Гейнце Николай Эдуардович - Самозванец

v align="justify">   Такая жизнь была в натуре этих современных супругов.

   Хоть есть нечего, да жить весело - вот девиз, который был одинаково по душе как Андрею Андреевичу, так и Серафиме Николаевне.

   Маленькая помощь родственников Симочки не давала им умереть с голоду, а из получаемых от тех же родственников обносков молодая женщина умела делать себе такие туалеты, что не было стыдно появиться в них даже на балу банкира Алфимова.

   В его дом Андрей Андреевич Беловодов проник сам и ввел жену через Матильду Руга, при которой состоял в качестве комиссионера.

   Разыскавши мужа, Симочка передала ему, что слышала о Савине.

   - Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить, - резко ответил пословицей Беловодов.

   Имя Николая Герасимовича приводило его в раздражение.

   Вглядываясь в черты лица своей старшей белокурой дочери, он более и более догадывался о том, что делала его жена на даче Хватова в то время, когда он пешком шагал в Петербург, зарабатывая триста рублей.

   Бал между тем был в полном разгаре.

   Все были веселы и оживлены.

   Некоторым контрастом являлась дочь самого хозяина - Надежда Корнильевна - которой, казалось бы, надо быть счастливее, веселее и оживленнее всех.

   Она была "счастливая невеста титулованного жениха", который, как говорили товарищи графа Вельского, был влюблен в нее до безумия.

   А между тем веселость ее была заметно деланная и ее хорошенькое личико то и дело заволакивалось облаком кручины.

   Что происходило в душе богатой молодой девушки почти накануне ее свадьбы - знала только она и несколько очень близких ей лиц.

   К числу последних принадлежала и Зиновия Николаевна Ястребова, приглашенная к Алфимовой в качестве врача, но вскоре привязавшая к себе свою пациентку и привязавшаяся к ней.

   Молодая девушка выбрала минуту и подошла к Ястребовой.

   - Вы все печальны? - сказала ей она.

   - Если бы вы знали, как мне тяжело! - со стоном вырвалось из груди молодой девушки.

   - Отец неумолим?

   - Слышать не хочет и спешит со свадьбой.

   - А он?

   - Он, что же он, он беспомощен, беден... Его будущность впереди.

   - Попробуйте признаться отцу.

   - Едва ли это поможет, у него со старым графом какие-то дела... Он дал ему слово... А в слове отец - кремень...

   - Но у вас отдельное состояние... Он, наконец, и отец-то вам без году неделю! - резко, не выдержавшая из чувства симпатии к молодой девушке, сказала Зиновия Николаевна.

   Та испуганно поглядела на нее.

   - Что вы говорите... Я дала матери у ее смертного одра слово не выходить из воли его и моего брата.

   - Что же брат?

   - Он тоже за графа.

   Разговор их прервался приглашением Надежды Корнильевны на вальс.

   Невеселое настроение невесты не ускользнуло от зорких глаз приятелей графа Вельского - графа Стоцкого, Неелова и барона Гемпеля.

   Они разыскивали "счастливого жениха".

   Тот тоже был не весел.

   - Между тобой и невестой царит какая-то таинственная симпатия, - сказал Сигизмунд Владиславович.

   - Что это значит?

   - Да как же... Оба вы печальны и грустны среди этого, несомненно, оживленного праздника.

   - Послушай, Сигизмунд, - вполголоса сказал ему граф Вельский, - я скажу тебе одну вещь, которая тебя очень удивит, но, пожалуйста, без насмешек, так как это очень серьезно...

   - Это интересно! Только с каких пор ты говоришь таким докторальным тоном?

   - Я люблю мою невесту...

   Граф Стоцкий расхохотался в ответ на это неожиданное признание.

   - Ты... ты... - повторял он, задыхаясь от смеха.

  

  

   Граф Сигизмунд Владиславович Стоцкий уже второй раз так неудержимо смеялся над чувством графа Вельского к его невесте.

   Первый раз это было несколько месяцев тому назад, в имении Алфимова, под Москвой, доставшемся детям Корнилия Потаповича от их матери.

   Имение было прекрасно устроено.

   Громадный барский дом, великолепно меблированный, со всевозможными службами, стоял на горе, по склонам которой был разбит тенистый сад.

   Покойная Алфимова живала в нем только летом, в нем были и покосы, и пашни, а кругом обширные густые леса.

