Краснов Петр Николаевич - Ненависть

поля отъ васильковъ синiя и хлѣба за ими не видатъ вовсе...

   Въ отдѣленiе, хотя и было оно "женское", сѣли какiе-то казаки и твердо и убѣжденно они говорили:

   - Хлѣба!.. Ты намъ хлѣба подай! Безъ хлѣба, какъ проживешь?..

   - Вы, - бабочка, хучь сухарей понабрали, а у насъ на хуторѣ съ прошлаго года ни сухарей, ни хлѣба и не видали.

   Поѣздъ отстукивалъ по рельсамъ, внизу что-то звенѣло и шипѣло, за окнами тянулась погорѣвшая, не паханная степь, поросшая сорными травами. Усталая, изголодавшаяся Женя, прислонившись къ стѣнѣ, дремала и сквозь дремоту все слышала:

   - Хлѣба!.. хлѣба!!. хлѣба!!!

   - Нѣту теперь хлѣба нигдѣ...

   - И куда задѣвался, кто его знаетъ?..

   - Отобрали... Прод-налогъ собирали...

   - Заграницу везутъ хлѣбецъ та... Агличановъ кормить, хрянцузовъ, нѣмцевъ, а свои подыхай!

   - Хлѣба!.. хлѣба!!. хлѣба!!!

   И чудилось Женѣ, что и колеса стучали по стыкамъ рельсовъ и пѣли все ту-же страшную пѣсню голода:

   - Хлѣба!.. хлѣба!!. хлѣба!!!

   Солнце пекло невыносимо, и Женѣ казалось, что никогда не дойдетъ она до хутора, Босыя ноги то тонули въ мягкой, какъ пудра, темной пыли, то жгла ихъ раскаленная, покрытая солонцоватымъ сизымъ налетомъ, потрескавшаяся, твердая, какъ камень земля. Кругомъ были поля. Золотистую, наливавшуюся колосомъ пшеницу пробивала сѣровато-сизая лебеда и синь васильковъ. Точно нарочно кто-то засѣивалъ сорными травами безконечныя поля. Вдали длинная череда бабъ и мужиковъ въ ручную косила хлѣбъ. Объѣздчикъ на немудрящей, худой лошаденкѣ, на высокомъ сѣдлѣ въ бѣлой пропотѣлой рубахѣ дремалъ, склонившись къ лукѣ. Косили медленно, неохотно, съ прохладцей. Точно все это было нѣчто давно прошедшее, точно крѣпостное право вернулось въ Россiю, и въ степи шло отбыванiе тяжелой барщины. И, какъ насмѣшка надъ этимъ каторжнымъ трудомъ, у самой дороги стоялъ давно заброшенный тракторъ. Темный и заржавѣлый онъ заросъ кругомъ крапивой, чертополохомъ и лопухами, и высился, какъ нѣкое чудовище.

   Женя хорошо дорогу знала. Хуторъ стоялъ въ балкѣ внизу и издали была видна только верхушка церковной колокольни. Когда опускаться къ хутору по пути была сонная рѣчушка, даревянный мостъ съ хлипкими темными апалубками настила и жидкими перилами изъ корявой орѣшины, за мостомъ сбоку былъ хуторской ставъ, обросшiй вербами и тополями - раинами. Сколько шума, птичьяго и дѣтскаго крика всегда слышала въ былые наѣзды Женя ка этомъ пруду. Обыкновенно здѣсь прiостанавливали лошадей и по растоптанному скотомъ спуску съѣзжали къ водѣ напоить ихъ. Бричка тогда дремотно стояла по оси въ водѣ, а Женя смотрѣла на шумное и безпокойкое царство стоящаго въ зеленой рамѣ, отражающаго голубое небо чистаго става. Ѣдкимъ сѣрнымъ запахомъ отъ испаренiй разъѣзженнаго чернозема пахло, горечью дышала поломанная, раздавленная колесами верба и тиной несло отъ пруда. Сѣрыя утки плыли съ озабоченнымъ кряканьемъ. Гуси шли въ перевалку къ водѣ и, увидѣвъ купающихся дѣтей, степенная гусыня вдругъ присѣдала на лапахъ и, вытянувъ шею и раскрывъ оранжевый клювъ, со злымъ шипѣнiемъ провожала выводокъ молодыхъ пушистыхъ гусятъ. Въ сторонѣ, на песчаной отмели, было пестрое пятно снятыхъ рубахъ и розовыя тѣла ребятишекъ. Визгъ и крики, уханье. Плещетъ, разсыпаясь въ серебро, вода выхлопываемая ладонями. Кто-то, тяжело дыша, плыветъ саженками черезъ прудъ. Надъ водою вихрастый затылокъ чернѣетъ, смуглая спина змѣей вьется, и ближе, и ближе доплываетъ казаченокъ къ бѣлымъ прекраснымъ водянымъ лилiямъ. Чей-то бабiй голосъ звонко летитъ ему въ догонку:

   - Митька!.. Митька!.. Аспидъ!.. Утонешь!.. Ишь озорной какой!..

   Голая казачка стоитъ спиною къ Женѣ. Русые волосы накрыли спину, а бѣлыя ноги съ розовыми пятками стройны какъ колонны.

   Лошади, наконецъ, напились. Теткинъ работникъ разобралъ вожжи, осторожно поворачиваетъ бричку изъ пруда. Колеса журчатъ по водѣ и обода ихъ, какъ кованное серебро.. Лошади тяжело вздыхаютъ, точно отдуваются послѣ питья.

   - Ну, ай-да-те, милыя!..

   И карьеромъ по хуторской улицѣ къ дому тети Нади мчится лихая тройка. Такъ уже полагалось послѣ водопоя согрѣть лошадей и потомъ съ ямщицкимъ шикомъ пронестись черезъ хуторъ на глазахъ у людей.

   Теперь Женя остановилась у пруда. Могильная тишина на немъ ее поразила. Не плавало по голубому простору ни гусей, ни утокъ. Зеленымъ бархатомъ покрывала прудъ никѣмъ и ничѣмъ не тревожимая ряска. Лопухи, крапива и пышныя сорныя травы стѣною стояли по берегу. Холодомъ могилы вѣяло отъ такого веселаго, шумнаго и живого нѣкогда става.

