Краснов Петр Николаевич - Ненависть

ъ нимъ чекистъ и два милицейскихъ.

   Управдомъ приказалъ вести чекиста къ гражданину Антонскому. Имѣлся ордеръ на его арестъ.

   Ни Шуры, ни Жени не было дома. Антонскiй былъ одинъ. Какъ только раздался непрерывный звонокъ - все стало ясно Борису Николаевичу. Онъ первымъ высунулъ голову за дверь и сталъ прислушиваться. Потомъ шмыгнулъ неслышно въ комнату и зарылся въ одѣяло.

   Когда предшествуемые гражданиномъ Мурашкинымъ и управдомомъ чекистъ и милицейскiе вошли въ комнату Жильцовыхъ и прошли на мужскую ея половину - они нашли Антонскаго неподвижно лежащимъ на постели. Онъ не шелохнулся на грозный окрикъ и на толчки. Когда сдернули съ него одѣяло, увидали блѣдное и спокойное лицо. Глаза были плотно замкнуты. Сначала показалось, что онъ просто крѣпко спитъ. Рука, за которуго взялся чекистъ была еще теплая и гибкая, но гражданинъ Антонскiй уже не подлежалъ человѣческому суду совѣтовъ.

   Онъ предсталъ на Божiй судъ.

  

  

   На звонокъ Жени, ей отворила Шура. Она, однако, не впустила свою двоюродную сестру въ квартиру, но, взявь ее за руку вывела обратно на лѣстницу.

   - Ты не очень устала?.. Можешь пойдти со мною немного?

   Женя молча кивнула головою.

   По Соцiалистической, бывшей - Ивановской, - онѣ вышли на улицу Марата, бывшую Николаевскую и свернули направо. На широкой улицѣ было безлюдно и тихо. Вдали у Дѣтско-сельскаго вокзала протяжно и уныло, по вечернему свистѣлъ паровозъ. По Звенигородской везли полосовое желѣзо и оно звенѣло тревожно и безпокойно. Гдѣ то сзади прогудѣлъ автомобиль и скрылся за угломъ... Невдалекѣ у углового дома, гдѣ густо разрослись тополя, на панель легла печальная, вечерняя, прозрачная тѣнь.

   Сестры шли рука съ рукой, какъ онѣ привыкли ходить съ дѣтства. Ихъ старые башмаки стучали въ тактъ.

   - Что еще случилось? - спросила Женя.

   - Цѣлый скандалъ. Сейчасъ явился ко мнѣ Мурашкинъ, едва-ли не пьяный. Сообщилъ постановленiе квартирнаго комитета. Всю нашу залу - то есть нашу и Летюхинскую половины отдаютъ Омзинымъ, а мы вмѣстѣ съ Летюхиной должны вселиться въ ихъ комнату.

   - Подлѣ уборной!.. Тамъ такая невыносимая вонь!.. И все слышно... По утрамъ и вечерамъ очереди... Что-же это такое?.. Жить съ Летюхиной?.. Шура, кажется, скоро будетъ и у меня такой часъ, когда и я скажу: - "нѣтъ, не могу больше!".

   - Я понимаю тебя, Женя. Потому то и вызвала тебя... Я хочу совсѣмъ бросить квартиру. Мебель продать... Омзины готовы ее взять. Конечно, за безцѣнокъ.

   - За что-же Омзинымъ такое счастье привалило?

   - Омзинъ поступаетъ въ военную академiю и ему дается добавочная жилплощадь. Мы должны уступить.

   - Да развѣ онъ офицеръ?..

   - У нихъ развѣ что разберешь... Принесъ документы. Потребовалъ Мурашкина, пили они вмѣстѣ. Завъ кричалъ, Летюхина визжала. Ужасъ, что было. Я дежурная была и мыла въ корридорѣ полы.

   - Какъ хочешь, Шура, но я не могу больше... Какъ дядя... Вероналъ... Чего-же еще ждать дальше? Чтобы прямо на улицу выбросили?..

   - Я тебя такъ отлично понимаю, Женя. И вотъ что я хочу тебѣ предложить. Поѣзжай къ тетѣ Надѣ на хуторъ.

   - Ну, хорошо. А ты?.. Что-же ты будешь дѣлать?

   - Постой... На хуторъ... Помнишь, какое тамъ всегда было довольство и всего изобилiе. Не можетъ быть, чтобы все такъ таки и пропало.

   - Тетя Надя писала - у нихъ теперь колхозъ.

   - Но тетя Надя осталась единоличникомъ. Ты ей поможешь въ хозяйствѣ. Опять за рукодѣлье примешься. Мы еще поживемъ, родная Женичка.

   - Такъ... А ты?..

   - Я могу устроиться въ общежитiи сестеръ милосердiя при госпиталѣ. Тамъ есть хорошiя сестры. И тоже... "классовые враги".

   - Какой, Шура все это ужасъ. И никто не бунтуетъ! Насъ всегда учили - бунтуютъ голодные... Голодные!.. Помнишь у Леонида Андреева "Царь Голодъ"... Нѣтъ уже какой тамъ царь?.. Рабъ... Нѣтъ, голодные молчатъ, повинуются и тихо вымираютъ... Бунтуютъ сытые...

   - Можетъ быть, ты права. Народъ съ жиру бѣсится. А, когда жира нѣтъ, съ чего ему и бѣситься?

   - Голодному возстать?.. Да, какъ-же!.. У голоднаго одна мысль - хлѣба!.. Большевики то это прекрасно учитываютъ - они искусственно устраиваютъ голодъ. Вотъ и мы!.. Мурашкинъ сказалъ... Кто такое Мурашкинъ?.. мальчишка, необразованный... и подлый... насквозь подлый!.. И мы... Старыя... Хвосты поджали... Слушаюсь... Что прикажете, гражданинъ Мурашкинъ?..

   - А что ты сдѣлаешь? Я ходила къ управ-дому. Говоритъ - ихъ право.

   - Да, знаю. Ихъ право. Законъ давить, притѣснять несчастныхъ старыхъ женщинъ!.. Мы вѣдь уже старыя!.. Старыя дѣвы!.. Старухи!.. А гдѣ-же, когда была наша молодость?.. Наши выѣзды?.. Балы?.. - Женя захохотала такимъ страннымъ хохотомъ, что Шурѣ стало страшно.

