Краснов Петр Николаевич - Ненависть

уская мысли, что его уже нѣтъ въ живыхъ. Да даже, если-бы?.. Развѣ не пѣла она: - "а, если ты ужъ въ небѣ - я тамъ тебя найду"!..

   Но именно эта ея строгость, это ея цѣломудрiе, совсѣмъ не современное, совсѣмъ не отвѣчающее общему укладу жизни въ совѣтсксмъ союзѣ, вмѣстѣ съ ея тонкою красотою привлекали къ ней вниманiе всего учрежденiя.

   Ближайшимъ "начальникомъ" Жени былъ товарищъ Нартовъ. Онъ былъ моложе Жени и при всемъ своемъ нахальствѣ и апломбѣ стѣснялся молодой дѣвушки. Онъ былъ почти влюбленъ въ нее и не зналъ, какъ подойти къ этой строгой, молчаливой, всегда такой аккуратной и исполнительной "сов-барышнѣ".

   Въ этотъ хмурый зимнiй день Женя работала съ трудомъ. Сознанiе, что все, что она дѣлаетъ никому не нужно и ни для чего не служитъ особенно гнело ее. Она отставила пишущую машинку и, нагнувшись надъ вѣдомостью, стала подсчитывать и складывать проставленныя въ ней цифры. Товарищъ Нартовъ подошелъ къ ней.

   Женѣ было досадно и смѣшно. "Значитъ будетъ разговоръ... Неумѣлый и грубоватый совѣтскiй "флиртъ", на который она не можетъ никакъ отвѣтить".

   Нартовъ небрежнымъ движенiемъ человѣка "власть имущаго", начальства, сбросилъ вѣдомости со стола на полъ, а самъ сѣлъ на столъ совсѣмъ подлѣ рукъ Жени. Женя знала, что въ совѣтскомъ союзѣ женщина - раба и что обижаться на невѣжливость и неучтивость не приходится. Она вопросительно посмотрѣла на Нартова.

   У товарища Нартова узкiй лобъ и такiе-же, какiе были у Володи узко поставленные, словно настороженные глаза. Отъ плохого питанiя щеки ввалились и выдались скулы. Кожа на лбу пожелтѣла. Ему не болѣе двадцати лѣтъ, но выглядитъ онъ гораздо старше.

   - Все работаете, гражданочка... Не трудящiйся - да не естъ, - сказалъ онъ.

   Женя не отвѣчала. Спокойная синева застыла въ ея большихъ глазахъ. Она ждала, что будетъ дальше.

   - Ничего не попишешь, - засмѣялся Нартовъ. - Катись колбаской, орабочивайтесь, гражданочка!.. Хорошее дѣло.

   Онъ кивнулъ головою на сидѣвшаго у самаго окна, гдѣ зимою нестерпимо дуло и было холодно "спеца", почтеннаго старика съ сѣдою бородою. Женя знала его. Это былъ знаменитый ученый, профессоръ, труды котораго были извѣстны заграницей. Женя знала также, что Нартовъ нарочно посадилъ старика на это мѣсто, гдѣ тотъ постоянно простужался. Издѣваться надъ старостью и образованiемъ было въ ходу среди коммунистовъ.

   - Старается Игнатъ Ѳомичъ!

   - Вы-бы, товарищъ Нартовъ, пересадили его куда подальше отъ окна, гдѣ потеплѣе. Старикъ заболѣетъ. Что хорошаго?..

   - Зачѣмъ? - искренно удивился Нартовъ. - Это-же омертвѣвшая каста ученыхъ совершенно не нужная государству рабочихъ и крестьянъ.

   Женя знала: - спорить безполезно и даже опасно. Она промолчала.

   - Съ жрецами науки, гражданочка, покончено. Катись колбаской! Чѣмъ скорѣе такiе вредные типы, какъ Игнатъ Ѳомичъ въ ящикъ съиграютъ, тѣмъ оно того... лучше будетъ. Нечего съ ними бузу разводить.

   Нартовъ подвинулся ближе къ Женѣ. Его круглый обтянутый задъ почти касался Жениныхъ рукъ. Женя брезгливымъ движенiемъ убрала руки со стола,

   - Я къ вамъ, гражданочка, собственно по дѣлу. Женя опять подняла глаза на Нартова. Въ ея глазахъ былъ испугъ. Какое могло быть у Нартова дѣло? Не касалось-ли это ея увольненiя.

   - Я слыхалъ, вы консерваторiю кончили. Голосъ богатый имѣете?..

   - Кончить консерваторiю мнѣ не удалось. А пѣть когда-то пѣла.

   - Отчего-же теперь не поете?

   - Гдѣ теперь пѣть? И обстановка не такая. Холодно у насъ такъ, что просто хоть волкомъ выть.

   - Такъ это-же, гражданочка, можно все очень просто какъ исправить. И людямъ удовольствiе и культурное развлеченiе и вы не безъ профита будете. Тутъ у насъ такое дѣло... Товарищи красноармейцы и матросы Красно-Балта рѣшили устроить вечеринку, ну и чтобы - культурно провести время со своими подругами. Ну и тоже рабочимъ доставить разумное развлеченiе, Я скажу о васъ Исааку Моисеевичу... И вы обязательно согласитесъ...

   Красно-армейцы это были тѣ, кто разстрѣлялъ Женинаго брата Ваню, когда тотъ отказался стрѣлять въ крестьянъ, отъ которыхъ отбирали послѣднiй хлѣбъ. Красно-армейцы это были тѣ, отъ кого бѣжалъ ея милый Гурочка, другъ ея дѣтства и самый родной для нея человѣкъ.

   Но знала - отказаться нельзя. Откажешься и ея матери придется умереть съ голода, какъ умерла тетя Маша въ Гатчинѣ.

   - Вы не того... Наши ребята васъ такъ не оставятъ. Кулечекъ чего ни на есть для васъ какъ ни какъ припасутъ. Вамъ попитаться, гражданочка, надо. Ишь вы какая изъ себя блѣдненькая стали.