   Женя пошла дальше. Хуторъ млѣлъ отъ жары подъ полуденными лучами солнца. Казалось, все живое куда-то попряталось. Нигдѣ не забрехала собака, нигдѣ не кудахтали куры. Мертвымъ видѣнiемъ открывались улицы, образованныя казачьими куренями. Охваченная полуденнымъ дымкомъ раскаленная земля трепетала миражами. Женя шла по знакомымъ улицамъ и не узнавала хутора. Большинство хать стояло съ запертыми дверями и забитыми досками окнами. Ушли что-ли куда казаки, или... умерли?.. Плетни были повалены, и за ними были дворы, поросшiе полынью, лопушникомъ, крапивой и чертополохомъ. Изъ гущизны сорныхъ растенiй тутъ и тамъ гордо поднималась стройная въ сѣдомъ пуху мальва, покрытая нѣжными, розовыми цвѣтами. Вездѣ была тишина. И чудится это Женѣ или и точно такъ - смертнымъ духомъ мертваго тѣла несетъ отъ хутора.

   Она издали увидала большой домъ тети Нади съ высокимъ крыльцомъ подъ желѣзной крышей. Коричневая облупившаяся давно некрашенная крыша возвышалась надъ густо разросшимися кустами сирени. За плетнями виднѣлись амбары. Ихъ желѣзныя некрашенныя крыши горѣли на солнце нестерпимымъ блескомъ. Уличка повернула - показались ворота куреня, надъ ними на двухъ высокихъ дрючкахъ была распялена полоса краснаго кумача. Солнце съѣло его первоначальный цвѣтъ и онъ сталъ бѣлесо-розовымъ, мѣстами полоса была продырявлена, сморщена и запылена. По ней большими черными печатными буквами было выведено:

   - Кол-хоз имени Карла Маркса.

   Вотъ оно, въ какую глухую, степную, казачью даль занесло имя нѣмецкаго еврея!.. Вотъ, кто теперь владѣетъ домомъ, великими трудами, слаженнымъ Тихономъ Ивановичемъ, гдѣ столько прекрасныхъ лѣтнихъ каникулъ, бывало, проводили Женя и Шура.

   "Кол-хозъ имени Карла Маркса"!

   Да лучше этого ничего нельзя было и придумать, что-бы унизить, опозорить и издѣваться надъ Донскими казаками?..

   Въ раскрытыя ворота были видны безпорядочно разбросанныя по двору садилки, травокоски и жнейки. Надъ дверями дома и работницкихъ хатъ были вывѣски. Тамъ, гдѣ жилъ работникъ Павелъ было написано: "кредитное товарищество". Какiе то люди ходили по двору, и у крыльца было прислонено нѣсколько велосипедовъ и мотоциклетка.

   Было очевидно, что тети Нади здѣсь не могло быть и Женя не знала, что-же ей дѣлать? Она услышала сзади себя шаги. Оглянулась - ее нагоняла молодая дѣвушка въ платочкѣ, въ короткой юбкѣ, съ босыми ногами. Она катила съ собою велосипедъ. Женя вспомнила, какъ когда-то она сама такъ ходила съ велосипедомъ по гатчинскимъ аллеямъ и точно ощутила прiятную тяжесть и катящуюся податливость машины. И это почему-то внушило ей довѣрiе къ дѣвушкѣ, и она спросила ее:

   - Скажите, милая, гдѣ теперь живетъ Надежда Петровна Вехоткина?..

   Дѣвушка остановила велосипедъ. Женя увидѣла серьезное не по годамъ, сосредоточенное лицо, суровое и преисполненное словно нѣкоей важности. Узко поставленные глаза пытливо оглядѣли Женю, ея запыленныя ноги, котомку, загорѣлое, обожженное за день солнцемъ покраснѣвшее лицо.

   - Вехоткина живетъ теперь въ бывшемъ домѣ Колмыкова. Можетъ, знаете, это сейчасъ-же за кол-хозомъ?

   Дѣвушка показала на соломенную крышу чуть видную за фруктовымъ садомъ тети Нади.

   Женя сейчасъ же и вспомнила, что и точно за садомъ Тихона Ивановича жилъ его другъ, кумъ и однополчанинъ, хуторской атаманъ Колмыковъ. Но она не посмѣла спросить дѣвушку - ея строгiй видъ не располагалъ къ распросамъ - живъ-ли Колмыковъ и почему тетя Надя очутилась у него? Она впрочемъ сейчасъ же догадалась, если на хуторѣ произошло обобществленiе и курень Тихона Ивановича взяли подъ кол-хозъ - надо было куда-нибудь дѣвать его семью.

   Тѣнистой тропинкой Женя пошла къ хатѣ, стоявшей въ глубинѣ заросшаго сорными травами двора. Она постучала въ тонкую дощатую дверь. Никто не отозвался. Дверь не была закрыта, но только притворена и Женя открыла ее.

  

   Въ свѣтлой хатѣ, пронизанной жаркими, золотыми солнечными лучами, за чистымъ, бѣлымъ столомъ, на лавкѣ сидѣло странное существо, которое съ трудомъ можно было принять за человѣка. На тонкой морщинистой, почти черной шеѣ, гдѣ веревками выдѣлялись сухожилiя и жилы и чувствовались позвонки была посажена огромная голова. Такь опухаетъ лицо обыкновенно при черной оспѣ. Она походила на целулоидовую куклу - съ маленькимъ тѣломъ и непомѣрно большою головою. Лицо было шафранно-желтаго цвѣта и по нему легли тонкiя, какъ нитки, черно-сизыя, какъ у покойника, губы. И только глаза въ опухшихъ красныхъ вѣкахъ, темно-синiе, глубокiе, страдающiе сказали Женѣ, что это странное существо была ея любимая, нѣкогда такая красивая тетя Надя. Конечно, Женя не видала тетки почти двадцать лѣтъ, а годы не красять, но то, чго она увидала было такъ странно, жалко и уродливо, что Женя остановилась на порогѣ. Между тѣмъ, существо это съ трудомъ, опираясь на лавку, встало и сдѣлало два шага навстрѣчу Женѣ.

