пощадите, мамаша!

   Нельзя узнать было Васю; точно и у него, какъ у Анны Васильевны, спала съ плечъ какая-то та желая ноша...

   - И напрасно бы хвалилъ, сказала Любовь Петровна и ласковымъ, почти молящимъ взглядомъ обернулась на сына,- онъ навѣрно любитъ свою мать болѣе, чѣмъ ты меня любишь...

   Вася поднялъ на нее свои больш³е глаза,- на нихъ вдругъ набѣжали слезы. Герасимъ Ивановичъ тяжело дышалъ и съ посинѣвшими отъ напряженнаго вниман³я жилами на лицѣ перебѣгалъ взглядомъ отъ жены къ сыну.

   - A съ чего ты это, Любочка, взяла, что не любитъ тебя сынъ твой? вмѣшалась Анна Васильевна, съ тревогой и упрекомъ въ задрожавшемъ голосѣ.

   - A изъ того, тетушка, что онъ слишкомъ серьезенъ, что ему никогда не вздумается, какъ всѣмъ дѣтямъ, приласкаться въ своей матери, обнять ее...

   Она не успѣла договорить, какъ уже Вася повисъ на ея шеѣ, цѣлуя ее безконечными, судорожными поцѣлуями.

   Герасимъ Ивановичъ опрокинулся на спинку кресла и зарыдалъ. Анна Васильевна подбѣжала въ нему со стаканомъ воды въ рукахъ.

   - Это они отъ радости, не извольте сумлѣваться, успокоивалъ ее Савел³й, засуетивш³йся вокругъ барина. Онъ сунулъ руку въ карманъ кресла, вытащилъ оттуда флаконъ и далъ ему понюхать.

   - Allons, allons, pas trops d'émotion, mon ami, говорила Любовь Петровна, слегка постукивая рукой по блѣднымъ рукамъ мужа.

   Онъ приподнялъ голову,- его глаза с³яли...

   - Ахъ, мнѣ такъ хо-ро-шо, Лю... Лю-боч-ка, явственно проговорилъ онъ.

   - Ну, и слава Богу, и дай Богъ! молвила она въ отвѣтъ. И не лгалъ ея языкъ, не "лицемѣрили" ея глаза: она была дѣйствительно тронута въ эту минуту, какъ Анна Васильевна, какъ Вася, какъ всѣ мы...

   На всѣхъ на насъ нашло такое настроен³е, будто совершилось что-то необыкновенно и неожиданно радостное. Анна Васильевна, ни съ того ни съ сего, принялась передразнивать, какъ исправничиха представляла Дарьѣ Павловнѣ привезеннаго ею артиллер³йскаго офицера, какого-то своего племянника, и говорила ей, что онъ "хоть ученый, только лоску не имѣетъ, такъ она хочетъ его швитче выдрессировать черезъ дамское общество." - И стоитъ онъ себѣ, бѣдный, несграбный такой, уши у него длинненьк³я, а носикъ къ верху торчитъ, какъ у щеночка лягавенькаго,- того и жду я, что она ему по носку швыркъ, да и гаркнетъ на него: "апортъ, Трезоръ!" И такъ забавно представляла исправничиху и ея племянника Анна Васильевна, и такъ была сообщительна эта ей необычная веселость, что всѣ мы, начиная съ больнаго, принялись хохотать до упаду.

   - Apporte, Trésor! крикнула Любовь Петровна и, сдернувъ съ руки перчатку, кинула ее черезъ столъ сыну. Я сидѣлъ рядомъ съ нимъ, и перчатка упала на мою тарелку. Я схватилъ ее зубами и - откуда прыть у меня взялась! - поскакалъ кругомъ стола, между тѣмъ какъ Вася, вскочивъ съ мѣста, бѣжалъ за мной, крича: "отдай, я Трезоръ, я, а ты только Амишка!" Но я не отдавалъ и, добѣжавъ до его матери, склонилъ колѣно и протянулъ къ ней голову съ перчаткой въ рукахъ. Она взяла и слегка ударила ею по щекѣ Васи:- Вотъ тебѣ! сказала она,- а вотъ вамъ! и протянула мнѣ руку. Я жадно прильнулъ въ ней губами. Вася схватилъ ея: другую руку и принялся цѣловать каждый пальчикъ отдѣльно.

   - Я тебя на дуэль вызываю, Борисъ!

   - И онъ тебя непремѣнно убьетъ, смѣялась Любовь Петровна, car il est plus adroit que vous, monsieur mon fils.

   - Еще бы! онъ уже трехъ воронъ на своемъ вѣку убилъ.

   - A ты будешь четвертая!

