Маркевич Болеслав Михайлович - Забытый вопрос

тыдно было разспрашивать моего старика. и я снова отправился къ Васѣ. "Когда я ее увижу, непремѣнно замѣчу, въ перчаткахъ она или нѣтъ", обѣщалъ я себѣ, припоминая опять то, что разсказывала вчера Анна Васильевна матушкѣ.

  

  

   Герасимъ Ивановичъ спалъ въ своемъ креслѣ. "Анна Васильевна только-что къ нему заходила, сказалъ мнѣ Вася, и ушла къ дочери." Вася повелъ меня въ свой пр³ютъ, какъ онъ называлъ очень милую съ ковромъ комнатку, въ которой когда-то спала Галечка, переведенная теперь, по случаю пр³ѣзда Лубянскихъ, въ другую часть того же этажа. Онъ передалъ мнѣ, что отецъ его обыкновенно засыпаетъ по нѣскольку разъ въ день, за то ночи проводитъ почти безъ сна, сидя одинъ, въ потьмахъ, у открытаго окна. "Онъ сердится, говорилъ Вася, когда Савел³й или я входимъ къ нему въ это время. Но вѣдь нельзя же оставить его совсѣмъ одного, и мы поэтому чередуемся съ Савел³емъ и еще другимъ человѣкомъ, который при папа. Я дежурю въ своей комнатѣ отъ девяти часовъ до двѣнадцати, потомъ приходитъ мнѣ на смѣну Савел³й и сидитъ здѣсь до двухъ, а потомъ тотъ человѣкъ до зари; на зарѣ папа всегда заснетъ, и это его лучш³й сонъ.

   - И это все ты такъ устроилъ? спросилъ я.

   - A то это же? отвѣчалъ онъ улыбаясь.

   - Нѣтъ, я думалъ... твоя мама...

   - Мама... да... пробормоталъ Вася, и онъ торопливо провелъ рукой по лицу. - Она обыкновенно приходитъ сюда утромъ, послѣ завтрака....

   - Ты только тогда ее и видишь?

   - Она живетъ тамъ, въ павильонѣ. Вася указалъ въ окно по направлен³ю сада,- обѣдаетъ она внизу со всѣми, а я здѣсь, и вечеромъ также здѣсь, внизъ я почти никогда не схожу... A много ты стиховъ сочинилъ за все это время? спросилъ онъ меня вдругъ, очевидно желая заговорить о другомъ.

   - Нѣтъ, я ничего не сочинялъ, такъ скучно было. Мнѣ очень хотѣлось тебя видѣть, Вася.

   - Спасибо тебѣ, Боря, ты добрый. Со мною не весело, какъ съ другими, я это знаю, а вотъ ты полюбилъ меня...

   - И еще какъ! Мнѣ кажется, что я съ тобой друженъ отъ самой колыбели. Отчего это такъ бываетъ, что сразу увидишь, и вдругъ полюбишь?

   Вася улыбнулся.

   - Пословица говоритъ: рыбакъ рыбака видятъ издалека. Ну, и хорош³е люди тоже, должно-быть, узнаютъ другъ друга...

   - A развѣ хорош³й человѣкъ, прервалъ я его,- непремѣнно долженъ полюбить такого же хорошаго? Развѣ такъ не можетъ случиться, что просто полюбишь, самъ не зная за что?

   - И что тогда? спросилъ неожиданно Вася.

   - Что? не знаю... промолвилъ я, озадаченный такимъ вопросомъ.

   - Я думаю, сказалъ онъ, съ внезапнымъ волнен³емъ въ голосѣ,- что отъ этого можетъ произойти много нехорошаго...

   - Отчего нехорошаго, Вася?

   - Надо имѣть волю надъ собой, продолжалъ онъ, не отвѣчая на вопросъ мой:- прежде чѣмъ полюбить, надо знать, что дѣлаешь...

   - Да развѣ можно сказать себѣ: вотъ этого я полюблю, а вотъ этого нѣтъ? опровергалъ я его. Это невольно дѣлается.

   Вася помолчалъ.

   - A какъ бы ты поступилъ въ такомъ случаѣ, напримѣръ? молвилъ онъ затѣмъ, пристально глядя на меня своими большими, темно-синими глазами.- Мы вотъ такъ съ тобой, положимъ, подружились, что любимъ другъ друга какъ братья. И вотъ ты встрѣчаешь другаго мальчика, который тебѣ вдругъ понравится. Я, твой другъ, это вижу. И не я, а положимъ отецъ твой и мать, которые гораздо для тебя дороже, видятъ это и говорятъ тебѣ: Боря, тотъ, кто тебѣ нравится, не стоитъ, чтобы ты его любилъ; но еслибъ онъ и стоилъ, знай, что если ты его полюбишь, мы будемъ несчастливы, очень, на вѣки несчастливы! Говори, что бы ты сдѣлалъ тогда?

   - Я постарался бы не полюбить его, Вася; уходилъ бы отъ него, старался бы его забыть...

   - А! вотъ видишь, вотъ видишь! прервалъ меня съ торжествомъ Вася.- Ты бы не захотѣлъ видѣть несчастными близкихъ тебѣ и постарался бы заглушить въ себѣ то чувство, отъ котораго могло бы придти это несчаст³е? Такъ вѣдь, такъ?

   - Такъ, Вася, но заглушить, какъ ты говоришь, мое чувство, не думать о немъ, я не знаю, успѣлъ-ли бы я.

   - Успѣлъ бы, еслибы захотѣлъ, лишь была бы твердая воля. A главное то, что ты бы поступилъ такъ, какъ тебѣ слѣдовало, какъ тебѣ Богъ велѣлъ. Не правда-ли?

   - Конечно!

   - Ты былъ бы самъ, можетъ-быть, немножко несчастливъ, за то спасъ бы отъ большаго несчаст³я тѣхъ, кто тебѣ долженъ быть всего дороже на свѣтѣ!..

