Маркевич Болеслав Михайлович - Забытый вопрос

  

   Полное собран³е сочинен³й Б. М. Маркевича. Томъ второй.

   С.-Петербургъ. Типограф³я (бывшая) А. М. Котомина, Фонтанка, д. No 93. 1885.

   OCR Бычков М. Н.

  

  

  

  

   Отъ нашей деревни до Богдановскаго считалось верстъ десять шляхомъ, а проселкомъ, черезъ лѣсъ, и половины того не было. Въ счастливые дни, когда мнѣ удавалось отбыть урокъ на славу (надо было для этого отхватить наизусть страницъ восемь изъ курса французской литературы Вильмена), въ эти дни, часу въ седьмомъ послѣ обѣда почтенный наставникъ мой, m-r Керети, провансалецъ и поэтъ романтической школы (de l'école d'Hernam et des Orientales, какъ выражался онъ самъ), притомъ охотникъ страстный, но злополучный, выходилъ на крыльцо съ охотничьей фуражкой на головѣ, ружьемъ въ рукѣ и ягдташемъ черезъ плечо. За нимъ вылетала красивая собака его Сильва, лягавая польской породы, и съ радостнымъ визгомъ кидалась мнѣ на грудь.

   - Qui m'aime, me suive! восклицалъ торжественно Керети, но и до этого Сильва, братъ Лева и я бѣжали взапуски къ оградѣ.

   - Вести себя хорошо, дѣти, смотрите! раздавался съ балкона голосъ матушки.

   - Галечку поцѣлуй, Лева, кричала изъ-за плеча ея сестра Настя.

   Досадно мнѣ было всегда на Настю за эти слова, хотя я очень хорошо зналъ, что еслибъ она поручила не Левѣ, а мнѣ поцѣловать Галечку, я бы непремѣнно сталъ алѣе тѣхъ маковъ, что цвѣли подъ ея окномъ.

   Не останавливаясь, добѣгали мы до лѣса и видались, едва дыша, въ его высокую и зеленую траву. Какъ свѣжо, какъ привольно было тамъ въ палящ³е дни нашего украинскаго лѣта! Всю жизнь, кажется, пролежалъ бы въ этой пахучей травѣ, да глядѣлъ бы въ небо сквозь темные листья дубовъ, да слушалъ бы, какъ гомонитъ лѣсъ всѣми голосами своими: трещитъ кузнечикъ, шепчутъ листы, кудкудахтаетъ перепелъ; незримая, въ самой чащѣ, тоскливо кукуетъ зозуля. Солнце заходитъ... Ахъ, да гдѣ тѣ слова, которыми я могъ бы сказать, какъ хорошо было въ нашемъ лѣсу въ эти вечерн³е часы...

   Но вотъ вблизи раздается выстрѣлъ и затѣмъ знакомый голосъ:

   - Je l'ai manqué, malédiction! восклицаетъ съ досадой почтенный нашъ наставникъ.

   Увы! та же истор³я повторяется съ нимъ ровно каждый разъ, какъ вздумается ему стрѣлять. Досада его тотчасъ же обращается на добродушную Сильву, которая, услыхавъ выстрѣлъ, кинулась со всѣхъ ногъ, съ поджатымъ хвостомъ, въ совершенно противоположную сторону.

   - Malédiction! восклицаетъ еще разъ Керети и бѣжитъ на нее съ поднятымъ ружьемъ.

   Напрасно - Сильвы и слѣдъ простылъ. Лева прыгаетъ въ восторгѣ. Онъ радъ всякой неудачѣ m-r Керети, котораго страшно боится...

   Въ лѣсу все темнѣе и прохладнѣе; его уже начинаютъ облекать вечерн³я тѣни. Просѣка повернула вправо. По извилистой и крутой тропинкѣ спускаемся мы въ Холодную-Балку, довольно глубок³й оврагъ, на днѣ котораго шумитъ и пѣнится быстрый ручей, падая съ обрыва на камни. По обоимъ берегамъ его навалено по грудѣ щебня, а на нихъ лежитъ мостомъ свѣже-срубленный кленъ; поблеклые его листья печальными, слипшимися гроздями купаются въ водѣ.

   - Attention! кричитъ Керети, но мы уже прыгаемъ на деревѣ, весело чувствуя, какъ оно гнется и скрипитъ подъ нашими ногами.

   За ручьемъ начинаются владѣн³я Ѳомы Богдановича Галагая. Еще минутъ десять ходьбы,- и изъ-за опушки рѣдѣющаго лѣса выглянуло и само Богдановское, во всей тихой прелести украинскаго вида. Направо широко-разметавшееся село подъ тѣнью яблонь и черешень. Налѣво, на пригоркѣ, господское строен³е съ обширнымъ садомъ, окаймленнымъ высокими тополями. За садомъ синѣетъ широкое озеро, пропадая вдали. Между усадьбой и селомъ большая каменная церковь съ зеленымъ куполомъ, а надъ нимъ серебряный крестъ, весь облитый прощальнымъ свѣтомъ заходящаго солнца.

   Мы уже близко. Я начинаю чувствовать какую-то пр³ятно щекочущую истому; сердце бьется шибче, не то отъ ходьбы, не то отъ ожидан³я. Мы подходимъ къ плетню, которымъ обнесенъ садъ и изъ-за котораго въ одномъ мѣстѣ торчитъ что-то въ родѣ скамейки, взбираемся на нее, перекидываемъ ногу черезъ плетень на другую оконечность ея, причемъ Керети ворчитъ что-то про себя о варварскомъ краѣ, гдѣ и калитокъ не умѣютъ устроить, и спускаемся въ садъ.

   - Ау! кричитъ Лева.

   - Ау! отвѣчаетъ ему голосъ изъ ближней аллеи.