   Высокое, нѣкогда полное, но вмѣстѣ съ тѣмъ и стройное тѣло - богиня Геба - называлъ ее Тихонъ Ивановичъ - исчезло, точно растаяло, какъ таетъ весною льдина. Какъ на вѣшалкѣ, на тощемъ, сгорбленномъ и ужасномъ скелетѣ висѣла коричневая кофта, какiя носятъ совсѣмъ простыя бѣдныя казачки. Кичка на головѣ скрывала волосы, - да было похоже на то, что ихъ немного и осталось. Темная юбка спускалась къ бѣлымъ опухшимъ, точно водою налитымъ босымъ ногамъ.

   Тетя Надя узнала Женю.

   - Женюша родная!..

   Куда дѣвался ея музыкальный голосъ? Слова звучали глухо, точно и не она, милая пѣвунья тетя Надя, говорила, а кто-то внутри ея говорилъ тѣмъ страшнымъ, невнятнымъ и глухимъ голосомъ, какимъ говорятъ на кинематографѣ тѣни экрана. Женя, преодолѣвая чувство брезгливости, поцѣловала тетку, скинула на лавку котомку и сняла съ головы платокъ.

   - Устала я, тетя, очень устала, - говорила она, чтобы скрыть свой ужасъ передъ теткой. - Пѣшкомъ... Не ближнiй свѣтъ... И жарко очень было.

   - Постой, я водицы тебѣ согрѣю... Да... Лошадей бы надо?.. Нѣту теперь лошадей...

   Она двигалась по хатѣ, какъ тѣнь.

   - У насъ печь-то и забыла, когда топлена. Газу нѣтъ... А то керосинку хорошо.

   - Ради Бога, тетя, не безпокойтесъ... Я тутъ кое чего привезла.

   - И хорошее дѣло, что привезла... Ничего у насъ нѣтъ... Вотъ съ голоду пухнемъ.., Видишь, какiе мы стали... А... Постой, я у сосѣдки соломкой, шепочками разживусь... Все водицы согрѣю.

   Женя торопилась развязать котомку, тамъ у нея былъ чай, сахаръ. Какъ можетъ она порадовать тетю Надю! О себѣ теперь Женя уже не думала. Надо было спасать тетку. Какъ хорошо, что она прiѣхала. Самъ Богъ, видно, ее сюда послалъ. На немного у нея хватитъ, а тамъ, что Богъ дастъ. Не оставитъ ихъ Господь!..

   - Вы, тетя, хворали?..

   Надежда Петровна только рукою махнула.

   - Это, что распухла-то... Отъ голода, милая, отъ голода... Третiй мѣсяцъ, что хлѣба не видала.

   - Какъ-же питались?..

   - А вотъ... Жолуди еще были... Гречаная полова... Еще кожа отъ тыквы... Лушпанки, знаешь, - скорлупа отъ картошки... Ну, сушили... Молотили въ муку. Пекли лепешки... Вотъ тебѣ и нашъ хлѣбъ... Казачiй. Про мясо давно позабыли. Повѣришь-ли собакъ всѣхъ съѣли... Котовъ... Сусликовъ на степу ходили, ловили, да и тѣхъ нѣтъ больше... Вотъ оно, какъ обернулось при совѣтской-то власти... Тутъ, говорятъ, на Кубани, будто, и человѣческое мясо ѣли... Покойниковъ!.. Ну, я тому не вѣрю... Вымираетъ съ голоду народъ, Женя. Вотъ и Колмыковы, какая семья то крѣпкая была - всѣ померли. Никого не осталось.

   - А что дядя?..

   Тетя Надя понизила голосъ до шопота. И страшенъ былъ ея свистящiй шопотъ, точно не человѣческiй то былъ голосъ. Ни одной живой души не было на всемъ куренѣ, а тетя Надя все оглядывалась на окна, на дверь. Ея лицо улыбалось страшной улыбкой торжества.

   - Тихонъ!.. Развѣ ты его не знаешь?.. Офицеръ!.. Георгiевскiй кавалеръ!.. Развѣ онъ такое снесетъ?.. Чтобы жиды, да хамы издѣвались. Имени Карла Маркса!.. Это его-то курень!.. Ушелъ мой Тихонъ съ казаками... Въ горы, на Кубань... Ну и сюда налеты дѣлаетъ... Партизанъ... Гроза коммунистамъ. Они его во какъ боятся... Бѣло-бандитъ!.. Пусть... Бѣло-бандитъ!.. Онъ за правду!.. Онъ за Бога!.. Онъ за Россiю!.. За нашъ Тихiй Донъ!.. Его какъ укрываютъ, какъ любятъ то его!.. Вотъ, Женя, ты о немъ мнѣ напомнила, а мнѣ и помирать легко стало... Къ Богу поду, ему да Степѣ молить у Господа полной и окончательной побѣды.

   - Поживемъ еще, тетя. Вотъ я вамъ немного столичнаго гостинца привезла. Попитаетесь, маленько.

   - Что попитаемся - это хорошо. А только помирать намъ все одно приходится. Тутъ къ намъ статистикъ ихнiй прiѣзжалъ. Въ кол-хозѣ останавливаться не захотѣлъ, у меня присталъ. Такъ сказывалъ, по ихъ подсчету семнадцать миллiоновъ человѣкъ должно помереть въ этомъ году въ Малороссiи, у насъ да на Кубани...

   - Семнадцать миллiоновъ!.. Боже мой! Какъ же могугь они это допустить...

   - Они, милая, объ этихъ дѣлахъ не дюже печалуются.

   - Да, куда-же все подѣвалось?.. Такой хлѣбный край. Гуси-то ваши куда позадѣвались?.. Индѣйки, куры?.. Какой гомонъ ихъ, да крикъ всегда былъ...

