Краснов Петр Николаевич - Ненависть

шо. Встряхнуться.

   Володя на отрѣзъ отказался. Гуммель и Драчъ подрядили извозчика, Володя дошелъ до остановки паровой желѣзной дороги, шедшей къ Невскому и скоро добрался до дома.

   Его сознан³е работало смутно и плохо, какъ во снѣ. Входя въ ворота, Володя подумалъ: - "да, вѣдь это я человѣка убилъ?... Рабочаго Далекихъ! Которого дома ждуть жена, дѣти и... елка!.. Теперь уже не дождутся".

   Володя прислушался къ себѣ. Угрызен³й совѣсти не было и это порадовало его. Значитъ, не даромъ онъ провелъ эти три года въ парт³и большевиковъ - ему удалось утопить въ cебѣ cовѣcть. Нервы стали крѣпкими... А вотъ не смогъ "къ дѣвочкамъ" поѣхать. Захотѣлось быть одному. Когда проходилъ подъ воротами своего дома вдругъ представилъ Гуммеля и Драча. Залъ ярко освѣщенный. Таперъ на п³анино наяриваетъ. Нарядныя, безстыдно обнаженныя ходятъ по залу женщины. Говорятъ, или, можетъ быть, это Володя гдѣ нибудь прочелъ, что преступниковъ и уб³йцъ всегда послѣ преступления охватываетъ страсть. Темный голосъ животнаго инстинкта зоветъ къ продолжен³ю жизни тѣхъ, кто только что незаконно пресѣкъ чью-то чужую жизнь.

   Володя опять провѣрилъ себя. Нѣтъ, совесть была спокойна. Этого не было. Осталось лишь брезгливое ощущен³е удара по чужой головѣ. Когда вспомнилъ объ этомъ заныли засушенные на морозѣ пальцы. "Да, человека убилъ... Кто поверитъ?.. Какъ клопа, какъ вошь... какъ гадкое насѣкомое... Когда Бога нѣтъ - все это очень просто. Прервалъ одинъ химическ³й процессъ и началъ другой... Тамъ... подъ водой".

   Володя поежился подъ теплымъ ватнымъ отцовскимъ пальто.

   "Никто не видалъ... А если? Нехорошо, что былъ на квартирѣ Далекихъ. Его жена могла въ щелку примѣтить... Впрочемъ она его не знаетъ... Студенческая фуражка... Студенческая фуражка... Фу, какъ это было глупо ее надѣть!.."

   Отвѣтственности передъ людьми, передъ судомъ Володя боялся, - отвѣта передъ Богомъ - нисколько.

   Бога не было - и потому просто и легко казалось ему и самое уб³йство.

   Володя посмотрѣлъ со двора на окна отцовской квартиры. Въ залѣ было темно. Значитъ, елку уже погасили. Можетъ быть, уже и разошлись. Вотъ хорошо-то было-бы! Никакихъ разспросовъ, разговоровъ, соболѣзнован³й, упрековъ, что не пришелъ на елку. Семейное торжество!... Фу! Какая пошлость! Соболѣзнования! Вотъ, если имъ сказать, что онъ сейчасъ сдѣлалъ - вотъ когда пошли бы настоящая cоболѣзнован³я, упреки и какой это былъ бы для всѣхъ непревзойденный ужасъ. Человѣка убилъ!.. Нашъ Володя!!

   На дворѣ было тихо и безлюдно. Наискось отъ воротъ по асфальту была разметена дорожка и черная полоса ея была четко видна на плохо освѣщенномъ дворе.

   Дверь открыла Параша. Володя еще за дверью слышалъ мерный голосъ дяди Бори. Потомъ тамъ смолкли, Въ ярко освѣщенной прихожей Володѣ бросился въ глаза большой деревянный ящикъ въ ободранной рогожѣ, веревки, бумага и стружки. Какъ нѣчто наглое, дерзновенное и угрожающее висѣло на вѣшалкѣ сѣрое офицерское пальто съ серебряными погонами и фуражка съ краснымъ околышемъ. Они странно напомнили Володѣ ночь митинга въ паровозной мастерской, когда Володя, прерванный на полусловѣ, увидалъ ворвавшуюся въ мастерскую полиц³ю. Володя не спросилъ у Параши, чье это пальто. Онъ съ отврашен³емъ отвернулся, сбросилъ на руки Параши шляпу и верхнее платье, снялъ калоши и торопливо пошелъ въ свою комнату.

   Быть одному!..

   Онъ зажегъ лампу подъ зеленымъ, бумажнымъ абажуромъ на своемъ письменномъ столѣ и вытащилъ съ полки, висѣвшей на стѣнѣ надъ столомъ тяжелую книгу въ черномъ коленкоровомъ переплетѣ - "Капиталъ Карла Маркса"...

   - "Когда всѣ - до последняго уличнаго мальчишки - будутъ пропитаны Марксизмомъ - тогда къ этому не придется прибѣгать... А до тѣхъ поръ - борьба!.. Не на жизнь, а на смерть. Ихъ больше, за ними Государство, церковь, полиц³я, войско - намъ остается только быть непримиримо жестокими... Нервы?.. Ф-фа!.. У настоящаго большевика - не должно быть нервовъ! Я новый человѣкъ... Человекъ будущаго".

   Къ нему постучали, и милый Шуринъ голосъ раздался за дверью:

   - Это я, Володя... Шура... Къ тебе можно?

   - Пожалуйста. -

   Володя не всталъ навстрѣчу двоюродной сестрѣ, но остался сидеть за письменнымъ столомъ надъ "капиталомъ Маркса". Строгость и сухость легли на его лицо. Оно какъ-бы говорило: - "вотъ вы тамъ разными глупостями занимаетесь, "елки-палки", чепуха, ерунда разная... А я тружусь, учусь!.."

   "Елки-палки" напомнили почему-то Драча, и Володя съ какимъ-то совсѣмъ новымъ чувствомъ посмотрѣлъ на Шуру. Точно первый разъ увидалъ ее не двоюродною сестрою, серьезнымъ товарищемъ, но женщиною.