   А, чай вѣрно поданъ въ бесѣдкѣ. И точно: Ѳома Богдановичъ узналъ насъ. Изъ довольно обширной тесовой бесѣдки, на фронтонѣ которой вычурными кармазиноваго цвѣта буквами по бѣлому фону начертана надпись: Монрепо, храмъ отдохновен³я, выходитъ маленьк³й, толстый и лысый человѣчекъ. похож³й на ходячую дыню. и, протягивая въ намъ коротеньк³я руки, колеблется отъ смѣха и кричитъ: "Здорово, здорово, мусья французики!" Ѳома Богдановичъ насъ иначе не называетъ. A за нимъ показалась добрая Анна Васильевна, и ея кротк³е глаза улыбаются такъ привѣтно; она видимо такъ рада намъ, что Лева и я, вмѣсто того, чтобы подойти въ ручкѣ, какъ приличествовало бы благовоспитаннымъ дѣтяхъ, кидаемся въ ней просто и оба разомъ на шею. Но глаза мои уже ищутъ Галечку. Она тутъ, въ бесѣдкѣ, за столомъ, уставленнымъ чашками и тарелками, полными плодовъ. Она поднялась было на встрѣчу намъ, но я слышу, какъ гувернантка ея, miss Пинкъ,- говоритъ ей довольно громко: "For boys? Sit down!" И она сѣла, послушная и приличная какъ всегда, скромно опустивъ глаза и слегка закусивъ нижнюю губу. Хоть бы посмотрѣла на меня! думаю я, и мнѣ кажется, что мнѣ непремѣнно въ эту минуту надо быть печальнымъ, а между тѣмъ, какъ нарочно, на душѣ у меня не печаль, а напротивъ, такъ легко, такъ весело! Лева, съ своей стороны, къ неописанному удовольств³ю великаго пр³ятеля своего, Ѳомы Богдановича, дурачится въ волю, безъ помѣхи. Керети не занимается имъ. Онъ присосѣдился къ чопорной и кругленькой миссъ Пинкъ и, по обыкновен³ю своему, начинаетъ дразнить ее. Англичанка краснѣетъ и сердится, и нашъ наставникъ, достигнувъ своей цѣли, самодовольно улыбается и продолжаетъ уже тише свой, испещренный романтическими фразами и каламбурами, французск³й разговоръ, котораго на половину не понимаетъ миссъ Пинкъ.

   A между тѣмъ Ѳома Богдановичъ, поднявшись на цыпочки и ухвативши за воротъ дворецкаго своего, Богуна, шепчетъ ему что-то на ухо. Богунъ, рослый и усатый казакъ, въ широчайшихъ шароварахъ и зеленомъ жупанѣ, шитомъ желтыми шерстяными шнурами, выслушиваетъ, низко нагнувши голову и добродушно моргая глазами, это таинственное приказан³е и затѣмъ скрывается. Ѳома Богдановичъ, потирая руки, ходитъ за нашими стульями, поддразниваетъ Леву, щекочетъ по затылку то дочь, то меня, всѣхъ потчуетъ и суетится и хохочетъ пуще всѣхъ.

   Время идетъ. Въ померкшей вышинѣ уже зажглись и мигаютъ звѣзды. Изъ-за тополей выплыла луна и потекла по чистому небу. Блѣдно-золотистый свѣтъ ея мягко играетъ на волосахъ Галечки, озаряетъ ея тонк³й, нѣжный профиль, и, глядя на нее, мнѣ вспоминается сказка,- дядька мой Максимычъ на нихъ большой мастеръ,- о распрекрасной царевнѣ, что въ высокомъ терему сидитъ, пригорюнившись, у окна косящата, съ огненною звѣздой среди самаго лба.

   Вдругъ, среди общей тишины, раздаются звуки. Поютъ, поютъ дивную украинскую пѣсню. Свѣж³й дѣтск³й голосъ, свѣтлый и звенящ³й какъ стекло, зачинаетъ:

  

   Сыдыть голубь на берези, голубка на вышни;

   Скажи мини, сердце мое, що маешь на мысли!

   Якъ не хочишь, м³й мыленьк³й, дружиною бути,

   То дай мини таке зилья, щобъ тебе забуты!

  

   A за нимъ густые и мягк³е, какъ бархатъ, голоса принимаютъ тихимъ хоромъ:

  

   Буду пыты черезъ сылу и крапли не впущу;

   Тоди тебе я забуду, якъ очы заплющу.

  

   Это пѣвч³е Ѳомы Богдановича, собранные Богудомъ въ большой аллеѣ. Объ этомъ-то такъ таинственно шепталъ да ухо своему дворецкому, вися на его воротѣ, Ѳома Богдановичъ.

   - Согласно спиваютъ, бисовы дѣти! говоритъ онъ по-малоросс³йски, отъ избытка чувствъ; вся круглая фигурка его с³яетъ торжествомъ.- A что, Гануся, каковъ голосъ у Онисыма сынка? спрашиваетъ онъ, подходя въ женѣ,- сегодня въ первый разъ поетъ!

   Но Анна Васильевна не отвѣчаетъ. Она только годовой качнула и вся ушла въ свое кресло. Ѳома Богдановичъ очень доволенъ впечатлѣн³емъ, произведеннымъ на жену пѣвчими; онъ проводитъ рукой по ея волосамъ. Анна Васильевна не измѣнила положен³я, только рука ея тихо ловитъ руку мужа и подноситъ ее къ губамъ.

   A хоръ поетъ между тѣмъ:

  

   Любилыся, кохалыся, якъ голубкы въ пари,

   A топера розыйшлыся якъ чорн³и хмары.

  

   И льется пѣсня за пѣсней въ невозмутимой ясности лѣтняго вечера. A деревья чуть-чуть трепещутъ: зашепчутъ верхушки тополей подъ набѣгающимъ вѣтеркомъ и опять смолкнутъ... Боже мой! гдѣ оно, гдѣ это счастливое время?...

   - Господа, пора домой! говоритъ Керети, показавшись на порогѣ бесѣдки.

   - Погодите, погодите! восклицаетъ торопливо Ѳома Богдановичъ, - сейчасъ Чайку споютъ, безъ Чайки я васъ не пущу.

   Но наставникъ нашъ неумолимъ, и, не дождавшись Чайки, мы идемъ, сопровождаемые всѣмъ семействомъ Галагаевъ, ко двору, гдѣ ждетъ присланная за нами бричка. Прощаемся.

   - Скажите маменькѣ, чтобы въ воскресенье непремѣнно привозила васъ, говоритъ Анна Васильевна, осѣняя насъ крестомъ на благополучный путь.