   - Спроси въ кол-хозѣ... У Карла Маркса спроси... Все обобществили. Все туда забрали... Намъ, единоличникамъ, оставили самую малость. Мнѣ офицерской женѣ и вовсе ничего... Народъ озлобился. А, коли такъ - ни себѣ, ни людямъ!.. Скотину, лошадей, вѣришь-ли, рѣзали, чтобы только имъ партiйцамъ не досталось... Сѣмянную пшеницу скотинѣ пускали - лучше пусть свиньи потрескаютъ, абы не имъ, гужеѣдамъ!.. Мясомъ такъ объѣдалисъ, что больны бывали... Ну пришли о н и ! . . Кого разстрѣляли - вредители!.. Остальныхъ въ кол-хозъ загнали. Тихiй сталъ хуторъ. Все замертвѣло. Имъ, какъ съ гуся - вода. Механизацiя!.. Понавезли машинъ. Тракторовъ, комбайновъ... А наши, давно-ли соху бросили... Все поперепортили... А тутъ - весна такая стала, что просто - ну!.. Земля къ себѣ кличетъ, сѣмени проситъ, а гдѣ они сѣмена то эти?.. Надо кол-хозный секторъ засѣивать - отъ насъ и послѣднее отобрали - и имъ не на пользу. Какъ сѣмена то сдавали, такъ иной нарочно сорныхъ сѣмянъ понасыпалъ, лебеды, да всякаго мусора. Косить... А какъ косилка то эту ниву покоситъ?.. Тамъ лопухи то повылазили - стволъ въ руку толщиной, "королевскiя свѣчи" выше человѣческаго роста. Нельзя косилкой, чай степью шла, сама видала - народомъ косятъ... Чистое крѣпостное право... Вотъ имъ свобода то какъ обернулась!

   - Ну, а кол-хозъ?

   - Что-жъ кол-хозъ?.. Силой всего не сдѣлаешь... Когда въ кол-хозъ писали казаковъ, туда пошли самые что ни есть лѣнтяи, лежебоки. Они въ сельскомъ хозяйствѣ ни бе, ни ме не мемекаютъ. Пошли, чтобы ничего не дѣлать. Дарового хлѣба искали... Пѣсни орать, на казенномъ пайкѣ пьянствовать. Тамъ дѣвки съ парнями вмѣстѣ спятъ, самогонъ курятъ, гуляютъ, послѣднее наше добро проживаютъ... Кол-хозъ строили - пѣсень, танцевъ, шума, ругани, крика что было!.. Съ пѣснями строили общественныя конюшни и коровники, съ насмѣшками надъ нами сгоняли птицу въ общественные курятники. Все общее! Какъ хорошо! Нѣтъ богатыхъ!.. Всѣ равны. И вотъ эту-то шпану учить, руководить ею понаѣхали коммунисты изъ Москвы... Все - Володи!...

   - Какъ?.. Володя былъ здѣсь?..

   - Да, нѣтъ-же. Я думаю, нашъ Володя давно померъ, какъ увидалъ во всей красѣ свой соцiализмъ... Я говорю нарицательно... Такiе, какъ Володя. А Володя то, какъ у насъ былъ, овса отъ пшеницы отличить не могъ, ему все рожь!.. Вотъ такiе ученые и понаѣхали. Все молодежь... Стопроцентные коммунисты!.. Какъ могли руководить они старыми казаками, которые у насъ тутъ каждую былинку знаютъ? Тѣ, было, сунулись съ совѣтами. Ихъ обвинили въ правомъ уклонѣ, въ содѣйствiи кулакамъ. Ну, знаешь нашу казуню. Озлобилась. А когда такъ - пропадай все пропадомъ. Пусть все прахомъ пойдетъ. Ну и пошло прахомъ. Отъ неумѣлаго ухода стала дохнуть птица, худоба хворать... Изъ Рай-кома посыпались директивы. Ученые агрономъ и ветеринаръ прiѣзжали. Опредѣлили болѣзнь... Просто - вредители... Человѣкъ триста тогда сослали на сѣверъ, пятерыхъ лучшихъ хозяевъ разстрѣляли. Теперь и пѣсенъ не поютъ. Озираючись ходятъ.

   - Тетя, да что-же это такое?.. Уходить вамъ всѣмъ надо?

   - А куда подашься?.. Вездѣ одинаково. Совѣтская власть! Люди съ Кубани приходили, сказывали: тамъ еще того хуже. Людоѣдами стали. Покойниковъ откапываютъ, в куски рѣжутъ, солятъ мясо-то... Колбасы дѣлаютъ. Тьфу!.. Да я и не вѣрю...

   - Что-же, тетя дѣлать?..

   - Помирать. Только и осталось... Въ церкву пойду. Батюшка такой-же, какъ я, опухшiй, косматый, волосы нечесаные, отъ голода голова вся въ гнойникахъ, служитъ, молитвы читаетъ, а голоса его и не слышно - нѣтъ у него голоса. Я на память знаю службу такъ понимаю что. Пѣть некому. Съ десятокъ такихъ, какъ я, старухъ станетъ передъ иконой Божiей Матери и молитъ: - "пошли намъ, Матушка Царица Небесная, смертушку поскорѣе. Силъ не стало намъ жить"... Такъ вѣришь-ли, выйдемъ изъ церкви, а какая нибудь и до ограды не дойдетъ, въ церковномъ садочкѣ упадетъ, значитъ - услышала Владычица молитву, приняла грѣшную душеньку... Ну и закопаемъ... А сами идемъ, качаемся... Вотъ она какая жизнь у насъ въ самомъ богатомъ краю...

   - Кто повѣритъ?..

   - Повѣрить то страшно... На Кубани, мнѣ Тихонъ разсказывалъ, молодыя, здоровыя дѣвки, въ комъ еще тѣло осталось, въ одиночку не ходятъ. Боятся... Затащутъ, убьютъ и на мясо порѣжутъ... Я не вѣрю ему. Думаю, такъ стращаетъ меня Тихонъ. Гдѣ такое бывало?.. А только...

   - Что-же это такое, тетя?..

   - Люди сказываютъ: - совѣтская власть!.. Коммунизмь!.. Видала "кол-хозъ имени Карла Маркса"... Вотъ онъ нѣмецкiй Карлъ Марксъ какимъ бокомъ выходитъ изъ донского казака!

   Вода закипѣла. Женя заварила чай, достала провизiю... На нѣсколько дней хватитъ, а тамъ... Для чего она прiѣхала сюда. Спасти тетку!.. Ее не спасешь - сама погибнешь!..