   Управлял имением Иван Александрович Хлебников, живший там и зиму, и лето со своей женой Ириной Петровной и дочерью Ольгой.

   Последняя была подругой детства Надежды Корнильевны Алфимовой.

   Хлебников, служивший когда-то в московской палате гражданского и уголовного суда, остался за штатом и поступил поверенным Алфимовой, сумел войти в ее доверие честным ведением ее дел и был назначен управляющим.

   Он переселился с женой в Отрадное, так звали село, близ которого было имение, а дочь осталась в Москве, в Александро-Мариинском институте, где она была в одном классе с Надей Алфимовой.

   По окончании курса она переселилась к отцу с матерью, а вскоре мать Надежды Корнильевны скончалась, и она с братом переехала к отцу в Петербург.

   Первое лето они не приезжали в имение, а следующей весной Хлебников получил письмо от Алфимова, который оставил его в управителях, с приказом приготовить дом для принятия не только хозяев, но и многочисленных гостей.

   Ремонт и чистка дома закипели.

   В начале июня, действительно, в Отрадное нагрянула целая орава гостей, в числе которых были и дамы: Матильда Францовна Руга, Маргарита Максимилиановна Гранпа и еще несколько оперных певиц и танцовщиц.

   Иван Александрович только целый день качал головой после этого нашествия, находя это общество несоответствующим для молодой девушки, и решился мысленно не пускать дочь в хозяйский дом во время пребывания там этих "петербургских сирен", как прозвал он прибывших дам.

   Кавалеры, приехавшие гостить, тоже не внушали старику Хлебникову доверия, не исключая и графа Вельского, о котором говорили, что он жених Надежды Корнильевны.

   Это были знакомые нам граф Стоцкий, Неелов и барон Гемпель.

   - И с чего это старик-то так разошелся! - беседовал он там со своею женою Ириной Петровной.

   - С чего, известно с чего, седина в бороду, а бес в ребро, та черноокая-то... - Ирина Петровна говорила о Матильде Руга, - говорят, его пассия...

   - Да что ты, ведь стар уже он очень...

   - Стар! Говорят, в Петербурге стариков нет.

   Действительно, Корнилий Потапович, послушав советы покойной жены из чисто деловых оснований, вошел во вкус новой жизни, а прежняя, полная лишений, почти жизнь аскета, взяла свое, и он, вкусив от радостей и наслаждений жизни, что называется, разошелся.

   Мотал он, впрочем, только доходы.

   Капитал по-прежнему был для него неприкосновенной святыней.

   В эту-то увеселительную поездку к своему тестю и признался граф Петр Васильевич своему другу графу Стоцкому в любви к своей невесте.

   - Должно быть, это у тебя от чудных вин твоего тестюшки! Ты... и влюблен. Не заставляй меня усомниться в твердости земной почвы. Ты - Дон-Жуан Петербурга!.. Ты - мотылек, для которого нет цветка достаточно нежного и ароматного, ты - человек, который знает и кипучих испанок, и красавиц итальянок, ты - Адонис, на которого заглядывались все девушки... и вдруг ты влюблен в эту розу без аромата, которая может рассыпаться от малейшего дуновения ветерка! Влюблен в это хрупкое создание, в котором нет иной прелести, кроме ее полного неведения всего того, что составляет обаяние женщины. Смотри на меня еще серьезнее, если хочешь, но я тебе не верю.

   - Ты, может быть, и прав. Это удивительно. Но каждый раз, как я ее вижу, я чувствую нечто, чего не чувствовал уже давно. Я сам не могу дать себе отчет в этом чувстве, но думаю, что это любовь.

   - Это скорее тщеславие, мой друг!

   - То есть как это?

   - Очень просто. Она не влюблена в тебя, как все другие, в это тебя бесит.

   - Не думаю.

   - А только эти московские красавицы всегда напоминают мне запоздалые фрукты: сорвать их трудно, а сорвешь - оказывается, что они далеко не так вкусны, чтобы стоило трудов их добывать.

   Граф Вельский нахмурился.

   Ему было, видимо, досадно, что Стоцкий говорил таким тоном о девушке, которая должна стать его женой и которую он действительно любил.

   - А уж если твой избалованный вкус принял такое направление, то мне кажется, ты мог бы себе доставить удовольствие много поинтереснее...

   - На кого ты намекаешь?..

   - На подругу Надежды Корнильевны. Она дочь здешнего управляющего и хороша поразительно. В Петербурге она свела бы всех с ума.