   Вечеромъ, когда присутственные часы въ "Глав-бумѣ" кончились Женя вышла на улицу. Грязный, облупленный Петроградъ шелъ передъ нею прямыми своими улицами и проспектами. На домахъ съ выбитыми окнами, заставленными досками и картономъ, съ трубами желѣзныхъ печекъ "буржуекъ", выходившими изъ оконъ, какъ насмѣшка играли огни безчисленныхъ лозунговъ и рекламъ "совѣтскихъ достиженiй". Большiя картины-плакаты висѣли на стѣнахъ домовъ и на особыхъ будкахъ. Гордо кричали красныя гигантскiя буквы: - "догнать и перегнать Америку!"... "Пятилѣтка въ четыре года!"... "Всѣмъ стать ударниками"!

   Все это до тошноты надоѣло Женѣ. Во всемъ была та ложь, которая плотно окружала Женю въ совѣтскомъ союзѣ,

   Толпа голодныхъ, измученныхъ, почти босыхъ людей торопливо шла по засыпаннымъ снѣгомъ, скользкимъ поломаннымъ панелямъ и прямо по глубокому снѣгу и ухабамъ улицы. Толпа шла молчаливая, хмурая, измученная и затравленная. Долгiе часы совѣтской ненужной службы, еще болѣе долгое, иногда съ ночи, стоянiе въ очередяхъ, чтобы получить кусокъ вонючей воблы или ржавую селедку, вѣчный страхъ провиниться и стать "лишенцемъ" то есть обреченнымъ на голодную смерть, все это подкашивало людей. Всѣ торопились къ своимъ угламъ въ холодныя и переполненныя квартиры. Никто не смѣлъ говорить.

   "Догнать и перегнать"!..

   Женя шла такъ же скоро, какъ шли и всѣ. Въ душѣ ея совершался какой-то надломъ. Вотъ, когда и какъ сбывались ея мечты выступить на эстрадѣ - артисткой!.. Можетъ быть - не все еще потеряно?.. Не все - "догнать и перегнать"? Она станетъ артисткой Государственныхъ театровъ. Вѣдь есть еще такiя... Есть и опера, и балетъ, и драма. Не всегда "Глав-Бумъ"... Искусство должно влiять на этихъ людей...

   И, если она?..

   Опустивъ низко голову она шла, обдумывая программу. Она чуть не наткнулась на громадный плакатъ и вздрогнула, остановившись:

   Красныя буквы кричали нагло и жестко:

   - "Догнать и перегнать"!..

   Это все таки былъ концертъ и какъ о немъ сказала одна большая артистка Государственныхъ театровъ - концертъ "грандiозный".

   Женя поѣхала на него съ Шурой. Кавалеровъ у нея не было. Матвѣй Трофимовичъ и Борисъ Николаевичъ не въ счетъ - какiе же они кавалеры?.. Одна ѣхать побоялась. Концертъ былъ въ "Театрѣ Чтеца" въ Торговомъ переулкѣ. Ей сказали: - "ну тамъ споете что-нибудь"... Это что-нибудь было такъ характерно для совѣтскаго союза, гдѣ все дѣлалось - "что-нибудь"...

   У подъѣзда, гдѣ провѣряли билеты, узнавъ кто онѣ, ихъ провели отдѣльнымъ ходомъ.

   Матросъ Красно-Балта, въ фуфайкѣ и матроскѣ, въ необычайно широкихъ шараварахъ, припомаженный, толстомордый, съ тугою, бычачьею шеею, съ распорядительскимъ краснымъ бантомъ на рукавѣ бросился къ нимъ.

   - Пожалуйте, гражданки... Пѣвица Жильцова?.. Такъ вамъ въ артистическую. Сюда по лѣстницѣ.

   Въ углу артистической ихъ ожидалъ пьянистъ Гольдрей, котораго Женя знала еще по консерваторiи и который ей долженъ былъ аккомпанировать. Женя подошла къ нему.

   - На чемъ-же Евгенiя Матвѣевна остановились? Я вамъ говорю - главное - не стѣсняйтесь... Не смотрите, что публика такая вродѣ какъ сѣрая... Наша публика теперь вся такая. Другой гдѣ-же найдете?.. Вамъ въ программу поставили - "Коробейники" и "Кирпичики"... Исаакъ Моисеевичъ программу составляли... Но вѣдь будутъ бисы... Тутъ это всегда неизбѣжно. И публика ждетъ, что въ этихъ бисахъ вы дадите что-нибудь не пролетарское. Вы, что приготовили?..

   Гольдрей развернулъ Женину папку съ нотами.

   - Гм... гм... Отлично, знаете. Напримѣръ вотъ это...

   - Вы думаете?..

   - Ну, конечно... Глинка-то!..

   - Исаакъ Моисеевичъ просилъ однако, чтобы ничего ни Глинки, ни Чайковскаго, ни Рубинштейна... Все это, сказалъ: - старый хламъ!

   - Знаю-съ. Спиною къ Пушкину - лицомъ къ Есенину. Такъ вѣдь развѣ они догадаются, что вы поете?.. Новой музыки нѣтъ. Музыка, Евгенiя Матвѣевна, какъ математика - вѣчна-съ. И чувства людскiя вѣчны-съ. Можно притворяться, что ненавидишь красоту, а красота свое возьметъ, красота свое слово скажетъ. Это неизбѣжно-съ.

   - Но, программа.

   - Конечно, программа... Она тоже неизбѣжна... Рѣчь о достиженiяхъ пятилѣтки... Прослушаютъ холодно и cоn nоiа... {Со скукой.} Эквилибристы... Акробаты...

   Безъ этого, нельзя, Евгенiя Матвѣевна, физкультура въ ударномъ порядкѣ... Ну, виртуозъ гармонистъ... Такъ вѣдь онъ и дѣйствительно виртуозъ. Великолѣпенъ... Ве-ли-колѣпенъ!.. Шопена играетъ.