   Тетя Надя жадно и долго жевала, смакуя давно невиданный хлѣбъ. Голубые глаза ея свѣтились животнымъ восторгомъ.

   - У насъ за такую провизiю человѣка убить могутъ, Женя. Надо хорошенько все припрятать. Не ровенъ часъ, кто увидитъ.

  

  

   Около полудня командиръ Дзюнгарскаго коннаго полка, нахлестывая притомившуюся лошадь нагайкой, подскакалъ къ запыленному "Форду", въ которомъ сидѣли Володя и Драчъ, два чекиста и районный комиссаръ и доложилъ, что казачiй хуторъ, гдѣ находится колхозъ "имени Карла Маркса" окруженъ его башкирами и всѣ члены кол-хоза собраны въ кол-хозномъ правленiи.

   Автомобиль заскрипѣлъ заржавѣлыми рычагами, зафырчалъ, пустилъ струю ѣдко-вонючаго дыма и покатилъ къ хутору.

   У Володи былъ "трехъ-аршинный" мандатъ. По этому мандату Володѣ предоставлялось право передвигаться по всѣмъ путямъ сообщенiя, до аэроплановъ включительно, носить какое угодно оружiе, требовать себѣ въ помощь воинскiя части и останавливаться въ любомъ домѣ. Хозяева обязаны были его кормить и оказывать всяческое содѣйствiе его допросамъ. Володя имѣлъ право разстрѣливать всѣхъ, кто, по его мнѣнiю, окажется причастнымъ къ контръ-революцiи, вредительству и бандитизму.

   Въ бѣлой, расшитой шелками косоворткѣ - у Володи были почитательницы, присылавшiя ему вышивки, - подпоясанный широкимъ ремнемъ съ двумя револьверами - Маузеромъ и Браунингомъ, въ рабочей кепкѣ и длинныхъ, широкихъ, матросскихъ штанахъ, Володя, гладко выбритый, рослый, костистый - протопоповская порода была видна въ немъ - лѣниво вылѣзъ изъ автомобиля у крыльца Вехоткинскаго дома. На крыльцѣ толпился весь составъ кол-хознаго правленiя.

   Суетливый, пожилой казакъ Мисинъ, "нейтралитетчикъ" при Калединѣ, позднѣе сотрудникъ Миронова - теперь выборный предсѣдатель и завѣдующiй кол-хозомъ, человѣкъ, лѣтъ пятидесяти, лысый, брюхатый, почтительно подбѣжалъ къ Володѣ. Тотъ молча показалъ Мисину свой мандатъ. Мисинъ затрясся, побурѣлъ лицомъ и одно мгновенiе хотѣлъ поцѣловать Володю "въ плечико", но замѣтилъ холодно насмѣшливый взглядъ Драча, засуетился еще болѣе и прошепталъ:

   - Пожалуйте, товарищъ... Все по истинной правдѣ покажу!

   Въ лучшей комнатѣ хаты, бывшей столовой Тихона Ивановича, былъ уже приготовленъ столъ, накрытый краснымъ кумачомъ.

   - Можетъ быть, закусить раньше пожелаете?.. Съ дороги освѣжиться. Испить чего холодненькаго, - угодливо говорилъ Мисинъ.

   - Закусить - это послѣ, - величественно сказалъ Володя.

   - И чтобы пѣсенники и дѣвки были, - шепнулъ на ухо Мисину Драчъ, - Ночевать будемъ.

   - Это можно... Это ужъ, какъ полагается... Не сумлѣвайтесь... Тутошнихъ кол-хозныхъ бабочекъ предоставимъ... Нарочно откармливали... Хуторскiя-то дюжа не хороши. Съ голодухи пухнутъ. Нашихъ соблюдаемъ.

   Володя небрежно кивнулъ головой на поклонъ собравшихся членовъ правленiя и сказалъ:

   - Садитесь... Ну, что у васъ тутъ?..

   - Да такъ, товарищъ... Очень даже рады, что вы пожаловали... Насъ во вредительствѣ обвиняютъ, а какое тамь вредительство, душою рады!.. Да житья не стало отъ этихъ самыхъ бѣло-бандитовъ. Ихъ шайка тутъ недалече... И конные... Дыкъ какъ-же!.. На прошлой недѣлѣ на самую станицу набѣгъ исдѣлали. Ночью... Никто ничего и не слыхалъ. Ни даже выстрѣла никакого не было... Предсѣдатель исполкома разрубленъ шашкою даже до неузнаваемости... Начальнику милицiи голову сняли. Секретарей ком-ячейки и союза безбожниковъ на окраинѣ станицы, снявъ съ нихъ штаны посадили на колъ.. Оружiе какое было въ станицѣ - все начисто забрато. Вотъ, выходитъ, наша жизня какая. Про между двухъ огней.

   - Что-же вы-то?..

   - Мы то-ись. Мы не при чемъ... По Божецкой совѣсти, что мы могёмъ оказать?.. Ихъ шайка, сказываютъ, сто человѣкъ. Оружённые, а у насъ и кольевъ на нихъ не припасёно. Нѣтъ оружiя.

   - Дальше...

   - Дальше... Пошли крутить. И притомъ съ угрозой. Записки намъ подметныя подбрасываютъ. Вотъ изволите сами почитать.

   Секретарь кол-хоза подалъ Володѣ приготовленныя записки. Клочки бумаги, исписанныя лиловымъ, химическимъ карандашомъ.

   - Изволите видѣть: - "за разстрѣляннаго въ Ростовѣ есаула Алтухова нами посажено на колъ и распорато пятъ человѣкъ. Осталось 95". - Это-же, товарищъ, месть! Это-же издѣвательство! Далѣе: - "за отобранные у казаковъ 100 пудовъ пшеницы и пару лошадей убито 8 коммунистовъ - остается 92. А ежели и дальше будете обижать казаковъ за одного будемъ убивать двѣсти"... Ну извѣстно... Народъ шатается. Ить оно, стало быть какъ выходитъ-то - двѣ у насъ власти. Обоимъ кланяйся, обоимъ служи...

   - Ну, это положимъ, - промычалъ Володя.