   Я не отвѣчалъ Васѣ и молча глядѣлъ на него. Мнѣ вдругъ сдѣлалось очень, очень тяжело на сердцѣ. Я хорошо понималъ, о чемъ, о комъ онъ думалъ, говоря о "большомъ несчаст³и"...

   Самъ онъ съ мигающими глазами всталъ, откинулъ обѣими руками назадъ свои длинные волосы, заглянулъ въ комнату отца и, возвращаясь на мѣсто:

   - Такъ вотъ видишь. Борисъ, сказалъ онъ, улыбаясь.- что ты, можетъ-быть, очень неосторожно поступилъ, полюбивъ меня такъ сразу, "самъ не зная за что." Можетъ-быть, я совсѣмъ не достоинъ, чтобы ты меня любилъ?....

   - Нѣтъ, пожалуйста, не говори ты мнѣ этого! воскликнулъ я, кидаясь обнимать его.- Я знаю, какой ты отличный!...

   - И ошибаешься! сказалъ онъ.- Совсѣмъ не "отличный!" Развѣ так³е должны быть отличные люди?... Я прощать не умѣю, неожиданно, глухо примолвилъ онъ.

   Слова эти какъ бы противъ его воли сорвались у него съ языка; онъ вдругъ поблѣднѣлъ, опустилъ голову и принялся искать чего-то глазами на коврѣ.

   Я задумался тоже: мнѣ не случалось до сихъ поръ слышать подобныя рѣчи,- онѣ поражали меня, и тоскливо,- а вмѣстѣ съ тѣмъ какъ бы унижая меня своимъ превосходствомъ надъ моими мелкими, ребяческими ощущен³ями, звучало для меня это скорбное, зрѣлое чувство...

   - Ты совсѣмъ какъ большой выражаешься, Вася, сказалъ я ему подъ этимъ впечатлѣн³емъ.

   Онъ поднялъ голову и усмѣхнулся.

   - Да я и не маленьк³й, отвѣчалъ онъ. Мнѣ на дняхъ шестнадцать лѣтъ минетъ: я совсѣмъ не почитаю себя за ребенка.

   - Вотъ и мнѣ шестнадцатый годъ, только я самъ чувствую, что я предъ тобою какъ малое дитя...

   - A у тебя развѣ это есть на рукахъ? отвѣчалъ мнѣ онъ, указывая на комнату. изъ которой довольно явственно слышался храпъ его спящаго отца. Ты счастливъ, оттого ты и дитя, Борисъ,- дай Богъ тебѣ никогда не знать...

   Онъ не докончилъ, прошелся еще разъ по комнатѣ и сѣлъ прямо противъ меня.

   - Послушай, сказалъ онъ, взявъ меня за обѣ руки.- Я теперь безъ шутокъ говорю тебѣ: не привязывайся ты очень ко мнѣ.

   - Ты не хочешь! чуть не плача вскрикнулъ я.

   - Шш... папа разбудишь! Я радъ, напротивъ, я тебѣ благодаренъ, и не пустое слово я говорю тебѣ этимъ. У меня до сихъ поръ не было ни единаго друга, товарища, даже просто сверстника, съ которымъ я бы могъ поговорить, обмѣняться мыслью. A вѣчно, вѣчно быть одному, вѣчно носить свою мысль въ себѣ - ты не знаешь, какъ это бываетъ иногда тяжело, Борисъ. Но стыдно только о себѣ думать. Я уже говорилъ тебѣ, со мною не весело, отъ меня не жди того же, что отъ Саши Рындина или отъ другихъ твоихъ товарищей: ты самъ видѣлъ, я никакихъ игръ не знаю. У меня как³я забавы - всѣ тутъ вотъ. Тебѣ это или наскучитъ, Боря, и ты станешь отдаляться отъ меня? а это мнѣ будетъ больно, потому что я привяжусь къ тебѣ,- или...

   - Или что? нетерпѣливо допрашивалъ я, видя, что онъ какъ бы не рѣшается договаривать.

   - Или самъ ты перемѣнишься, Борисъ...

   Онъ пожалъ мнѣ руки и съ какою-то родительскою нѣжностью взглянулъ мнѣ въ лицо.

   - Ты вернешься домой не тотъ. какимъ сюда пр³ѣхалъ... A что скажетъ на это твоя мать?

   - Развѣ я ее меньше буду любить оттого, что сдѣлался твоимъ другомъ?

   - Боже сохрани! возразилъ живо Вася.- Но если ты желаешь быть мнѣ искреннимъ другомъ, ты захочешь понимать меня, думать заодно со мною, ты станешь размышлять, ты увидишь, можетъ-быть, ты узнаешь многое, отъ чего ты будешь страдать и оскорбляться, и перестанешь быть тѣмъ, чѣмъ ты былъ до сихъ поръ, потому что я знаю, тетушка Анна Васильевна мнѣ еще сейчасъ говорила, у тебя сострадательное сердце и не глупая головушка. Къ чему же тебѣ страдать чужимъ горемъ? Да къ чему тебѣ и знать... Ахъ, Борисъ, право, заключилъ странный мальчикъ,- напрасно, напрасно отпустили тебя сюда!

   - Нѣтъ, не напрасно! возражалъ я,- потому что горе вдвоемъ легче сносить, это всѣмъ извѣстно. Ну, я и возьму половину твоего горя!...

   - О, о, какой ты отважный! улыбнулся Вася. - Только горю моему не поможетъ то, что ты, бѣлый голубокъ, замараешь въ немъ крылья.

   Мрачное, почти злое выражен³е исказило мгновенно лицо Васи. Я никогда бы не повѣрилъ, что оно могло быть способно на такое выражен³е. Тутъ только понялъ я, что хотѣлъ онъ сказать, говоря, что не умѣетъ прощать...

   - Онъ думаетъ, что у меня бѣлыя крылья, а я, я...

   И почти съ ужасомъ вспомнилъ я въ эту минуту смущен³е, какое производила во мнѣ красота его матери...