   Шура, оживленная радостью всѣмъ сдѣлать подарки, точно впитавшая въ себя свѣтъ елочныхъ свѣчей и вмѣстѣ съ тѣмъ негодующая на Володю за его пренебрежен³е къ семьѣ, вошла въ кабинетъ и плотно затворила дверь.

   - Володя!.. - сказала она. - Это невозможно!.. Вся наша семья собралась вмѣстѣ. Твои папа и мама... Сестры, братья... Какъ ты только можешь?.. Неужели ты не понимаешь, что своимъ отсутств³емъ ты ихъ оскорбляешь?... Твое равнодушiе просто жестоко... Володя!..

   Она вошла изъ темнаго корридора, и у нея глаза еще были темные и огромные. Понемногу отъ свѣта лампы точно вливалась въ нихъ глубокая синь. Золотистые волосы, красиво убранные, червонцемъ блистали въ изгибахъ. Подъ тонкой матер³ей платья молодая грудь часто вздымалась и стала видна соблазнительная ея выпуклость. Длинное бѣлое платье необычайно шло къ ней. Сладк³й запахъ духовъ, молодости и свѣжести, запахъ елки и мандарина шелъ отъ нея. И снова вспомнились Драчъ и Гуммель и домъ, куда они поѣхали... "Елки-палки"!..

   - Володя, какъ хочешь, но ты долженъ выйти къ намъ. Тамъ все свои.

   - Тамъ тоже еще офицеришка какой-то торчитъ. Тоже свой?..

   - Да, свой. Онъ отъ дяди Димы привезъ подарокъ... Голову кабана. Пойди, познакомься съ нимъ. Посмотри наши подарки тебе.

   - Совсѣмъ неинтересно.

   - Володя!.. Твоей мамѣ это такъ горько!.. Она не могла сдержать слезъ, когда ты прошелъ мимо.

   - Садись, Шура. Поговоримъ серьезно.

   Дѣвушка спокойно подошла къ столу и послушно сѣла въ широкое кресло, обитое зеленымъ рипсомъ, стоявшее въ углу комнаты подлѣ письменнаго стола.

   - Ты, Шура, вѣрующая... И ты знаешь евангел³е наизусть. Помнишь это мѣсто: - "если кто приходитъ ко Мнѣ, и не возненавидитъ отца своего и матери и жены и дѣтей, и братьевъ и сестеръ, а притомъ самой жизни своей, тотъ не можетъ быть Моимъ ученикомъ"... {Евангел³е отъ Луки. Гл. 14, ст. 26.}

   Шура была ошеломлена. Быстрымъ движен³емъ она схватила руку Володи и, сжимая его пальцы, сказала: -

   - Нѣтъ!.. нѣтъ!.. Не надо, Володя! Нельзя играть такъ словами. Что ты говоришь? Не въ монастырь ты идешь. Не такъ это надо понимать!.. Нельзя ненавидѣть родителей!.. Никого нельзя ненавидеть! Христосъ повелѣлъ всѣхъ любить... Боже мой что ты сказалъ.

   Ироническое выражен³е не сходило съ лица Володи. Казалось онъ любовался смущен³емъ Шуры.

   - Да... Конечно, въ вашъ монастырь я не пойду. Но я хочу уйти... и я и правда уйду изъ вашего мелко-буржуазнаго мiра... И я съумѣю его до конца... до дна возненавидѣть... Ты знаешь?.. Я тебѣ это говорилъ... Я въ парт³и. Я отъ тебя этого не скрывалъ и не скрываю. Да, въ парт³и которая борется и ненавидитъ все это - ваше!... Я въ парт³и и уже навсегда, безповоротно... А у меня - дѣдъ протопопъ какого-то тамъ собора!... Ты понимаешь это!... Нѣтъ!? Проклят³е крови на мнѣ! И я кровью... кровью стираю... Кровью стеръ это. Понимаешь - къ чорту!.. Къ чорту все это!.. Елки!.. религ³ю!.. Чепуха!.. Марксъ... - Володя хлопнулъ рукою по переплету книги - Марксъ говорить: - "каждый историческ³й пер³одъ имѣетъ свои законы" и мы вступаемъ въ такой, когда надо сбросить съ себя всѣ путы... Я уже вступилъ. Никакихъ угрызен³й совѣсти!... Никакой слабости!.. Нервовъ!.. Родители! ф-фа!! Елки-палки!

   - Володя, - стараясь быть сдержанной и совершенно спокойной сказала Шура. - Ты мнѣ давалъ читать эту книгу. Я ее хорошо и внимательно прочла... Просто - глупая книга. И мнѣ странно, что она такъ на тебя повл³яла. Ты же въ нашей семьѣ считался всегда самымъ умнымъ.

   - Вотъ какъ!.. Глупая книга! "Капиталъ" Карла Маркса - глупая книга!

   - Ну, да, конечно... Нѣмецк³й еврей, никогда ничего не видавш³й... Теоретикъ... Ненавидящ³й м³ръ и природу придумалъ все это... Это мертвое!.. И вы вѣрите!.. Учитесь!.. Боже мой!.. Володя!.. Что-же это такое?

   - Прекрасно!.. Александра Борисовна Антонская умнѣе Фридриха Энгельса, Петра Струве, - всѣхъ толкователей и почитателей Маркса...

   - Не умнѣе, Володя, но проще... Ближе къ жизни... Шура наугадъ открыла книгу и, прищуривъ прекрасные глаза, прочитала: -

   - "Мѣновая цѣнность есть вещное выражен³е опредѣленнаго общественнаго производственнаго отношен³я".. Господи!.. Тяжело-то какъ!.. Точно телѣга съ камнями по песку ѣдетъ и скрипитъ не подмазанными колесами. Ты самъ-то понимаешь это?.. Я - нѣтъ...

   - Что тутъ понимать ? Дальше все объяснено "Товары", - пишетъ Марксъ, - "въ которыхъ содержится одинаковое количество труда, или которые могутъ быть произведены въ одинаковые промежутки рабочаго времени, имѣютъ поэтому одинаковую цѣнность"...