   - Настя приказала поцѣловать тебя, Галечка! восклицаетъ вдругъ Лева. Ему только теперь вспомнилось поручен³е сестры.

   - Такъ на же и ей отвези, отвѣчаетъ Галечка и цѣлуетъ его въ лобъ. - Прощайте, Боренька, обращается она затѣмъ ко мнѣ и низко присѣдаетъ. "Какая она лукавая", думаю я,- "счастливецъ Лева!"

   A счастливецъ Лева и не догадывается о своемъ счаст³и; онъ заснулъ какъ убитый, едва прикоснулась голова его къ подушкѣ брички. Правда ему всего двѣнадцатый годъ, а мнѣ уже минуло пятнадцать!

   Тронулись. Бодрою рысью бѣгутъ наши кони по гладкой дорогѣ, вьющейся лентой среди безконечныхъ полей. Свѣж³й вѣтерокъ вѣетъ въ лицо. Тихо зблется, куда не взглянешь, уже высок³й, тяжелѣющ³й колосъ. Темное облако набѣжало на мѣсяцъ. Впереди загорѣлся огонекъ: это чумаки заночевали въ степу и варятъ ужинъ. Мы быстро проѣзжаемъ мимо ихъ: я едва успѣваю замѣтить два загорѣлыя лица въ бараньихъ шапкахъ, надвинутыхъ на самыя брови, съ люльками въ зубахъ, костлявую руку, протянутую къ котелку, широкую голову вола и колесо телѣги, ярко освѣщенныя пламенемъ. А тамъ потянулися опять несчетныя волны колосьевъ и будто совершаютъ какое-то чудное таинство: такъ молчаливо и важно изгибаются они надъ землею. Подымешь голову,- а тамъ еще многочисленнѣе и таинственнѣе, и несчетнѣе колосьевъ, все новыя и новыя звѣзды будто льются изъ темной глубины неба. "Максимычъ", думаю я, "до сихъ поръ увѣренъ, что звѣзды - это все праведныя души, смотрящ³я на землю. A неужели на родинѣ Керети лучше, чѣмъ у насъ?" спрашиваю себя, глядя на моего гувернера, уснувшаго рядомъ съ Левой,- "онъ съ такимъ восторгомъ говоритъ о ней? Нѣтъ, не можетъ быть, не повѣрю, чтобъ было гдѣ-нибудь лучше, чѣмъ у насъ! Вотъ какъ поютъ Богдановск³е пѣвч³е:

  

   Да не будетъ крашче нашей Украини!

  

   "Да не будетъ крашче"... повторяю я, обнимая за шею друга моего, Сильву, лежащую подлѣ меня на передней скамейкѣ брички (она догнала насъ уже въ Богдановскомъ), и укладываясь головой на ея спинѣ. A кони мчатся все такъ же быстро, такъ же звучно грохочутъ колеса... Но нѣтъ, это уже не грохотъ колесъ, это иные звуки: мнѣ чудится, точно все поетъ кругомъ меня,- и безграничное поле, колыхаясь подъ вѣтромъ, и старый лѣсъ нашъ съ его темными дубами, и ручей, прыгающ³й по камнямъ оврага, и всѣ они хоромъ поютъ:

  

   Да не будетъ крашче нашей Украини!

  

   "Сидыть голубь на берези, голубка на вышни", начинаетъ вдругъ нѣжный дѣвич³й голосъ. Это голосъ Галечки! Да, точно, это она, въ вѣнкѣ изъ колосьевъ, а среди ихъ невыносимымъ блескомъ горитъ самая яркая звѣзда неба...

   - Какъ вы запоздали! слышу я сквозь сонъ. Открываю глаза и снова быстро зажмуриваю ихъ. Изъ окна бьетъ прямо въ бричку ослѣпившая меня полоса свѣта,- вотъ она, Галечкина звѣзда. Мы дома, сама матушка стоитъ на крыльцѣ.

   - Я давно васъ жду, говоритъ она, цѣлуя насъ,- мнѣ уже Богъ знаетъ что вздумалось. Керети отвѣчаетъ, что она совершенно напрасно тревожила себя: она-молъ вѣрно позабыла, что онъ былъ съ нами. Соннаго Леву уносятъ на рукахъ въ дѣтскую. Я сакъ едва держусь на ногахъ, едва въ силахъ пожелать доброй ночи матушкѣ и тетушкѣ Фелисатѣ Борисовнѣ, батюшкиной сестрѣ, которая, въ огромномъ тюлевомъ чепцѣ набоку, сидитъ въ гостиной, за вѣчнымъ гранпасьянсомъ. Она, по милому обыкновен³ю своему, посылаетъ мнѣ на сонъ грядущ³й какое-то вислое замѣчан³е, но на этотъ разъ я не въ состоян³и отвѣчать ей. Въ дверяхъ показался Максимычъ, съ шандаломъ въ рукѣ. Какъ сквозь туманъ, вижу я предъ собой зеленыя, мѣстами облупивш³яся стѣны моей низенькой спальни, съ прадѣдовскимъ портретомъ надъ шкафомъ и постоянно отвореннымъ окномъ, въ которое дерзко врывается вѣтвь растущей подъ нимъ липы. Липа цвѣтетъ. Вся комната полна ея благоухан³емъ. Какъ вкусно глядитъ, изъ-подъ бѣлаго какъ снѣгъ канифаснаго одѣяла, подушка, взбитая заботливою рукой Максимыча! Какъ скоро и сладко засыпаю я, как³е золотые сны снятся мнѣ опять!...

   Блаженные дни, свѣтлыя зори жизни, спасибо вамъ!