   - Действительно, я не видывал девушки красивее.

   - Она положительно прелестна!

   Граф Стоцкий пристально посмотрел на графа Петра Васильевича.

   - Я был просто поражен, когда увидел ее в первый раз, да и теперь я от нее в восторге.

   - Еще бы! Но как это ты ее прозевал?

   - Я-то ее не прозевал, да она-то была здесь всего один раз на каких-нибудь полчаса... Корнилий Потапович очень любит ее и пригласил сегодня, но она не явилась. Очевидно, она от нас прячется. Точно будто у нее есть предчувствие...

   Разговор происходил в комнате, отведенной обоим графам, после весело проведенного вечера.

   Оба они уже были раздеты и лежали в постелях.

   - Шутки... Теперь давай спать... Завтра предстоит, ты знаешь, пикник с дамами... Мы, может быть, увидим и твою красавицу.

   Граф Стоцкий потушил свечу.

   Но ему не спалось, хотя он вскоре и притворился спящим.

   "Черт возьми! - думал он. - Он привязался к ней! А это вовсе не входит в мои расчеты. Этот дурак хочет, кажется, вырваться из моих рук. Но нет, господин граф, шалишь! Знаем мы средство, как укрощать таких соколиков, как ты".

   "Жениться на ней он должен, - продолжала работать его мысль, - но не любить ее... Нет! Подожди, птичка, мы поймаем тебя на другую приманку, и дочь управляющего сослужит нам прекрасную службу. Завтра, во время пикника, мы побываем у управляющего, а с этого игра и начнется".

   С этою мыслью он заснул.

  

   У подошвы горы, на которой стоял барский дом, шумел густой лес, тянувшийся с лишком за версту, а затем уже расстилалось село Отрадное.

   У опушки леса, на берегу протекающей речки стоял хорошенький одноэтажный домик, окруженный тенистым садом.

   Это был дом, в котором жил управляющий имением Иван Александрович Хлебников.

   На другой день после описанного нами разговора между двумя друзьями, ранним утром из ворот этого дома вышел Хлебников, одетый в коломянковую серую пару и соломенную шляпу.

   Это был человек лет пятидесяти.

   Борода и усы уже заметно поседели, тогда как волосы на голове были еще густые и без малейшего признака приближающейся старости.

   Телосложения он был крепкого, а в его загорелом лице сказывалась несокрушимая сила воли.

   Его согбенный вид, по-видимому, был скорее следствием нравственного уныния, чем телесной слабости.

   Он пошел по селу по тому направлению, где около церкви, в стороне от крестьянских изб, кстати сказать, по их внешнему виду, указывавших на довольство их обитателей, виднелся небольшой домик сельского священника, любимого и уважаемого не только крестьянами села Отрадного, но и крестьянами соседних сел, отца Иосифа.

   Как раз в то время, когда Хлебников подходил к палисаднику священнического домика, из него вышел сам отец Иосиф, еще не старый человек, с открытым, строгим лицом, опушенным небольшою жидкою бородкой и усами, и какими-то светящимися неизмеримой добротой серыми глазами.

   Одет он был в коричневую камлотовую рясу и широкополую черную соломенную шляпу.

   Иван Александрович и отец Иосиф встретились, как встречаются люди, ожидавшие встречи, и действительно, ежедневно летом, ранним утром, кроме праздничных дней, когда была служба в церкви, они совершали утреннюю прогулку, проводя час-другой в задушевной беседе.

   И теперь Хлебников, приняв благословение от батюшки, вернулся с ним назад, и они пошли по направлению к лесу.

   Село было пусто.

   Крестьяне все были на работе.

   В лесу веяло прохладой и той необычайной тишиной природы, которую можно наблюдать только очень ранним летним утром и которую звуки леса и его пернатых обитателей не нарушают, а скорее усиливают.

   Путники шли молча, как бы боясь произнесенным вслух словом нарушить эту тишину.

   Пройдя лес, они вышли к подножию горы, на которой был расположен барский дом.

   В нем, видимо, все еще спало глубоким сном.

   - Ишь, как тихо в усадьбе, - так называли по старинному барский дом, - не шевельнется ни одна мышь...

   - Когда кутят всю ночь напролет, нельзя наслаждаться утренними часами...

   Отец Иосиф кивнул головой в знак согласия. Они постояли некоторое время на опушке и не спеша пошли назад.

   - А теперь, батюшка, я попрошу вас зайти ко мне...