   - Чушь!... и ты эту чушь наизусть знаешь.

   - Чушь?..

   - Ну, конечно!.. По твоему Марксу выходитъ, что 10 метровъ холста и 10 метровъ шелка имѣютъ одинаковую ценность, потому что въ нихъ содержится одинаковое количество труда и они могутъ быть сдѣланы въ одинаковый промежутокъ времени. Да еще, пожалуй, шелкъ окажется дешевле... Ленъ надо растить, надо мочить, мять, бить, - а грена шелковичнаго червя - готовый матер³алъ... Твой Марксъ въ жидовской своей суетливости забылъ о матерьялѣ. У него, какъ цѣнности всѣ товары только опредѣленное количество застывшаго времени. Я читала и ужасалась. Сколько страницъ съ какою-то ид³отской настойчивостью...

   - Ид³отской?!

   - Ну, да!.. Конечно! Съ ид³отскою настойчивостью онъ посвящаетъ разсужден³еямъ о сюртукѣ и десяти аршинахъ холста. Безнадежно глупо!

   - Не нахожу.

   - Слушай, Володя... Сюртукъ - сюртуку рознь... Сюртукъ, сшитый Норденштремомъ цѣннѣе сюртука, сшитаго портнымъ Долгополовымъ съ Разъѣзжей улицы, хотя, можетъ быть, Долгополовъ и больше времени употребилъ на его шитье. Твой Марксъ отрицаетъ талантъ, творчество, душу, вложенную въ вещь!.. Даръ Бож³й!

   - Да уже, конечно...

   - Ну вотъ видишь... Ты знаешь, я работала по чеканкѣ въ Строгоновскомъ училищѣ. Неужели моя работа равна работѣ Бенвенуто-Челлини, или работѣ Хлѣбниковскаго мастера?.. Рафаель и Мурильо равны вывѣсочному живописцу, вотъ куда ведетъ твой Марксъ... Онъ проглядѣлъ личность, онъ проглядѣль душу.

   - Ахъ, "елки-палки"... Как³я у тебя разсужден³я. Чисто женская логика.

   - Откуда у тебя так³я выражен³я?..

   - Это тебя, милая, не касается. Отъ людей, которые умѣютъ просто смотрѣть на вещи и потому, можетъ быть, ближе къ правдѣ. Ты говоришь о душѣ. Но мы-то знаемъ, что души нѣтъ.

   - Удивительное заключен³е! Совсѣмъ, какъ наши солдаты, которые говорили, что китайца убить не грѣхъ, потому что у него не душа, а паръ. И ты такъ смотришь.

   - Хуже. Я считаю, что и пара нѣтъ никакого.

   - Володя!..

   - Просто таки ничего нѣтъ!

   - Брось, Володя. Не время теперь философ³ю разводить. Идемъ въ залъ. Мама и мы всѣ съ такою любовью тебѣ подарки приготовили. Не надо, Володя, возноситься и обижать людей, которые тебя такъ сильно любятъ.

   Шура встала съ кресла. Володя тоже поднялся и, внимательно и остро глядя въ глаза двоюродной сестры, тихо сказалъ: -

   - Что скажешь ты, Шура?.. Если я скажу тебѣ?.. Я сейчасъ человѣка убилъ... А?.. Что?.. Никакихъ угрызен³й!..

   Ни совѣсти у меня, ни души у него... Ничего !..

   - Володя, не говори глупостей! Есть вещи, который даже шутя нельзя говорить.

   Они стояли близко другъ отъ друга. Володя чувствовалъ на своемъ лицѣ Шурино дыхан³е. Онъ какъ-бы ощущалъ бiен³е ея сердца.

   - Ахъ!.. "Елки-палки", - вдругъ сказалъ онъ.

   И вдругъ необычайно ясно птредставилъ себѣ Гуммеля и Драча и то, что они сейчасъ дѣлаютъ. Но тамъ были просто продажныя женщины, куски мяса, не умныя и необразованныя, вероятно даже и некрасивыя. Передъ нимъ, и такъ близко, стояла дѣвушка во всемъ зовущемъ расцвѣтѣ своей восемнадцатой весны. Въ мѣру полная она была нѣсколько выше ростомъ Володи. И мысль о томъ, что пролитая кровь и страсть имѣютъ нѣчто общее и что женщина иначе смотритъ на мужчину- уб³йцу огневымъ потокомъ пробѣжала въ мозгу. Въ глазахъ у Володи потѣмнело.

   - Я говорю тебѣ, - тихимъ шопотомъ сказалъ Володя. - Это правда! Я не шучу!

   - На тебя нападали?.. Нѣтъ... Не можетъ этого быть... Ради Бога Володя, не шути этимъ.

   - Нѣтъ... На меня не нападали, - медленно, какъ бы сквозь дрему говорилъ Володя. - Я самъ напалъ. Ты знаешь, что парт³я можетъ... Просто велѣть... устранить кого-нибудь ей нежелательнаго.

   - Нѣтъ!.. Володя!.. Никогда!.. Нѣтъ!.. Нѣтъ!.. Ты!.. Палачъ!.. Палачъ!..

   - А тотъ, чье пальто я увидѣль въ прихожей... Не палачъ?..

   - Нѣтъ, Тысячу разъ нѣтъ... Онъ защитникъ Родины...

   - А я - защитникъ парт³и.

   - Володя, мнѣ просто гадко и страшно слушать это. Я никогда этому не повѣрю. Ты нашъ! Ты нашей семьи... Брось!.. Забудь всѣ эти Марксовы глупости, забудь свою ненависть и пренебрежен³е къ намъ. Ну, милый Володя, идемъ.

   Шура протянула руки къ Володѣ. Тотъ крѣпко охватилъ ее за запястья и сжалъ въ своихъ горячихъ рукахъ .

   - Володя, пусти... Что съ тобой?..

   - Ахъ, елки-палки!..

   Странный голосъ шелталъ Володѣ на ухо: - "можно... ты убилъ и тебѣ все можно... Все позволено... Она еще и рада будетъ..."