  

  

   Въ день рожден³я Анны Васильевны, 18-го мая, которое приходилось въ этомъ году на воскресенье, положено било у насъ ѣхать въ Богдановское всѣмъ кагаломъ, какъ выражался батюшка своимъ насмѣшливымъ, нѣсколько презрительнымъ языкомъ. Но самъ онъ наканунѣ уѣхалъ подъ какимъ-то предлогомъ въ городъ. Скажу здѣсь мимоходомъ, что онъ не любилъ деревенской жизни, смѣялся надъ провинц³альнымъ бытомъ и вѣчно скучалъ по столицамъ, въ которыхъ прожилъ лучш³е свои годы и откуда заставили его уѣхать разстроенныя его дѣла. Въ Тихихъ-Водахъ (такъ называлась наша деревня,) онъ проводилъ все утро въ своемъ кабинетѣ, за чтен³емъ иностранныхъ журналовъ, которые выписывалъ во множествѣ, а по вечерамъ ходилъ по залѣ, заложивши руки за спину, не говоря ни съ кѣмъ по цѣлымъ часамъ. Не разъ замѣчалъ я слезы въ главахъ матушки, когда высок³й, красивый и вѣчно разодѣтый, какъ на званый вечеръ, отецъ мой начиналъ свою молчаливую прогулку, съ выражен³емъ неодолимой тоски на лицѣ. Сосѣдей онъ не посѣщалъ вовсе, да и они къ намъ мало ѣзжали. Быть-можетъ, ихъ озадачивало до чрезмѣрности учтивое обращен³е съ ними батюшки, или догадывались они, что подъ его холодною и разсѣянною наружностью скрывался необыкновенный даръ подмѣчать въ каждомъ человѣкѣ его слабую или смѣшную сторону и что никто лучше его не умѣлъ иной разъ выставлять ихъ въ каррикатурѣ, часто однимъ словомъ, движен³емъ, подмигиван³емъ глаза. Надъ Ѳомой Богдановичемъ въ особенности, съ его пѣвчими и пирами, отецъ мой трунилъ постоянно и безпощадно, къ большой досадѣ матушки, очень любившей все семейство Галагаевъ.

   Тетушка Фелисата Борисовна также не поѣхала съ нами. Ночью разразилась довольно сильная гроза, и отъ испуга у нея схватило подъ ложечкой. Всю ночь шныряли по дому ея горничныя, со снадобьями, припарками и кувшинами съ кипяткомъ. Матушка провозилась съ нею до самаго утра, но, какъ ни убѣждала ее, тетушка рѣшительно объявила, что "ни за как³я коврижки" не тронется изъ Тихихъ-Водъ.

   Мы отправились съ maman и сестрой. Керети уѣхалъ еще наканунѣ - давать французск³й урокъ Галечкѣ. Какъ ни спѣшили, но обѣдня началась уже давно, когда мы пр³ѣхали въ Богдановское. За церковною оградой стояло множество экипажей всѣхъ родовъ и видовъ - отъ высокой, разукрашенной гербами, кареты, шестеркой, принадлежавшей генералу Рындину, командовавшему въ нашихъ странахъ кавалер³йскою дивиз³ей, и до скромной чертопхайки уѣзднаго засѣдателя. На паперти, подъ ракитами, окружавшими церковь, толпился народъ. Весело мелькали, при ослѣпительномъ свѣтѣ солнца, бѣлыя свитки крестьянъ, въ перемежку съ красными куртками гусаровъ, стоявшихъ на квартирахъ въ Богдановскомъ, червоныя ленты, барвиночки да маки на черныхъ волосахъ дивчатъ. Кое-какъ, боковыми дверями, протѣснились мы въ церковь. Она была полна молельщиковъ, какъ въ самые больш³е праздники; все сосѣдство сочло долгомъ пр³ѣхать поздравить Анну Васильевну. На почетномъ мѣстѣ у праваго клироса, выставляя впередъ широкую и выпуклую грудь, всю залитую орденами, стоялъ генералъ Рындинъ, плечистый и здоровый старикъ, съ густыми бровями и усами, рѣзво отдѣлявшимися своимъ чернымъ цвѣтомъ отъ совершенно сѣдой головы, и подлѣ него, въ синемъ фракѣ и нанковыхъ панталонахъ, Ѳома Богдановичъ, весь млѣющ³й отъ ожидан³я. Хоръ готовился къ концерту. Тихо колебалась за золотою рѣшеткой царскихъ дверей только что задернутая алая завѣса. Голубоватою струйкою тянулся дымъ ладана въ растворенному окну, по косому и трепетному столбу свѣта. Подъ высокимъ куполомъ перелетали ласточки. Пѣвч³е, въ новыхъ синихъ кафтанахъ съ золотымъ позументомъ, тѣснились вокругъ регента, Богуна, точно тонк³я лозы вокругъ столѣтняго дуба. Ѳома Богдановичъ не отрывалъ отъ нихъ глазъ; крупныя капли пота текли по его лоснящимся щекамъ; онъ затаилъ дыхан³е, онъ приросъ на мѣстѣ. Но вотъ Богунъ опустилъ руку,- раздались таинственныя слова молитвы, и каждая черта добраго помѣщика зас³яла восторгомъ; онъ поднялъ голову, сложилъ свои коротеньк³я ручки на кругленькомъ животѣ,- видно было, что онъ тихо подпѣвалъ за хоромъ: Хвалите Бога во святыхъ его! "Вотъ бы теперь взглянулъ на него батюшка", подумалъ я, "сказалъ-ли бы онъ опять, что Ѳона Богдановичъ такъ же смыслитъ въ пѣн³и, какъ поросенокъ въ апельсинахъ." Въ эту минуту, кажется, нѣтъ на свѣтѣ человѣка счастливѣе его! Да и точно: серебряный голосъ Онисима сынка забиралъ за самую душу. Анна Васильевна, которую я только теперь отыскалъ глазами на ея обычномъ мѣстѣ, къ самомъ темномъ углу церкви, утирала глаза платкомъ. Барыни громко вздыхали. Самъ генералъ Рындинъ казался, тронутымъ и осѣнялъ себя крестомъ такъ старательно, будто намѣревался припечатать пальцы свои къ тѣлу. Пока матушка съ Левой и Настей тихонько пробирались въ сторону Анны Васильевны, я остановился у дверей, но, окинувъ глазами молельщиковъ, признаюсь, въ стыду моему, мнѣ стало уже не до молитвы. Отовсюду кивали мнѣ пр³ятельск³я головы, подмигивали улыбающ³еся глаза, да украдкой подымались и слагались руки въ как³е-то таинственные и разнообразные знаки, смыслъ которыхъ впрочемъ былъ у всѣхъ одинъ и тотъ же: а дай вотъ только обѣднѣ отойти, нагуляемся въ волю! Всѣ они были тутъ, товарищи наша и сверстники, обычные посѣтители гостепр³имнаго и веселаго Богдановскаго. И Саша Рындинъ, нашъ главный предводитель, смотрѣвш³й смѣло своими свѣтлыми глазами, ловко стянутый въ пажеск³й мундиръ,- диковинку въ нашихъ странахъ. И Петя Золоторенко, по прозванью бутузъ, выучивш³й насъ стрѣлять картофелемъ изъ камышевыхъ трубочекъ. И Николай Жабинъ, котораго мы называли "донскою жабой", потому что онъ очень любилъ читать изъ Озерова трагед³и:

  

   Росс³йск³е князья, бояре, воеводы,

   Пришедш³е чрезъ Донъ отыскивать свободы...