   - И доходитъ?..

   - Еще и какъ... Тутъ есть настояще цѣнители. Такiе, что и Скрябина понимаютъ.

   За стѣною толпа гудѣла. Потомъ наступила тишина и стала доноситься рѣчь. Точно щелкали по деревянному полу подошвами, раздавались сухiе, трескучiе звуки. Словъ за стѣною разобрать было нельзя.

   Матросы понесли на сцену трапецiи и турники, серебряные и золотые шары, бутылки и кольца. Эквилибристъ въ пестромъ костюмѣ, усѣянномъ золотыми блестками вышелъ изъ уборной...

   Концертъ шелъ по программѣ.

   Матросъ-распорядитель вызывалъ исполнителей. - Товарищъ Жильцова, пожалуйте-съ... Вашъ номерочекъ...

   Послѣ революцiи Женя еще ни разу не была въ театрѣ. Сначала боялась, потомъ не на что было купить билетъ. Отъ дѣтскихъ еще воспоминанiй объ оперѣ осталось: - масса свѣта, громадные размѣры зрительнаго зала - поднять голову вверхъ - голова закружится и, главное - запахъ. Особый театральный, волнующiй запахъ - ароматъ духовъ и пудры, надушенныхъ дамскихъ платьевъ, волосъ, мѣховъ, къ нему примѣшивался терпкiй запахъ клеевой краски декорацiй, газа и пыли сцены, все это особенно запомнилось Женѣ и съ этимъ запахомъ неразрывно было связано представленiе о театрѣ.

   Здѣсь запахъ былъ совсѣмъ не театральный. Когда Женя вышла на сцену и подошла къ роялю у рампы, ей въ лицо пахнуло сырымъ и смраднымъ тепломъ. Пахло давно немытымъ человѣческимъ тѣломъ, людьми, которые спятъ, не раздѣваясь, мѣсяцами не смѣняя бѣлья, и никогда не бываютъ въ банѣ. Пахло кислою вонью сырыхъ солдатскихъ и матросскихъ шинелей, дыханiемъ голодныхъ глотокъ и къ этому точно трупному смердѣнiю примѣшивался легкiй запахъ дешевыхъ, плохихъ духовъ и грушевой помады, онъ не заглушалъ общаго удушливаго запаха, но еще усугублялъ его и дѣлалъ просто тошнотворнымъ.

   Большинство публики сидѣло въ верхней одеждѣ. Боялись отдать: въ раздѣвалкахъ - сопрутъ!.. Да и холодно было сначала въ нетопленомъ залѣ.

   Женя увидала передъ собою море розовыхъ лицъ. Точно желтоватый мягкiй свѣтъ струился отъ нихъ. Была все больше молодежь. Бритыя мужскiя лица сливались со свѣжими лицами дѣвушекъ и женщинъ.

   У самыхъ ногъ Жени въ первомъ ряду стульевъ сидѣлъ Исаакъ Моисеевичъ и рядомъ съ нимъ высокiй, представительный, очень прилично, не по совѣтски одѣтый штатскiй, съ сухимъ красивымъ лицомъ. Женя знала, что это былъ покровитель искусствъ въ совѣтской республикѣ, видный членъ Сов-нар-кома.

   Женя была одѣта соотвѣтствующимъ концерту образомъ. На ней былъ ея старый, еще тотъ, который она носила дѣвочкой, малороссiйскiй костюмъ. Она постирала его, Шура надставила юбку, подновила пестрыя вышивки, подкрасила новыми ленточками. Въ широкой темно-синей юбкѣ въ пышныхъ складкахъ, прикрытой спереди большимъ передникомъ, узорно расшитымъ пѣтушками и избушками, въ лентахъ и монисто, съ заплетенными въ косу волосами она казалась совсѣмъ юной и была прелестна.

   Конечно, она очень волновалась. Краска залила ея блѣдное, исхудалое, голодное лицо и придала ему грустную миловидность. Зрительный залъ казался темнымъ пятномъ, надъ которымъ розово-желтый сiялъ свѣтъ. Но начала она увѣренно и смѣло. Пѣть приходилось такiе пустяки, что просто не хотѣлось расходовать иа нихъ свой прекрасный сильный, хорошо поставленный голосъ.

   "Коробейники" прошли съ успѣхомъ. Милый Гольдрей изъ за рояля поощрительно ей подмигивалъ.

   Женя запѣла модную совѣтскую пѣсню. Она нарочито взяла тономъ выше, немного крикливо это вышло, но такъ какъ и на дѣлѣ поютъ работницы.

   ...- На окраинѣ Одессы - города,

   Я въ убогой семьѣ родилась,

   Горемыка, я лѣтъ пятнадцати

   На кирпичный заводъ нанялась.

   Какiя-то незримыя, невидимыя, духовныя нити потянулись къ ней изъ зрительнаго зала. Эти нити точно связали ее съ толпою и въ пустыя, пошлыя слова, Женя вкладывала всю силу своей юной души.

   Въ залѣ ей подпѣвлаи:

   - За веселый трудъ, за кирпичики

   Полюбила я этотъ заводъ...

   Это Женѣ не мѣшало. Напротивъ ей казалось, что она овладѣваетъ толпой. Едва кончила - громъ рукоплесканiй, крики "бисъ", "еще", обрушились въ залѣ, Женя точно поплыла въ какомъ-то необъяснимомъ, небываломъ блаженствѣ. Наэлектризованная успѣхомъ, взволнованная она повернулась къ Гольдрею. Тотъ подалъ ей ноты. Одну секунду она колебалась.

   - Вы думаете?.., - чуть слышно сказала она и посмотрѣла въ залъ.

   Теперь она ясно видѣла многихъ. Она видѣла дѣвушекъ, улыбавшихся ей, громко кричавшихъ матросовъ, солдатъ и рабочихъ и она повѣрила имъ. Съ обворожительной улыбкой подошла она къ рампѣ. Исаакъ Моисеевичъ что-то шепталъ на ухо комиссару. Тотъ кивалъ головой.