   Шура посмотрѣла въ глаза Володи и вдругъ поблѣднѣла. Она замѣтила, какъ непривычно покраснѣло лицо Володи и густо и тяжело напряглась жила на его шеѣ. Ей стало страшно.

   - Володя, брось мои руки... Ей Богу я разсержусь.

   - Шура!.. Милая!.. Я же знаю, что ты меня любишь!.. Брось предразсудки...

   - Володя, я кричать буду!

   Володя вспомнилъ, какъ окрутили шарфомъ голову Далекихъ, чтобы онъ не могъ кричать. "Ей такъ-же... платкомъ зажать ротъ"... Онъ полѣзъ въ карманъ за платкомъ и освободилъ одну изъ Шуриныхъ рукъ. Шура вцѣпилась свободной рукой въ руку Володи, съ неожиданной силой разжала пальцы и отскочила къ двери.

   - Сумасшедш³й, - сказала она со слезами въ голосѣ. - Смотри, какъ покраснѣли мои руки. Какой ты, Володька, злой. Вотъ уже я никогда не думала.

   - Ахъ, елки-палки! - внѣ себя крикнулъ Володя и кинулся къ Шурѣ, но та быстро открыла дверь и выбѣжала въ корридоръ.

   Въ корридорѣ было темно. Но сейчасъ-же открылась дверь Жениной комнаты, бросила прямоугольникъ свѣта на стѣну, и Шура увидала свою двоюродную сестру. Женя подбѣжала къ Шурѣ, схватила ее за руку и повлекла къ себѣ. Женя была страшно взволнована. Она не заметила, какъ раскраснелось лицо Шуры и какъ блистали слезами ея глаза. Въ рукахъ у Жени былъ какой-то свертокъ.

   - Шура, - быстро говорила Женя. - Шура!.. Милая!.. скажи, что ты не разсердишься и не обидишься? Я такъ ждала тебя. Володька наверно мучилъ тебя своимъ соц³ализмомъ. Вотъ человѣкъ, хотя и братъ мнѣ, но котораго я никакъ не понимаю. Хотѣла идти къ вамъ, разгонять вашъ диспутъ!.. Милая, побожись, что ты ничего, ничегошеньки не будешь имѣть противъ! Скажи совершенно честно...

   - Господи!.. Женя!.. Я ничего не понимаю!.. О чемъ-ты говоришь?

   Женя быстро развернула пакетъ, бывш³й у нея въ рукахъ.

   - Ты понимаешь, Шура... У всѣхъ подарки... А у него, бѣдняжки, ничего нѣтъ, потому что мы вѣдь не ожидали его. Мы не знали, что онъ придетъ?.. Какъ-же такъ? Это совершенно невозможно. Не въ стилѣ нашего дома. Вотъ я и решила... Только, конечно, если ты не обидишься?.. Правда? Ей Богу?.. Ты побожись!.. Я мамѣ шепнула, она сказала: - "хорошо. Если тебѣ самой не жаль"...

   Изъ тонкой папиросной бумаги показалась деревянная, покрытая лакомъ шкатулочка и на ней въ "Лукутинскомъ стилѣ" по черному лаку былъ написанъ красками букетъ ф³алокъ.

   - Теперь, ты понимаешь... Это твой прошлогодн³й подарокъ. Но ничего лучше не придумаешь... Вотъ я и решила дать ему отъ всѣхъ насъ. Даже пусть лучше мама дастъ сама. Я насыпала ее миндальнымъ драже... Только-бы ты не разсердилась и не обидѣлась?.. Можно, милка?..

   - Кому? - словно не догадываясь и ласково и нѣжно улыбаясь смущенной двоюродной сестрѣ, сказала Шура.

   - Ну, какъ кому? - даже точно возмутилась Женя, - Геннад³ю Петровичу. Онъ одинъ у насъ сиротинушка, совсѣмъ безъ подарка.

   - Ахъ, вотъ что... Ну, конечно, можно. Только ты не думаешь?.. Что слишкомъ?.. Замѣтно!..

   - Ты думаешь?.. Ахъ, нѣтъ!.. нѣтъ!!. нѣтъ!!!

   Женя быстро заворачивала коробочку и искусно завязывала ее наискось голубою лентою.

   - Онъ уже уходитъ, - сказала Женя. - А ты Шурочка, не думаешь, что, какъ это сама судьба?

   Дверь спальни Жени хлопнула. Маленьк³я туфельки понеслись, побѣжали, затопотали по корридору. Душистымъ вѣтромъ пахнуло въ лицо Шуры. Шура пошла за сестрою проводить гостя.

   Ф³алки - иначе - молн³я, теперь значитъ, судьба - это былъ секретъ, который знали только Шура, да сама Женя.

   Каждую весну между двоюродными сестрами было условлено, что какъ только въ Пр³оратскомъ парке зацветали первыя ф³алки Шура посылала Женѣ маленькую "секретку". Въ ней всего два слова: - "ф³алки зацвѣли".

   Въ ближайшую субботу Женя послѣ классовъ отправлялась въ Гатчино, къ тетѣ Машѣ.

   Какъ было приятно послѣ петербургскаго шума и суеты, послѣ стука копытъ и дребезжан³я дрожекъ по мостовой, скрежетан³я трамваевъ, гудковъ автомобилей, гари и вони очутиться въ тихомъ, точно уснувшемъ въ заколдованномъ, весеннемъ сне Гатчине.

   Совсѣмъ по иному чувствовала себя Женя въ уютной свѣжести деревяннаго дома, гдѣ по веснѣ такъ сладко пахло г³ацинтами - ихъ тетя Маша сама разводила изъ луковицъ. Точно воздухъ былъ тутъ совсѣмъ другой, и моложе и веселѣе звучали голоса въ чистыхъ небольшихъ комнатахъ, выходившихъ окнами то на улицу, всю въ еще темныхъ прутьяхъ кустовъ кротекуса, посаженнаго вдоль забора, то въ густой весеннимъ, чуткимъ сномъ спящ³й садъ.