   - У меня-же, Шурочка, еще и женихъ есть!.. Въ Па-ри-жѣ!.. Вотъ такъ фруктъ: - въ Парижѣ!.. Подарки шлетъ!.. Муку, сахаръ и масло... Это вмѣсто цвѣтовъ и конфетъ... Жени-ихъ... И какъ я ему благодарна... Какъ жарко за него молюсь... Но, Шура, во сколько разъ было-бы лучше, если-бы онъ самъ явился сюда... Какъ это?.. На бѣломъ конѣ?.. Нѣтъ... На конѣ не современно. На аэропланѣ и съ гранатой въ рукахъ. И ихъ всѣхъ... Къ чертямъ!.. Къ чертямъ!.. Къ самимъ чертямъ!.. Черти къ чертямъ...

   - Да, Женя. Конечно, все это такъ. А все таки, какъ ты находишь мой планъ?..

   - Поѣду, - со слезами на глазахъ сказала Женя. - Съ тобою только мнѣ уже очень трудно разстаться. Какъ ты одна то будешь... Вѣдь мы съ тобой душа въ душу жили... Почти, какъ родныя...

   - Тамъ будетъ тетя Надя.

   - Знаю... Не то... Съ тобою у меня все. Всѣ секреты... Весь мой романъ... Фiалки!.. и ты одна знаешь, что я вѣрна... "А если ты ужъ въ небѣ - я тамъ тебя найду"!.. Вотъ все не плакала, а теперь слезами, кажется, изойду. Грустно... нѣтъ не то... А гнусно и паршиво... паршиво... Паршиво... Мурашкинъ прогналъ!.. Подумаешь, какой императоръ! Ну, не смотри на меня. Пройдетъ!.. Идемъ домой продавать академику Омзину наши фамильныя вещи!.. Дѣдушкинъ комодъ краснаго дерева... За кило хлѣба... О, какъ я ихъ всѣхъ ненавижу, ненавижу толстомордыхъ красноармейцевъ!..

   - Ну ужъ, какiе толстомордые... Заморыши... Вырожденцы... Вымираетъ, гнiетъ и вырождается Русь.

   - Ну, идемъ... Прошло...

   Женя круто повернула назадъ и пошла, увлекая Шуру къ дому.

   Уже темнѣло. По улицѣ длинной вереницей фонари вспыхнули. Небо точно утонуло во мракѣ. Теплый iюльскiй вѣтеръ дулъ имъ навстрѣчу. Печальными казались темныя окна домовъ. Точно вымеръ городъ.

  

  

   Володя въ тѣ самые дни, когда былъ разстрѣлянъ его отецъ и отъ тоски и голода умерла его мать прiѣхалъ съ Драчемъ изъ служебной командировки. Съ тѣхъ поръ, какъ iюльскимъ вечеромъ 1914-го года онъ ушелъ съ Пулковской дачи, онъ, вотъ уже почти девятнадцать лѣтъ, ничего не слыхалъ о своихъ, не думалъ и не вспоминалъ о нихъ. Новая жизнь захватила его.

   Коммунистическая работа - инструктированiе отдѣловъ въ провинцiи, наведенiе порядка въ насаждаемыхъ колхозахъ, обобществленiе всего имущества и орабоченiе всѣхь гражданъ, борьба на религiозномъ фронтѣ - дѣла было уйма, дѣла отвѣтственнаго, серьезнаго и труднаго. Онъ говорилъ, поучалъ - Драчъ дѣйствовалъ, Непремѣнный членъ конференцiи по аэрофикацiи, членъ совѣщанiя редакторовъ фабрично-заводскихъ газетъ, организаторъ перво-майскихъ комиссiй, предводитель бригадъ молодняка, посылаемыхъ для наведенiя порядка въ разныхъ совѣтскихъ учрежденiяхъ - онъ объѣздилъ за эти годы всю совѣтскую республику, былъ на Днѣпро-строѣ, былъ въ Сибири и на Дальнемъ Востокѣ, вездѣ исправляя плановую работу и выпрямляя "право-лѣвацкiй" уклонъ.

   Сейчасъ они прибыли въ Ленинградъ по вызову товарища Малинина. Старый партiецъ - Малининъ - тоже за эти девятнадцать лѣтъ далеко шагнулъ впередъ по коммунистической iерархической лѣстницѣ. Политическiй комиссаръ при красно знаменныхъ армiяхъ - онъ былъ подъ Царицынымъ въ 1919-мъ году, когда сражались съ Деникинымъ и подавалъ тамъ мудрые совѣты Сталину и Ворошилову, онъ съ Фрунзе побѣждалъ Врангеля въ Крыму, и съ Тухачевскимъ сражался противъ поляковъ. Теперь, членъ рев-воен-совѣта, кавалеръ орденовъ Ленина, Краснаго Знамени и Красной Звѣзды, онъ занималъ видное мѣсто въ комиссiи по механизацiи армiи.

   - Размѣнять меня на прошлое, - говаривалъ онъ въ кругу своихъ подчиненныхъ, бывшихъ царскихъ генераловъ и полковниковъ, "спецовъ" при рев-воен-совѣтѣ, - пожалуй буду въ родѣ какъ инженерный, полный генералъ со звѣздами и лентой.

   Впрочемъ, военную, красноармейскую форму онъ почти никогда не носилъ, ходилъ, какъ всѣ совѣтскiе сановники, въ толстовкѣ чернаго сукна, въ шараварахъ и высокихъ сапогахъ, въ черномъ штатскомъ длинномъ пальто и рабочей кепкѣ.

   Онъ жилъ въ реквизированномъ барскомъ особнякѣ, на набережной Невы и, обыкновенно, лѣстница, прихожая и прiемная были полны рослыми чекистами его охраны, секретарями, юркими молодыми людьми, слѣдившими, чтобы никто постороннiй не могъ пробраться къ важному комиссару.

   Въ тотъ позднiй вечернiй часъ, когда было назначено Володѣ и Драчу прiѣхать къ Малинину - въ особнякѣ было темно, и на звонокъ у наружнаго подъѣзда, къ большому удивленiю Драча, знавшаго комиссарскiе порядки, имъ отвориль самъ Малининъ.