   Женя глазами показала Гольдрею, что она готова.

   И точно изъ покрытаго тучами неба, на землю клубящуюся дымными туманами блеснули яркiе солнечные лучи, точно въ знойный душный день вдругъ полилъ свѣжiй, ароматный лѣтнiй дождь - раздались танцующiе звуки шаловливаго грацiознаго аккомпанимента и сейчасъ же весело и зздорно зазвучалъ свѣжiй далеко несущiй голосъ Жени.

   ...- Ночь весенняя дышала

   Свѣтло-южною красой

   Тихо Брента протекала,

   Серебримая луной.. .

   Отраженъ волной огнистой

   Свѣтъ прозрачныхъ облаковъ

   И восходитъ паръ душистый

   Отъ зеленыхъ береговъ...
Отъ зеле-еныхъ береговъ...

   Гдѣ была эта чудодѣйственная Брента?.. Въ какой, такой Италiи протекала она?.. Точно колдовскими какими чарами уничтожила она голодное, трупное смердѣнiе толпы и несла невѣдомые ароматы чужой, богатой, нарядной, прекрасной страны... "Догнать и перегнать"... мелькнула задорная мысль, пока Гольдрей игралъ аккомпаниментъ между куплетами. Звучно, сочно, красиво понесся снова ея голось, будя новыя, чужiя и чуждыя чувства..

   ...И вдали напѣвъ Торквата

   Гармоническихъ октавъ...

   Га-армоническихъ октавъ...

   Женя кончила... Нѣсколько мгновенiй въ залѣ стояла тишина. Не то зловѣщая, не то торжественная. Женя ясно услыхала, какъ важный комиссаръ сказалъ Исааку Моисеевичу:

   - Онѣ всегда неисправимы. Дворянско-помѣщичiй уклонъ... Народу нельзя показывать красоту. Красота это уже религiя. Это уже Богъ. При марксизмѣ все это просто недопустимо.

   Исаакъ Моисеевичъ сидѣлъ красный и надутый, очень, видимо недовольный.

   Кто-то сзади крикнулъ:

   - Долой буржуёвъ...

   Визжащiй, женскiй голосъ вдругъ прорѣзалъ напряженную тишину крикомъ:

   - Кирпи-и-ичики!..

   Исаакъ Моисеевичъ повернулся къ комиссару:

   - "Кирпичики", - сказалъ онъ такъ громко, что Женя каждое его слово отчетливо слышала. - Лучшая вещь, созданная временемъ. Въ ней ярко чувствуется ритмъ заводской жизни. Это настоящая пролетарская музыка, безъ всякаго уклона.

   И строго, тономъ приказанiя крикнулъ Женѣ:

   - "Кирпичики"!..

   Женя послушно поклонилась и сквозь невидимыя слезы запѣла пронзительнымъ голосомъ:

   - Кажду ноченьку мы встрѣчалися

   Гдѣ кирпичъ образуетъ проходъ...

   Вотъ за это за все, за кирпичики

   Полюбила я этотъ заводъ...

   Надъ заломъ дружно неслось:

   - Вотъ за это за все, за кирпичики

   Полюбила я этотъ заводъ...

   Къ концу второго отдѣленiя въ зрительномъ залѣ стало еще душнѣе и отвратительною вонью несло изъ зала отъ голодной, усталой, разопрѣвшей толпы. Народный комиссаръ уѣхалъ и на его мѣстѣ развязно сидѣлъ Нартовъ и въ подчеркнуто свободномъ, "товарищескомъ" тонѣ говорилъ съ Исаакомъ Моисеевичемъ. Въ заднихъ рядахъ курили, что было строго запрещено. Кое гдѣ дѣвицы сидѣли на колѣняхъ у своихъ кавалеровъ. Въ проходѣ раздавались пьяные крики. Кого-то выводили.

   --------------------------стояло: - "Гр. Жильцова. Декламацiя".

   Жена знала, что, когда стали спиной къ Пушкину и лицомъ къ Демьяну Бѣдному и Есенину - искать стиховъ у старыхъ классиковъ - а сколько и какихъ прекрасныхъ - она знала - нельзя. Она обожглась на Глинкѣ въ первомъ отдѣленiи, но она не образумилась. Ей совѣтовали сказать куплеты про Чемберлена, или красноармейскую частушку про Чанъ-Кай-Шена:

   - Чанъ-Кай-Ши сидитъ на пушкѣ,

   А мы его по макушкѣ -

   Бацъ... бацъ... бацъ...

   Это было въ духѣ публики и должно было произвести фуроръ, это кромѣ того соотвѣтствовало и политическому моменту, но Женя не сдавалась.

   "Догнать и перегнать" толпу!

   Женя знала, что совѣтская власть къ поэтамъ футуристамъ относится благосклонно. Гумилева она разстрѣляла, но скорѣе изъ административнаго усердiя, чѣмъ по убѣжденiю. Стихи-же Блока, Волошина, Анны Ахматовой среди мо-лодыхъ Вуз-овцевъ были въ большомъ ходу. Они почитались модными и отвѣчали духу времени. Въ нихъ порою слышалось то дерзновенiе, которое почиталось молодежью превыше всего. Часто въ нихъ было два смысла - бери любой, какой тебѣ больше по вкусу. Иногда звучала и тонкая насмѣшка надъ религiей и родиной, что забронировывало ихъ отъ придирокъ не въ мѣру усердныхъ большевицкихъ цензоровъ.

   Женя подняла голубые глаза выше толпы, чтобы не видѣть лицъ и сказала:

   - "Святая Русь", стихотворенiе Максимилiана Волошина.

   Грудной голосъ былъ низокъ и звучалъ съ тѣмъ прiятнымъ надрывомъ, съ какимъ читали стихи лучшiя русскiя драматическiя актрисы. Въ немъ отразилась школа Савиной, Стрепетовой, Комиссаржевской, Читау, Ведринской...