   Досыта наговорившись съ тетей Машей, Шурой, Мурой и Ниной, насладившись семейною лаской, Женя рано шла спать къ Шурѣ - и только ляжетъ, коснется разрумянившеюся щекою холодной свѣжести подушки, скажетъ, сладко зѣвая:

   - Да, что я хотѣла еше тебѣ сказать, Шурочка, - какъ уже и забыла все, и домъ, и гимназ³ю, и то, что хотѣла сказать. Колдовской сонъ захватитъ ее и унесетъ въ сладк³й м³ръ тишины и покоя.

   Чуть станетъ свѣтать, и Шура мирно, котенкомъ свернувшись въ клубокъ, еше крѣпко спитъ противъ Жени, - та встанетъ и быстро одѣнется, чтобы идти за ф³алками. Она безъ шляпы. Толстой косой укручены волосы, шерстяной оренбургск³й платокъ прикрываетъ шею и грудь. Теплая на ватѣ кофточка распахнута.

   Да вѣдь совсѣмъ тепло!..

   Въ галлереѣ горничная Даша чиститъ дядины штаны и Шурину темно-синюю юбку.

   - Уже встамши, барышня... Какъ рано!..

   Женя спѣшитъ по знакомой дорогѣ. Она хочетъ еще до солнца дойдти до Пр³оратскаго парка.

   Вотъ и его деревянныя боковыя ворота. Женя входитъ въ калитку и окунается въ таинсвенную тишину стараго парка. Прямо широкое шоссе идетъ. По его сторонамъ побѣжали - однѣ внизъ къ озеру, друг³я вверхъ въ рощи желто-песчаныя пѣшеходныя дорожки. Озеро клубится туманомъ и беззвучно скользитъ по нему стайка бѣлыхъ утокъ. Сѣрый каменный замокъ у самой воды съ башнями и бойницами кажется нарисованнымъ и страшнымъ. Женя знаетъ, что тамъ нѣтъ ничего ни страшнаго, ни таинственнаго, тамъ съ семьею живетъ Гатчинск³й комендантъ, старый генералъ, а все, когда такъ идетъ одиноко раннимъ угромъ мимо замка пугливо на него косится. Влѣво, по косогору, еще на черной землѣ стоятъ задумчивыя и будто печальныя березы, и тонк³я пряди ветвей висятъ внизъ, какъ волосы. Подъ широкими черными стволами старыхъ дубовъ и липъ зеленымъ узорнымъ ковромъ поднялись листья ф³алокъ... Вонъ и онѣ лиловѣютъ...

   Въ паркѣ, ни души. И тихо... Поютъ птицы. Пропоетъ одна на березѣ, изъ темныхъ елей ей отвѣтитъ другая... Примолкнутъ и вдругъ разомъ нѣсколько запоетъ. Такъ это все хорошо!.. Взглянетъ Женя наверхъ, между древесныхъ вершинъ, а тамъ голубыми плащами машутъ. Бѣлые туманы несутся и таютъ въ небесной синевѣ. И вдругъ ярко, слѣпя глаза, золотомъ брызнуло солнце...

   Какой день!!.

   Вотъ въ такое-то утро, дивно прекрасное - прошлой весною, Женя, забывши все на свѣтѣ, собирала ф³алки.

   Темныя головки еще не вполнѣ распустившихся цвѣтовъ точно просили, чтобы ихъ сорвали. Как³я въ этомъ году онъ были крѣпк³я и на какихъ упругихъ длинныхъ стебляхъ!.. Прелесть!.. Ей надо - много. Мамѣ, тетѣ Машѣ, Шурѣ и себѣ... Четыре большихъ букета. Она кончала первый. Цвѣты еще мало пахли, мокрые отъ росы и холодные. Вотъ, когда солнышко пригрѣетъ, на припекѣ, будетъ отъ ихъ лиловыхъ острововъ тянуть, какъ изъ открытой банки духовъ... Такая радость!..

   Букетъ былъ готовъ. Надо перевязать его. Что тамъ думать? Въ паркѣ никого нѣтъ. Женя вынула изъ косы алую ленту, - продержится и такъ - и окрутила ею нѣжные, бѣлесые, сырые стебли. Коса Жени на концѣ распустилась и красивымъ хвостомъ легла по спинѣ. Син³е глаза точно отражали темный цвѣтъ ф³алокъ.

   Женя встала съ земли и пошла къ дорожкѣ, какъ вдругъ... Такъ бываетъ во снѣ... или въ грезахъ?.. или въ романахъ? У Тургенева она нѣчто подобное гдѣ-то читала. Передъ нею, совершенно внезапно, - вотъ уже она ничего такого не ожидала, - появился всадникъ. Онъ круто остановилъ лошадь и та нервно затопотала ногами, точно затанцовала передъ Женей. Лошадь была коричневая, совсѣмъ шоколадная. Всадникъ набралъ повода, лошадь опустила голову, прозрачнымъ топазомъ на солнцѣ загорѣлась нѣжная прядка чолки.

   Женя увидала румяное, красивое лицо, карiе глаза подъ густыми бровями и кисточки темныхъ молодыхъ усовъ. Еще увидала Женя серебро погонъ и пуговицъ и алый лампасъ на ногахъ, какъ у дяди Тиши... На груди у лошади перекрещивался черный, тонкiй ремешокъ съ серебряными шишечками, и на самой серединѣ блистала серебряная луна, кривымъ тонкимъ рогомъ охватывавшая серебряную звѣзду.

   - Ахъ, - вскрипнула Женя. - Какъ неожиданно!..

   - Какiя прелестныя фiалки..., - сказалъ всадникъ, глядя прямо въ голубые Женины глаза.

   Все продолжалось одно мгновенiе. Какой-то токъ пробѣжалъ отъ карихъ глазъ въ голубые и обратно. Точно молнiя ударила.

   - Подарите ихъ мнѣ!..

   - Возьмите, пожалуйста!

   Маленькая ручка протянула всаднику букетъ съ алой лентой. Хорошенькая головка съ растрепавшимися каштановыми волосами была поднята кверху, милымъ ласковымъ задоромъ горѣли голубые огни смѣющихся глазъ.