   Володя съ трудомъ узналъ въ старикѣ, одѣтомъ въ какой-то полу-длинный, мягкiй кафтанъ, отворившемъ имъ двери суроваго и непреклоннаго Малинина. Старому партiйцу было теперь за шестьдесятъ. Сѣдые волосы остались только на вискахъ и вокругъ шеи, они торчали точно перья у птицы, непослушные гребенкѣ. Маленькая сѣдая бородка и жесткiе стриженные усы надъ сухою лиловою губою придавали Малинину еще болѣе старый видъ. Лицо было въ глубокихъ морщинахъ и было темно-шафрановаго цвѣта, виски ввалились и посинѣли.

   Малининъ показалъ вошедшимъ на вѣшалку, чтобы они повѣсили сами пальто и шапки и потомъ повелъ ихъ по лѣстницѣ во второй этажъ. Все это дѣлалось молча и въ полной тишинѣ и было похоже на то, что Малининъ боялся, что шофферъ автомобиля, на которомъ прiѣхали Володя и Драчъ и милицейскiй наружной охраны услышатъ его голосъ. Все такъ-же молча и точно таинственно они прошли въ глубь квартиры, Малининъ ввелъ гостей въ свой кабинетъ, тщательно заперъ двери, пустилъ свѣтъ и только тогда внимательно посмотрѣлъ на своихъ старыхъ товарищей.

   - Побѣлѣ-ѣлъ..., - сказалъ онъ, глядя на сѣдые волосы Драча. - Ну да и всѣ мы тутъ... Старая гвардiя... Износились... Устали... Ахъ, какъ устали... И разочаровались...

   Онъ протянулъ гостямъ раскрытый портъсигаръ.

   Въ комнатѣ было свѣтло и Володя разсматривалъ обстановку комиссарскаго кабинета. Малининъ сидѣлъ за большимъ письменнымъ столомъ, гостей усадилъ въ старинныя ошарпанныя кресла съ протертой обивкой; съ боку стоялъ небольшой столикъ съ пишущей машинкой, въ углу высокiй несгораемый шкафъ. Малининъ зажегъ небольшую лампочку съ синимъ стекляннымъ абажуромъ, стоявшую на столѣ и попросилъ Драча выключить висячую лампу. Въ кабинетѣ стало сумрачно, но уюта не прибавилось. Углы комнаты потонули въ тѣни. Отъ того, что письменный приборъ на столѣ былъ сборный, что какъ то небрежно и неаккуратно были положены бумаги, что въ книжномъ шкафу противъ стола со стеклянными дверцами почти не было книгъ, а были навалены какiя то растрепанныя брошюры и старыя газеты, въ кабинетѣ было точно въ покинутомъ домѣ, откуда уѣхали хозяева. Впрочемъ это было почти повсюду въ квартирахъ партiйцевъ, занимавшихъ чужое, разорявшихъ это чужое и ничего "своего" въ нихъ не вносившихъ.

   Молча закурили папиросы. Володя прислушался. Чуть былъ слышенъ мѣрный плескъ волнъ на Невѣ, да на каминѣ, на мраморной доскѣ какъ то торопливо и безпокойно тикали большiе бронзовые часы.

   - Я пригласилъ васъ, товарищи, - началъ тихимъ голосомъ Малининъ, - чтобы сообщить вамъ о томъ, что явилось плодами моихъ глубокихъ размышленiй въ эти годы. Вы были первыми моими учениками. Васъ я первых пригласилъ и принялъ въ мою ячейку, васъ связалъ кровью съ партiей и васъ посвятилъ въ тайны марксизма.

   Казалось, что Малинину трудно было говорить. Онъ сдѣлалъ нѣсколько длинныхъ затяжекъ, выпустилъ дымъ и, окутавшись имъ продолжалъ:

   - Самъ я крестьянинъ... Моя мать въ селѣ и посейчасъ понемногу хозяйствуетъ, а ей за восемьдесятъ лѣтъ... По образованiю я инженеръ, въ свое время я окончилъ Технологическiй Институтъ и законы механики мнѣ хорошо извѣстны. Механика - это жизнь. Нарушить законы механики - значитъ нарушить самую жизнь. Это ведетъ къ смерти. Къ гибели. Такъ вотъ... Я замѣчаю, что наша правящая партiя за послѣднее время, а, можетъ быть, это было и всегда, только слишкомъ занятый, увлеченный пафосомъ революцiи, я этого не замѣчалъ, наша правящая партiя нарушаетъ законы механики... Отъ этого чѣмъ дальше, тѣмъ больше мы, а съ нами и государство, нами управляемое, отходить отъ жизни. Мы заблужались... Коммунизмъ - это не жизнь, но противное жизни... Коммунизмъ - это смерть... Ибо онъ противъ законовъ механики. Просто говоря коммунизмъ - утопiя...

   - Что ты хочешь этимъ сказать?.., - сказалъ Драчъ и внимательно и остро посмотрѣлъ въ глаза Малинину. Тотъ стойко выдержалъ его взглядъ.

   - Я хочу сказать, товарищи, что одинъ лоскутъ человѣческой кожи, выкроенный изъ живого человѣка сталъ для меня дороже всѣхъ революцiй.

   - Вотъ ка-акъ, - протянулъ Драчъ, - поздно, товарищъ, ты это надумалъ. Что-же ты не думалъ объ этомъ, когда былъ подъ Царицынымъ, или когда шелъ на Кiевъ? Тамъ не лоскуты драли съ живыхъ людей, а цѣликомъ сдирали съ нихъ шкуры.

   - Знаю... Каюсь... Но тогда былъ пафосъ... А потомъ - водка... кокаинъ... женщины... Совѣсть была придушена. Некогда было одуматься. Совѣсть спала.

   - Теперь она у тебя проснулась?.. Въ тебѣ совѣсть?. Та-акъ... Товарищъ комиссаръ... Въ тебѣ просто правый уклонъ...

   - Я хотѣлъ-бы, товарищи, чтобы вы выслушали меня до конца... Мы говоримъ о мирѣ... О мирѣ!.. О счастьи народовъ!.. Обманъ!.. Ложь!.. Мы готовимъ самую многочисленную армiю въ мiрѣ. Нашъ все-воен-обучъ забираетъ въ свои сѣти всѣхъ рабочихъ и крестьянъ и не только мужчинъ, но и женщинъ. У насъ уже готово нѣсколько десятковъ миллiоновъ вооруженныхъ людей. Нѣмцы и американцы намъ создали такiе заводы, гдѣ мы самостоятельно готовимъ танки, бомбовозные аэропланы, сотни тысячъ аэроплановъ! Наша красная армiя - наша гордость... Мы имперьялисты, но никакъ не коммунисты. У насъ всѣ думы о войнѣ... Мы первые въ мiрѣ поняли, что при хорошемъ воздушномъ флотѣ не нужно вовсе морского флота, ибо онъ не въ состоянiи бороться противъ аэроплановъ. Мы поняли, что сухопутныя армiи съ ихъ артиллерiей, конницей и пѣхотой, только развиваютъ побѣду, которую даетъ воздушный флотъ. И мы его готовимъ. Для чего?..