   Женя была увѣрена въ себѣ. Казалось самый звукъ ея голоса долженъ былъ растворить двери сердецъ слушателей, дойдти до ихъ Русскаго нутра.

   - Святая!.. Гмъ... Къ растудыкиной матери всѣхъ святыхъ, - раздался чей-то мрачный, пьяный басъ.

   Истерическiй женскiй голосъ поддержалъ его.

   - Нонче святыхъ болѣ нѣтъ! Нечего народъ зря морочить!

   - И никакихъ Максимилiановъ... Товарища Волошина! - крикнулъ, прикладывая руку рупоромъ ко рту, молодой человѣкъ въ черной толстовкѣ.

   Начало не предвѣщало ничего хорошаго, но Женю точно понесло. Она стойко выдержала возгласы съ мѣстъ и начала спокойно, сильнымъ, глубокимъ, далеко несущимъ голосомъ:

   - "Суздаль да Москва не для тебя-ли

   По удѣламъ земли собирали,

   Да тугую съ золотомъ суму? -

   Въ рундукахъ приданое копили

   И тебя невѣстою растили

   Въ росписномъ, да тѣсномъ терему?..

   Въ залѣ установилнсь какая-то зловѣщая, настороженная тишина. Какъ видно ожидали "другого смысла".

   Женя очень волновалась. Ея голосъ дрожалъ и съ силою, любовью, страстью и горечью страшнаго презрѣнiя она бросала въ толпу заключительныя строки стихотворенiя:

   - Я-ль въ тебя посмѣю бросить камень,

   Осужу-ль страстной и буйный пламень?..

   Въ грязь лицомъ тебѣ-ль не поклонюсь...

   Слѣдъ босой ноги благословляя -

   Ты - бездомная, гулящая, хмѣльная,

   Во Христѣ юродивая Русь!..

   Громъ рукоплесканiй раздался по залу. "Дошло", - подумала Женя. Да!.. Дошло, но какъ?..

   - Поклонись проклятая буржуазiя, личикомъ умытымъ въ грязь, - отчетливо сказалъ кто то во второмъ ряду и сейчасъ же раздались неистовые крики:

   - Это такъ!.. такъ!..

   - Въ Бога!.. Въ мать!.. въ мать!..

   - Сволочи, скажутъ тож-жа. Мало ихъ душили!..

   - Бездомная!.. Поживи по нашему, не наживешь тогда дома!..

   - Русь!.. Забыть надо-ть самое слово это подлое!..

   - Въ мать!.. мать!.. мать!..

   Женя не помнила, какъ сошла она со сцены. Товарищъ Нартовъ велъ ее подъ руку и говорилъ ей:

   - Э-ехъ, гражданочка, Чанъ-Кай-Ши на пушкѣ куда доходчивѣе бы вышло...

   Исаакъ Моисеевичъ въ артистической съ кислой гримасой благодарилъ "за доставленное удовольствiе". Кто-то, должно быть, это была Шура, надѣлъ на Женю ея старенькую кофточку на ватѣ и закуталъ голову шерстянымъ платкомъ.

   Изящный, въ своемъ родѣ (каррикатура, - подумала про него Шура) матросъ и красноармеецъ провожали дѣвушекъ до улицы. Красноармеецъ несъ какiе-то кулечки и пакеты - народная плата артисткѣ за выступленiе: - мука, сахаръ, сало, чай и другiе припасы.

   Матросъ позвалъ извощика.

   Стояла промозглая ноябрьская ночь. За прошлые дни много нападало снѣга, и онъ лежалъ большими сугробами, тяжелый, рыхлый и грязный. Санки остановились у подъѣзда. Матросъ отстегнулъ рваную сырую полость.

   - Пожалуйте, товарищъ Жильцова. Извозецъ, естественно, неважный, да какъ-нибудь доплыветъ до вашего порта. Товарищъ Сергѣевъ, положьте кулечки гражданочкамъ подъ ножки... Ну спасибо большое за пѣнiе... За стихи тоже особое... Разуважили братву... Съ коммунистическимъ!..

   Онъ пожалъ руки Женѣ и Шурѣ.

   - Ну, гражданинъ, трогай!.. Нашпаривай!.. На Кабинетскую къ Николаевской. Да не вывали часомъ душечекъ...

   Всю дорогу Женя молчала, отвернувшись отъ двоюродной сестры. Слезы и рыданiя тяжелымъ клубкомъ стояли въ горлѣ, и Женя съ трудомъ ихъ сдерживала. Шура приписывала молчанiе сестры ея волненiю и, - чуткая, - не мѣшала ей разговоромъ и распросами.

   Когда подъѣхали къ воротамъ, Женя побѣжала черезъ дворъ и, ничего не отвѣчая на вопросы отворившей ей дверь матери, помчалась черезъ корридоръ въ свою комнату и бросилась на постель лицомъ въ подушки.

   - Что съ Женей?.. - спросила Ольга Пехровна, когда появилась Шура, нагруженная кульками и свертками. - Что случилось?..

   - Ничего не случилось, Напротивъ все сошло прекрасно и Женя отлично декламировала и пѣла. Успѣхъ чрезвычайный... Да вотъ видишь, тетя, и матерьяльный даже успѣхъ, - показала Шура на кульки... Но, конечно, нервы должны были быть страшно напряжены... Ну и голодала она послѣднее время. На голодный то желудокъ такiя потрясенiя... Я пройду къ ней, а вы, тетя, посмотрите-ка ея добычу. Мнѣ кажется тутъ даже и чай есть.

   - Боже ты мой!.. Такъ я сейчасъ и заварю... Старикамъ моимъ снесу. Сколько годовъ чая то мы и не видали.

   Шура прошла къ Женѣ. Та лежала на постели въ помятомъ платьѣ и дергалась отъ рыданiй.