  

   причемъ немилосердно трещалъ буквой р, а слово "Донъ" произносилъ какъ бы изъ пустой бочки. И маленьк³й Опицк³й промелькнулъ въ толпѣ, лихой, бѣдовый мальчикъ, который, бывало, взлѣзетъ на самую высокую верхушку тополя, обойметъ его ногами, а руки и туловище откинетъ назадъ и кричитъ оттуда пугачомъ. Но кто же это между ними совершенно незнакомый мнѣ мальчикъ? Я его никогда до этихъ поръ же видалъ въ Богдановскомъ, да и никто изъ нашихъ, повидимому, не зналъ, кто онъ, потому что всѣ они, очевидно, глядѣли на него съ тѣмъ же любопытствомъ, какъ и я самъ. Онъ былъ высокъ и тонокъ и на видъ однихъ лѣтъ со мною, но больш³е темно-син³е глаза его поразили меня своимъ выражен³емъ, глубокимъ и не дѣтскимъ. Веснушки слегка покрывали его блѣдныя щеки. Длинные, пепельнаго цвѣта волосы вились большими кудрями, въ безпорядкѣ, очень красивомъ на взглядъ. Во всей его наружности вообще было что-то свободное и изящное, чего я не умѣлъ объяснить себѣ тогда, но что рѣзко отличало его отъ всѣхъ насъ. Онъ понравился мнѣ съ перваго раза. "Однако кто же это можетъ-быть?" спрашивалъ я себя, между тѣмъ какъ глаза незнакомаго мальчика, вызванные вѣроятно моимъ упорнымъ взглядомъ, поднялись на меня съ какою-то застѣнчивою гордостью, какъ бы говоря: "я не привыкъ, чтобы на меня такъ смотрѣли!" Я тотчасъ же отвернулся, чувствуя, что вы за что не хотѣлъ бы показаться ему дерзкимъ. Когда я рѣшился, черезъ нѣсколько времени, снова взглянуть на него, онъ уже отошелъ въ сторону, а на его мѣстѣ стояла высокая молодая дама, также совершенно мнѣ незнакомая,- и отъ вся я уже былъ не въ силахъ оторвать глазъ. Дама была необыкновенно красива. Я по крайней мѣрѣ до тѣхъ поръ не встрѣчалъ такого лица, не подозрѣвалъ подобной красоты. Еще наканунѣ мнѣ казалось, что краше Галечки Галагай нельзя себѣ ничего представить; еще наканунѣ, заучивая въ саду французск³й урокъ, я занимался, въ честь ея, сочинен³емъ русскаго стихотворен³я, въ которомъ, между прочимъ, была слѣдующая, помню, прелестная строфа:

  

   Плѣняешь ты воображенье

   И милой скромностью движенья,

   И блескомъ темненькихъ очей,

   Вселяющихъ къ тебѣ почтенье

   И привлекающихъ людей...

  

   и остальное въ томъ же родѣ...