   - Для обороны совѣтскаго союза, которому со всѣхъ сторонъ угрожаютъ капиталистическiя государства.

   Малининъ засмѣялся. Страшна была улыбка его стараго изможденнаго пороками лица.

   - Никто намъ не угрожаетъ. Я членъ рев-воен-совѣта и знаю лучше, чѣмъ кто нибудь другой, что не намъ угрожаютъ, но мы готовимъ непрерывную вѣчную войну. Страшнымъ, стальнымъ утюгомъ смерти мы, большевики, готовимся пройдти по всей Европѣ, по всему мiру, чтобы уничтожить все свободное, все живое и такимъ же голодомъ, какой мы насадили у себя, терроромъ и казнями уничтожить всѣ свободныя государства и обратить ихъ въ рабовъ... Поняли? Даешь Германiю!.. Даешь Францiю!.. Даешь Англiю, весь мiръ даешь!.. Поняли меня? У насъ шовинизмъ, но не нацiоиальный, не Русскiй шовинизмъ, но самый страшный шовинизiмъ, какой только можетъ быть на землѣ, шовинизмъ третьяго интернацiонала.

   - Ну что-же если даже и такъ. Не такъ это и плохо.

   - Нашъ коммунизмъ выродился. Онъ пошелъ противь жизни. Если уничтожить все сильное, все живое и дающее жизнь, что-же останется?.. Смерть!..

   - Товарищъ, ты заблуждаешься. Вспомни уроки Ленина. Правда, при насильственномъ насажденiи въ обществѣ соцiализма мы неизбѣжно должны сметать съ лица земли все то, что намъ оказываетъ сопротивленiе. Мы объявили войну буржуазiи и мы ее уничтожили. Мы объявили войну кулаку - и мы его уничтожаемъ... Да, совершенно вѣрно - это мы организовали голодъ на Украинѣ, на Дону, на Кубани и по Волгѣ, но это потому, что какъ-же иначе было намь сломить тѣ жизне-стойкiе, крѣпкiе элементы, которые намъ постоянно оказывали самое злостное сопротивленiе? Тамъ слишкомъ крѣпокъ былъ бытъ и намъ иначе его нельзя было сломить, какъ не начисто уничтоживъ самихъ жителей.

   - Да, да... Это-то и есть нарушенiе законовъ механики. Коммунизмъ унитожаетъ все свободное, свободолюбивое и сильное. Слабое и безвольное онъ обращаетъ въ рабовъ. Мы идемъ не впередъ къ новой и свѣтлой жизни, но назадъ къ феодальнымъ временамъ, къ крѣпостному праву и самой густой и непроглядной тьмѣ. Эта тьма уже охватила нашъ совѣтскiй союзъ, очередь за другими государствами. Мы стремимся добиться ихъ разоруженiя, Усыпить ихъ своимъ миролюбiемъ и тогда... Слушайте... Основнымъ стержнемъ замышляемой нами непрерывной войны съ кольцомъ буржуазныхъ государствъ, насъ окружающихъ является стремленiе превратить войну совѣтскаго союза, какъ государства, въ войну гражданскую между всемiрнымъ пролетарiатамъ и мiровой буржуазiей. Вотъ тотъ планъ войны, который я самъ вырабатывалъ... Поняли? Уничтожить прежде всего христiанство, уничтожить культуру, въ чемъ бы она ни проявлялась, развить для этого красное, коммунистическое движенiе въ глубокомъ тылу непрiятельскихъ государствъ. Пока мнѣ казалось, что это просто утопiя, я не обращалъ на это вниманiя, но теперь я вижу, что въ самой западной Европѣ идутъ на это, что тамъ готовятся сдаться намъ, что нашей страшной лжи вѣрятъ... Тогда вдругъ точно что мнѣ открылось, я понялъ весь ужасъ всего этого и рѣшилъ бороться.

   - Бороться?.., - строго сказалъ Драчъ. - Съ кѣмъ?

   - Гранитовъ, я обрашаюсь къ вамъ. Вы болѣе молодой, вы поймете меня. Я не иду ни противъ партiйцевъ, ни противъ партiи, но я считаю долгомъ своимъ предостеречь партiю отъ того пагубнаго имперьялистическаго пути на который она становится. Мы должны требовать пересмотра нашей политики, мы должны требовать прекращенiя вооруженiй, военизацiи населенiя, прекращенiя вымариванiя населенiя голодомъ, словомъ новаго на этотъ разъ не экономическаго НЭП-а, но НЭП-а политическаго. Я увѣренъ, что, будь живъ Ленинъ, онъ понялъ-бы меня. Вѣдь мы сами себя губимъ. И мы губимъ идею соцiализма, мы губимъ коммунизмъ. Вы мои первые и вы должны и въ этой новой борьбѣ, на которую я васъ зову, быть со мною.

   - Ты, Малининъ, отъ старости рехнулся. Ты, однако, все таки понимаешь, чѣмъ все это пахнетъ. Это уже не уклонъ - это настоящая "контра", - вставая, сказалъ Драчъ и потянулся къ револьверу, висѣвшему у него на поясѣ.

   Малининъ быстрымъ движенiемъ выдвинулъ ящикъ стола и досталъ оттуда браунингъ.

   - Не безпокойся, - холодно сказалъ онъ. - Меня этимъ не запугаешь. Имѣю свой не хуже твоего. Значитъ, кончено. Но попробуй только донести на меня. Живымъ отсюда не уйдешь... Мнѣ все равно, Я знаю, послѣ всего того, что я вамъ, какъ своимъ подлиннымъ товарищамъ здѣсь сегодня сказалъ - я конченный человѣкъ... Но васъ я предупреждаю, что прежде чѣмъ вы на меня донесете, я приму свои мѣры. Я все это сказалъ вамъ потому, что съ вами вмѣстѣ я надѣялся выпрямить линiю нашего поведенiя.