   - Женюха, что съ тобою, моя милая?..

   Женя приподнялась съ подушекъ, схватила руку Шуры и, прижимаясь къ ней мокрымъ отъ слезъ лицомъ, всхлипывая, какъ ребенокъ, стала отрывисто, сквозь слезы говорить:

   - Шура... Ты меня теперь презираешь?.. Ненавидишь?.. скажи?..

   - Да что съ тобою, Женя...

   - Скажешь... Продалась... Бисеръ метала... За кулекъ муки Россiю имъ предала... Красоту... Глинку... Имъ, свиньямъ... Такой жемчугъ... На-те, смѣйтесь... Издѣвайтесь... Все свое святое, имъ выложила. Вѣдь это-же подлость!.. Я теперь и себя ненавижу... И ихъ всѣхъ... Думала ихъ прельстить... Кровью захлёстанныхъ... Подлая я сама съ ними стала.

   Въ столовой звякнулъ чайникъ, загремѣла посуда. Ольга Петровна наставляла примусъ.

   - Господи!.. До чего людей довели!.. Мамочка... За щепотку чая... За ласковое слово... Кого?.. Шура!.. Чье ласковое слово?.. Матроса съ "Авроры"... Который насъ всѣхъ убилъ и принизилъ...

   - Женя... Да постой, глупая... Помолчи... Да ничего такого не было... Напротивъ, отлично... И то, что ты спѣла имъ, повѣрь, оставитъ какой-то слѣдъ...

   - Нѣтъ, что ужъ утѣшать меня. Не маленькая, сама понимаю... Неужели и ты, Шура, за горсть муки?.. Горсть муки? Это-же воспитанiе голодомъ. Какъ звѣрей дрессируютъ... Покорны мы очень стали... А они издѣваются надъ нами.

   Женя притягивала къ себѣ Шуру и цѣловала ее, потомъ отталкивала и долгимъ пронзительнымъ взглядомъ смотрѣла въ глаза двоюродной сестры, точно пыталась вывѣдать, что у той на душѣ, что она думаетъ и какъ смотритъ на нее.

   - Нѣтъ... Чувствую... Ты, Шура, не можешь теперь не презирать меня. Господи!.. А, если-бы онъ-то!.. Геннадiй, все это увидалъ, что-бы онъ-то про меня сказалъ!..

   Ольга Петровна пришла звать пить чай... Чай! Это былъ настоящiй чай!.. Не мифъ, не сказка, а чай на яву...

   - Женя, встань, милая, пригладься и выйди... Не хорошо такъ огорчать мать, а о томъ, что было, мы послѣ поговоримъ, когда ты успокоишься. Увѣряю тебя, что никто тебя ни презирать, ни осуждать за то, что ты сдѣлала не можетъ и не будетъ...

   - Ну, ладно, - махнула рукого Женя и стала приводить себя въ порядокъ.

   Ольга Петровна за столомъ сидѣла. Примусъ подлѣ уютно ворчалъ. Бѣлый паръ струился изъ чайника. У Ольги Петровны былъ довольный и счастливый видъ.

   - Ну, спасибо, Женечка. Въ накладку пью... Только сегодня... Для такого случая... И имъ снесла въ накладку. Вѣдь сколько лѣтъ такъ не пили... Прости.

   Женя тяжелыми, шалыми глазами, горящими отъ недавнихъ слезъ посмотрѣла на мать и вдругъ пронзительно громко запѣла на всю квартиру:

   - За веселый тотъ шумъ, за кирпичики,

   Полюбила я этотъ заводъ!..

   И захохотала и забилась въ истерическомъ припадкѣ.

  

   На другой день утромъ, когда Женя и Шура уже ушли на службу, а Ольга Петровна съ Матвѣемъ Трофимовичемъ и Борисомъ Николаевичемъ въ столовой пили чай, совсѣмъ неожиданно, прiѣхалъ изъ Москвы ея отецъ - протопопъ Петръ.

   Онъ вошелъ за Ольгой Петровной, отворявшей ему двери и принявшей отъ него немудрый его багажъ, небольшой свертокъ, завернутый въ клеенку и окрученный веревкой и сказалъ, какъ обычно:

   - Миръ вамъ!..

   Зятья поцѣловались съ тестемъ.

   Сталъ точно еще выше и худѣе отецъ Петръ. И точно годы его не брали. Ему было за семьдесятъ, а все былъ онъ юношески строенъ и прямъ, какъ пальма. Въ темно-лиловой старой шелковой рясѣ, тщательно подшитой и подштопанной въ протертыхъ мѣстахъ, съ большимъ уже не золотымъ, но деревяннымъ наперснымъ крестомъ на груди, онъ былъ очень красивъ и представителенъ со своими густыми, темными въ сильной просѣди волосами, длинными волнами покрывавшими его плечи. Онъ сѣлъ за столъ и принялъ изъ рукъ дочери стаканъ съ чаемъ.

   - Ого!.. Да, настоящiй!.. Вотъ, какъ вы тутъ въ Питерѣ пируете... Я три года такого не видалъ. У самого патрiарха такого не было.

   Сѣдая борода лежала красивыми завитками на груди. Худое лицо было блѣдно и изможденно. Большiе синiе глаза, такiе, какiе были у всѣхъ его дочерей и внучекъ горѣли неукротимымъ блескомъ.

   - Откуда достали?.. Только коммунисты такой и имѣютъ.

   - Женя вчера получила за свое пѣнiе у красноармейцевъ и матросовъ въ концертѣ.

   - Подвизается... Цѣнный подарокъ... Мы студентами были... Въ наше время артисткамъ цвѣты подносили... Бриллiанты и золото. Теперь мука и сало - цѣннѣйшiе дары стали... Квартира за вами осталась?..

   - Осталась пока за нами. У насъ еще не учитывали жилплощади. Говорятъ, что у насъ не такъ тѣсно, какъ въ Москвѣ.