   Священник взглянул на него вопросительно.

   - Не болен ли кто у вас?..

   - Нет, но...

   - Вас что-то гнетет, милый друг, скажите. Вы знаете, что я не только духовник, но и друг ваш.

   - Я это знаю, и именно потому, что я нуждаюсь в вашем утешении, в вашем ободрении, я и прошу вас зайти ко мне непременно.

   - Ну... В чем же дело?

   - Отъезд Ольги решен окончательно.

   - И вы можете расстаться с этим ребенком? А как же его мать?

   - Это необходимо, батюшка!.. Я боюсь ее оставить здесь летом... В хозяйском доме происходит нечто такое, что заставило меня не пускать ее к подруге детства Надежде Корнильевне... Долго это делать нельзя, это может меня поссорить с моими хозяевами... Лучше удалить ее.

   - Действительно, к ним понаехали довольно странные гости, эти певицы и танцовщицы... - заметил отец Иосиф.

   - И эти петербургские развратники... - добавил Хлебников. - Ужели я должен допустить, чтобы моя дочь была в таком обществе.

   - Нет, этого не следует, - сказал священник. - Господь одарил вашу дочь очень впечатлительным и восприимчивым сердцем, да еще и красотой, а поэтому подобное общество для нее вдвое опаснее.

   - А следовательно, она должна уехать, как бы это ни было тяжело...

   - А куда вы хотите ее отправить?

   - В Петербург.

   - В Петербург! - воскликнул отец Иосиф вне себя. - В этот современный Вавилон, в этот город безверия и распущенности, где погибает добродетель и честность? И этому-то Молоху, который не щадит ни невинность, ни душевную чистоту, хотите вы поручить вашу дочь, эту жемчужину между девушками.

   - Я думал об этом, - отвечал спокойно Иван Александрович, - но там опасность для моей девочки не так велика, как здесь. Гости, говорят, останутся здесь около месяца... А там при всем желании ее не разыщут. Вы знаете, что сестра моей жены замужем за одним некрупным петербургским чиновником... У них свой домик в отдаленной от центра столицы местности - на Песках. Они ведут тихую, патриархальную, чисто семейную жизнь... К ним-то и поедет Оля. Там она будет вдали от шумной жизни столицы... У ее тетки дети... и молодая девушка займется их воспитанием.

   - Дай Бог, чтобы вы не обманулись в ваших надеждах, достойный друг... - сказал отец Иосиф.

   Они подошли к калитке сада, окружавшего дом управляющего, и вошли в нее.

  

  

   Дорожка, ведущая к дому, проходила возле беседки из акаций. Идя мимо нее, отец Иосиф и Иван Александрович услыхали женские голоса.

   - Это Оля с матерью... - сказал Хлебников.

   Они направились по траве к беседке и застали там трогательную картину.

   На скамейке сидела Ирина Петровна, а рядом с ней дочь, обнимая мать и положив голову к ней на грудь, громко рыдала.

   Мать, утирая слезы, утешала ее.

   - Будь спокойна, дитя мое. Оставайся только набожной и доброю, какова и теперь, и Господь не оставит тебя. Избегай греха, избегай соблазна; обещай мне, что ты никогда не забудешь, какой страх испытывают твои родители, отправляя тебя.

   - Никогда, никогда, дорогая мама! - воскликнула Ольга Ивановна, поднимая лицо, чтобы посмотреть прямо в глаза матери.

   Это была девушка красоты поразительной.

   Ей едва минуло девятнадцать лет; ее фигура была стройна, мощна, но поразительно гармонична и изящна. В прекрасном лице светилось врожденное благородство.

   Она подняла на мать свои темно-голубые, увлажненные слезами глаза.

   При этом движении головы темно-русые вьющиеся волосы тяжелой волною хлынули ей на спину.

   - Мама, - проговорила она, и голос ее звучал глубокой задушевностью, - утром моя первая мысль будет о тебе, а вечером, засыпая, я стану думать о тебе же. Память о тебе станет охранять меня от всего дурного.

   - Дай Бог! - подхватила мать. - Дай Бог, чтобы мы радовались твоему возвращению так же, как тоскуем теперь, отпуская тебя.

   - Ах, лучше мне бы совсем не уезжать от вас! - рыдала молодая девушка.