   Она посмотрѣла на меня и улыбнулась, и ничего не было насмѣшливаго или вызывающаго въ этой улыбкѣ, ничего того, что прежде такъ смущало меня, когда случалось мнѣ встрѣчаться съ нею. Она была для меня даже не красавица въ эту минуту. Она просто, какъ maman сдѣлала бы на ея мѣстѣ, смѣется и шутитъ съ Васей и со мной, думалъ я. И я такъ же довѣрчиво и невинно, какъ еслибы тутъ была не она, а maman, глядѣлъ ей въ глаза и чувствовалъ, что внутри и кругомъ меня все такъ легко, такъ свободно отъ всякой тяжелой мысли и заботы, какъ будто всѣ мы были птицы, присѣвш³я на мгновен³е кругомъ этого стола, а вотъ-вотъ вспорхнемъ всѣ и полетимъ въ открытое окно...

   - A спросите его, maman, говорилъ Вася,- изъ-за чего они ссорятся съ своимъ гувернеромъ!

   Я долженъ былъ разсказать,- и постарался передать это какъ можно смѣшнѣе,- нашу размолвку съ Керети изъ-за bellum и gesta и какъ скучны для меня особенно thèmes de versification, которыми по два раза въ недѣлю онъ угощаетъ меня.

   - Вотъ видите, какъ вкусы разны, сказала на это Любовь Петровна,- а я была бы очень рада, еслибъ этимъ угощали моего сына. Son franèais est loin d'être irréprochable.

   - За то онъ отлично по-нѣмецки знаетъ, отвѣчалъ я,- а я очень плохо.

   - Если хотите, maman, предложилъ Вася,- и если позволитъ тетушка...

   - Все заранѣе позволяю! воскликнула Анна Васильевна.

   - Такъ я могу вмѣстѣ съ кузиной Галечкой брать французск³е уроки у m-r Керети. A мы съ тобой по-нѣмецки займемся, Боря, промолвилъ Вася.

   Герасимъ Ивановичъ закивалъ одобрительно головой.

   - Умница Вася! весело воскликнула Любовь Петровна, поймала его за шею и поцѣловала.- A вы будете-ли довольны имѣть такого учителя? спросила меня она.- Вѣдь онъ у насъ престрог³й?

   - Но справедливый, такъ же шутливо отпарировалъ Вася.

   - Дда, да, подтвердилъ улыбающимися глазами отецъ его.

   Бѣдный человѣкъ, какъ безконечно былъ онъ счастливъ въ это утро!....

  

  

   Хорош³е дни настали для насъ съ Васей въ Богдановскомъ. Мы не разставались съ нимъ. Утромъ, послѣ двухчасоваго урока съ Керети, я заходилъ къ Лубянскимъ, и мы всѣ вмѣстѣ отправлялись къ Любови Петровнѣ въ павильонъ. Она пожаловалась какъ-то однажды на усталость и просила насъ притти завтракать къ ней. Съ тѣхъ поръ въ павильонѣ стало часто повторяться это завтраканье тѣснымъ и веселымъ кружкомъ, среди котораго Анна Васильевна представлялась чуть не самымъ оживленнымъ лицомъ. Милая женщина была. видимо, такъ счастлива сближен³ю ея "Любочки" съ мужемъ и сыномъ, она была такъ рада, съ другой стороны, тому, что ея "старый" отрѣшилъ ее отъ хозяйскихъ обязанностей, ей такъ нравилось это семейное житье, не стѣсняемое никѣмъ постороннимъ, и наши съ Васей молодыя, счастливыя лица, и звонк³е голоса, отвѣчавш³е неумолкаемымъ смѣхомъ на ея комическ³е разсказы и шутки,- что она, по собственному ея выражен³ю, плескалась среди насъ, какъ красноперая рыбка въ водѣ прозрачной... Герасимъ Ивановичъ поправлялся съ каждымъ днемъ; онъ тверже выговаривалъ слова и уже былъ въ состоян³и составлять цѣлыя фразы; дольше удерживалъ онъ въ своихъ рукахъ руку красавицы-жены, и страстная улыбка, съ которой онъ глядѣлъ на нее, уже не кривила его губъ, а придавала что-то трогательно-задумчивое его чертамъ, и глаза красавицы уже останавливались на немъ безъ прежняго страха, безъ прежняго отвращен³я...

   Какъ она перемѣнилась за это время, какъ не похожа стала сама на себя! Не знаю, что происходило въ ея душѣ, что шевелилось тамъ, въ самой глубинѣ ея, но словно какимъ-то волшебнымъ опахаломъ свѣяло съ ея наружности все то, что прежде и манило, и смущало меня въ ней. Небрежнѣе вились ея свѣтлые локоны подъ небрежно повязанною подъ тонкимъ подбородкомъ черною кружевною косынкой, которую она теперь почти не снимала съ головы; син³е глаза уже не подымались, какъ бывало, вдругъ, мгновенно загораясь и искрясь то привѣтомъ, то насмѣшкой,- они словно потухли подъ бархатными своими рѣсницами, и равно мягко, равно невозмутимо останавливались они на Васѣ, на мужѣ, на мнѣ. Лѣнивѣе, усталѣе двигалась она, и длинныя блѣдныя ея руки стали, казалось мнѣ, еще длиннѣе и блѣднѣй. Она перестала быть "женшиной" для меня: я говорилъ съ нею, какъ съ Анной Васильевной, какъ съ maman. Она смѣялась и шутила, какъ всѣ мы,- только и смѣхъ ея, и шутки были такъ же тихи, какъ ея глаза, и не чувствовалось при этомъ, что все смѣется внутри ея, какъ это бывало съ Анной Васильевной, когда она принималась "жартовать" надъ исправничихой и ея племянникомъ.- "Надо же и мнѣ быть какъ всѣ", говорила, казалось, несообщительная улыбка Любови Петровны...