   Всадникъ снялъ фуражку. Шоколадная лошадь чуть не наступила на маленькiе Женины носочки. Пахнуло конскимъ потомъ, кожей сѣдла и сапожныхъ голенищъ - крѣпкимъ мужественнымъ запахомъ, - загорѣлая рука взяла протянутый букетъ.

   - Спасибо!.. Большое спасибо!..

   Всадникъ понюхалъ... Можетъ быть, даже поцѣловалъ?.. Правда, кажется, поцѣловалъ цвѣты. Лошадь подобралась, сильно толкнулась задними ногами и умчалась...

   Женя пошла домой. Ни букетовъ, ни ленты въ косѣ не было.

   Она застала Шуру еще въ постели. Милая Шурочка сладко потягивалась, пользуясь воскреснымъ отдыхомъ. Женя все, какъ на духу, разсказала двоюродной сестрѣ.

   - Шурочка, что-же это было?.. Какъ-же я такъ?.. Вѣдь, это, поди, очень не хорошо?.. Ты понимаешь - это, какъ молнiя!.. Я и сама ничего не понимаю... Что онъ обо мнѣ теперь подумаетъ? Вѣдь это ужасно. Какъ ты думаешь?.. Мамѣ надо сказать?..

   И тогда, на дѣвичьемъ утреннемъ совѣтѣ - такъ гулко тогда трезвонили колокола на Гатчинскомъ сребро-купольномъ соборѣ и ихъ звоны такими радостными волнами вливались въ свѣтлую чистенькую Шурину спальню, что иначе и нельзя было рѣшить, - на утреннемъ тогдашнемъ совѣтѣ было условлено, - никому ничего о томъ не говорить. Мама не пойметъ... Подумаетъ и невѣсть что!.. А между тѣмъ: - "ей Богу-же, Шурочка, Богомъ клянусь, - ничего-же и не было!.. Просто совсѣмъ я какъ то растерялась... И онъ право, не нахалъ... А мамѣ сказать?.. Ока станетъ допытывать, - а что я скажу, когда ничего не знаю. Одна маленькая, малюсенькая секундочка - вотъ и все. Фiалки... Лента... Конечно, я сама это понимаю, это не хорошо. Но на нихъ не написано, что они отъ меня".

   Такъ и осталось это ихъ дѣвичьей тайной. Первымъ мигомъ того непонятнаго, о чемъ люди говорятъ, что это любовь.

   Ну, какая-же это можетъ быть любовь, когда она его ни раньше, ни потомъ никогда и не видала?

   И вдругъ сегодня!.. На елкѣ!.. Отъ дяди Димы. Дядя Дима кого нибудь не пошлетъ. Дядя Дима!.. Онъ очень честный!.. Онъ - рыцарь!..

   Пожалуй, и правда - судьба!..

   Прямо на елку!..

   Конечно - судьба!..

   Въ эту ночь отъ какого-то сладкаго волненiя не спала на своемъ диванѣ Женя, не спала на мягкой Жениной постелькѣ и Шура. Одна была въ трепетныхъ колдовскихъ грезахъ... Неужели?.. Первой любви?..

   Другая была до глубины души возмущена, оскорблена и всею душою скорбѣла о паденiи своего двоюроднаго брата Володи, кого она давно и нѣжно любила и такъ привыкла уважать.

  

   1-го января у Жильцовыхъ и у Антонскихъ былъ обычный новогоднiй прiемъ. Прiѣзжали сослуживцы поздравить "съ новымъ годомъ". Шура прiѣхала въ Петербургъ поздравить дядю и тетку, Матвѣй Трофимовичъ съ утра, "при парадѣ ѣздившiй по начальству" росписываться и поздравлять, въ два часа поѣхалъ въ Гатчино къ Антонскимъ.

   Въ этоть день сотникъ Гурдинъ "нанесъ" визитъ Жильцовымъ. Онъ былъ великолѣпенъ въ короткомъ казачьемъ мундирѣ, въ серебряныхъ эполетахъ котлетками, съ серебряною перевязью лядунки, при шарфѣ и съ кованымъ галуннымъ воротникомъ. На лѣвой рукѣ у него была бѣлая перчатка, въ ней онъ держалъ черную, блестящаго курпея папаху съ краснымъ верхомъ. Онъ церемонно поцѣловалъ руку Ольгѣ Петровнѣ и такъ крѣпко пожалъ руку барышнямъ, что Женя вскрикнула отъ боли, а Шура поморщилась.

   Гурочка не отходил отъ Гурдина.

   - У васъ, Геннадiй Петровичъ, лошадь есть? Вотъ у дяди Тиши, когда онъ на службѣ всегда есть лошадь... Вѣдь вы казакъ?.. Настоящiй казакъ?..

   Шура и Женя быстро переглянулись и Женя вспыхнула. Вспомнила: - "шеколадная лошадь".

   - Да у меня есть лошадь - бурый жеребецъ Баянъ, - отвѣтилъ Гурдинъ. Голосъ у него былъ мягкiй и музыкальный.

   "Навѣрно, онъ поетъ", - восторженно подумала Женя.

   - "Какой прiятный, даже въ разговорѣ у него голосъ"...

   "Можно-ли при барышняхъ говорить - жеребецъ?" - подумала Ольга Петровна. - "Охъ, уже мнѣ это новое поколѣнiе"! - и она покраснѣла, и отъ этого помолодѣла и стала похожа на дочь, точно она была не мать ея, но старшая сестра.

   - А какъ зовутъ вашу лошадь? - приставалъ Гурiй.

   - Я сказалъ - Баянъ.

   - "И струны вѣщiя Баяна - не будутъ говорить о немъ", - пропѣла Женя. - Какое прекрасное имя - Баянъ!.. Онъ вѣдь шоколаднаго цвѣта?.. Теперь вспыхнулъ и Гурдинъ.

   - Онъ бурой масти, Евгенiя Матѣевна.

   - Какая хорошая мысль была у брата Димы попросить васъ привезти намъ эту голову кабана, - сказала Ольга Петровна.

   - Для меня это такое большое счастiе... Познакомиться съ вами. Дмитрiй Петровичъ такъ обласкалъ меня въ новомъ краю. Мы большiе, можно сказать друзья, всегда вмѣстѣ на охотѣ.