   - Нет, моя девочка, так нужно! А мы и издалека будем любить тебя по-прежнему и станем молиться за тебя. Молись почаще и ты, чтобы Господь избавил тебя от соблазнов и испытаний, а если испытания когда-нибудь настанут, то чтобы Он даровал тебе силу устоять против греха.

   - Аминь! - произнес отец Иосиф, который вместе с Иваном Александровичем уже несколько минут стояли у входа в беседку.

   Он ласково взял девушку за руку.

   - Запечатлей в сердце своем слова Писания, которые сказал сыну своему праведник, отправляя его в путь. "Имей Бога в сердце и перед очами, береги себя, чтобы добровольно не впасть в грех". Со слезами провожают тебя твои родные; дай Бог, чтобы им не пришлось плакать, встречая тебя. Ты прекрасный, едва распустившийся цветок, Ольга; да благословит тебя Господь и да сохранит Он тебя такой же чистой и прекрасной.

   Рука, которой отец Иосиф благословил молодую девушку, дрожала, а на глазах священника навернулись слезы.

   Ольга и Ирина Петровна громко рыдали, а Иван Александрович закрыл лицо платком.

   Никто не мог произнести ни слова.

   Вдруг перед домом остановилась телега.

   Хлебников выглянул из беседки.

   В стоявшем у телеги мужчине он узнал дворецкого барского дома.

   - Что скажешь, Флегонт? - крикнул ему Иван Александрович, быстро вытирая слезы.

   - Я привез вина и закуски.

   - Зачем это?

   - Господа сегодня идут в лес и решили завтракать в вашем саду... Корнилий Потапович просит Ирину Петровну и барышню Ольгу Ивановну похозяйничать.

   Хлебников переглянулся со священником.

   - Это все из-за Ольги... - проворчал Иван Александрович.

   Отец Иосиф поник головой.

   - Я хотел бы, чтобы ее уже здесь не было... Мне чуется, что все это не к добру.

   - Когда она уезжает?..

   - Завтра утром...

   - Да хранит ее Господь.

   Священник простился и ушел, а Иван Александрович стал угрюмо наблюдать, как вынимали из телеги вина и провизию.

   Ирина Петровна с мучительной тревогой в душе принялась за приготовления к завтраку, стол для которого был накрыт в саду.

   Ольга Ивановна ей усердно помогала.

   Около полудня прибыло все общество, во главе с Корнилием Потаповичем. Не было только Надежды Корнильевны, у которой от вечера разболелась голова и она отказалась от прогулки в лес "по грибы".

   Беззаботность, легкомыслие и бесшабашное веселье было написано на раскрасневшихся от движения лицах.

   - Вчера вы заставили нас понапрасну прождать вас, а сегодня мы всем кагалом прибыли к вам... - сказал граф Стоцкий, обращаясь к Ольге Ивановне.

   - Украсить, хотя насильно, наш завтрак вашим присутствием, - добавил граф Петр Васильевич.

   - Садитесь со мной рядом, прелесть моя! - воскликнула тоном непритворного восторга Матильда Руга, и взяв молодую девушку за руку, буквально насильно усадила ее за стол.

   Завтрак начался.

   Иван Александрович, отказавшийся с женой принять в нем участие, хотел было удалить и дочь.

   - Вы извините Ольгу, она занята приготовлениями к отъезду, и потому ей дорога каждая минута.

   - Она уезжает! Куда?

   - В Петербург.

   - О, как жаль!

   - Нет, этого не будет... Вы должны остаться с нами...

   Мужчины забросали Хлебникова вопросами, от которых ему насилу удалось отделаться, но все-таки не удалось удалить дочь из этого общества. Она осталась.

   - Стакан для Ольги Ивановны...

   - Вот, вот...

   - Прелестная затворница, позвольте с вами чокнуться. Отныне я буду носить в душе ваш образ, чистый, как этот звук хрусталя, а память о вас будет одушевлять меня, как вино в этом стакане.

   - Тише, тише, барон Гемпель, - перебила молодого человека Матильда Францовна. - Разве вы не замечаете, как краснеет наша барышня.

   - А вы не видите, - вставил граф Стоцкий, как у нашего графа Вельского вся кровь бросилась в лицо от ревности... Стыдно, а еще жених.

   Граф Петр Васильевич действительно смотрел сумрачно, и легкая краска гнева выступила у него на лбу.