   - То есть, товарищъ Малининъ, - тихо и какъ то торжественно сказалъ Володя, - вы предлагаете намъ - заговоръ?

   Малининъ ничего не отвѣтилъ. Его лицо было сурово и рѣшительно.

   - Ахъ, елки - палки, - воскликнулъ Драчъ. - Едрена вошь! Ты просто рехнувшiйся комиссаръ. Ты еще о Богѣ намъ скажи. Можеть ты и до этого дошелъ?..

   - О Богѣ я тебѣ говорить не буду. Ты скотъ и никогда не поймешь, что такое идейный партiецъ. Ты не хочешь видѣть, что подъ покровомъ коммунизма у насъ готовится такая монархiя, какой не снилось ни Александру, ни Цезарю, ни Наполеону.

   - Здорово!.. И во главѣ ея?..

   - Жидъ!..

   - Ну это, товарищъ, ты заливаешь... Но, какъ мнѣ все это понимать. Вѣдь я чекистъ.

   - Доноси. Но отсюда живымъ не уйдешь!

   - То есть, какъ это такъ, живымъ, говоришъ не уйду?

   - Да, - сказалъ Малининъ и снова взялся за револьверъ.

   - Оставь, - строго сказалъ Драчъ. - Брось эту игрушку. У меня не хуже твоей есть... Продолжимъ дискуссiю... Ты Троцкаго-то помнишь?.. А, помнишь?.. Тотъ тоже выправлять хотѣлъ... И вотъ и выправляетъ у чорта на куличкахъ такой-же старый и облѣзлый, какъ и ты... Партiя не для стариковъ... Да, ты револьверомъ-то не верти... Я твоей игрушки не боюсь... Обязанъ донести и донесу... По чистой совѣсти... То, что ты намъ сказалъ сейчасъ - хуже меньшевизма... А убить - попробуй!.. Я видный чекистъ и меня убить?.. Гмъ!.. Еще не родился тотъ человѣкъ, который меня да убьетъ.

   - Товарищъ Гранитовъ... Что скажете вы?.. Передъ нами выборъ... Или съ нами - спасенiе Россiи и коммунизма... Спасенiе всей работы Ленина, или съ ними гибель, крушенiе всего... Смерть.

   - Я не измѣнилъ и не измѣню партiи, - со злобою сказалъ Володя и тоже досталъ револьверъ.

   - Брось, - строго кинулъ ему Драчъ. - Положи въ кобуръ. Не надо этого, мы его пожалѣемъ...

   И въ это слово: - "пожалѣемъ" Драчъ вложилъ такую злобную иронiю, что у Володи руки и ноги похолодѣли.

   Володя понялъ, что ихъ разговоръ дошелъ до такой точки, что они уже играли съ жизнью. Или сейчасъ ихъ обоихъ прихлопнетъ Малининъ, или имъ надо прикончить Малинина, который ихъ такъ не выпуститъ. Да, и можетъ быть у него тутъ гдѣ нибудь подлѣ припрятаны люди... Но убить виднаго комиссара?.. Это совсѣмъ не то, что донести на него. На мертваго не покажешь.

   Малининъ мрачнымъ, тяжелымъ взглядомъ смотрѣлъ то на Володю, то на Драча. Онъ опять взялъ револьверъ, но взялъ его какъ то вяло и нерѣшительно.

   - Ну, такъ и чортъ съ вами, - сказалъ Малининъ. Но звукъ его голоса не отвѣчалъ тому, что онъ сказалъ. Онъ былъ глухъ и невнятенъ.

   Въ тотъ же мигъ Драчъ ловкимъ движенiемъ очутился за столомъ, позади Малинина и схватилъ того за руки у кистей. Онъ потащилъ его на середину комнаты и повалилъ на коверъ. Малининъ сопротивлялся и старался повернуть револьверъ на Драча и поставить кнопку его на "огонь". Драчъ въ свою очередь направлялъ руку Малинина съ револьверомъ къ виску Малинина.

   Володя растерянно топтался подлѣ, ничего не предпринимая.

   - Гранитовъ, да навались, чортъ, на него. Ишь жилистый такой, дьяволъ!.. Кусается стерва!.. Дави его, сволочь, на храпъ! Не бей, слѣдовъ чтобы никакихъ... Дави!.. Души!.. Вотъ такъ!.. Ага, помягчѣлъ... Старый чортъ!

   Драчъ задыхался отъ напряженiя. Наконецъ, ему удалось приставить револьверъ Малилина къ виску и повернуть кнопку. Онъ нажалъ на спусковой крючокъ.

   Негромко, какъ хлопушка ударилъ выстрѣлъ. Живое тѣло задергалось подъ Володей, сидѣвшемъ верхомъ на Малининѣ и задрыгала судорожно лѣвая нога. Темный сгустокъ крови съ бѣлымъ мозгомъ вылетѣлъ на коверъ. Глаза Малинина выпучились изъ орбитъ и потомъ медленно закрылись.

   Все было кончено. Драчъ, державшiй руку Малинина отпустилъ ее и поднялся съ ковра.

   - Ну, слѣзай, теперь, - сказалъ онъ отдуваясь. -Ступай къ машинкѣ. Садись и пиши, что я тебѣ буду диктовать.

   Володя послушно слѣзъ съ убитаго и подошелъ къ столику съ пишущей машинкой. Драчъ подошелъ къ нему и зажегъ надъ нимъ стѣнную лампочку.

   - Пиши: - "въ смерти моей никого не винить. Совершилъ растрату довѣренныхъ мнѣ денегъ"...

   - Растрату?.., - съ удивленiемъ спросилъ Володя и, прекративъ стучать на машинкѣ, повернулся къ Драчу.

   - Ну, да, братокъ, растрату! Чему ты удивляешься?.. Отчего другого могь застрѣлиться такой правовѣрный партiецъ, какимъ былъ Малининъ?.. Стучи. Медлить намъ нельзя... "совершилъ растрату и не считая себя болѣе соотвѣтствуюшимъ темпу строительства нашей Великой республики ухожу изъ жизни"... Все... Ловко пущено?.. А?.. Елки-палки!.. Ну, давай, мнѣ листокъ. Я подмахну за него. Что?.. подпись неразборчива? Еще-бы!, когда такая эмоцiя у него тогда была. Осторожнѣе, братокъ, не наступи въ кровь. Это было бы хужѣе всего... Теперь поищемъ ключа отъ денежнаго шкафа.