   И Боже мой! какъ предъ этою новою, с³яющею красотой показалась мнѣ жалка и ничтожна Галечка! Она стояла тутъ же, подлѣ матери,- въ своемъ коротенькомъ платьѣ, съ своимъ длиннымъ, смуглымъ личикомъ. Какъ худа и нескладна показалась она мнѣ! "У нея руки точно веретена!" сказалъ я себѣ, презрительно и мелькомъ взглянувъ на нее. И, безсовѣстно забывая предметъ моего недавняго обожан³я, я принялся снова жадно вглядываться въ незнакомую красавицу. "Не сестра-ли она тому мальчику, что стоялъ тамъ передъ ней",думалъ я; "она на него похожа." Так³е же, какъ и у него, густые и бѣлокурые волосы выбивались такъ же небрежно изъ-подъ ея голубой, очень открытой шляпки. Очеркъ и цвѣтъ ея глазъ напоминали его глаза. Но выражен³е этихъ глазъ, надъ которыми близко сходились двѣ тонк³я дуги бровей, гораздо темнѣе волосъ; но ея почти прозрачныя, подвижныя ноздри,- какъ вишни алыя, и полныя губы, изъ-подъ которыхъ, бѣлѣй березовой коры, сверкали маленьк³е и ровные зубы,- все это не походило на строгое и задумчивое выражен³е лица ея молодаго брата; все это какъ будто манило въ себѣ и дразнило въ то же время и дышало неотразимымъ и невѣдомымъ мнѣ до этого очарован³емъ. Она стояла, опершись спиной о стѣну, съ легкимъ наклономъ всего тѣла впередъ. Круглое очертан³е ея плечъ обрисовывалось изъ-подъ бѣлой шали, въ которую она куталась какъ бы отъ холода. "Еслибъ я стоялъ подлѣ нея," подумалъ я, "я бы досмотрѣлъ ей прямо въ глаза и сказалъ бы ей: "Mon Dieu, madame, comme vous êtes jolie!" И отъ этой мысли я вдругъ, не знаю почему, застыдился, покраснѣлъ и опустилъ глаза. Но что это значитъ? Красавица глядитъ въ мою сторону, головка ея слегка наклонилась,- она кланяется, она мнѣ кланяется? Сердце у меня забилось. Я отвѣчалъ ей глубокимъ поклономъ, чуть-ли даже ногой не шаркнулъ. На этотъ разъ дама взглянула на меня съ видимымъ неудоумѣн³емъ, кивнула мнѣ головой и какъ-то странно улыбнулась. Вся кровь прилила мнѣ въ голову: я чувствовалъ, что краснѣю по самые глаза, краснѣю до слезъ. Я быстро отвернулся. Подлѣ меня стоялъ. вѣроятно только-что вошедш³й въ церковь, молодой и статный гусарск³й офицеръ въ мундирѣ, шитомъ серебряными колечками по воротнику, съ большимъ хохломъ, взбитымъ на правый бокъ, и тщательно закрученными усами. Онъ смотрѣлъ въ сторону бѣлокурой дамы и улыбался, какъ бы отвѣчая ея улыбкѣ. Я понялъ,- они были знакомы, она ему кланялась, они улыбались сообща моему глупому поклону! Невыразимая досада овладѣла мною, и, сверкая глазами, я взглянулъ прямо въ лица офицеру. Офицеръ посмотрѣлъ на меня вскользь и, прислонясь плечомъ къ косяку двери, подлѣ которой стоялъ, повернулся лицомъ къ иконостасу. Онъ, видимо, даже и не замѣтилъ моего вызывающаго взгляда. Вся моя смѣлость разлетѣлась въ прахъ въ одно мгновен³е. "Я для него мальчишка, козявка. которую онъ даже не замѣчаетъ!" - подумалъ я, и въ первый разъ въ жизни обидное чувство унижен³я и собственной немощи болѣзненно заныло во мнѣ. Я упалъ духомъ сразу. Съ какимъ кислымъ и унылымъ выражен³емъ глядѣлъ я теперь на моего врага (такъ успѣлъ я уже окрестить офицера), и на прекрасную даму! Она не смотрѣла болѣе въ нашу сторону, но что-то говорило мнѣ, что она не теряетъ изъ виду моего сосѣда. Съ своей стороны, гусаръ, казалось, благоговѣйно слѣдилъ за службой, хотя и не крестился, что меня нѣсколько удивляло, но я видѣлъ, что ни малѣйшее движен³е красавицы не ускользало отъ него. Его глаза то-и-дѣло сверкали какимъ-то боковымъ лучомъ по ея направлен³ю. Я не могъ не сознаться, что глядѣлъ онъ молодцомъ въ своемъ щегольскомъ мундирѣ, что онъ былъ и красивъ, и строенъ, и держалъ себя безукоризненно. Но въ его рѣзкихъ и правильныхъ чертахъ, въ проницающемъ взглядѣ его темныхъ глазъ,- онъ къ тому же имѣлъ способность закидывать ихъ какъ-то назадъ, будто хотѣлъ видѣть, что у него дѣлается за спиной,- во всѣхъ его движен³яхъ было что-то дерзкое и вмѣстѣ съ тѣмъ обдуманное и холодное, что-то особенно противное моей природѣ. Никогда, я чувствовалъ, не могъ бы я полюбить, даже переносить равнодушно этого человѣка. Но я сознавалъ также, что не одною своею наружностью вселялъ онъ во мнѣ отвращен³е; сюда примѣшивалось еще какое-то новое, неиспытанное мною чувство, отъ котораго мнѣ было и больно, и стыдно заодно,- чувство, въ которомъ я боялся отдать себѣ отчетъ, что-то задирающее и оскорбительное. Я чувствовалъ, что я завидую; да, завидую всему тому, что мнѣ такъ не нравилось въ гусарѣ, но что, видно, давало ему право на взглядъ, на улыбку бѣлокурой красавицы, тогда какъ я, жалк³й, ничтожный мальчикъ, могу только смѣшить ее своими неумѣстными, глупыми поклонами... "И, Господи,- гдѣ это я грѣшу!" - вспомнилъ я съ испугомъ, не смѣя поднять глазъ: темные лики святыхъ грозно глядѣли на меня, казалось, изъ-за волнистаго дыма кадилъ...

   Обѣдня кончалась; священникъ выходилъ съ крестомъ изъ царскихъ дверей. Толпа двинулась впередъ, но я не рѣшился идти за всѣми и выскользнулъ изъ церкви за спиной гусара. Я чуть не плакалъ.

  

  

   На чистомъ воздухѣ мнѣ стало легче. Свѣжо повѣяло мнѣ вѣтромъ въ горящее лицо. Солнце такъ кротко с³яло; такъ спокойно глядѣли вокругъ меня простыя, добрыя лица. Какимъ-то умирающимъ гуломъ гудѣли колокола въ вышинѣ. Я вздохнулъ всею грудью, какъ бы просыпаясь отъ тяжелаго сна.

   - Борисъ, ты, кажется, забылъ въ кресту подойти? И матушка, вышедшая за мною изъ церкви, взяла меня за руку, пристально глядя на меня. - Зачѣмъ ты ушелъ? Что съ тобой?

   Я не знаю, что отвѣчалъ бы ей. Мнѣ было не въ привычку таиться отъ матушки; я ее любилъ страстно. На мое счаст³е, насъ уже окружала толпа, выходившая изъ церкви. Генералъ Рындинъ, впереди всѣхъ, велъ подъ руку Анну Васильевну. Она едва успѣвала откланиваться, благодарить, касаться губами ко лбу гостей, наперерывъ бросавшихся "къ ручкѣ". Громк³я поздравлен³я оглашали воздухъ. За гостями все село кинулось въ ней. Ее чуть съ ногъ не сбили. Напрасно взывалъ густымъ басомъ генералъ: "осторожно, говорятъ вамъ, черти, осторожно!" Напрасно, тончайшимъ фальцетомъ, пищала о томъ же толстая попадья, держа въ обѣихъ рукахъ подносъ съ огромнымъ кренделемъ, утыканнымъ подгорѣвшимъ изюмомъ; крестьяне ловили и цѣловали края платья Анны Васильевны: "мати наша, голубонька била", восклицали старухи, продираясь въ ней; дивчата и маленьк³я дѣти протягивали ей вѣнки изъ полевыхъ цвѣтовъ, кузовочки съ ягодами и грибами. Бѣдная Анна Васильевна, по обыкновен³ю, вся горѣла отъ замѣшательства. Ѳома Богдановичъ - тотъ просто плавалъ въ умилен³и сердечномъ и побѣжалъ обратно въ церковь благодарить своихъ пѣвчихъ.