   - Если они такъ, - оказалъ Драчъ, - мы за одного и тысячу накоцаемъ. Патроновъ хватитъ.

   - Гдѣ-же эта банда?..

   - А Господь ее вѣдаетъ.

   - А ты мнѣ боговъ-то не поминай, - зарычалъ Драчъ. - Мы не шутки шутить сюда прiѣхали, не молебны пѣть, а порядокъ революцiонный навести. Говори товарищу Гранитову, гдѣ бѣло-бандиты?.. Кто во главѣ ихъ?..

   - Кто-жъ это, товарищъ знаетъ... А знаетъ, если кто, дыкъ рази скажетъ? Онъ, чать, понимаетъ, что его тогда ожидаетъ. Степь велика. Балки лѣсомъ позаросши, гдѣ его теперь отъищешь? Сунься туда, ить онъ тебя подстрѣлитъ, Сказывали ребята - полковникъ какой-сь то съ ими.

   - Какой-такой полковникъ? Нѣту давно никакихъ полковниковъ. Люди-то его чѣмъ ни на есть питаются?.. Кто нибудь къ нимъ ходитъ?

   - Развѣ то узнаешь.

   - Молоднякъ какъ у тебя?.. Комсомолъ?.. Посылалъ дѣтишекъ на розыскъ?

   - Ну, посылалъ... Да что молоднякъ? Васъ вотъ прiѣхало - цѣлый полкъ, а мы съ кѣмъ погонимъ, - заскулилъ Мисинъ.

   - Пока мы тутъ пообѣдаемъ, собирай на дворъ весь хуторъ... И бабъ, и дѣтей, - строго сказалъ Володя. - Я самъ съ ними поговорю.

   - Понимаю, товарищъ. Для такого необычайнаго случая разрѣшите трезвонъ изъ церквы сдѣлать. Въ колоколъ ударить...

   - Валяй, - сказалъ Драчъ.

   - Предварительное засѣданiе объявляю закрытымъ, - сказалъ, вставая, Володя. - Товарищи, пойдемъ, закусимъ. Впереди еще большая работа.

   Володя, Драчъ, члены комиссiи, сопровождаемые Мисинымъ и казаками колхоза направились въ просторную и свѣтлую столовую Вехоткинскаго дома.

   Вечерѣло, и длинныя, прохладныя тѣни ложились на дворъ отъ амбаровъ и плетней. Истомившiйся ожиданiемъ народъ тѣсно стоялъ на немъ. Прiѣзжее начальство отдыхло послѣ сытнаго обѣда.

   Худыя тѣла казаковъ были прикрыты грязнымъ, давно нестираннымъ тряпьемъ. Распухшiя отъ голода лица были сѣры и сѣрою покрыты пылью. Кто стоялъ, кто сѣлъ на сельско-хозяйственныя машины. Странная и страшная тишина стояла въ этой толпѣ, гдѣ однихъ мужчинъ было болѣе трехсотъ... За темной стѣною казаковъ бѣлѣли бабьи платки. Иногда раздастся тяжелый вздохъ, кто нибудь негромко скажетъ:

   - Такъ и войскового атамана не заставляли народъ дожидаться.

   - Что войскового?.. И Государя Императора на смотрахъ такъ не ждали...

   - О, Господи, Царица Небесная!.. Что-то еще будетъ? Рѣдко гдѣ взовьется сизый папиросный дымокъ. Поперевелись курцы. Не стало нигдѣ табаку. Развѣ у кого сохранилась самосадка табакъ.

   - Чего-то еще намъ покажутъ?..

   - Должно опять чего забирать прiѣхали. Все имъ мало. Живоглоты!..

   - Чего тамъ забирать?.. И забирать ничего не осталось...

   - Души наши забирать прiѣхали...

   - Стало быть такъ.

   Наконецъ, въ хатѣ раздались голоса. Дверь на крыльцо раскрылась на обѣ половинки. Володя, окруженный чекистами вышелъ къ народу. Въ переднихъ рядахъ стали сниматъ съ головъ шапки. Потянулись и дальше руки къ сваляннымъ старымъ сѣрымъ фуражкамъ и бараньимъ истлѣвшимъ шапочкамъ - и передъ Володей стало море черныхъ, русыхъ, сѣдыхъ и лысыхъ голосъ.

   Отъ дѣдушки - протоiерея Петра, - унаслѣдовалъ Володя красивый, звучный голосъ, отъ отца - математика - ясную четкость мысли. Когда онъ говорилъ - умилялся Драчъ. - "Самому Ильичу не уступитъ"... "Ажъ за самое сердце хватаетъ"... "Почище Троцкаго будетъ... "Чеканное слово", шепталъ онъ про себя.

   Володя презрительно окинулъ глазами послушное, голодное, людское стадо и ощутилъ неистовую ненависть ко всѣмъ этимъ людямъ. Зачѣмъ они живутъ?.. Кому они нужны?..", - подумалъ онъ и началъ говорить:

   - Граждане... Я прiѣхалъ изъ Центра, чтобы вскрыть всѣ язвы вашего кол-хознаго аппарата. Не буду говорить о бѣло-бандитахъ - о нихъ - послѣ. Мнѣ извѣстно, что уборка урожая идетъ не въ тѣхъ темпахъ, какiе вамъ указаны вашимъ рай-комомъ. Что-же, если хотите - будемъ врагами. Вы рѣшили попробовать, насколько крѣпка совѣтская власть?.. Вы думаете... Вамъ это сказали... Въ подметныхъ письмахъ вамъ пишутъ, что, если заставить голодать города и рабочихъ - совѣтская власть зашатается. Она не выдержитъ вашего саботажа. Что-же? Я вамъ скажу - вы сами бандиты!.. Хотите разводить контръ-революцiонную гидру и съ буржуазно-собственнической психологiей думаете пороть животы нашимъ честнымъ товарищамъ коммунистамъ.

   - Буржуазно-собственнической психологiей, - съ молитвеннымъ умиленiемъ прошепталъ Драчъ. - Ахъ, сукинъ котъ!.. Вотъ говоритъ!.. Какъ пишеть!..

   - За что, - спрашиваю вась, - продолжалъ Володя, - за что борется сейчасъ казачество и крестьянство?