   Драчъ былъ поразительно спокоенъ, но торопился ужасно. Володя понималъ, какъ ни глухо раздался выстрѣлъ въ комиссарскомъ кабинетѣ, онъ могъ быть услышанъ въ дальнихъ комнатахъ и даже на самой набережной, гдѣ такъ тиха и безмолвна была теплая лѣтняя ночь.

   Драчъ подошелъ къ Малинину и обыскалъ карманы. Но ключа тамъ не нашелъ.

   - Посмотри на шеѣ. Онъ старый крестьянинъ и навѣрно когда то носилъ крестъ на гайтанѣ, - сказалъ Володя.

   Драчъ осторожно разстегнулъ кафтанъ и запустилъ руку на грудь убитаго.

   - А, шерстистый чортъ, - сказалъ онъ. - Такъ и есть, будто ключики.

   Володя подалъ ножъ Драчу.

   - Разрѣжь, - сказалъ онъ брезгливо, - что возишься.

   - Какъ можно рѣзать?.. Надо обратно надѣть. Чтобы, а ни-ни! Никто и не догадался, кто снималъ, онъ самъ или кто другой. Придержи голову, а то въ крови бы не запачкать? Володя сталъ на колѣни надъ убитымъ и держалъ голову, пока Драчъ осторожно стягивалъ съ шеи ремешокъ.

   - Гляди... И крестъ, подлецъ, носилъ. Вотъ онъ какой былъ партiецъ!.. Хорошаго жука мы съ тобою прихлопнули!

   Ключей было три, но Драчъ сразу сообразилъ, что замысловатый ключикъ съ бронзовой головкой и долженъ быть отъ несгораемаго шкафа. Онъ не ошибся. Ключъ ловко вошелъ въ маленькое отверстiе, прикрытое откидной мѣдной дощечкой, легко повернулся съ легкимъ мелодичнымъ звономъ, и тяжелая тройная дверь мягко и неслышно открылась.

   - Ну, принимай и прячь въ карманы. Ого!.. Тутъ и валюта есть!.. Такъ награждается умъ, смѣлость и вѣрность совѣтской власти.

   Драчъ вынулъ нѣсколько пачекъ червонцевъ, одну пачку длинныхъ долларовыхъ бумажекъ и двѣ пачки нѣмецкихъ марокъ.

   - Есть немного и золота. Возьмемъ и его, - сказалъ онъ.

   - Все - партiйное, - тихо, съ упрекомъ, сказалъ Володя.

   - Ахъ, елки-палки!.. Дѣйствительно?.. Такъ ты пойми, братокъ, чго это не мы беремъ. Это онъ взялъ и растратилъ тамъ на какую ни есть любушку... Онъ, говорили мнѣ, съ балетной жилъ. Погоди мы и ее арестуемъ и пришьемь къ этому дѣлу.

   Драчъ тщательно закрылъ шкафъ и пошелъ надѣвать гайтанъ съ ключами на шею мертвеца. Володя съ отвращенiемъ, но безъ всякаго страха помогалъ ему.

   - Воняеть какъ, - сказалъ онъ.

   - Да, человѣческая кровь не розами пахнетъ, - сказалъ Драчъ. - А чисто обработали. Очень даже чисто. - Онъ не безъ профессiональной гордости окинулъ взглядомъ убитаго имъ Малинина. - Револьверъ въ рукѣ у самоубiйцы. Правда, палецъ не на гашеткѣ. Лужа крови не тронута. И какое спокойствiе на лицѣ... И крестикъ на груди... Крестикъ!.. Есть оть чего застрѣлиться. Ну, вынимай штепселя, гаси огни.

   - Драчъ, а скажи мнѣ... Ну для чего намъ все это надо было дѣлать? Отняли-бы револьверъ и донесли. Тотъ же конецъ. Онъ, поди, не отперся-бы отъ своихъ словъ... Помнишь Далекихъ?..

   - Послѣ... Послѣ все скажу... Эхъ, товарищъ, быль партiецъ!.. Въ какихъ, какихъ бояхъ ни участвовалъ. Какую кровь лилъ!.. А теперь!.. Тьфу!.. Растратчикъ!!. Елки-палки!.. Едрёна вошь!..

   Комната погрузилась въ темноту. Володя и Драчъ вышли изъ нея, плотно заперли дверь и по темной лѣстницѣ спустились внизъ. Они ощупью отъискали свои пальто и фуражки и вышли на набережную.

   - Въ Европейскую, - небрежно кинулъ шофферу Драчъ, глубоко усаживаясь на мягкiя подушки автомобиля.

  

  

   Европейская гостинница была предоставлена для прiема иностранцевъ и очень высоко поставленныхъ партiйцевъ. Въ ней все было, какъ въ Европѣ, какъ въ капиталистическихъ странахъ. Все было не по большевицки. Величественный швейцаръ и подлѣ рослые, сильные и ловкiе переодѣтые чекисты, въ ресторанѣ толстый метръ-д-отель, помнившiй иныя времена, лакеи съ голодными глазами и худыми лицами, но во фракахъ, хорошiя скатерти на столахъ, уютомъ отзывающiя лампочки подъ абажурами, фарфоровая посуда и хрусталь. Цвѣты... Много свѣта... Оркестръ джазъ-бандъ, красивыя женшины, доступныя для всѣхъ, имѣющихъ иностранную валюту, пѣвучее танго и всегда какая нибудь танцующая пара - развлекающiйся въ Ленинградѣ иностранный дипломатъ, или купецъ и совѣтская жрица любви изъ голодныхъ "классовыхъ враговъ". Здѣсь торговали на золото и валюту и презрительно отбрасывали совѣтскiе червонцы.

   Яркiй свѣть слѣпилъ глаза. Сонно, пѣвуче и точно въ носъ пѣлъ сладкую пѣснь саксофонъ оркестра. За столиками сидѣли чекисты, совѣтскiе сановники, иностранцы. Здѣсь забывался голодный Ленинградъ, мерзнущiя зимою, мокнущiя подъ дождями лѣтомъ очереди полураздѣтыхъ людей у продовольственныхъ лавокъ и суета орабоченнаго люда, здѣсь было точно въ старомъ довоенномъ Петербургѣ. Драчъ выбралъ столикъ въ углу, откуда былъ виденъ весь нарядный залъ. Лакей подлетѣлъ къ нему съ лакейскимъ шикомъ и склонился передъ виднымъ чекистомъ.