   Наконецъ толпа стала рѣдѣть, и мы могли добраться до Анны Васильевны. Она обнялась съ матушкой и поцѣловала меня.

   - Тебѣ будетъ новый товарищъ, Боря, сказала она,- ты его навѣрно полюбишь... Сынокъ бѣднаго Герасима Иваныча, домолвила она, обращаясь въ матушкѣ:- они вчера изъ К. пр³ѣхали въ моему рожден³ю; спасибо Любочкѣ, не позабыла. Да гдѣ же она? спросила Анна Васильевна, озираясь кругомъ.

   - Вы о ней не безпокойтесь, отвѣчалъ на это генералъ Рындинъ, смѣясь всею грудью,- хорошенькая женщина, что казенное добро, въ водѣ не тонетъ, въ огнѣ не горитъ. При ней, кажется, на караулѣ мой ординарецъ. Онъ вамъ знакомъ, Софья Михайловна? спросилъ онъ матушку, подымая въ верху усы широкою и красною рукой, по которой бѣжали толстыя, син³я жилы, точно рукава Волги на большой картѣ Росс³и.

   - Кто это?

   - Баронъ фонъ-Фельзенъ, штабъ-ротмистръ *** гусарскаго полка; въ настоящую эпоху состоитъ у меня за адъютанта; прекрасное пр³обрѣтен³е для общества (генералъ отчеканивалъ каждую свою фразу). Изъ гвард³и разжалованъ былъ; имѣлъ тамъ истор³ю; въ чести его впрочемъ относится: секундантомъ былъ въ поединкѣ. Въ настоящую эпоху (генералъ очень любилъ это слово,) тамъ этого не любятъ, строгости пошли: кого въ солдаты, кого въ арм³ю переводятъ. Послѣдн³й духъ хотятъ убить въ войскѣ! докончилъ онъ, высоко поднявъ плечами.- А, да вотъ они! Прекрасная сестрица, здрав³я желаю!

   Эти слова обращены были въ красивой дамѣ, медленно приближавшейся въ намъ. Она шла въ сопровожден³и гусара, держа въ рукѣ маленьк³й зонтикъ, который служилъ ей болѣе игрушкой, чѣмъ защитой отъ солнца. Она щурилась, опускала глаза. Офицеръ что-то весело ей разсказывалъ. Они оба смѣялись.

   - Здравствуйте, сказала она, подходя и протягивая генералу свою длинную бѣлую руку.- Я дождалась въ церкви, покуда всѣ выйдутъ. Я боюсь толпы! промолвила она съ недовольнымъ, почти презрительнымъ видомъ.

   - Пора бы ѣхать, заговорила вдругъ торопливо Анна Васильевна, озираясь съ безпокойствомъ. (Я понялъ, она боялась, чтобы кто-нибудь изъ стоявшихъ вокругъ насъ гостей не обидѣлся словами красавицы).- Я еще твоего мужа не видала сегодня, Любочка, промолвила она.

   - Онъ спитъ, отвѣчала та.

   - Какъ теперь его здоровье? спросила матушка.

   - Все то же: ничего не понимаетъ, не говоритъ, а впрочемъ здоровъ...

   И она какъ-то нетерпѣливо пожала плечомъ. "Ее зовутъ Любовь!" промелькнуло почему-то у меня въ головѣ.

   - Ты, надѣюсь, Софью Михайловну помнишь? спросила Анна Васильевна,- васъ знакомить не нужно?

   - Я васъ сейчасъ узнала, сказала красавица матушкѣ, пожимая ей руку: - а какъ мы съ вами давно не видались, вспомнить страшно! Я тогда только что вышла замужъ, была почти дитя...

   - Я, кажется, вашего сына видѣла въ церкви? спросила матушка, красивый мальчикъ, на васъ похожъ.

   - Mais oui, отвѣчала Любовь Петровна съ улыбкой,- un grand garèon, просто стыдно...

   - Это ея сынъ? не братъ! чуть не громко вскрикнулъ я, глядя съ великимъ изумлен³емъ на ея молодое, капризное, какъ у дѣвочки, лицо, не вѣря своимъ глазамъ и чувствуя между тѣмъ, что снова краснѣю.

   - И собой молодецъ! примолвилъ генералъ, смѣясь густымъ басомъ и дребезжащимъ смѣхомъ.- Жаль, физикой жидокъ, а то хоть бы сейчасъ въ кавалергарды.

   Любовь Петровна прищурилась. взглянула на генерала и пожала плечами съ невыразимымъ оттѣнкомъ насмѣшки.

   - Да гдѣ же онъ? гдѣ Вася? спросилъ генералъ, поворачиваясь всѣмъ тѣломъ и потянувъ головой изъ-за высокаго воротника своего мундира.

   - Мы здѣсь, папа, отвѣчалъ ему изъ толпы голосъ Саши:- что тебѣ нужно?

   Онъ подошелъ къ отцу, держа за руку кудряваго, голубоокаго мальчика,- ея сына.

   - А! сказалъ генералъ, окидывая обоихъ ихъ быстрымъ взглядомъ, но въ которомъ легко было прочесть, что онъ въ эту минуту сравнивалъ ихъ и что сравнен³е оказалось все въ пользу краснощекаго, здороваго Саши. Оба налицо! Въ порядкѣ!

   И онъ снова задребезжалъ своимъ густымъ смѣхомъ.

   - У васъ больш³я дѣти? говорила между тѣмъ матушкѣ Любовь Петровна. .

   - Вотъ мой старш³й сынъ.

   Матушка обернулась ко мнѣ.

   - Ah! c'est Monsiur? промолвила она и засмѣялась,- мы знакомы... Онъ у васъ премилый и преучтивый, добавила она, взглянувъ на меня.

   Эти слова, этотъ насмѣшливый взглядъ прямо относились къ моему несчастному поклону... Я бы, кажется, въ эту минуту съ радост³ю провалился сквозь землю,- и съ нею вмѣстѣ! Никого въ м³рѣ не ненавидѣлъ я такъ, какъ ее въ эту минуту.

   - Вотъ моя карета, возгласилъ генералъ. - Не угодно ли, сударыни? Она четверомѣстная. Сестрица, Софья Михайловна. Анна Васильевна, прошу. Да гдѣ же ваши барышни? я ихъ не вижу.