   - Дорогая Ольга Ивановна, - сказал он, обращаясь к молодой девушке, - уважение, которое я к вам питаю, так же велико, как и преклонение перед вашей красотой, а потому позвольте мне, жениху вашей подруги, быть вашим защитником от наглости этих господ. Не ревность, а негодование заставило меня измениться в лице.

   Молодая девушка подарила его благодарным взглядом.

   - Посмотрите-ка, - воскликнул граф Сигизмунд Владиславович, - Дон-Жуан стал моралистом!

   Завтрак продолжался.

   По его окончании гости разбрелись по тенистому саду.

   Матильда Руга осталась вдвоем с Ольгой Ивановной, нежно взяла ее под руку и с участием истинного друга расспрашивала о цели ее отъезда.

   Граф Вельский и Стоцкий хотели было остаться, но Матильда так выразительно взглянула на последнего, что тот, под каким-то благовидным предлогом, быстро увел графа Петра Васильевича.

   Молодая девушка самым простодушным образом отвечала на вопросы.

   Сочувствие и расположение молодой красавицы сделало ее развязной.

   Она с удивлением рассматривала драгоценные камни, украшавшие руки певицы, и с совершенно детскою наивностью заметила, что, должно быть, она очень богата, если покупает такие дорогие вещи.

   - Эти вещи не покупает никто из тех, кто их носит, - ответила Матильда Францовна с улыбкой, - и я ни одной из них не купила.

   Ольга Ивановна посмотрела на нее вопросительно.

   - Это все подарки.

   - Подарки... Конечно, от высокопоставленных лиц, которых вы восхищали своим пением?

   - Дитя мое, - заметила Руга, - не искусству приносятся жертвы, а красоте.

   Молодая девушка посмотрела на нее недоверчиво.

   - Вы могли бы обладать еще большими сокровищами, стоит вам только захотеть.

   - Я?!

   - Да, вы... Вы меня не понимаете! Позднее, может быть, слишком поздно, вы увидите, что я была права.

   - О, я не сомневаюсь, что вы правы, но все же я вас не понимаю. Неужели вы думаете, я могла бы, если бы захотела, иметь такие же роскошные вещи, как вы?

   - Конечно, дитя мое!

   - Но кто же мне их купит?

   - Каждый мужчина, которому вы позволите. Граф Вельский, например.

   - Граф Вельский?

   - Да, он... Ведь он пожертвовал бы всем своим состоянием, если бы вы этого потребовали, потому что безумно любит вас...

   - Меня, безумно?..

   - Вы этого не заметили?

   - Боже меня сохрани... Я его и видела-то всего два раза... Да к тому же, он жених Нади.

   Руга громко рассмеялась.

   - О, святая простота... Ну, да столица скоро заставит вас бросить подобные предрассудки...

   Вскоре общество вновь собралось к столу, к недопитым стаканам вина.

   Снова послышались звуки откупориваемых бутылок.

   Благодаря вину голоса стали повышаться.

   По неотступной просьбе Матильда Руга пропела несколько пикантных романсов.

   Чудный голос вакханки, воодушевленное вином общество, распущенная веселость, свободный, никем не сдерживаемый разговор - все это не замедлило произвести впечатление на молодую девушку.

   Ольга Ивановна, хотя и старалась владеть собою, но все же время от времени украдкой бросала взгляд на сидевшего с ней рядом графа Петра Васильевича, который не принимал участия в общем веселье.

   Это ей нравилось.

   "Он хороший человек!" - думала она.

   Взгляд графа был с благоговением устремлен на нее.

   "Как мне нравится она", - думал он, когда взгляды их случайно встречались.

   Матильда Руга оживленно вполголоса беседовала о чем-то с графом Стоцким.

   Граф Вельский между тем обратил на это внимание молодой девушки.

   - Прекрасная охотница раскидывает сети на редкую дичь, а Сигизмунд - этот ненавистник женщин - конечно, всеми силами желает попасть в них.

   Ольга Ивановна улыбнулась сравнению.

   Они и не подозревали, что разговор касался их обоих и что с этой минуты почти решалась между этими двумя разговаривающими людьми их судьба.

   За молодой девушкой в это время прислала мать, прося ее прийти в дом.

   Она стала прощаться и подошла, между прочим, к Матильде Францовне. Певица дружески протянула ей руку, на которой сверкал великолепный солитер.

   Ольга Ивановна случайно взглянула на него.

   Когда она очутилась одна в своей комнате, занимаясь укладкой своих вещей, все только что пережитое невольно восстало в ее памяти, а великолепный солитер продолжал сверкать перед ее глазами.