   Герасимъ Ивановичъ все не просыпался, и мы проговорили съ Васей вплоть до самаго обѣда. Онъ разсказалъ мнѣ, какъ, почти тому три года, пораженъ былъ ударомъ его отецъ. Это было зимой въ Петербургѣ. Васѣ шелъ тринадцатый годъ. Отецъ очень занимался имъ, самъ давалъ ему уроки. Комната его была смежна съ кабинетомъ Герасима Ивановича. Однажды вечеромъ отецъ его и мать уѣхали куда-то на балъ. Вася легъ въ постель, но долго уснуть не могъ; онъ съ вечера готовилъ математическую задачу назавтра и такъ и легъ, не добившись рѣшен³я ея,- это его мучило и мѣшало спать. Вдругъ онъ услышалъ шумъ отворяющейся двери въ кабинетъ и чьи-то голоса. Хорошо, ступай! говорилъ его отецъ. Дверь опять затворилась. Кто-то скорыми шагами зашагалъ по коврамъ.- Ты вернулся, папа? спросилъ Вася изъ своей комнаты. Отвѣта не было. Черезъ нѣсколько времени мальчикъ опять рѣшился спросить: Папа, это ты? Но тутъ произошло что-то ужасное: какой-то грохотъ и хрипъ, отъ чего "я весь оледенѣлъ"; говорилъ Вася, "и думалъ, что умираю". Наконецъ онъ вскочилъ и кинулся въ кабинетъ. Одна свѣча горѣла тамъ на каминѣ, и Вася съ перваго раза не могъ понять, что случилось. Отца его не было! Только оглядѣвшись увидѣлъ онъ его въ дальнемъ углу, за письменнымъ столомъ. Бѣдный отецъ его лежалъ на полу недвижно, и густая, темная кровь текла у него по щекѣ: онъ наткнулся, падая, на уголъ тумбы съ какимъ-то бюстомъ, который вмѣстѣ съ нимъ и повалился. Отчаянный крикъ мальчика поднялъ весь домъ на ноги. Бросились за докторомъ; съ счаст³ю, онъ жилъ не далеко и былъ дома. A то Савел³й самъ, ремесломъ фельдшеръ, непремѣнно хотѣлъ пустить кровь своему барину - и убилъ бы его на мѣстѣ, объяснялъ Васѣ прибѣжавш³й докторъ, который объявилъ, что это нервный ударъ.- "Папа перенесли на диванъ", продолжалъ Вася, "стали вокругъ него возиться... Я и разсказать тебѣ не могу, что со мною тутъ было: я ничего не видѣлъ, не слышалъ... Помню только, что я кидался, рыдая, съ людямъ и умолялъ: мамашу, мамашу скорѣе"! За нею поѣхали.

   - Какъ она испугалась, я думаю! сказалъ я.

   - Да... Я помню, какъ она вошла въ комнату, вся въ цвѣтахъ, жемчуги на шеѣ, въ такомъ прекрасномъ розовомъ платьѣ, взглянула на папа и вскрикнула...

   - Она очень плакала, Вася?...

   Онъ моргнулъ глазами и медленно проговорилъ:

   - Она упала на стулъ и сказала: этого еще недоставало!... Потомъ расплакалась...

   - Ей, должно-быть, было это очень больно, повѣрь, Вася!

   - Я и вѣрю! отвѣчалъ онъ, строго взглянувъ на меня своимъ недѣтскимъ взглядомъ.

   - Вы послѣ этого уѣхали за границу? поспѣшилъ я его спросить.

   - Да, переѣзжали изъ города въ городъ, долго жили въ Гейдельбергѣ, въ Боннѣ, потомъ въ Швейцар³и. Медленно поправлялся папа. Ужасно то, что сознан³е очень скоро въ немъ вернулось, а бѣдное его тѣло все оставалось мертвымъ. Я очень скоро сталъ понимать его по глазамъ; ты самъ видишь, как³е они у него живые, говорящ³е... Какъ ему надоѣдали доктора, еслибы ты зналъ! Ты вообрази, въ каждомъ городѣ новыя лица, новыя консультац³и - и все при немъ, какъ будто онъ въ самомъ дѣлѣ былъ мертвый. Сколько разъ я просилъ ихъ, говорилъ имъ, что онъ все слышитъ и понимаетъ. Они улыбались, не вѣрили, пошепчутъ между собой, а потомъ опять начнутъ громко... И чего-чего они ему ни предписывали! При мама онъ принималъ ихъ лѣкарство, а нѣтъ ея - онъ велитъ вылить стклянку за окно. Наконецъ въ Вѣнѣ, одинъ старикъ-докторъ, очень добрый человѣкъ, очень полюбивш³й насъ съ папа, сказалъ напрямикъ, что никакихъ лѣкарствъ не нужно, что вылѣчить его могутъ только три вещи, которыя онъ и проситъ maman не забывать,- взялъ перо и написалъ большими буквами, по-нѣмецки: время, чистый воздухъ и покой. Она тогда рѣшилась вернуться въ Росс³ю, на югъ, и мы поѣхали прямо изъ Вѣны въ К., посовѣтоваться еще съ тамошними медиками. Они сказали maman, что совершенно согласны съ рецептомъ вѣнскаго ихъ собрата. Въ К. мы застали дядю Рындина и вмѣстѣ съ нимъ пр³ѣхали сюда.

   - И въ самомъ дѣлѣ, какъ поправился отецъ твой здѣсь! Въ три недѣли, а какъ уже замѣтно!

   Лицо Вася тотчасъ же повеселѣло, и онъ сообщилъ мнѣ, что на дняхъ посѣтилъ больнаго докторъ изъ штаба генерала Рындина, видѣвш³й его въ К.: онъ былъ пораженъ замѣченною имъ перемѣной въ лучшему и очень обнадеживалъ Васю.

   - Я и самъ это вижу, говорилъ онъ.- Ахъ! промолвилъ онъ вдругъ, еслибы только папа согласился не сидѣть вѣчно у этого окна!