   - Какъ изволите, на валюту, или на червонцы, - тихо и почтительно спросилъ онъ.

   - На валюту, гражданинъ, на валюту, - потягиваясь, сказалъ Драчъ, и вынулъ изъ кармана стодолларовуго бумажку.

   - Что прикажете-съ?..

   - Подай намъ, гражданинъ, прежде всего, водочки.. ну и тамъ свѣжей икорки... баночку... балычка... Ушицу изъ волжскихъ стерлядей.

   - Съ разстегайчиками, позволите?..

   - Съ разстегайчиками, естественно. Ну тамъ, что у васъ такого имѣется...

   - Пулярду, особенно рекомендую... Очень хороша у насъ сегодня пулярда...

   - Ладно, давай пулярду...

   Заказъ былъ сдѣланъ, лакей исчезъ и подъ музыку оркестра Драчъ сталъ тихо говорить Володѣ.

   - Ты спросилъ меня, почему я предпочелъ этотъ способъ, а не иной... Ну, донесли-бы... Такъ еще вопросъ, выпустилъ-ли бы онъ насъ раньше. Да онъ и самъ съ усами... Оговорить насъ могъ... Сложная и хитрая исторiя... Поднялось-бы дѣло... Хотя и притушили-бы его и замолчали, а все пошли-бы слушки, смотри еще въ иностранную, или еще того хужѣе въ эмигрантскую печать попало-бы. О, будь она трижды проклята! Стали-бы шептаться - въ партiйной верхушкѣ склока!.. Верхи колеблются. Верхи измѣняютъ марксизму. Между коммунистами есть разочаровавшiеся. Елки-палки!.. Ну, что хорошаго? Повѣрь, Сталинъ это очень пойметъ и оцѣнитъ. Да и ты, Гранитовъ... Гранитъ!.. Ты долженъ понимать нашъ подлинно гранитный поступокъ.

   - Да, можетъ быть.

   - Помнишь Фрунзе?.. Того, кто побѣдилъ Врангеля?.. Тоже, какъ и этотъ. Ахъ, елки-палки!.. Онъ изъ рабочихъ.. И тоже инженеръ... Заколебался. Наши сразу замѣтили... И... Пожалуйте, вамъ надо полѣчиться... Операцiю сдѣлать. Врачи говорятъ, нельзя операцiю, у него сердце плохое, да онъ и совершенно здоровъ. Ну... Молчать, не разсуждать! Положили на операцiонный столъ - маску на лицо... Мнѣ говорили, какъ онъ сладко пѣлъ, подъ маской-то... Жалобно такъ: - "ледъ прошелъ и Волга вскрылась, я дѣвченочка влюбилась"... Это Фрунзе-то!.. Желѣзный Фрунзе!.. Запоешь, какъ тебя здороваго врачи по всѣмъ правиламъ науки оперировать будутъ. Ну и померъ по всѣмъ правиламъ науки... Что ты думаешь?.. Торжественныя красныя похороны! Сожженiе тѣла въ крематорiи и прахъ въ урнѣ въ кремлевской стѣнѣ! Здравствуйте, пожалуйста - "Военная Академiя имени Фрунзе!!." . Ахъ, елки-палки - умѣетъ цѣнить заслуги совѣтская власть... Цинизмъ и безпринципность - великая вещь. Ну, и ложь, конечно... Такъ и этого... Малинина... Конечно - растрата... За это по головкѣ не гладятъ... Но, кто изъ нашихъ верховъ не растратчикъ, кто не пользуется народными миллiонами?.. Ну и онъ... Это ему простится за прошлыя услуги передъ революцiей... Притянемъ его балетную дѣвчонку... Будто это она виновата... Его подтолкнула, а онъ, - слабъ человѣкъ, - и подался... Ее въ Соловки, а ему - жертвѣ - красныя похороны. Тоже какую-нибудь академiю наречемъ "Малининской". Красная урна съ прахомъ и въ кремлевскую стѣну рядомъ съ Фрунзе... Ахъ, елки-палки, не чувствуешь, какъ это у меня по наитiю генiально просто вышло...

   - Да, вѣрно... Вотъ смотрю я на тебя, Драчъ, и удивляюсь... И безъ образованiя ты, а какъ много болѣе меня горазда твоя голова на выдумки. Почему это?.. Вѣдь и я не плохой партiецъ...

   - Происхожденiе... Я пролетарiй, ты...

   - Молчи!.. молчи!!. Забудь, какъ и я забылъ...

   - Ну, ладно... Не буду... Посмотри кругомъ, какой блескъ жизни... Вонъ тамъ сидятъ двѣ... Поди: - графини, княгини... Бывшiя!.. Ха-ха!!. Я люблю брать отсюда женщинъ... Прелестницы... И знаешь, въ моментъ самаго-то экстаза - взглянешь въ эти чудные, томные глаза, а тамъ вмѣсто любви-то - ненависть!.. Ненависть! Да какая!.. Ахъ, елки-палки!.. Это-же страсть!.. Это - эффектъ!..

   Драчъ подозвалъ лакея и показалъ ему на женщинъ, сидѣвшихъ въ другомъ углу столовой. Одна - брюнетка съ короткими блестящими волосами, по мужски остриженными, въ платьѣ съ декольте во всю спину, съ худымъ, тонкимъ станомъ, узкая, точно змѣя, другая - блондинка, или, можетъ быть, съ обезцвѣченными водородомъ волосами, съ подщипанными бровями, въ мѣру полная, съ широкими плечами и едва прикрытою платьемъ грудью.

   Лакей подошелъ приглашать ихъ.

   - Послѣ завтра, намъ, братокъ, - какъ то меланхолично сказалъ Драчъ, - на югъ ѣхать... На Кубань, на Донъ... Не угомонятся никакъ казаки. Вредительствуютъ въ колхозахъ... Поднимается народъ.

   - Возстанiе?..