   - Очень у насъ, Оля, тѣсно стало... Тѣсно, скучено и скучно... Жизни прежней Московской нѣтъ. Всѣ спѣшатъ куда-то... Точно гонитъ ихъ кто... А послѣ кончины патрiарха такъ и послѣдней смертной тоской на городъ повѣяло.

   - Вы, батюшка, надолго къ намъ?

   - Меня перевели совсѣмъ сюда. Патрiархъ хлопоталъ, чтобы въ Кiевъ меня. "Подкормиться тебѣ надобно", - говорилъ онъ мнѣ. И архiерею писалъ, чтобы въ Кiевъ, да у насъ нынѣ не патрiархъ, а Чека... Вотъ и послали меня сюда соборнымъ протоiереемъ... Списался... Я радъ... Съ вами хотя повидаться удалось. Завтра буду предстоять предь Господомъ во храмѣ.

   - Вы, батюшка, у насъ и остановитесь. Я вамъ Гурочкину комнату приготовлю.

   - Спасибо. Сегодня, если позволишь, устрой. Надо отдохнуть съ дороги и съ мыслями собраться... Мысли все у меня... Ну потомъ узнаете... Горами двигать... Коли Господь, сподобить. Не все же звѣри... Что твои?.. Машины?..

   - Писала вамъ... Отъ Гурiя пятый годъ молчанiе. Какъ узнаешь?.. Говорятъ всѣ погибли... Которые остались, заграницу подались, тоже не на сладкое житье... Гдѣ онъ?.. Я въ поминанiе за упокой вписала. О Володѣ и говорить не хочется. Слыхала - у нихъ !.. Хуже смерти. Прости меня, Господи. Ваню въ третьемъ году разстрѣляли... Маша, какъ умерла, Мура ушла съ комиссаромъ. Нина пошла въ деревню и только мы о ней и слыхали. Вотъ что отъ насъ осталось... Можетъ быть, батюшка, Гурiй то и живъ, да вѣдь не напишетъ...

   - Не напишетъ... Подвести боится. Въ Москвѣ Архаровыхъ сынъ черезъ посольство связь съ родными установилъ... Писалъ имъ... Доллары посылалъ... Ну донесли, какъ это у насъ теперь водится. Старика Архарова, семьдесятъ лѣтъ ему, - разстрѣляли... Мать сослали въ Соловки. Люди сказывали - померла старуха въ дорогѣ.

   - Да за что-же..., - возмутился Антонскiй.

   - У насъ это очень строго. Отецъ бѣлогвардейца... За не донесенiе, обманъ совѣтской власти и шпiонажъ... Сокрытiе иностранной валюты... Получи письмо съ заграничной маркой, или пошли письмо заграницу того и гляди притянуть... Что, почему, кому? - вотъ и шпiонажъ. Да... Житейское море воздвизаемое!.. Порастерялись всѣ. За Димитрiя, Ивана, за Марью мою кротчайшую молюсь ежечасно - да помянетъ ихъ Господь во Царствiи своемъ... Тихонъ, слыхаль отъ Надежды, - живъ. Въ горахъ кавказскихъ скитается, звѣриную жизнь ведетъ. А мы?.. Кротость ягненка... Да не лучше иной разъ волкъ ягненка? И не достойнѣе въ другой разъ злоба и ненависть, чѣмъ любовь и всепрощенiе? Бывъ въ сослуженiи съ покойнымъ патрiархомъ Тихономъ не разъ мы о семъ предметѣ со страстями препирались. Онъ съ кротостью и смиренiемъ, а я съ Туберозовскимъ {Протопопъ Туберозовъ - герой романа Лѣскова "Соборяне".} пламеннымъ наскокомъ.

   - Ну и что-же патрiархъ?.., - спросилъ Антонскiй.

   - Святой человѣкъ... Только мы съ нимъ по разному святость понимали, У меня святые - Георгiй Побѣдоносецъ, Александръ Невскiй, Патрiархъ Гермогенъ, святая Ольга - Твоя, дочушка милая, святая покровительница, святый Сергiй Радонежскiй съ Монахами Пересвѣтомъ и Ослябей - у него - тихiе подвижники... священно-мученики... Молчальники...

   - Нелегкое положенiе его было, - сказала Ольга Петровна.

   - Кто споритъ? Прямо трагическое положенiе. Помню весну 1923-го года. Выпустили тогда святѣйшаго изъ тюрьмы, прiѣхалъ онъ къ себѣ. Горенки у него низкiя, крошечныя, самъ онъ худенькiй, маленькiй, въ чемъ душа-то держится... А вѣдь онъ - патрiархъ всея Россiи!.. Онъ, что папа Римскiй на Западѣ, то онъ на Востокѣ... Отъ Финскихъ хладныхъ скалъ до пламенной Колходы, отъ потрясеннаго Кремля до стѣнъ недвижнаго Китая - онъ!.. Патрiархъ Т и х о н ъ ! ! . Его слово и подвизались бы самые Ангелы за Господа Своего.. А онъ?.. Вотъ онъ... Вижу его... Вечеръ... Заря Московская догораетъ и послѣднiе алые лучи играютъ на окладѣ иконъ... Онъ изъ Чека прiѣхалъ послѣ допроса... Мы ожидали его съ превеликимъ волненiемъ... Благословилъ насъ. Я и спрашиваю съ дерзновенiемъ: - "ваше святѣйшество... ну, что?.. Какъ?..". А онъ благостно такъ и съ тонкой что-ли насмѣшкой надъ самимъ собою отвѣчаетъ: - "головку обѣщали срубить".

   - Батюшка, и точно такъ, - сказала Ольга Петровна, - каждую минуту смерть его ожидала...