   - Не все ли равно, гдѣ ему сидѣть, лишь бы воздуху ему побольше?

   Вася не отвѣчалъ, и я только потомъ сообразилъ, что окно, о которомъ онъ говорилъ, выходило прямо насупротивъ павильона, занимаемаго Любовь Петровной.

   - Ты однако продолжалъ учиться за границей, Вася? допрашивалъ я его. - Только по-русски кто же могъ тебя тамъ учить?

   - Никто. Самъ я старался не забыть, много читалъ, мама выписывала мнѣ русск³я книги. A по остальному меня готовилъ въ гимназ³ю учитель, котораго ко мнѣ взяли въ Боннѣ, теологъ тамошняго университета, очень ученый; онъ съ нами ѣздилъ, только заболѣлъ въ Вѣнѣ и тамъ остался. Я надѣюсь, онъ пр³ѣдетъ скоро сюда, а то одному мнѣ успѣвать гораздо труднѣе. A что мнѣ другое дѣлать, примолвилъ онъ, слегка вздохнувъ,- какъ не учиться, когда я перестану быть полезнымъ ему...

  

  

   Звонъ колокола на дворѣ разбудилъ наконецъ больнаго. Онъ зашевелился, громко зѣвнулъ, и мы тотчасъ же вошли въ нему.

   - Ты крѣпко спалъ, папа, смѣялся Вася,- даже подушка вотъ у тебя съѣхала, а ты не замѣтилъ. Дай я оправлю...

   Но отцу его чего-то другаго хотѣлось; онъ зашепталъ, глядя на сына...

   - Помоги, Борисъ, сказалъ Вася, подвезти кресло...

   Мы подвезли его бъ окну, въ тому окну,- и больной зорко принялся глядѣть въ него.

   Павильономъ, въ которомъ жила Любовь Петровна, прозвано было Ѳомой Богдановичемъ одноэтажное небольшое деревянное здан³е, пристроенное имъ, ни къ селу ни къ городу, въ одному изъ крыльевъ большаго Богдановскаго дома, съ которымъ оно сообщалось довольно длинною, на колонкахъ, à jour, врытою галереей. Это было что-то въ родѣ прихотливой петербургской дачи, красивой развѣ тѣмъ, что она снизу и до самой крыши исчезала въ зелени. Дик³й виноградъ, плющъ и павилика широко и густо расползались кругомъ, и поверхъ его росписныхъ ставней обвивали его тонк³я, выточенныя пилястры. Ползущ³я растен³я были какъ бы спец³альностью Богдановскаго,- нигдѣ такъ хорошо не принимались они, не росли такъ роскошно и обильно.

   Колоколъ продолжалъ звонить въ обѣду,- и вотъ за этою зеленою сѣтью плюща и винограда показался и точно понесся, точно влекомый тихимъ вѣтромъ по сквозной галереѣ, очаровательный женск³й обликъ, съ пунцовою лентой вокругъ стройнаго стана, съ огромнымъ букетомъ такихъ же пунцовыхъ розъ въ рукѣ... Она прошла, не взглянувъ въ нашу сторону, и давно исчезла въ дверяхъ большаго дома, а онъ все еще глядѣлъ ей вслѣдъ съ какимъ-то невыразимымъ блаженствомъ и безконечною тоской въ говорящихъ глазахъ. Боже мой, какая сила любви жила въ этомъ "мертвомъ" тѣлѣ, какъ выражался Вася!

   Я отошелъ отъ окна...

   - Каждый день вѣдь такъ! шепнулъ мнѣ Савел³й, уставлявш³й тарелками столъ, на которомъ мы должны были обѣдать.- Только и есть у нихъ занят³я, сидѣть у окна и ждать, когда барыня пройдутъ...

   Обѣдъ нашъ втроемъ прошелъ довольно весело: Вася старался занимать отца, разсказывалъ ему какой-то эпизодъ изъ истор³и Украйны, только-что имъ вычитанный у Бантыша-Каменскаго. которымъ ссудилъ его Ѳома Богдановичъ; больной слушалъ его внимательно и съ видимымъ интересомъ, только иной разъ на какомъ-нибудь словѣ онъ морщилъ лобъ и легкимъ движен³емъ руки останавливалъ Васю: очевидно было, что смыслъ этого слова исчезъ изъ его памяти и что онъ требовалъ повторить его или разъяснить. Вася умѣлъ дѣлать это съ большимъ искусствомъ: онъ по глазамъ отца какъ будто угадывалъ, что именно надо было сказать, чтобы навести его на понят³е о предметѣ, назван³е котораго не давалось ему. Понявъ, больной съ видимымъ удовольств³емъ кивалъ головой и опять двигалъ рукой, чтобы сынъ продолжалъ свой разсказъ. Савел³й, весьма словоохотливый старикъ, также вмѣшивался иногда въ разговоръ и снисходительно, какъ въ ребенку, обращался въ барину съ какимъ-нибудь своимъ объяснен³емъ, всегда вызывавшимъ улыбку Вася и даже самого больнаго. Савел³й былъ столь же веселаго нрава, сколько нашъ Максимычъ угрюмъ, и, какъ говорилъ мнѣ потомъ Вася, въ самыя трудныя минуты болѣзни Герасима Ивановича умѣлъ всѣхъ ободрять и утѣшать своимъ никогда неунывавшимъ расположен³емъ духа. Странно было видѣть рѣзкую разницу въ его обращен³и съ отцомъ и сыномъ: въ первому онъ относился, какъ я уже сказалъ, какъ въ нѣжно-любимому ребенку, котораго, для его же пользы, порой и пожурить не мѣшаетъ; съ Васѣ же исполненъ былъ почтительности, никогда не шутилъ съ нимъ и, что говорится, глядѣлъ ему въ глаза, стараясь угадать его желан³я.