   Она задумалась.

   "Все мои драгоценности - подарки мужчин, которые восхищались моей красотой..." - неслось в ее голове.

   Как бедны, убоги показались Ольге Ивановне самые лучшие ее платья и скромные украшения ее туалета сравнительно с нарядом модной певицы.

   "И вы бы могли иметь все это, если бы захотели..." - звучали в ушах молодой девушки слова Матильды Францовны, слова искушения.

   "Вам их купит каждый мужчина, которому вы позволите..." - припомнилось ей далее.

   Первая доза жизненного яда проникла в нетронутый, свежий организм молодой девушки.

  

  

   Головная боль была только предлогом для Надежды Корнильевны, чтобы не принимать участия в пикнике.

   Ей было глубоко несимпатично собравшееся у отца общество, ей было невыносимо тяжело оставаться не только с глазу на глаз с женихом, но даже быть с ним в присутствии посторонних.

   Ей хотелось до боли одиночества, а его-то именно у ней и не было среди ее шумной жизни.

   Надежда Корнильевна воспользовалась отъездом всех из дому и вышла в сад.

   Она пробралась в свою любимую тенистую аллею, ведущую к цветнику.

   В шуме дерев, в шелесте листьев, в душистых цветах искала она ту поэзию жизни, которой не доставало ее мечтательной душе среди окружающих ее людей.

   Еще при жизни матери она часто гуляла здесь со своим другом Ольгой, болтая о своих сердечных тайнах и мечтая о будущем счастии.

   Молодая девушка была из тех редких в настоящее время существ, которые с первого взгляда внушают глубокое уважение и удивление.

   Высокая, стройная, она обладала той простотой, которая придает женщине особое очарование.

   Она была бледна и на ее нежном личике были заметны следы глубокого горя.

   Как смоль черные волосы, падая по плечам, представляли поразительный контраст с бледностью лица.

   Темные глаза, увлажненные слезами, тихо светились из-под длинных ресниц.

   В белой маленькой ручке она держала ветку жасмина, изредка с наслаждением вдыхая его нежный аромат.

   Несколько времени она задумчиво ходила взад и вперед, а затем опустилась на дерновую скамейку под тенью могучего вяза, откинула голову назад и возвела глаза к небу с выражением мольбы.

   Издали послышались чьи-то шаги. Кто-то огибал беседку.

   Через несколько минут перед молодой девушкой стоял отец Иосиф.

   - Батюшка, - воскликнула она, - вы ли это?.. Это промысел Божий...

   - Промысел Божий всегда над нами, дочь моя, - ответил священник, благословляя Надежду Корнильевну. - Не помешал я вам?

   - Нисколько, садитесь, я так рада вас видеть... Мне даже именно в настоящую минуту была нужна мощная поддержка... Я мысленно молилась о ней Богу, и вы, батюшка, явились как бы Его посланником...

   - Где, дочь моя, - сказал отец Иосиф, садясь рядом с молодой девушкой, - мне, смиренному иерею, быть посланником Божиим... Конечно, мы ежедневно молим Творца нашего Небесного о ниспослании нам силы для уврачевания душевных скорбей и тревог нашей паствы, и Господь в своем милосердии посылает порой нам, Его недостойным служителям, радостные случаи такого уврачевания... Скажите мне, что с вами, дочь моя?

   - Разве вы не знаете, батюшка?..

   - Ваш отец выбрал вам будущего супруга, надо покориться его воле, ведь сами, чай, знаете, что сказано: "Дети - повинуйтесь родителям своим... Чти отца твоего и матерь твою..."

   - Но, батюшка, есть повиновение, которое выше человеческих сил... Я должна выйти замуж за человека, которого я не только любить, но и уважать не могу...

   Она громко зарыдала и по-детски склонила голову на грудь священника.

   - Никто, никто ко мне не имеет жалости, - каким-то душу холодящим стоном вырвалось у нее из груди.

   - Умоляйте вашего отца...

   - Отец неумолим!

   - Но что же вы имеете, дочь моя, против вашего жениха?

   - Я не люблю его...

   - В старину говаривали: стерпится - слюбится...

   - Он игрок, человек без правил, без нравственности...

   - В старину говаривали: женится - переменится...

   - Он окружен такими людьми и настолько находится под их влиянием, что перемена немыслима... Он женится на мне ради моего состояния.

   - Он сам богат...