   - Ангеломъ своимъ заповѣсть о тебѣ, да никогда преткнеши ногу твою... На аспида и василиска наступиши и попереши главу льва и змiя!.. Точно смерть... Нѣтъ... Никогда они не пошли бы на его смерть. Имъ ими убитый, или замученный патрiархъ былъ много страшнѣе живого, или такъ благостно въ Бозѣ почившаго. Они и похороны ему такiя устроили и народа допустили уймы, чтобы видѣли, какъ онъ умеръ... Мнѣ разсказывали, что Ленинъ про него сказалъ: - "мы изъ него второго патрiарха Гермогена дѣлать не будемъ"... Они прежде всего - богоборцы... Крупская - жена Ленина, читала о воспитанiи дѣтей. Она-же у насъ педагогъ!.. "Тема дѣтской книги" - говорила она, - "должна быть значима, должна давать извѣстную зарядку ненависти къ буржуазiи, къ классовому врагу, должна будить активность... Въ нашихъ дѣтяхъ должны быть мiровоззрѣнiе и мораль коммунистическiя. Мелкособственническая и торгашеская мораль намъ ни къ чему. Мы должны вытравлять всякiя религiозныя вѣрованiя. Чертобѣсину" - это она такъ христiанскую религiю назвала - "надо разъ навсегда уничтожить!.. Буржуазная" - понимай: - христiанская - "мораль насквозь лицемѣрна, а мораль коммунистическая вытекаетъ изъ потребностей коллективнаго труда, коллективной жизни и борьбы за лучшее будущее всѣхъ трудящихся"... У нея - активность, коммунистическая мораль ненависти, вытравленiе религiи... Борьба!.. Ну и побѣда потому. Они такъ готовятъ съ самыхъ раннихъ лѣтъ. У нас противъ нихъ - Господь, и побѣда должна быть Господнихъ силъ надъ темными силами дiавола... Патрiархъ на борьбу не пошелъ. Онъ пошелъ на сдачу врагамъ Церкви. Онъ поклонился.

   - Боялся что-ли?.., - спросилъ Матвѣй Трофимовичъ|

   - За себя?.. Нѣтъ!.. Ручаюсь... За себя ничуть не боялся... Онъ и на плаху пошелъ-бы смиренно, съ крестнымъ знаменiемъ, какъ истинный христiанскiй мученикъ... Но не какъ подвижникъ... Не было въ немъ подвига, было лишь смиренное подвижничество... Не скажите мнѣ, что словами играю. Истинно такъ... Онъ боялся за церковь. Въ первый годъ большевизма, въ январѣ 1919-го года, - онъ анаѳему большевикамъ провозгласилъ, а потомъ... Какъ стали большевики церкви закрывать, архiереевъ и священниковъ разстрѣливать и ссылать - устрашился... Пошелъ на поклонъ... И овладѣла тогда имъ Чека. Устроили "Живую церковь", въ православiе внесли расколъ. Разрѣшили вдовымъ священникамъ вступать во второй бракъ, каноны порушили, допустили женатыхъ священниковъ къ епископству и, какъ подхвачено это было нѣкоторыми честолюбцами съ радостнымъ усердiемъ! - ну и палъ тогда духомъ патрiархъ. Всѣ исподличались... Не стало и между духовенствомъ честныхъ людей... Ну и пропадай тогда все... Рѣшилъ: - надо церковь спасать... Его-ли слабыми руками было это дѣлать? Точно забылъ, что сказалъ Христосъ: - "Созижду Церковь мою и врата адовы не одолѣютъ ю"... Забылъ, что Господь не въ рукотворенныхъ храмахъ живетъ, но небо, престолъ и земля подножiе ногъ Его!.. Забылъ, что Церковь Божiя внутрь есть, а не наружу... Пошелъ бороться за внѣшнее - и себя измучилъ и людей ввелъ въ соблазнъ... Усумнился въ силѣ Господней...

   - Батюшка... Такъ-ли?.. Сколько храмовъ закрыли... Обратили въ музеи безбожiя и склады... Сколько уничтожили духовныхъ лицъ.

   - Что изъ того?.. Оставшiеся храмы переполнены... Люди стоятъ на площадяхъ, чтобы услышать молитву и Слово Божiе...

   - А не думаете вы, - сказалъ Антонскiй, - что храмы переполнены не потому, что вѣрующихъ стало больше, но потому, что храмовъ стало слишкомъ мало.

   - Слыхалъ я и такiе толки. Скажу: - неправда!.. Архiереевъ и священниковъ ссылаютъ на сѣверъ на тяжелыя работы, гдѣ ихъ ожидаетъ смерть - а мiряне каждую службу подаютъ записки о здравiи заключенныхъ пастырей и молятся за нихъ. Возвращаемые изъ ссылки, или тюрьмы священнослужители обременены излiянiями благодарности, любви и всякаго почитанiя - это-ли не показатель силы вѣры?.. Чека злобствуетъ... Въ Полтавѣ восемнадцать монаховъ было посажено на колъ, а потомъ сожжено, чего и въ Нероновы времена не видали... Въ Екатеринославѣ священниковъ распинали и побивали камнями... Терроръ ужасающей волной прокатился вслѣдъ за приходомъ большевиковъ къ власти - но передъ самою церковью были они безсильны. Меньше народа ходитъ въ церковь?.. Да, меньше... безусловно - меньше... Совѣтскiе служащiе боятся явно исповѣдывать вѣру... Церквей мало... Замученные, усталые, раздѣтые и разутые люди не могутъ далеко ходить... И всё таки идутъ... Большевики знали: - "поражу пастыря и разсѣются овцы"... Вотъ и пошли они ядовитымъ походомъ на патрiарха, а теперь идутъ на митрополита Сергiя... Митрополитъ Сергiй думаетъ подчиненiемъ имъ перехитрить ихъ. Нѣтъ!.. Бѣса не перехитришь!.. Онъ посильнѣе тебя... Борись съ бѣсомъ, уничтожай его, а не лукавь съ нимъ... Апостолъ Павелъ въ посланiи къ Коринфянамъ пишетъ; - "не преклоняйтесь подъ чужое ярмо съ невѣрными"... "Какое общенiе