   Послѣ обѣда наступилъ часъ обычной прогулки Герасима Иваныча. Савел³й со своимъ помощникомъ подняли больнаго на рукахъ и на летучихъ носилкахъ спустили его до лѣстницѣ; внизу ждала его колясочка, и его покатили по аллеямъ сада. Мы отправились за нимъ съ Васей. Въ саду никого не было, всѣ еще обѣдали. Тихо шелестилъ вѣтеръ въ верхушкахъ тополей и урывками пробѣгалъ по кустамъ, словно испуганная векша. Прохладны были темныя аллеи, пахучъ воздухъ, напоенный свѣжимъ запахомъ ближняго сѣнокоса. Колясочка больнаго остановилась у цвѣтника, и Савел³й принялся опять набирать цвѣтовъ для барина, а мы съ Васей ушли далеко, туда, гдѣ уже кончался садъ, а начинался ивнякъ да ракитникъ, да высок³й очеретъ, подымавш³йся изъ тихой глади озера - пр³ютъ чирятъ и всякой водяной дичи, стадами взлетавшей надъ нимъ при нашемъ приближен³и. Мы долго гуляли по этой зеленой пустынѣ, Богъ знаетъ какъ, казалось отдаленной отъ всякаго людскаго жилища. - Мы точно на Робинзоновомъ островѣ, говорилъ я Васѣ, и мы перекидывались шутками. Онъ дразнилъ меня и увѣрялъ, что я тамъ умеръ бы съ голоду, не умѣлъ бы даже разбить кокосовый орѣхъ, чтобы добыть оттуда молока, потому что я "нѣженка" и "маменькинъ сыновъ"; я утверждалъ, что дик³е непремѣнно его бы съѣли, потому что онъ не умѣетъ стрѣлять изъ ружья, между тѣмъ какъ я уже три галки на своемъ вѣку убилъ.. Вася расхохотался вдругъ громкимъ дѣтскимъ смѣхомъ, который былъ необыкновенно обаятеленъ въ немъ; невѣсть какую глупость я готовъ бы былъ, кажется, придумать, только чтобы заставить его такъ разсмѣяться.

   - A знаешь, сказалъ я,- будь здѣсь Саша Рындинъ, онъ непремѣнно бы насмѣялся надъ нами, сказалъ бы, что мы бабы, и умѣемъ заниматься только невинными разговорами...

   - Саша мудрецъ, сказалъ въ свою очередь Вася.

   - Это почему?

   - A потому, что онъ все кулакомъ рѣшаетъ,- легче, думать не нужно!

   - Да, отвѣчалъ я,- Петя Золоторенко не даромъ говоритъ, что думать труднѣе, чѣмъ даже зайца за хвостъ поймать. Пр³ятель мой опять расхохотался, къ величайшему моему удовольств³ю...

   Вернувшись къ цвѣтнику, мы застали еще тамъ Герасима Иваныча; онъ былъ не одинъ. На скамьѣ, противъ его колясочки, сидѣлъ ма³оръ Гольдманъ, по прозван³ю "командоръ", и разговаривалъ съ нимъ при помощи Савел³я. Оказывалось, что этотъ сумрачный господинъ очень благоволилъ къ Лубянскимъ, отцу и сыну, и каждый день приходилъ послѣ обѣда къ этому мѣсту, гдѣ зналъ, что найдетъ Герасима Ивановича. Разговоры его съ нимъ были не многосложны: онъ справлялся о здоровьѣ больнаго, потомъ говорилъ о погодѣ и жаловался на своего вахмистра; но больной привыкъ къ нему, и его бесѣда съ командоромъ доставляла Васѣ каждый день часа два свободныхъ. которыми онъ пользовался для одинокихъ прогулокъ "на вольной своей волюшкѣ". Онъ не любилъ и избѣгалъ встрѣчъ съ вѣчнымъ обществомъ гостей, безъ которыхъ Ѳома Богдановичъ не могъ обойтись ни единаго дня и которыхъ онъ, вѣчная суета, не способный самъ посидѣть ни минуты на одномъ мѣстѣ, повсюду таскалъ за собой и забалтывалъ до обморока, какъ насмѣшливо и презрительно выражался о немъ отецъ мой.

   Командоръ сидѣлъ на скамьѣ и съ какимъ-то ожесточен³емъ курилъ свою трубку.

   - Здравствуйте, ротмистръ, сказалъ ему Вася, подходя.

   - Не ротмистръ,- ма³оръ, поправилъ его тотъ.

   - Ахъ, да, вы произведены, я слышалъ,- поздравляю, молвилъ и я, здороваясь съ нимъ.

   - У-ѣз-жаетъ, проговорилъ Герасимъ Ивановичъ, глядя на сына.

   - Это очень жаль, сказалъ Вася:- папа будетъ скучать безъ васъ.

   - Я самъ... промычалъ ма³оръ, пуская клубъ дыма изъ-подъ усовъ.

   - И скоро ѣдете?

   - Давно пора, да вотъ... Онъ не договорилъ.

   - A вмѣсто васъ эскадрономъ будетъ командовать...

   Я также не договорилъ и покраснѣлъ: мнѣ внезапно представилось, что ма³оръ сейчасъ же спроситъ, откуда я это знаю, и что затѣмъ, уже "de fil en aiguille", всѣмъ сдѣлается извѣстнымъ, что я вчера подслушивалъ.

   Но ма³оръ прямо отвѣчалъ на то, что онъ почиталъ вопросомъ.

   - Штабъ-ротмистръ баронъ Фельзенъ.

   - Такъ онъ остается здѣсь? проговорилъ Вася, видимо избѣгая глядѣть на отца и на меня.

   "И зачѣмъ это вздумалось мнѣ напомнить"! упрекалъ я себя внутренно:- "развѣ я не понимаю, что не надо произносить имя этого человѣка предъ бѣднымъ Герасимомъ Ивановичемъ!..."

   - Да, отвѣчалъ Васѣ командоръ, и какъ бы съ злорадствомъ примолвилъ:- повозится недолго!...

   - A почему такъ? не могъ я удержаться спросить.