   - Он игрок, у него много долгов... На эту страсть не хватит никакого богатства.

   - Но откуда вы это все узнали, дочь моя?

   - Я не ребенок, батюшка... Живя у матери, я видела таких, как он, готовых за тысячу рублей подписать вексель на десять тысяч... Наконец, я люблю другого!

   Она оборвала это вырвавшееся у нее невольно признанье и замолчала.

   - Конечно, брак без взаимной любви и уважения - не брак в христианском смысле... - после некоторого раздумья сказал отец Иосиф. - Я поговорю с вашим батюшкой.

   Молодая девушка сквозь слезы, с немой мольбою и благодарностью, посмотрела на священника.

   В то время, когда происходил этот разговор, веселое общество гостей, во главе с Корнилием Потаповичем, возвращалось через лес домой.

   Матильда Францовна Руга шла под руку с графом Сигизмундом Владиславовичем.

   - Дочь управляющего производит на него впечатление, я это сегодня заметил, - сказал последний.

   - Конечно, - подтвердила Руга. - Да это и не удивительно, она именно такая девушка, которая может разжечь кровь истощенного развратника.

   - Я постараюсь раздуть в нем страсть, так что он сбросит сентиментальные цепи влюбленного жениха.

   - Мне вообще не нравится эта свадьба, - промолвила певица.

   - Мне также, но она необходима.

   - Конечно, эта дочь бывшей ростовщицы очень богата.

   - Это еще не единственная причина. Граф Петр сам богат, но по завещанию своей матери он только после женитьбы вступает в полное владение своим состоянием. Если он до тридцати лет не женится, то будет получать пожизненно только доходы. Капиталы же, имения перейдут в род матери. Вы понимаете, что уж для этого одного он должен жениться.

   - Без сомнения. Одним выстрелом он убьет двух зайцев, сделается полным хозяином и своего и своей жены имущества.

   - Совершенно справедливо! И это для меня важно теперь, когда он в моих руках.

   Матильда Францовна засмеялась.

   - Вы сделали из него такого страстного игрока, какого я когда-либо видела.

   - А вы воспитали в нем самого ужасного развратника.

   - Кроме того, я держу в руках обоих отцов: одного надеждой на обладание Ольгой Хлебниковой, а другого возможностью брака с Селезневой...

   - Так что мы оба одинаково трудились и трудимся для общего дела, - заметил со смехом граф Стоцкий.

   - Я рассчитываю поэтому тоже получить свою долю.

   - Конечно, конечно... Если мы будем действовать и дальше заодно, он от нас не уйдет. Он будет рассыпать свои миллионы, а мы их подбирать. Любовь и карты! Большего рычага и не требуется, чтобы разорить его.

   - Хорошо, я ваша союзница.

   - А я нуждаюсь в вас именно теперь...

   - Говорите, я слушаю.

   - Он признался мне, что серьезно любит свою невесту.

   - Я могу подтвердить это.

   - Но он не должен любить свою жену, иначе она будет иметь власть над ним: она вырвет его из той жизни, которую он ведет. Он будет сидеть дома, откажется от карт и любви, и тогда прощай наши надежды на его состояние.

   - Необходимо раздуть страсть к Ольге...

   - Это именно и следует.

   - Случай представляется благоприятный - она уезжает в Петербург.

   - Великолепно! Вы знаете ее адрес?

   - Конечно, я обо всем расспросила ее, и простодушная девочка рассказала мне все, что я хотела знать...

   - Значит, начало сделано.

   Они вышли на опушку леса и стали приближаться к дому, присоединившись к остальному обществу.

   План будущей драмы был составлен.

   При возвращении общества в дом Надежда Корнильевна незаметно прошла через заднее крыльцо в свое помещение. Туда к ней вскоре явился Корнилий Потапович.

   - Что твоя голова? - спросил он.

   Молодая девушка подняла на него распухшие от слез глаза.

   - Ты опять плакала! - с резкими нотами в голосе сказал Корнилий Потапович.

   - Отец! - произнесла она.

   В тоне этого восклицания было столько душевной муки, столько слезной мольбы.

   - Ты опять за свое... Сядь, поговорим...

   Она села на пуф.

   Он опустился в кресло напротив.

   - Дочь моя, - начал он после минутного молчания, которое было настоящей пыткой для молодой девушки, - постарайся выбросить из головы все свои институтские бредни, тебе представляется прекрасная партия, дело уже решенное, твое замужество не тер