   - Онѣ поѣхали всѣ въ линейкѣ, съ англичанкой, закричалъ въ отвѣтъ бѣжавш³й изъ-за ограды и запыхавш³йся Ѳома Богдановичъ; - я ихъ вывелъ другими дверями. Поѣзжай, Ганна, принимать дорогихъ гостей: и васъ прошу, говорилъ онъ суетливо дамамъ, едва переводя духъ и усаживая ихъ въ карету,- а мы съ его превосходительствомъ въ коляскѣ, а дѣти...

   - Мы пѣшкомъ пойдемъ, возразилъ Саша,- всѣ вмѣстѣ пойдемъ.

   Вокругъ него собрались уже всѣ наши товарищи. Все это кричало, прыгало, обнималось, хохотало.

   - Орда! забасилъ весело генералъ и отправился съ Ѳомой Богдановичемъ въ коляскѣ.

   Толпа гостей потянулась за ними. Одинъ гусарск³й офицеръ, мой врагъ, не пошелъ за прочими.

   - Здравствуйте, мой юный другъ, сказалъ онъ, протягивая руку кудрявому мальчику, котораго звали Васей: - какъ вы себя чувствуете послѣ дороги?

   - Здравствуйте, отвѣчалъ ему холодно Вася, не глядя на него и не подавая ему руки, такъ что тотъ долженъ былъ, въ немалому моему удовольств³ю, довольно неловко опустить свою руку.

   Саша Рындинъ нахмурился и съ неудовольств³емъ посмотрѣлъ на Васю.

   - Вы пойдете съ нами, Эдуардъ Карлычъ, сказалъ онъ живо офицеру, который крутилъ усы и улыбался какою-то недоброю усмѣшкой. - Насъ много, мы пойдемъ справа по шести, а вы будете нашимъ эскадроннымъ командиромъ. Хотите?

   - Гдѣ мнѣ, старику, съ вами справиться! отвѣчалъ гусаръ, сверкнувъ бѣлыми зубами, которые показались мнѣ остры, какъ у щуки. - Благодарю за честь. У меня есть здѣсь какая-то таратайка.

   Онъ приложилъ руку въ шляпѣ, надъ которою развѣвался щегольски по вѣтру длинный бѣлый султанъ, и пошелъ за ограду, гремя своею круглою и сверкающей саблей.

   - Зачѣмъ ты ему руки не подалъ? спросилъ Саша, только-что офицеръ отошелъ отъ насъ.

   - Я его не люблю, отвѣчалъ Вася, подымая свои больш³е глаза на Рындина.

   - Вотъ на! Это почему?

   - Не люблю, повторилъ мальчикъ. И глаза его потускнѣли.

   Меня такъ и подмывало кинуться ему на шею.

   - Почему? я тебя спрашиваю! настаивалъ Саша.

   - Каждый воленъ любить, кого хочетъ, сказалъ глубокомысленно Петя Золоторенко, извѣстный между нами своимъ безпристраст³емъ.

   - У него недоброе лицо, у твоего гусара, добавилъ я.

   - Все глупости! закричалъ Саша, топая ногой. - Онъ молодецъ собой и отличный офицеръ, на Кавказѣ отличался, а вы молокососы и ничего не понимаете, вотъ что!

   - У! яки дурный генералъ! завизжалъ вдругъ пронзительнымъ голосомъ маленьк³й Опицк³й и неожиданно съ налета вскочилъ ему прямо на плечи.

   Саша весь побагровѣлъ, сдернулъ его съ себя одною рукой, а другою принялся бить его немилосерднымъ образомъ.

   - Саша! вскрикнулъ задрожавъ Вася и кинулся къ нему.

   Но Рындинъ ничего не слушалъ. Мы едва могли общими силами вырвать Опицкаго изъ его рукъ. Неисправимый шалунъ едва всталъ на ноги, весь помятый и исцарапанный, высунулъ языкъ и, потрясая худенькимъ кулачкомъ. закричалъ Сашѣ:

   - Погоди, москаль! дай мнѣ вырости!

   - Ребенка! безсильнаго! говорилъ Вася тихо. Саша качнулъ головой.

   Ему стало совѣстно.

   - Другой разъ не будешь! проговорилъ онъ еще дрожащимъ голосомъ, но уже безъ всякаго гнѣва.

   - Сломить тебѣ когда-нибудь голову! замѣтилъ Опицкому Жабинъ въ видѣ наставлен³я.

   - Что жь! И сломаю, возразилъ онъ не задумавшись.

   Онъ точно сломилъ ее нѣсколько лѣтъ спустя, подъ солдатскою фуражкой, въ глубокомъ ущельи Чечни...

   Саша былъ еще весь взволнованъ и притомъ замѣтно не доволенъ собой. Онъ повернулся и молча пошелъ по направлен³ю дома.

   Всѣ двинулись за нимъ.

   Опицк³й уже скакалъ на одной ножкѣ.

   - Какой безстрашный, сказалъ мнѣ Вася, глядя на него:- я такого еще не встрѣчалъ.

   - И Саша безстрашный, замѣтилъ я. - Онъ ничего не боится; и добрый. только вспыльчивъ. A Опицк³й извѣстный заб³яка.

   - Да, сказалъ Вася,- Сашу ужь такъ воспитывали. У него отецъ самъ такой... рубака, домолвилъ онъ.

   - И у Опицкаго тоже, сказалъ я:- отецъ его Саррагоссу бралъ, знаете, въ Испан³и есть такой городъ?

   - Знаю. Вася улыбнулся.- Какъ же это онъ ее бралъ?

   Мнѣ показалось, что Вася не вѣритъ мнѣ.

   - Спросите всѣхъ, всѣ знаютъ, я ужь конечно не буду лгать, увѣрялъ я его, нѣсколько обиженный,- онъ у Наполеона служилъ.

   - Гдѣ же онъ теперь?

   - Онъ недалеко отсюда живетъ, у Ѳомы Богдановича арендуетъ имѣн³е, Селище называется, отсюда версты четыре всего, и отъ насъ близко...

   Черезъ четверть часа я успѣлъ передать ему б³ограф³и и родословныя всей нашей веселой компан³и, начиная съ самого себя, описать наши съ