   Гурдинъ по просьбѣ барышень долженъ былъ снова разсказать, какъ онъ убилъ кабана. Женя слушала не слова, а музыку голоса. Про себя она назвала голосъ Гурдина "деликатнымъ".

   - Тамъ, знаете, камыши, какъ стѣна!.. И на солнцѣ совсѣмъ, какъ золото!.. И вотъ, вдругъ они раздвигаются съ этакимъ трескомъ и въ нихъ показывается этакая огромная головища.

   По предложенiю Гурочки перешли въ столовую, чтобы смотрѣть на самое чучело.

   - У васъ здѣсь обои совсѣмъ въ тонъ камышей, - сказалъ Гурдинъ, - вотъ такъ она намъ и показалась, какъ выглядитъ сейчасъ со стѣны.

   Женя, Гурдинъ, Гурочка и Ваня стояли подъ кабаньей головой, Шура отошла къ окну. Дверь въ корридоръ слегка прiоткрылась и за нею появился Володя въ своей обычной бѣлой курткѣ, á lа поэтъ Блокъ, съ открытой шеей и съ копной волосъ на головѣ.

   Гурдинъ продолжалъ свой разсказъ объ охотѣ.

   - Я стрѣлялъ изъ винта. Дмитрiй Петровичъ изъ нарѣзного штуцера.

   - Что это такое винтъ? - спросила Женя.

   - Изъ винта?.. Простите, это я такъ по просту, по казачьи сказалъ. Наши казаки такъ трехлинейную винтовку называютъ. Прекрасное, знаете, ружье. Бьетъ въ точку... Если подпилить головку пули, какъ разрывная беретъ... Смертельная рана сразу.

   Ужасъ и отвращенiе отразились на лицѣ Володи. Онъ совсѣмъ открылъ дверь и разсматривалъ Гурдина, какъ какого-то диковиннаго звѣря.

   Стоявшiе у стѣны не видѣли Володю, видѣла его только Шура.

   - Входи, Володя, - сказала она. Это нашъ новый другъ Геннадiй Петровичъ. Сотникъ Гурдинъ... Его къ намъ направилъ дядя Дима.

   Теперь всѣ повернулись къ двери. Сотникъ Гурдинъ уже и направился навстрѣчу этому странно одѣтому молодому человѣку. На лицѣ его появилась привѣтливая улыбка и онъ переложила папаху изъ правой руки въ лѣвую. Но молодой человѣкъ не двинулся впередъ, онъ язвительно фыркнулъ и сказалъ, чеканя каждый слогъ.

   - Простите... Я, кажется помѣшалъ вашимъ... охотничьимъ разсказамъ.

   - Володя, зачѣмъ?.. - умоляюще сказала Женя.

   Володя быстро и тщательно закрылъ дверь. Неровные шаги - ступали съ каблука - раздались по корридору и затихли вдали.

   - Умнѣе всѣхъ, - прошептала Женя.

   - Вы простите моего двоюроднаго брата,- спокойно сказала Шура. - Его смутило, что онъ не совсѣмъ одѣтый увидалъ чужого... Онъ думалъ, что тутъ только свои.

   Но теперь въ столовой почему-то стало неуютно и скучно и всѣ пошли въ гостиную. Геннадiй Петровичъ сталь прощаться. Онъ помнилъ наставленiя своего войскового старшины, когда тотъ отпускалъ его въ Петербургъ: - "когда будешь кому-нибудь "наносить" визитъ, такъ на визитѣ, братъ, не засиживайся... Десять минуть и вставай, цѣлуй ручки дамамъ, щелкай шпорами умѣренно. Не звени ими легкомысленно, какъ какой нибудь шалый корнетъ, но соблюдай прiятность звука".

   Геннадiй Петровичъ поцѣловалъ руку Ольги Петровны, "умѣренно, соблюдая прiятность звука", щелкнулъ шпорами и пошелъ къ барышнямъ. Женя молча покраснѣла, Шура сказала: -

   - Мама просила передать вамъ, когда будете въ Гатчинѣ, милости просимъ къ намъ. Мы рады видѣть у себя друга дяди Димы.

   Едва закрылась дверь за Гурдинымъ, Женя завертѣлась, закружилась по залу, подбѣжала къ матери и, уткнувшись лицомъ ей въ грудь, весело разсмѣялась.

   - Мама!.. Мамочка, - сквозь смѣхъ едва выговаривала она, - ты знаешь?.. Онъ ска-залъ... сказалъ... изъ ви-инта!.. стрѣлялъ. Изъ ви-инта... Это-же очаровательно!.. Такъ, говорить, казаки винтовку называютъ.

   Женя убѣжала изъ гостиной.

   - Господи, какая дурочка, - улыбаясь, сказала Ольга Петровна.

   За обѣдомъ было скучно. Послѣ того, что было въ сочельникъ - пропасть разверзлась между Шурой и Володей и, какъ ни старались они скрыть это отъ другихъ, это чувствовалось. Володя свою злость вымещалъ на сестрѣ.

   - Видалъ твоего вербнаго херувима, - кривясь отъ злости говорилъ онъ. - Сотникъ!.. Сотникъ Гроба Господня!.. Какая пошлость!.. Сотникъ... Центурiонъ... Мама, я совѣтую тебѣ быть осторожнѣе съ прiемомъ такихъ херувимчиковъ. Гурiй глазъ не сводилъ съ его эполетъ. Женя была такъ пунцова, точно сейчасъ отъ плиты. Соблазнять Гурiя всѣ эти погончики, темлячки и шпоры и запросится онъ въ военщину.

   - Что худого? - тихо сказала Ольга Петровна. - Братъ Дима въ Туркестанѣ, Тихонъ Ивановичъ въ Донскомъ полку... Что худого? Живутъ... Бога благодарить надо, какъ живутъ. Никому не мѣшаютъ, всѣмъ помогаютъ... Въ любви со всѣми и согласiи.