   - Въ гвард³ю вернутъ, угрюмо и нехотя пропустилъ онъ сквозь новое облако дыма.

   - Ну, и прекрасно, пусть отправляется отсюда скорѣе! воскликнулъ я и съ торжествомъ поглядѣлъ на Васю.

   - Прокатиться бы вамъ еще маленечко, Герасимъ Иванычъ? спросилъ въ то же время Савел³й и, не ожидая отвѣта, взялся за ручки. Колясочка двинулась, и Вася пошелъ вслѣдъ за нею.

   Длинный ма³оръ поднялся со скамьи.

   - Вы куда? спросилъ я его. Я былъ очень сконфуженъ и чувствовалъ, что мнѣ будетъ неловко съ Васей.

   Мы пошли съ командоромъ по направлен³ю дома.

   - Отчего это, скажите мнѣ, баронъ этотъ, Фельзенъ, спросилъ я его,- ходитъ въ красной фуражкѣ? Какая это форма?

   - Собственная, отвѣчалъ ма³оръ и, какъ видно, полагая, что сказалъ вещь очень забавную, принялся глухо и отрывисто смѣяться. Это было въ немъ такъ необыкновенно, что я поглядѣлъ на него, думая, что онъ не смѣется, а кашляетъ.

   - Онъ мнѣ не нравится! объявилъ я и самъ удивился, въ къ чему это сказалъ.

   - Кто это?

   - A вашъ баронъ.

   - Не мой, можете себѣ взять! фыркнулъ ма³оръ,- точь въ точь тетушка Фелисата Борисовна.

   - Онъ давно у васъ въ полку?

   - Четыре мѣсяца. На каждый изъ моихъ вопросовъ отвѣтъ ма³ора заставлялъ себя ждать невыносимо долго. Но я упорствовалъ.

   - Онъ изъ Петербурга переведенъ?

   - Съ Кавказа.

   - A что онъ тамъ дѣлалъ?

   - Разжалованъ былъ въ солдаты.

   - Въ солдаты!

   Мнѣ показалось это ужаснымъ.

   - Вѣдь солдатъ бьютъ! воскликнулъ я, съ отвращен³емъ думая, что такой "солдатъ" могъ полюбиться такой "волшебной красотѣ", какъ Любовь Петровна.

   - Бьютъ, хладнокровно отвѣчалъ тѣмъ временемъ командоръ.

   - Такъ вѣдь и его могли?...

   - Нѣтъ, дворяне не подлежатъ...

   Ма³оръ остановился посреди аллеи, вперивъ въ меня свои неподвижные круглые глаза.

   - Что это вамъ вздумалось? спросилъ онъ, вздергивая усы свои вверху, и вдругъ опять засмѣялся, но уже такъ, что можно было подумать, что онъ давится.

   - Какъ же онъ вдругъ опять сдѣлался штабъ-ротмистромъ?

   - За отлич³е въ экспедиц³и вернули чинъ по арм³и.

   - Такъ это правда, что онъ очень храбрый?

   - Должно-быть, отрѣзалъ командоръ.

   - Только онъ, кажется, очень много думаетъ о себѣ, за говорилъ я опять. Мнѣ страстно желалось, чтобы командоръ сказалъ что-нибудь дурное про Фельзена.

   - Извѣстно - гвардеецъ! сказалъ онъ только.

   - A развѣ гвардейцы всѣ так³е?

   - Аристократы,- не нашъ братъ, армейщина темная.

   Ма³оръ опять остановился, вытащилъ изъ кармана кисетъ съ табакомъ, набилъ трубку и принялся курить съ новымъ ожесточен³емъ.

   - Онъ вѣдь нѣмецъ? принялся я опять допрашивать.

   - Кто?

   - Да онъ же, этотъ баронъ.

   - Изъ Курлянд³и.

   - A вы откуда, ма³оръ?

   - Изъ Костромской губерн³и.

   - Такъ вы не нѣмецъ?

   - Такой же нѣмецъ, какъ вы жидъ, фыркнулъ онъ снова.

   - Я очень радъ этому, сказалъ я.

   - Чему вы рады?

   - Что вы не землякъ этому господину.

   - A чѣмъ онъ васъ обидѣлъ?

   Я ужасно сконфузился и разсердился на этого пучеглазаго верзилу.

   - Поздравляю васъ, если вы его любите! откололъ я ему "въ пику", какъ выражалась Настя, и замедлилъ шагомъ, чтобъ отстать и уйти отъ него.

   - Чего мнѣ его любить? отвѣчалъ онъ на ходу, не замѣчая моего маневра.- На то есть у него женск³й полъ, пробурчалъ онъ.

   Я его опять догналъ.

   - A женск³й полъ его очень любитъ, скажите? приставалъ я въ ма³ору.

   - Должно быть.

   - Почему же должно-быть? Вѣдь не каждаго же долженъ женск³й полъ любить?

   - Извѣстно, не каждаго. Вотъ меня онъ уже пересталъ любить, а васъ еще не начиналъ, отвѣчалъ ма³оръ, искоса смѣривъ меня взглядомъ.

   - Почему же надо непремѣнно, чтобъ его любили? приставалъ я.

   - Потому - все имѣетъ: изъ себя видный, воспитанъ, на всякихъ языкахъ объясняться можетъ, всякую штуку видалъ, тянулъ ма³оръ, пр³останавливаясь на каждомъ словѣ. - A главное - ловокъ, шельмецъ, заключилъ онъ, вытряхивая на руку золу изъ своей потухшей трубки.

   - И это по-вашему хорошо? воскликнулъ я съ негодован³емъ.

   - Что хорошо?

   - То, что онъ... "Не могу я однако сказать ему, что этотъ противный баронъ хочетъ свести съ ума мать Васи!" подумалъ я и замолчалъ.

   Ма³оръ пристально взглянулъ на меня и словно прочиталъ мысль мою на моемъ лицѣ.

   - И не то еще бываетъ, молодой человѣкъ,- ничего съ этимъ не подѣлаешь!... A вы съ сынкомъ-то подружились? спросилъ онъ.