   - Куда имъ, сопатымъ, возстанiе... Оружiя нѣтъ... Вождей попредавали, порастеряли... Да и мы! - это, братокъ, не при царизмѣ... Нѣтъ, просто - вредительство.. .Ну и тамъ - партизаны... Бандиты... Ахъ, елки-палки, тамъ таки поработать придется... А это, гляди, если не иностранки... Это-же шикъ!.. Это же можно въ ударномъ порядкѣ!.. Это-же кр-р-расота!.. А мы съ валютой... Повеселимся передъ поѣздкой... А?!. Еще и какъ повеселимся!.. Ну, да и тамъ не безъ дѣвочекъ!..

   Женщины, улыбаясь, подходили къ чекистамъ. Тѣ встали, освобождая имъ мѣсто. Лакей несъ стулья.

   - Двѣ бутылки шампанскаго и еще икры, - командовалъ Драчъ, обѣ руки протагивая навстрѣчу брюнеткѣ.

  

  

   Въ женскомъ отдѣленiи "жесткаго" вагона поѣзда, шедшаго въ Москву было полно, и Женя едва могла въ него протиснуться. Она была одѣта по крестьянски - съ башмаками на голую ногу, съ котомкой съ провизiей себѣ и тетѣ Надѣ за плечами на полотенцахъ, какъ въ старину носили богомолки. Въ отдѣленiи сидѣли такiя же женщины, - не разберешь, крестьянки или городскiя, всѣ везли съ собою свои заботы и тревоги, всѣ ѣхали куда-то, зачѣмъ-то въ надеждѣ гдѣ-то, что-то получить, найдти гдѣ-то въ другомъ мѣстѣ лучшую жизнь. Ночью спали, хрипя, сопя, захлебываясь, наваливаясь другь на друга и толкаясь. Женя благословляла судьбу, что ей удалось протиснуться къ окну. Какая была кругомъ нудная вонь..

   Поутру разобрались, развязали кошёлки, подоставали кто, что имѣлъ и стали закусывать. Пошелъ разговоръ - все о томъ-же - о хлѣбѣ.

   - Я, гражданочка, ѣхала сюда изъ деревни, сказывали въ Ленинградѣ можно достать хлѣба... А вонъ оно, какъ вышло... И пуда не набрала... А мнѣ старика, дѣтей кормить, сама восемь...

   - Ужъ-ли въ деревнѣ, да и безъ хлѣбушки?

   - И-и, гражданочка, да рази нонѣ тая деревня... Что было, забрали въ кол-хозы, да и тамъ безъ пути... Скотину, какая была, поубивали, сдавать имъ не хотѣли... Обидно было ужъ очень, растили, растили, какихъ трудовъ, сколькихъ заботъ она намъ стоила, а сдавать?.. За что?..

   - У насъ, гражданка, и собакъ пожрали и кошекъ, Ничего живого не осталось. Мертвая нынѣ деревня...

   - Какъ еще и живемъ-то?

   - Хлѣба никакъ нѣту...

   - Какой и былъ - весь позабрали... Заграницу, слышь, везутъ, и тамъ люди съ голоду дохнутъ...

   - Какъ-же такъ безъ хлѣба-то?..

   Передъ Москвой однѣ жещины вышли, но сейчасъ-же на ихъ мѣсто понасѣли другiя. Повсюду на станцiяхъ толпами стоялъ народъ. Точно все еще продолжаласъ революцiонная сумятица.

   Чѣмъ ближе былъ югъ - хлѣбный югъ - житница не только Россiи, но и всей Европы - тѣмъ острѣе былъ разговоръ о хлѣбѣ, объ общей нуждѣ и голодѣ. Вмѣстѣ съ южнымъ, насыщеннымъ малороссiйскими словами говоромъ пришли и разсказы объ ужасахъ, о которыхъ Женя и не подозрѣвала. Народъ сталъ дерзче, озлобленнѣй. Сѣли какiя-то три старухи съ худыми изможденными лицами, въ тяжелыхъ платкахъ на головахъ съ глазами, въ которыхъ застылъ непередаваемый ужасъ. Вагонный проводникъ хотѣлъ высадить какую-то молодую казачку, сѣвшую безъ билета.

   Та взъѣлась на него.

   - Ты, что, сапливый чортъ, за руку-то берешь... Что я тебѣ это позволила?

   - Нельзя, гражданка, чтобы безъ билета. Съ насъ за это тоже взыскивають. Все одно на станцiи чекисту сдамъ - хужѣе будетъ.

   - А вотъ и сдай!.. Я и тебѣ и чакисту твоему рожу то во какъ обломаю!.. Гражданка!.. Слово какое придумалъ?.. Я табѣ не гражданка. Зан-у-уда!.. Присталъ босякъ чубатой!

   - Оставьте, гражданка... Нечего бузу разводить.

   - Да!.. Бузу!.. Отцовской крови напился - моей захотѣлъ... Сказала: - отчепись!..

   Все отдѣленiе было переполнено бабами и всѣ равно враждебно смотрѣли на проводника. Тотъ ушелъ, пожимая плечами.

   - Съ ими какъ-же иначе-то, - сказала казачка, усаживаясь подлѣ Жени едва не на колѣни той. - Въ станицѣ люди съ голоду мрутъ, ей Богу, а они съ билетами ихъ чортовыми лѣзуть. Я батянѣ мѣшокъ сухарей у тетки достала - везу, а онъ придиратца. Бѣльмы на меня вылупилъ, что котъ на сало... Поди камунистъ! Сапливой чортъ!

   - А что, мамаша, въ станицѣ то нюжли безо хлѣба...

   - А то какъ?.. Едва до весны дотянули. А тутъ подавай сѣм-фондъ засыпать... Ну да! какъ-же!.. Засыпали табѣ чорта съ два... Кто и засыпалъ, а кто и нѣтъ... Вишь ты, какъ нонѣ обернулось, казаковъ, значитъ, и вовсе нѣтъ, а есть кулаки, середняки, врядители!.. Ну и отобрали отъ нихъ хлѣбъ... Красная армiя понаѣхала, мордастые, хлѣбъ и забрали... По десять человѣкъ въ день, а когда и болѣ въ станицѣ то съ голода мрётъ... И не прибираютъ... Провоняла насквозь станица... Имъ что, и горюшка мало. Трахтуровъ понавезли, комбайновъ, а управлять, какъ, кому до этого дѣло. Поломали все за милую душу... Трахтуры-то эти самые... Колхозный секторъ съ грѣхомъ пополамъ засѣяли - да и то больше лебеда повырасла... Лѣтомъ-то