   - Видалъ, - сказалъ Володя. - Застылъ дядюшка Тихонъ Ивановичъ въ мертвомъ эгоизмѣ. Землицу прiобрѣтаетъ, скотинку разводитъ, работниковъ держитъ...

   - И слава Богу. И самъ работаетъ и другимъ питаться даетъ.

   - Крѣпостникъ!

   Послѣ обѣда обѣ двоюродныя сестры заперлись у Жени. Кличка "вербный херувимъ" обидѣла и задѣла Женю.

   Женя сидѣла на стулѣ у письменнаго стола. Шура легла на маленькiй диванчiкъ.

   - Шура, это очень обидно, что Володя сказалъ... Сотникъ Гроба Господня?.. По моему, просто глупо. Сотникъ - это чинъ. Мнѣ Геннадiй Петровичъ объяснилъ - это все равно, что поручикъ. У казаковъ - сотникъ. А... вербный херувимъ?.. Зачѣмъ?.. Зачѣмъ?..

   - Чепуха, Женечка, никакъ это не подходитъ.

   - Представь, я тоже такъ думаю... У Геннадiя Петровича усы... Ты замѣтила, какiе прелестные усики и какъ они въ тонъ его бровямъ и волосамъ... Ты, какъ художница должна была замѣтить это и оцѣнить... У вербныхъ херувимовъ... У херувимовъ вообще, бываютъ когда усы? И еще ты обратила вниманiе? - Волосы?.. У херувимовъ какiе то рыжiе завитки, кудряшки, а у него... Какой проборъ и какъ красиво вьются съ правой стороны. Зачѣмъ это Володя, право?..

   - Вербный херувимъ и совсѣмъ глупо.

   - Правда?.. Ты замѣтила, Шура, какъ Володька сказалъ: - охо-отничьи разсказы... Съ какимъ ядомъ... Точно Геннадiй Петровичъ сочинялъ... А помнишь, на елкѣ, кто лучше всѣхъ разсказалъ страшный и таинственный разсказъ... Ты замѣтила, какъ онъ любитъ и чувствуетъ природу... Не знаю, какъ тебѣ, а мнѣ онъ очень... оч-чень понравился... Такой цѣльный... Не такой, какъ Володя съ его учеными словами... "Соцiализмъ"... "Демократiя"... "Эгоизмъ"... Мелкобуржуазный подходъ къ жизни"... "Ты прозябаешь, Женя"... А самъ!.. Сколько горя отъ него мамѣ и папѣ? и главное - все это неправда!.. Я чувствую, что все это несправедливо. А онъ?.. - Женя мечтательно улыбнулась. Несказанно красива была эта новая у нея улыбка, - угадай про кого я говорю?..

   - Угадать не трудно... Фiалки...

   Женя серьезными, большими, темно-синими глазами посмотрѣла на Шуру.

   - Шурочка, милая... А что, если это и правда... Судьба?.. Ты, какъ думаешь, это не можетъ быть любовь?.. По настоящему... Ты не любила никого...

   - Полно, Женя, ты его всего два раза видала.

   - Положимъ - три.

   - Ну даже, три. Развѣ ты его знаешь. И какъ еще онъ то къ тебѣ относится.

   - Это-то уже я знаю... Попросилъ мои фiалки... И Дима... Не такой онъ человѣкъ, чтобы послать къ намъ въ домъ, не зная кого.

   - Ну, хорошо... Но, подумай... У насъ на носу выпускные экзамены. До любви-ли тутъ?.. Ты готовишься стать артисткой... Знаменитостью!.. Какая же тутъ любовь къ сотнику Гроба Господня, къ вербному херувиму?

   - Не смѣй, Шура!.. Не смѣй, душка!.. То одно - это совсѣмъ другое... Я и мамѣ этого не скажу... Только тебѣ... Такъ уже попрошу не смѣяться надо мною.

   - Хорошо... Прiѣзжай въ это воскресенье въ Гатчину, опять съ субботы.

   - А что?..

   - Я думаю, что "онъ" будетъ у насъ съ визитомъ.

   - Милка, ты сама прелесть!..

  

   Широкая, прямая Богговутовская улица бѣлымъ проспектомъ шла между аллей молодыхъ березъ и тополей. Все было въ серебряномъ инеѣ. Пескомъ усыпанная пѣшеходная дорожка золотистой лентой шла подъ блестящимъ бѣлымъ сводомъ. Высокiе снѣговые сугробы лежали по сторонамъ. Сады закрывали пустыя съ заставленными ставнями, точно крѣпко уснувшiя дачи. Оснѣженныя вѣтви кротекуса, сирени, жасминовъ, голубыхъ американскихъ елей лежали тяжелыя и дремотныя. Вездѣ былъ дѣвственно чистый снѣгъ, не нарушенный ничьими слѣдами. Въ этой зимней тишинѣ иногда вдругъ свалится съ вѣтки большой кусокъ снѣга и разсыпется съ едва уловимымъ шорохомъ.

   Нѣсколько извозчичьихъ санокъ проскакало съ поѣзда. Кирасиръ въ бѣлой фуражкѣ съ голубымъ околышемъ въ Николаевской шинели проѣхалъ, за нимъ какiя то дамы и лицеистъ въ треуголкѣ. Барышни съ Гатчинскими гимназистами быстро шли по золотистой дорожкѣ и паръ струился за ними. Въ зимней тишинѣ голоса были веселы и звонки. Вдоль улицы, гдѣ не былъ разъѣзженъ снѣгъ, на лыжахъ скользили барышня и съ нею молодой человѣкъ въ каракулевой шапкѣ. Барышня шла ловко, едва касаясь палками, молодой человѣкъ путался концами лыжъ и не въ тактъ работалъ руками. Оба весело смѣялись.

   Геннадiй Петровичъ, придерживая лѣвой рукой шашку, шелъ быстро и легко. Онъ былъ въ высокихъ шагреневыхъ сапогахъ, шпоры чуть позванивали на пескѣ. Завитокъ волосъ у праваго уха и кончики усовъ были сѣдыми отъ инея. Морозъ подгонялъ его. Казалось смѣхъ и радость шли съ нимъ. Синее