   - Съ какимъ сынкомъ? спросилъ я_; въ свою очередь нарочно.

   - Ну, вотъ... съ Лубянскимъ?

   - Я его какъ брата люблю! воскликнулъ я.

   - Вона! ма³оръ усмѣхнулся.- A впрочемъ это къ чести вашей: мальчикъ достойнѣйш³й. A затѣмъ мое почтен³е!

   Онъ приподнялъ фуражку и исчезъ за калиткой сада за которою проходила дорога на село.

  

  

   Я остался одинъ, недовольный собою, недовольный и тѣмъ, какъ отзывался командоръ о "моемъ съ Васей врагѣ". Командоръ его самъ не любитъ, не скрываетъ этого, а между тѣмъ говоритъ, что женщины должны его любить, что онъ имѣетъ все, чтобъ имъ нравиться. "И ничего съ этимъ не подѣлаешь", говорилъ онъ.- Мать Васи, значитъ, должна, не можетъ его не полюбить, этого дерзкаго нѣмца, который смѣлъ мнѣ тогда прямо въ лицо сказать, что я самъ "влюбленъ" въ нее!... О, это ужасно!... Правду говорила вчера Анна Васильевна: она несчастная женщина! говорилъ я себѣ вздыхая, а онъ... Но тутъ же, во всемъ очарован³и своемъ, представилась мнѣ Любовь Петровна, такъ, какъ я видѣлъ ее два часа тому назадъ, проходящую по галлереѣ, въ бѣломъ платьѣ, съ букетомъ яркихъ розъ въ рукѣ... Нѣтъ счастливѣе его на свѣтѣ! подумалъ я и, опустивъ голову, пошелъ прямо по аллеѣ, безъ цѣли и съ какою-то разомъ охватившею меня тоской.

   Аллея привела меня къ террасѣ, а на террассѣ сидѣли всѣ: и она въ своемъ бѣломъ платьѣ и пунцовыхъ лентахъ, и Анна Васильевна съ мужемъ, и Галечка за самоваромъ, и Фельзенъ, и еще разные офицеры и дамы. Я такъ и обомлѣлъ.

   Миссъ Пинкъ увидѣла меня первая.

   - О, mister Boris, mister Boris! указывала она на меня, смѣясь.

   - A ходи-ко сюда, ходи!

   И Ѳома Богдановичъ кинулся ко мнѣ, чтобъ я не ушелъ.

   - Я и не знала, что вы здѣсь, сказала мнѣ, точно не видала меня утромъ, Галечка, когда отецъ ея чуть не за шиворотъ притащилъ меня въ столу, на которомъ она разливала чай.

   - A ты къ "губернаторшѣ" не заходилъ-съ почтен³емъ? съ хохотомъ говорилъ Ѳома Богдановичъ, щекоча меня подъ мышки.

   - Не удостоилъ, язвительно отвѣчала за меня Галечка.

   - Я все былъ съ Васей, пробормоталъ я въ извинен³е.

   - Et comment se porte, monsieur, mon file? обратилась ко мнѣ Любовь Петровна, обмакивая сухарикъ въ чашку, которую держала въ рукѣ.

   - Trèsbien, madame, отвѣчалъ я не совсѣмъ твердымъ голосомъ. Онъ гуляетъ въ саду....

   - Съ Герасимомъ Иванычемъ? договорила Анна Васильевна.

   - Cela s'entend! промолвилъ, взглянувъ на Любовь Петровну, Фельзенъ.

   "Тебѣ какое дѣло! онъ тысячу разъ лучше тебя!" едва удержался я крикнуть ему, такъ противенъ онъ былъ мнѣ въ своей красной фуражкѣ, съ своею нахальною улыбкой.

   - Vous disiez donc? кивнула ему Любовь Петровна, приглашая его продолжать прерванный моимъ появлен³емъ разсказъ.

   - Я ему и говорю, послушно началъ тотчасъ же Фельзенъ,- ничего изъ этого, любезный другъ, не выйдетъ. Отецъ ея никогда на это не согласится; онъ скорѣе лишитъ ея наслѣдства, а она слишкомъ умна, чтобы выйти безъ приданаго за человѣка, живущаго однимъ жалованьемъ. - Мнѣ ея приданаго не нужно, увѣрялъ онъ, а она на все будетъ согласна, я знаю, она меня любитъ. - Любитъ, пока дѣло не дойдетъ до жертвъ; повѣрь, я петербургскихъ барышень знаю!...

   - Онѣ тамъ не понимаютъ, что такое значитъ настоящее чувство! хихикнула и тотчасъ же затѣмъ вздохнула одна изъ бывшихъ тутъ - молодая, кругленькая и румянная барыня.- О, какъ вы правы! примолвила она, одобрительно взглянувъ на разсказчика.

   Онъ даже не повернулъ головы на ея одобрен³е и продолжалъ, постукивая своими шпорами:

   - Такъ и вышло. Онъ просилъ ея руки у отца,- тотъ отказалъ ему начисто и въ тотъ же день увезъ дочь въ Пятигорскъ. Онъ поскакалъ за ними. Было-ли тамъ у него съ ней свидан³е, и гдѣ, и какъ, и что сказала она ему - я не знаю. Я былъ уже въ то время въ Дагестанѣ. Но, къ сожалѣн³ю, по печальному исходу этой истор³и видно, что онъ не достигъ желаемаго. Въ экспедиц³и получаю письмо, въ которомъ между прочимъ говорилось, что Лучинцевъ, какъ я уже вамъ сказалъ, въ одно прекрасное утро застрѣлился...

   - Ну, а она что послѣ этого? съ тревогой спросила румяная дама. ~

   - A она послѣ этого, хладнокровно молвилъ Фельзенъ,- уѣхала съ отцомъ въ Петербургь и черезъ полгода, кажется, вышла за мужъ за князя Телепнева. Мнѣ писали на дняхъ, что она благополучно разрѣшилась третьимъ сынкомъ.