   - За право жить на Русской землѣ,- раздался изъ толпы дерзкiй голосъ.

   Чекисты подлѣ Володи засуетились. Драчъ вынулъ изъ кобуры револьверъ.

   - Право жить на Русской землѣ? - нѣсколько изумленный непривычнымъ выкрикомъ съ мѣста сказалъ Володя. - А развѣ вы не живете?.. Обобществивъ ваше имущество вамъ устроили жизнь много разъ лучше, чѣмъ вы жили раньше.

   - Покорно благодаримъ... Это ты, гражданинъ, заливаешь слишкомъ,

   - Нѣтъ больше правовъ жить у себя въ домѣ и дѣлать что угодно.

   - Какая это жизня! - Крѣпостное право!

   Сыпались крики изъ толпы, съ каждымъ возгласомъ становившейся смѣлѣе и смѣлѣе.

   - Кол-хозы - это не домъ!

   - Комунiя - одно слово сволочи!..

   - Голоштанники партiйцы съ голоду подохнутъ.

   - Распускать надо-ть кол-хозы, обратно все отдавать.

   - Сперва хлѣба себѣ, потомъ свиньѣ, а что останётся - товарищамъ.

   - Ну, что-же, граждане?.. Вижу, добромъ съ вами говорить не приходится, - началъ Володя.

   Его перебилъ Драчъ.

   - Товарищъ Гранитовъ не заливаетъ пушку, - громко выкрикнулъ онъ, и смѣлый и твердый его голосъ заставилъ стихнуть возгласы съ мѣстъ. - Вы думаете, нѣтъ такого мандата, чтобы разстрѣливать людей? - Драчъ поднялъ надъ головой тяжелый Маузеръ. - Вотъ!.. Глядите!.. Вотъ онъ мой мандатъ Гады!! Съ собственнической психологiей и религiознымъ дурманомъ въ головѣ вы и сами въ бѣло-бандиты идти готовы!.. Завѣдующiй кол-хозомъ вызовите протестантовъ. Я съ ними поговорю настоящимъ языкомъ, какъ надо.

   Растерявшiйся, смертельно блѣдный Мисинъ со смятой шапченкой въ рукѣ бросился въ казачью толпу.

   - Граждане, - сипло кричалъ онъ, - да что вы это?.. Развѣ можно такъ?.. Жизню свою не жалѣете!.. Ну ты, Колобовъ выходи!.. Я тебѣ давно примѣчаю... Самохоткинъ, аль думаешь плетью обухъ перешибить?.. Развѣ можно начальству и чтобы возгласы съ мѣстъ... Я чему училъ васъ.. Чтобы единогласно!.. Ну и выдать партизантовъ!.. На кой хрѣнъ они вамъ нужны?..

   - Ишь выкидается ровно чибисъ подъ тучею, - сказалъ кто-то въ толпѣ.

   - Артемовъ, иди, братику, иди!.. Ты, поди, коровъ рѣзалъ, какъ приказъ вышелъ въ обчество сдавать.

   - Ну, рѣзалъ?.. А табѣ чего?.. Свои чать коровы, - мрачнымъ басомъ отвѣтилъ худой и нескладный казакъ съ темной бородой.

   - Свои... Замурилъ - свои!.. Не слыхалъ точно, - нынѣ все обчественное. Ничего своего.

   - И жизня, чай обчественная?..

   - Лиховидовъ и ты ступай, ступай!.. Объяснимся въ чистую!..

   Такъ было отобрано болѣе ста казаковъ. Ихъ окружили башкирами и повели со двора на окраину хутора. За ними толпою пошли остальные казаки, женщины и дѣти.

   Шли не спѣша, въ мертвой, торжественой мрачной тишинѣ.

   Красное солнце, обѣщая ведро, спускалось къ коричневой выгорѣлой степи. Сладостно пахло горечью полыни и сухою богородничной травкой. Назади, на востокѣ, густо лиловѣло небо. Надъ степью бархатнымъ покровомъ стелился оранжевый туманъ.

   У оврага толпу остановили, и чекисты, расталкивая руками людей, поставили всѣхъ вызванныхъ въ одну длинную шеренгу. Тѣ стали въ оборванныхъ рубахахъ, кто въ шапкѣ, кто простоволосый и тупо смотрѣли на землю, Въ сторонѣ маячили конные буряты. Казаки видѣли ихъ косые, злобные глаза подъ свалявшимися фуражками съ красной звѣздой и ихъ бронзовыя не Русскiя лица. По бокамъ шеренги поставили пулеметы. Спѣшившаяся прислуга сидѣла подлѣ нихъ, на готовѣ.

   И всѣмъ стало ясно: - готовилась расправа. Никуда не убѣжишь. Безсильны были изголодавшiеся люди, уставшiе отъ цѣлаго дня стоянiя на дворѣ кол-хоза.

   У гуменныхъ плетней, гдѣ поросла густо сѣдая полынь и откуда шапками торчали блѣдно-зеленые высокiе лопухи стали женщины - жены и матери вызванныхъ казаковъ. Никто не понималъ, что происходитъ. Стояли спокойно, какъ стоитъ скотъ, приведенный на бойню.

   Молодежи среди вызванныхъ не было. Молодежь стояла въ сторонѣ, переглядывалась между собою и подмигивала на отцовъ и старшихъ братьевъ.

   - Контр-рыцiонеры!.. Га-га!!.

   Володя, сопровождаемый Драчемъ, чекистами и крас-комами бурятскаго полка медленно подошелъ къ молчаливо-стоявшей шеренгѣ.

   - Сказъ мой, граждане, будетъ короткiй. Совѣтская власть требуетъ выдачи бѣло-бандитовъ, участниковъ шайки... Требуетъ проводника для розыска ея предводителей.. Поняли?

   Никто, ничего не отвѣтилъ.

   Минуты двѣ Володя стоялъ противъ шеренги, ожидая покорности. Казаки смотрѣли въ землю и стояли, разставизъ босыя ноги. Тяжелый духъ шелъ отъ нихъ.