   Послѣ завтрака она обыкновенно усаживалась въ длинное кресло, скрестивъ руки на груди, закинувъ голову и полузакрывъ глаза. Она называла это "regarder en dedans" и просила насъ съ Васей какъ-можно болѣе шумѣть и веселиться въ это время,- а не то, говорила она "je finirai par n'у plus rien voir". Кончалось тѣмъ, что она засыпала, или притворялась, что спитъ. Герасимъ Ивановичъ, помѣщавш³йся въ своемъ подвижномъ креслѣ противъ нея, не сводилъ съ нея глазъ, пока въ дверяхъ не показывался Савел³й и не увозилъ его въ садъ, гдѣ, по приказан³ю доктора, онъ долженъ былъ часа два оставаться на солнцѣ, и куда сопровождала его обыкновенно Анна Васильевна...

   Какъ я любилъ эту минуту дня, въ этомъ уютномъ павильонѣ Любови Петровны, облитомъ розовымъ свѣтомъ опущенныхъ сторъ, сквозь которыя, ложась измѣнчивою тѣнью на негустой ихъ ткани, пробивались очертан³я ползучихъ растен³й наружной сквозной галереи! Какъ привлекателенъ былъ этотъ розовый сумракъ и эти легк³я тѣни и оригинальное убранство комнатъ; какъ хороша была эта рамка вокругъ неподвижно покоившейся, блѣдной и прекрасной матери Васи! На чердакахъ и въ старыхъ кладовыхъ Богдановскаго Любовь Петровна, еще во время своего перваго пребыван³я у Галагаевъ, отрыла цѣлый магазинъ всякаго стараго добра, de vrais trésors, говорила она; все это теперь Ѳома Богдановичъ велѣлъ переклеить и перечистить и принести въ ней въ павильонъ. Брюхатые комоды и столы съ вычурными мѣдными скобками и бляхами, покрытые грудами саксонскаго фарфора, дубовые рѣзные шкафы, черные отъ лѣтъ, японск³я вазы, изъ которыхъ подымались цѣлые кусты розъ и азал³й, огромная клѣтка изъ золоченой проволоки, по жердочкамъ которой прыгали безъ пѣсни желтобок³я канарейки, а надъ нею такой же огромный осьмиугольный китайск³й фонарь, съ шелковыми кистями и повязками,- все это размѣщено, нагромождено было здѣсь въ такомъ стройномъ, красивомъ безпорядкѣ, такъ ласкало взглядъ округлостью формъ, изяществомъ рисунка, отсутств³емъ всякой рѣзвой лин³и и яркаго колера: по царицѣ и хата царская, говорилъ справедливо Ѳома Богдановичъ. Я каждый разъ входилъ въ эти комнаты съ какимъ-то благоговѣн³емъ; послѣ того какъ узналъ отъ Любови Петровны, что одному изъ ея bahuts болѣе трехсотъ лѣтъ отъ роду, и что мастеръ, его дѣлавш³й, положилъ двадцать пять лѣтъ жизни на его отдѣлку. Любовь Петровна была большой знатокъ въ художествахъ и страстна любила "l'art dans ses grandes oeuvres et dans ses délicieux caprices", какъ выражалась она. Иногда она подробно толковала намъ съ Васей о "красотѣ и рѣдкости какой-нибудь старинной гравюры, затѣйливаго блюда временъ Бернара де-Паллиси или вычурнаго dressoir'а, когда-то украшавшаго трапезную кармелитскаго монастыря, разграбленнаго "par la bande noire", во времена первой французской революц³и. "Надо съ молодыхъ лѣтъ пр³учаться любить и понимать прекрасное", говорила она намъ...

   И мы подолгу засиживались съ Васей въ этомъ изящномъ жилищѣ его матери, разглядывая ея великолѣпные альбомы, подъ рисунками которыхъ читались имена знаменитыхъ русскихъ и иностранныхъ художниковъ, ея коллекц³и старинныхъ эстамповъ, пр³учаясь мало-по-малу цѣнить ихъ, сначала недоступныя непосвященному глазу, красоты и подъ конецъ приходилъ отъ нихъ въ восторгъ, Любовь Петровна тихой, одобрительною улыбкой отвѣчала всегда на порывы нашего восхищен³я. Она удерживала насъ охотно у себя послѣ завтрака,- ей видимо было съ нами веселѣе, занимательнѣе, чѣмъ въ обществѣ мужа и даже Анны Васильевны, которая въ послѣднее время стала какъ будто утомлять ее. По уходѣ ихъ она почти тотчасъ же просыпалась и, не покидая своего глубокаго кресла