   - Безстыдница! воскликнула дама.

   - Ничего не безстыдница! отвѣчалъ онъ ей, все такъ же не глядя на нее. Бракъ княжны съ бѣднымъ Лучинцевымъ не принесъ бы счаст³я ни ему, ни ей.

   - Отчего это, отчего, докажите! горячилась румяная дама, зарумянившись еще сильнѣе отъ волнен³я и, надо полагать, отъ досады за то, что рѣшительно не глядѣлъ на нее, провинц³алку, этотъ курляндск³й баронъ, который такъ хорошо знаетъ петербургскихъ барышень.

   - A потому, доказывалъ курляндск³й баронъ,- что это былъ неровный бракъ, то, что справедливо называется une mésalliance.

   - Потому что она знатна и богата, уже кричала его собесѣдница,- а онъ только умный, честный и благородный; вы не допускаете, чтобы между ними могъ произойти союзъ сердецъ! Можетъ-быть это и такъ по вашимъ петербургскимъ понят³ямъ!...

   - Это по понят³ямъ всего думающаго м³ра такъ, возразилъ Фельзенъ,- только не въ томъ... Онъ видимо искалъ, какъ бы это ей сказать помягче, - не въ томъ, конечно, казенномъ смыслѣ, какой вы придаете моимъ словамъ. Здѣсь вопросъ не въ бѣдности и богатствѣ, знатности и незнатности, а въ томъ, что дѣйствительно полный союзъ сердецъ, какъ вы изволили прекрасно выразиться, не возможенъ тамъ, гдѣ нѣтъ между союзниками правильнаго созвуч³я, какъ въ музыкальномъ аккордѣ...

   - Это уже что-то туманно, колко замѣтила на это дама, приподнявъ свои полныя плечи.

   - Это всякому и не дается понять, сказалъ безцеремонно баронъ Фельзенъ, тотчасъ же впрочемъ любезно примолвилъ:- но я говорю съ умными женщинами, которыя, смѣю надѣяться, не откажутся понимать, онъ слегка наклонилъ голову по направлен³ю румяной дамы и тотчасъ же перевелъ глаза на Любовь Петровну, которая уныло слушала его, опершись прелестною головой на руку, и тихою улыбкой отвѣчала на его взглядъ.

   - Правильнаго созвуч³я, какъ я говорю,- продолжалъ онъ доказывать между тѣмъ,- не можетъ быть тамъ, гдѣ инструменты не настроены по одному камертону, а слѣдовательно чѣмъ менѣе будетъ равенства въ услов³яхъ, представляемыхъ каждымъ изъ соединяющихся, тѣмъ натуральнѣе слѣдуетъ ожидать, что аккордъ, производимый ими, будетъ нестерпимо фальшивъ. Вообразите себѣ, напримѣръ, дѣвушку хорошаго общества, вышедшую замужъ за русскаго купца-бородача...

   - Но вашъ Лучинцевъ, сами вы разсказывали, былъ человѣкъ съ образован³емъ, а не кацапъ, какъ называютъ у насъ вашихъ бородачей, возражала румяная барыня, прищуривая глазки, съ очевиднымъ намѣрен³емъ изобразить на своемъ лицѣ, что она дѣйствительно умная женщина.

   - Да, но все же это не былъ мужъ для княжны Китти. Начиная уже съ того, что онъ былъ человѣкъ средней руки, воспитанный первоначально на скудныя средства, одолженный всѣмъ, до чего онъ дошелъ, одному себѣ...

   - И вы это ему въ упрекъ ставите? Прелестно! воскликнула дама.

   - Я ставлю ему это въ величайшую похвалу, еще спокойнѣе отвѣчалъ ей Фельзенъ,- и за это справедливая судьба наградила его по достоинству. Тридцати съ чѣмъ-то лѣтъ онъ уже былъ давно полковникомъ генеральнаго штаба, съ Георг³емъ, на отличномъ счету на Кавказѣ и въ Петербургѣ; ему несомнѣнно предстояла блестящая карьера.

   - Такъ, позволь тебя спросить, однако, баронъ, вмѣшался въ разговоръ одинъ изъ офицеровъ, однополчанъ его,- чѣмъ былъ парт³я Лучинцевъ для этой княжны?

   - A тѣмъ, любезный Трухачевъ, съ снисходительною улыбкой и легкимъ движен³емъ плеча отвѣчалъ ему тотъ,- что есть, какъ тебѣ извѣстно, городъ Петербургъ, а въ немъ, какъ вездѣ въ большихъ городахъ, извѣстное число лицъ, составляющихъ такъ-называемый свѣтъ, общество, le monde,- называй какъ хочешь,- и что этотъ мондъ имѣетъ свои, произвольные и своеобразные, законы, которыхъ мы съ тобой не передѣлаемъ. Въ силу этихъ законовъ, которые я, вмѣстѣ съ тобою, готовъ сейчасъ же назвать безсмысленными, безправыми, безнравственными, все, что хочешъ, но которымъ тѣмъ не менѣе всѣ подчиняются,- служебное положен³е Лучинцева, дослужись онъ хоть до военнаго министра, не давало бы ему еще права почитать себя своимъ въ томъ кругу, къ которому княжна Китти принадлежала съ дѣтства. Введенный въ него своею женой, онъ долго былъ бы тамъ на положен³и

  

   Беззаконной кометы

   Среди разчисленныхъ свѣтилъ,

  

   какъ сказалъ Лермонтовъ.

   - Пушкинъ, скромно поправилъ кто-то изъ офицеровъ.

   - Все равно; я такъ часто слышалъ эти стихи отъ самого Лермонтова, что думалъ они его. При такихъ услов³яхъ Лучинцеву, а слѣдовательно за него и женѣ его пришлось бы на первыхъ порахъ выдержать отъ этихъ "свѣтилъ" такъ много разныхъ, болѣе или менѣе чувствительныхъ, уколовъ и оскорбленьицъ, что это одно