   Володя поднялъ голову. Бѣлокрылый чибисъ, играя, чертилъ по вечернему, лиловому небу свѣтлый зигзагъ. Полна нѣжной ласки была засыпавшая степь. Было слышно въ вечерней тишинѣ тяжелое дыханiе толпы, гдѣ то неподалеку громко плакалъ ребенокъ.

   Володя повернулся къ Драчу.

   - Товарищъ, - сказалъ онъ. - Надо привести людей къ повиновенiю.

   - Есть, - по матросски отвѣтилъ Драчъ. - Товарищъ старшина {Вахмистръ.} ты съ лѣваго фланга, я съ праваго.

   Рослый бурятъ - старшина эскадрона, вынулъ револьверъ изъ кобуры и пошелъ къ казакамъ. Тѣ стояли все такъ же молча, не шевелясь, не понимая, что происходитъ.

   - Начинать, бачка, прикажешь? - сказалъ бурятъ.

   - Да, начинай.

   Первый выстрѣлъ раздался глухо и, такъ какъ никто его не ожидалъ, никто какъ то на него не обратилъ вниманiя. Точно палкой ударили по сухой доскѣ. Крайнiй казакъ упалъ, какъ подкошенный. Напряженная, томительная тишина стала кругомъ.

   - Бацъ... бацъ..., - раздавались въ ней выстрѣлы. - Бацъ... бацъ...

   Казаки съ окровавленными висками и затылками падали на землю, какъ трава въ сѣнокосъ.

   Всякiй разъ, какъ кончалась обойма и Драчъ доставалъ новую, онъ спрашивалъ:

   - Скажете, гдѣ атаманъ бѣло-бандитовъ?.. Глухо молчала шеренга.

   Уже восемдесятъ человѣкъ было убито, когда изъ шеренги вышелъ весь посѣрѣвшiй лицомъ пожилой казакъ и едва слышно сказалъ:

   - Остановите бойню... Я проведу къ атаману.

   - Давно-бы такъ... Сколько патроновъ зря поизрасходовали, - сказалъ Драчъ и наигранно весело крикнулъ Мисину и въ толпу казаковъ;

   - Ну, браточки, принимайтесь за лопаты, зарыть эту падаль, чтобы не воняла, а остальныхъ препроводить въ слободу на судъ... Поняли?..

   Подрагивая ногой, щеголевато Драчъ пошелъ къ Володѣ, стоявшему въ сторонѣ и съ нимъ вмѣстѣ направился къ автомобилю.

   Едва машина завернула за уголъ въ улицу хутора, какъ точно плотину прорвало - раздался плачъ, всхлипыванiя и причитанiя. Женщины бросились къ убитымъ казакамъ.

  

   - При Петрѣ Великомъ, - наставительно говориль Володя Мисину, сидѣвшему на переднемъ сидѣнiи и неловко поворачивавшемуся къ комиссару, - вашего брата - казака и не такъ истребляли. Сiю сарынь, - говорилъ Царь, - надо до конца извести.

   - Да вишь ты и не извели, - сказалъ Драчъ.

   - Имѣйте въ виду, гражданинъ, - зловѣще продолжалъ Володя, - совѣтская власть уничтожитъ всѣхъ казаковъ. Что вы дѣлаете?.. Этою осенью въ Ростовѣ съѣхалось все политическое управленiе красной армiи - Кагановичъ, Микоянъ, Гамарникъ, всѣ видные чекисты были на этомъ съѣздѣ - Ягода, Черновъ, Юркинъ, Шкирятовъ и генеральный секретарь ком-сомола Косыревъ... О чемъ вы думаете, казаки?.. Вы свои вольности позабудьте, это вамъ не Царская власть!.. На Кубани за полный срывъ плановъ по сѣву и хлѣбозаготовкамъ занесены на черную доску Ново-Рождественская, Медвѣдовская и Темиргоевская станицы. Хотите, чтобы и у васъ тоже было!.. Черная доска!.. Совѣтская власть знаетъ, что дѣлаетъ... Вы, можетъ быть, скажете, что уже очень жестоки мѣры!.. Бьемъ всѣхъ, не разбирая правыхъ и виноватыхъ. А какъ-же? Точно мы не знаемъ, сколь опасно наше положенiе. Развѣ не было у насъ того, что отдѣльные заводы давали цѣлые полки бѣло-гвардейцевъ?.. А помните - Кронштадтъ?.. Мы все это учитываемъ...

   Мисинъ, сидя на переднемъ сидѣнiи, все круче поворачивался къ страшному комиссару и всѣмъ видомъ своимъ показывалъ готовность всячески тому угодить. Онъ дрожалъ мелкою дрожью.

   - Осколки кулачества и бѣло-гвардейской контръ-революцiи у насъ, казаковъ, еще достаточно сильны, - продолжалъ Володя, - чтобы организовать и разжечь мелко-буржуазную стихiю собственниковъ и использовать вѣковыя привычки противъ совѣтской власти. Вы насъ голодомъ и даже людоѣдствомъ не запугаете. Намъ даже нужно, чтобы вы всѣ вымерли... Сарынь!..

   Володя чувствовалъ себя прекрасно. Онъ былъ при исполненiи священнаго долга передъ партiей и третьимъ интернацiоналомъ. Онъ испытывалъ тотъ самый административный восторгъ, надъ которымъ нѣкогда на этомъ самомъ мѣстѣ такъ насмѣялся. Казаковъ онъ ненавидѣлъ лютою ненавистью.

   Драчъ тронулъ колѣно Мисина, чтобы привлечь его вниманiе, и сказалъ:

   - Товаришъ завъ... Вы все это поймите и другимъ внушите. Въ станицѣ Преградной мы сто пятьдесятъ человѣкь закоцали. А всего въ Армавирскомъ округѣ за три тысячи перевалило. Понялъ, какова наша власть. И ни одна сволочь не пикнула. Ты какъ это понимаешь... Я тебя спрашиваю.

   - Казаки говорятъ, - глухо сказалъ Мисинъ, - чужое лихо никому не больно...

   - То-то, - сказалъ Драчъ.

   - А вы знайте, товарищъ, - сказалъ Володя,- что совѣтской власти очень даже больно, когда мѣшаютъ ея мѣропрiятiямъ направленнымъ къ общему, необычайном